Дан Маркович. Разные звери

   П е р е ж а лЭлик, мой сосед, слабей меня. Вообще-то он не Элик, у него длинное имя, мама говорит - красивое, но мне так не кажется. Его зовут Эльхаанан, а фамилия Маноим. Ну, можно ли с таким именем, я уж не говорю о фамилии, жить спокойно! Эликом еще можно прожить, но у нас в классном журнале полностью записано, и все, конечно, прочитали. Я уж молчу о фамилии... Его все время дразнят - " Маноим коров доил, сиська оторвалась...", дальше не хочется повторять, все-таки сосед, и наши родители давно знакомы, еще до войны. Он выше меня, но слабей, потому что шея тонкая. У меня для таких отличный прием - закидываю ему за шею свою правую, сгибаю в локте, и гну его голову к земле. У меня грудные мышцы сильные, как схвачу, прижму, повисну - никто не выдерживает, все сгибаются. Особенно, если шея, как у него, длинная, тонкая... А я все сильней, сильней, пока мы оба не падаем. Но и тогда не отпускаю, пока он не попросит - хватит, отпусти... В классе все знают, это мой коронный прием, и хотя я небольшого роста, но если вот так схвачу, согну, повисну... от этого захвата нет спасения. Правда, мне однажды показали, как спастись - надо дать подножку сзади. Но у нас до этого никто не додумался, и если действовать быстро, победа обеспечена. Он высокий, но шея слабая, и я его всегда побеждаю. Нет, мы с ним хорошо разговариваем, и из школы всегда идем вместе, ведь соседи, но иногда мне хочется ему доказать, что хотя он высокий и свиду сильный, а я гораздо меньше, но все равно сильней. Он не обижается, я его по знакомству отпускаю раньше, чем упадем, только подержу немного, и выпущу.
   Однажды, это было на пении, когда все делают, что хотят, а старушка наша махнула рукой и сидит, прикрыв глаза... я его на задней парте слегка пережал. У него что-то хрустнуло в горле, и он не захотел терпеть. После школы будем драться, говорит.
   Я думал, он шутит, драться совсем другое дело. Мы ведь просто так возились, а он почему-то обиделся. Я ведь случайно его пережал, может, потому что было пение. Как мама говорит, потерял самоконтроль.Драться так драться. Мы вышли вместе, уже темно. Он говорит - давай. Народу никого, никто не знал, что будет драка, а то бы, конечно, остались посмотреть. Он говорит - давай, я говорю - давай, и не долго думая ударил его по губам. Чуть-чуть, но, кажется, получилось не очень, потому что он покачнулся, и говорит - ах, так!.. Разозлился, теперь уж точно будет драться . Он стал кружить вокруг меня и размахивать одной рукой, а другую прижимает к груди, как в кино один американский чемпион, правда, его тогда побили, но потом он отомстил и даже отнял жену у своего врага, хотя тот давно ее бросил, но все равно обидно.И вот он крутится вокруг меня и размахивает рукой, а я стою на месте. Потом вспомнил, как надо и тоже стал приплясывать. Делаю выпады левой, а правую, свою коронную, к груди прижимаю. Хотя мой прием теперь не годится, в борьбе-то я всегда сильней его, а драться мы никогда не дрались.Так мы тряслись друг против друга, и ничего не получается. Но тут он, видимо, вспомнил, что я ему смазал по губам, воспламенился, подпрыгнул и как треснет меня по глазу. Сначала искры брызнули во все стороны, а потом стало темней, чем было, и только плывут в темноте кружочки, червячки... Наверняка останется синяк. Я разозлился, и решил, что хватит драться, набежал на него - он меня еще раз стукнул, но не больно - схватил своим приемом, и мы упали в лужу.И сразу поняли, что это уж слишком, лужу ни ему ни мне дома не простят. Хватит, говорю, и чувствую, что он согласен, только сказать не может, потому что голова прижата к моей груди. Отпустил его, он, действительно, больше не дерется. Мы осмотрели друг друга под фонарем.
   - Могло быть хуже, - он говорит, - это все твой дурацкий прием. Только и можешь хватать за шею, у тебя никакого удара нет.
   Я ему ничего не ответил, потому что на пении, действительно, слегка его пережал. Мы вытерли друг другу пальто.
   - Тебе хорошо, - он говорит, - у тебя короткое имя, и даже вовсе нет длинного.
   - Не очень хорошо, у всех есть длинное, а у меня нет, это странно.
   - Лучше вовсе не иметь, чем такое вот...
   - Хочешь, - говорю, - научу тебя своему приему, ты всех тогда удавишь, при твоем-то росте.
   - Хочу, - он говорит.
   И мы пошли домой.
   Р е з и н о в ы й к л е йЯ люблю резиновый клей, у него прекрасный запах, и держит неплохо. Я вклеиваю им рисунки в паспарту, нужно клеить уголками. Он не пачкает, снимается тонкой пленкой, и бумага становится даже чище, чем была. И держит довольно хорошо. Правда, через год рисунки отваливаются, но я их снимаю гораздо раньше. Повисят немного, и складываю в папку, наклеиваю новые. А запах просто замечательный...
   - У него извращение, - говорит мама, она обожает цветочные запахи.
   - Слишком сладко, - говорит папа, он нюхает ее духи и морщится, искусственные запахи лучше, но, конечно, не этот клей...
   А мне клей нравится, и бумага после него не коробится, как после этого, казеинового... ну и запах у него!- Люблю природные вещества, и вообще все натуральное, - говорит мама, она даже стены в комнате обила каким-то материалом, ни капли синтетики в нем. Я тоже люблю сирень, особенно ее цвет, а запах лучше у клея, у резинового. Я им вклеиваю рисунки в паспарту, как сосед, художник, он постоянно устраивает дома выставки для знакомых, и то и дело меняет картинки.
   - Хорошая картинка сразу бросается в глаз, - он говорит. - Очень плохие тоже бросаются, но тут же съеживаются и отступают, а хорошие запоминаются. Очень хорошее и очень плохое похоже - на первый взгляд.
   Мои рисунки не очень хорошие, но я люблю рисовать.
   - У него нет способности, - говорит мама, - смотри, ему даже прямой линии не провести.У нас в классе есть мальчик по фамилии Горбулин, он проводит длинные линии без линейки, совершенно ровные и прямые. Наш чертежник, он рисование ведет, качает головой, прикладывает линейку и говорит - " ты гений, Горбулин!" А Гена улыбается и каждый раз краснеет, он знает, что не гений, а двоечник. У него рука как куриная лапка, длинная, тощая...
   - Это какой-то феномен, - говорит Анатолий Абрамович, чертежник, - от руки так невозможно провести.
   Горбулин рисует дома и города ровными прямыми линиями, зато у него не получаются самолеты, их надо криво рисовать. Потому он не любит изображать морской бой, это моя любимая тема - корабли сражаются с самолетами.
   - Пусть рисует, - говорит папа, - он нюхает духи и морщится, - далась тебе эта сирень!..
   - Он меня достал со своим клеем, - жалуется мама, - пусть рисует, но зачем такой запах...А я рисую морской бой и вывешиваю у себя над столом. Мои рисунки сразу бросаются в глаза, наверное, очень плохие. И все-таки я люблю рисовать. Я нарисовал сирень на восьмое марта и по-дарил маме. Цвет получился хороший, а с запахом как быть?.. И я придумал - кругом цветков нарисовал маленькие кудряшки, похожие на лепесточки, только мелкие. Это я для мамы старался, а вообще-то я сиреневый запах не люблю, он очень сладкий. Я люблю резиновый клей. Художник посоветовал - бумага не коробится, и становится даже чище. Я попробовал - здорово получилось. До этого я клеил казеиновым, много грязи и бумага морщится, а запах у него... Резиновый совсем другое дело! В школе про него никто не знает. Мама говорит, он не для детей. Запах синтетический, разъедает легкие, и обои наверняка испортишь. Правда, у нас не обои, а гладкий материал с цветочками, как в музее. Мама говорит - натуральный, пре-е-лесть. Но у меня над столом она не клеила, все равно испачкаешь, говорит. И я здесь вывешиваю морской бой, вклеиваю в паспарту - и на стенку. Клей не какой-нибудь, резиновый! Повисят , и снимаю, другие вклеиваю, и снова...
   К р о в и н е т ?..Я катался на велосипеде, двухколесном, делал круги по асфальту, сначала большие, потом все меньше... И упал . Мы жили на даче, кругом трава и сырая земля, не покатаешься, только перед домом небольшая асфальтовая площадка. Правда, вся в трещинах, и все-таки единственное место, где колеса не вязнут. Хозяйка говорит, что этот асфальт еще до войны здесь был. И я кружил по нему, пока не свалился. Мама еще вчера сказала доиграешься, нельзя так машину наклонять. На большой скорости можно, я видел, мотоциклист даже по стенке ездил, поднимался наверх, ему скорость упасть не дает. Тем более, по ровному месту, хоть колесом крутись, если быстро. Меня трещины подвели, и, вот, свалился.Здорово стукнулся, но это заживет, а вот велосипед... Наконец, мне его по- дарили, а теперь, может, и не починишь. Я сразу вскочил, но остановился, посмотрел на колено. Оно было очень странным - совсем белое. Раньше я не так стукался, до крови, и теперь был уверен, что кровь обязательно будет. Ведь сильно приложился, и велосипед далеко отлетел, валяется около куста, что с ним?.. Надо взять его, посмотреть, а я стою, смотрю на колено.Наверное, у меня крови нет. Мама говорит - " ты малокровный, вы все такие, дети войны..." Она кормит меня овсянкой, каждое утро каша, каша... Бабушка говорит, в ней железо. " У тебя веки бледные... - отворачивает веко и показывает всем, - смотрите, голубые, где же его кровь?.."Может, действительно, крови нет, вот и колено совершенно белое, хотя стукнулся ничего себе... Что же теперь будет? Я должен сморщиться весь, как яблоко, которое давно сорвали и не едят. "Почему не ешь яблоки, теперь их только в компот! - бабушка сердится на меня, - не забывай, в них железо..." Раньше у меня была кровь. Меня в школе стукнули по голове, и струйка текла по шее и даже по спине, пришлось кожу зашивать. Но это давно было, еще зимой, а теперь, может, другое дело...И вдруг вижу, появились маленькие капельки, совсем малюсенькие, розовые, их много-много, каждая видна в отдельности, они растут, начали сливаться в большие, темные, и кровь, наконец, закапала как следует. Я сначала обрадовался - значит, есть во мне кровь, а потом испугался - вдруг вся вытечет... И похромал домой.
   Мне наложили плотную повязку и дали хлеб с маслом, до обеда. И я пошел смотреть велосипед. С ним ничего не случилось.
   Р а з в м е с я цРаз в месяц мы с мамой ходим в диспансер. Вернее, ходит она, а я всегда с ней. Маленький белый домик у вокзала. Здесь интересно, ходят разные поезда, вагоны сходятся и расходятся, звенят звоночки, по радио громким голосом говорят - "Иванов, не туда, не туда! Зайди к дежурному!" - и еще разные слова, которые в другом месте по радио не услышишь. Деревья черные, потому что кругом паровозы, от них много копоти. А домик чистенький, как будто вчера покрасили белой краской, окна приветливые, с зелеными занавесками. Туда меня не пускают, мама говорит - " мало ли что..." Я сижу напротив на коряге, ее когда-то выбросило море, она белая от соли и твердая как камень. Я забыл сказать, море через дорогу, я к нему привык и вспоминаю только когда очень дует с той стороны, осенью. Тогда я тепло одеваюсь, и все равно сижу, жду ее. Ее там поддувают. Легкое окутано плотной оболочкой, как одеялом, в нем ни щелочки, ни трещины, и если между оболочкой и легким вколоть длинную иглу и по ней пустить воздух под давлением, то легкое сжимается. Оно, правда, тогда плохо дышит, зато быстрей выздоравливает. В нем микробы - палочки, они тоже окутаны плотной оболочкой, похожей на воск, и лекарства к себе не подпускают, потому лечиться долго. Но все-таки можно вылечиться, мама говорит, надо надеяться, и вот мы ходим сюда, лечимся.Иногда она выходит веселая, говорит - хороший анализ , и мы идем пешком через город, по круглым камням, покупаем мороженое и постепенно едим, надо сосать и держать во рту, пока не нагреется... Иногда она выходит и говорит - ни то ни се, никто не знает, лучше или хуже. Мы садимся на трамвай и едем по берегу вдоль заборов, кранов, мусорных куч, здесь плохо пахнет, мама говорит, тухлыми яйцами, это водоросли гниют. Там, где я сижу, не пахнет, берег асфальтовый, гладкий, ходят люди, смотрят на воду и корабли. Они разговаривают и смеются. Я сижу, жду, говорю себе - ничего не будет, сейчас она выйдет веселая и мы пойдем пешком. Но она выходит ни то ни се, поддули и ничего не сказали. Мы едем вдоль берега. Вода серая, сливается с небом, далеко в море длинные корабли, еще дальше маленький бугорок, на нем красная точка. Это остров и маяк - он указывает кораблям путь в бухту. Мама говорит, до войны они с папой ездили на тот остров, там высокая трава, гуляет ветер и ничего больше нет. Только этот маяк. Его давно построили, на нем работает сторож. Он ездит на работу с соседнего острова, включает лампу и дежурит до утра.
   Мама вздыхает:
   - Я завидую ему, вот это работа, свежий воздух, он всегда здоров.
   Она тоже почти здорова, и еще не старая, а ходит сюда раз в месяц, подумаешь, болезнь... Мы едем, трамвай разгоняется, потому что вниз, потом поворачивает в парк. Уже не видно воды, но воздух еще пахнет морем.
   - Когда теперь?..
   - Через месяц обязательно.
   Я сижу на коряге, в ней круглые дырочки просверлены, это жучок, и написано - "Леня... 1947... Вагоны стукаются, звенит звонок, голос зовет Иванова, мама выходит, выходит, выходит...
   В п а м я т иУ моего приятеля две замечательные вещи. У него вообще интересно, я люблю к нему приходить. Он живет в своей комнате в глубине большой квартиры. Он выходит мне навстречу из полутьмы, бледное лицо светится, он сдержанно говорит - " а, это ты..." - и мы идем к нему. В крошечной комнатке стоит диван, на котором он спит, у окна стол, заваленный книгами, один стул - и больше ничего не помещается: чтобы разговаривать, надо сесть. Он садится на диван, я на стул. К нам льется слабый свет со двора. За окном немного серой земли и растет большой каштан с широкими листьями. Остальная часть двора вымощена крупным булыжником, так что на велосипеде здесь не покатаешься. Правда, велосипедов у нас нет, и вообще, мало у кого они есть. Зато у Сережи в комнате живут две замечательные вещи.На подоконнике стоит телевизор, большой деревянный ящик с экраном размером в почтовую открытку, с толстой водяной линзой, на ней розовая пленка - для цвета. Вечером на диване и стуле сидит вся семья, и если приходят соседи, то дверь в переднюю оставляют открытой, и там сидят и стоят. Сережа терпит посетителей по вечерам, зато днем остается с телевизором наедине. Даже когда телевизор молчит, смотрит темным глазом - и то приятно посидеть рядом с ним. "Хорошо, подоконники широкие, иначе мне телевизор не отдали бы..." Дом старый, стены такие толстые, что до форточки Сережа достает палкой или влезает на подоконник с ногами. Если бы не подоконник, телевизор поставить было бы некуда. Это первая замечательная вещь.Вторая вещь висит на стене на длинном черном ремешке. Это немецкий фотоаппарат, называется "Робот", довоенный еще. Он маленький, квадратный и очень тяжелый, у него широкий объектив, который целиком вдвигается в корпус, а когда нужно - высовывается, мощный и зоркий. Взводишь затвор, и тут же внутри "Робота" что-то ворчит и шевелится - это он перематывает пленку. Сам думает - не даст тебе ошибиться.
   Мы говорим, телевизор молчит, слушает, "Робот" висит на стене ждет... Наконец, Сережа предлагает:
   - Пойдем, что ли, пощелкаем?..
   Я как бы нехотя соглашаюсь:
   - А что, пойдем...
   Он великодушно разрешает:
   - Возьми аппарат, - и идет одеваться.
   Я беру "Робот" - тяжелый, в теплой старой коже, и выхожу. Мы спускаемся во двор, идем по круглым камням к выходу на улицу.
   - К морю?..Конечно, к морю. На широкой аллее под старыми ветлами ждут нас скамейки, здесь просторно, пустынно, ветерок приносит запах водорослей, серебристые листочки бьются, трепещут... Сережа нажмет на трескучую кнопочку, застежка отскочит, и "Робот" уставится на нас внимательным глазом...
   Потом, в темной ванной комнате, в душной тишине, мы будем следить за тем, как на красноватой от света фонаря бумаге появляется, растет, постепенно темнеет то, что должно быть темным, и остается светлым светлое как в памяти нашей.
   У н а с в о д в о р еУ нас во дворе небольшой беленький столбик. Здесь раньше проходила дорога, и столбик показывал, сколько еще идти. На нем было написано число. Дорога давно в другом месте, а столбик остался. У нас постоянно чинят асфальт, заливают сверху дыры и трещины, и столбик почти совсем ушел в землю, и на нем давно ничего не написано. Сколько раз хотели вытащить, он соседу мешает заезжать в гараж. Но так и не собрались с силами, ведь он сидит в земле глубоко-глубоко, стоит у той старой дороги, что теперь под толстым асфальтом. Я видел фотографию - мелкий камень, утрамбованный гравий, кругом двухэтажные деревянные домики. Мама той дороги не помнит, тогда ее еще не было, а бабушка была, но все забыла. Наш дом уже стоял, говорит, потом новый фундамент подвели, каменный. А про дорогу ничего сказать не может, была какая-то. Я, говорит, под ноги тогда не смотрела. Она ездила в коляске. Я видел на фотографии - шагает лошадь, за ней коляска, дамы в шляпках сидят...
   Я говорю Севке:
   - Давай прыгать через столбик.
   А сам думаю - это просто, разбежаться получше, упереться в верхушку ладонями, приподнять немного себя, чтобы, перелетая, не задеть...Не успел подумать, как он прыгает, и очень лихо перескочил. А я остановился. Представил себе, как падаю на столбик, и зажмурился. Не допрыгнешь, а он тебе прямо в живот! Я очень хорошо все себе представляю, и потому трус. Но этого никто не знает, и не должен узнать. Вот соберусь с силами и прыгну! Уже нельзя отступить. Зачем только предложил прыгать через этот дурацкий столбик! Я не ожидал, что он так быстро соберется, он всегда позади меня. А тут что-то случилось, и он без подготовки, без разбега, руки вперед, все правильно... и довольно высоко оказался, приземлился даже дальше, чем я ожидал.
   Я говорю ему:
   - Знаешь, тут дорога была, по ней каторжников водили, в цепях... а столбик, вот, остался, хотя машине, конечно, мешает.
   - Прыгай, - он говорит и слушать не хочет ни про фотографию, ни про мелкий камень, ни про коляски, его история не увлекает.
   - Здесь еще бабушка моя жила, на втором этаже...А он разбегается и еще раз, даже выше, чем в первый, так и пронесся над столбиком как самолет или метеор. И откуда он научился? Я его с первого класса знаю и никогда за ним ничего подобного не замечал. Я всегда первым был, а потом уж он. Мы как-то убегали от бандитов... ну, не совсем бандитов, но очень сердитых ребят. Мы шли в темноте, а навстречу две девчонки. Я говорю - давай, испугаем их. Накинули курточку на две головы и обнявшись как одна фигура, двинулись на них, заревели страшными голосами. Они, конечно, завизжали и бежать, а потом нас хотели поколотить ребята из их подъезда, но не поймали. Мы изо всех сил припустили, и я, конечно, впереди...Я только хотел подойти к столбику, небрежно так опереться, попробовать, высоко ли падать... а он в третий раз разбегается, и... Неважно получилось - перелетел все-таки, но задел ногой. Проехался по камню, захромал, и даже зашипел от боли. Смотрим - у него широкая ссадина чуть выше колена, кровь сочится. Я отдал ему свой платок, и он побежал к крану. Тут уж я подошел к столбику, положил на него обе ладони, и прыгнул. Оказалось очень легко.
   Он возвращается, чулки намокли и в ботинке вода хлюпает. Прыгать ему, конечно, расхотелось.
   - Ты неправильно прыгал, - говорю, - техники никакой. Смотри, как надо.
   Положил руки на столбик и прыгнул. Здорово показал. Он удивился:
   - Я думал, ты струсил, а у тебя вон как получается...
   - У тебя тоже неплохо, - говорю, - а что споткнулся, с каждым бывает.
   М Е Ж Д У П Р О Ч И М
   С м е я т ь с я и ч е с а т ь с яСтранная штука смех. Единственная непосредственная реакция, которая почему-то допускается в приличном обществе. Хотя с большим скрипом. Все понимают, что не совсем приличное явление. Но предпочитают терпеть и помалкивать. Лучше не связываться, вдруг засме-ют. Вот если б мы начали чесаться на каком-нибудь чопорном вечере, или даже в компании друзей... Тут бы у всех нашлось, что сказать, напоминание о зверином прошлом обижает. Хотя в одиночестве мы с удовольствием... Со смехом сложней, на зверей нечего пенять - наше приобретение. И вроде бы совсем разные вещи - смеяться и чесаться. Но есть что-то чертовски похожее. Вот, говорят - чеши, где чешется, и никаких объяснений не требуется. Также и смех - попробуй, объясни, почему возник. Потому что смешно. Как будто зачесалось внутри. Потом, может быть, углядим что-то глубокое и печальное, а пока смеемся и ничего понимать не хотим. Смешно, видите ли, смешно!.. Кто-то со своим пониманием вещей чудовищно вторгается, въезжает на колесиках в чужое понимание, от столкновения миров высекаются искры... а мы уже наготове, как сухая трава - тут же сгибаемся пополам, задыхаемся, как от пинка в живот, вытираем слезы, машем руками... и все это на глазах людей! Многие не понимают, в чем дело, а некоторые даже оскорблены, и презирают нас, потому что устроены гораздо тоньше. Это они так считают. А нам все трын-трава... До поры до времени, конечно - в негодующем молчании смех постепенно гаснет, стихает... Но все-таки находятся типы, которые сохраняют мужество хихикать в полной тишине. А некоторые сами берутся творить смешное. Обычно это слабые, уязвленные и застенчивые люди, они скоро понимают свою ошибку: в случае неудачи на сочувствие не надейся, вора и убийцу жалеют охотней.Вот два примера этой почти бессознательной реакции. Берем человека, который и на земле-то едва справляется с ногами, и забрасываем его на канат под куполом цирка. Мягко говоря, он в замешательстве. А тут, откуда ни возьмись, вырывается стая обезьян, они бросаются на этого типа на канате, облепляют его, сидят на плечах, лезут лапами в рот, всячески кривляются... словом, веселятся, как умеют, разве что не хохочут, это им не дано. Смеемся мы! Веселимся с этими мерзкими тварями, которые вот-вот свалят маленького человечка с огромной высоты... Где наша любовь к слабому, где милосердие? Он упадет с глухим стуком, превратится в мешок мяса с костями... Над чем смеетесь?..А вот другой трюк, не такой опасный, но удивительно противный - в лицо бросается кремовый торт. Мгновенно рождается маска, удар - и еще одна... и мечутся фигурки, награждая друг друга все новыми лицами, неожиданными для нас, и для тех, кто от мягкого удара в лицо становится другим, и сам не знает, кем...Совершенно разные явления - неожиданные, страшные, странные или попросту пошлые, вызывают в нас одну и ту же реакцию. Ее природа необъяснима - попробуйте кому-нибудь растолковать, почему смешно, и сами убедитесь. Но лучше не связывайтесь, рискуете вызвать смех на себя. Будете потом чесать затылок... И тут уж вас все поймут.
   У м - м ...
   Я видел по телевизору, спрашивали у молодых:
   - Какие качества в людях цените?Кто говорил - надежность, кто мужество, кто про доброту вспомнил... И никто не сказал про ум, никто! Недаром - нет ничего сложней. Хочешь иметь умного друга? А жену? Умней меня, что ли?.. Мало кто согласится. Добрей - это пожалуйста, а умней... Опасно. Потому и молчат про ум, такое уж свирепое это качество. Его нельзя поделить на части: он умней меня в этом, зато я его - в том, и успокоился. Умней так умней, ничего не попишешь. Можно образование приобрести и воспитание даже получить, а ум не получишь, не приобретешь. Можно быть ловким и хитрым, но это совсем не ум. Хитрость имеет простую цель, мелкую, она без цели вянет, жухнет... а ум... Ему цель не нужна, он как зрение - на что ни посмотрит, все видит и различает. Ему ничего не надо, кроме как все понимать и различать. Находить разное в похожем, сложное в простом, глубину под поверхностью - вот что может ум. И наоборот, все объединить он способен, увидеть общее в разном, простое и ясное в сложном. Это его работа, и игра тоже. Он открывает разнообразие там, где, казалось бы, унылая пустыня... и единство всего сущего, когда глаза разбегаются от разнообразия. Ум придает интерес и вкус нашей жизни. Может, поэтому и не любят умных. Они рядом с нами: мы не замечаем - они видят, мы не радуемся они наслаждаются, мы спокойно живем - они горюют... Только раздражают нас. К тому же его невозможно запретить - ум, или унять. Честность, смелость, мужество подавить можно, запугать, даже самому себе запретить, а, попробуй, запрети себе быть умным. Вера, совесть, достоинство - от воспитания, от жизни, а ум... С ним рождаются. Он, как глаз у орла, от рождения дан: смотрит и видит. Никто нам не добавит ума, не передаст своего, как бывает с опытом, навыками, знаниями. Если человек не различает, скажи ему - вот, смотри сюда, и он, может быть, увидит там, куда показываешь ему... но подвернись другой случай, он снова дойдет до своего предела и остановится, не видя дальше, не различая...Что поделаешь - ум... Когда растешь, развиваешься, одолеваешь препятствия, хочется верить - все достижимо, но с годами все чаще наталкиваешься на странную границу, за которой смутно, зыбко, непонятно к чему, неизвестно зачем... Другой, смотришь, идет вперед - видит, различает, судит, действует. А мы стоим...
   Так какие качества вы цените?..
   К т о з н а е т ...
   - Что такое короткий рассказ?
   - Представь себе - вся жизнь на одном белом листе, через два интервала.
   - Через два? Расточительство! Половина места пропадает!
   - Считай, это сон, отдых, без них невозможно. Теперь отступи слева сантиметра три-четыре...
   - Еще чего! Это пятая часть всей поверхности...
   - Поля нужны для исправлений. И сверху надо отступить.
   - Зачем?
   - Оставить место для даты, для названия. Начало известно сразу, с названием хуже. Иногда не знаешь до самого конца. Оно должно быть выразительным и подчеркнуть главное. А что было главным?.. Теперь справа...
   - Ну, уж нет! Еще и справа...
   - Каждую строчку нужно оборвать вовремя. Но это не все. Учти, внизу должно остаться место.
   - Внизу? Никогда! Это мое место!.. А, может, будет второй лист?..Достаточно одного... если повезет. Внизу должно быть пусто и бело, как в начале. Теперь отступать некуда. Конец сомкнулся с началом, первая шеренга с последней, и они, как полк в снежном поле - стоят насмерть. Это старинное сражение, здесь нельзя врассыпную, бегом, на четвереньках - они стоят под картечью.