Дан Борисов. Троглобионт

   – Прости меня… я испортил всё дело… всё срывается, Бог мой! Это могло стать нашим взлетом… прости меня! Наверное, это судьба! Это мистика… Я почти сразу заметил – все, что связано с этим делом… мистика какая-то.
   – Тебе сейчас нельзя волноваться… не волнуйся. Не волнуйся за меня.
   – Не понял? Ты что решила?
   – Я решила лететь, не смотря ни на что. Такой шанс представляется раз в сто лет, максимум, два раза. Я не могу отказаться…
   – Тогда я лечу с тобой, – Дик рванулся с коляски, но тут же опять потерял сознание. Энн с санитаром уложили обмякшее тело на место. Дик, почти сразу, пришел в себя. Он почувствовал поцелуй в щеку и услышал шепот:
   – Ну, вот видишь? Тебе нельзя. Не переживай телефон у меня всегда с собой будем общаться постоянно…
   – Но ты не представляешь, что это за страна… Там же… Кто тебя защитит в случае чего?
   – Мир не без добрых людей, – сказала Энн по-русски.
   – Что?
   Она перевела на английский и добавила:
   – Не забывай, что у меня русская бабушка, и я знаю язык… а язык до Киева доведет…
   – До какого Киева?
   Впрочем, этот вопрос он задал уже из-за закрывающейся двери медицинской машины и ответа не услышал.
   Пока Дику оказывали первую помощь, и подойти к нему всё равно не было возможности, Энн поменяла чемоданы и сдала вещи носильщику, поэтому, как только затих рев сирен отъехавших спецмашин, она, не оглядываясь, поспешила на посадку. Времени оставалось мало.
   В какую авантюру она ввязалась Энн начала понимать только в самолете. Ей стало страшно. Каким бы неловким не был Дик, он был своим, почти уже родным человеком. Он был бы рядом, она могла бы им командовать, в мире была бы гармония, а теперь… Почему-то выплыли из памяти телевизионные передачи про Россию: эти грязные улицы, где бродят бандиты и проститутки, разбитые дороги, взрывы в метро, захваты заложников. Если верить передачам, то в России более или менее сносно только в Большом театре и в Кремле, потому что туда никого не пускают. Мысли эти были явно запоздалые – самолет, уже оторвавшись от земли, резко набирал высоту.
   Родиной Энн была «одноэтажная Америка». Её родители имели дом в Нью-Джерси, недалеко от поселка Разина, где жила её бабушка, рано потерявшая мужа. Америка – страна иммигрантов, которые иногда ассимилируют в местном населении, но чаще, живут национальными колониями, особенно в больших городах и рядом с ними. Это – городские кварталы, или поселки за городом, итальянские, еврейские, негритянские (простите, я хотел сказать – афроамериканские), русские, армянские, калмыцкие и т. д. Поселок, где родилась и жила, до окончания школы Энн, был смешанным, то есть стопроцентно американским. Отец её был врачом в местной больнице, мать работала там же сестрой милосердия, но со временем, переквалифицировалась в домохозяйки. В школу Энн возил желтый автобус, а во время каникул, её отправляли к бабушке, где стояли две русских церкви с колокольнями и, вообще, бытовой уклад считался русским.
   Энн с детства была пытливой девочкой – она не стеснялась задавать вопросы и, что самое главное, всегда внимательно слушала ответы. Училась всегда хорошо, много читала, в том числе и на русском. Американская жизнь приучает к самостоятельности, что, безусловно, нужно отнести к достоинствам этой страны. В старших классах Энн подрабатывала в кафе и на бензоколонке, имела свои деньги, а когда получила приглашение из Бостона на учебу, собралась и уехала. Тут началось её самостоятельное существование, о котором она давно мечтала.
   У нас, в России, большинство людей узнают американскую действительность по изделиям Голливуда и уверены, что пить, курить и говорить американцы начинают одновременно, где-то, если не в начальных, то в средних классах школы. На самом деле – это не так. Америка, весьма пуританская страна, особенно это справедливо в маленьких городках и поселках. Энн отправилась в Бостон весьма девственной во многих жизненных вопросах.
   Главная суть человека, больше всего, видна из того, как он использует свою свободу. Поселившись в Бостоне и, обретя, наконец, эту самую свободу, Энн почти всё время посвящала учебе. Она, конечно, имела друзей, ходила на «пати», попробовала марихуану – не понравилось. Она выбрала себе мальчика, как охотник выбирает себе жертву, среди стада оленей, как ученый планирует и ставит эксперимент, описывать который здесь нет никакой необходимости. Этот эксперимент надолго отбил у неё желание общаться с противоположным полом. И вообще, основная радость и горе её жизни, заключались в том, что она жила «от ума» – сначала подумает, потом сделает. Вроде бы хорошо? Но дело в том, что если то, что она задумала, не сбывалось, это доставляло ей невыразимые муки.
   Дика Энн повстречала уже в Нью-Йорке, где обосновалась после учебы. Она давно и страстно хотела устроиться в Нью-Йорке – она не мыслила счастья вне огромного города. Родившихся в деревнях, почему-то тянет в большие города (и наоборот). Наверное, поэтому, на самый верх выбиваются по большей части провинциалы.
   Дик выглядел нескладным, не приспособленным к жизни, о нем надо было заботиться, направлять его куда надо, отчитывать, в случае необходимости, что, при кипучем характере Энн вполне годилось, чтобы удовлетворить потребности души. Она привела его к себе, уложила в свою постель и назначила женихом. Это была, хоть и странная, но гармония.
   И вот теперь, гармония разрушилась.
   Она представила себя одну, маленькую и беззащитную в этой огромной диковатой стране, которая была, правда, родиной её предков, но осознать это, почувствовать было не так легко. Она откинулась в кресле и закрыла глаза. Ей представлялась сибирская тайга, степи, покрытые снегом, и еще, почему-то лошади и собаки. Это был еще полусон, когда гипнотические образы еще мешаются с реальностью. Энн неудобно повернулась и поняла, что засыпает и открыла глаза, как если бы вынырнула из колодца на белый свет, но грезившиеся ей образы, продолжали стоять перед глазами: две красивые красные лошади с черными длинными гривами и пышными хвостами до земли, укрытой чем-то белым, похожим на облака под крылом самолета. На круп передней лошади прилетает и садится большая белая птица, похожая на ворона, только почему-то белая как снег. Лошадь не обращает на птицу никакого внимания, но вокруг неё бегает с лаем большая дворового вида собака, пытаясь устранить непорядок. А птица с высоты своего положения разглядывает собаку умными глазами и покачивает головой, как бы говоря: «Суета сует и всяческая суета». Энн провела рукой перед собой, отгоняя виденье, и опять закрыла глаза. Через минуту-другую, Энн уже сладко спала, уткнувшись лбом в мягкую обшивку рядом с иллюминатором, за которым, далеко внизу, сверкал под вечерним солнцем огромный Океан.

4. На родине предков

   Шереметьевский аэропорт оставил не самое лучшее впечатление в жизни Энн Шертли. Но надо понять и таможенников – багаж американской туристки больше чем наполовину состоял из непонятных коробочек с электроникой. Ребята решили, что столкнулись или с изощренной контрабандисткой, или простоватой шпионкой из ЦРУ. На помощь таможеннику, производившему досмотр, пришли двое товарищей, которые чуть позже вызвали начальника, тот по телефону пригласил пограничников, те в свою очередь призвали симпатичного мужчину в штатском из соответствующего учреждения. Так могло дойти и до представителя посольства Соединенных Штатов и вообще Бог знает до чего, однако все неожиданно устроилось. Энн догадалась позвонить встречавшему её в аэропорту представителю туристической фирмы, некоему Игорю Мартьянову (уже знакомому нам), тот появился почти сразу, увел куда-то пограничного начальника, вернувшись, предъявил какие-то бумаги мужчине в штатском, в результате последний тут же откланялся и удалился, вслед за ним рассосались и остальные. Путь в страну предков был свободен.
   В то же время, это в целом неприятное событие имело и приятную для Энн сторону – Игорь взял на себя все дальнейшие хлопоты с багажом. Энн, памятуя о происшествии в Нью-Йорке, продолжала беспокоиться до тех пор, пока все вещи не были уложены в машину. Это был новенький микроавтобус европейского производства с большим туристическим салоном. Игорь представился исполнительным директором фирмы, поэтому Энн ожидала увидеть еще и водителя, но за руль сел сам директор. Энн устроилась впереди, пристегнулась ремнем безопасности и приготовилась к новым впечатлениям. Игорь, к удивлению Энн, ремнем пользоваться не стал, хотя сразу по выезду из зоны аэропорта, набрал очень большую скорость.
   Приятное солнечное летнее утро не омрачалось обилием машин – дорога здесь была почти пустая. Вдоль дороги, за мелькающими рекламными щитами, уходили назад поля с перелесками, непривычные глазу постройки; но, в целом, пейзаж не очень отличался от американского, если не считать какой-то общей запыленности и плохого качества асфальта. Однако, свернув влево, на основное шоссе, они сразу попали в пробку. Микроавтобус застрял в правом ряду у самой обочины. Стоявший слева большой грузовик обдавал их черным дизельным дымом, водитель грузовика, видно от скуки, периодически нажимал на газ. Справа – легковые машины протискивались по грунтовой обочине, поднимая облака пыли. Окна микроавтобуса были плотно закрыты, работал кондиционер, но автомобильный перегар пробирался через все фильтры и, хотя это было невозможно, Энн казалось, что на зубах скрипит песок.
   Игорь не обращал на все это внимания. Он был весел, и все время что-то говорил. Сейчас он ей рассказывал о том, как ему удалось освободить её с таможни:
   – Просто анекдот какой-то… Пограничников предупредили о вашем багаже. С пограничниками у нас, вообще, договоренность на самом высшем уровне – нам же в погранзону вас еще доставлять… но это же Россия… они вас не узнали. Перепутали.
   – Скажите, Игорь, а не проще было бы заехать сразу к озеру со стороны финской границы?
   – Я ж это сразу и предлагал. Вы бы прилетели в Хельсинки – оттуда до места километров триста – четыреста… а от Москвы – больше тысячи. Но это же Россия – здесь все через ж… э… через Москву всё делается. Наш бюрократический аппарат неисповедим, как пути господни… я так думаю, вас не хотят показывать в финской погранзоне… как будто вы там и не были вообще…
   В этот момент Игорь увидел, что обочина пуста. Он резко крутанул руль и дал по газам.
   – Я прошу прощения за это варварство… но иначе мы тут до вечера простоим.
   Машину на обочине сильно болтало из стороны в сторону, но они все же продвигались вперед, не так, правда, быстро, как хотелось бы, потому что периодически и этот незаконный ряд вставал. Когда прекращалась болтанка машины, Энн незаметно, из-под затемненных очков, разглядывала своего попутчика, внешность которого её привлекла еще в аэропорту. Это был очень красивый мужчина лет тридцати, может – чуть меньше. У него было лицо голливудского киноактера. «Ему бы играть ковбоев с Дикого Запада». Четко очерченное лицо было и не бледное и не смуглое, каждая его деталь была отделена от другой особой линией, похожей на морщину, но это были не морщины, а что-то другое. Так же, как и ямочка на подбородке – у некоторых мужчин бывает ямочка на подбородке сильно импонирующая женщинам, правда, Энн эти ямочки терпеть не могла, но тут это смотрелось красиво: ямочка вроде бы и была, но, как бы её и не было, потому что она имела прямоугольную форму и появлялась только иногда, при особом положении губ. «Нет, это скорей лицо римского патриция» – решила Энн и спросила:
   – А куда мы едем, Игорь? Вы меня с программой не ознакомили…
   – Прошу прощения от имени фирмы. Обычно мы распечатываем программки на красивых бланках, но с вами не тот случай… некоторые пункты программы мы никак не можем фиксировать письменно, вы понимаете? Да и программа простая – я сейчас вас устрою в гостиницу, а завтра вы на этой машине, по этой же дороге поедете в обратную сторону, – он показал большим пальцем назад, – С вами будет водитель и э… и экскурсовод – хорошая женщина, опытная… поедете в Карелию на ваши озера.
   – Завтра? Я не поняла – завтра? Почему завтра?
   После этой её жалкой реплики произошло то, о чем предупреждают все умные люди – она проболталась. Говорят же: хочешь сохранить секрет – не доверяй его женщине; или грубее: что знает женщина – знает свинья. Есть еще много поговорок на эту тему, поэтому, не будем судить её строго.
   Перед отъездом, они с Диком дали Хотланду святую клятву, что ни одна живая душа не узнает о реальной цели их путешествия. Была даже придумана специальная легенда для особо любопытных: они, де, занимаются сейсмическими измерениями в карстовых разломах, так как в связи с глобальным потеплением резко увеличивается возможность возникновения новых вулканов. Особенно это возможно на Карельском перешейке, Новой Земле и на восточной оконечности Кольского полуострова. Причем, на посещение последних двух пунктов были даны официальные запросы, на что сразу же был получен категорический отрицательный ответ, ну, то есть, ни под каким видом. Ну и хорошо, нет, так нет, поэтому они проведут измерения хотя бы здесь, в Карелии. Дескать, всем же лучше будет, в случае чего. Вполне правдоподобная легенда.
   И вот теперь, первое, что сделала Энн в России – она разболтала «первому встречному» (причем в буквальном смысле этого выражения) всё, о чем обещала молчать: и об экспедиции финна столетней давности, и о его дневниках, и о ящерах с информацией о том, что Земля устроена совсем не так, как мы считаем. И о том, что известны точные даты их появления и, что эти даты как-то таинственно связаны с особо мощными взрывами, и, вообще, всё, что они с Хотландом изучили и продумали по этому вопросу.
   То, что Энн проболталась, не удивительно – удивительно то, что Игорь во все это поверил. И не только поверил, но и принял гибельное для себя решение ехать с ней в Карелию. Решение его требует пояснений: дело в том, что Игорь, хоть и имел внешность супергероя, но всегда был трусом, ясно осознавал это и почти не стеснялся этого, даже в детстве. Однако, в тот памятный весенний вечер, когда на него напали скинхеды и, откуда ни возьмись, появился Егор, приятель из детства – недостижимый для Игоря идеал храбрости, что-то вдруг изменилось – страх пропал. Первой это заметила жена, когда утром по привычке решила устроить мужу головомойку за бессонную ночь – она только встретилась глазами с его взглядом и всякая охота ругаться пропала. Игорь по-другому стал заходить к начальству, по-другому стал водить машину. В нем поселилась какая-то сила, которая проявлялась исподволь, в разных мелочах, и вот сейчас эта же сила позвала его. Это было главной причиной, но были и другие разрозненные и, вроде бы не зависящие друг от друга причины, вдруг объединившиеся в одно целое. У него в голове как бы замкнулась цепочка, отдельные звенья которой валялись до этого без дела. Выглядели эти звенья примерно так:
   Они с Ольгой собрались в отпуск, но куда именно ехать еще не понятно;
   За границу ездить надоело;
   В Карелии очень красиво;
   В том самом погранотряде служит Егор;
   Шофер микроавтобуса с сегодняшнего дня уволен за пьянку и, кого послать вместо него, совершенно неясно, да и с экскурсоводом проблемы;
   За поездку будут неплохие деньги – Ольга согласится поехать и с удовольствием;
   Очень интересно посмотреть на всю эту фантастику…
   Всё. Цепочка защелкнулась. Игорь позвонил шефу – долго уговаривать того не пришлось, шеф уже числил Мартьянова в отпуске и не рассчитывал на него по работе, деньги пообещал перевести на кредитный счет, а карточка у Игоря всегда с собой, поэтому «счастливого пути». На вопросительный взгляд Энн Игорь ответил:
   – Едем… едем сегодня, но нам все равно придется заехать в Москву – надо взять экскурсовода. Мы, собственно уже в Москве, нам совсем рядом – на Сокол. Неужели совсем не хочется Москву посмотреть? Кремль там… Третьяковка?
   – Хочется, но это на обратном пути. Сначала – дело.
   – И то…
   Ольга собралась на удивление быстро. Надо сказать, собирать-то особенно было нечего – она побросала в сумки всю спортивную одежду, свою и мужа, немного бельишка и гигиенических средств, как будто на дачу к родителям. Сложней оказалось подготовить комплект походной косметики – здесь пришлось проявить изворотливость, но и с этим решилось. Светских раутов не намечалось, но одно вечернее платье она, все-таки положила. На всякий случай. Одним словом, пока Энн принимала душ и происходило кофиепитие, в котором Ольга тоже умудрилась принять участие, она уже была полностью готова.
   Была еще первая половина дня. Выезд из Москвы оставался достаточно свободным – ехали медленно, но ни разу не стояли. За Москвой долго тянулись пригороды перемежаясь лесами и полями (Энн очень понравилось название поселка «Черная грязь» она аж запрыгала от восторга).
   Ольга, на самом деле взяла на себя обязанности экскурсовода – она почти постоянно что-то рассказывала и показывала, но Энн по-настоящему запомнились только: дом Чайковского в Клину и великая русская река Волга, которая оказалась здесь не такой уж великой, широкой и мощной, как представлялось из-за океана. Чем дальше они отъезжали от Москвы, тем больше вырастала скорость их передвижения, и тем хуже становились дороги. Тем не менее, Энн к этому скоро привыкла и перестала обращать внимание.
   По дороге они несколько раз останавливались в трактирах, где их довольно вкусно кормили. Тревоги Энн по поводу варварской страны почти рассеялись, и главным неудобством дороги стало отсутствие ватерклозетов – в трактирах были выгребные ямы, закрытые сверху дощатыми сооружениями, а на заправках, почему-то вообще ничего такого не было. Но Энн решила не обращать внимания на мелочи – она приготовилась уже жить в палатке на озере, а там придется обходиться кустами.
   Санкт-Петербург они объехали стороной и к ночи вышли на Мурманскую дорогу. Правда, настоящая ночь осталась сзади, на юге, там было темно, а вся северная половина неба впереди была светлой. По бокам стояла не ночь, а, скорее, плотные сумерки. Игорь въехал на огороженную стоянку, к бревенчатому теремку и объявил, что здесь они заночуют.
   Теремок оказался вполне подходящим. Первый этаж состоял из столового зала и подсобок, а на втором – располагались три гостевые спальни с холлом. В зале их встретила хозяйка, средних лет женщина, с улыбчивым простоватым лицом. Когда она узнала, что гости собираются не только ужинать, но еще и ночевать, разулыбалась еще больше. Она сводила их наверх: супругам предложила довольно большую комнату с двуспальной кроватью, а для Энн предназначалась комнатка поменьше, но очень уютная. Удобства, конечно, располагались на дворе.
   Несмотря на позднее время, хозяйка предложила усталым путникам полный ассортимент горячих блюд, однако путники отказались, предпочтя овощные салаты и холодное мясо с хреном. За время путешествия Энн успела убедиться, что кофе в России варить не умеют, поэтому заказала себе чай. Игорь почти не ел и быстро ушел спать, но женщины, которые полдороги проспали в машине, доели всё, заказали еще и мороженного. Они успели подружиться и теперь тихо мурлыкали о своем, о женском.
   В зале появилась молодая девушка, видимо, дочь хозяйки, до этого гремевшая посудой в подсобке. Чуть позже, появился и хозяин – он отвозил предыдущих гостей в соседний город. Они всей семьей сидели у телевизора – смотрели сначала новости, потом какой-то голливудский блокбастер. Энн отметила для себя странность: чем разнообразнее кажется этот вечный мир, и чем он становится доступнее, тем однообразней становятся люди – точно так же выглядела бы эта ночь где-нибудь в Оклахоме или на Мичигане, разница была бы в мелких деталях. Как бы в подтверждение её мыслей, зазвонил телефон, и Энн соединилась с Нью-Йорком. Дик говорил, словно из соседней комнаты – чисто и без помех. Его уже отпустили из госпиталя домой. Энн заверила его, что с ней все в порядке.
   Игорь проспал меньше двух часов. Женщины только собирались расходиться, когда он спустился вниз и сказал что готов ехать дальше. Игорь действительно, выглядел посвежевшим и вполне бодрым. Ольга встретила это известие без энтузиазма, но Энн, только что не запрыгала от радости, что поделаешь – такой человек – она просто пока стеснялась в чужой стране, с чужими людьми, но дай ей волю, растрясла бы всех, вывернула бы на изнанку лишь бы все шло так, как она задумала. Ей не терпелось побыстрей добраться до места, поэтому Энн тут же выпорхнула из-за стола и вышла из гостиницы – за её сумкой пришлось подниматься Игорю.
   На дворе было уже совсем светло.

5. Сладкий сон

   Егор проснулся от дискомфорта. Не то чтобы имелось какое-то неудобство или ему что-то мешало, скорей наоборот – было слишком хорошо: слишком тепло, слишком мягко и до слюнявости уютно. Не мешало даже легкое похмелье, а как бы придавало шарма – изюминка эдакая. Выкарабкиваясь из сна, он постепенно начал осознавать, что лежит под одеялом на спине, на своем диване, что под тем же одеялом находится совершенно голая дама, голова которой с копной рыжих волос покоится у него подмышкой, а её большие упругие груди обнимают его левый бок. И как только он всё осознал и прочувствовал, сразу проснулся и вспомнил всё: эту даму он видел второй раз в жизни. Нет, сегодня уже – третий. Еще он её видел вчера и в прошлую субботу. «Так… утренний синдром – как её зовут? Зовут её Лида… да, Лида… Это же Лида!».
   В прошлую субботу он утром уехал с заставы и провел полдня в отряде – ни столько дела, сколько пустой трёп – решил остаться в городе и уже ближе к вечеру зашел поужинать в кафе, рядом с домом, где он снимал маленькую квартирку. За соседним столиком что-то отмечали три девушки, верней две девушки и дама. Молодая дама. Почему-то сразу она ему запала в сознание как дама, не девушка, не женщина, а именно дама – во всей её фигуре и в движениях было что-то непреодолимо женственное, из романов прошлых веков. Из самого близкого по времени, такие дамы могли встречаться, если что у Чехова. По идее, самцы должны были кружиться вокруг неё роем, но этого не наблюдалось. Когда она посмотрела на Егора, он понял, почему этого не происходит – она обдала его таким холодом, такой неприступностью, что не очень настойчивый кавалер сразу бы спасовал. Впрочем, была еще одна причина – возле обычного мужчины в этом городе она смотрелась бы крупновато. Мужчины любят крупных женщин, но, к сожалению, смотрятся рядом с ними смешно. Когда Егор пригласил её танцевать, и они встали рядом, оказалось, что ростом они были одинаковы, правда Лида была на каблуках, но рост Егора – метр девяносто с мелочью.
   Егор от волнения заказал еще коньяку, еще и еще раз танцевал с ней, и с третьего танца, уже совершенно откровенно предложил ей свою дружбу. Однако, танцевать-то она танцевала, а всё остальное пропускала мимо ушей. Егору даже не удалось её проводить, потому что за девушками пришла машина и увезла их в неизвестном направлении.
   Когда дама вышла из непосредственного поля зрения, Егор почти сразу о ней забыл, во всяком случае, на следующий день и всю неделю он не вспомнил про неё ни разу. И вот, вчера, в этом же кафе, Витя Мишкин обмывал майорскую звездочку. Ордена и звания обмываются довольно шумно. Хороший человек обмываемый или плохой, не имеет значения – это праздник войскового братства, гусарская гулянка. Сдвинутые столы в темном углу кафе, звездочки в бокалах, шум, звон. И вдруг, кто-то кладет руку Егору на плечо, даже не на плечо – там колючий погон, а ниже – почти на грудь. Она. Дама. Лида.
   – Белый танец, – и больше ничего не сказав, указала на средину зала.
   Они танцевали вальс. Егор умел танцевать вальс. Научился еще курсантом под старую пластинку. В семье, как реликвия хранилась старая пластинка, называвшаяся «Под кленами»: «И в вальсе закружилися, играл на мостовой военного училища оркестр наш духовой». Лида заказала такой же приятный старый вальс. Егор был весел и в ударе. Кружась в вальсе, он держал её за талию и смотрел в глаза. Только глаза были другими, не такими отчужденными, как в прошлый раз – теплыми. Когда закончилась музыка, они так и остались стоять, обнявшись.
   – Я принимаю ваше предложение, – тихо произнесла она, видимо, заранее заготовленную фразу.
   – Почему? – выдал Егор, понимая, что глупей этого уже ничего не придумать.
   – Потому что ты меня достал! Ты снился мне всю неделю, ты приставал ко мне каждую ночь! Но как только доходило до дела, ты разворачивался и уходил. Всё, хватит, отрабатывай!
   – Что, прямо здесь?
   – Как хочешь.
   Они ушли сразу. Егор даже ни разу не оглянулся на стол, где остались его боевые товарищи.
   Егор, потихоньку освободившись, встал и ушел в ванную. Егор не любил смотреться в зеркало, но, когда чистишь зубы, невольно утыкаешься в это приспособление. Из зеркала на него глянуло небритое и слегка помятое лицо, с зубной щеткой во рту – типичный русский Ванек – пришлось сразу бриться, чтобы хоть как-то примириться со своей внешностью. Возвращаться в комнату совсем раздетым Егор не решился – накинул халат, висевший рядом с полотенцем.
   Уходя, Егор аккуратно поправил одеяло на своей даме, это он точно помнил. Сейчас же одеяло было сброшено – дама лежала в позе Данаи, с закрытыми глазами и вроде как спала. Он сел в кресло напротив, закурил и с глуповатой улыбкой уставился на свою подругу. Картина была замечательная: центр композиции – телесный холм с пушистым треугольничком посредине – безусловно доминировал и притягивал взгляд. От него в обе стороны шли покаты вниз: вправо – плавной линией бедер к круглым коленкам и далее, до самых пальчиков с розовыми ноготками (без признаков лака); влево – к талии и чуть выпуклому животику, гораздо более приятному, чем у настоящей, т. е. картинной Данаи, и потом линия опять шла вверх, обрамляя две шикарные выпуклости, и опять вниз, где среди рыжих волос нельзя было не залюбоваться её лицом, которое нисколько не портил нос с легкой горбинкой. Всё это великолепие было плотно обтянуто матовой кожей, делая её похожей на мраморную статую. Было еще что-то, усиливавшее впечатление классической скульптуры. Егор не сразу заметил – на грудях у неё не было сосков. Груди были равномерного белого цвета, чуть может белее остального тела, с легкими заострениями посредине.