Страница:
Алена прислонилась к стене и расстегнула шубку. В самом деле, ей стало жарко. Ведь получалось что? Что некуда, ну просто физически некуда этому блондину, Максиму или не Максиму, было деться, кроме как войти в «Travel везде». Но Алла открыла дверь своим ключом… Значит, у блондина тоже был ключ. Бог ты мой, да куда он делся там, в офисе, где все на виду?!
Стоп… а если он прятался в шкафу? В одежном шкафу около двери? И когда Алена ушла, выбрался оттуда и напал на Аллу?!
Алена распахнула дверь, и первое, что увидела, – это спину Аллы. Девушка сидела за своим столиком и была совершенно поглощена телефонным разговором. Был включен компьютер, и Алла с невероятной скоростью открывала и закрывала сайты разных туркомпаний. Насколько поняла Алена, звонивший интересовался наличием и стоимостью путевок, куда – она не стала вслушиваться.
Алена снова окинула офис взглядом. Спрятаться здесь негде, точно. Вот разве что в шкаф у двери. Слева от него стоит узенькое кресло (на нем валяется Аленина сумка) и журнальный столик, заваленный опять же проспектами: наверное, для тех, кому придется ждать, пока тот или иной менеджер освободится. Ну что ж, наверное, при известном напряжении воображения все-таки можно представить, что и в этом ныне пустующем офисе бывает ужасная запарка, очередь и цейтнот.
Алена покосилась на спину Аллы и тихонько потянула на себя дверцу шкафа. Сейчас ка-ак заскрипит!
Нет, очевидно, дверка была хорошо смазана и открылась бесшумно. На плечиках висела стильная шубка Аллы, внизу стояли ее сапожки. Она уже успела переобуться. Все это смотрелось весьма сиротливо, потому что шкаф оказался просторный и пустой. А это что? Этикетка… Алена цапнула ее, воровато оглянулась на Аллу (ничего не замечает), прочитала: «Носки мужские. Изготовлено с применением нанотехнологий. Гарантировано отсутствие потливости, неприятных запахов, а значит, гарантирована уверенность в себе! Наши носки сделают вас неотразимым!» – и с трудом подавила ехидное хихиканье. Боже, ну на что только не идут эти рекламщики-пиарщики! Алена машинально сунула бумажку в карман (все же она была Дева по знаку Зодиака, а значит, беспорядок терпеть не могла) и снова всмотрелась в глубины шкафа. Его заднюю стенку прикрывала какая-то убогонькая шторка. Алена протянула руку, чтобы ее сдвинуть, но не дотянулась. Тогда, воровато оглянувшись на Аллу, влезла внутрь, вспомнив свою очередную любимую книжку, превратившуюся потом в любимый фильм под названием «Лев, Колдунья и Платяной Шкаф».
Ага, никакая это не шторка. Задней стенки у шкафа вообще не обнаружилось, он был придвинут к стене, прямо к обоям. Обои были смешные, с выцветшими цветами, напоминающими капусту. Их-то Алена и приняла за шторку.
И вдруг…
Алену вдруг сильно встряхнуло, голова мигом стала тяжеленной, Алена потеряла равновесие, упала на стенку… та поддалась под ее весом, и вообще, оказалась не твердой и крепкой, а мягкой, колючей, пахнущей сеном… что за ерунда такая?!
И это было ее последней мыслью.
Алена огляделась по сторонам и обнаружила себя сидящей на полу какого-то просторного сарая. Вместо пола здесь была утоптанная земля, усыпанная сухим сеном. Пение раздавалось где-то над головой. Ага, понятно, вон из того узенького окошечка, прорубленного в стене.
Алена кое-как поднялась и придвинулась к нему. Да так и замерла, изумленная!
Сверкало солнце, сверкал снег. Перед глазами открылся просторный вид на замерзшую реку. В очертаниях противоположного берега было что-то очень знакомое, где-то она уже видела слияние двух больших рек, стрелкой уходящее в единое общее русло… Но вспомнить не могла. На заснеженном высоченном берегу носились туда-сюда люди, одетые как-то очень странно: все в белом, и мужчины, и женщины, а поверх длинных одежд – белые шубы мехом наружу. Впрочем, одежды были не совсем белые, а как бы сероватые или желтоватые. Такого цвета бывает только что вытканное, но еще не выбеленное полотно. «Кажется, этот цвет называют суровым или диким», – вспомнила Алена, которая была барышней очень начитанной, в том смысле, что голова ее была набита обрывками самых разнообразных, может, и интересных, но в повседневной жизни абсолютно непригодных сведений. Очень странными были и головные уборы у людей. То есть молодые были все простоволосы, но и парни, и девушки (к слову, у всех девушек по спинам змеились редкостной красоты косы!) носили на головах венки из сухих цветов и сухой травы. Женщины постарше украсили себя красными, желтыми, синими, не побоимся этого слова, кичками.
«Может, народное гулянье… карнавал? – озадачилась Алена. – А вот и еще ряженые».
В самом деле – новая веселая толпа примчалась на берег. Это были парни, они тащили огромное колесо с семью спицами, в разные цвета окрашенными, а в центре колеса горел огромный пук соломы. У всех на плечах были козьи, коровьи, конские шкуры, на головах – головы этих животных. В середине плясал высокий парень в медвежьей шкуре, вместо лица – личина медвежья, да какая страшная! А вот и девушки прибежали, они принесли, передавая с рук на руки и нянча, соломенную куклу в разноцветных лоскутках и лентах. Весь снег был усыпан лепестками сухих цветов – неужели нарочно для этого дня сберегли их с лета?
– А как же, – послышался рядом с Аленой надтреснутый голос. – Небось зимой цветы не растут.
Неужели она не подумала о цветах, а нечаянно сказала это вслух?
Алена оглянулась – и растерянно моргнула, не обнаружив никого на уровне своих глаз. Посмотрела ниже – и увидела маленького – ей чуть выше пояса! – человечка в каких-то широченных штанах (их так и хотелось назвать портками) и такой же рубахе распояскою. У человечка была большая голова, вся в седых, распатланных космах, и косматая же борода. Несмотря на свой, мягко говоря, бомжеватый вид, он казался очень симпатичным. Было в нем что-то такое… уютное, до невозможности привлекательное, и Алена ну просто не могла не улыбнуться в ответ на его щербатую улыбку.
– Здрасьте, – растерянно пробормотала она. – А это что такое тут творится? Праздник, что ли? Карнавал?
– Праздник, а то! – согласился старичок. – Коли медведюшка в берлоге с боку на бок повернулся, солнце пошло на лето, а зима на мороз. Злой ледяной Карачун теперь начнет злобствовать – чует, что скоро Лада светлая придет, весну приведет. Мароссы-трескуны, прислужники его, станут по улицам бегать, в окошки стучать, в кулаки дуть, стужу надувать. А все без толку! Коляда народился. Весна грядет!
«Понятно, – кивнула сама себе Алена. – Фольклорный праздник… Но как я на него попала?! Я вроде бы в шкаф полезла… там, в «Travel везде»… А теперь я где? Где?! Что это за сарай? И вообще… И этот… дедуля… он кто?! Кто?!»
Вообще-то ответ уже мельтешил в ее взбаламученной голове, но поверить в такое было невозможно.
Не-воз-мож-но!
– Родимый, Сивушко, – проговорил в это время «дедуля», и Алена поразилась тому, как ласково звучал его надтреснутый голос. – Поди, поди, погляди, как честной люд веселится, Коляду призывает, Карачуна пугает.
Только сейчас Алена сообразила: то помещение, которое она называла сараем, было, пожалуй, конюшней. Все кругом было завалено сеном и пуками соломы, стояли кадки с зерном, за деревянными перегородками дышали, хрустели соломой кони. Пахло еще и навозом (теперь Алена узнала этот запах), и здоровым животным духом.
Тем временем старичок подвел к окну серого коня. Шкура его была вычищена, грива заплетена в косички, а спина заботливо прикрыта толстой попоной.
– Старый он, – сказал «дедуля», – старый Сивушка, а все же в холе. Знают же, что дедушка-соседушка его любит, вот и хозяева о нем пекутся. А как же, всякому охота с дворовушкой в мире жить, дружбу с ним водить!
Он умильно сморщился и смахнул слезинку.
Алена как уставилась на его ладошку, так не могла глаз отвести. Ладошка была мохнатая! И весь он, она только сейчас это разглядела, словно бы пухом порос…
«Дедушка-соседушка… дворовушка… Дворовой?! Тот самый, из славянской мифологии?!»
От такого открытия немудрено было испугаться (все же не каждый, ну не каждый, согласитесь, день выпадает нам встретиться с нечистой силою!), и Алена только собралась это сделать, как вдруг старик схватил ее за руку и прошептал:
– Тише, ой, тишенько! Слышишь? Идет кто-то. Небось девки – гадать, дворового вопрошать, богат ли будет жених, дороден ли, ласков ли. А что? Самое милое дело – дворовушку спросить! Аккурат в эти дни самые верные гаданья. Дуры-девки по ночам любят гадать… Но по ночам лучше из дому не ходить. Ведь об эту пору в метельных вихрях злые духи пляшут, а с ними ведьмы да колдуны. Иных и уплясывают до смерти. Был у нас один тут… первый парень на деревне! И где он? Связался со слугами Чернобога, да и заигрался в их черные игрища. Исчез! Нет его! Небось Карачун его хватил. Не одна красавица по нем слезы точит, ждет, а его, Первача, нет как нет…
– Первача? – удивилась Алена.
Мудрено не удивиться. Что за имя такое? Вроде бы первачом самогонка называется.
– Первача, – повторил дворовой. – Чему дивишься? Значит, сынок первым у тятьки с мамкой народился. Второй – ну, он будет Вторый, Вторуш либо Друган, другой, стало быть. Третий – Третьяк… – Он насторожился: – Охти мне, да ведь то не девки… ряженые парни. А им-то зачем сюда? Не задумали ли чего недоброго? Ох, чует мое сердце… А ну, голуба, прячься, да поскорей!
И он с неожиданной силой потащил Алену за собой, втолкнул в свободный денник, откуда недавно вывел Сивушку, и бесцеремонно запихал в наваленное горой сено. Пришлось присесть на корточки. Впрочем, своей мохнатенькой ладошкой дворовушка тут же проворно разгреб сено на уровне Алениных глаз, так что она отчетливо увидела, как в конюшню вошли двое: рыжий парень с простодушным веснушчатым лицом в длинной меховой безрукавке, а с ним другой – в волчьей шкуре и в волчьей маске.
– Ну что, Конопуха, не ждал, что я объявлюсь? – ухмыльнулся последний из-под маски. Голос его звучал глухо, но Алена ощутила, как вздрогнуло рядом с ней тщедушное тельце дворовушки. – Да… вы все меня небось похоронили, а я вот он.
– Где ж ты был, Первач? – без особого восторга в голосе поинтересовался Конопуха, которому необычайно шло это не то имя, не то прозвище. – Где шлялся?
– Где был, там меня уж нету! – лихо заявил Первач, и Алена сообразила, что перед ней тот самый парень, которого все, и в том числе дворовушка, считали пропавшим.
Что-то ей эта ситуация до боли напоминала…
– Баяли, тебя ведьмы закружили в своем хороводе да на Лысую гору повлекли, – растерянно сообщил Конопуха.
– Да я и сам кого хочешь увлеку, – продолжал веселиться Первач. – А Лысая гора… что ж, хорошее место!
– Тьфу, тьфу, тьфу! – заплевался Первач и через левое, и через правое плечо.
– Да будет тебе, нецый[1]! – хохотнул Первач. – Знаешь, сколько я там набрал чудодейной травы, которая мужскую силу умножает? Эх, деньжат огребу – сколько захочу.
– Ну, Дажьбог тебе в помощь, – натянуто проговорил Конопуха. – Только я пойду, пожалуй, а то там девки небось меня обыскались.
– Да брось, – пренебрежительно протянул Первач. – Кому ты шибко нужен? Вот по мне девки слезы льют, знаю, да что мне они и их слезы? Золото, золото – вот все, чего я хочу. Слышь, Конопуха… Гони монеты, кои задолжал. Гони, сказано!
– Ка…кие монеты? – нерешительно пробормотал Конопуха.
– Да ты чего какаешь-то? – Голос Первача сделался строже. – Какие, ишь! Будто не знаешь! Деньги тебе Путята отдал? За те портки, в кои я траву зачарованную вплел? Знаю, что пока он те портки носит – невстанихи не ведает. У него молодая жена, печурка у ней так и пышет с утра до ночи, Путята и так к ней прикладывался, и этак – да все никак! А теперь, как портки эти заимел, – ого-го, канителит молодуху почем зря, только кровать, слышь ты, скрип да поскрип.
– Да, да, – угодливо забормотал Конопуха. – Слышал про это, как не слышать. И как ты только уговорил Путяту раскошелиться? Он же скупердяй, каких мало! И в травознайство не верит, даже к знахаркам-зелейницам отродясь не ходил.
– Да я ему сказал, что в ткань вплетен волос из бороды Велеса, бога скотьего, – давясь смехом, сообщил Первуха. – И кто те портки носит, тот станет похотлив, что твой козел! Сам знаешь, Велес славится похотливостью, как всякая скотина. Да он и есть скотина!
Дворовушка рядом с Аленой завозился и зашипел возмущенно:
– Грех, ой, грех великий бога Велеса скотиной называть!
И тут же испуганно прихлопнул ладошкой рот, потому что Первач насторожился.
– Что ты? – начал озираться Конопуха.
– Да ничего, почудилось, видать, – махнул рукой Первач. – Ну, где мои деньги?! – И он грозно надвинулся на Конопуху.
– Отдам, отдам, отцом небесным Сварогом клянусь, – заторопился тот. – И даже больше отдам, чем ты думаешь, потому что у меня еще один страдалец такие же портки просит.
– А это кто? – озабоченно спросил Первач. – Надо ли с ним связываться? Может, неимущий какой?
– Что ты! – ухмыльнулся Конопуха. – Неимущий! Все б такие неимущие были – небось жили бы мы на земле, аки в саду Ирии! Это Бородан. Понимаешь теперь, что дело верное?
– Ну, коли Бородан… – протянул Первач. – За-ради Бородановых деньжат поверю тебе. Дам еще одни портки чудодейные на продажу. Погоди, сейчас принесу. Они у меня здесь захованы, в тайнике.
И он прямиком направился к той горе сена, в которой прятались Алена и дворовушка. Понимая, что сейчас будут обнаружены, они в панике принялись отползать подальше, к стене конюшни, надеясь, что Первач отыщет свой тайник раньше, чем их, однако вот уже она, стена, а голос Первача все приближался.
– Все думают, что это просто стенка, – хвастливо балаболил он, – а там есть одно хитрое бревнышко. Сдвинешь его – и…
Волчья морда оказалась прямо перед Алениным лицом, а под ней блеснули изумленные глаза:
– А это еще кто?! А ну, выходи!
Одной ручищей Первач сгреб за грудки дворовушку, вторая тянулась к Алене. Она совсем вжалась в стену спиной. И вдруг та под ее тяжестью поддалась, и Алена словно бы провалилась куда-то… Запах сена исчез из ее ноздрей, сменился чем-то острым, отвратительным, эта гадость лезла со всех сторон, Алена пыталась задержать дыхание, но не смогла. Она со всхлипом втянула воздух и зажмурилась что было сил…
Над ней склонялось какое-то зеленоватое облако… в конце концов Алене удалось понять, что это женщина в зеленоватой медицинской форме. В руке она сжимала ватку с чем-то невероятно вонючим. Алене только раз в жизни довелось обонять нашатырный спирт, однако впечатление оказалось таким сильным, что она немедленно узнала эту гадость и отстранилась.
– Ага! – радостно сказала зеленая женщина. – Вам уже лучше.
– Да, да, пациент скорее жив, – поспешно сказала Алена, убирая от лица ее руку. – Все, все, больше не надо. Мне вполне хорошо, даже отлично.
– Не будете больше в обморок падать? – спросила зеленая врач, держа наготове жуткую ватку, как будто, не понравься ей Аленин ответ, немедленно прижала бы ее к носу несчастной писательницы Дмитриевой снова.
– А я что, в обморок падала? – изумилась та.
– Было дело, – сказала докторша, выпрямляясь.
– В самом деле! – закивала Алла истово. – Вы пошли вот сюда, в туалет, но долго не возвращались, я забеспокоилась, вышла, а вы тут лежите, на лестничной площадке.
Алена озадаченно уставилась на нее.
– Ну что, в больницу поедете? – спросила докторша. – Или мы вас покидаем, у нас срочный вызов поступил.
– В какую еще больницу? – испугалась Алена. – Никуда я не поеду, спасибо, можете нас покидать, всего наилучшего. Но как же вы говорите, Алла, что я вышла…
– Что тут случилось? – раздался в это время незнакомый голос, и человек лет тридцати в сером пальто взбежал на лестницу, отряхивая снег с непокрытой головы.
Алена его где-то видела, но не могла вспомнить где.
«Наверное, тоже какой-нибудь турменеджер», – решила она, но тут же подумала, что на турменеджера этот мужчина похож меньше всего. У него был образ молодого Штирлица… и Алена почему-то ничуть не удивилась, когда Алла при виде его откровенно перекосилась:
– А вам что здесь нужно, господин Савельев? Опять будете искать невесть что и невесть кого? Я вроде бы только «Скорую помощь» вызывала, а не милицию.
Вот те на… и правда Штирлиц! И улыбается так же… затаенно:
– Да ничего, не волнуйтесь, я шел мимо, смотрю – «Скорая» стоит. Думаю: не случилось ли что? Дай, думаю, зайду, может, и моя помощь пригодится. Кстати, если вы ничего не имеете против, у нас в органах принято обращение «товарищ».
Алла фыркнула, но промолчала.
– Так все же – что тут случилось? – повторил товарищ Савельев.
– Да ничего, ничего. Вот клиентка вышла в туалет да потеряла сознание, я вызвала «Скорую»… – снова начала Алла.
– Да нет, я вернулась оттуда, – сказала Алена, смущаясь слова «туалет», произнесенного в присутствии постороннего мужчины.
Она осторожно привстала и прислушалась к своим ощущениям. Ощущения были вполне нормальные, только голова самую чуточку кружилась да резало глаза от стойкого запаха нашатыря.
А сеном больше не пахло. И дворовушки рядом не было…
Привиделось ей все, значит. Обморочный, так сказать, бред. Ну что ж, очень симпатичным был этот бред!
– Я вернулась оттуда, зашла в комнату, вы с кем-то разговаривали по телефону. Я… – Алена смущенно улыбнулась, – я увидела, что дверца шкафа приоткрыта, ну и нечаянно заглянула туда. Я, знаете, такая любопытная… В том смысле, что мне ваша шубка очень понравилась, я хотела еще раз на нее посмотреть, – она улыбнулась еще более смущенно – главным образом оттого, что вранье выходило такое глупое. – А там вместо задней стенки висела такая занавеска…
– Какая занавеска?! – изумилась Алла. – Вы, видимо, бредите. Никаких занавесок у нас нет. Шкаф – да и шкаф, ничего такого.
– Ну да, я подумала, что это занавеска, а это были такие смешные обои…
– Какие еще обои?! – вытаращилась на нее Алла. – В шкафу – обои? Что им там делать? Обои у нас на стенах. Ну, извините, если с вами все в порядке, может быть, вы… – Она сделала выразительный жест по направлению к лестнице. – И вы, товарищ Савельев… А то мне работать надо.
Товарищ Савельев улыбнулся, показав роскошные зубы, но ничего не сказал.
– Конечно, конечно, – засуетилась Алена, – я только сумку возьму. Я ее в вашем офисе оставила.
– Я сейчас принесу, – быстро сказала Алла, приоткрывая дверь кабинета ровно настолько, чтобы ввинтиться туда своим весьма субтильным телом. Даме с гораздо более рельефной фигурой, такой, например, как у Алены, было туда уже не сунуться, так же, как и товарищу Савельеву, который обладал довольно плотным телосложением.
Алена озадаченно нахмурилась. Что это Алла так суетится?..
– Позвольте, я вам помогу, – галантно сказал Савельев и проворно схватился за дверную ручку. А потом распахнул дверь на всю ширину.
Дверь скрипнула. А может, это Алла досадливо скрипнула зубами?
Все трое вошли. Алла рысью устремилась к креслу, на котором лежала Аленина сумка, а наша героиня огляделась. И если она не разинула рот от удивления, то лишь потому, что разинутый рот – крайне неэстетичное зрелище.
Та-ак…
«Так-так-так, говорит пулеметчик, так-так-так, говорит пулемет», – как пели в одной песенке военных лет. И была та песенка про пулемет «максим»…
Очень интересно!
– Извините, – быстро сказала Алена. – Извините, вы мне еще раз ключик не дадите… от, ну, так сказать, приватного помещеньица?
– Что? – сердито сузила глаза Алла.
– От туалета, – открытым текстом выдала Алена, потому что смущаться было совсем не время. – Ключик.
Алла фыркнула и протянула ей связку.
Алена выскочила на площадку и торопливо отомкнула дверь с двумя фигурками. Немедленно заглянула в шкафчик под раковиной, увидела то, что и надеялась увидеть… нет, правильнее будет сказать так: не увидела того, что и не надеялась увидеть, заглянула заодно в мусорную корзинку, сокрушенно покачала головой и вернулась в офис.
Товарищ Савельев, расстегнув пальто, рассматривал рекламные проспекты, а у Аллы был такой вид, будто она сейчас взорвется.
– Вот, – сказала она сдавленно, сунув Алене ее сумку, – вот, возьмите и… очень жаль с вами расставаться, дамы и товарищи, но мне надо работать!
Савельев покосился на Алену, а та покосилась на Аллу.
– Извините, – сказала Алена со всей возможной деликатностью, – Алла, нельзя ли мне с вами двумя словами перекинуться? Это… чисто женское. Может быть, выйдем?
– Пожалуйста, – проговорил Савельев с готовностью, как если бы Алена у него спрашивала разрешения. – Ничего страшного, выходите!
– Никуда я не пойду! – огрызнулась Алла. – Невесть кого в служебном кабинете оставлять? Нет уж!
– Невесть кого? – хмыкнул Савельев. – Сильно сказано… Сильно и смело! Вы что, подозреваете меня в криминальных наклонностях?
Алла растерянно хлопнула глазами.
– Или, может быть, вас смущают мои антикриминальные наклонности? – продолжал Савельев. Голос у него был мягкий, но какой-то такой… неостановимый. Наверное, если где-то прорывается труба, вода сначала сочится тонкой струйкой, и только потом хлещет бурным потоком. Вот такой «тонкой струйкой» и звучал голос товарища Савельева.
Алла исподлобья уставилась на него.
Алена не знала, что делать. То есть она точно знала, что впуталась в самую что ни на есть криминальную историю, но ей было жаль Аллу. Не хотелось ее подводить, несмотря на то что именно она… Ну ладно, может, ее в самом деле бес попутал. Что же делать? Как с ней поговорить наедине? Здесь нельзя, этот Савельев из тех, которые все видят, слышат и замечают.
– И все же, Алла… – настойчиво начала она, но ее перебил Савельев:
– Как вы себя чувствуете? Чем вы так взволнованы?
– Я? – удивилась Алена. – Взволнована? Нет, что вы! Просто… голова немножко болит.
– Конечно! – сварливо буркнула Алла. – Осторожней надо на ногах держаться, вот что я вам скажу. В вашем возрасте на каблучищах?! Давно пора такие, знаете, боты носить… типа «прощай, молодость»!
Алена Дмитриева вполне могла бы сказать о себе словами Джулии Ламберт, героини одной из своих любимейших книжек, романа Моэма «Театр»: «Видит бог, я добрая женщина, но всему есть предел!»
Этот предел наступал, например, когда с ней говорили о ее возрасте. Нет, не в том смысле: «Боже мой, да вам больше тридцати не дашь!» А вот в таком… типа «прощай, молодость»…
Конечно, Алла окончательно потеряла над собой контроль. Но и Алена Дмитриева его тоже потеряла! И теперь ничто, никакая сила не могла ее остановить.
– Скажите, Алла, – спросила она, стараясь говорить совершенно спокойно, – а зачем вы передвинули шкаф?
Алла вспыхнула, потом побледнела… Но мгновенно овладела собой.
– Та-ак, – протянула она сочувственно, – все-таки надо было вам в больницу поехать, как и предлагали. Пожалуй, вы все же сильно ударились головой. Вот уже и глюки начались…
– Ну почему глюки? – доброжелательно вмешался Савельев. – Я тоже обратил внимание, что в прошлый раз шкаф стоял у самой двери, а теперь сдвинут. Кресло и столик были справа от него, а теперь – слева.
Алла затравленно переводила взгляд с одного на другую.
– А что? – наконец выговорила она. – Что, передвинуть шкаф – это уголовное преступление?
– Нет, само по себе, конечно, это не преступление, – успокоил ее Савельев. – Но…
– Но странно, – подхватила Алена, – что сначала меня в этом шкафу по голове ударили, а потом его передвигать понадобилось. Извините, а можно, я туда загляну?
– Кто вас по голове ударил? В каком шкафу? – взвилась Алла. – Вы что, совсем уж?!
Алена, впрочем, ее не слушала. Распахнула шкаф и усмехнулась. Она увидела именно то, что ожидала увидеть.
– Не понимаю, – раздался веселый голос Савельева за ее спиной, – почему вы говорили, что у шкафа нет задней стенки? Вот же она, на месте.
Стоп… а если он прятался в шкафу? В одежном шкафу около двери? И когда Алена ушла, выбрался оттуда и напал на Аллу?!
Алена распахнула дверь, и первое, что увидела, – это спину Аллы. Девушка сидела за своим столиком и была совершенно поглощена телефонным разговором. Был включен компьютер, и Алла с невероятной скоростью открывала и закрывала сайты разных туркомпаний. Насколько поняла Алена, звонивший интересовался наличием и стоимостью путевок, куда – она не стала вслушиваться.
Алена снова окинула офис взглядом. Спрятаться здесь негде, точно. Вот разве что в шкаф у двери. Слева от него стоит узенькое кресло (на нем валяется Аленина сумка) и журнальный столик, заваленный опять же проспектами: наверное, для тех, кому придется ждать, пока тот или иной менеджер освободится. Ну что ж, наверное, при известном напряжении воображения все-таки можно представить, что и в этом ныне пустующем офисе бывает ужасная запарка, очередь и цейтнот.
Алена покосилась на спину Аллы и тихонько потянула на себя дверцу шкафа. Сейчас ка-ак заскрипит!
Нет, очевидно, дверка была хорошо смазана и открылась бесшумно. На плечиках висела стильная шубка Аллы, внизу стояли ее сапожки. Она уже успела переобуться. Все это смотрелось весьма сиротливо, потому что шкаф оказался просторный и пустой. А это что? Этикетка… Алена цапнула ее, воровато оглянулась на Аллу (ничего не замечает), прочитала: «Носки мужские. Изготовлено с применением нанотехнологий. Гарантировано отсутствие потливости, неприятных запахов, а значит, гарантирована уверенность в себе! Наши носки сделают вас неотразимым!» – и с трудом подавила ехидное хихиканье. Боже, ну на что только не идут эти рекламщики-пиарщики! Алена машинально сунула бумажку в карман (все же она была Дева по знаку Зодиака, а значит, беспорядок терпеть не могла) и снова всмотрелась в глубины шкафа. Его заднюю стенку прикрывала какая-то убогонькая шторка. Алена протянула руку, чтобы ее сдвинуть, но не дотянулась. Тогда, воровато оглянувшись на Аллу, влезла внутрь, вспомнив свою очередную любимую книжку, превратившуюся потом в любимый фильм под названием «Лев, Колдунья и Платяной Шкаф».
Ага, никакая это не шторка. Задней стенки у шкафа вообще не обнаружилось, он был придвинут к стене, прямо к обоям. Обои были смешные, с выцветшими цветами, напоминающими капусту. Их-то Алена и приняла за шторку.
И вдруг…
Алену вдруг сильно встряхнуло, голова мигом стала тяжеленной, Алена потеряла равновесие, упала на стенку… та поддалась под ее весом, и вообще, оказалась не твердой и крепкой, а мягкой, колючей, пахнущей сеном… что за ерунда такая?!
И это было ее последней мыслью.
* * *
Песня раздавалась где-то совсем рядом. Алена открыла глаза и некоторое время непонимающе смотрела на бревенчатую стену. В пазах торчала пакля. Бревна были тщательно отесаны, кое-где в трещинках проступила смолка, собравшаяся тугими капельками. Пахло очень приятно: сеном, этой древесной смолкой, промороженным деревом, еще чем-то знакомым, только не понять чем.
Солнышко, улыбнись! Ясное, покажись!
А мароссы-трескуны все подите прочь, прочь!
С Карачуном уходите вы в глухую ночь!
Приходи, Колядо, ой, ладо, приноси нам ладу с Ладой!
Батюшка-медведюшка повернулся с боку на бок,
День-денек прибавился – да на воробьиный скок.
А с медведем солнце повернулось к лету,
Потянулся к лету солнечный денек!
Алена огляделась по сторонам и обнаружила себя сидящей на полу какого-то просторного сарая. Вместо пола здесь была утоптанная земля, усыпанная сухим сеном. Пение раздавалось где-то над головой. Ага, понятно, вон из того узенького окошечка, прорубленного в стене.
Алена кое-как поднялась и придвинулась к нему. Да так и замерла, изумленная!
Сверкало солнце, сверкал снег. Перед глазами открылся просторный вид на замерзшую реку. В очертаниях противоположного берега было что-то очень знакомое, где-то она уже видела слияние двух больших рек, стрелкой уходящее в единое общее русло… Но вспомнить не могла. На заснеженном высоченном берегу носились туда-сюда люди, одетые как-то очень странно: все в белом, и мужчины, и женщины, а поверх длинных одежд – белые шубы мехом наружу. Впрочем, одежды были не совсем белые, а как бы сероватые или желтоватые. Такого цвета бывает только что вытканное, но еще не выбеленное полотно. «Кажется, этот цвет называют суровым или диким», – вспомнила Алена, которая была барышней очень начитанной, в том смысле, что голова ее была набита обрывками самых разнообразных, может, и интересных, но в повседневной жизни абсолютно непригодных сведений. Очень странными были и головные уборы у людей. То есть молодые были все простоволосы, но и парни, и девушки (к слову, у всех девушек по спинам змеились редкостной красоты косы!) носили на головах венки из сухих цветов и сухой травы. Женщины постарше украсили себя красными, желтыми, синими, не побоимся этого слова, кичками.
«Может, народное гулянье… карнавал? – озадачилась Алена. – А вот и еще ряженые».
В самом деле – новая веселая толпа примчалась на берег. Это были парни, они тащили огромное колесо с семью спицами, в разные цвета окрашенными, а в центре колеса горел огромный пук соломы. У всех на плечах были козьи, коровьи, конские шкуры, на головах – головы этих животных. В середине плясал высокий парень в медвежьей шкуре, вместо лица – личина медвежья, да какая страшная! А вот и девушки прибежали, они принесли, передавая с рук на руки и нянча, соломенную куклу в разноцветных лоскутках и лентах. Весь снег был усыпан лепестками сухих цветов – неужели нарочно для этого дня сберегли их с лета?
– А как же, – послышался рядом с Аленой надтреснутый голос. – Небось зимой цветы не растут.
Неужели она не подумала о цветах, а нечаянно сказала это вслух?
Алена оглянулась – и растерянно моргнула, не обнаружив никого на уровне своих глаз. Посмотрела ниже – и увидела маленького – ей чуть выше пояса! – человечка в каких-то широченных штанах (их так и хотелось назвать портками) и такой же рубахе распояскою. У человечка была большая голова, вся в седых, распатланных космах, и косматая же борода. Несмотря на свой, мягко говоря, бомжеватый вид, он казался очень симпатичным. Было в нем что-то такое… уютное, до невозможности привлекательное, и Алена ну просто не могла не улыбнуться в ответ на его щербатую улыбку.
– Здрасьте, – растерянно пробормотала она. – А это что такое тут творится? Праздник, что ли? Карнавал?
– Праздник, а то! – согласился старичок. – Коли медведюшка в берлоге с боку на бок повернулся, солнце пошло на лето, а зима на мороз. Злой ледяной Карачун теперь начнет злобствовать – чует, что скоро Лада светлая придет, весну приведет. Мароссы-трескуны, прислужники его, станут по улицам бегать, в окошки стучать, в кулаки дуть, стужу надувать. А все без толку! Коляда народился. Весна грядет!
«Понятно, – кивнула сама себе Алена. – Фольклорный праздник… Но как я на него попала?! Я вроде бы в шкаф полезла… там, в «Travel везде»… А теперь я где? Где?! Что это за сарай? И вообще… И этот… дедуля… он кто?! Кто?!»
Вообще-то ответ уже мельтешил в ее взбаламученной голове, но поверить в такое было невозможно.
Не-воз-мож-но!
– Родимый, Сивушко, – проговорил в это время «дедуля», и Алена поразилась тому, как ласково звучал его надтреснутый голос. – Поди, поди, погляди, как честной люд веселится, Коляду призывает, Карачуна пугает.
Только сейчас Алена сообразила: то помещение, которое она называла сараем, было, пожалуй, конюшней. Все кругом было завалено сеном и пуками соломы, стояли кадки с зерном, за деревянными перегородками дышали, хрустели соломой кони. Пахло еще и навозом (теперь Алена узнала этот запах), и здоровым животным духом.
Тем временем старичок подвел к окну серого коня. Шкура его была вычищена, грива заплетена в косички, а спина заботливо прикрыта толстой попоной.
– Старый он, – сказал «дедуля», – старый Сивушка, а все же в холе. Знают же, что дедушка-соседушка его любит, вот и хозяева о нем пекутся. А как же, всякому охота с дворовушкой в мире жить, дружбу с ним водить!
Он умильно сморщился и смахнул слезинку.
Алена как уставилась на его ладошку, так не могла глаз отвести. Ладошка была мохнатая! И весь он, она только сейчас это разглядела, словно бы пухом порос…
«Дедушка-соседушка… дворовушка… Дворовой?! Тот самый, из славянской мифологии?!»
От такого открытия немудрено было испугаться (все же не каждый, ну не каждый, согласитесь, день выпадает нам встретиться с нечистой силою!), и Алена только собралась это сделать, как вдруг старик схватил ее за руку и прошептал:
– Тише, ой, тишенько! Слышишь? Идет кто-то. Небось девки – гадать, дворового вопрошать, богат ли будет жених, дороден ли, ласков ли. А что? Самое милое дело – дворовушку спросить! Аккурат в эти дни самые верные гаданья. Дуры-девки по ночам любят гадать… Но по ночам лучше из дому не ходить. Ведь об эту пору в метельных вихрях злые духи пляшут, а с ними ведьмы да колдуны. Иных и уплясывают до смерти. Был у нас один тут… первый парень на деревне! И где он? Связался со слугами Чернобога, да и заигрался в их черные игрища. Исчез! Нет его! Небось Карачун его хватил. Не одна красавица по нем слезы точит, ждет, а его, Первача, нет как нет…
– Первача? – удивилась Алена.
Мудрено не удивиться. Что за имя такое? Вроде бы первачом самогонка называется.
– Первача, – повторил дворовой. – Чему дивишься? Значит, сынок первым у тятьки с мамкой народился. Второй – ну, он будет Вторый, Вторуш либо Друган, другой, стало быть. Третий – Третьяк… – Он насторожился: – Охти мне, да ведь то не девки… ряженые парни. А им-то зачем сюда? Не задумали ли чего недоброго? Ох, чует мое сердце… А ну, голуба, прячься, да поскорей!
И он с неожиданной силой потащил Алену за собой, втолкнул в свободный денник, откуда недавно вывел Сивушку, и бесцеремонно запихал в наваленное горой сено. Пришлось присесть на корточки. Впрочем, своей мохнатенькой ладошкой дворовушка тут же проворно разгреб сено на уровне Алениных глаз, так что она отчетливо увидела, как в конюшню вошли двое: рыжий парень с простодушным веснушчатым лицом в длинной меховой безрукавке, а с ним другой – в волчьей шкуре и в волчьей маске.
– Ну что, Конопуха, не ждал, что я объявлюсь? – ухмыльнулся последний из-под маски. Голос его звучал глухо, но Алена ощутила, как вздрогнуло рядом с ней тщедушное тельце дворовушки. – Да… вы все меня небось похоронили, а я вот он.
– Где ж ты был, Первач? – без особого восторга в голосе поинтересовался Конопуха, которому необычайно шло это не то имя, не то прозвище. – Где шлялся?
– Где был, там меня уж нету! – лихо заявил Первач, и Алена сообразила, что перед ней тот самый парень, которого все, и в том числе дворовушка, считали пропавшим.
Что-то ей эта ситуация до боли напоминала…
– Баяли, тебя ведьмы закружили в своем хороводе да на Лысую гору повлекли, – растерянно сообщил Конопуха.
– Да я и сам кого хочешь увлеку, – продолжал веселиться Первач. – А Лысая гора… что ж, хорошее место!
– Тьфу, тьфу, тьфу! – заплевался Первач и через левое, и через правое плечо.
– Да будет тебе, нецый[1]! – хохотнул Первач. – Знаешь, сколько я там набрал чудодейной травы, которая мужскую силу умножает? Эх, деньжат огребу – сколько захочу.
– Ну, Дажьбог тебе в помощь, – натянуто проговорил Конопуха. – Только я пойду, пожалуй, а то там девки небось меня обыскались.
– Да брось, – пренебрежительно протянул Первач. – Кому ты шибко нужен? Вот по мне девки слезы льют, знаю, да что мне они и их слезы? Золото, золото – вот все, чего я хочу. Слышь, Конопуха… Гони монеты, кои задолжал. Гони, сказано!
– Ка…кие монеты? – нерешительно пробормотал Конопуха.
– Да ты чего какаешь-то? – Голос Первача сделался строже. – Какие, ишь! Будто не знаешь! Деньги тебе Путята отдал? За те портки, в кои я траву зачарованную вплел? Знаю, что пока он те портки носит – невстанихи не ведает. У него молодая жена, печурка у ней так и пышет с утра до ночи, Путята и так к ней прикладывался, и этак – да все никак! А теперь, как портки эти заимел, – ого-го, канителит молодуху почем зря, только кровать, слышь ты, скрип да поскрип.
– Да, да, – угодливо забормотал Конопуха. – Слышал про это, как не слышать. И как ты только уговорил Путяту раскошелиться? Он же скупердяй, каких мало! И в травознайство не верит, даже к знахаркам-зелейницам отродясь не ходил.
– Да я ему сказал, что в ткань вплетен волос из бороды Велеса, бога скотьего, – давясь смехом, сообщил Первуха. – И кто те портки носит, тот станет похотлив, что твой козел! Сам знаешь, Велес славится похотливостью, как всякая скотина. Да он и есть скотина!
Дворовушка рядом с Аленой завозился и зашипел возмущенно:
– Грех, ой, грех великий бога Велеса скотиной называть!
И тут же испуганно прихлопнул ладошкой рот, потому что Первач насторожился.
– Что ты? – начал озираться Конопуха.
– Да ничего, почудилось, видать, – махнул рукой Первач. – Ну, где мои деньги?! – И он грозно надвинулся на Конопуху.
– Отдам, отдам, отцом небесным Сварогом клянусь, – заторопился тот. – И даже больше отдам, чем ты думаешь, потому что у меня еще один страдалец такие же портки просит.
– А это кто? – озабоченно спросил Первач. – Надо ли с ним связываться? Может, неимущий какой?
– Что ты! – ухмыльнулся Конопуха. – Неимущий! Все б такие неимущие были – небось жили бы мы на земле, аки в саду Ирии! Это Бородан. Понимаешь теперь, что дело верное?
– Ну, коли Бородан… – протянул Первач. – За-ради Бородановых деньжат поверю тебе. Дам еще одни портки чудодейные на продажу. Погоди, сейчас принесу. Они у меня здесь захованы, в тайнике.
И он прямиком направился к той горе сена, в которой прятались Алена и дворовушка. Понимая, что сейчас будут обнаружены, они в панике принялись отползать подальше, к стене конюшни, надеясь, что Первач отыщет свой тайник раньше, чем их, однако вот уже она, стена, а голос Первача все приближался.
– Все думают, что это просто стенка, – хвастливо балаболил он, – а там есть одно хитрое бревнышко. Сдвинешь его – и…
Волчья морда оказалась прямо перед Алениным лицом, а под ней блеснули изумленные глаза:
– А это еще кто?! А ну, выходи!
Одной ручищей Первач сгреб за грудки дворовушку, вторая тянулась к Алене. Она совсем вжалась в стену спиной. И вдруг та под ее тяжестью поддалась, и Алена словно бы провалилась куда-то… Запах сена исчез из ее ноздрей, сменился чем-то острым, отвратительным, эта гадость лезла со всех сторон, Алена пыталась задержать дыхание, но не смогла. Она со всхлипом втянула воздух и зажмурилась что было сил…
* * *
– Ну-ну, откройте глаза, – властно проговорил кто-то рядом, и Алена, которая в принципе была человеком довольно-таки покладистым, немедленно исполнила это указание в форме приказания.Над ней склонялось какое-то зеленоватое облако… в конце концов Алене удалось понять, что это женщина в зеленоватой медицинской форме. В руке она сжимала ватку с чем-то невероятно вонючим. Алене только раз в жизни довелось обонять нашатырный спирт, однако впечатление оказалось таким сильным, что она немедленно узнала эту гадость и отстранилась.
– Ага! – радостно сказала зеленая женщина. – Вам уже лучше.
– Да, да, пациент скорее жив, – поспешно сказала Алена, убирая от лица ее руку. – Все, все, больше не надо. Мне вполне хорошо, даже отлично.
– Не будете больше в обморок падать? – спросила зеленая врач, держа наготове жуткую ватку, как будто, не понравься ей Аленин ответ, немедленно прижала бы ее к носу несчастной писательницы Дмитриевой снова.
– А я что, в обморок падала? – изумилась та.
– Было дело, – сказала докторша, выпрямляясь.
– В самом деле! – закивала Алла истово. – Вы пошли вот сюда, в туалет, но долго не возвращались, я забеспокоилась, вышла, а вы тут лежите, на лестничной площадке.
Алена озадаченно уставилась на нее.
– Ну что, в больницу поедете? – спросила докторша. – Или мы вас покидаем, у нас срочный вызов поступил.
– В какую еще больницу? – испугалась Алена. – Никуда я не поеду, спасибо, можете нас покидать, всего наилучшего. Но как же вы говорите, Алла, что я вышла…
– Что тут случилось? – раздался в это время незнакомый голос, и человек лет тридцати в сером пальто взбежал на лестницу, отряхивая снег с непокрытой головы.
Алена его где-то видела, но не могла вспомнить где.
«Наверное, тоже какой-нибудь турменеджер», – решила она, но тут же подумала, что на турменеджера этот мужчина похож меньше всего. У него был образ молодого Штирлица… и Алена почему-то ничуть не удивилась, когда Алла при виде его откровенно перекосилась:
– А вам что здесь нужно, господин Савельев? Опять будете искать невесть что и невесть кого? Я вроде бы только «Скорую помощь» вызывала, а не милицию.
Вот те на… и правда Штирлиц! И улыбается так же… затаенно:
– Да ничего, не волнуйтесь, я шел мимо, смотрю – «Скорая» стоит. Думаю: не случилось ли что? Дай, думаю, зайду, может, и моя помощь пригодится. Кстати, если вы ничего не имеете против, у нас в органах принято обращение «товарищ».
Алла фыркнула, но промолчала.
– Так все же – что тут случилось? – повторил товарищ Савельев.
– Да ничего, ничего. Вот клиентка вышла в туалет да потеряла сознание, я вызвала «Скорую»… – снова начала Алла.
– Да нет, я вернулась оттуда, – сказала Алена, смущаясь слова «туалет», произнесенного в присутствии постороннего мужчины.
Она осторожно привстала и прислушалась к своим ощущениям. Ощущения были вполне нормальные, только голова самую чуточку кружилась да резало глаза от стойкого запаха нашатыря.
А сеном больше не пахло. И дворовушки рядом не было…
Привиделось ей все, значит. Обморочный, так сказать, бред. Ну что ж, очень симпатичным был этот бред!
– Я вернулась оттуда, зашла в комнату, вы с кем-то разговаривали по телефону. Я… – Алена смущенно улыбнулась, – я увидела, что дверца шкафа приоткрыта, ну и нечаянно заглянула туда. Я, знаете, такая любопытная… В том смысле, что мне ваша шубка очень понравилась, я хотела еще раз на нее посмотреть, – она улыбнулась еще более смущенно – главным образом оттого, что вранье выходило такое глупое. – А там вместо задней стенки висела такая занавеска…
– Какая занавеска?! – изумилась Алла. – Вы, видимо, бредите. Никаких занавесок у нас нет. Шкаф – да и шкаф, ничего такого.
– Ну да, я подумала, что это занавеска, а это были такие смешные обои…
– Какие еще обои?! – вытаращилась на нее Алла. – В шкафу – обои? Что им там делать? Обои у нас на стенах. Ну, извините, если с вами все в порядке, может быть, вы… – Она сделала выразительный жест по направлению к лестнице. – И вы, товарищ Савельев… А то мне работать надо.
Товарищ Савельев улыбнулся, показав роскошные зубы, но ничего не сказал.
– Конечно, конечно, – засуетилась Алена, – я только сумку возьму. Я ее в вашем офисе оставила.
– Я сейчас принесу, – быстро сказала Алла, приоткрывая дверь кабинета ровно настолько, чтобы ввинтиться туда своим весьма субтильным телом. Даме с гораздо более рельефной фигурой, такой, например, как у Алены, было туда уже не сунуться, так же, как и товарищу Савельеву, который обладал довольно плотным телосложением.
Алена озадаченно нахмурилась. Что это Алла так суетится?..
– Позвольте, я вам помогу, – галантно сказал Савельев и проворно схватился за дверную ручку. А потом распахнул дверь на всю ширину.
Дверь скрипнула. А может, это Алла досадливо скрипнула зубами?
Все трое вошли. Алла рысью устремилась к креслу, на котором лежала Аленина сумка, а наша героиня огляделась. И если она не разинула рот от удивления, то лишь потому, что разинутый рот – крайне неэстетичное зрелище.
Та-ак…
«Так-так-так, говорит пулеметчик, так-так-так, говорит пулемет», – как пели в одной песенке военных лет. И была та песенка про пулемет «максим»…
Очень интересно!
– Извините, – быстро сказала Алена. – Извините, вы мне еще раз ключик не дадите… от, ну, так сказать, приватного помещеньица?
– Что? – сердито сузила глаза Алла.
– От туалета, – открытым текстом выдала Алена, потому что смущаться было совсем не время. – Ключик.
Алла фыркнула и протянула ей связку.
Алена выскочила на площадку и торопливо отомкнула дверь с двумя фигурками. Немедленно заглянула в шкафчик под раковиной, увидела то, что и надеялась увидеть… нет, правильнее будет сказать так: не увидела того, что и не надеялась увидеть, заглянула заодно в мусорную корзинку, сокрушенно покачала головой и вернулась в офис.
Товарищ Савельев, расстегнув пальто, рассматривал рекламные проспекты, а у Аллы был такой вид, будто она сейчас взорвется.
– Вот, – сказала она сдавленно, сунув Алене ее сумку, – вот, возьмите и… очень жаль с вами расставаться, дамы и товарищи, но мне надо работать!
Савельев покосился на Алену, а та покосилась на Аллу.
– Извините, – сказала Алена со всей возможной деликатностью, – Алла, нельзя ли мне с вами двумя словами перекинуться? Это… чисто женское. Может быть, выйдем?
– Пожалуйста, – проговорил Савельев с готовностью, как если бы Алена у него спрашивала разрешения. – Ничего страшного, выходите!
– Никуда я не пойду! – огрызнулась Алла. – Невесть кого в служебном кабинете оставлять? Нет уж!
– Невесть кого? – хмыкнул Савельев. – Сильно сказано… Сильно и смело! Вы что, подозреваете меня в криминальных наклонностях?
Алла растерянно хлопнула глазами.
– Или, может быть, вас смущают мои антикриминальные наклонности? – продолжал Савельев. Голос у него был мягкий, но какой-то такой… неостановимый. Наверное, если где-то прорывается труба, вода сначала сочится тонкой струйкой, и только потом хлещет бурным потоком. Вот такой «тонкой струйкой» и звучал голос товарища Савельева.
Алла исподлобья уставилась на него.
Алена не знала, что делать. То есть она точно знала, что впуталась в самую что ни на есть криминальную историю, но ей было жаль Аллу. Не хотелось ее подводить, несмотря на то что именно она… Ну ладно, может, ее в самом деле бес попутал. Что же делать? Как с ней поговорить наедине? Здесь нельзя, этот Савельев из тех, которые все видят, слышат и замечают.
– И все же, Алла… – настойчиво начала она, но ее перебил Савельев:
– Как вы себя чувствуете? Чем вы так взволнованы?
– Я? – удивилась Алена. – Взволнована? Нет, что вы! Просто… голова немножко болит.
– Конечно! – сварливо буркнула Алла. – Осторожней надо на ногах держаться, вот что я вам скажу. В вашем возрасте на каблучищах?! Давно пора такие, знаете, боты носить… типа «прощай, молодость»!
Алена Дмитриева вполне могла бы сказать о себе словами Джулии Ламберт, героини одной из своих любимейших книжек, романа Моэма «Театр»: «Видит бог, я добрая женщина, но всему есть предел!»
Этот предел наступал, например, когда с ней говорили о ее возрасте. Нет, не в том смысле: «Боже мой, да вам больше тридцати не дашь!» А вот в таком… типа «прощай, молодость»…
Конечно, Алла окончательно потеряла над собой контроль. Но и Алена Дмитриева его тоже потеряла! И теперь ничто, никакая сила не могла ее остановить.
– Скажите, Алла, – спросила она, стараясь говорить совершенно спокойно, – а зачем вы передвинули шкаф?
Алла вспыхнула, потом побледнела… Но мгновенно овладела собой.
– Та-ак, – протянула она сочувственно, – все-таки надо было вам в больницу поехать, как и предлагали. Пожалуй, вы все же сильно ударились головой. Вот уже и глюки начались…
– Ну почему глюки? – доброжелательно вмешался Савельев. – Я тоже обратил внимание, что в прошлый раз шкаф стоял у самой двери, а теперь сдвинут. Кресло и столик были справа от него, а теперь – слева.
Алла затравленно переводила взгляд с одного на другую.
– А что? – наконец выговорила она. – Что, передвинуть шкаф – это уголовное преступление?
– Нет, само по себе, конечно, это не преступление, – успокоил ее Савельев. – Но…
– Но странно, – подхватила Алена, – что сначала меня в этом шкафу по голове ударили, а потом его передвигать понадобилось. Извините, а можно, я туда загляну?
– Кто вас по голове ударил? В каком шкафу? – взвилась Алла. – Вы что, совсем уж?!
Алена, впрочем, ее не слушала. Распахнула шкаф и усмехнулась. Она увидела именно то, что ожидала увидеть.
– Не понимаю, – раздался веселый голос Савельева за ее спиной, – почему вы говорили, что у шкафа нет задней стенки? Вот же она, на месте.