Успешнее дрались рабочие отряды с городских окраин. Они организовали "Океанийскую революционную партию" и нападали на евразийские патрули под зеленым знаменем пророка. Улыбаясь, они отнимали у оккупантов пистолеты и пристреливали солдат, а нередко и просто душили. В конце концов и они, разумеется, уступили во много раз превосходившему их численностью противнику, но успели нанести ему человеческие потери.
Был еще боец-одиночка - Дэвид Амплфорт. За день до вторжения командование отрядов Мухаммеда на целый час предоставило нашему поэту и певцу микрофоны радио и телевидения Океании. Возможность выступить привела Дэвида в такое волнение, что он явился в студию накануне вечером и даже спал там. В семь часов утра он, оставшись в пустом здании студии и действуя наугад, включил микрофон э 1, который использовался для передач, транслировавшихся на всю империю.
- Говорит океанийское радио "Свобода", - объявил Дэвид дрожащим голосом. - Вы слушаете революционный концерт Дэвида Амплфорта.
Большая часть города была уже занята евразийцами, но его голос и изображение проникали всюду. В тишине охваченного ужасом Лондона зазвучала песня:
Океания, страна моя
Я твой душой и телом
В огне, в воде и в смерти
Я всегда твой!
А от последнего куплета мороз бежал по коже:
Океания, страна моя
Когда ты освободишься
Когда ты увидишь свет свободы
Не забудь своих поэтов.
Он пел около десяти минут. Потом - это все видели на экранах разлетелось окно и в комнату прыгнули четыре евразийских солдата. Один из них сбил Амплфорта с ног, другой растоптал его гитару. Потерявшего сознание певца потащили куда-то, волоча по полу. Через несколько секунд послышалась пулеметная очередь, и передача оборвалась. Некоторое время спустя появился диктор и начал читать заявления Временного правительства.
Все это я наблюдал из нелегальной квартиры, где мы с Саймом пытались продолжить выпуск "ЛПТ". Или мы просто пытались спасти надежду? Измена Джулии и Уайтерса потрясла меня, пожалуй, больше, чем Сайма.
- Они предали не нас, - говорил он. - Они стали предателями, когда изменили Старшему Брату. Теперь они просто искупают свою вину.
Мы слушали новости, официальные коммюнике, кое-что узнавали от приходивших тайком участников движения. Основываясь на этих обрывках информации, мы пытались сплотить наших сторонников. Подпольное "ЛПТ" печаталось тиражом в триста экземпляров. Текст писали мы оба, а распространяли газету четверо наших товарищей. Читали нас преимущественно студенты, но небольшое количество экземпляров попадало и к мусульманам.
Мы стремились поднять настроение наших читателей различными новостями. Например, мы сообщали, что радикальное крыло АИР организовало Революционный комитет интеллигенции, который немедленно установит контакты с революционной армией Мухаммеда Стэнли. Мы действительно намеревались найти убежище на окраинах города, где можно было скрываться без особого риска.
Тем временем радио каждый час объявляло, сколько оружия сдано жителями различных районов. Нам рассказывали, что люди выстраиваются в очередь у евразийских командных пунктов, чтобы получить в обмен на оружие пропуск и несколько банок консервов. В тот момент я ненавидел толпу, которая всего несколько дней назад линчевала на улице беззащитных полицейских, - это было отвратительное зрелище. Я сказал об этом Сайму.
- Оставь народ в покое, - ответил он. - Что ему, по-твоему, делать? Его вожди, самозваные освободители человечества, бросили его в беде и не защитили от этого нового террора. Естественно, народ заботится о собственной шкуре. Он думает не об осторожном прогрессе и не о сложившейся ситуации, а просто о том, как бы насытиться и выжить.
Нас навещали все реже и реже. Однажды утром я остался один: Сайм пошел отнести свежий номер "ЛПТ" в последний из действовавших еще в Университете аэронавтики студенческих кружков. Потом он собирался, может быть, в последний раз зайти повидаться со своей подружкой.
Позже мне рассказали, что на площади Победы Сайм наткнулся на евразийский патруль. - Смейся! - крикнул ему солдат.
- Пожалуйста, скотина! - ответил он и презрительно улыбнулся. Пистолет не выстрелил. Тогда офицер-евразиец в ярости бросился на Сайма и ударил его ножом в спину. Сайм упал замертво. Вокруг собралась улыбающаяся толпа. Тело Сайма укрыли последним номером "ЛПТ".
Я ждал его два дня, потом потерял терпение. Один, без всякой определенной цели я бродил по городу, не решаясь вернуться. Часто мне навстречу попадались знакомые - они проходили мимо, опустив голову. Мимо сорванных плакатов и свалок мусора я дошел до окраины и вдруг обнаружил, что стою перед домом моей бывшей жены Кэтрин. У меня появилась сумасшедшая мысль - что, если зайти к ней? Почему-то я был уверен, что она согласится ненадолго меня приютить.
А если донесет? "Бог мой, - подумал я, - от такой свободы все равно немного толку. Может быть, меня уже ищут. Тогда уж лучше пусть арестуют здесь, чем где-нибудь на улице".
Я вошел в дом. Там, с Кэтрин, я провел свою последнюю ночь на свободе. Она впустила меня молча. О политике мы не говорили. Она уступила мне без всяких условий, так естественно, как будто никогда не испытывала ко мне ненависти. Когда мы расставались, она повязала мне на шею шарф.
- Уже прохладно, - сказала она и добавила: - А я всегда думала, что ты импотент.
Когда я был уже в тюрьме, кто-то из новоприбывших рассказал мне, что в октябре Кэтрин приковала себя цепью к железной решетке Букингемского дворца, облила себя бензином и зажгла. Подоспевшая евразийская пожарная машина уже не могла ни спасти ее, ни заглушить ее пронзительных криков, звучавших как послание из страшной эпохи террора: "Да здравствует Старший Брат! Долой оккупантов!"
До вечера я бродил по центру Лондона. У меня не было ни денег, ни дома, все мои друзья исчезли. Я уже подумывал о том, чтобы сдаться, когда заметил, что за мной едет автомобиль "Супер-Победа". Из окна выглянула какая-то блондинка. Она повернулась к евразийцу, парившему над машиной, указала на меня и сказала что-то вроде "Это он".
Тут я узнал Джулию - мою величайшую и единственную в жизни любовь, моего товарища по пыткам, моего соратника по Движению за реформу. Дав надеть на себя наручники и впихнуть в машину, я сказал ей:
- Да, твое место с ними. Но бежать они тебе не дадут {Мне тоже не дали бежать. На таможне нашли микрофильм, хотя я тщательно запрятал его в серебряный портсигар. "Что это такое? - спросил таможенный полковник угрожающе, но вежливо. - За это мы можем снять вас с поездки. Пожалуйста, ваши документы".
Я потерял голову. Впервые в жизни, вопреки всем своим принципам, я ударил человека - и попал. Полковник изумленно посмотрел на меня и рухнул на пол. С тех пор он при смерти. - Примеч. историка.}.
60. О'Брайен - об укреплении новой системы
-----------------------------------------
Я сейчас выдам государственную тайну. Так называемое Временное правительство Океании было создано не на океанийской территории, а на евразийском крейсере "Стелла". Здесь правительство, состоявшее из тех членов внутренней партии и полиции мыслей, что оказались под рукой, приняло знаменитую сентябрьскую присягу. Оно торжественно поклялось, что при восстановлении порядка не будет пролита ни одна капля крови, ни единая слеза сверх необходимого. Оккупационные силы Евразии не возражали.
Перед вновь созданной полицией безопасности стояла нелегкая задача, требовавшая от нее одновременно осторожности и эффективных действий. В первые дни потенциальных противников нового режима свезли на стадион "Победа", который вмещал 150 тысяч человек. Здесь их разделили на три категории:
1) те, кого следует подвергнуть заключению;
2) те, кого можно подвергнуть заключению, а можно и не подвергать;
3) те, кого следовало бы, но нельзя подвергнуть заключению.
К первой группе относились вожди рабочих-мусульман, авторы "ЛПТ", активисты "Понедельничного клуба" и весь студенческий комитет из Университета аэронавтики. Естественно, от наказания были освобождены те, кто принимал участие в деятельности перечисленных организаций по приказу полиции мыслей. Ко второй группе принадлежали простые верующие рабочие, подписчики "ЛПТ" и случайные посетители кафе "Под каштаном". К третьей категории отнесли тех артистов, ученых и инженеров, которые безусловно заслужили наказание, но были нам нужны для установления нового порядка.
Вот пример тех тонких различий, какие предусматривала новая система наказаний. На стадион были доставлены все те, кто в мае участвовал в премьере "Гамлета". Но Гамлет и Клавдий получили по три месяца, Гертруду и Полония приговорили к домашнему аресту, Розенкранца и Гильденстерна избили, а Офелию в тот же день выпустили.
Было очень трудно соблюдать умеренность в пытках. К этому нелегко привыкнуть. Во всяком случае, из-за постоянных перебоев с электроэнергией нам пришлось отказаться от пыток электрическим током, а применение резиновых дубинок евразийские эксперты допускали лишь в редчайших случаях.
- Допрос - не ремесло, а искусство, - говорил их главный специалист и был совершенно прав.
В создавшейся ситуации пришлось отказаться и от массовых казней {Можно ли убивать человека? Вопрос поставлен неверно. Он должен звучать так: "Возможно ли - и если возможно, то как - не убивать человека?" Где найти ту неделимую истину, которая была бы достойна человечества и при этом применима в земных условиях?
Здесь, в "самой свободной в мире", как ее называют, Иркутской тюрьме никого не пытают. Мне разрешили взять с собой пишущую машинку, так что я могу работать. В моей камере есть телекран и проигрыватель. Есть даже маленькая ванна. Я могу по желанию выбирать одно из трех меню. Могу писать письма и принимать посетителей.
Охранников здесь нет - только психологи. Главный психолог провел меня по тюрьме. Кроме главного входа, огромное здание не имеет дверей. Все камеры встроены в стены.
- Наша система юстиции исходит из того, что заключение и одиночество оказывают на человека депрессивное действие, - сказал психолог. - По той же причине мы не прорубали окон, чтобы не надо было заделывать их решетками.
Все освещается лампами дневного света. Свежий воздух доставляется в запечатанных емкостях в достаточном количестве.
Тем временем я замечаю, что понемногу начинаю ненавидеть всю эту систему. - Примеч. историка.}. Ну, Мухаммед Стэнли, конечно, не мог избежать петли, хотя, познакомившись с ним на допросах, я нашел его довольно симпатичным. Заплатили своей жизнью и все те, кто участвовал в линчевании полицейских или членов внутренней партии. Не могли рассчитывать на милосердие и те, кто уничтожал государственные телекраны. Доказательств было достаточно: в те сентябрьские дни наши люди все фотографировали и снимали на кинопленку. На месте линчеваний иногда оказывалось так много наших фото- и кинооператоров, что, будь они вооружены, можно было бы предотвратить эти отвратительные, жестокие акты народного правосудия.
Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы карать смертной казнью за такое незначительное преступление, как распространение "ЛПТ". На стадионе "Победа" мы обнаружили: для того, чтобы запугать сто человек, вовсе не обязательно убить или избить столько же, как мы наивно предполагали в прошлые героические времена. Больше того, многих людей можно удержать от преступления одной угрозой наказания. Самым любопытным примером эффективности такой меры был один профессор, которого по ошибке доставили на стадион прямо из университета. Когда ему объявили, что он может спокойно идти домой и что мы обеспечим его безопасность, он совершенно обезумел от страха.
61. Джулия - о своей роли в новой системе
----------------------------------------
Даже сегодня мне хочется плакать, когда я думаю, что все должно было кончиться именно так. Но история не знает жалости. В такой ситуации я не могла действовать иначе! Сторонница ангсоца, представительница лучшей, более гуманной эпохи, я лишь исполняла свой долг, помогая арестовать Смита. Моя совесть чиста! И до, и после его ареста я целыми ночами боролась с собой, размышляя, правильно ли я сделала. Но в конце концов победило здравомыслие. Я пришла к заключению: если Смит выступал за некую абстрактную революцию, то я, в противоположность ему, представляю революцию, повседневную, движимую воинствующим гуманизмом. В тот момент революция должна была означать мир и порядок, и в этом смысле история меня полностью оправдала.
Я несколько раз лично ходатайствовала за Смита перед следственными органами - не только потому, что он был моим другом, но и потому, что я верю в сострадание как сущность нашей облагороженной системы. В конце концов мне удалось добиться главного: правительство заменило смертный приговор Смиту тюремным заключением {На допросе следователь сказал, что за микрофильм меня ждет наказание. Но если таможенник умрет, то я убийца. Если даже он выживет, то меня будут судить за нанесение тяжких телесных повреждений. "Неужели эта рукопись того стоила?" - спросил он.
Я предложил прочесть его коллегам по уголовной полиции курс лекций по истории Океании: в конце концов все мы специалисты, каждый в своей области. Какая наивность! Он наотрез отказался.
Я, конечно, понимаю, что меня наказывают не за этот невинный удар, а за мою рукопись. Истина - вот подлинный удар для них. - Примеч. историка.}.
62. О'Брайен - об укреплении новой системы
-----------------------------------------
Изменилось многое. Благодаря гонконгским кредитам и помощи из Евразии к октябрю уже можно было купить хлеба без очереди. Во вновь открывшихся кинотеатрах показывали главным образом евразийские приключенческие фильмы; по телекрану весь день шли веселые развлекательные программы: бег с яйцом, прыжки в мешках, соревнования по плевкам. Появился первый центральный порножурнал. Разведение свиней и огородничество, разрешенные в определенных пределах, значительно улучшили продовольственное снабжение столицы. К октябрю правительство приняло решение возобновить празднование Рождества. Этим оно хотело противодействовать растущему влиянию мусульманства.
Был открыт новый еженедельник, посвященный литературе и искусству. Поскольку новой центральной газетой партии стала "Манчестер Гардиан", это литературное приложение получило название "Маленький Гардиан". Новый еженедельник позволял себе осторожную критику по таким разнообразным вопросам, как загрязнение среды, половые извращения и опечатки в других газетах. Вопросы, конечно, не столь уж важные, но читатели охотно раскупали еженедельник, который впервые в истории Океании продавался и на улицах.
Уайтерс разрабатывал хитроумные планы сокращения безработицы; товарищ Миллер готовила в театре "Победа", актеров которого к тому времени выпустили на свободу, целый цикл шекспировских спектаклей. Конечно, нам приходилось вести нелегкую борьбу с ушедшими в подполье сторонниками Старшего Брата. Бывшие алюминисты сочли, что сентябрьский мятеж отныне во всем их оправдывает. Приходилось присматривать и за ними, и за мусульманами, и за бывшей оппозицией во внешней партии.
Короче говоря, органам безопасности еще хватало работы. До конца 1985 года военно-полевые суды вынесли 20 тысяч смертных приговоров; около 600 тысяч человек отбывали наказание в тюрьмах: {Сегодня психолог показал мне выставку "Искусство в Лаге". Я видел также футбольное поле, где недавно состоялся матч между заключенными и вольными. "Наши выиграли", - гордо сказал психолог. После этого он попросил меня рассказать о своем детстве. Я категорически отказался.
Я отказался от права писать письма и от свиданий с женой и потребовал, чтобы в моей камере установили настоящую дверь. - Примеч. историка.} с лагерями было покончено. Полагаю, что эти цифры более или менее приближаются к тому, что имел в виду глава правительства, когда говорил на крейсере "Стелла" о минимально необходимом и в то же время достаточном количестве крови и слез, которые предстояло пролить.
63. Смит - о своем помиловании и смерти Мухаммеда
------------------------------------------------
24 декабря 1985 года военно-полевой суд объявил мне приговор {Наконец мне поставили дверь. Психолог сказал, что я все равно никогда не бываю в камере один. "Никаких самоубийств, мой милый, - сказал он с хитрой улыбкой. - Мы очень ценим человеческую жизнь. По крайней мере, до суда".
Сегодня у меня был адвокат. Он говорит, что таможенник понемногу поправляется. На суде он будет выступать свидетелем. "Мы можем рассчитывать, - сказал адвокат, - на пять лет лишения свободы". Прощаясь, он сунул мне клочок бумаги. "Я целиком поддерживаю - не ваш поступок, а его мотивы, было написано там. - Чем я могу вам помочь?" После этого он задержался еще на полчаса. Мы разговаривали о моем детстве. - Примеч. историка.}. Я съел обед и сделал последние поправки в своем политическом завещании, которое посвятил памяти Сайма. Вечером меня перевели в корпус смертников. Ночь, которая должна была стать для меня последней, я провел там с рабочим лидером Мухаммедом Стэнли, приговоренным к смерти в тот же день.
Сначала Мухаммед был очень возбужден. Он только что попрощался с женой и детьми и съел свой последний плов без мяса. Позже он немного успокоился и улыбнулся мне.
- Как мы проведем оставшееся время, мой дорогой неверующий брат?
Он достал из-под койки небольшую шахматную доску, расставил фигуры и сказал:
- До сих пор Мухаммед побеждал только себя самого, теперь он может победить и тебя.
Мы играли почти всю ночь. Меня поразила детская радость, с которой он одну за другой снимал с доски мои фигуры. Когда я впервые объявил ему шах, он неожиданно помрачнел.
- Это дурной знак, - сказал он. - Нехорошо быть побежденным перед смертью.
- А для меня это хорошо? - в изумлении спросил я. - Ведь я тоже умру завтра утром.
- Нет, ты не умрешь, мой дорогой неверующий брат, - сказал Мухаммед. Ты очень достойный человек, но тебя они не казнят. И если тебя когда-нибудь выпустят - а они это сделают, если захочет Аллах, - скажи свободным людям там, на воле, что они не свободны. И еще скажи им, что я свободен. Или был свободен, пока был жив. Но я был свободен.
Мухаммеда увели в пять часов утра. Он не сопротивлялся, но не дал тюремщикам взять его под руки и пошел сам.. За мной пришли через полчаса. Мне стало нехорошо. Я пытался защищаться, но меня схватили за руки и потащили в камеру для допросов. За столом сидел О'Брайен. Он взял лист бумаги и прочел: "Движимый гуманными чувствами, глава правительства заменил вынесенный вам смертный приговор тридцатью годами тюремного заключения" {Завтра процесс. По договоренности с адвокатом я буду защищаться сам. Я буду обвинять! Он замечательный человек и тоже ненавидит моего директора. Мы вместе разоблачим его. Он обещал мне после суда официально приобщить к делу мою рукопись. Тогда он сможет на законном основании вынести ее из тюрьмы и даже снять с нее копию. "Для определенной цели", - сказал он с хитрым огоньком в глазах. - Примеч. историка.}. Потом он поднял на меня глаза и сказал чуть мягче:
- Можешь поблагодарить за свою жизнь Марию Коуэн. Она обратилась прямо к главе правительства.
Шатаясь я побрел обратно в камеру и там погрузился в глубокий сон. Ближе к вечеру я вдруг проснулся и сообразил, что во сне занимался подсчетами. Сколько это - тридцать лет? Тогда я не подозревал, что меня освободят по амнистии 1990 года. Тридцать лет. Тридцать раз по 365 дней. Значит, 10 950 дней.
По тюремному радио я услышал рождественскую мелодию. Очевидно, администрация хотела смягчить для меня ужас этого помилования. В сутках 24 часа. Это значит, 24 умножить на 10950. "Для наших заключенных, исповедующих христианскую веру, мы передаем рождественскую службу. Сегодня родился Иисус Христос". В часе 60 минут.
Постскриптум историка. Мы приносим извинения нашим коллегам и читателям в Гонконге за несовершенство этого труда. Недостатки рукописи и стилистические погрешности в сносках не могут быть оправданы ни спешкой, ни особыми условиями работы - как на свободе, так и в тюрьме, - но могут быть ими объяснены.
Был еще боец-одиночка - Дэвид Амплфорт. За день до вторжения командование отрядов Мухаммеда на целый час предоставило нашему поэту и певцу микрофоны радио и телевидения Океании. Возможность выступить привела Дэвида в такое волнение, что он явился в студию накануне вечером и даже спал там. В семь часов утра он, оставшись в пустом здании студии и действуя наугад, включил микрофон э 1, который использовался для передач, транслировавшихся на всю империю.
- Говорит океанийское радио "Свобода", - объявил Дэвид дрожащим голосом. - Вы слушаете революционный концерт Дэвида Амплфорта.
Большая часть города была уже занята евразийцами, но его голос и изображение проникали всюду. В тишине охваченного ужасом Лондона зазвучала песня:
Океания, страна моя
Я твой душой и телом
В огне, в воде и в смерти
Я всегда твой!
А от последнего куплета мороз бежал по коже:
Океания, страна моя
Когда ты освободишься
Когда ты увидишь свет свободы
Не забудь своих поэтов.
Он пел около десяти минут. Потом - это все видели на экранах разлетелось окно и в комнату прыгнули четыре евразийских солдата. Один из них сбил Амплфорта с ног, другой растоптал его гитару. Потерявшего сознание певца потащили куда-то, волоча по полу. Через несколько секунд послышалась пулеметная очередь, и передача оборвалась. Некоторое время спустя появился диктор и начал читать заявления Временного правительства.
Все это я наблюдал из нелегальной квартиры, где мы с Саймом пытались продолжить выпуск "ЛПТ". Или мы просто пытались спасти надежду? Измена Джулии и Уайтерса потрясла меня, пожалуй, больше, чем Сайма.
- Они предали не нас, - говорил он. - Они стали предателями, когда изменили Старшему Брату. Теперь они просто искупают свою вину.
Мы слушали новости, официальные коммюнике, кое-что узнавали от приходивших тайком участников движения. Основываясь на этих обрывках информации, мы пытались сплотить наших сторонников. Подпольное "ЛПТ" печаталось тиражом в триста экземпляров. Текст писали мы оба, а распространяли газету четверо наших товарищей. Читали нас преимущественно студенты, но небольшое количество экземпляров попадало и к мусульманам.
Мы стремились поднять настроение наших читателей различными новостями. Например, мы сообщали, что радикальное крыло АИР организовало Революционный комитет интеллигенции, который немедленно установит контакты с революционной армией Мухаммеда Стэнли. Мы действительно намеревались найти убежище на окраинах города, где можно было скрываться без особого риска.
Тем временем радио каждый час объявляло, сколько оружия сдано жителями различных районов. Нам рассказывали, что люди выстраиваются в очередь у евразийских командных пунктов, чтобы получить в обмен на оружие пропуск и несколько банок консервов. В тот момент я ненавидел толпу, которая всего несколько дней назад линчевала на улице беззащитных полицейских, - это было отвратительное зрелище. Я сказал об этом Сайму.
- Оставь народ в покое, - ответил он. - Что ему, по-твоему, делать? Его вожди, самозваные освободители человечества, бросили его в беде и не защитили от этого нового террора. Естественно, народ заботится о собственной шкуре. Он думает не об осторожном прогрессе и не о сложившейся ситуации, а просто о том, как бы насытиться и выжить.
Нас навещали все реже и реже. Однажды утром я остался один: Сайм пошел отнести свежий номер "ЛПТ" в последний из действовавших еще в Университете аэронавтики студенческих кружков. Потом он собирался, может быть, в последний раз зайти повидаться со своей подружкой.
Позже мне рассказали, что на площади Победы Сайм наткнулся на евразийский патруль. - Смейся! - крикнул ему солдат.
- Пожалуйста, скотина! - ответил он и презрительно улыбнулся. Пистолет не выстрелил. Тогда офицер-евразиец в ярости бросился на Сайма и ударил его ножом в спину. Сайм упал замертво. Вокруг собралась улыбающаяся толпа. Тело Сайма укрыли последним номером "ЛПТ".
Я ждал его два дня, потом потерял терпение. Один, без всякой определенной цели я бродил по городу, не решаясь вернуться. Часто мне навстречу попадались знакомые - они проходили мимо, опустив голову. Мимо сорванных плакатов и свалок мусора я дошел до окраины и вдруг обнаружил, что стою перед домом моей бывшей жены Кэтрин. У меня появилась сумасшедшая мысль - что, если зайти к ней? Почему-то я был уверен, что она согласится ненадолго меня приютить.
А если донесет? "Бог мой, - подумал я, - от такой свободы все равно немного толку. Может быть, меня уже ищут. Тогда уж лучше пусть арестуют здесь, чем где-нибудь на улице".
Я вошел в дом. Там, с Кэтрин, я провел свою последнюю ночь на свободе. Она впустила меня молча. О политике мы не говорили. Она уступила мне без всяких условий, так естественно, как будто никогда не испытывала ко мне ненависти. Когда мы расставались, она повязала мне на шею шарф.
- Уже прохладно, - сказала она и добавила: - А я всегда думала, что ты импотент.
Когда я был уже в тюрьме, кто-то из новоприбывших рассказал мне, что в октябре Кэтрин приковала себя цепью к железной решетке Букингемского дворца, облила себя бензином и зажгла. Подоспевшая евразийская пожарная машина уже не могла ни спасти ее, ни заглушить ее пронзительных криков, звучавших как послание из страшной эпохи террора: "Да здравствует Старший Брат! Долой оккупантов!"
До вечера я бродил по центру Лондона. У меня не было ни денег, ни дома, все мои друзья исчезли. Я уже подумывал о том, чтобы сдаться, когда заметил, что за мной едет автомобиль "Супер-Победа". Из окна выглянула какая-то блондинка. Она повернулась к евразийцу, парившему над машиной, указала на меня и сказала что-то вроде "Это он".
Тут я узнал Джулию - мою величайшую и единственную в жизни любовь, моего товарища по пыткам, моего соратника по Движению за реформу. Дав надеть на себя наручники и впихнуть в машину, я сказал ей:
- Да, твое место с ними. Но бежать они тебе не дадут {Мне тоже не дали бежать. На таможне нашли микрофильм, хотя я тщательно запрятал его в серебряный портсигар. "Что это такое? - спросил таможенный полковник угрожающе, но вежливо. - За это мы можем снять вас с поездки. Пожалуйста, ваши документы".
Я потерял голову. Впервые в жизни, вопреки всем своим принципам, я ударил человека - и попал. Полковник изумленно посмотрел на меня и рухнул на пол. С тех пор он при смерти. - Примеч. историка.}.
60. О'Брайен - об укреплении новой системы
-----------------------------------------
Я сейчас выдам государственную тайну. Так называемое Временное правительство Океании было создано не на океанийской территории, а на евразийском крейсере "Стелла". Здесь правительство, состоявшее из тех членов внутренней партии и полиции мыслей, что оказались под рукой, приняло знаменитую сентябрьскую присягу. Оно торжественно поклялось, что при восстановлении порядка не будет пролита ни одна капля крови, ни единая слеза сверх необходимого. Оккупационные силы Евразии не возражали.
Перед вновь созданной полицией безопасности стояла нелегкая задача, требовавшая от нее одновременно осторожности и эффективных действий. В первые дни потенциальных противников нового режима свезли на стадион "Победа", который вмещал 150 тысяч человек. Здесь их разделили на три категории:
1) те, кого следует подвергнуть заключению;
2) те, кого можно подвергнуть заключению, а можно и не подвергать;
3) те, кого следовало бы, но нельзя подвергнуть заключению.
К первой группе относились вожди рабочих-мусульман, авторы "ЛПТ", активисты "Понедельничного клуба" и весь студенческий комитет из Университета аэронавтики. Естественно, от наказания были освобождены те, кто принимал участие в деятельности перечисленных организаций по приказу полиции мыслей. Ко второй группе принадлежали простые верующие рабочие, подписчики "ЛПТ" и случайные посетители кафе "Под каштаном". К третьей категории отнесли тех артистов, ученых и инженеров, которые безусловно заслужили наказание, но были нам нужны для установления нового порядка.
Вот пример тех тонких различий, какие предусматривала новая система наказаний. На стадион были доставлены все те, кто в мае участвовал в премьере "Гамлета". Но Гамлет и Клавдий получили по три месяца, Гертруду и Полония приговорили к домашнему аресту, Розенкранца и Гильденстерна избили, а Офелию в тот же день выпустили.
Было очень трудно соблюдать умеренность в пытках. К этому нелегко привыкнуть. Во всяком случае, из-за постоянных перебоев с электроэнергией нам пришлось отказаться от пыток электрическим током, а применение резиновых дубинок евразийские эксперты допускали лишь в редчайших случаях.
- Допрос - не ремесло, а искусство, - говорил их главный специалист и был совершенно прав.
В создавшейся ситуации пришлось отказаться и от массовых казней {Можно ли убивать человека? Вопрос поставлен неверно. Он должен звучать так: "Возможно ли - и если возможно, то как - не убивать человека?" Где найти ту неделимую истину, которая была бы достойна человечества и при этом применима в земных условиях?
Здесь, в "самой свободной в мире", как ее называют, Иркутской тюрьме никого не пытают. Мне разрешили взять с собой пишущую машинку, так что я могу работать. В моей камере есть телекран и проигрыватель. Есть даже маленькая ванна. Я могу по желанию выбирать одно из трех меню. Могу писать письма и принимать посетителей.
Охранников здесь нет - только психологи. Главный психолог провел меня по тюрьме. Кроме главного входа, огромное здание не имеет дверей. Все камеры встроены в стены.
- Наша система юстиции исходит из того, что заключение и одиночество оказывают на человека депрессивное действие, - сказал психолог. - По той же причине мы не прорубали окон, чтобы не надо было заделывать их решетками.
Все освещается лампами дневного света. Свежий воздух доставляется в запечатанных емкостях в достаточном количестве.
Тем временем я замечаю, что понемногу начинаю ненавидеть всю эту систему. - Примеч. историка.}. Ну, Мухаммед Стэнли, конечно, не мог избежать петли, хотя, познакомившись с ним на допросах, я нашел его довольно симпатичным. Заплатили своей жизнью и все те, кто участвовал в линчевании полицейских или членов внутренней партии. Не могли рассчитывать на милосердие и те, кто уничтожал государственные телекраны. Доказательств было достаточно: в те сентябрьские дни наши люди все фотографировали и снимали на кинопленку. На месте линчеваний иногда оказывалось так много наших фото- и кинооператоров, что, будь они вооружены, можно было бы предотвратить эти отвратительные, жестокие акты народного правосудия.
Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы карать смертной казнью за такое незначительное преступление, как распространение "ЛПТ". На стадионе "Победа" мы обнаружили: для того, чтобы запугать сто человек, вовсе не обязательно убить или избить столько же, как мы наивно предполагали в прошлые героические времена. Больше того, многих людей можно удержать от преступления одной угрозой наказания. Самым любопытным примером эффективности такой меры был один профессор, которого по ошибке доставили на стадион прямо из университета. Когда ему объявили, что он может спокойно идти домой и что мы обеспечим его безопасность, он совершенно обезумел от страха.
61. Джулия - о своей роли в новой системе
----------------------------------------
Даже сегодня мне хочется плакать, когда я думаю, что все должно было кончиться именно так. Но история не знает жалости. В такой ситуации я не могла действовать иначе! Сторонница ангсоца, представительница лучшей, более гуманной эпохи, я лишь исполняла свой долг, помогая арестовать Смита. Моя совесть чиста! И до, и после его ареста я целыми ночами боролась с собой, размышляя, правильно ли я сделала. Но в конце концов победило здравомыслие. Я пришла к заключению: если Смит выступал за некую абстрактную революцию, то я, в противоположность ему, представляю революцию, повседневную, движимую воинствующим гуманизмом. В тот момент революция должна была означать мир и порядок, и в этом смысле история меня полностью оправдала.
Я несколько раз лично ходатайствовала за Смита перед следственными органами - не только потому, что он был моим другом, но и потому, что я верю в сострадание как сущность нашей облагороженной системы. В конце концов мне удалось добиться главного: правительство заменило смертный приговор Смиту тюремным заключением {На допросе следователь сказал, что за микрофильм меня ждет наказание. Но если таможенник умрет, то я убийца. Если даже он выживет, то меня будут судить за нанесение тяжких телесных повреждений. "Неужели эта рукопись того стоила?" - спросил он.
Я предложил прочесть его коллегам по уголовной полиции курс лекций по истории Океании: в конце концов все мы специалисты, каждый в своей области. Какая наивность! Он наотрез отказался.
Я, конечно, понимаю, что меня наказывают не за этот невинный удар, а за мою рукопись. Истина - вот подлинный удар для них. - Примеч. историка.}.
62. О'Брайен - об укреплении новой системы
-----------------------------------------
Изменилось многое. Благодаря гонконгским кредитам и помощи из Евразии к октябрю уже можно было купить хлеба без очереди. Во вновь открывшихся кинотеатрах показывали главным образом евразийские приключенческие фильмы; по телекрану весь день шли веселые развлекательные программы: бег с яйцом, прыжки в мешках, соревнования по плевкам. Появился первый центральный порножурнал. Разведение свиней и огородничество, разрешенные в определенных пределах, значительно улучшили продовольственное снабжение столицы. К октябрю правительство приняло решение возобновить празднование Рождества. Этим оно хотело противодействовать растущему влиянию мусульманства.
Был открыт новый еженедельник, посвященный литературе и искусству. Поскольку новой центральной газетой партии стала "Манчестер Гардиан", это литературное приложение получило название "Маленький Гардиан". Новый еженедельник позволял себе осторожную критику по таким разнообразным вопросам, как загрязнение среды, половые извращения и опечатки в других газетах. Вопросы, конечно, не столь уж важные, но читатели охотно раскупали еженедельник, который впервые в истории Океании продавался и на улицах.
Уайтерс разрабатывал хитроумные планы сокращения безработицы; товарищ Миллер готовила в театре "Победа", актеров которого к тому времени выпустили на свободу, целый цикл шекспировских спектаклей. Конечно, нам приходилось вести нелегкую борьбу с ушедшими в подполье сторонниками Старшего Брата. Бывшие алюминисты сочли, что сентябрьский мятеж отныне во всем их оправдывает. Приходилось присматривать и за ними, и за мусульманами, и за бывшей оппозицией во внешней партии.
Короче говоря, органам безопасности еще хватало работы. До конца 1985 года военно-полевые суды вынесли 20 тысяч смертных приговоров; около 600 тысяч человек отбывали наказание в тюрьмах: {Сегодня психолог показал мне выставку "Искусство в Лаге". Я видел также футбольное поле, где недавно состоялся матч между заключенными и вольными. "Наши выиграли", - гордо сказал психолог. После этого он попросил меня рассказать о своем детстве. Я категорически отказался.
Я отказался от права писать письма и от свиданий с женой и потребовал, чтобы в моей камере установили настоящую дверь. - Примеч. историка.} с лагерями было покончено. Полагаю, что эти цифры более или менее приближаются к тому, что имел в виду глава правительства, когда говорил на крейсере "Стелла" о минимально необходимом и в то же время достаточном количестве крови и слез, которые предстояло пролить.
63. Смит - о своем помиловании и смерти Мухаммеда
------------------------------------------------
24 декабря 1985 года военно-полевой суд объявил мне приговор {Наконец мне поставили дверь. Психолог сказал, что я все равно никогда не бываю в камере один. "Никаких самоубийств, мой милый, - сказал он с хитрой улыбкой. - Мы очень ценим человеческую жизнь. По крайней мере, до суда".
Сегодня у меня был адвокат. Он говорит, что таможенник понемногу поправляется. На суде он будет выступать свидетелем. "Мы можем рассчитывать, - сказал адвокат, - на пять лет лишения свободы". Прощаясь, он сунул мне клочок бумаги. "Я целиком поддерживаю - не ваш поступок, а его мотивы, было написано там. - Чем я могу вам помочь?" После этого он задержался еще на полчаса. Мы разговаривали о моем детстве. - Примеч. историка.}. Я съел обед и сделал последние поправки в своем политическом завещании, которое посвятил памяти Сайма. Вечером меня перевели в корпус смертников. Ночь, которая должна была стать для меня последней, я провел там с рабочим лидером Мухаммедом Стэнли, приговоренным к смерти в тот же день.
Сначала Мухаммед был очень возбужден. Он только что попрощался с женой и детьми и съел свой последний плов без мяса. Позже он немного успокоился и улыбнулся мне.
- Как мы проведем оставшееся время, мой дорогой неверующий брат?
Он достал из-под койки небольшую шахматную доску, расставил фигуры и сказал:
- До сих пор Мухаммед побеждал только себя самого, теперь он может победить и тебя.
Мы играли почти всю ночь. Меня поразила детская радость, с которой он одну за другой снимал с доски мои фигуры. Когда я впервые объявил ему шах, он неожиданно помрачнел.
- Это дурной знак, - сказал он. - Нехорошо быть побежденным перед смертью.
- А для меня это хорошо? - в изумлении спросил я. - Ведь я тоже умру завтра утром.
- Нет, ты не умрешь, мой дорогой неверующий брат, - сказал Мухаммед. Ты очень достойный человек, но тебя они не казнят. И если тебя когда-нибудь выпустят - а они это сделают, если захочет Аллах, - скажи свободным людям там, на воле, что они не свободны. И еще скажи им, что я свободен. Или был свободен, пока был жив. Но я был свободен.
Мухаммеда увели в пять часов утра. Он не сопротивлялся, но не дал тюремщикам взять его под руки и пошел сам.. За мной пришли через полчаса. Мне стало нехорошо. Я пытался защищаться, но меня схватили за руки и потащили в камеру для допросов. За столом сидел О'Брайен. Он взял лист бумаги и прочел: "Движимый гуманными чувствами, глава правительства заменил вынесенный вам смертный приговор тридцатью годами тюремного заключения" {Завтра процесс. По договоренности с адвокатом я буду защищаться сам. Я буду обвинять! Он замечательный человек и тоже ненавидит моего директора. Мы вместе разоблачим его. Он обещал мне после суда официально приобщить к делу мою рукопись. Тогда он сможет на законном основании вынести ее из тюрьмы и даже снять с нее копию. "Для определенной цели", - сказал он с хитрым огоньком в глазах. - Примеч. историка.}. Потом он поднял на меня глаза и сказал чуть мягче:
- Можешь поблагодарить за свою жизнь Марию Коуэн. Она обратилась прямо к главе правительства.
Шатаясь я побрел обратно в камеру и там погрузился в глубокий сон. Ближе к вечеру я вдруг проснулся и сообразил, что во сне занимался подсчетами. Сколько это - тридцать лет? Тогда я не подозревал, что меня освободят по амнистии 1990 года. Тридцать лет. Тридцать раз по 365 дней. Значит, 10 950 дней.
По тюремному радио я услышал рождественскую мелодию. Очевидно, администрация хотела смягчить для меня ужас этого помилования. В сутках 24 часа. Это значит, 24 умножить на 10950. "Для наших заключенных, исповедующих христианскую веру, мы передаем рождественскую службу. Сегодня родился Иисус Христос". В часе 60 минут.
Постскриптум историка. Мы приносим извинения нашим коллегам и читателям в Гонконге за несовершенство этого труда. Недостатки рукописи и стилистические погрешности в сносках не могут быть оправданы ни спешкой, ни особыми условиями работы - как на свободе, так и в тюрьме, - но могут быть ими объяснены.