Страница:
От страха, что меня может засылать заживо, я не мог спать по ночам;
ночевать за оградой я тоже боялся. А вместе с тем, когда я, сидя в своем
уголке, думал о том, как я уютно устроился, в каком порядке у меня хозяйство
и как хорошо я укрыт от врагов, мне очень не хотелось переселяться.
Затем у меня явилось и то соображение, что на переселение понадобится
очень много времени и что, стало быть, все равно придется мириться с
опасностью обвала, пока я не укреплю новое место так, чтобы можно было
перебраться туда. Придя к такому выводу, я успокоился, но все таки решился
приняться, не теряя времени, за возведение ограды на новом месте с помощью
частокола и канатов, но в форме окружности, и, как только она будет готова,
перенести в нее свою палатку; до того же времени оставаться там, где я был,
и готовиться к переезду. Это было 21-го апреля.
22-е апреля. - На следующее утро я начал думать о том, как мне
осуществить свою мысль. Главное затруднение заключалось в инструментах. У
меня было три больших топора и множество маленьких (мы их везли для меновой
торговли с индейцами); но от частого употребления и от того, что приходилось
рубить очень твердые суковатые деревья, все они зазубрились и затупились.
Правда, у меня было точило, но я не мог одновременно при. водить в движение
рукой камень и точить на нем. Вероятно, ни один государственный муж, ломая
голову над важным политическим вопросом, и ни один судья, решая, жить или
умереть человеку, не тратили столько умственной энергии, сколько потратил я,
чтобы выйти из этого положения. В конце концов, мне удалось приладить к
точилу колесо с ремнем, которое приводилось в движение ногой и вращало
точильный камень, оставляя свободными обе руки.
Примечание. До тех пор я никогда не видел таких точил или во всяком
случае не рассматривал, как они устроены, хотя в Англии такого устройства
точило очень распространено. Кроме того, мой точильный камень был очень
велик и тяжел. Устройство этого приспособления взяло у меня целую неделю.
28-е и 29-е апреля. - Оба последних дня точил инструменты: мое
приспособление действует очень хорошо.
30-е апреля. - Сегодня заметил, что мой запас сухарей на исходе.
Пересчитал все мешки и, как это ни грустно, постановил съедать не более
одного сухаря в день.
1-е мая. - Сегодня утром во время отлива заметил издали на берегу какой
то крупный предмет, похожий на бочку. Пошел посмотреть, и оказалось, что это
небольшой боченок. Тут же валялось два-три деревянных об ломка от корабля.
Должно быть, все это было выброшено на берег в последнюю бурю. Я взглянул в
ту сторону, где торчал остов корабля, и мне показалось, что он выступает над
водой больше обыкновенного. Осмотра выброшенный морем боченок: он оказался с
порохом, но порох весь подмок и сбился в камень. Тем не менее, я выкатил
боченок повыше, а сам по отмели отправился к остову корабля.
Подойдя к кораблю ближе, я заметил, что он как то странно переместился.
Носовая часть которою прежде он почти зарывался в песок, приподнялась, по
крайней мере, на шесть футов, а корма, разбитая на куски и совершенно
отделившаяся (это случилось давно, вскоре после последней моей экспедиции на
корабль была отброшена в сторону и лежала боком. Кроме того, в этом месте
образовался такой высокий нанос песку, что я мог вплотную подойти к кораблю,
тогда как раньше еще за четверть мили до него начиналась вода, и я должен
был пускаться вплавь. Такая перемена в положении корабля сначала меня
удивила, но вскоре я сообразил, что это - последствие землетрясения. От той
же причины корабль разломался еще более, так что к берегу ежедневно
прибивало ветром и течением разные предметы, которые уносило водой из
открытого трюма.
Происшествие с кораблем совершенно отвлекло мои мысли от намерения
переселиться на новое место. Весь день я делал попытки проникнуть во
внутренние помещения корабля, но это оказалось невозможным, так как все они
были забиты песком. Однако это меня не смутило; я уже научился ни в чем не
отчаиваться. Я стал растаскивать корабль по кусочкам, зная, что мне в моем
положении так или иначе все пригодится.
3-е мая. - Сегодня начал работать пилой. Перепилил в корме бимс, на
котором, по моим соображениям, держались шканцы, и, отодрав несколько досок,
выгреб песок с того бока кормы, которым она лежит кверху. Принужден был
отложить работу, потому что начался прилив.
4-е мая. - Удил рыбу, но ни одной съедобной не поймал. Соскучившись,
хотел было уже уходить, но, закинув удочку в последний раз, поймал
маленького дельфина. Удочка у меня была самодельная: лесу я сделал из пеньки
от старой веревки, а крючков у меня совсем не было. Тем не менее, на мою
удочку ловилось столько рыбы, что я мог есть ее вволю. Ел я ее вяленою,
просушивая на солнце.
5-е мая. - Работал на корабле. Подпилил другой бимс. Отодрал от палубы
три больших сосновых доски, связал их вместе и, дождавшись прилива,
переправил на берег.
6-е мая. - Работал на корабле. Отделил кое какие железные части, в том
числе несколько болтов. Работал изо всех сил, вернулся домой совсем
измученный. Подумываю, не бросить ли это дело.
7-е мая. - Опять ходил к кораблю, но не с тем, чтобы работать. Так как
бимсы были перепилены, палуба окончательно расселась от собственной тяжести,
так что я мог заглянуть в трюм; но он почти до верху наполнен песком и
водой.
8-е мая. - Ходил на корабль с железным ломом: решил разворотить всю
палубу, которая теперь совсем очистилась от песку. Отодрал две доски и
пригнал их к берегу с приливом. Лом оставил на корабле для завтрашней
работы.
9-е мая. - Был на корабле. Взломал еще несколько досок и пробрался в
трюм. Нащупал там пять или шесть бочек. Высвободил их ломом, но вскрыть не
мог. Нащупал также сверток английского листового свинца и даже приподнял
немного, но вытащить не хватило силы.
С 10-го по 14-е мая. - Все эти дни был на корабле. Добыл много кусков
дерева, досок, брусьев и т. п., а также центнера {Центнер - около З пудов
(двадцатая часть тонны).} два-три железа.
15-е мая. - Сегодня брал с собой на корабль два маленьких топора: хотел
попробовать отрубить кусок листового свинца (один топор должен был служить
мне ножом, а другой молотком для него). Но так как свинец лежит фута на
полтора под водой, то я не мог ударить с надлежащей силой.
16-е мая. - Ночью дул сильный ветер. Остов корабля еще больше расшатало
волнением. Я долго искал в лесу голубей на еду, замешкался и уж не мог
попасть на корабль из за прилива.
17-е мая. - Сегодня видел несколько обломков корабля, прибитых к
берегу, милях в двух от моего жилья. Я решил взглянуть, что это такое:
оказалось - кусок от носовой части, во такой большой и тяжелый, что я на мог
его поднять.
24-е мая. - Все эти дни работал на корабле. С величайшим трудом так
сильно расшатал ломом несколько предметов, что с первым же приливом всплыли
наверх несколько бочек и два матросских сундука. Но ветер дул с берега, так
что их угнало в море. Зато сегодня прибило к берегу несколько обломков и
большую бочку с остатками бразильской свинины, которая, впрочем, была совсем
попорчена соленой водой и песком.
Я продолжал эту работу с 25-го мая по 16-е июня ежедневно, кроме тех
часов, когда приходилось добывать пропитание. Но с тех пор, как
возобновились мои работы, я охочусь только во время прилива, чтобы к началу
отлива уже ничто не мешало мне итти к кораблю. За эти три недели набрал
такую кучу дерева и железа, что хватило бы на хорошую лодку, если б я умел
ее сделать. Кроме того, мне удалось все же нарезать в несколько приемов до
центнера листового свинца.
16-е июня. - Нашел на берегу большую черепаху. Раньше я никогда их
здесь не видал, что объясняется просто случайностью, так как черепахи на
моем острове были совсем не редкость, и если б я попал на другую сторону
острова, я мог бы ловить их сотнями каждый день. Впоследствии я убедился в
этом, хотя и дорого заплатил за свое открытие.
17-е июня. - Весь день жарил черепаху на угольях. Нашел в ней штук
шестьдесят яиц. Никогда в жизни я, кажется, не едал такого вкусного мяса, да
и неудивительно: с тех пор, как я оказался на этом ужасном острове, мою
мясную пищу составляли исключительно козы да птицы.
28-е июня. - С утра до вечера шел дождь, и я не выходил. Должно быть, я
простудился, и весь день мне что то зябнется, хотя, насколько мне известно,
в здешних широтах холодов не бывает.
29-е июня. - Мне очень нездоровится: так зябну, точно на дворе зима.
20-е июня. - Всю ночь не сомкнул глаз; сильная головная боль и озноб.
21-е июня. - Совсем плохо. Страшно боюсь расхвораться; каково будет
тогда мое положение без всякой помощи! Молился богу - в первый раз с того
дня, когда мы попали в бурю под Гуллем, - но слова молитвы повторял
бессознательно, так путаются мысли в голове.
22-е июня. - Сегодня мне получше, но страх болезни не покидает меня.
23-е июня. - Опять нехорошо: весь день знобило, и сильно болела голова.
24-е июня. - Гораздо лучше.
25-е июня. - Был сильный приступ лихорадки; в течение часов семи меня
бросало то в холод, то в жар. Закончился приступ леткой испариной.
26-е июня. - Лучше. У меня вышел весь запас мяса, и я ходил на охоту,
хотя чувствовал страшную слабость. Убил козу, через силу дотащил ее до дому,
изжарил кусочек на угольях и поел. Мне очень хотелось сварить из нее супу,
но у меня нет горшка.
27-е июня. - Опять приступ, такой сильный, что я весь день пролежал в
постели, не евши и не пивши. Я умирал от жажды, но не в силах был встать и
сходить за водой. Опять молился богу, но в голове такая тяжесть, что я не
мог припомнить ни одной молитвы и только твердил: "господи, помоги мне!
Воззри на, меня, господи! Помилуй меня, господи!" Так я метался часа два или
три, покуда приступ не прошел. Тогда я уснул и не просыпался до поздней
ночи. Проснувшись, почувствовал! себя гораздо бодрее, хотя был все таки
очень слаб. Мне очень хотелось пить, но так как ни в палатке, ни в погребе
не было ни капли воды, то пришлось лежать до утра. Под утро снова уснул и
видел страшный сон.
Мне снилось, будто я сижу на земле за оградой, на том самом месте, где
сидел после землетрясения, когда задул ураган, - и вдруг вижу, что сверху, с
большого черного облака, весь объятый пламенем спускается человек
Окутывавшее его пламя было так ослепительно ярко, что на него едва можно
было смотреть. Нет слов передать, до чего страшно было его лицо.
Когда ноги его коснулись земли, почва задрожала, как от землетрясения,
и весь воздух, к ужасу моему, озарился словно несметными вспышками молний.
Едва ступив на землю, незнакомец двинулся ко мне с длинным копьем в руке,
как бы с намерением убить меня. Немного не дойдя до меня, он поднялся на
пригорок, и я услышал голос, неизъяснимо грозный и страшный. Из всего, что
говорил незнакомец, я понял только конец: "Несмотря на все ниспосланные тебе
испытания, ты не раскаялся: так умри же!" И я видел, как после этих слов он
поднял копье, чтобы убить меня.
Конечно, все, кому случится читать эту книгу, поймут, что я неспособен
описать, до чего потрясающе подействовал на меня этот ужасный сон даже в то
время, как я спал. Также невозможно описать оставленное им на меня
впечатление, когда я уже проснулся и понял, что это был только сон.
Увы! моя душа не знала бога: благие наставления моего отца испарились
за восемь лет непрерывных скитаний по морям в постоянном общении с такими
же. как сам я, нечестивцами, до последней степени равнодушными к вере. Не
помню, чтобы за все это время моя мысль хоть раз воспарила к богу или чтобы
хоть раз я оглянулся на себя, задумался над своим поведением. На меня нашло
какое то нравственное отупение: стремление к добру и сознание зла были мне
равно чужды. По своей закоснелости, легкомыслию и нечестию я ничем не
отличался от самого невежественного из наших матросов. Я не имел ни
малейшего понятия ни о страхе божием в опасности, ни о чувстве благодарности
к творцу за избавление от нее.
Правда, в момент, когда я ступил на берег этого острова, когда понял,
что весь экипаж корабля утонул и один только я был пощажен, на меня нашло
что то вроде экстаза, восторга души, который с помощью божьей благодати мог
бы перейти в подлинное чувство благодарности. Но восторг этот разрешился,
если можно так выразиться, простой животной радостью существа, спасшегося от
смерти: он не повлек за собой ни размышлений об исключительной благости
руки, отличившей меня и даровавшей мне спасение, когда все другие погибли,
ни вопроса о том, почему про. видение было столь милосердно именно ко мне.
Радость моя была той заурядной радостью, которую испытывает каждый моряк
выбравшись невредимым на берег после кораблекрушения, которую он топит в
первой чарке вина и вслед за тем забывает... И так то я жил все время до сих
пор.
Даже потом, когда по должном размышлении я сознал весь ужас своего
положения - всю безысходность моего одиночества, полную мою оторванность от
людей, без проблеска надежды на избавление, - даже и тогда, как только
открылась возможность остаться в живых, не умереть с голоду, все мое горе
как рукой сияло: я успокоился, начал работать для удовлетворения своих
насущных потребностей и для сохранения своей жизни, и если сокрушался о
своей участи, то менее всего видел, в - небесную кару, карающую десницу.
Такие мысли очень редко приходили голову.
Прорастание зерна, как уже было отмечено в моем дневнике, оказало было
благодетельное влияние на меня, и до тех пор, пока я приписывал его чуду,
серьезные, благоговейные не покидали меня; но как только мысль и чуде
отдала, улетучилось и мое благоговейное настроение, как уже было мной
рассказано.
Даже землетрясение - хотя в природе нет явления более грозного, более
непосредственно указывающего на невидимую высшую силу, ибо только ею одной
могут совершаться такие явления, - даже землетрясение не оказало на меня
прочного влияния: прошли первые минуты испуга, изгладилось и первое
впечатление. Я не чувствовал ни бога, ни божьего суда над собой; я так же
мало усматривал карающую десницу в постигших меня бедствиях, как если б я
был не жалким, одиноким существом, а счастливейшим человеком в мире.
Но теперь, когда я захворал и на досуге картина смерти представилась
мне очень живо, - теперь, когда дух мой стал изнемогать под бременем недуга,
а тело ослабело от жестокой лихорадки, совесть, так долго спавшая во мне,
пробудилась: я стал горько упрекать себя за прошлое; я понял, что своим
вызывающим, порочным поведением сам навлек на себя божий гнев и что
поразившие меня удары судьбы были лишь справедливым мне возмездием.
Особенно сильно терзали меня мысли на второй и на третий день моей
болезни, и в жару лихорадки, под гнетом жестоких угрызений, из уст моих
вырывались слова, похожие на молитву, хотя молитвой их нельзя было назвать.
В них не выражалось ни надежд, ни желаний; это был скорее вопль слепого
страха и отчаяния. Мысли мои были спутаны, самообличение - беспощадно; страх
смерти в моем жалком положении туманил мой ум и леденил душу; и я, в
смятении своем, сам не знал, что говорит мой язык. То были скорее бессвязные
восклицания, в таком роде: "господи, что я за несчастное существо! Если я
расхвораюсь, я, наверно, умру, потому что кто же мне поможет. Боже, что
будет со мной?" И из глаз моих полились обильные слезы, и долго потом я не
мог говорить.
Тут припомнились мне благие советы моего отца и пророческие слова его,
которые я приводил в начале своего рассказа, а именно, что если я не
откажусь от своей безумной затеи, на мне не будет благословения божия;
придет пора, когда я пожалею, что пренебрег его советом, но тогда, может
статься, некому будет помочь мне исправить сделанное зло. - Я вспомнил эти
слова и громко сказал: "Вот когда сбывается пророчество моего дорогого
батюшки! Кара господня постигла меня, и некому помочь мне, некому услышать
меня!.. Я не внял голосу провидения, милостиво поставившего меня в такие
условия, что я мог бы быть счастлив всю мою жизнь. Но я не захотел понять
это сам и не внял наставлениям своих родителей. Я оставил их оплакивать мое
безрассудство, а теперь сам плачу от последствий его. Я отверг их помощь и
поддержку, которая вывела бы меня на дорогу и облегчила бы мне первые шаги,
теперь же мне приходится бороться с трудностями, превышающими человеческие
силы, - бороться одному, без поддержки, без слова утешения и совета". - И я
воскликнул; "Господи, будь мне защитой, ибо велика печаль моя!" Это была моя
первая молитва, если только я могу назвать ее так, - за много, много лет.
Но возвращаюсь к дневнику.
28-е июня. - На утро, немного освеженный сном, я встал; моя лихорадка
совершенно прошла; и хотя страх и ужас, в которые повергло меня сновидение,
были велики, все же я рассудил, что на другой день приступ может
повториться, и потому решил заранее припасти все необходимое для облегчения
своего положения на случай, если повторится болезнь. Первым делом я наполнил
водой большую четырехугольную бутыль и поставил ее на стол в таком
расстоянии от постели, чтобы до нее можно было достать, не вставая; а чтобы
обезвредить воду, лишив ее свойств, вызывающих простуду или лихорадку, я
влил в нее около четверти пинты рому {Пинта - немного более полбутылки.} и
взболтал. Затем я отрезал козлятины и изжарил ее на угольях, но съел самый
маленький кусочек, - больше не мог. Пошел было прогуляться, но от слабости
еле передвигал ноги; к тому же меня очень угнетало сознание моего
бедственного положения и страх возврата болезни на другой день. Вечером
поужинал тремя испечены в золе черепашьими яйцами.
Перед ужином помолился: насколько я могу припомнить, за всю мою жизнь
это была моя первая трапеза, освященная молитвой.
После ужина снова пытался пройтись, а был так слаб, что с трудом мог
нести ружье (я никогда не выхожу без ружья). Прошел не далеко, сел на землю
и стал смотреть на море, которое расстилалось прямо передо мной, гладкое и
спокойное. И когда я сидел, вот какие мысли проносились у меня в голове: -
Постигшее меня несчастье послано мне по воле божьей, ибо он один властен не
только над моей судьбой, но и над судьбами всего мира. И непосредственно за
этим выводом явился вопрос: - За что же бог меня так покарал? Что я сделал?
Чем провинился? Но этом вопросе я ощутил острый укол совести, как если бы
язык мой произнес богохульство, и точно чей то посторонний голос сказал мне:
"Презренный! И ты еще спрашиваешь, что ты сделал? Оглянись назад, на свою
беспутную жизнь, и спроси лучше, чего ты не сделал" Спроси, почему могло
случиться, что ты давно не погиб, почему ты не утонул на Ярмутском рейде? Не
был убит в стачке с салехскими маврами, когда ваш корабль был ими взят на
абордаж? Почему тебя не растерзали хищные звери на африканском берегу?
Почему, наконец, не утонул ты здесь вместе со всем экипажем? И ты еще
спрашиваешь, что ты сделал?"
Я был поражен этими мыслями и не находил ни одного слова в опровержение
их, ничего не мог ответить себе. Задумчивый и грустный поднялся я и побрел в
свое убежище. Я перелез через ограду и хотел было ложиться в постель, но
горестное смятение, охватившее мою душу, разогнало мой сон. Я зажег свой
светильник, так как уже начинало смеркаться, и опустился на стул у стола.
Боязнь возврата болезни весь день не покидала меня, и вдруг я вспомнил, что
жители Бразилии от всех почти болезней лечатся табаком; между тем в одном из
моих сундуков лежало несколько пачек табаку: одна большая пачка совсем
заготовленного, а остальные в листьях.
Я встал и пошел за табаком в свою кладовую. Несомненно моими действиями
руководило провидение, ибо, открыв сундук, я нашел в нем лекарство не только
для тела, но и для души: во первых, табак, который искал, во-вторых -
библию. Оказалось, что я сложил в этот сундук все книги, взятые мною с
корабля, в том числе библию, в которую до тех пор я не удосужился или,
вернее, не чувствовал желания заглянуть. Теперь я взял ее с собой, принес
вместе с табаком в палатку и положил на стол.
Я не знал, как применяется табак против болезни; не знал даже, помогает
ли он от лихорадки; поэтому я произвел несколько опытов в надежде, что так
или иначе действие его должно проявиться. Прежде всего я отделил из пачки
один лист, положил его в рот и разжевал. Табак был еще зеленый, очень
крепкий; вдобавок я к нему не привык, так что сначала он почти одурманил
меня. Затем я приготовил табачную настойку на роме, с тем, чтобы выпить ее
часа через два, перед сном. Наконец я сжег немного табаку на жаровне и
втягивал носом дым до тех пор, пока не начинал задыхаться: я повторил эту
операцию несколько раз.
В промежутках пробовал читать библию, но у меня так кружилась голова от
табаку, что я должен был скоро отказаться от чтения, по крайней мере, на
этот раз. Помню, однако, что, когда я раскрыл библию наудачу, мне бросились
в глаза следующие слова: "Призови меня в день печали, и я освобожу тебя, и
ты прославишь имя мое".
Совсем уже стемнело, от табаку голова моя отяжелела, и мне захотелось
спать. Я не погасил светильник на случай, если мне что нибудь понадобится
ночью, и улегся в постель, Но прежде чем лечь, я сделал то, чего не делал
никогда в жизни: опустился на колени и стал молиться богу, чтобы он исполнил
обещание - освободил меня, если я призову его в день печали. Договорив свою
нескладную молитву, я выпил табачную настойку и лег. Настойка оказалась
такой крепкой и противной на вкус, что я еле ее проглотил. Она сразу
бросилась мне в голову, и я крепко уснул. Когда я проснулся на другой день,
было, судя по солнцу, около трех часов пополудни; мне сильно сдается, что я
проспал тогда не одну, а две ночи, и проснулся только на третий день; по
крайней мере, ничем другим я не могу объяснить, каким образом из моего счета
выпал один день, как это обнаружилось спустя несколько лет: в самом деле,
если бы я сбился в счете от того, что пересек несколько раз экватор, то
потерял бы больше одного дня; между тем я потерял только один день, и мне
никогда не удалось выяснить, как это произошло.
Но как бы то ни было, этот сон удивительно меня освежил: я встал бодрый
и в веселом настроении духа. У меня заметно прибавилось сил, желудок
действовал лучше, ибо я чувствовал голод. Лихорадка в тот день не
повторилась, и вообще с тех пор я начал быстро поправляться. Это было
двадцать девятого июня.
30-е число было, должно быть, счастливым для меня днем. Выходил с
ружьем, но старался не слишком удаляться от дома. Убил парочку морских птиц,
похожих на казарок, Принес их домой, но не решился съесть, ограничив свой
обед черепашьими яйцами, которые были очень вкусны. Вечером повторил прием
лекарства, которое так помогло мне накануне (я говорю о табачной настойке на
роме): только в этот раз я выпил его не так много, равным образом табачных
листьев не жевал и не вдыхал табачного дыму. Однако, на другой день - 1-го
июля - чувствовал себя вопреки ожиданиям не так хорошо; меня опять знобило,
хотя и не сильно.
2-е июля. - Снова принял табак всеми тремя особами, как в первый раз,
удвоив количество выпитой настойки.
4-е июля. - Утром взял библию, раскрыл ее на новом завете и,
сосредоточив свое внимание, начал читать. С этого дня положил читать библию
каждое утро и каждый вечер, не связывая себя определенным числом глав, а до
тех пор, пока не утомится внимание.
Приведенные выше слова: "Призови меня в день печали, и я избавлю тебя"
- я понимал теперь совершенно иначе, чем прежде: прежде они вызывали во мне
только одно представление об освобождении из заточения, в котором я
находился, потому что, хоть на моем острове я и был на просторе, он все же
был настоящей тюрьмой в худшем значении этого слова. Теперь же я научился
толковать эти слова в совсем ином смысле: теперь я оглядывался на свое
прошлое с таким омерзением, так ужасался содеянного мною, что душа моя
просила у бога только избавления от бремени грехов, на ней тяготевшего и
лишавшего ее покоя. Что значило в сравнении с этим мое одиночество? Об
избавлении от него я больше не молился, я даже не думал о нем: таким
пустяком стало оно мне казаться. Говорю это с целью показать моим читателям,
что человеку, постигшему истину, избавление от греха приносит больше
счастья, чем избавление от страданий.
Но я оставляю эти рассуждения и возвращаюсь к своему дневнику.
С этого времени положение мое, оставаясь внешне таким же бедственным,
стало казаться мне гораздо более сносным. Постоянное чтение библии и молитва
направляли мои мысли к вопросам возвышенным, и я познал много душевных
радостей, которые дотоле были совершенно чужды мне. Кроме того, как только
ко мне вернулись здоровье и силы, я стал энергично работать над восполнением
всего, что мне еще не хватало, и старался сделать свою жизнь как можно более
правильной.
С 4-го по 14-е июля я большею частью ходил с ружьем, но недалеко, как
человек, который не совсем еще окреп после болезни. Трудно себе представить,
до чего я отощал тогда и ослабел. Мое лечение табаком, вероятно, никогда еще
до сих пор не применялось против лихорадки; испытав его на себе, я не решусь
никому рекомендовать его: правда, оно остановило мою лихорадку, но вместе с
тем страшно ослабило меня, и в течение некоторого времени я страдал
судорогами во всем теле и нервною дрожью -
Кроме того, моя болезнь научила меня, что здесь пагубнее всего для
здоровья оставаться под открытым небом во время дождей, особенно если они
ночевать за оградой я тоже боялся. А вместе с тем, когда я, сидя в своем
уголке, думал о том, как я уютно устроился, в каком порядке у меня хозяйство
и как хорошо я укрыт от врагов, мне очень не хотелось переселяться.
Затем у меня явилось и то соображение, что на переселение понадобится
очень много времени и что, стало быть, все равно придется мириться с
опасностью обвала, пока я не укреплю новое место так, чтобы можно было
перебраться туда. Придя к такому выводу, я успокоился, но все таки решился
приняться, не теряя времени, за возведение ограды на новом месте с помощью
частокола и канатов, но в форме окружности, и, как только она будет готова,
перенести в нее свою палатку; до того же времени оставаться там, где я был,
и готовиться к переезду. Это было 21-го апреля.
22-е апреля. - На следующее утро я начал думать о том, как мне
осуществить свою мысль. Главное затруднение заключалось в инструментах. У
меня было три больших топора и множество маленьких (мы их везли для меновой
торговли с индейцами); но от частого употребления и от того, что приходилось
рубить очень твердые суковатые деревья, все они зазубрились и затупились.
Правда, у меня было точило, но я не мог одновременно при. водить в движение
рукой камень и точить на нем. Вероятно, ни один государственный муж, ломая
голову над важным политическим вопросом, и ни один судья, решая, жить или
умереть человеку, не тратили столько умственной энергии, сколько потратил я,
чтобы выйти из этого положения. В конце концов, мне удалось приладить к
точилу колесо с ремнем, которое приводилось в движение ногой и вращало
точильный камень, оставляя свободными обе руки.
Примечание. До тех пор я никогда не видел таких точил или во всяком
случае не рассматривал, как они устроены, хотя в Англии такого устройства
точило очень распространено. Кроме того, мой точильный камень был очень
велик и тяжел. Устройство этого приспособления взяло у меня целую неделю.
28-е и 29-е апреля. - Оба последних дня точил инструменты: мое
приспособление действует очень хорошо.
30-е апреля. - Сегодня заметил, что мой запас сухарей на исходе.
Пересчитал все мешки и, как это ни грустно, постановил съедать не более
одного сухаря в день.
1-е мая. - Сегодня утром во время отлива заметил издали на берегу какой
то крупный предмет, похожий на бочку. Пошел посмотреть, и оказалось, что это
небольшой боченок. Тут же валялось два-три деревянных об ломка от корабля.
Должно быть, все это было выброшено на берег в последнюю бурю. Я взглянул в
ту сторону, где торчал остов корабля, и мне показалось, что он выступает над
водой больше обыкновенного. Осмотра выброшенный морем боченок: он оказался с
порохом, но порох весь подмок и сбился в камень. Тем не менее, я выкатил
боченок повыше, а сам по отмели отправился к остову корабля.
Подойдя к кораблю ближе, я заметил, что он как то странно переместился.
Носовая часть которою прежде он почти зарывался в песок, приподнялась, по
крайней мере, на шесть футов, а корма, разбитая на куски и совершенно
отделившаяся (это случилось давно, вскоре после последней моей экспедиции на
корабль была отброшена в сторону и лежала боком. Кроме того, в этом месте
образовался такой высокий нанос песку, что я мог вплотную подойти к кораблю,
тогда как раньше еще за четверть мили до него начиналась вода, и я должен
был пускаться вплавь. Такая перемена в положении корабля сначала меня
удивила, но вскоре я сообразил, что это - последствие землетрясения. От той
же причины корабль разломался еще более, так что к берегу ежедневно
прибивало ветром и течением разные предметы, которые уносило водой из
открытого трюма.
Происшествие с кораблем совершенно отвлекло мои мысли от намерения
переселиться на новое место. Весь день я делал попытки проникнуть во
внутренние помещения корабля, но это оказалось невозможным, так как все они
были забиты песком. Однако это меня не смутило; я уже научился ни в чем не
отчаиваться. Я стал растаскивать корабль по кусочкам, зная, что мне в моем
положении так или иначе все пригодится.
3-е мая. - Сегодня начал работать пилой. Перепилил в корме бимс, на
котором, по моим соображениям, держались шканцы, и, отодрав несколько досок,
выгреб песок с того бока кормы, которым она лежит кверху. Принужден был
отложить работу, потому что начался прилив.
4-е мая. - Удил рыбу, но ни одной съедобной не поймал. Соскучившись,
хотел было уже уходить, но, закинув удочку в последний раз, поймал
маленького дельфина. Удочка у меня была самодельная: лесу я сделал из пеньки
от старой веревки, а крючков у меня совсем не было. Тем не менее, на мою
удочку ловилось столько рыбы, что я мог есть ее вволю. Ел я ее вяленою,
просушивая на солнце.
5-е мая. - Работал на корабле. Подпилил другой бимс. Отодрал от палубы
три больших сосновых доски, связал их вместе и, дождавшись прилива,
переправил на берег.
6-е мая. - Работал на корабле. Отделил кое какие железные части, в том
числе несколько болтов. Работал изо всех сил, вернулся домой совсем
измученный. Подумываю, не бросить ли это дело.
7-е мая. - Опять ходил к кораблю, но не с тем, чтобы работать. Так как
бимсы были перепилены, палуба окончательно расселась от собственной тяжести,
так что я мог заглянуть в трюм; но он почти до верху наполнен песком и
водой.
8-е мая. - Ходил на корабль с железным ломом: решил разворотить всю
палубу, которая теперь совсем очистилась от песку. Отодрал две доски и
пригнал их к берегу с приливом. Лом оставил на корабле для завтрашней
работы.
9-е мая. - Был на корабле. Взломал еще несколько досок и пробрался в
трюм. Нащупал там пять или шесть бочек. Высвободил их ломом, но вскрыть не
мог. Нащупал также сверток английского листового свинца и даже приподнял
немного, но вытащить не хватило силы.
С 10-го по 14-е мая. - Все эти дни был на корабле. Добыл много кусков
дерева, досок, брусьев и т. п., а также центнера {Центнер - около З пудов
(двадцатая часть тонны).} два-три железа.
15-е мая. - Сегодня брал с собой на корабль два маленьких топора: хотел
попробовать отрубить кусок листового свинца (один топор должен был служить
мне ножом, а другой молотком для него). Но так как свинец лежит фута на
полтора под водой, то я не мог ударить с надлежащей силой.
16-е мая. - Ночью дул сильный ветер. Остов корабля еще больше расшатало
волнением. Я долго искал в лесу голубей на еду, замешкался и уж не мог
попасть на корабль из за прилива.
17-е мая. - Сегодня видел несколько обломков корабля, прибитых к
берегу, милях в двух от моего жилья. Я решил взглянуть, что это такое:
оказалось - кусок от носовой части, во такой большой и тяжелый, что я на мог
его поднять.
24-е мая. - Все эти дни работал на корабле. С величайшим трудом так
сильно расшатал ломом несколько предметов, что с первым же приливом всплыли
наверх несколько бочек и два матросских сундука. Но ветер дул с берега, так
что их угнало в море. Зато сегодня прибило к берегу несколько обломков и
большую бочку с остатками бразильской свинины, которая, впрочем, была совсем
попорчена соленой водой и песком.
Я продолжал эту работу с 25-го мая по 16-е июня ежедневно, кроме тех
часов, когда приходилось добывать пропитание. Но с тех пор, как
возобновились мои работы, я охочусь только во время прилива, чтобы к началу
отлива уже ничто не мешало мне итти к кораблю. За эти три недели набрал
такую кучу дерева и железа, что хватило бы на хорошую лодку, если б я умел
ее сделать. Кроме того, мне удалось все же нарезать в несколько приемов до
центнера листового свинца.
16-е июня. - Нашел на берегу большую черепаху. Раньше я никогда их
здесь не видал, что объясняется просто случайностью, так как черепахи на
моем острове были совсем не редкость, и если б я попал на другую сторону
острова, я мог бы ловить их сотнями каждый день. Впоследствии я убедился в
этом, хотя и дорого заплатил за свое открытие.
17-е июня. - Весь день жарил черепаху на угольях. Нашел в ней штук
шестьдесят яиц. Никогда в жизни я, кажется, не едал такого вкусного мяса, да
и неудивительно: с тех пор, как я оказался на этом ужасном острове, мою
мясную пищу составляли исключительно козы да птицы.
28-е июня. - С утра до вечера шел дождь, и я не выходил. Должно быть, я
простудился, и весь день мне что то зябнется, хотя, насколько мне известно,
в здешних широтах холодов не бывает.
29-е июня. - Мне очень нездоровится: так зябну, точно на дворе зима.
20-е июня. - Всю ночь не сомкнул глаз; сильная головная боль и озноб.
21-е июня. - Совсем плохо. Страшно боюсь расхвораться; каково будет
тогда мое положение без всякой помощи! Молился богу - в первый раз с того
дня, когда мы попали в бурю под Гуллем, - но слова молитвы повторял
бессознательно, так путаются мысли в голове.
22-е июня. - Сегодня мне получше, но страх болезни не покидает меня.
23-е июня. - Опять нехорошо: весь день знобило, и сильно болела голова.
24-е июня. - Гораздо лучше.
25-е июня. - Был сильный приступ лихорадки; в течение часов семи меня
бросало то в холод, то в жар. Закончился приступ леткой испариной.
26-е июня. - Лучше. У меня вышел весь запас мяса, и я ходил на охоту,
хотя чувствовал страшную слабость. Убил козу, через силу дотащил ее до дому,
изжарил кусочек на угольях и поел. Мне очень хотелось сварить из нее супу,
но у меня нет горшка.
27-е июня. - Опять приступ, такой сильный, что я весь день пролежал в
постели, не евши и не пивши. Я умирал от жажды, но не в силах был встать и
сходить за водой. Опять молился богу, но в голове такая тяжесть, что я не
мог припомнить ни одной молитвы и только твердил: "господи, помоги мне!
Воззри на, меня, господи! Помилуй меня, господи!" Так я метался часа два или
три, покуда приступ не прошел. Тогда я уснул и не просыпался до поздней
ночи. Проснувшись, почувствовал! себя гораздо бодрее, хотя был все таки
очень слаб. Мне очень хотелось пить, но так как ни в палатке, ни в погребе
не было ни капли воды, то пришлось лежать до утра. Под утро снова уснул и
видел страшный сон.
Мне снилось, будто я сижу на земле за оградой, на том самом месте, где
сидел после землетрясения, когда задул ураган, - и вдруг вижу, что сверху, с
большого черного облака, весь объятый пламенем спускается человек
Окутывавшее его пламя было так ослепительно ярко, что на него едва можно
было смотреть. Нет слов передать, до чего страшно было его лицо.
Когда ноги его коснулись земли, почва задрожала, как от землетрясения,
и весь воздух, к ужасу моему, озарился словно несметными вспышками молний.
Едва ступив на землю, незнакомец двинулся ко мне с длинным копьем в руке,
как бы с намерением убить меня. Немного не дойдя до меня, он поднялся на
пригорок, и я услышал голос, неизъяснимо грозный и страшный. Из всего, что
говорил незнакомец, я понял только конец: "Несмотря на все ниспосланные тебе
испытания, ты не раскаялся: так умри же!" И я видел, как после этих слов он
поднял копье, чтобы убить меня.
Конечно, все, кому случится читать эту книгу, поймут, что я неспособен
описать, до чего потрясающе подействовал на меня этот ужасный сон даже в то
время, как я спал. Также невозможно описать оставленное им на меня
впечатление, когда я уже проснулся и понял, что это был только сон.
Увы! моя душа не знала бога: благие наставления моего отца испарились
за восемь лет непрерывных скитаний по морям в постоянном общении с такими
же. как сам я, нечестивцами, до последней степени равнодушными к вере. Не
помню, чтобы за все это время моя мысль хоть раз воспарила к богу или чтобы
хоть раз я оглянулся на себя, задумался над своим поведением. На меня нашло
какое то нравственное отупение: стремление к добру и сознание зла были мне
равно чужды. По своей закоснелости, легкомыслию и нечестию я ничем не
отличался от самого невежественного из наших матросов. Я не имел ни
малейшего понятия ни о страхе божием в опасности, ни о чувстве благодарности
к творцу за избавление от нее.
Правда, в момент, когда я ступил на берег этого острова, когда понял,
что весь экипаж корабля утонул и один только я был пощажен, на меня нашло
что то вроде экстаза, восторга души, который с помощью божьей благодати мог
бы перейти в подлинное чувство благодарности. Но восторг этот разрешился,
если можно так выразиться, простой животной радостью существа, спасшегося от
смерти: он не повлек за собой ни размышлений об исключительной благости
руки, отличившей меня и даровавшей мне спасение, когда все другие погибли,
ни вопроса о том, почему про. видение было столь милосердно именно ко мне.
Радость моя была той заурядной радостью, которую испытывает каждый моряк
выбравшись невредимым на берег после кораблекрушения, которую он топит в
первой чарке вина и вслед за тем забывает... И так то я жил все время до сих
пор.
Даже потом, когда по должном размышлении я сознал весь ужас своего
положения - всю безысходность моего одиночества, полную мою оторванность от
людей, без проблеска надежды на избавление, - даже и тогда, как только
открылась возможность остаться в живых, не умереть с голоду, все мое горе
как рукой сияло: я успокоился, начал работать для удовлетворения своих
насущных потребностей и для сохранения своей жизни, и если сокрушался о
своей участи, то менее всего видел, в - небесную кару, карающую десницу.
Такие мысли очень редко приходили голову.
Прорастание зерна, как уже было отмечено в моем дневнике, оказало было
благодетельное влияние на меня, и до тех пор, пока я приписывал его чуду,
серьезные, благоговейные не покидали меня; но как только мысль и чуде
отдала, улетучилось и мое благоговейное настроение, как уже было мной
рассказано.
Даже землетрясение - хотя в природе нет явления более грозного, более
непосредственно указывающего на невидимую высшую силу, ибо только ею одной
могут совершаться такие явления, - даже землетрясение не оказало на меня
прочного влияния: прошли первые минуты испуга, изгладилось и первое
впечатление. Я не чувствовал ни бога, ни божьего суда над собой; я так же
мало усматривал карающую десницу в постигших меня бедствиях, как если б я
был не жалким, одиноким существом, а счастливейшим человеком в мире.
Но теперь, когда я захворал и на досуге картина смерти представилась
мне очень живо, - теперь, когда дух мой стал изнемогать под бременем недуга,
а тело ослабело от жестокой лихорадки, совесть, так долго спавшая во мне,
пробудилась: я стал горько упрекать себя за прошлое; я понял, что своим
вызывающим, порочным поведением сам навлек на себя божий гнев и что
поразившие меня удары судьбы были лишь справедливым мне возмездием.
Особенно сильно терзали меня мысли на второй и на третий день моей
болезни, и в жару лихорадки, под гнетом жестоких угрызений, из уст моих
вырывались слова, похожие на молитву, хотя молитвой их нельзя было назвать.
В них не выражалось ни надежд, ни желаний; это был скорее вопль слепого
страха и отчаяния. Мысли мои были спутаны, самообличение - беспощадно; страх
смерти в моем жалком положении туманил мой ум и леденил душу; и я, в
смятении своем, сам не знал, что говорит мой язык. То были скорее бессвязные
восклицания, в таком роде: "господи, что я за несчастное существо! Если я
расхвораюсь, я, наверно, умру, потому что кто же мне поможет. Боже, что
будет со мной?" И из глаз моих полились обильные слезы, и долго потом я не
мог говорить.
Тут припомнились мне благие советы моего отца и пророческие слова его,
которые я приводил в начале своего рассказа, а именно, что если я не
откажусь от своей безумной затеи, на мне не будет благословения божия;
придет пора, когда я пожалею, что пренебрег его советом, но тогда, может
статься, некому будет помочь мне исправить сделанное зло. - Я вспомнил эти
слова и громко сказал: "Вот когда сбывается пророчество моего дорогого
батюшки! Кара господня постигла меня, и некому помочь мне, некому услышать
меня!.. Я не внял голосу провидения, милостиво поставившего меня в такие
условия, что я мог бы быть счастлив всю мою жизнь. Но я не захотел понять
это сам и не внял наставлениям своих родителей. Я оставил их оплакивать мое
безрассудство, а теперь сам плачу от последствий его. Я отверг их помощь и
поддержку, которая вывела бы меня на дорогу и облегчила бы мне первые шаги,
теперь же мне приходится бороться с трудностями, превышающими человеческие
силы, - бороться одному, без поддержки, без слова утешения и совета". - И я
воскликнул; "Господи, будь мне защитой, ибо велика печаль моя!" Это была моя
первая молитва, если только я могу назвать ее так, - за много, много лет.
Но возвращаюсь к дневнику.
28-е июня. - На утро, немного освеженный сном, я встал; моя лихорадка
совершенно прошла; и хотя страх и ужас, в которые повергло меня сновидение,
были велики, все же я рассудил, что на другой день приступ может
повториться, и потому решил заранее припасти все необходимое для облегчения
своего положения на случай, если повторится болезнь. Первым делом я наполнил
водой большую четырехугольную бутыль и поставил ее на стол в таком
расстоянии от постели, чтобы до нее можно было достать, не вставая; а чтобы
обезвредить воду, лишив ее свойств, вызывающих простуду или лихорадку, я
влил в нее около четверти пинты рому {Пинта - немного более полбутылки.} и
взболтал. Затем я отрезал козлятины и изжарил ее на угольях, но съел самый
маленький кусочек, - больше не мог. Пошел было прогуляться, но от слабости
еле передвигал ноги; к тому же меня очень угнетало сознание моего
бедственного положения и страх возврата болезни на другой день. Вечером
поужинал тремя испечены в золе черепашьими яйцами.
Перед ужином помолился: насколько я могу припомнить, за всю мою жизнь
это была моя первая трапеза, освященная молитвой.
После ужина снова пытался пройтись, а был так слаб, что с трудом мог
нести ружье (я никогда не выхожу без ружья). Прошел не далеко, сел на землю
и стал смотреть на море, которое расстилалось прямо передо мной, гладкое и
спокойное. И когда я сидел, вот какие мысли проносились у меня в голове: -
Постигшее меня несчастье послано мне по воле божьей, ибо он один властен не
только над моей судьбой, но и над судьбами всего мира. И непосредственно за
этим выводом явился вопрос: - За что же бог меня так покарал? Что я сделал?
Чем провинился? Но этом вопросе я ощутил острый укол совести, как если бы
язык мой произнес богохульство, и точно чей то посторонний голос сказал мне:
"Презренный! И ты еще спрашиваешь, что ты сделал? Оглянись назад, на свою
беспутную жизнь, и спроси лучше, чего ты не сделал" Спроси, почему могло
случиться, что ты давно не погиб, почему ты не утонул на Ярмутском рейде? Не
был убит в стачке с салехскими маврами, когда ваш корабль был ими взят на
абордаж? Почему тебя не растерзали хищные звери на африканском берегу?
Почему, наконец, не утонул ты здесь вместе со всем экипажем? И ты еще
спрашиваешь, что ты сделал?"
Я был поражен этими мыслями и не находил ни одного слова в опровержение
их, ничего не мог ответить себе. Задумчивый и грустный поднялся я и побрел в
свое убежище. Я перелез через ограду и хотел было ложиться в постель, но
горестное смятение, охватившее мою душу, разогнало мой сон. Я зажег свой
светильник, так как уже начинало смеркаться, и опустился на стул у стола.
Боязнь возврата болезни весь день не покидала меня, и вдруг я вспомнил, что
жители Бразилии от всех почти болезней лечатся табаком; между тем в одном из
моих сундуков лежало несколько пачек табаку: одна большая пачка совсем
заготовленного, а остальные в листьях.
Я встал и пошел за табаком в свою кладовую. Несомненно моими действиями
руководило провидение, ибо, открыв сундук, я нашел в нем лекарство не только
для тела, но и для души: во первых, табак, который искал, во-вторых -
библию. Оказалось, что я сложил в этот сундук все книги, взятые мною с
корабля, в том числе библию, в которую до тех пор я не удосужился или,
вернее, не чувствовал желания заглянуть. Теперь я взял ее с собой, принес
вместе с табаком в палатку и положил на стол.
Я не знал, как применяется табак против болезни; не знал даже, помогает
ли он от лихорадки; поэтому я произвел несколько опытов в надежде, что так
или иначе действие его должно проявиться. Прежде всего я отделил из пачки
один лист, положил его в рот и разжевал. Табак был еще зеленый, очень
крепкий; вдобавок я к нему не привык, так что сначала он почти одурманил
меня. Затем я приготовил табачную настойку на роме, с тем, чтобы выпить ее
часа через два, перед сном. Наконец я сжег немного табаку на жаровне и
втягивал носом дым до тех пор, пока не начинал задыхаться: я повторил эту
операцию несколько раз.
В промежутках пробовал читать библию, но у меня так кружилась голова от
табаку, что я должен был скоро отказаться от чтения, по крайней мере, на
этот раз. Помню, однако, что, когда я раскрыл библию наудачу, мне бросились
в глаза следующие слова: "Призови меня в день печали, и я освобожу тебя, и
ты прославишь имя мое".
Совсем уже стемнело, от табаку голова моя отяжелела, и мне захотелось
спать. Я не погасил светильник на случай, если мне что нибудь понадобится
ночью, и улегся в постель, Но прежде чем лечь, я сделал то, чего не делал
никогда в жизни: опустился на колени и стал молиться богу, чтобы он исполнил
обещание - освободил меня, если я призову его в день печали. Договорив свою
нескладную молитву, я выпил табачную настойку и лег. Настойка оказалась
такой крепкой и противной на вкус, что я еле ее проглотил. Она сразу
бросилась мне в голову, и я крепко уснул. Когда я проснулся на другой день,
было, судя по солнцу, около трех часов пополудни; мне сильно сдается, что я
проспал тогда не одну, а две ночи, и проснулся только на третий день; по
крайней мере, ничем другим я не могу объяснить, каким образом из моего счета
выпал один день, как это обнаружилось спустя несколько лет: в самом деле,
если бы я сбился в счете от того, что пересек несколько раз экватор, то
потерял бы больше одного дня; между тем я потерял только один день, и мне
никогда не удалось выяснить, как это произошло.
Но как бы то ни было, этот сон удивительно меня освежил: я встал бодрый
и в веселом настроении духа. У меня заметно прибавилось сил, желудок
действовал лучше, ибо я чувствовал голод. Лихорадка в тот день не
повторилась, и вообще с тех пор я начал быстро поправляться. Это было
двадцать девятого июня.
30-е число было, должно быть, счастливым для меня днем. Выходил с
ружьем, но старался не слишком удаляться от дома. Убил парочку морских птиц,
похожих на казарок, Принес их домой, но не решился съесть, ограничив свой
обед черепашьими яйцами, которые были очень вкусны. Вечером повторил прием
лекарства, которое так помогло мне накануне (я говорю о табачной настойке на
роме): только в этот раз я выпил его не так много, равным образом табачных
листьев не жевал и не вдыхал табачного дыму. Однако, на другой день - 1-го
июля - чувствовал себя вопреки ожиданиям не так хорошо; меня опять знобило,
хотя и не сильно.
2-е июля. - Снова принял табак всеми тремя особами, как в первый раз,
удвоив количество выпитой настойки.
4-е июля. - Утром взял библию, раскрыл ее на новом завете и,
сосредоточив свое внимание, начал читать. С этого дня положил читать библию
каждое утро и каждый вечер, не связывая себя определенным числом глав, а до
тех пор, пока не утомится внимание.
Приведенные выше слова: "Призови меня в день печали, и я избавлю тебя"
- я понимал теперь совершенно иначе, чем прежде: прежде они вызывали во мне
только одно представление об освобождении из заточения, в котором я
находился, потому что, хоть на моем острове я и был на просторе, он все же
был настоящей тюрьмой в худшем значении этого слова. Теперь же я научился
толковать эти слова в совсем ином смысле: теперь я оглядывался на свое
прошлое с таким омерзением, так ужасался содеянного мною, что душа моя
просила у бога только избавления от бремени грехов, на ней тяготевшего и
лишавшего ее покоя. Что значило в сравнении с этим мое одиночество? Об
избавлении от него я больше не молился, я даже не думал о нем: таким
пустяком стало оно мне казаться. Говорю это с целью показать моим читателям,
что человеку, постигшему истину, избавление от греха приносит больше
счастья, чем избавление от страданий.
Но я оставляю эти рассуждения и возвращаюсь к своему дневнику.
С этого времени положение мое, оставаясь внешне таким же бедственным,
стало казаться мне гораздо более сносным. Постоянное чтение библии и молитва
направляли мои мысли к вопросам возвышенным, и я познал много душевных
радостей, которые дотоле были совершенно чужды мне. Кроме того, как только
ко мне вернулись здоровье и силы, я стал энергично работать над восполнением
всего, что мне еще не хватало, и старался сделать свою жизнь как можно более
правильной.
С 4-го по 14-е июля я большею частью ходил с ружьем, но недалеко, как
человек, который не совсем еще окреп после болезни. Трудно себе представить,
до чего я отощал тогда и ослабел. Мое лечение табаком, вероятно, никогда еще
до сих пор не применялось против лихорадки; испытав его на себе, я не решусь
никому рекомендовать его: правда, оно остановило мою лихорадку, но вместе с
тем страшно ослабило меня, и в течение некоторого времени я страдал
судорогами во всем теле и нервною дрожью -
Кроме того, моя болезнь научила меня, что здесь пагубнее всего для
здоровья оставаться под открытым небом во время дождей, особенно если они