Данил Корецкий. Антикиллер-4. Счастливых бандитов не бывает

Данил Корецкий
Антикиллер-4. Счастливых бандитов не бывает

 
Мы живем все в псевдомире. Дважды два здесь – не четыре:
Может, шесть, а может, восемь – как заплатим иль попросим,
Как прикажет нам «бригада», а короче – сколько надо.
Здесь пространные отчеты заменяют смысл работы,
Из бумаги и из ваты получают результаты,
А провалы, пораженья выдают за достиженья!
Не взлетела в срок ракета. Но центральная газета
Расписала, как на Марсе россияне кружат в вальсе!
Не захочешь, а поверишь! Да никак и не проверишь…
Не проверишь урожаи и что жизнь не дорожает,
Что успешны и богаты мы, как псевдодепутаты.
Что народ не вымирает и все меньше убивает,
Бросил пить и не ворует, ручки женщинам целует…
Ну, а если что случится – кровь прольется, как водица,
Быстро примут псевдомеры псевдомилиционеры…
 

Пролог

   Эти люди внешне не отличаются от других, потому что все отличия скрыты глубоко внутри, а если и проявляют себя, То совсем незаметно: они иначе осматриваются по сторонам; они знают, где находятся болевые и смертоносные точки человека; они не просто глазеют на системы банковской сигнализации, а в надежде обнаружить их слабые места; они знают, куда именно надо закладывать бомбу под днище автомобиля; они осведомлены об уязвимых местах самолетов… Это преступники. Они маскируются и пытаются затеряться среди других людей, они подделывают документы, заметают следы и прячутся, но их потаенные знания проявляют себя в чертах внешности, манерах, поведении, лексиконе и десятках других специфических привычек.
   Есть другие люди, которые умеют различать эту специфику, знают их повадки и хитрости, их связи и места, где они прячутся. Они умеют вычислять преступников, находить их норы, выманивать и захватывать, как захватывают самых ядовитых змей и самых опасных зверей. Это копы, ажаны, полицейские, короче – менты.
   Криминальная жизнь любого общества состоит из противостояния преступников и тех, кто на них охотится. В благополучном государстве это противостояние занимает крайне незначительный сегмент и не касается обычных граждан. В коррумпированных странах криминал пропитывает все поры общества и является одной из важнейших составляющих жизни. Да и сами граждане не столь четко разделяются на законопослушных и правонарушителей: очень часто вполне приличный по формальным признакам член общества имеет криминальную червоточину, затрагивающую его существо наполовину, на четверть или совсем-совсем немножко, настолько немножко, что вроде как и не считается… Но даже чуть тронутое коричневой прелью яблоко считается гнилым и подлежит выбраковке.

Глава 1
Менты и бандиты

   Порок не наказывается, а добродетель
   не вознаграждается – вот пружина,
   которая движет современным
   российским миром.

Наблюдение автора

   «Лотте»-отель считается самым крутым в Москве. Последние годы это звание держал «Ритц–Карлтон», выстроенный на месте знаменитого некогда «Интуриста» на Тверской – просторный холл, толстые колонны из черного, в белых прожилках, мрамора с тяжелой золотой отделкой, помпезные черно-золотые люстры и прочие атрибуты богатства и процветания… Но мода не терпит стагнации, и когда на Новинском бульваре поднялись новые корпуса, начиненные не хуже, а может, и лучше, чем «Ритц» – и мраморные колонны, и мозаичные полы, и восьмиметровая, на несколько этажей, хрустальная люстра, и компетентный персонал, вымуштрованный на корейский манер спрашивать мнение гостя по любому поводу, включая вопрос – понравилась ли ему выставленная в номере вода, по цене коньяка в обычном арбатском гастрономе, – то общественное мнение решило, что «Лотте», безусловно, вышел на первое место.
   В некоторых СМИ «Лотте»-отель позиционировали даже как «семизвездный», подобно дубайскому «Бурдж аль Араб», название которого наши соотечественники, регулярно там проживающие, запомнить и выговорить никак не могут, ибо деньги в этом сложном интеллектуальном процессе, увы, не помощники, а потому называют просто и без затей: «Парус» – тем более, что «Арабская башня» по форме действительно напоминает надутый попутным ветром носовой кливер фантастически огромной и столь же неправдоподобно успешной шхуны. Но и «Бурдж аль Араб», и «Атлантис» на Пальмовом острове, и подражающий роскошью дворцу эмира «Эмирейт пэлас» в Абу Даби, как бы они себя ни позиционировали и как бы их ни пиарили, оставались пятизвездными, поскольку это высшая оценка официальной классификации и все перечисленные отели занимают в ней высший сегмент. И «Лотте», конечно же, был пятизвездным, но со знаком «плюс» или модной в последнее время добавкой «премиум».
   На девятом этаже ресторан высокой кухни «Изыск», где правит бал шеф-повар Гарнье, естественно – француз, обладатель трех мишленовских звезд и знаменитого «бретонского» носа кренделем. Общественное мнение считает, что это лучший французский ресторан в Москве. Что только здесь подают настоящий буйабес, каре ягненка, цыпленка «мон-моранси», фонбрюн, рататуй и прочие трюфели. Говорят, Гарнье – гений и колдун, последний из друидов. Ходят слухи, что только через голубя по-парижски, фаршированного фуагра и трюфелями им собственноручно, можно постичь загадочную галльскую душу…
   Однако ни голубь, ни тем более галльская душа не интересовали шестерых мужчин, обосновавшихся сейчас в уютном кабинете на десять персон, у широкого окна, под которым далеко внизу катился сплошной многорядный автомобильный поток.
   На столе – покрытая инеем бутылка в виде бивня: модная водка «Мамонт», и тарелки с изысканно выложенными легкими закусками. Зато лица – тяжелые, как ожившие булыжники, традиционные «портреты» обитателей криминальных московских окраин. Но сейчас они взяты в совершенно иное обрамление. Золоченые рамы этих портретов не снились былым королям Марьиной Рощи, герцогам Сходни или баронам Новогиреево. Тысячедолларовые костюмы, шелковые рубашки, золотые цепи в палец толщиной, на краю стола небрежно валяется брелок Porscheс одноименным автомобильным ключом и пейджером сигнализации.
   Только один из посетителей одет предельно свойски, по-домашнему: в черный спортивный костюм «Фред Перри» и пляжные сланцы на босу ногу. Это – Толик Буржуй, хозяин центра столицы и прилегающих территорий. Недавно он купил самолет и теперь всячески подчеркивает свою простоту и отсутствие понтов. Он мог куда угодно прийти хоть в семейных трусах, ему все равно предложили бы лучшее место. На французскую кухню он плевал и ни буйабеса в ней не понимает, а из мишленовских «примочек» знает только шипованную резину, но этих знаний ему вполне хватает для хорошей жизни. А идея провести «стрелку» именно здесь пришла ему по одной-единственной, действительно простой причине: просто он живет неподалеку.
   – Чё случилось, Буржуй? Чё за терка? – поинтересовался Сан Саныч, самый старший в компании – грузный, седой, с обвисшими щеками. Погоняло у него было Фома Московский. Он «держал» Чертаново и южные новостройки, причем несмотря на свои пятьдесят восемь силу не потерял и авторитет сохранил.
   – Юбилей сегодня, праздновать будем, – усмехнулся Буржуй. У него большое овальное лицо и круглые розовые щеки. Когда-то такими на политических рисовали капиталистов в цилиндре и с сигарой. Может, и погоняло оттуда, из давних газет. А может, и нет.
   В углу, под потолком, закреплена на кронштейне телевизионная камера местной службы безопасности, но она никого не волнует: здесь собрались не мелкие бакланы, не какая-то шелупень, которая от ментов прячется по занюханным притонам. Времена изменились – Буржуй и его компания нынче в уважухе, с большими начальниками дружбу водят и бабло делят, с артистами на короткой ноге, бандитами их никто не называет – только авторитетными бизнесменами, элитой общества. От этой «элиты» менты сами шарахаются. За редкими, правда, исключениями…
   – Какой еще юбилей? Ты же декабрьский…
   – Забыли, кореша…
   Буржуй поднял рюмку на уровень расплющенного носа. Без улыбки лицо его напоминало передний торец несущегося на всех парах локомотива. Да и с улыбкой тоже.
   – Память короткая. Указ тринадцать-шестнадцать забыли, по которому РУБОПы расформировали. А ведь жить нам го-о-ораздо легче стало! Вот за это и пьем.
   Еще одна, установленная в карнизе шторки, миниатюрная камера фиксирует скупые и уверенные движения, ленивую речь. Неизвестно, кто эту камеру установил, неизвестно, кому понадобилось подслушивать и подсматривать за Буржуем и компанией. Но, видимо, этот неизвестный обладает немалой властью и возможностями: камера установлена профессионально, со стороны она кажется шляпкой винта, а ее стеклянный глаз не дает бликов. Такие «игрушки» не продаются на Мытищинском рынке и в магазинах сети «Спай»…
   Все выпили, Саныч – последним.
   – Да-а… «Шаболовские»^[1] лютовали, хуже некуда! – задумчиво сказал он. – Помню, Банщика в 97-м на «Баррикадной» мордой в асфальт положили… Самого Банщика, да-а! Разделали, как борова на мясокомбинате, – и по этапу… Отморозки конченые!
   Присутствующие закивали головами: что правда, то правда. Банщик считался когда-то одним из авторитетнейших московских «законников», а случай на «Баррикадной», положивший конец его воровскому счастью, стал событием эпическим, вроде всемирного потопа или Второй мировой войны.
   – Он так больше и не поднялся с той поры, – заметил Снегирь, удельный князь Химкинский, большой любитель золотых цепей и прочей эффектной «рыжухи».
   – Не поднялся, – подтвердил Саныч. – И не только он…
   – РУБОП был хуже всех ментов, прокуроров и «конторских» вместе взятых! – зло процедил Пластилин, король Измайлово и Новогиреево. Когда-то он окончил цирковое училище, а погоняло свое словил за гибкость тела и подвижную мимику лица. Славился он тем, что умел снимать наручники, не расстегивая, даже если руки сковывали за спиной.
   – Сколько они нам крови попортили, сколько ливера отбили! А скольких ребят постреляли или на всю жизнь законопатили! Спасибо, что разогнали этих беспредельщиков…
   – Спасибо, – согласился Буржуй, почесывая мощную шею. – Никто не верил, что указ тринадцать-шестнадцать продавят, а его продавили. Бабла и времени ушло немало, это верно. Но бабло правит миром, и мы это понимаем. А на Шаболовке не понимали. Поэтому они в жопе, а мы – в ресторане.
   Сотрапезники сдержанно рассмеялись. Они еще не знали, зачем Буржуй созвал их сюда, но явно не для того, чтобы выпить-закусить и зубы поскалить. Всем присутствующим было известно, что у Буржуя есть связи на самом верху, все помнили, что он загодя был в курсе о расформировании РУБОПов… Кстати, по этому поводу была устроена грандиозная пьянка в СК «Олимпийский» с девочками и шампанским, три ночи гудели, Шмайсер тогда свою новую «ауди» расхерачил по пьяни. И вот сейчас Буржуй снова заговорил про РУБОП – к чему бы это? Или есть новости с того берега?
   – О, вспомнил! А у меня анекдот в тему! – встрял быстрый и скорострельный Шмайсер, лидер «очаковских». Он выглядел старше своих сорока двух, лицо будто покрыто сходящим загаром, глаза желтые: он маялся печенью, и каждый год ездил лечиться в Германию.
   – Старый, еще тех времен – про рубоповца Козлова!
   У Шмайсера всегда есть анекдот в тему, в этом его фишка. И в этом беда окружающих.
   – Это где три брата-узбека? – поморщился Пластилин. Он был худой и очень гибкий: сковать руки за спиной – пролезет над наручниками, и вот они уже впереди, если в зубах кусок проволоки, то через минуту вообще освободится.
   – Не-е!
   – Про Иуду, что ли?
   – Да не! Про Козлова, про рубоповца, говорю же!
   – Это где он медведя поймал. Слышали, отсохни! – махнул рукой бритый наголо Переводчик – граф Строгинский и Тушинский.
   – Сам отсохни! – набычился Шмайсер. – Ты слышал – другие, может, не слышали!
   У него была еще одна слабость – дорогие спортивные машины, это он сегодня прибыл на «порше». Водитель из него был такой же, как и рассказчик анекдотов, поэтому машины он гробил с завидной регулярностью.
   – Я тоже слышал. И все слышали. И ша на этом, – подвел черту Буржуй. С ним Шмайсер спорить не смел.
   – Я вас по другой теме собрал…
   Все притихли, подобрались. Скрытая камера бесстрастно фиксирует, как ходят желваки под кожей Переводчика, как блестят желтые глаза Шмайсера. И как тяжело, как угрюмо смотрит на них обоих Буржуй – он не любил пустых споров.
   – Тиходонскую «мясню» помните?
   – Еще бы!
   Сотрапезники нервно зашевелились.
   – Это мусорские прокладки. «Белая стрела», или как она у них называется… Всех серьезных воров зараз положили…
   – А если за нас возьмутся? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Шмайсер. – Вдруг сюда зайдут с автоматами и тра-та-та-та…
   Он изобразил стрельбу от живота веером и, не выдержав, расхохотался.
   Шутка не понравилась.
   – Тьфу-тьфу! – Фома Московский перекрестился. По моде новейшего времени все они стали глубоко верующими. – Не накликай беду!
   – Чего смешного?! – поддержал Фому Буржуй. – Если зайдут, тебя тоже живым не оставят! Будешь мертвяком зубы скалить!
   – Харэ, харэ, я пошутил, – пошел на попятный Шмайсер, и разговор вернулся в прежнее русло.
   – Не о том речь, кто да как их положил, – повысил голос Буржуй. – Тут нам другое интересно…
   Услышав про интерес, все замерли и насторожились.
   – У меня недавно кореш один гостил из Тиходонска, Антон. Слыхали?
   Трое из шести кивнули.
   – Так вот, там у них безвластие. Смотрящим поставили Босого. Кто его знает?
   – Ну, есть такой, – сказал Сан Саныч. – Старая гвардия. Откинулся недавно.
   – Еще кто? – Буржуй оглядел остальных. Все молчали. Больше никто Босого не знал.
   – Вот то-то, – удовлетворенно кивнул Буржуй. – Поэтому порядка там нет, каждый делает, что хочет, территорий не признают, гавкают друг на друга, грабят у своих. Такая, братва, у них на сегодня обстановка…
   Буржуй собственноручно разлил водку по рюмкам.
   – Тиходонск – богатый купеческий город, там всегда цеховики, деловики водились, всегда бабло делали. А сейчас там полный разброд. Каких-нибудь семеро химкинских гопников всех там к ногтю приберут и даже не вспотеют. Понимаете, к чему я?
   – Химкинские нигде не потеют! – гордо заметил маленький, юркий Снегирь, который до сих пор сидел молча.
   – Ты чего, Тиходонск под себя взять предлагаешь? – догадался Саныч, как самый поживший.
   – В цвет, – благосклонно кивнул Буржуй. – Поставим туда своих, будем бабло качать. Я пробил цену вопроса. Там «Сельмаш», там ликеро-водка, донской табак, подшипники-х…ипники, вертолеты и хрен знает что еще. Не говоря уже о наркоте, оружии и прочем кавказском транзите. Миллионы долларов, только наклониться и поднять. Что скажете?
   За столом воцарилось молчание. Беззвучно работала скрытая камера, накапливая гигабайты информации. Пластилин озабоченно перекривив физиономию так, что нос оказался слева, а рот справа, рассматривал невидимое пятно на своей рубашке, Шмайсер теребил в руках брелок от «порше», Переводчик с хмурым видом жевал карпаччо, Снегирь обменялся с Санычем многозначительными взглядами и уткнулся в окно.
   – А кто наклоняться-то будет? – спросил, наконец, Шмайсер. Остальные тоже заинтересованно обратили мрачные взгляды к Буржую. Дело ясное: погонишь за бабками в Тиходонск, а здесь, в Москве, твой каравай захватят и обратно не пустят…
   – Перспективного пошлем, растущего, – сказал Буржуй. – Вот Жору Каскета, например. Он молодой, а «корону» уже доверили…
   Пластилин шумно, по-мальчишечьи, потянул носом, что слабо вязалось с его вальяжными манерами и солидным прикидом.
   – Это который в Мытищах торговцев «пиковых»^[2] порезал? – уточнил он.
   – Да, «пиковых» Жора не любит, это верно, – сказал Буржуй. – Их никто не любит. А Жора – человек жесткий. Именно такой в Тиходонске и нужен.
   – А чего он в воры полез, если зоны не нюхал? – спросил Шмайсер, ни к кому конкретно не обращаясь.
   – Это его дело, – возразил Саныч. – Сейчас время такое. Кто что хочет, то и делает.
   – Да нормальный пацан, братва, не ссыте, – сказал Буржуй примирительно и в то же время нетерпеливо, потому что хозяин Нового Арбата не любил размазывать белую кашу по чистому столу. – В говне не валялся, чужих на х… посылает, со своими делится. У него своя бригада, парни крепкие, серьезные. Все будет в ниточку. Кто-то не верит?
   Возражать никто не стал. Все верили. Или делали вид, что верят.
   – Ну, вот и ладно.
   Буржуй поднял рюмку.
   – За расширение Московской кольцевой до Тиходонска!
   После этих слов дверь кабинета открылась, как по вызову появился мсье Гарнье, который самолично обслуживал наиболее уважаемых гостей. Он был в крахмальном поварском колпаке, со своим знаменитым носом и накрытой блестящей мельхиоровой крышкой тарелкой в руках. За ним шли три официанта с такими же тарелками и блестящими крышками. Их появление было встречено одобрительным хмыканьем.
   – Может, француза на Тиходонск поставим? – спросил Шмайсер и сам заржал. На этот раз его юмор понравился. Все засмеялись и принялись развивать шутку.
   Скрытая камера продолжала работать, хотя «терка», по всем приметам, уже закончилась и начиналась обычная пьянка…

* * *

   Судьба Василия Михайловича Ныркова, как и судьба любого милицейского начальника, напоминала прыгающий температурный график больного лихорадкой, либо зубчатую линию, отражающую результаты опроса барона Мюнхгаузена на детекторе лжи, либо просто профиль Большого Кавказского хребта: пик, провал, пик, провал, пик… Он дослужился до руководителя Тиходонского РУБОП, получил генерал-майора, а когда прежний губернатор Лыков снял бывшего начальника УВД Крамского, то поставил его исполнять обязанности. Но колесо истории со скрипом провернулось: Лыкова самого отправили в отставку, начальником УВД стал приехавший «варяг» Глазурин, а поскольку РУБОПы расформировали, то «исполняющего обязанности» задвинули в заместители по оперработе. И то временно, в ожидании, пока он достигнет возрастного потолка, до которого оставалось совсем немного.
   И вот дождались: у Ныркова юбилей – 55 лет.
   «У Светки Соколовой день рожденья, ей сегодня…надцать лет. Я несу подарок, поздравленье и красивый розовый букет…»
   Вчера его торжественно поздравили, вручили грамоту и именной «ПМ». Сегодня в «Эсквайре» состоится банкет: а куда деваться – «зажать» такую дату неудобно, хотя, считай, это праздник со слезами на глазах. Все равно что отмечать годовщину свадьбы в день развода.
   Лис при полном параде, даже ботинки уже обул, ходил взад-вперед по квартире, нетерпеливо поглядывая на дверь спальни.
   – Я уже скоро! – крикнула оттуда Ребенок.
   Он так редко бывает дома, что иногда не помнит, сколько у него комнат. Да и какое это имеет значение. Сейчас самое время сосчитать: раз, два… Три. Просторные, светлые. Когда-то считалось, что это хоромы. Но сейчас другие стандарты. Почти у всех руководителей его уровня – коттеджи. По два, три, пять миллионов долларов. И он мог бы, конечно, такой построить, но боялся: вдруг спросят – как оправдаться? Хотя эти, нынешние, ничего не опасаются. И недаром – действительно никто с них не спрашивает. Может, они больше него знают? Может, какая-то у них негласная установка есть? Типа сговора: своих не трогать: если лояльны к начальству, пусть что хотят, то творят? А ему не сообщили, потому что он всегда избегал круговой поруки… Может, у них и тайные знаки имеются, по которым они своих узнают? Особые слова, мимика, специальные рукопожатия… Как у масонов когда-то…
   Да ладно, хрен с ним, с домом. Им с Катькой площадей хватает. Район отличный, даже купол нового храма прямо из окна виден. И комплекс двадцативосьмиэтажных высоток допоздна отражает солнце своими зеркальными стеклами так, что глаза слепит. Раньше это был Кировский сквер: памятник Кирову, за ним – вечно сухой фонтан, а дальше – ветхие, разваливающиеся домишки. Теперь сквер называется Покровским, вместо Кирова державно стоит императрица Елизавета, за ней красивый, будто игрушечный, Покровский храм и стройные голубые небоскребы.
   Лет тридцать назад если бы кто-то предсказал такую метаморфозу, то сразу бы угодил в тюрьму или психушку. А может, это как-то связано? Киров – с бездействующим фонтаном и трущобами, а Елизавета Петровна – с храмом и элитными новостройками? Да нет, это все с новыми временами связано. Спроса нет, ответа нет, пиз…ть можно безнаказанно, огромные краденые деньги попадают в легальный оборот и вздувают цены до небес… В голубых высотках метр пыльных бетонных казематов вытягивает почти сто тысяч, на материнский капитал вполне можно купить полтора метра, чтобы еще ремонт сделать…
   Лис тряхнул головой. В последнее время мысли то и дело самовольно заезжают куда не надо. При чем здесь экономика и политика? Он о жене думает, о Катюше… Квартира у них вполне приличная, мебель хорошая… Хотя она говорит, что книжные стеллажи уже вышли из моды. И обои в гостиной никто не клеит, для этого есть венецианская штукатурка. Но если ее послушать, то все нормальные люди живут в виллах на Канарах. Там ни стеллажей, ни обоев нет. Или на крайний случай – в Черногории. У однокурсницы Оксаны родители каждое лето ездят в Черногорию, собираются купить там летний домик. Выгодное вложение капитала, удобно, и вообще. Элегантная покупка, выразилась Ребенок.
   Про Черногорию Лис знал только, что в начале 90-х, когда Балканы полыхали, черногорцы повели себя достойно. Во всяком случае, остались с сербами, не отделились, как другие. Вместе против босняков воевали, против натовцев. А потом доллары-марочки все-таки взяли свое, свинтили крышу… Кажется, сейчас Черногория в НАТО собирается вступать, заявки пишет. А может, уже вступила? Лис точно не знал. Но на фига, спрашивается, нужен этот летний домик?
   – Фил, сумочку мою подай! В прихожей, на трюмо!
   Он нашел сумочку, приоткрыл дверь. В проеме мелькнуло темно-красное кружевное белье и маленькая, почти детская, грудь.
   – Эй, нельзя!
   Ребенок схватила сумочку, захлопнула дверь. Красоту она наводит без посторонних глаз: вычитала где-то, что мужу это видеть не нужно.
   Лис снова прошелся по коридору, остановился перед зеркалом. Одернул пиджак. Да и он тоже вполне еще ничего. Признаков живота не видно. Выправка присутствует. И даже костюм сидит неплохо. Претензий в плане своей внешности он не имел, даже не задумывался об этом. Как и всякий нормальный мужик. Стрижка под «ноль», правда, смотрится немного вызывающе…
   Он провел рукой по голове – ото лба к темени. Под ладонью скрипнула колючая щетина.
   Под «ноль» стригутся либо арестанты (и то не по своей воле), либо бандиты, либо люди с комплексами. А за Лисом никаких комплексов вроде бы не замечалось. Если только не считать, что он чудом остался жив после «крестобойни» и вся левая сторона головы у него после этого поседела. Ребенок потом как-то сказала, что он стал похож на Пьеро, тот тоже черно-белый пополам. Пьеро, насколько Лис понимал, – это клоун. А выглядеть клоуном он не хочет. Потому и стрижется налысо…
   – Я готова!
   Ребенок вышла из спальни, крутнулась перед ним, обдав тонким ароматом духов. Лис лишь тихо присвистнул. Он не помнил по имени ни одной из голливудских актрис, но точно знал, что рядом с его женой они смотрелись бы как горничные, в лучшем случае…
   – Хочешь, чтобы Ныркова в день рождения приступ хватил? – проговорил он.
   Ребенок рассмеялась.
   – В пятьдесят пять на мужчин это находит только приступами?
   – Что – «это»? – по профессиональной, а точнее, дурацкой привычке уточнил Лис.
   Она покачала головой, не переставая смеяться.
   – Лучше подай мне туфельки, Фил!

* * *

   «Эсквайр» находился в парке, но зелень не приносила прохлады: августовское солнце палило во всю силу. Зато мощные кондиционеры хорошо охлаждали вытянутый зал, оформленный под английский клуб: чопорно и достойно. Столы выстроили почти на всю длину, во главе поставили массивные кожаные диваны, далее – стулья. Во главе сидел не юбиляр, а генерал Глазурин. Точнее, сейчас он стоял и произносил тост.
   – Древняя молитва гласит: «Дай мне спокойствия, чтобы принять неизбежное, дай мне смелость, чтобы изменить то, что можно изменить. И дай мне мудрости, чтобы отличить одно от другого!»…
   Новый начальник УВД считался философом и часто говорил загадками. Вот и сейчас все не поняли, что он сказал. Но виду не показали. После небольшой паузы кто-то крикнул: «Великолепные слова!» – и зааплодировал. Но Глазурин поднял руку, давая понять, что тост еще не закончен.
   – …У нашего дорогого юбиляра, Василия… э-э… Михайловича, есть и спокойствие, и смелость, и мудрость! Так пожелаем ему, товарищи, крепкого здоровья, чтобы как можно дольше пользоваться этими благами, которые отпустила ему природа!
   – И денег побольше! – крикнул с места зам по кадрам Левановский. Он считался циником и бравировал этим.
   Смех, аплодисменты, крики «ура!». Кричали и аплодировали не юбиляру – кричали Глазурину. Генерал Нырков в тщательно отутюженном и жарком штатском костюме во время тостования застыл по стойке «смирно», локоть отставлен, рюмка на уровне груди. Он громко поблагодарил начальника, четко выпил и сел на место.