Страница:
Неподалеку от десятого градуса северной широты баркентина вступила в зону легких ветров, которые по предсказанию Майкла являлись предвестниками истинных юго-восточных пассатов, и мы поставили все верхние паруса, чтобы выжать из них максимальное количество узлов.
Я решил спуститься достаточно далеко на юг, чтобы попасть в район постоянно дующих западных ветров, даже если для этого придется очутиться в зоне «ревущих сороковых» широт. Моими штурманскими расчетами руководил Майкл, исполнявший теперь обязанности первого помощника. Я предложил ему занять освободившуюся каюту капитана Джекобса, но он отказался, не желая расставаться со своими товарищами.
«Золотая Надежда» ходко шла, подгоняемая попутным ветром; две широкие струи расходились по обе стороны от ее носовых обводов и сливались с легким волнением моря у самого горизонта. Третья струя — кильватерная — в виде бурлящей пенистой борозды тянулась у нее за кормой. Но нигде, ни впереди по курсу, ни сзади, не было видно ни «Сокола», ни какого-либо другого паруса. Мы находились в тысяче миль от берега, и нас окружал абсолютно пустынный, безжизненный океан.
Время для меня проходило незаметно в стремлении постичь навыки практического судовождения. Но для сэра Ричарда часы тянулись бесконечно, и он пытался их ускорить при помощи содержимого своих бочонков, становясь все более обрюзгшим, вялым и скучным.
Что касается Фрэнка Маддена, то он коротал дни, приставая с расспросами к Майклу и матросам Девиса, с удовольствием выслушивая самые невероятные пиратские истории. Запевале Сэму, похоже, удалось как-то замять обвинение в трусости и даже добиться определенной популярности благодаря своим песням и балладам. Среди бывшей команды Джекобса он вообще занял главенствующее место; остальные же терпели его за неистощимый запас всякого рода выдумок и забав.
Лучше всех, казалось, чувствовал себя Дон. Поначалу его немного укачивало, но постепенно он стал настоящим морским псом. У него появились любимые занятия — стоять на носу, сердито лая на показавшуюся ему самой дерзкой волну, обдавшую его брызгами и пеной, и помогать матросам тянуть снасти, ухватившись зубами за конец каната и изо всех сил упираясь лапами в палубу. Команда любила его, хоть это и не мешало ему порой получать выливаемое на голову полное ведро забортной воды, когда он слишком уж докучал во время утренней приборки, лая и хватаясь зубами за швабру. Впрочем, он, видимо, считал это неизбежным правилом игры и, кажется, вовсе не был в претензии.
За двадцать седьмой параллелью пассат день за днем стал понемногу слабеть, и мы в течение недели болтались в штилевой полосе у тропика Козерога, выискивая по всем румбам хоть слабый намек на ветер, всецело попав во власть Великого Южного течения, которое проходит к востоку от острова Тристан-да-Кунья.
Я поделился с Майклом нашим желанием обогнать «Сокол». Так или иначе, нам все равно предстояло сообщить всему экипажу о целях нашей экспедиции, но я до последнего старался не выдавать секрет, надеясь прежде полностью завоевать расположение нового первого помощника. Конечно, было бы опрометчиво с излишней доверчивостью относиться к благотворным переменам в характере подобной личности, но мне нравился этот человек, и я верил, что он отвечает мне тем же. До какой степени на это можно рассчитывать, когда мы найдем клад, было трудно сказать. А последует ли за ним его команда, если он сохранит нам преданность и останется честным человеком, — в этом заключался второй вопрос.
По судну расползались разные слухи и сплетни. Кое о чем я слышал, но больше догадывался. Исходили они от Питера, или Сэма, или от обоих из них понемногу — определить было невозможно, однако вскоре все на борту знали, что мы участвуем в гонках, призом в которых станет солидное вознаграждение, и что до сих пор нам удавалось успешно противодействовать попыткам соперника задержать нас.
Майкл, казалось, был совершенно уверен в благоприятном исходе.
— Нам здорово везло до сих пор, — сказал он в ответ на мой вопрос о возможности настичь шхуну. — Вот увидите, мы ее обгоним! Погодите, пока мы поравняемся с мысом Доброй Надежды (он назвал мыс так, как называл его Васко да Гама: Cabo de todos los Tokmientos). Заметьте, сэр, мне доводилось огибать мыс Горн и выслушивать самые разные истории от бывалых людей, но, когда речь заходит об этих широтах, нельзя не сойтись во мнении, что мыс Всех Страданий — самое ветреное место на морях обоих полушарий. Здесь мы увидим своими глазами волны с расстоянием между гребнями длиной в целую милю. Теплая вода из Мозамбикского пролива и холодная из Южных морей соединяются здесь, обрушиваясь вместе на берег у мыса Агульяш49. Вот тут-то и начинается такая свистопляска, как будто все ведьмы разом сорвались с цепи! Ручаюсь, «Золотая Надежда» будет делать три узла против двух у той шхуны!
Западный ветер постоянно крепчал, и волнение усиливалось. Волны начали заливать палубу со всех сторон и даже с гакаборта, перекатываясь через нее и злобно шипя. Вода, не успевая стекать по ватервейсам через шпигаты, билась о борта и клокотала на палубе, мокрые тиковые доски которой стали настолько предательски-скользкими, что юный Мадден, несмотря на свое упрямство, вынужден был оставаться в каюте и посылать за Сэмом Запевалой, чтобы скрашивать тоскливые часы безделья.
У штурвала Черный Майкл вдвоем с подручным выбивались из сил, не позволяя баркентине закинуть корму и стать боком к ветру. Огромные волны высотой с Вестминстерское аббатство гнались на нами по пятам, и «Золотую Надежду» спасала лишь их медлительная неповоротливость. В тот момент, когда зеленый рокочущий гребень уже загибал свои шипящие языки над головами рулевых, корма вдруг высоко взмывала кверху, и баркентина стремительно неслась под гору, убегая от своей гибели. Перелетая с волны на волну, «Золотая Надежда» черпала огромное количество воды то носом, то бортами, а отчаянный Майкл и не думал убирать паруса. Он выжимал из тупоносой баркентины всё, что она могла дать. Брам-стеньги50, несмотря на заведенные дополнительные растяжки, сгибало в дугу так, что на них страшно было смотреть.
— Теперь уж брамселей51 не убрать, даже если бы мы и захотели, — воспользовавшись секундной передышкой, прокричал мне на ухо Майкл. — Будем надеяться, что ветер сам не уберет их вместе с брам-стеньгами! Зато мы натянем нос той шхуне!
Я никогда не представлял себе ничего подобного: огромное красное солнце медленно встает над беснующимся океаном. Ветер гудит, словно тысяча волынщиков, гоня перед собой громадные перекатывающиеся валы, покрытые шипящей белой пеной, по которым судно скользит, как на салазках, то проваливаясь в глубокие пропасти между ними, то медленно взбираясь на их пологие склоны. Иногда море расступалось под кормовым срезом, словно раскрывая беззубую пасть, чтобы ухватить за хвост ускользающую жертву, и тогда испуганная «Золотая Надежда» дико шарахалась в сторону, не слушаясь руля, как необъезженная кобылица, пытающаяся освободиться от узды.
Наконец мы достигли крайнего южного пункта нашего маршрута и круто повернули на восток. Сверкающий океан был окрашен в густой темно-синий цвет, и невесть откуда берущийся ветер гнал баркентину, словно пушинку, по гигантским склонам огромных водяных холмов, между которыми суетливо и беспорядочно толклись мелкие волны. Судно плясало среди них, как пробка под мельничным колесом, и достигало временами фантастической скорости. Однажды мы прошли за сутки целых триста семь миль!
Мы проскользнули мимо мыса Агульяш вдоль верхней границы «ревущих сороковых», и я спросил у Майкла совета относительно поворота на север. Этим я, конечно, довольно близко намекал на цель нашего путешествия, но он не обратил на это внимания и лишь порекомендовал спуститься по дуге до пятидесятого градуса восточной долготы и отсюда обогнуть Мадагаскар с востока, вместо того чтобы попытаться пройти Мозамбикским проливом.
— Видите ли, сэр, — сказал он, — сейчас мы имеем благоприятный ветер. В проливе же нас ждут противное течение и неустойчивые бризы. Если нам повезет, то выше тридцатого градуса южной широты мы сумеем снова поймать пассат и оттуда полетим на север, как на крыльях. Наша красотка нуждается в попутном ветре и во всех своих верхних и нижних юбчонках и фартучках, чтобы показать, на что способна!
На следующее утро погода начала постепенно меняться. Небо нахмурилось и повисло тяжелым свинцовым пологом, опустившимся чуть ли не до верхушек мачт «Золотой Надежды». Густо-синий сапфировый цвет воды потускнел, сменившись бледно-голубым, который затем перешел в мертвенно-серый с зеленоватым отливом. Длинные океанские валы скорее ощущались по движениям палубы, чем охватывались взглядом, и мелкие волны, зарождавшиеся в ложбинах между ними, сглаживались под напором ветра. Вода сделалась тяжелой и маслянистой, покрывавшая ее обильная пена стала более плотной и неприятной, и брызги ее, казалось, обжигали кожу. Сила и мощь исполинских водяных гор подавляли и приводили в изумление. По мере того как они вздымались ввысь, налетал ветер и срывал с них тучи мелкой водяной пыли, туманной пеленой носившейся в воздухе.
Дневной свет понемногу тускнел и исчезал. Ветер свистел в такелаже и гудел в туго натянутой парусине, словно непрерывно колотил в огромный барабан. В воздухе стоял непрерывный стон, слышимый не только ухом, но и ощущаемый чисто физически. Люди собирались повсюду отдельными группами и замирали, встревоженно прислушиваясь; самые отчаянные и беззаботные из них умолкали и становились серьезными. К полудню ртутный столбик в барометре опустился на двадцать пять делений и продолжал падать.
Звуки, наполнявшие воду и воздух, слились в единое мощное басовитое гудение, и море превратилось в кипящий круговорот белой пены с отдельными черными пятнами, отмечавшими бездонные пропасти между волнами. В унисон этому чудовищному гулу раздавалось яростное шипение воздуха, вырывавшегося из мириадов лопающихся пузырьков. Несмотря на столь устрашающий вид, океан казался неповоротливым и сонным, хоть мы и неслись по нему с невероятной скоростью.
Мы держали всего лишь несколько квадратных ярдов парусины на верхних реях, и ту во мгновение ока разорвало на длинные полосы, которые развевались под ветром, словно растрепанные волосы неопрятной старухи. Ветру, казалось, было невозможно противостоять; воздух приобрел плотность твердого тела. Это было нечто более серьезное, чем обычная буря, пусть даже самая неистовая. Громоподобный голос Майкла прозвучал у самого моего уха, прикрытого ладонью, но слова отнесло в сторону, и я ничего не расслышал, лишь понял по движению его губ:
— Ураган! — вот что он пытался сказать мне.
А барометр все падал.
Мы только по часам смогли определить, когда наступил вечер. Не было ни солнца, ни заката, только темнота еще более сгустилась. Длинные ленты разодранных парусов, болтаясь на реях, хлопали, точно мушкетные выстрелы. Шпигаты забило обрывками перепутанных снастей и такелажа. Мы шли с огромной скоростью, однако набегавшие волны частенько настигали нас и обрушивались на палубу с кормы. Теперь нас несло прямо на юг; ветер менял направление с юго-восточного на южное и на юго-западное. Баркентина, зарываясь в волну, черпала носом тонны кипящей пены, состоящей наполовину из воды, наполовину из воздуха, которая заливала фордек52 и мощными струями вырывалась из портов. Две из наших шлюпок, сорванные со своих мест, разбились в щепки.
Ночь окутала нас беспросветной тьмой, а мы продолжали нестись по ревущему седому океану. Ртуть в барометре перестала опускаться, поколебавшись немного, словно в нерешительности, и затем медленно поползла вверх. Ветер в то же время, как ни странно, усилился. В воздухе стали ощущаться заметные изменения: вместо сырого и теплого он вдруг сделался пронизывающе-ледяным, и уже к полуночи я почувствовал ослабление шторма.
Бледный рассвет застал Майкла и Эмбера у штурвала, обессиленных, осунувшихся, со впалыми глазами, но с твердой решительной складкой у рта. Майкл даже сумел улыбнуться мне. Багровое зарево внезапно вспыхнуло на востоке, подобно отблеску гигантского пожара, — мрачное, тревожное, превратившее колышущееся пространство океана в море запекшейся крови. Небо вдоль горизонта раскололось неровной зазубренной полосой, блеснув на мгновение чистыми светлыми красками, и, прежде чем занавес опустился снова, я на фоне этой полосы успел заметить далеко над линией горизонта с подветренной стороны четкие очертания корабельных мачт.
Я испытующе взглянул на Майкла, и он с молчаливой улыбкой утвердительно кивнул мне в ответ.
Сто шансов против одного говорили за то, что это мачты шхуны Саймона — мачты «Сокола»! Наконец-то мы догнали ее, и ветер помог нам!
Глава шестнадцатая. СЭР РИЧАРД РАСПУСКАЕТ ЯЗЫК
Словно в качестве искупления за недавнее буйство, штормовая погода сменилась продолжительными днями почти безоблачного неба, сапфирового моря с белыми барашками и сверкающими солнечными зайчиками на глянцевитых волнах, каждая из которых, казалось, провожала нас дружеским поощрительным шлепком в корму на дорогу, и такими же долгими ночами, когда звезды мерцают, словно открытые огоньки свечей, а луна превращает судно в чудесную игрушку из эбенового дерева и слоновой кости, бесшумно скользящую по угольно-черной воде. Приведя в порядок причиненные бурей повреждения и пользуясь устойчивым попутным ветром, мы шли с неплохой скоростью, уверенные в том, что огромное квадратное полотнище нашего фока и значительное превосходство в общей площади парусов помогут нам держаться впереди «Сокола».
И тем не менее я стал замечать на борту постепенно растущие, все увеличивающиеся признаки недовольства. В сущности, ничего удивительного здесь не было: Черный Майкл и его люди относились к остальным членам команды свысока и с нескрываемым пренебрежением. К тому же они ставили в вину мятежникам гибель одного из своих товарищей. Я со своей стороны делал все что мог для поддержания на борту дисциплины и даже учредил с этой целью персональные вахты, хотя сэр Ричард как официальный организатор и руководитель экспедиции подавал в этом смысле весьма дурной пример.
В открытом море ему нечем было занять себя, он не имел привычных собеседников, неодобрительно косившихся, если он слишком налегал на вино, у него пропала необходимость помнить о достоинстве, приличествующем его положению; увы, теперь не было ничего, что стояло бы между ним и содержимым его бочонков. Юный Мадден в открытую насмехался над опекуном и постоянно уклонялся от всех моих попыток оказать на него влияние в те короткие минуты, которые мне удавалось урвать от забот по управлению судном.
Таким образом, основная часть команды становилась все угрюмее и мрачнее, выполняя свои обязанности скорее по принуждению, чем по доброй воле, а люди Девиса мало-помалу начали относиться к чужакам все более грубо и задиристо. Запевала Сэм примкнул к угнетенной половине, хотя я прежде считал его человеком, более склонным по своей натуре дружить с победителями или, по меньшей мере, заискивать перед ними. Стало очевидно, что среди недавних бунтовщиков у него появилось немало приверженцев и единомышленников, о чем свидетельствовали скрытые ухмылки, потаенные кивки и жесты, которыми они обменивались между собой, а Фрэнк Мадден неизменно следовал за Сэмом по пятам, словно его неотлучная тень.
Я попытался поговорить с Фрэнком, подчеркнув, насколько разлагающе влияет все это на дисциплину.
— Ничего подобного я не замечаю, — возразил он мне. — Если бы все было так, как ты говоришь, если бы на борту зрел опять некий заговор, то я бы первым заметил это. Тебе показалось. Ты сделал Майкла и его приятелей своими любимчиками, а остальным, естественно, это не нравится, только и всего. Они не делают ничего дурного, слушая песни и рассказы Сэма, как и я, кстати. Ты бы лучше присматривал за Майклом и его головорезами, вместо того чтобы им потакать!
В тот же вечер Майкл явился ко мне в каюту.
— Послушайте, мистер Пенрит, — заявил он без обиняков, — на борту болтают о сокровищах.
— О каких сокровищах? Кто болтает? Откуда? — спросил я.
— Не знаю. Только ни с того ни с сего все только о них и говорят. Похоже, так оно и есть, судя по характеру нашего путешествия. Говорят, будто речь идет о сокровищах Тауни, зарытых где-то на острове к северу от Мадагаскара.
— Говорят? Кто говорит? — раздраженно воскликнул я.
— Сэр Ричард, например.
— Сэр Ричард? — у меня от удивления буквально отвисла челюсть. — Как сэр Ричард?
— Ну да, сэр Ричард, когда выпьет лишку. Видите ли, мистер Пенрит, люди повадились таскаться к нему с жалобами, поскольку нигде, иначе как у него, мол, они не могут добиться справедливости и защиты от меня; будто я их чересчур притесняю, а вы не желаете их выслушать.
— Эге, да это снова бунт!
— Едва ли, сэр: ведь они обращаются за помощью к старшему начальнику. И что же он делает? Он угощает их вином и втолковывает им, какими богачами они станут через месяц, если будут держаться заодно, а уж он позаботится, чтобы всех наградили по справедливости. Что он там еще им обещает — не знаю. Я слышал все это не более часа тому назад.
— А что за разговоры о сокровищах Тауни?
— Опять-таки, мне ничего не известно, кроме того, что люди отпускают всякие шуточки на сей счет и болтают о том, как потратят свою долю, когда сквайр — сэр Ричард, значит, — доберется до своих сундуков с золотом. Причем болтают не со мной или с моими людьми — заметьте, сэр! Нам только случайно удается подслушать то тут, то там словечко-другое.
Он замолк, выжидающе глядя на меня сверкающими проницательными глазами. Я решил взять быка за рога:
— А если это правда, Майкл? Если мы и в самом деле отправляемся выкапывать сокровища?
Он хитро прищурился и кивнул мне в ответ:
— Что ж, золото есть золото, и у него свои особенности. Сначала оно вызывает зуд в ладонях от желания заполучить его, а затем от желания потратить. Я встречал мавров, которые умели видеть странные вещи в лужице черной жидкости, налитой в ладонь мальчишки-раба, и потом эти видения сбывались. Так и наши матросы, глядя на золотую монету, видят в ней исполнение всех своих желаний. Как говорится в Священном Писании, золото не может открыть райские врата, но оно, несомненно, служит ключом от ада. Вы слышали когда-нибудь об островах Вечного Блаженства, сэр?
Я отрицательно покачал головой.
— Это матросский рай, расположенный в семи милях от пекла. Там никогда не расплачиваются наличными, а всем верят в кредит, и каждый моряк может плясать со своей подружкой сколько душе угодно. Покажите матросу гинею, и он вместо каторжной работы на судне, где паруса вечно мокрые и частенько пусто в желудке, сразу видит перед собой острова Вечного Блаженства. Блеск золота кружит голову, мистер Пенрит!
Майкл отрезал ножом кусок табачной жвачки и сунул его за щеку.
— Целая куча его проскользнула у меня сквозь пальцы, — продолжал он. — Быстрее, чем водяные брызги сквозь натянутые снасти! Видите ли, мистер Пенрит, золото на время превращает в лорда любого оборванца. У бедняги не хватает смекалки приумножить это богатство, и он тратит его на ром и всякие увеселения, отчего кровь его, как ему кажется, становится такой же голубой, как у всякого высокородного джентльмена.
— До поры до времени.
— Ну да, пока он не получит головную боль, которая прячется на дне последней бутылки, и не поймет, что его любимая девчонка всего лишь алчная потаскуха. Вы ломаете себе голову над тем, как поведут себя Черный Майкл, Эмбер, Уэллс и остальные люди Девиса, когда мы обнаружим сокровище? Мистер Пенрит, говорят, человеческое раскаяние длится столько же, сколько ребенок радуется новой игрушке. Я никогда не уверял вас, будто раскаиваюсь в тех делах, которые совершал до того, как получил королевское помилование и был прощен за все свои преступления. Девис с остальными высадился на Нью-Провиденсе, поскольку флибустьерство перестало себя окупать.
Майкл вежливо сплюнул за борт коричневую от табака слюну и продолжил:
— Сегодня буканьер — жалкий пес с поджатым хвостом, которого каждый, имеющий патент, может пустить ко дну и будет прав. А рисковать во имя чего? Нагрузите сокровищами полные трюмы, и всего этого не хватит и на полгода. Лучше платите мне по гинее в месяц, и я буду считать себя богачом. А дайте мне пятьдесят тысяч, и через неделю я стану выклянчивать у вас стаканчик пива на похмелье. Честная, открытая игра и честная доля для всех — вот что я вам скажу, сэр. У вас судно, у вас точные сведения о сокровище и о том, где оно спрятано, поэтому хозяйская доля ваша. Ну а с командой — я надеюсь, сэр, вы поступите с нами по справедливости!
Меня насторожило то, что раз Майкл упомянул о свойстве золота кружить головы, значит он сам не очень-то уверен в себе и в своих людях. Его эмоциональная речь была почти угрожающей, несмотря на все его рассуждения о честной игре и справедливой дележке.
— Судно не мое, и секрет тоже принадлежит не мне, — сказал я. — Без сомнения, сэр Ричард намерен поступить честно. Он уже платит всем приличное жалованье. Он — глава экспедиции.
— А вы — ее мозг, сэр! Вы ее мозг! Обсудите этот вопрос. Времени еще достаточно, прежде чем сокровище окажется на борту и мы пустимся в обратное плавание. Но приглядывайте за Запевалой Сэмом. Он плавал вместе с Тауни. Похоже, он знает, где зарыто сокровище!
Все чертовски запуталось. Фрэнк Мадден, подружившийся с Сэмом, сэр Ричард, спьяну распустивший язык… Я никогда не рассчитывал на то, что мы сможем погрузить сокровища на судно втайне, так, чтобы команда рано или поздно не узнала об этом, и я предвидел претензии матросов на некую дополнительную премию сверх основной оплаты. Но до сих пор мне не представилась возможность серьезно потолковать с сэром Ричардом о делах. Я послал за Питером и принялся его допрашивать.
— Хозяин давно уже говорит о сокровищах, — сказал мне Питер, — и наливает стакан вина любому бездельнику с полубака, который только явится к нему с такого рода жалобами. Стакан вина вместо дюжины хороших плетей на решетке трюмного люка!
— Почему же ты мне ничего не говорил?
— Сэр Ричард мой хозяин. Но, поскольку вы сами об этом услышали, я могу с вами поделиться своими наблюдениями…
— Выкладывай!
— Ну, среди людей ходят разговоры о том, что собой представляют эти сокровища и как ими можно распорядиться.
— Среди людей Майкла?
— Среди всех. Люди Майкла посерьезнее, а остальные отпускают по этому поводу разные шуточки и насмешки. Вот и вся разница.
— А что говорит Запевала Сэм?
— Он утверждает, будто нет никаких сокровищ, и тоже смеется. И мастер Фрэнк вместе с ним. А если Сэм смеется, то все знают, что он лжет, и продолжают насмешничать.
Я отпустил его и вызвал Запевалу Сэма.
— Почему ты не сказал мне о разговорах про сокровища и о сплетнях, которыми кишит судно? — спросил я его.
— Поскольку сэр Ричард сам открыто говорит об этом, я думал, что вы знаете, мистер Пенрит, сэр. А я все отрицаю как только могу. И мастер Мадден тоже!
И он расплылся в нагловатой ухмылке.
— Можешь идти, — холодно сказал я.
Все неразрешенные проблемы опять свалились на мои плечи. Мне следовало выбрать момент, когда сэр Ричард окажется достаточно трезвым и благоразумным, чтобы вместе с ним и юным Мадденом обсудить вопрос о выделении определенной доли сокровищ для команды. Объявив о своем решении, мы сумеем взять под контроль дальнейшее развитие событий и прекратим слухи и вредные домыслы.
Мне больно было сознавать, что Фрэнк Мадден отлично знал обо всем происходящем. Я упрекал себя в недостаточном внимании к своему подопечному, но заботы по управлению судном отнимали у меня слишком много времени, а его законный опекун полностью пренебрегал своими обязанностями.
Я отлично понимал, насколько велика ожидающая нас впереди опасность. Дисциплину среди матросов легко поддерживать, когда имеешь под рукой власть закона, чтобы наказывать за нарушения. А мы уплыли слишком далеко от всех представителей этой власти. Черный Майкл и его приятели были — или являлись таковыми в недавнем прошлом — типичными преступниками, людьми вне закона, и Сэм Пайк тоже. Мы могли полагаться только на самих себя, а хромой мальчишка со своими фантазиями настолько отдалился от нас, что почти перешел в чужой лагерь; от сэра Ричарда тоже едва ли стоило в ближайшем будущем ожидать какого-либо проку.
Два дня спустя, ближе к полудню, он подошел ко мне на юте. Некогда румяное лицо его покрывали желтовато-бурые пятна, а рука, протянутая мне, дрожала.
— Доброе утро, капитан, — сказал он. — Фрэнк уверяет, будто мы приближаемся к Мадагаскару.
— Мы сейчас у южной его оконечности, — ответил я, — но слишком далеко отклонились к востоку. Остров расположен с юго-запада на северо-восток, так что если мы пойдем строго на север, то скоро увидим его берега.
Я решил спуститься достаточно далеко на юг, чтобы попасть в район постоянно дующих западных ветров, даже если для этого придется очутиться в зоне «ревущих сороковых» широт. Моими штурманскими расчетами руководил Майкл, исполнявший теперь обязанности первого помощника. Я предложил ему занять освободившуюся каюту капитана Джекобса, но он отказался, не желая расставаться со своими товарищами.
«Золотая Надежда» ходко шла, подгоняемая попутным ветром; две широкие струи расходились по обе стороны от ее носовых обводов и сливались с легким волнением моря у самого горизонта. Третья струя — кильватерная — в виде бурлящей пенистой борозды тянулась у нее за кормой. Но нигде, ни впереди по курсу, ни сзади, не было видно ни «Сокола», ни какого-либо другого паруса. Мы находились в тысяче миль от берега, и нас окружал абсолютно пустынный, безжизненный океан.
Время для меня проходило незаметно в стремлении постичь навыки практического судовождения. Но для сэра Ричарда часы тянулись бесконечно, и он пытался их ускорить при помощи содержимого своих бочонков, становясь все более обрюзгшим, вялым и скучным.
Что касается Фрэнка Маддена, то он коротал дни, приставая с расспросами к Майклу и матросам Девиса, с удовольствием выслушивая самые невероятные пиратские истории. Запевале Сэму, похоже, удалось как-то замять обвинение в трусости и даже добиться определенной популярности благодаря своим песням и балладам. Среди бывшей команды Джекобса он вообще занял главенствующее место; остальные же терпели его за неистощимый запас всякого рода выдумок и забав.
Лучше всех, казалось, чувствовал себя Дон. Поначалу его немного укачивало, но постепенно он стал настоящим морским псом. У него появились любимые занятия — стоять на носу, сердито лая на показавшуюся ему самой дерзкой волну, обдавшую его брызгами и пеной, и помогать матросам тянуть снасти, ухватившись зубами за конец каната и изо всех сил упираясь лапами в палубу. Команда любила его, хоть это и не мешало ему порой получать выливаемое на голову полное ведро забортной воды, когда он слишком уж докучал во время утренней приборки, лая и хватаясь зубами за швабру. Впрочем, он, видимо, считал это неизбежным правилом игры и, кажется, вовсе не был в претензии.
За двадцать седьмой параллелью пассат день за днем стал понемногу слабеть, и мы в течение недели болтались в штилевой полосе у тропика Козерога, выискивая по всем румбам хоть слабый намек на ветер, всецело попав во власть Великого Южного течения, которое проходит к востоку от острова Тристан-да-Кунья.
Я поделился с Майклом нашим желанием обогнать «Сокол». Так или иначе, нам все равно предстояло сообщить всему экипажу о целях нашей экспедиции, но я до последнего старался не выдавать секрет, надеясь прежде полностью завоевать расположение нового первого помощника. Конечно, было бы опрометчиво с излишней доверчивостью относиться к благотворным переменам в характере подобной личности, но мне нравился этот человек, и я верил, что он отвечает мне тем же. До какой степени на это можно рассчитывать, когда мы найдем клад, было трудно сказать. А последует ли за ним его команда, если он сохранит нам преданность и останется честным человеком, — в этом заключался второй вопрос.
По судну расползались разные слухи и сплетни. Кое о чем я слышал, но больше догадывался. Исходили они от Питера, или Сэма, или от обоих из них понемногу — определить было невозможно, однако вскоре все на борту знали, что мы участвуем в гонках, призом в которых станет солидное вознаграждение, и что до сих пор нам удавалось успешно противодействовать попыткам соперника задержать нас.
Майкл, казалось, был совершенно уверен в благоприятном исходе.
— Нам здорово везло до сих пор, — сказал он в ответ на мой вопрос о возможности настичь шхуну. — Вот увидите, мы ее обгоним! Погодите, пока мы поравняемся с мысом Доброй Надежды (он назвал мыс так, как называл его Васко да Гама: Cabo de todos los Tokmientos). Заметьте, сэр, мне доводилось огибать мыс Горн и выслушивать самые разные истории от бывалых людей, но, когда речь заходит об этих широтах, нельзя не сойтись во мнении, что мыс Всех Страданий — самое ветреное место на морях обоих полушарий. Здесь мы увидим своими глазами волны с расстоянием между гребнями длиной в целую милю. Теплая вода из Мозамбикского пролива и холодная из Южных морей соединяются здесь, обрушиваясь вместе на берег у мыса Агульяш49. Вот тут-то и начинается такая свистопляска, как будто все ведьмы разом сорвались с цепи! Ручаюсь, «Золотая Надежда» будет делать три узла против двух у той шхуны!
Западный ветер постоянно крепчал, и волнение усиливалось. Волны начали заливать палубу со всех сторон и даже с гакаборта, перекатываясь через нее и злобно шипя. Вода, не успевая стекать по ватервейсам через шпигаты, билась о борта и клокотала на палубе, мокрые тиковые доски которой стали настолько предательски-скользкими, что юный Мадден, несмотря на свое упрямство, вынужден был оставаться в каюте и посылать за Сэмом Запевалой, чтобы скрашивать тоскливые часы безделья.
У штурвала Черный Майкл вдвоем с подручным выбивались из сил, не позволяя баркентине закинуть корму и стать боком к ветру. Огромные волны высотой с Вестминстерское аббатство гнались на нами по пятам, и «Золотую Надежду» спасала лишь их медлительная неповоротливость. В тот момент, когда зеленый рокочущий гребень уже загибал свои шипящие языки над головами рулевых, корма вдруг высоко взмывала кверху, и баркентина стремительно неслась под гору, убегая от своей гибели. Перелетая с волны на волну, «Золотая Надежда» черпала огромное количество воды то носом, то бортами, а отчаянный Майкл и не думал убирать паруса. Он выжимал из тупоносой баркентины всё, что она могла дать. Брам-стеньги50, несмотря на заведенные дополнительные растяжки, сгибало в дугу так, что на них страшно было смотреть.
— Теперь уж брамселей51 не убрать, даже если бы мы и захотели, — воспользовавшись секундной передышкой, прокричал мне на ухо Майкл. — Будем надеяться, что ветер сам не уберет их вместе с брам-стеньгами! Зато мы натянем нос той шхуне!
Я никогда не представлял себе ничего подобного: огромное красное солнце медленно встает над беснующимся океаном. Ветер гудит, словно тысяча волынщиков, гоня перед собой громадные перекатывающиеся валы, покрытые шипящей белой пеной, по которым судно скользит, как на салазках, то проваливаясь в глубокие пропасти между ними, то медленно взбираясь на их пологие склоны. Иногда море расступалось под кормовым срезом, словно раскрывая беззубую пасть, чтобы ухватить за хвост ускользающую жертву, и тогда испуганная «Золотая Надежда» дико шарахалась в сторону, не слушаясь руля, как необъезженная кобылица, пытающаяся освободиться от узды.
Наконец мы достигли крайнего южного пункта нашего маршрута и круто повернули на восток. Сверкающий океан был окрашен в густой темно-синий цвет, и невесть откуда берущийся ветер гнал баркентину, словно пушинку, по гигантским склонам огромных водяных холмов, между которыми суетливо и беспорядочно толклись мелкие волны. Судно плясало среди них, как пробка под мельничным колесом, и достигало временами фантастической скорости. Однажды мы прошли за сутки целых триста семь миль!
Мы проскользнули мимо мыса Агульяш вдоль верхней границы «ревущих сороковых», и я спросил у Майкла совета относительно поворота на север. Этим я, конечно, довольно близко намекал на цель нашего путешествия, но он не обратил на это внимания и лишь порекомендовал спуститься по дуге до пятидесятого градуса восточной долготы и отсюда обогнуть Мадагаскар с востока, вместо того чтобы попытаться пройти Мозамбикским проливом.
— Видите ли, сэр, — сказал он, — сейчас мы имеем благоприятный ветер. В проливе же нас ждут противное течение и неустойчивые бризы. Если нам повезет, то выше тридцатого градуса южной широты мы сумеем снова поймать пассат и оттуда полетим на север, как на крыльях. Наша красотка нуждается в попутном ветре и во всех своих верхних и нижних юбчонках и фартучках, чтобы показать, на что способна!
На следующее утро погода начала постепенно меняться. Небо нахмурилось и повисло тяжелым свинцовым пологом, опустившимся чуть ли не до верхушек мачт «Золотой Надежды». Густо-синий сапфировый цвет воды потускнел, сменившись бледно-голубым, который затем перешел в мертвенно-серый с зеленоватым отливом. Длинные океанские валы скорее ощущались по движениям палубы, чем охватывались взглядом, и мелкие волны, зарождавшиеся в ложбинах между ними, сглаживались под напором ветра. Вода сделалась тяжелой и маслянистой, покрывавшая ее обильная пена стала более плотной и неприятной, и брызги ее, казалось, обжигали кожу. Сила и мощь исполинских водяных гор подавляли и приводили в изумление. По мере того как они вздымались ввысь, налетал ветер и срывал с них тучи мелкой водяной пыли, туманной пеленой носившейся в воздухе.
Дневной свет понемногу тускнел и исчезал. Ветер свистел в такелаже и гудел в туго натянутой парусине, словно непрерывно колотил в огромный барабан. В воздухе стоял непрерывный стон, слышимый не только ухом, но и ощущаемый чисто физически. Люди собирались повсюду отдельными группами и замирали, встревоженно прислушиваясь; самые отчаянные и беззаботные из них умолкали и становились серьезными. К полудню ртутный столбик в барометре опустился на двадцать пять делений и продолжал падать.
Звуки, наполнявшие воду и воздух, слились в единое мощное басовитое гудение, и море превратилось в кипящий круговорот белой пены с отдельными черными пятнами, отмечавшими бездонные пропасти между волнами. В унисон этому чудовищному гулу раздавалось яростное шипение воздуха, вырывавшегося из мириадов лопающихся пузырьков. Несмотря на столь устрашающий вид, океан казался неповоротливым и сонным, хоть мы и неслись по нему с невероятной скоростью.
Мы держали всего лишь несколько квадратных ярдов парусины на верхних реях, и ту во мгновение ока разорвало на длинные полосы, которые развевались под ветром, словно растрепанные волосы неопрятной старухи. Ветру, казалось, было невозможно противостоять; воздух приобрел плотность твердого тела. Это было нечто более серьезное, чем обычная буря, пусть даже самая неистовая. Громоподобный голос Майкла прозвучал у самого моего уха, прикрытого ладонью, но слова отнесло в сторону, и я ничего не расслышал, лишь понял по движению его губ:
— Ураган! — вот что он пытался сказать мне.
А барометр все падал.
Мы только по часам смогли определить, когда наступил вечер. Не было ни солнца, ни заката, только темнота еще более сгустилась. Длинные ленты разодранных парусов, болтаясь на реях, хлопали, точно мушкетные выстрелы. Шпигаты забило обрывками перепутанных снастей и такелажа. Мы шли с огромной скоростью, однако набегавшие волны частенько настигали нас и обрушивались на палубу с кормы. Теперь нас несло прямо на юг; ветер менял направление с юго-восточного на южное и на юго-западное. Баркентина, зарываясь в волну, черпала носом тонны кипящей пены, состоящей наполовину из воды, наполовину из воздуха, которая заливала фордек52 и мощными струями вырывалась из портов. Две из наших шлюпок, сорванные со своих мест, разбились в щепки.
Ночь окутала нас беспросветной тьмой, а мы продолжали нестись по ревущему седому океану. Ртуть в барометре перестала опускаться, поколебавшись немного, словно в нерешительности, и затем медленно поползла вверх. Ветер в то же время, как ни странно, усилился. В воздухе стали ощущаться заметные изменения: вместо сырого и теплого он вдруг сделался пронизывающе-ледяным, и уже к полуночи я почувствовал ослабление шторма.
Бледный рассвет застал Майкла и Эмбера у штурвала, обессиленных, осунувшихся, со впалыми глазами, но с твердой решительной складкой у рта. Майкл даже сумел улыбнуться мне. Багровое зарево внезапно вспыхнуло на востоке, подобно отблеску гигантского пожара, — мрачное, тревожное, превратившее колышущееся пространство океана в море запекшейся крови. Небо вдоль горизонта раскололось неровной зазубренной полосой, блеснув на мгновение чистыми светлыми красками, и, прежде чем занавес опустился снова, я на фоне этой полосы успел заметить далеко над линией горизонта с подветренной стороны четкие очертания корабельных мачт.
Я испытующе взглянул на Майкла, и он с молчаливой улыбкой утвердительно кивнул мне в ответ.
Сто шансов против одного говорили за то, что это мачты шхуны Саймона — мачты «Сокола»! Наконец-то мы догнали ее, и ветер помог нам!
Глава шестнадцатая. СЭР РИЧАРД РАСПУСКАЕТ ЯЗЫК
— Эй, друг, не зевай!
Дно из бочки выбивай!
Если кружка опустела,
ты другую наливай!
Словно в качестве искупления за недавнее буйство, штормовая погода сменилась продолжительными днями почти безоблачного неба, сапфирового моря с белыми барашками и сверкающими солнечными зайчиками на глянцевитых волнах, каждая из которых, казалось, провожала нас дружеским поощрительным шлепком в корму на дорогу, и такими же долгими ночами, когда звезды мерцают, словно открытые огоньки свечей, а луна превращает судно в чудесную игрушку из эбенового дерева и слоновой кости, бесшумно скользящую по угольно-черной воде. Приведя в порядок причиненные бурей повреждения и пользуясь устойчивым попутным ветром, мы шли с неплохой скоростью, уверенные в том, что огромное квадратное полотнище нашего фока и значительное превосходство в общей площади парусов помогут нам держаться впереди «Сокола».
И тем не менее я стал замечать на борту постепенно растущие, все увеличивающиеся признаки недовольства. В сущности, ничего удивительного здесь не было: Черный Майкл и его люди относились к остальным членам команды свысока и с нескрываемым пренебрежением. К тому же они ставили в вину мятежникам гибель одного из своих товарищей. Я со своей стороны делал все что мог для поддержания на борту дисциплины и даже учредил с этой целью персональные вахты, хотя сэр Ричард как официальный организатор и руководитель экспедиции подавал в этом смысле весьма дурной пример.
В открытом море ему нечем было занять себя, он не имел привычных собеседников, неодобрительно косившихся, если он слишком налегал на вино, у него пропала необходимость помнить о достоинстве, приличествующем его положению; увы, теперь не было ничего, что стояло бы между ним и содержимым его бочонков. Юный Мадден в открытую насмехался над опекуном и постоянно уклонялся от всех моих попыток оказать на него влияние в те короткие минуты, которые мне удавалось урвать от забот по управлению судном.
Таким образом, основная часть команды становилась все угрюмее и мрачнее, выполняя свои обязанности скорее по принуждению, чем по доброй воле, а люди Девиса мало-помалу начали относиться к чужакам все более грубо и задиристо. Запевала Сэм примкнул к угнетенной половине, хотя я прежде считал его человеком, более склонным по своей натуре дружить с победителями или, по меньшей мере, заискивать перед ними. Стало очевидно, что среди недавних бунтовщиков у него появилось немало приверженцев и единомышленников, о чем свидетельствовали скрытые ухмылки, потаенные кивки и жесты, которыми они обменивались между собой, а Фрэнк Мадден неизменно следовал за Сэмом по пятам, словно его неотлучная тень.
Я попытался поговорить с Фрэнком, подчеркнув, насколько разлагающе влияет все это на дисциплину.
— Ничего подобного я не замечаю, — возразил он мне. — Если бы все было так, как ты говоришь, если бы на борту зрел опять некий заговор, то я бы первым заметил это. Тебе показалось. Ты сделал Майкла и его приятелей своими любимчиками, а остальным, естественно, это не нравится, только и всего. Они не делают ничего дурного, слушая песни и рассказы Сэма, как и я, кстати. Ты бы лучше присматривал за Майклом и его головорезами, вместо того чтобы им потакать!
В тот же вечер Майкл явился ко мне в каюту.
— Послушайте, мистер Пенрит, — заявил он без обиняков, — на борту болтают о сокровищах.
— О каких сокровищах? Кто болтает? Откуда? — спросил я.
— Не знаю. Только ни с того ни с сего все только о них и говорят. Похоже, так оно и есть, судя по характеру нашего путешествия. Говорят, будто речь идет о сокровищах Тауни, зарытых где-то на острове к северу от Мадагаскара.
— Говорят? Кто говорит? — раздраженно воскликнул я.
— Сэр Ричард, например.
— Сэр Ричард? — у меня от удивления буквально отвисла челюсть. — Как сэр Ричард?
— Ну да, сэр Ричард, когда выпьет лишку. Видите ли, мистер Пенрит, люди повадились таскаться к нему с жалобами, поскольку нигде, иначе как у него, мол, они не могут добиться справедливости и защиты от меня; будто я их чересчур притесняю, а вы не желаете их выслушать.
— Эге, да это снова бунт!
— Едва ли, сэр: ведь они обращаются за помощью к старшему начальнику. И что же он делает? Он угощает их вином и втолковывает им, какими богачами они станут через месяц, если будут держаться заодно, а уж он позаботится, чтобы всех наградили по справедливости. Что он там еще им обещает — не знаю. Я слышал все это не более часа тому назад.
— А что за разговоры о сокровищах Тауни?
— Опять-таки, мне ничего не известно, кроме того, что люди отпускают всякие шуточки на сей счет и болтают о том, как потратят свою долю, когда сквайр — сэр Ричард, значит, — доберется до своих сундуков с золотом. Причем болтают не со мной или с моими людьми — заметьте, сэр! Нам только случайно удается подслушать то тут, то там словечко-другое.
Он замолк, выжидающе глядя на меня сверкающими проницательными глазами. Я решил взять быка за рога:
— А если это правда, Майкл? Если мы и в самом деле отправляемся выкапывать сокровища?
Он хитро прищурился и кивнул мне в ответ:
— Что ж, золото есть золото, и у него свои особенности. Сначала оно вызывает зуд в ладонях от желания заполучить его, а затем от желания потратить. Я встречал мавров, которые умели видеть странные вещи в лужице черной жидкости, налитой в ладонь мальчишки-раба, и потом эти видения сбывались. Так и наши матросы, глядя на золотую монету, видят в ней исполнение всех своих желаний. Как говорится в Священном Писании, золото не может открыть райские врата, но оно, несомненно, служит ключом от ада. Вы слышали когда-нибудь об островах Вечного Блаженства, сэр?
Я отрицательно покачал головой.
— Это матросский рай, расположенный в семи милях от пекла. Там никогда не расплачиваются наличными, а всем верят в кредит, и каждый моряк может плясать со своей подружкой сколько душе угодно. Покажите матросу гинею, и он вместо каторжной работы на судне, где паруса вечно мокрые и частенько пусто в желудке, сразу видит перед собой острова Вечного Блаженства. Блеск золота кружит голову, мистер Пенрит!
Майкл отрезал ножом кусок табачной жвачки и сунул его за щеку.
— Целая куча его проскользнула у меня сквозь пальцы, — продолжал он. — Быстрее, чем водяные брызги сквозь натянутые снасти! Видите ли, мистер Пенрит, золото на время превращает в лорда любого оборванца. У бедняги не хватает смекалки приумножить это богатство, и он тратит его на ром и всякие увеселения, отчего кровь его, как ему кажется, становится такой же голубой, как у всякого высокородного джентльмена.
— До поры до времени.
— Ну да, пока он не получит головную боль, которая прячется на дне последней бутылки, и не поймет, что его любимая девчонка всего лишь алчная потаскуха. Вы ломаете себе голову над тем, как поведут себя Черный Майкл, Эмбер, Уэллс и остальные люди Девиса, когда мы обнаружим сокровище? Мистер Пенрит, говорят, человеческое раскаяние длится столько же, сколько ребенок радуется новой игрушке. Я никогда не уверял вас, будто раскаиваюсь в тех делах, которые совершал до того, как получил королевское помилование и был прощен за все свои преступления. Девис с остальными высадился на Нью-Провиденсе, поскольку флибустьерство перестало себя окупать.
Майкл вежливо сплюнул за борт коричневую от табака слюну и продолжил:
— Сегодня буканьер — жалкий пес с поджатым хвостом, которого каждый, имеющий патент, может пустить ко дну и будет прав. А рисковать во имя чего? Нагрузите сокровищами полные трюмы, и всего этого не хватит и на полгода. Лучше платите мне по гинее в месяц, и я буду считать себя богачом. А дайте мне пятьдесят тысяч, и через неделю я стану выклянчивать у вас стаканчик пива на похмелье. Честная, открытая игра и честная доля для всех — вот что я вам скажу, сэр. У вас судно, у вас точные сведения о сокровище и о том, где оно спрятано, поэтому хозяйская доля ваша. Ну а с командой — я надеюсь, сэр, вы поступите с нами по справедливости!
Меня насторожило то, что раз Майкл упомянул о свойстве золота кружить головы, значит он сам не очень-то уверен в себе и в своих людях. Его эмоциональная речь была почти угрожающей, несмотря на все его рассуждения о честной игре и справедливой дележке.
— Судно не мое, и секрет тоже принадлежит не мне, — сказал я. — Без сомнения, сэр Ричард намерен поступить честно. Он уже платит всем приличное жалованье. Он — глава экспедиции.
— А вы — ее мозг, сэр! Вы ее мозг! Обсудите этот вопрос. Времени еще достаточно, прежде чем сокровище окажется на борту и мы пустимся в обратное плавание. Но приглядывайте за Запевалой Сэмом. Он плавал вместе с Тауни. Похоже, он знает, где зарыто сокровище!
Все чертовски запуталось. Фрэнк Мадден, подружившийся с Сэмом, сэр Ричард, спьяну распустивший язык… Я никогда не рассчитывал на то, что мы сможем погрузить сокровища на судно втайне, так, чтобы команда рано или поздно не узнала об этом, и я предвидел претензии матросов на некую дополнительную премию сверх основной оплаты. Но до сих пор мне не представилась возможность серьезно потолковать с сэром Ричардом о делах. Я послал за Питером и принялся его допрашивать.
— Хозяин давно уже говорит о сокровищах, — сказал мне Питер, — и наливает стакан вина любому бездельнику с полубака, который только явится к нему с такого рода жалобами. Стакан вина вместо дюжины хороших плетей на решетке трюмного люка!
— Почему же ты мне ничего не говорил?
— Сэр Ричард мой хозяин. Но, поскольку вы сами об этом услышали, я могу с вами поделиться своими наблюдениями…
— Выкладывай!
— Ну, среди людей ходят разговоры о том, что собой представляют эти сокровища и как ими можно распорядиться.
— Среди людей Майкла?
— Среди всех. Люди Майкла посерьезнее, а остальные отпускают по этому поводу разные шуточки и насмешки. Вот и вся разница.
— А что говорит Запевала Сэм?
— Он утверждает, будто нет никаких сокровищ, и тоже смеется. И мастер Фрэнк вместе с ним. А если Сэм смеется, то все знают, что он лжет, и продолжают насмешничать.
Я отпустил его и вызвал Запевалу Сэма.
— Почему ты не сказал мне о разговорах про сокровища и о сплетнях, которыми кишит судно? — спросил я его.
— Поскольку сэр Ричард сам открыто говорит об этом, я думал, что вы знаете, мистер Пенрит, сэр. А я все отрицаю как только могу. И мастер Мадден тоже!
И он расплылся в нагловатой ухмылке.
— Можешь идти, — холодно сказал я.
Все неразрешенные проблемы опять свалились на мои плечи. Мне следовало выбрать момент, когда сэр Ричард окажется достаточно трезвым и благоразумным, чтобы вместе с ним и юным Мадденом обсудить вопрос о выделении определенной доли сокровищ для команды. Объявив о своем решении, мы сумеем взять под контроль дальнейшее развитие событий и прекратим слухи и вредные домыслы.
Мне больно было сознавать, что Фрэнк Мадден отлично знал обо всем происходящем. Я упрекал себя в недостаточном внимании к своему подопечному, но заботы по управлению судном отнимали у меня слишком много времени, а его законный опекун полностью пренебрегал своими обязанностями.
Я отлично понимал, насколько велика ожидающая нас впереди опасность. Дисциплину среди матросов легко поддерживать, когда имеешь под рукой власть закона, чтобы наказывать за нарушения. А мы уплыли слишком далеко от всех представителей этой власти. Черный Майкл и его приятели были — или являлись таковыми в недавнем прошлом — типичными преступниками, людьми вне закона, и Сэм Пайк тоже. Мы могли полагаться только на самих себя, а хромой мальчишка со своими фантазиями настолько отдалился от нас, что почти перешел в чужой лагерь; от сэра Ричарда тоже едва ли стоило в ближайшем будущем ожидать какого-либо проку.
Два дня спустя, ближе к полудню, он подошел ко мне на юте. Некогда румяное лицо его покрывали желтовато-бурые пятна, а рука, протянутая мне, дрожала.
— Доброе утро, капитан, — сказал он. — Фрэнк уверяет, будто мы приближаемся к Мадагаскару.
— Мы сейчас у южной его оконечности, — ответил я, — но слишком далеко отклонились к востоку. Остров расположен с юго-запада на северо-восток, так что если мы пойдем строго на север, то скоро увидим его берега.