Страница:
– И вы тоже ему поклоняетесь? Иначе зачем нанесли эту рожу на свое тело?
– Меня не очень-то спрашивали. Тем более что кроме свободолюбия этот народ исповедует и каннибализм…
Капитан понимающе кивнул.
– Да, эти качества часто идут рука об руку. Вот, наденьте, так вам будет удобней…
– Спасибо, вы очень любезны!
Я с удовольствием закутался в отутюженный махровый халат и осмотрелся.
Яхта была большой: пятьдесят пять футов. Стремительные обводы корпуса, высокая мачта со свернутыми и автоматически разворачивающимися парусами, тысячесильный двигатель, усиленная герметизация… Великолепное судно годилось не только для выхода в открытый океан, но и для приема самых высоких гостей. Палуба из тисовых брусьев, каюты красного дерева, хрустальные люстры, акустика KEF. Отличный эспрессо. Ну и сигары, естественно, «Кохиба панателла», настоящие кубинские. Экипаж состоял из двух мускулистых и довольно мрачных матросов, которые не были похожи на любителей классической музыки. Было странно, что утонченный капитан нанял таких громил.
– Яхта не моя, – сказал молодой человек, видно, угадав мои мысли. – Я арендую ее у местного клуба вместе с рулевым и мотористом. Только в июне получил капитанский сертификат. Это, по сути, мой первый самостоятельный выход.
Он жестом пригласил к столику на палубе, матрос тут же принес медную пепельницу на длинной ножке.
– Алекс Галлахер, – представился капитан. У него был квадратный подбородок и серо-голубые глаза. – Кроме этой яхты я управляю также подразделением компании «Бритиш Тайрз» по производству промышленной резины и пластика. Каждый раз меня одолевает дикая зевота, когда я пытаюсь объяснить своим знакомым, чем я занимаюсь на своей работе.
Он хорошо улыбался, искренне. Сейчас Алекс показался мне несколько старше, чем при первом взгляде. Лет тридцать пять, может, сорок.
– Я Зигфрид Майер, писатель, – в свою очередь представился я. – Мне проще, моя работа не таит ничего замысловатого – я пишу книги. Писать книги могут все: родственники, служанки, любовницы, охранники, даже убийцы. Но если напишет убийца – его обязательно прочтут. А когда я знакомлюсь с каким-нибудь новым человеком, то чаще всего оказывается, что моих книг он не читал.
– О чем же вы пишете? – деликатно поинтересовался Алекс.
– В основном фантастику.
– Есть ли жизнь на Марсе, например?
Он снова улыбнулся.
– Жизни на Марсе нет. Даже на нашей благоустроенной Земле ее не так уж и много. Каждый день люди погибают в авариях, военных конфликтах, от рук маньяков, умирают от инфаркта и даже от обычного гриппа. Сто восемьдесят тысяч человек в сутки. Что же говорить о Марсе и всей остальной Вселенной?
Генделя сменил Альбинони, концерт для гобоя и струнных. Мы с Алексом чинно закурили. Когда перед тобой стоит коробка «Кохибы», я перестаю думать о вреде табака и временно покидаю вагон для некурящих.
– Зато на Марсе нет автомобилей и автобанов, – заметил Алекс. – Это увеличивает шансы на выживание.
– Верно.
Я сложил губы буквой «О» и выпустил несколько колец.
– А также закусочных «Старбакс». И «Макдоналдса».
Алекс посмотрел на меня с уважением. Наверное, это было связано не с банальным осуждением фастфуда, а с умением пускать ровные кольца дыма.
– Там нет футбольных болельщиков, – предположил Алекс.
– Футбола нет вообще, – подтвердил я. – Ни соккера, ни американского.
– Там нет шлюх.
– Это не очень хорошо. Но не смертельно.
– Зато там не проводятся фестивали металлической музыки.
– И балканской народной музыки тоже.
– Нет телевидения.
– И рекламодателей.
– Ни одного политического деятеля.
– И как следствие ни одного журналиста…
– Там можно жить, – заключил Алекс. – Следовательно, жизнь на Марсе все-таки есть?
– Только потому, что об этом не знают люди, – сказал я. – Стоит какому-нибудь ученому найти хоть ничтожное доказательство внеземной жизни, как она тут же исчезнет, испарится, как дым.
– Парадокс, – сказал Алекс.
– Я пишу в основном о парадоксах, – сказал я.
– Наверное, вы неплохо играете в шахматы? – неожиданно предположил он.
– Откуда вы это заключили? – удивился я. – Потому что я фантаст?
– Потому что вы любите музыку эпохи барокко.
Я рассмеялся.
– Верно. Век великих математиков и шахматистов… Я и в самом деле люблю шахматы, Алекс, – признался я. – Не могу, правда, похвастаться громкими победами…
– Тогда, может, партию?
Он принес из каюты шахматную доску. В отличие от прочих предметов обстановки на яхте она оказалась самой обычной и, как модно сейчас выражаться, довольно «поюзанной», с облупившимся лаком на фигурах, царапинами и прочими свидетельствами активного использования.
Мы сыграли две партии – одну я выиграл белыми, вторая закончилась вничью. К десяти утра солнце начало нешуточно припекать, и мы перешли в каюту, где работал кондиционер. Вскоре снаружи послышались возбужденные голоса и странные крякающие звуки.
– Черт бы их побрал! – с досадой сказал Алекс, поднимаясь из-за стола.
– Кто там? – спросил я.
– Еще не знаю, – сказал он. – Но это явно не оркестр под управлением фон Караяна.
Мы вышли на палубу. Рядом с яхтой покачивался на волнах катер береговой охраны. Два типа в форменной одежде скандалили с матросами.
– Вы бросили якорь в неположенном месте! Мешаете заходящим в марину[5] судам! Либо выходите на открытую воду, либо идите на стоянку! Срочно снимайтесь!
– Так ведь штиль! – крикнул в ответ Алекс.
Полицейские переглянулись и заржали.
– Какой штиль! Чем вы там занимались? Вы все проспали! Дует восточный, пять метров в секунду! Так что давайте, сваливайте! Или штраф пятьсот евро!
Похоже, волшебное утро закончилось. Алекс предложил мне остаться на яхте. Он собирался вернуться на стоянку в Старом городе и мог бы подбросить до берега. Я отказался. Не хотелось идти через всю Ниццу в одних мокрых плавках. Мы договорились вместе пообедать в «Ротонде», отметить его первый самостоятельный выход в море. После чего я, гордо проигнорировав трап, «ласточкой» прыгнул в легкую волну.
Обратный путь я проделал на одном дыхании и нисколько не устал. Зато нагулял волчий аппетит. Я провел некоторое время в отеле, приводя себя в порядок, но завтракать решил в городе – так сказать, ближе к народу. Выбрал крохотное уютное кафе на улице Маршала Жоффре, где съел порцию эльзасских блинов с вишней и выпил большую чашку капучино. Пешком прогулялся до площади Массена, по дороге сделал еще один звонок на заветный парижский номер и опять услышал, что хозяев нет дома.
Ветер тем временем поутих, люди толпами повалили на Английскую набережную. Я двигался в общем расслабленном ритме, словно танцуя сальсу. Меня посещали необычные мысли. Мне никуда не нужно было спешить. Я мог поехать в казино в Монте-Карло или посидеть перед матиссовским «Натюрмортом с гранатом» в музее на холме Симез. Мог отправиться в клуб, какой-нибудь «Гранд Эскуриаль», или прогуляться по улочкам, описанным у Ромена Гари в его «Обещании на рассвете». Мог вообще никуда не идти. Просто присесть на скамейку в одной из романтических аллей в садах Альбера I и радоваться жизни. Что я и сделал, рассматривая группу немолодых французов, играющих неподалеку в шары. По сути, я отдыхал. Иван так и сказал:
– Если твой вариант задействован не будет, засчитаем тебе эти две недели как отпуск!
– А в счет оплаты отеля удержите годовую зарплату? – не преминул спросить я.
Но он только отмахнулся.
– Брось свои штучки, не доводи все до абсурда!
Как будто отпуск под дамокловым мечом выброски на «холод», не есть сам по себе абсурд! Все равно что сказать: спи, Дмитрий, расслабляйся, но помни: в любой момент мы можем приказать тебе прыгнуть с десяти тысяч метров и вступить в бой с «черными леопардами». А пока отдыхай и ни о чем не думай! Или уложить в постель с очаровательной девушкой и приставить к затылку пистолет: оттянись в свое удовольствие и не волнуйся – может, я и не выстрелю…
Я бы еще долго моделировал картины злодейского отношения руководства к моей хрупкой и чувствительной натуре, но, к счастью, отвлекся. Мимо, еле передвигая ноги, прошел высокий, высохший, и согнутый, как удочка, француз очень пожилого возраста. За ним на трехметровом поводке брела, обнюхивая окрестные кустики, аккуратно подстриженная и расчесанная болонка, которая выглядела более ухоженной, чем ее хозяин. Из этого можно было сделать вывод, что никакой он не хозяин, а хозяйский слуга, нанятый специально для выгуливания домашней любимицы. Рядом с болонкой терлась грязная и лохматая дворняжка: забегала то с одной, то с другой стороны, обнюхивала, заискивающе поскуливала. Похоже, она завидовала товарке. Хотя была совершенно свободной, а та находилась на поводке, пускай и длинном… Да и сама болонка, судя по высокомерному безразличию, считала, что хорошая еда, слуги, парикмахеры и визажисты вполне оправдывают поводок, тем более почти не ограничивающий свободу… Ну все как у людей!
Наблюдая за объектами моих философских рассуждений, я даже голову повернул вслед так, что чуть не вывихнул шею.
– Вы не подскажете, мы попадем так к Замковой горе? – раздался сзади женский голос.
Это был очень плохой французский, сперва я даже подумал, что ко мне обратились на старинном прованском диалекте, на котором общались герои средневековых рыцарских романов.
Обернулся – медленно и степенно, насколько позволяли доспехи. И сразу перескочил из Средневековья в другую эпоху. Передо мной стояли две молодые девушки приятной наружности, причем одна из них явно была актрисой из этого, как его… «Города грехов». Забыл имя. Симпатичная такая – Кэти Холмс, что ли?
– Вам нужно спуститься к набережной Соединенных Штатов и повернуть в Старый город, – сказал я. – Вы заблудились?
– Блин, ну ты корова. Я ж говорила тебе, что не туда идем, – полушепотом сказала по-русски «Кэти Холмс» и дернула подругу за короткий рукав платья.
– Если вы не против, я мог бы проводить вас, – предложил я. – Мне по дороге – я как раз собирался на яхтенную стоянку.
– У вас есть яхта?
Глаза девушек заинтересованно округлились.
– Конечно! Не плавать же нам с вами по этому чудесному морю на ржавом прогулочном катере, верно?
Я обворожительно улыбнулся.
Ох, понты, понты… Но действуют, заразы! Бьюсь об заклад, и сейчас подействуют…
Они посмотрели друг на друга, потом на меня. Это было еще не вожделение, нет. Но времени впереди у нас предостаточно…
– Мы согласны! – за обеих отвечает блондинка.
– Ну и отлично! Кстати, вы где остановились?
– В «Оазисе», – отвечает брюнетка. – Слышали?
– О да, конечно! – галантно закатывает глаза немец. Может, он и вправду что-то слышал про какой-то оазис. Но я не встречал этого названия в списках пяти– и четырехзвездочных отелей. Да и в списках 3*L не встречал, хотя просматривал их, мягко говоря, не очень внимательно.
– Ну еще бы, там даже останавливались Чехов и Ленин, – довольно сообщает блондинка.
– Надеюсь, не вместе? – ужасается Зигфрид Майер.
Девушки растерянно переглядываются.
– Там не написано…
– Ладно, милые дамы, разберемся, – успокаиваю их я.
Глава 2
– Меня не очень-то спрашивали. Тем более что кроме свободолюбия этот народ исповедует и каннибализм…
Капитан понимающе кивнул.
– Да, эти качества часто идут рука об руку. Вот, наденьте, так вам будет удобней…
– Спасибо, вы очень любезны!
Я с удовольствием закутался в отутюженный махровый халат и осмотрелся.
Яхта была большой: пятьдесят пять футов. Стремительные обводы корпуса, высокая мачта со свернутыми и автоматически разворачивающимися парусами, тысячесильный двигатель, усиленная герметизация… Великолепное судно годилось не только для выхода в открытый океан, но и для приема самых высоких гостей. Палуба из тисовых брусьев, каюты красного дерева, хрустальные люстры, акустика KEF. Отличный эспрессо. Ну и сигары, естественно, «Кохиба панателла», настоящие кубинские. Экипаж состоял из двух мускулистых и довольно мрачных матросов, которые не были похожи на любителей классической музыки. Было странно, что утонченный капитан нанял таких громил.
– Яхта не моя, – сказал молодой человек, видно, угадав мои мысли. – Я арендую ее у местного клуба вместе с рулевым и мотористом. Только в июне получил капитанский сертификат. Это, по сути, мой первый самостоятельный выход.
Он жестом пригласил к столику на палубе, матрос тут же принес медную пепельницу на длинной ножке.
– Алекс Галлахер, – представился капитан. У него был квадратный подбородок и серо-голубые глаза. – Кроме этой яхты я управляю также подразделением компании «Бритиш Тайрз» по производству промышленной резины и пластика. Каждый раз меня одолевает дикая зевота, когда я пытаюсь объяснить своим знакомым, чем я занимаюсь на своей работе.
Он хорошо улыбался, искренне. Сейчас Алекс показался мне несколько старше, чем при первом взгляде. Лет тридцать пять, может, сорок.
– Я Зигфрид Майер, писатель, – в свою очередь представился я. – Мне проще, моя работа не таит ничего замысловатого – я пишу книги. Писать книги могут все: родственники, служанки, любовницы, охранники, даже убийцы. Но если напишет убийца – его обязательно прочтут. А когда я знакомлюсь с каким-нибудь новым человеком, то чаще всего оказывается, что моих книг он не читал.
– О чем же вы пишете? – деликатно поинтересовался Алекс.
– В основном фантастику.
– Есть ли жизнь на Марсе, например?
Он снова улыбнулся.
– Жизни на Марсе нет. Даже на нашей благоустроенной Земле ее не так уж и много. Каждый день люди погибают в авариях, военных конфликтах, от рук маньяков, умирают от инфаркта и даже от обычного гриппа. Сто восемьдесят тысяч человек в сутки. Что же говорить о Марсе и всей остальной Вселенной?
Генделя сменил Альбинони, концерт для гобоя и струнных. Мы с Алексом чинно закурили. Когда перед тобой стоит коробка «Кохибы», я перестаю думать о вреде табака и временно покидаю вагон для некурящих.
– Зато на Марсе нет автомобилей и автобанов, – заметил Алекс. – Это увеличивает шансы на выживание.
– Верно.
Я сложил губы буквой «О» и выпустил несколько колец.
– А также закусочных «Старбакс». И «Макдоналдса».
Алекс посмотрел на меня с уважением. Наверное, это было связано не с банальным осуждением фастфуда, а с умением пускать ровные кольца дыма.
– Там нет футбольных болельщиков, – предположил Алекс.
– Футбола нет вообще, – подтвердил я. – Ни соккера, ни американского.
– Там нет шлюх.
– Это не очень хорошо. Но не смертельно.
– Зато там не проводятся фестивали металлической музыки.
– И балканской народной музыки тоже.
– Нет телевидения.
– И рекламодателей.
– Ни одного политического деятеля.
– И как следствие ни одного журналиста…
– Там можно жить, – заключил Алекс. – Следовательно, жизнь на Марсе все-таки есть?
– Только потому, что об этом не знают люди, – сказал я. – Стоит какому-нибудь ученому найти хоть ничтожное доказательство внеземной жизни, как она тут же исчезнет, испарится, как дым.
– Парадокс, – сказал Алекс.
– Я пишу в основном о парадоксах, – сказал я.
– Наверное, вы неплохо играете в шахматы? – неожиданно предположил он.
– Откуда вы это заключили? – удивился я. – Потому что я фантаст?
– Потому что вы любите музыку эпохи барокко.
Я рассмеялся.
– Верно. Век великих математиков и шахматистов… Я и в самом деле люблю шахматы, Алекс, – признался я. – Не могу, правда, похвастаться громкими победами…
– Тогда, может, партию?
Он принес из каюты шахматную доску. В отличие от прочих предметов обстановки на яхте она оказалась самой обычной и, как модно сейчас выражаться, довольно «поюзанной», с облупившимся лаком на фигурах, царапинами и прочими свидетельствами активного использования.
Мы сыграли две партии – одну я выиграл белыми, вторая закончилась вничью. К десяти утра солнце начало нешуточно припекать, и мы перешли в каюту, где работал кондиционер. Вскоре снаружи послышались возбужденные голоса и странные крякающие звуки.
– Черт бы их побрал! – с досадой сказал Алекс, поднимаясь из-за стола.
– Кто там? – спросил я.
– Еще не знаю, – сказал он. – Но это явно не оркестр под управлением фон Караяна.
Мы вышли на палубу. Рядом с яхтой покачивался на волнах катер береговой охраны. Два типа в форменной одежде скандалили с матросами.
– Вы бросили якорь в неположенном месте! Мешаете заходящим в марину[5] судам! Либо выходите на открытую воду, либо идите на стоянку! Срочно снимайтесь!
– Так ведь штиль! – крикнул в ответ Алекс.
Полицейские переглянулись и заржали.
– Какой штиль! Чем вы там занимались? Вы все проспали! Дует восточный, пять метров в секунду! Так что давайте, сваливайте! Или штраф пятьсот евро!
Похоже, волшебное утро закончилось. Алекс предложил мне остаться на яхте. Он собирался вернуться на стоянку в Старом городе и мог бы подбросить до берега. Я отказался. Не хотелось идти через всю Ниццу в одних мокрых плавках. Мы договорились вместе пообедать в «Ротонде», отметить его первый самостоятельный выход в море. После чего я, гордо проигнорировав трап, «ласточкой» прыгнул в легкую волну.
Обратный путь я проделал на одном дыхании и нисколько не устал. Зато нагулял волчий аппетит. Я провел некоторое время в отеле, приводя себя в порядок, но завтракать решил в городе – так сказать, ближе к народу. Выбрал крохотное уютное кафе на улице Маршала Жоффре, где съел порцию эльзасских блинов с вишней и выпил большую чашку капучино. Пешком прогулялся до площади Массена, по дороге сделал еще один звонок на заветный парижский номер и опять услышал, что хозяев нет дома.
Ветер тем временем поутих, люди толпами повалили на Английскую набережную. Я двигался в общем расслабленном ритме, словно танцуя сальсу. Меня посещали необычные мысли. Мне никуда не нужно было спешить. Я мог поехать в казино в Монте-Карло или посидеть перед матиссовским «Натюрмортом с гранатом» в музее на холме Симез. Мог отправиться в клуб, какой-нибудь «Гранд Эскуриаль», или прогуляться по улочкам, описанным у Ромена Гари в его «Обещании на рассвете». Мог вообще никуда не идти. Просто присесть на скамейку в одной из романтических аллей в садах Альбера I и радоваться жизни. Что я и сделал, рассматривая группу немолодых французов, играющих неподалеку в шары. По сути, я отдыхал. Иван так и сказал:
– Если твой вариант задействован не будет, засчитаем тебе эти две недели как отпуск!
– А в счет оплаты отеля удержите годовую зарплату? – не преминул спросить я.
Но он только отмахнулся.
– Брось свои штучки, не доводи все до абсурда!
Как будто отпуск под дамокловым мечом выброски на «холод», не есть сам по себе абсурд! Все равно что сказать: спи, Дмитрий, расслабляйся, но помни: в любой момент мы можем приказать тебе прыгнуть с десяти тысяч метров и вступить в бой с «черными леопардами». А пока отдыхай и ни о чем не думай! Или уложить в постель с очаровательной девушкой и приставить к затылку пистолет: оттянись в свое удовольствие и не волнуйся – может, я и не выстрелю…
Я бы еще долго моделировал картины злодейского отношения руководства к моей хрупкой и чувствительной натуре, но, к счастью, отвлекся. Мимо, еле передвигая ноги, прошел высокий, высохший, и согнутый, как удочка, француз очень пожилого возраста. За ним на трехметровом поводке брела, обнюхивая окрестные кустики, аккуратно подстриженная и расчесанная болонка, которая выглядела более ухоженной, чем ее хозяин. Из этого можно было сделать вывод, что никакой он не хозяин, а хозяйский слуга, нанятый специально для выгуливания домашней любимицы. Рядом с болонкой терлась грязная и лохматая дворняжка: забегала то с одной, то с другой стороны, обнюхивала, заискивающе поскуливала. Похоже, она завидовала товарке. Хотя была совершенно свободной, а та находилась на поводке, пускай и длинном… Да и сама болонка, судя по высокомерному безразличию, считала, что хорошая еда, слуги, парикмахеры и визажисты вполне оправдывают поводок, тем более почти не ограничивающий свободу… Ну все как у людей!
Наблюдая за объектами моих философских рассуждений, я даже голову повернул вслед так, что чуть не вывихнул шею.
– Вы не подскажете, мы попадем так к Замковой горе? – раздался сзади женский голос.
Это был очень плохой французский, сперва я даже подумал, что ко мне обратились на старинном прованском диалекте, на котором общались герои средневековых рыцарских романов.
Обернулся – медленно и степенно, насколько позволяли доспехи. И сразу перескочил из Средневековья в другую эпоху. Передо мной стояли две молодые девушки приятной наружности, причем одна из них явно была актрисой из этого, как его… «Города грехов». Забыл имя. Симпатичная такая – Кэти Холмс, что ли?
– Вам нужно спуститься к набережной Соединенных Штатов и повернуть в Старый город, – сказал я. – Вы заблудились?
– Блин, ну ты корова. Я ж говорила тебе, что не туда идем, – полушепотом сказала по-русски «Кэти Холмс» и дернула подругу за короткий рукав платья.
– Если вы не против, я мог бы проводить вас, – предложил я. – Мне по дороге – я как раз собирался на яхтенную стоянку.
– У вас есть яхта?
Глаза девушек заинтересованно округлились.
– Конечно! Не плавать же нам с вами по этому чудесному морю на ржавом прогулочном катере, верно?
Я обворожительно улыбнулся.
Ох, понты, понты… Но действуют, заразы! Бьюсь об заклад, и сейчас подействуют…
Они посмотрели друг на друга, потом на меня. Это было еще не вожделение, нет. Но времени впереди у нас предостаточно…
– Мы согласны! – за обеих отвечает блондинка.
– Ну и отлично! Кстати, вы где остановились?
– В «Оазисе», – отвечает брюнетка. – Слышали?
– О да, конечно! – галантно закатывает глаза немец. Может, он и вправду что-то слышал про какой-то оазис. Но я не встречал этого названия в списках пяти– и четырехзвездочных отелей. Да и в списках 3*L не встречал, хотя просматривал их, мягко говоря, не очень внимательно.
– Ну еще бы, там даже останавливались Чехов и Ленин, – довольно сообщает блондинка.
– Надеюсь, не вместе? – ужасается Зигфрид Майер.
Девушки растерянно переглядываются.
– Там не написано…
– Ладно, милые дамы, разберемся, – успокаиваю их я.
Глава 2
Мощь ракетного щита
25 июля 2011 г.
Ужурский полк РВСН
Сверху бескрайний лес выглядел холодным, дремучим и совершенно диким. Все впечатления, кроме последнего, соответствовали действительности. Потому что на самом деле в густых хвойных зарослях находилась тщательно замаскированная часть Ракетных войск стратегического назначения.
Личный вертолет Министра обороны, комфортабельный, отделанный красным деревом, со спальным местом и туалетом, распугивая ревом двигателя многочисленных кабанов и медведей, на которых иногда охотился озверевший от подземных дежурств офицерский состав, приземлился на большой поляне, которую накануне специально расширили, срубив и выкорчевав несколько десятков огромных елей. Надсадный рев смолк, только винт некоторое время крутился со слабеющим свистом, пока не замер в полной неподвижности, печально опустив концы лопастей. И тут же вокруг материализовались военные: два генерала, с десяток полковников и даже несколько майоров, которые выполняли роль сержантов, находящихся на подхвате при встрече высоких гостей, прибывших на ответственное мероприятие. По трапу медленно спустился сам Министр, потом его заместитель, начальник ГРУ, командующий РВСН и сопровождающая мелочь.
Участие Президента в этот раз не планировалось. Фух! – и то хорошо, ответственности меньше. Контрольный пуск многоцелевой межконтинентальной ракеты тяжелого класса 15А18М принимал Министр обороны Севрюгин. Но он понимал: если опять сорвется, то придется ответить и за «Молнию», и за «Воеводу» – так неофициально называли 15А18М. И присутствует Президент или нет, дела не изменит: все равно он сразу узнает все подробности провала, да еще с красочными деталями… Начальник разведки сообщит по должности, да и другие в стороне не останутся – стуканут не по службе, а по душе… Вон тут сколько толстомясых доносчиков с генеральскими погонами! Севрюгин и сам не отличался стройностью фигуры и изможденностью лица, но генералов не любил. Может, оттого, что сам оставался гражданским человеком, а потому был лишен красивого мундира и шитых золотом звезд. А может, потому, что и генералы его не любили.
Поляну окружали мрачные огромные ели, между которыми кое-где еще лежал жесткий, ноздреватый снег. Небрежно поздоровавшись за руку с главными начальниками: командующим округом генерал-лейтенантом Осиповым и командиром дивизии РВСН генерал-майором Подбельским, Севрюгин едва заметно кивнул командиру части, взмахом руки прервал его доклад и, не обращая внимания на остальных, направился к перекрытой маскировочной сетью просеке, где ожидал заново выкрашенный и вычищенный армейский «УАЗ» с двумя потрепанными «пазиками».
– Попристойней ничего не было для министра? – бросил он, недовольно сморщившись. – Или вам высокие гости каждую неделю надоедают? Замучали уже?!
Севрюгин специально проверил и хорошо знал, что ни один министр обороны здесь не бывал и его заместители – тоже. Да и начальники более мелкого уровня нечасто наведывались в эту глухомань. Тем оправданнее ему казалось собственное возмущение.
– Неужели не нашлось приличного автобуса? Не говорю – «Мерседес», хотя бы «Икарус» вшивенький приготовил!
Вопрос был безадресным, и, хотя отвечать в таком случае следовало старшему начальнику принимающей стороны, ни Осипов, ни Подбельский отвечать не стали, наоборот – вопрошающе строго уставились на командира части.
– Так сюда ничего не привезешь, товарищ Министр, – виновато ответил подполковник Тарасенко. – Тем более такую громаду. Лес ведь кругом…
– А как же вы ракеты доставляете? – раздраженно спросил Севрюгин.
Военные говорят: «Изделия». Ракетчики используют сленговый термин «Карандаши». «Ракеты» – чисто гражданский термин, в войсках им не пользуются. Но ведь Министр тоже был гражданским. За это его и не любили генералы. Хотя далеко не только за это.
– Так это когда было… Двадцать лет прошло, дороги сгладились, просеки заросли…
– А «Ка-226», летающий кран, зачем?! – вмешался Подбельский. – Инициативы у тебя нет, Тарасенко, вот что!
– Да где ж его взять, такой кран, товарищ генерал-майор, – уныло проговорил Тарасенко.
– Сообщили бы мне, я бы вопрос закрыл, – барственно прогудел Осипов и улыбнулся министру.
Компетенция командующего округом не распространялась на полки РВСН, никакого толку от обращения к нему не было бы. Да и здесь ему было нечего делать, разве что лишний раз «засветиться» перед Севрюгиным. Все это хорошо знали и понимали, кроме гражданского Министра, который одобрительно кивнул:
– Вот именно! Все от инициативы зависит!
И брезгливо полез в «УАЗ». Остальные начальники расселись по автобусам, а мелюзга пошла пешком.
До «точки» ехать метров пятьсот. Но кажется – пять километров. «УАЗ» подпрыгивал на стыках бетонных плит, взбивая внутренности пассажиров, как коктейль в шейкере. Севрюгина подбрасывало и мотало на продавленном сиденье. Он был мрачнее тучи. Какого черта делать Министру обороны в этом медвежьем углу? Правда, пуск предстоит важный… Дело в том, что «Воеводы» стоят на боевом дежурстве уже двадцать лет, ровно столько, насколько рассчитан их ресурс. И сейчас подлежат плановой замене. Но планы есть, а новых ракет нет. Значит, что? Покаяться, посыпать голову пеплом и подать в отставку? Хрен вам, слава Богу, не в Америке живем, а в стране победившего счастья! Значит, надо продлить ресурс! Провести контрольный запуск: если один «Воевода» полетит, значит, и другие полетят! Тогда составят акты продления на все ракеты, и порядок – пусть стоят еще лет пять или десять… А там видно будет, тем более что через десять лет расхлебывать ситуацию станут уже другие… Но сейчас надо Министру показать личную заинтересованность в успехе, продемонстрировать, что всей душой болеет за дело, даже не убоялся лететь к черту на рога, не щадя немалого живота своего… Конечно, при других обстоятельствах так бы и остался он в Арбатском округе, в своем кабинете: получил отчет из этого долбаного леса, доложил Верховному Главнокомандующему – и поехал на дачу… Если бы не обосрались с «Молнией»! А вдруг и сейчас обосрутся? Тогда Президент вспомнит про невыполненный гособоронзаказ, про хвалебные отчеты, которые хороши всем, кроме одного: ими Америку не достанешь; даже постращает – дескать, в былые времена за такое разгильдяйство расстреливали! Ну сейчас-то обходятся без крайностей и ошибки легко прощают, но должность потерять все равно можно… Никак, ну никак нельзя обосраться!
Подъехали к наружному КП, спустились в бункер из бетона и стали, Министра усадили перед большим монитором, на котором, кроме леса, ничего и не видно, старших начальников посадили рядом, средние выстроились за их спинами. Тарасенко занял место за пультом связи. Безмолвный майор поставил Севрюгину тонкий стакан с крепким чаем в мельхиоровом подстаканнике и с такой же ложечкой. Здесь это выглядело, как в Москве раритетная чашечка из прозрачного фарфора династии Минь. Но Министр такой изысканности не оценил, хотя чай пригубил с удовольствием.
– Где ваша ракета? Где экипаж? Ну, который ее запускать будет? – спросил Севрюгин.
– Пусковой расчет на глубине двадцати метров, изделие в ШПУ[6], шахта замаскирована, – обстоятельно доложил подполковник Тарасенко, чувствуя, что еще до пуска набрал отрицательные очки, и пытаясь реабилитироваться. Ясное дело, что неведомый летающий кран он добыть не мог – не тот уровень компетенции. Одно дело – к приезду начальства приказать солдатикам пожухлую траву зеленой краской покрасить, медвежатинки раздобыть или спирт на ягодах настоять, а совсем другое – о каких-то летающих кранах договариваться да автобус покупать… С кем договариваться? С медведями? На какие деньги покупать? Сохатый не принесет… Здесь на триста километров в округе он и есть самый главный начальник, крутится как может, еле сводит концы с концами. Это не министерство на Арбате, куда тянут и живым, и мертвым… Жена с дочерью давно уехала в Саратов к маме, сам он дичает с каждым годом от одиночества и тоски, с трудом удерживаясь от увлечения универсальным русским транквилизатором… Но высоких гостей такие нюансы не интересуют.
– Командира расчета предупредить о государственной важности запуска!
– Есть, товарищ Министр! Передадим по трансляции.
– И предупредите о персональной ответственности! И я вас всех предупреждаю! Обосретесь – без погон останетесь!
В бункере наступила напряженная тишина. Все знали об оргвыводах после неудачи с «Молнией», когда должность потерял даже командир крейсера наблюдения.
– Вы лично проверили готовность запуска? – обратился Севрюгин к сидящему по правую руку от него генерал-лейтенанту Лысакову, командующему Ракетными войсками стратегического назначения.
– Так точно, товарищ Министр, все цепочки «прозвонили», все блоки протестировали, – осторожно ответил Лысаков. – Учебно-боевые пуски тяжелых ракет этого класса проводятся периодически, дело как бы обычное… Из ста пятидесяти девяти пусков только четыре неудачных.
– Нам и одного хватит, чтобы голову оторвали!
– Уже много лет пускали без происшествий…
– Сколько это – «много»? Пятьдесят лет? Тридцать? Пять?!
Лысаков обернулся, бросил вопросительный взгляд на командира части.
– Последняя нештатная ситуация была в 1991 году! – отрапортовал Тарасенко.
Министр недовольно поморщился. После язвительного замечания, отпущенного Президентом во время испытаний «Молнии», он стал весьма болезненно реагировать на слова «штатный» и «нештатный». В окружении Севрюгина об этом все знали и старались употреблять другие выражения – «удачный» и «неудачный», например. Тарасенко об этом, на свою беду, не знал.
– Какая еще ситуация?! – взорвался Министр. – Докладывайте, как положено!
– Неисправность электросхемы в пусковом блоке! – четко отчеканил побледневший Тарасенко. Он уже предчувствовал, кто станет козлом отпущения в случае чего…
– И что?
– Изделие вышло из ШПУ, упало обратно в шахту и взорвалось! Жертв среди личного состава нет!
– Девятнадцать лет назад, товарищ Министр, – уточнил зачем-то командующий войсками.
– Молодец, считать умеешь! По крайней мере до двадцати.
Министр уже выпустил пар и нагнал страху на подчиненных. То есть сделал все, что мог. И потому успокоился.
– Кто старший подземной смены? – уже мягче спросил он.
– Капитан Сероштан, товарищ Министр! – отрапортовал командир части.
– Передай ему, что за успешный запуск сразу получит майора! Немедленно получит! И ты получишь полковника! Прямо сегодня!
Окрыленный Тарасенко передал. И про особую важность пуска, и про майорское звание.
– Служу России! – раздался из динамика молодой голос. – Регламентная проверка аппаратуры произведена. Системы к пуску готовы. Разрешите начать стартовый отсчет?
– Отсчет разрешаю, – сказал Севрюгин, хотя отдавать команду должен был, при все своей малозначительности подполковник Тарасенко: именно он командир части, именно он отвечает за все, и присутствие больших чинов ничего не меняет!
Внезапно Министр добавил:
– Желаю вам попасть в кал!
Стало тихо – и в бункере, и в эфире. Офицеры с каменными лицами смотрели перед собой, стараясь не переглядываться. Лысаков закусил губу и намертво сжал челюсти. Сидящий рядом командир дивизии РВСН генерал Подбельский резко покраснел и закашлялся в кулак. Очевидно, он опасался, что эти действия будут расценены как некий дерзкий демарш, выпад против самого Министра или проявление несогласия с ним, потому что одновременно он сдавленно повторял:
– Простите, виноват… Бронхит проклятый…
Чтобы было видно: это не выпад, не дерзость и не демарш, а обычный кашель, который с каждым может приключиться.
Но напряжение все равно сгущалось.
Единственным позитивным результатом неудачного пуска в Баренцевом море стал обогащенный некоторыми сленговыми словечками лексикон Министра обороны. «Попасть в кол» на языке ракетчиков – значит точно поразить цель. Почему пристойный кол претерпел такую ужасную трансформацию, наверное, не смог бы объяснить и сам Министр. Мол, оговорился, – и все! Хотя любой психоаналитик связал бы эту оговорку с термином, которым Севрюгин обозначал провал контрольного пуска. Впрочем, сам виновник оговорки быстро поправился.
– То есть, конечно, в кол! Желаю попасть в кол! Кол, поняли!
Но и исправленное пожелание Министра прозвучало как-то двусмысленно. Может быть, из-за угрожающего тона. Все присутствующие вдруг вспомнили, что «кол» – это самая низшая оценка в школе. Припомнились и зловещие фразы: «Посадить на кол», «Вбить в брюхо осиновый кол»…
В общем, ничего хорошего в этом пожелании не просматривалось, поэтому все молчали. Только невидимый капитан Сероштан не мог отмалчиваться, ибо ему, в отличие от всех остальных, надо было поднимать «карандаш». Или, на сленге ракетчиков, «стрелять».
– Спасибо, товарищ Министр. Есть! – раздался из динамика напряженный молодой голос.
Разлапистая сосна на мониторе дрогнула и медленно отъехала в сторону, вместе с толстой крышкой, открывающей черный зев шахты глубиной с пятнадцатиэтажный дом.
– Десять… Девять…
Отсчет начался. В бункере стало жарко, несмотря на включенный кондиционер. Наверное, от излучаемой генералами и офицерами тревожной энергии. Генерал Подбельский мучительно вздрагивал, издавая глухие бухающие звуки, словно бил в огромный барабан. Но уже не извинялся – не до того! Сейчас ни от кого ничего не зависело – ни от Министра, ни от Лысакова, ни от Тарасенко, ни от сидящего за пультом в тесной подземной каморке капитана Сероштана. Все зависело от десятков тысяч деталей, реле, конденсаторов, резисторов и транзисторов, от километров проводов, от миллиона контактов, которые пропаивались в нереально далеком 1989 году. Короче, все находилось в руках Господа Бога. Все остальные были в происходящем грандиозном действе только статистами.
Ужурский полк РВСН
Сверху бескрайний лес выглядел холодным, дремучим и совершенно диким. Все впечатления, кроме последнего, соответствовали действительности. Потому что на самом деле в густых хвойных зарослях находилась тщательно замаскированная часть Ракетных войск стратегического назначения.
Личный вертолет Министра обороны, комфортабельный, отделанный красным деревом, со спальным местом и туалетом, распугивая ревом двигателя многочисленных кабанов и медведей, на которых иногда охотился озверевший от подземных дежурств офицерский состав, приземлился на большой поляне, которую накануне специально расширили, срубив и выкорчевав несколько десятков огромных елей. Надсадный рев смолк, только винт некоторое время крутился со слабеющим свистом, пока не замер в полной неподвижности, печально опустив концы лопастей. И тут же вокруг материализовались военные: два генерала, с десяток полковников и даже несколько майоров, которые выполняли роль сержантов, находящихся на подхвате при встрече высоких гостей, прибывших на ответственное мероприятие. По трапу медленно спустился сам Министр, потом его заместитель, начальник ГРУ, командующий РВСН и сопровождающая мелочь.
Участие Президента в этот раз не планировалось. Фух! – и то хорошо, ответственности меньше. Контрольный пуск многоцелевой межконтинентальной ракеты тяжелого класса 15А18М принимал Министр обороны Севрюгин. Но он понимал: если опять сорвется, то придется ответить и за «Молнию», и за «Воеводу» – так неофициально называли 15А18М. И присутствует Президент или нет, дела не изменит: все равно он сразу узнает все подробности провала, да еще с красочными деталями… Начальник разведки сообщит по должности, да и другие в стороне не останутся – стуканут не по службе, а по душе… Вон тут сколько толстомясых доносчиков с генеральскими погонами! Севрюгин и сам не отличался стройностью фигуры и изможденностью лица, но генералов не любил. Может, оттого, что сам оставался гражданским человеком, а потому был лишен красивого мундира и шитых золотом звезд. А может, потому, что и генералы его не любили.
Поляну окружали мрачные огромные ели, между которыми кое-где еще лежал жесткий, ноздреватый снег. Небрежно поздоровавшись за руку с главными начальниками: командующим округом генерал-лейтенантом Осиповым и командиром дивизии РВСН генерал-майором Подбельским, Севрюгин едва заметно кивнул командиру части, взмахом руки прервал его доклад и, не обращая внимания на остальных, направился к перекрытой маскировочной сетью просеке, где ожидал заново выкрашенный и вычищенный армейский «УАЗ» с двумя потрепанными «пазиками».
– Попристойней ничего не было для министра? – бросил он, недовольно сморщившись. – Или вам высокие гости каждую неделю надоедают? Замучали уже?!
Севрюгин специально проверил и хорошо знал, что ни один министр обороны здесь не бывал и его заместители – тоже. Да и начальники более мелкого уровня нечасто наведывались в эту глухомань. Тем оправданнее ему казалось собственное возмущение.
– Неужели не нашлось приличного автобуса? Не говорю – «Мерседес», хотя бы «Икарус» вшивенький приготовил!
Вопрос был безадресным, и, хотя отвечать в таком случае следовало старшему начальнику принимающей стороны, ни Осипов, ни Подбельский отвечать не стали, наоборот – вопрошающе строго уставились на командира части.
– Так сюда ничего не привезешь, товарищ Министр, – виновато ответил подполковник Тарасенко. – Тем более такую громаду. Лес ведь кругом…
– А как же вы ракеты доставляете? – раздраженно спросил Севрюгин.
Военные говорят: «Изделия». Ракетчики используют сленговый термин «Карандаши». «Ракеты» – чисто гражданский термин, в войсках им не пользуются. Но ведь Министр тоже был гражданским. За это его и не любили генералы. Хотя далеко не только за это.
– Так это когда было… Двадцать лет прошло, дороги сгладились, просеки заросли…
– А «Ка-226», летающий кран, зачем?! – вмешался Подбельский. – Инициативы у тебя нет, Тарасенко, вот что!
– Да где ж его взять, такой кран, товарищ генерал-майор, – уныло проговорил Тарасенко.
– Сообщили бы мне, я бы вопрос закрыл, – барственно прогудел Осипов и улыбнулся министру.
Компетенция командующего округом не распространялась на полки РВСН, никакого толку от обращения к нему не было бы. Да и здесь ему было нечего делать, разве что лишний раз «засветиться» перед Севрюгиным. Все это хорошо знали и понимали, кроме гражданского Министра, который одобрительно кивнул:
– Вот именно! Все от инициативы зависит!
И брезгливо полез в «УАЗ». Остальные начальники расселись по автобусам, а мелюзга пошла пешком.
До «точки» ехать метров пятьсот. Но кажется – пять километров. «УАЗ» подпрыгивал на стыках бетонных плит, взбивая внутренности пассажиров, как коктейль в шейкере. Севрюгина подбрасывало и мотало на продавленном сиденье. Он был мрачнее тучи. Какого черта делать Министру обороны в этом медвежьем углу? Правда, пуск предстоит важный… Дело в том, что «Воеводы» стоят на боевом дежурстве уже двадцать лет, ровно столько, насколько рассчитан их ресурс. И сейчас подлежат плановой замене. Но планы есть, а новых ракет нет. Значит, что? Покаяться, посыпать голову пеплом и подать в отставку? Хрен вам, слава Богу, не в Америке живем, а в стране победившего счастья! Значит, надо продлить ресурс! Провести контрольный запуск: если один «Воевода» полетит, значит, и другие полетят! Тогда составят акты продления на все ракеты, и порядок – пусть стоят еще лет пять или десять… А там видно будет, тем более что через десять лет расхлебывать ситуацию станут уже другие… Но сейчас надо Министру показать личную заинтересованность в успехе, продемонстрировать, что всей душой болеет за дело, даже не убоялся лететь к черту на рога, не щадя немалого живота своего… Конечно, при других обстоятельствах так бы и остался он в Арбатском округе, в своем кабинете: получил отчет из этого долбаного леса, доложил Верховному Главнокомандующему – и поехал на дачу… Если бы не обосрались с «Молнией»! А вдруг и сейчас обосрутся? Тогда Президент вспомнит про невыполненный гособоронзаказ, про хвалебные отчеты, которые хороши всем, кроме одного: ими Америку не достанешь; даже постращает – дескать, в былые времена за такое разгильдяйство расстреливали! Ну сейчас-то обходятся без крайностей и ошибки легко прощают, но должность потерять все равно можно… Никак, ну никак нельзя обосраться!
Подъехали к наружному КП, спустились в бункер из бетона и стали, Министра усадили перед большим монитором, на котором, кроме леса, ничего и не видно, старших начальников посадили рядом, средние выстроились за их спинами. Тарасенко занял место за пультом связи. Безмолвный майор поставил Севрюгину тонкий стакан с крепким чаем в мельхиоровом подстаканнике и с такой же ложечкой. Здесь это выглядело, как в Москве раритетная чашечка из прозрачного фарфора династии Минь. Но Министр такой изысканности не оценил, хотя чай пригубил с удовольствием.
– Где ваша ракета? Где экипаж? Ну, который ее запускать будет? – спросил Севрюгин.
– Пусковой расчет на глубине двадцати метров, изделие в ШПУ[6], шахта замаскирована, – обстоятельно доложил подполковник Тарасенко, чувствуя, что еще до пуска набрал отрицательные очки, и пытаясь реабилитироваться. Ясное дело, что неведомый летающий кран он добыть не мог – не тот уровень компетенции. Одно дело – к приезду начальства приказать солдатикам пожухлую траву зеленой краской покрасить, медвежатинки раздобыть или спирт на ягодах настоять, а совсем другое – о каких-то летающих кранах договариваться да автобус покупать… С кем договариваться? С медведями? На какие деньги покупать? Сохатый не принесет… Здесь на триста километров в округе он и есть самый главный начальник, крутится как может, еле сводит концы с концами. Это не министерство на Арбате, куда тянут и живым, и мертвым… Жена с дочерью давно уехала в Саратов к маме, сам он дичает с каждым годом от одиночества и тоски, с трудом удерживаясь от увлечения универсальным русским транквилизатором… Но высоких гостей такие нюансы не интересуют.
– Командира расчета предупредить о государственной важности запуска!
– Есть, товарищ Министр! Передадим по трансляции.
– И предупредите о персональной ответственности! И я вас всех предупреждаю! Обосретесь – без погон останетесь!
В бункере наступила напряженная тишина. Все знали об оргвыводах после неудачи с «Молнией», когда должность потерял даже командир крейсера наблюдения.
– Вы лично проверили готовность запуска? – обратился Севрюгин к сидящему по правую руку от него генерал-лейтенанту Лысакову, командующему Ракетными войсками стратегического назначения.
– Так точно, товарищ Министр, все цепочки «прозвонили», все блоки протестировали, – осторожно ответил Лысаков. – Учебно-боевые пуски тяжелых ракет этого класса проводятся периодически, дело как бы обычное… Из ста пятидесяти девяти пусков только четыре неудачных.
– Нам и одного хватит, чтобы голову оторвали!
– Уже много лет пускали без происшествий…
– Сколько это – «много»? Пятьдесят лет? Тридцать? Пять?!
Лысаков обернулся, бросил вопросительный взгляд на командира части.
– Последняя нештатная ситуация была в 1991 году! – отрапортовал Тарасенко.
Министр недовольно поморщился. После язвительного замечания, отпущенного Президентом во время испытаний «Молнии», он стал весьма болезненно реагировать на слова «штатный» и «нештатный». В окружении Севрюгина об этом все знали и старались употреблять другие выражения – «удачный» и «неудачный», например. Тарасенко об этом, на свою беду, не знал.
– Какая еще ситуация?! – взорвался Министр. – Докладывайте, как положено!
– Неисправность электросхемы в пусковом блоке! – четко отчеканил побледневший Тарасенко. Он уже предчувствовал, кто станет козлом отпущения в случае чего…
– И что?
– Изделие вышло из ШПУ, упало обратно в шахту и взорвалось! Жертв среди личного состава нет!
– Девятнадцать лет назад, товарищ Министр, – уточнил зачем-то командующий войсками.
– Молодец, считать умеешь! По крайней мере до двадцати.
Министр уже выпустил пар и нагнал страху на подчиненных. То есть сделал все, что мог. И потому успокоился.
– Кто старший подземной смены? – уже мягче спросил он.
– Капитан Сероштан, товарищ Министр! – отрапортовал командир части.
– Передай ему, что за успешный запуск сразу получит майора! Немедленно получит! И ты получишь полковника! Прямо сегодня!
Окрыленный Тарасенко передал. И про особую важность пуска, и про майорское звание.
– Служу России! – раздался из динамика молодой голос. – Регламентная проверка аппаратуры произведена. Системы к пуску готовы. Разрешите начать стартовый отсчет?
– Отсчет разрешаю, – сказал Севрюгин, хотя отдавать команду должен был, при все своей малозначительности подполковник Тарасенко: именно он командир части, именно он отвечает за все, и присутствие больших чинов ничего не меняет!
Внезапно Министр добавил:
– Желаю вам попасть в кал!
Стало тихо – и в бункере, и в эфире. Офицеры с каменными лицами смотрели перед собой, стараясь не переглядываться. Лысаков закусил губу и намертво сжал челюсти. Сидящий рядом командир дивизии РВСН генерал Подбельский резко покраснел и закашлялся в кулак. Очевидно, он опасался, что эти действия будут расценены как некий дерзкий демарш, выпад против самого Министра или проявление несогласия с ним, потому что одновременно он сдавленно повторял:
– Простите, виноват… Бронхит проклятый…
Чтобы было видно: это не выпад, не дерзость и не демарш, а обычный кашель, который с каждым может приключиться.
Но напряжение все равно сгущалось.
Единственным позитивным результатом неудачного пуска в Баренцевом море стал обогащенный некоторыми сленговыми словечками лексикон Министра обороны. «Попасть в кол» на языке ракетчиков – значит точно поразить цель. Почему пристойный кол претерпел такую ужасную трансформацию, наверное, не смог бы объяснить и сам Министр. Мол, оговорился, – и все! Хотя любой психоаналитик связал бы эту оговорку с термином, которым Севрюгин обозначал провал контрольного пуска. Впрочем, сам виновник оговорки быстро поправился.
– То есть, конечно, в кол! Желаю попасть в кол! Кол, поняли!
Но и исправленное пожелание Министра прозвучало как-то двусмысленно. Может быть, из-за угрожающего тона. Все присутствующие вдруг вспомнили, что «кол» – это самая низшая оценка в школе. Припомнились и зловещие фразы: «Посадить на кол», «Вбить в брюхо осиновый кол»…
В общем, ничего хорошего в этом пожелании не просматривалось, поэтому все молчали. Только невидимый капитан Сероштан не мог отмалчиваться, ибо ему, в отличие от всех остальных, надо было поднимать «карандаш». Или, на сленге ракетчиков, «стрелять».
– Спасибо, товарищ Министр. Есть! – раздался из динамика напряженный молодой голос.
Разлапистая сосна на мониторе дрогнула и медленно отъехала в сторону, вместе с толстой крышкой, открывающей черный зев шахты глубиной с пятнадцатиэтажный дом.
– Десять… Девять…
Отсчет начался. В бункере стало жарко, несмотря на включенный кондиционер. Наверное, от излучаемой генералами и офицерами тревожной энергии. Генерал Подбельский мучительно вздрагивал, издавая глухие бухающие звуки, словно бил в огромный барабан. Но уже не извинялся – не до того! Сейчас ни от кого ничего не зависело – ни от Министра, ни от Лысакова, ни от Тарасенко, ни от сидящего за пультом в тесной подземной каморке капитана Сероштана. Все зависело от десятков тысяч деталей, реле, конденсаторов, резисторов и транзисторов, от километров проводов, от миллиона контактов, которые пропаивались в нереально далеком 1989 году. Короче, все находилось в руках Господа Бога. Все остальные были в происходящем грандиозном действе только статистами.