Вот – Ваня Ситцевый. Он ходит по домам, выбивает деньги у должников, у кого еще можно что-то выбить. Ему под тридцать, он здоровый, колом не перешибешь. Но полный идиот. Почти полоумный. И крепко сидит на «герыче». Как-то наладить собственную жизнь у него не получилось, зато он умеет подчиняться и выполнять приказы. Если Самвел ему велит достать луну с неба, он поставит стремянку повыше и полезет на небо. Если велит открутить кому-нибудь голову – открутит, как лампочку из патрона. Должники не вступают с ним в споры, это бесполезно. Если деньги есть – отдают сразу, если нет – прячутся. Если кто-то не успел спрятаться, тому бывает плохо.
Где-то после часу «Загон» постепенно наполняется людьми и машинами. Район становится похож на ярмарочную площадь. Громкий говор, смех, крики спорящих, звуки музыки из приоткрытых окон автомобилей. Праздник! Люди идут к Цыге-старшему и Цыге-младшему, к Саше Кумаеву, к Самвелу, к Василисе Крашеной, у которой кроме дури и осетинской водки есть так называемые «комнаты». Как и на ярмарке, здесь можно встретить кого угодно. Больше всего, конечно, обычной швали – молодых людей без определенных занятий, приехавших сюда из спальных районов Тиходонска, из старых кварталов Богатяновки и Речпорта. Лица еще не опустошены, на них не заметно следов деградации (кроме доставшихся по наследству), движения и речь не заторможены, скорее даже напротив: возбуждение бьет через край, «Загон» еще полон загадок и открытий, они здесь – очарованные странники…
Деловитой рысью снуют мелкие дилеры – опухли со сна, толком еще не проснулись, но время не терпит, пора запасаться товаром для горячей ночной смены в клубах, дискотеках, на корпоративах и прочих мероприятиях.
В толпе выделяются приличные с виду, одетые в дорогую «классику» люди за тридцать, по которым никогда не скажешь, что они сидят на игле или таблетках. Так оно и есть. Это не наркоши, это – «пудели», личные курьеры, работающие с доставкой на центровых заказчиков, которым то ли влом, то ли по статусу не положено появляться в подобных местах.
Здесь можно встретить знаменитостей – правда, бывших. Небритый, похожий на старого больного пса Костя Ермилов (просто Костя) когда-то выступал за Тиходонский спортклуб и сборную края по футболу, был неплохим вратарем. Сейчас, как шутят местные, «играет» за спортивный клуб «Опиоид» (хотя по бедности иногда приходится выступать и за команду «Момент»).
А вот известный в середине 90-х тележурналист Веня Исаковский – он только что вышел от Самвела с шестью дозами «кокса» в кармане, хозяин лично проводил его до крыльца. В лучшие свои годы Веня жил на широкую ногу, работал на крупные московские издания, раздавал оплеухи высоким городским чиновникам, увел красавицу-жену у худрука местного драмтеатра, устраивал шумные кокаиновые пирушки… И так далее и тому подобное. Сейчас он, по слухам, живет на деньги, оставшиеся от продажи квартиры, судится с бывшей красавицей-женой (она снова со своим худруком) и мечется между «коксом» и водкой – из чухмары в запой, как говорится, – не в силах определиться, через какое зелье ему в конце концов откинуть копыта. Кстати, бывшую свою он-таки подсадил на кокаин, она сейчас тоже столуется в «Загоне» – у Цыги-старшего, только не лично, а через «пуделей». Ничего, Цыга знает: пройдет год-другой, и прима областного драмтеатра явится в «Загон» собственной персоной, сперва будет фыркать и швырять купюры, а потом махнет на все рукой и присоединится к этому празднику, который навсегда, до самой гробовой доски, останется с ней. Сползет с чистого «кокса», узнает вкус дешевой шняги… Там недалеко и до метлы и деревянной пристройки, благо что Светка-Квашня к тому времени наверняка загнется, понадобится замена.
Лица, фигуры, голоса…
Пей, моя девочка, пей, моя милая
Это плохое вино…
Оловянные глаза ментов, закусывающих шашлыком прямо во дворе Василисиного дома – под навесом накрыт богатый стол, крахмальные скатерти и салфетки, хозяйка сама подливает водочки дорогим гостям.
Заострившиеся от возбуждения и страха мордочки шКолоты, получившей первую в жизни «движку».
…Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано!
Тупые рожи даунов, свихнувшихся кто от передоза, кто от абстинухи.
Темное, неподвижное, как у древней статуи, лицо Самвела, вглядывающегося в толпу, в непонятные пока вихри, что закручиваются в конце Парниковой.
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно…
Пронзительные звуки автомобильных сигналов. Фаа-фа-фааа!
Три машины свернули с переулка – сверкают черные полированные бока, гудят сигналы. Вереницей пробираются они к дому Самвела, разрезая на скорости толпу: разойдись, если жизнь дорога!
Крики, ругань, ругань…
В «Загон» пожаловали чужие!
Самвел в позе древнегреческого героя: спина прямая, руки сложены на груди, лицо по-прежнему неподвижно. Менты косятся в его сторону, встают из-за стола, торопливо утирая салфетками жирные губы. Капитан Теслюк прокашливается, пробует голос. Машины чужаков уже у крыльца Самвела, одна из них сносит бампером деревянный заборчик перед огородом, с треском вминает его в землю.
– Да они вообще ох…ели!!
Менты тут как тут, Теслюк стучит кулаком в затемненное стекло, кто-то пинает ногой резиновый скат. Стекло медленно отъезжает вниз, капитан наклоняет лицо к открывшемуся темному проему – видно, как прыгают от возмущения толстые щеки, он свирепо рычит и брызжет слюной. Потом щеки вдруг разом обвисают. Из салона слышится негромкий ровный голос. Теслюк какое-то время стоит молча, руки сами собой складываются по швам. Ничего не подозревающий лейтенант продолжает пинать колесо. Голова Теслюка дергается, макушка задевает верхний проем окна. Он высовывается наружу, орет на лейтеху, словно это именно из-за него разгорелся весь сыр-бор:
– Ты что, в футбол сюда пришел играть, дурья башка? Делать нечего? Так я найду тебе занятие!! А ну, пошли!!
И менты уходят. Исчезают. Даже не попрощавшись с Самвелом, ничего не сказав, не объяснив, ни единого слова.
Из машин выходят люди – человек двенадцать-пятнадцать. Глядя на эти лица, сразу понимаешь: парни приехали не за дозой. И уж точно не для того, чтобы посетить «комнаты» Василисы Крашеной. В руках у них ружья и короткоствольные автоматы, некоторые поигрывают гранатами – не теми дорогими фруктами, которые продаются на Тиходонских рынках, а самыми настоящими, боевыми – «РГД-5» и «Ф-1».
Звуки праздника смолкают, над «Загоном» воцаряется тишина. Вооруженные люди разбиваются на группы, одна перекрывает выходы из подворья Цыги-старшего и младшего (оба семейства занимают по половине уродливо-длинного, как амбар, дома), вторая занимает позицию у особняка Кумаева, третья остается возле Самвела и Василисы. Четвертая группа оттесняет в сторону зазевавшихся нариков, хотя почти никаких усилий для этого не требуется – нарики уже все поняли и сами бегут из опасного места. Чья-то потрепанная «лада», выпустив черное облачко выхлопа, покатилась прочь – быстрее, быстрее отсюда! Слышно, как со скрежетом переключаются передачи.
– Эй, ты, рожа! Мечи свою дурь из подвала! Ревизия приехала, будем акт составлять!
Древнегреческий лик Самвела слегка бледнеет, когда в живот ему больно упирается ствол автомата.
– О чем дурь, какой говоришь? – от волнения Самвел слегка шепелявит и переставляет слова местами.
– Я тебе, б…дь, объясню, какой дурь!! – орет одетый в черное крепыш и бьет его головой в лицо.
Охнув, Самвел отступает в дом, пытается закрыть за собой дверь. Его лицо залито кровью, он ничего не видит. Дверь с грохотом и треском отскакивает в сторону, крепыш и его напарник залетают внутрь, опрокинув на ходу хозяина, который безвольной грудой мяса падает на пол, под тяжелые ботинки…
Со стороны Цыгиного дома слышится короткая автоматная очередь. На кирпичной стене за сараем – оплывающие вниз красные брызги, словно в нее со всей силы вхерачили банкой томатного сока. Ваня Ситцевый упал на колени, ожесточенно молотит себя по голове обухом топора. Выстрел угодил ему в лицо, Ване больно, он хочет достать пулю, выдрать ее из себя, только забыл выпустить из руки топор, которым собирался зарубить одного из нападавших… Любой другой на его месте давно был бы мертв, лежал бы себе и остывал, но Ваня слишком живуч и слишком глуп, он лупит и лупит себя, как испорченный механический заяц, которому вместо барабана подсунули его собственную голову.
Тем не менее, его дом на Нольной линии – точнее, не дом, а усадьба, занимающая территорию бывшего стадиона «Прогресс» – вызывает совсем другие эмоции. Если как бы «отключить» окружающий нахичеванский ландшафт, может показаться, что это жилище английского лорда где-нибудь в Ричмонде или Челси. Двухэтажный особняк в викторианском стиле, конюшня, парк, аккуратно подстриженные лужайки, искусственный канал и пруд с утками-мандаринками, похожими на яркие резиновые игрушки. На выложенных гранитным бруском дорожках – ни окурка, ни бумажки, ни любого другого случайного сора. Охрана Карпета коротает время между обходами территории в стилизованных под готику домиках-беседках, на входе – коврики с надписью по-армянски, которую можно перевести как «не свинячь, дорогой!». А в доме царит ну просто идеальная чистота. Как в операционной. В комнатах пахнет свежестью и хвоей, в каждом углу тлеет огонек ионизатора, в любое время суток по особняку кентервильским привидением бродит кто-нибудь из прислуги с бесшумным пылесосом в руках.
Говорят, Карпет в 2003-м прострелил ногу своей жене, когда спьяну поскользнулся на… ну да, на чем-то типа банановой кожуры. С этого все и началось: вроде как Карпет просто свихнулся на чистоте. Ту жену прогнал, сошелся с другой, помоложе, потом с третьей – совсем молодой. Болтали, что и со второй женой они расстались не так гладко: вроде он опять на чем-то поскользнулся, кажется, на арбузной корке, и опять прострелил ей ногу. Конечно, трудно представить, что в богатом доме, где полно прислуги, намусорено, как на центральном рынке в конце торгового дня. Ходили слухи, что Стела, первая, приревновала благоверного к маникюрше Маше, а Леру, вторую, он сам застукал с Антоном. Отсюда и падения, и выстрелы… Да и к Антону у него необъяснимая нелюбовь…
Где-то после часу «Загон» постепенно наполняется людьми и машинами. Район становится похож на ярмарочную площадь. Громкий говор, смех, крики спорящих, звуки музыки из приоткрытых окон автомобилей. Праздник! Люди идут к Цыге-старшему и Цыге-младшему, к Саше Кумаеву, к Самвелу, к Василисе Крашеной, у которой кроме дури и осетинской водки есть так называемые «комнаты». Как и на ярмарке, здесь можно встретить кого угодно. Больше всего, конечно, обычной швали – молодых людей без определенных занятий, приехавших сюда из спальных районов Тиходонска, из старых кварталов Богатяновки и Речпорта. Лица еще не опустошены, на них не заметно следов деградации (кроме доставшихся по наследству), движения и речь не заторможены, скорее даже напротив: возбуждение бьет через край, «Загон» еще полон загадок и открытий, они здесь – очарованные странники…
Деловитой рысью снуют мелкие дилеры – опухли со сна, толком еще не проснулись, но время не терпит, пора запасаться товаром для горячей ночной смены в клубах, дискотеках, на корпоративах и прочих мероприятиях.
В толпе выделяются приличные с виду, одетые в дорогую «классику» люди за тридцать, по которым никогда не скажешь, что они сидят на игле или таблетках. Так оно и есть. Это не наркоши, это – «пудели», личные курьеры, работающие с доставкой на центровых заказчиков, которым то ли влом, то ли по статусу не положено появляться в подобных местах.
Здесь можно встретить знаменитостей – правда, бывших. Небритый, похожий на старого больного пса Костя Ермилов (просто Костя) когда-то выступал за Тиходонский спортклуб и сборную края по футболу, был неплохим вратарем. Сейчас, как шутят местные, «играет» за спортивный клуб «Опиоид» (хотя по бедности иногда приходится выступать и за команду «Момент»).
А вот известный в середине 90-х тележурналист Веня Исаковский – он только что вышел от Самвела с шестью дозами «кокса» в кармане, хозяин лично проводил его до крыльца. В лучшие свои годы Веня жил на широкую ногу, работал на крупные московские издания, раздавал оплеухи высоким городским чиновникам, увел красавицу-жену у худрука местного драмтеатра, устраивал шумные кокаиновые пирушки… И так далее и тому подобное. Сейчас он, по слухам, живет на деньги, оставшиеся от продажи квартиры, судится с бывшей красавицей-женой (она снова со своим худруком) и мечется между «коксом» и водкой – из чухмары в запой, как говорится, – не в силах определиться, через какое зелье ему в конце концов откинуть копыта. Кстати, бывшую свою он-таки подсадил на кокаин, она сейчас тоже столуется в «Загоне» – у Цыги-старшего, только не лично, а через «пуделей». Ничего, Цыга знает: пройдет год-другой, и прима областного драмтеатра явится в «Загон» собственной персоной, сперва будет фыркать и швырять купюры, а потом махнет на все рукой и присоединится к этому празднику, который навсегда, до самой гробовой доски, останется с ней. Сползет с чистого «кокса», узнает вкус дешевой шняги… Там недалеко и до метлы и деревянной пристройки, благо что Светка-Квашня к тому времени наверняка загнется, понадобится замена.
Лица, фигуры, голоса…
Пей, моя девочка, пей, моя милая
Это плохое вино…
Оловянные глаза ментов, закусывающих шашлыком прямо во дворе Василисиного дома – под навесом накрыт богатый стол, крахмальные скатерти и салфетки, хозяйка сама подливает водочки дорогим гостям.
Заострившиеся от возбуждения и страха мордочки шКолоты, получившей первую в жизни «движку».
…Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано!
Тупые рожи даунов, свихнувшихся кто от передоза, кто от абстинухи.
Темное, неподвижное, как у древней статуи, лицо Самвела, вглядывающегося в толпу, в непонятные пока вихри, что закручиваются в конце Парниковой.
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно…
Пронзительные звуки автомобильных сигналов. Фаа-фа-фааа!
Три машины свернули с переулка – сверкают черные полированные бока, гудят сигналы. Вереницей пробираются они к дому Самвела, разрезая на скорости толпу: разойдись, если жизнь дорога!
Крики, ругань, ругань…
В «Загон» пожаловали чужие!
Самвел в позе древнегреческого героя: спина прямая, руки сложены на груди, лицо по-прежнему неподвижно. Менты косятся в его сторону, встают из-за стола, торопливо утирая салфетками жирные губы. Капитан Теслюк прокашливается, пробует голос. Машины чужаков уже у крыльца Самвела, одна из них сносит бампером деревянный заборчик перед огородом, с треском вминает его в землю.
– Да они вообще ох…ели!!
Менты тут как тут, Теслюк стучит кулаком в затемненное стекло, кто-то пинает ногой резиновый скат. Стекло медленно отъезжает вниз, капитан наклоняет лицо к открывшемуся темному проему – видно, как прыгают от возмущения толстые щеки, он свирепо рычит и брызжет слюной. Потом щеки вдруг разом обвисают. Из салона слышится негромкий ровный голос. Теслюк какое-то время стоит молча, руки сами собой складываются по швам. Ничего не подозревающий лейтенант продолжает пинать колесо. Голова Теслюка дергается, макушка задевает верхний проем окна. Он высовывается наружу, орет на лейтеху, словно это именно из-за него разгорелся весь сыр-бор:
– Ты что, в футбол сюда пришел играть, дурья башка? Делать нечего? Так я найду тебе занятие!! А ну, пошли!!
И менты уходят. Исчезают. Даже не попрощавшись с Самвелом, ничего не сказав, не объяснив, ни единого слова.
Из машин выходят люди – человек двенадцать-пятнадцать. Глядя на эти лица, сразу понимаешь: парни приехали не за дозой. И уж точно не для того, чтобы посетить «комнаты» Василисы Крашеной. В руках у них ружья и короткоствольные автоматы, некоторые поигрывают гранатами – не теми дорогими фруктами, которые продаются на Тиходонских рынках, а самыми настоящими, боевыми – «РГД-5» и «Ф-1».
Звуки праздника смолкают, над «Загоном» воцаряется тишина. Вооруженные люди разбиваются на группы, одна перекрывает выходы из подворья Цыги-старшего и младшего (оба семейства занимают по половине уродливо-длинного, как амбар, дома), вторая занимает позицию у особняка Кумаева, третья остается возле Самвела и Василисы. Четвертая группа оттесняет в сторону зазевавшихся нариков, хотя почти никаких усилий для этого не требуется – нарики уже все поняли и сами бегут из опасного места. Чья-то потрепанная «лада», выпустив черное облачко выхлопа, покатилась прочь – быстрее, быстрее отсюда! Слышно, как со скрежетом переключаются передачи.
– Эй, ты, рожа! Мечи свою дурь из подвала! Ревизия приехала, будем акт составлять!
Древнегреческий лик Самвела слегка бледнеет, когда в живот ему больно упирается ствол автомата.
– О чем дурь, какой говоришь? – от волнения Самвел слегка шепелявит и переставляет слова местами.
– Я тебе, б…дь, объясню, какой дурь!! – орет одетый в черное крепыш и бьет его головой в лицо.
Охнув, Самвел отступает в дом, пытается закрыть за собой дверь. Его лицо залито кровью, он ничего не видит. Дверь с грохотом и треском отскакивает в сторону, крепыш и его напарник залетают внутрь, опрокинув на ходу хозяина, который безвольной грудой мяса падает на пол, под тяжелые ботинки…
Со стороны Цыгиного дома слышится короткая автоматная очередь. На кирпичной стене за сараем – оплывающие вниз красные брызги, словно в нее со всей силы вхерачили банкой томатного сока. Ваня Ситцевый упал на колени, ожесточенно молотит себя по голове обухом топора. Выстрел угодил ему в лицо, Ване больно, он хочет достать пулю, выдрать ее из себя, только забыл выпустить из руки топор, которым собирался зарубить одного из нападавших… Любой другой на его месте давно был бы мертв, лежал бы себе и остывал, но Ваня слишком живуч и слишком глуп, он лупит и лупит себя, как испорченный механический заяц, которому вместо барабана подсунули его собственную голову.
* * *
Рубен Гаригинович Карапетян, он же руководитель нахичеванской ОПГ Карпет, производит впечатление не слишком опрятного человека. Или настолько занятого, что ему недосуг взглянуть на себя в зеркало. Растрепанные волосы, брюки с расходящимися от паха морщинами-«гармошками», разводы от пота под мышками и густой запах чеснока – эти приметы так же характерны для Карпета, как белая борода и красная шуба для Деда Мороза.Тем не менее, его дом на Нольной линии – точнее, не дом, а усадьба, занимающая территорию бывшего стадиона «Прогресс» – вызывает совсем другие эмоции. Если как бы «отключить» окружающий нахичеванский ландшафт, может показаться, что это жилище английского лорда где-нибудь в Ричмонде или Челси. Двухэтажный особняк в викторианском стиле, конюшня, парк, аккуратно подстриженные лужайки, искусственный канал и пруд с утками-мандаринками, похожими на яркие резиновые игрушки. На выложенных гранитным бруском дорожках – ни окурка, ни бумажки, ни любого другого случайного сора. Охрана Карпета коротает время между обходами территории в стилизованных под готику домиках-беседках, на входе – коврики с надписью по-армянски, которую можно перевести как «не свинячь, дорогой!». А в доме царит ну просто идеальная чистота. Как в операционной. В комнатах пахнет свежестью и хвоей, в каждом углу тлеет огонек ионизатора, в любое время суток по особняку кентервильским привидением бродит кто-нибудь из прислуги с бесшумным пылесосом в руках.
Говорят, Карпет в 2003-м прострелил ногу своей жене, когда спьяну поскользнулся на… ну да, на чем-то типа банановой кожуры. С этого все и началось: вроде как Карпет просто свихнулся на чистоте. Ту жену прогнал, сошелся с другой, помоложе, потом с третьей – совсем молодой. Болтали, что и со второй женой они расстались не так гладко: вроде он опять на чем-то поскользнулся, кажется, на арбузной корке, и опять прострелил ей ногу. Конечно, трудно представить, что в богатом доме, где полно прислуги, намусорено, как на центральном рынке в конце торгового дня. Ходили слухи, что Стела, первая, приревновала благоверного к маникюрше Маше, а Леру, вторую, он сам застукал с Антоном. Отсюда и падения, и выстрелы… Да и к Антону у него необъяснимая нелюбовь…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента