Но все чудеса грядущего не заменят тебе тех старых воспоминаний, которые становятся все теплее и светлее с каждым годом, отступая в века, которые собраны Богами. И бесконечно мечтая о давно умерших принцах и великих Королях из других королевств старых времен, ты будешь не в состоянии узреть великолепие, к которому стремятся суеливые люди в эпоху, лишенную королей. Наконец, о Король, ты почувствуешь, что люди непостижимым образом меняются, узнавая то, чего не знаешь ты, и в конце концов ты постигнешь, что они – уже не люди, что новая раса властвует на земле, а люди были только предками этой расы.
Они не станут больше разговаривать с тобой, ибо они будут торопиться в путешествие, смысла которого ты никогда не постигнешь, и ты узнаешь, что больше не принимаешь участия в свершении судеб, а в мире городов останутся для тебя только сосны, качающиеся на ветру, и шелестящая трава, и звук ветра среди деревьев. Потом все это тоже сгинет вместе с тенями Богов во тьме, скрывающей все жизни, кроме твоей, когда холмы заберут собранное за бесчисленные эпохи тепло земли назад в небеса, когда земля будет стара и холодна, и не будет на ней ничего живого, кроме одного Короля».
Тогда сказал Король:
«Продолжай молиться этим жестоким Богам, ибо те, которые любили землю со всеми ее садами, лесами и пением рек и ручьев, будут по-прежнему любить землю, когда она станет старой и холодной, когда все ее сады исчезнут, когда утратится весь смысл ее сущестования – все, кроме воспоминаний».
IX
X
XI
Они не станут больше разговаривать с тобой, ибо они будут торопиться в путешествие, смысла которого ты никогда не постигнешь, и ты узнаешь, что больше не принимаешь участия в свершении судеб, а в мире городов останутся для тебя только сосны, качающиеся на ветру, и шелестящая трава, и звук ветра среди деревьев. Потом все это тоже сгинет вместе с тенями Богов во тьме, скрывающей все жизни, кроме твоей, когда холмы заберут собранное за бесчисленные эпохи тепло земли назад в небеса, когда земля будет стара и холодна, и не будет на ней ничего живого, кроме одного Короля».
Тогда сказал Король:
«Продолжай молиться этим жестоким Богам, ибо те, которые любили землю со всеми ее садами, лесами и пением рек и ручьев, будут по-прежнему любить землю, когда она станет старой и холодной, когда все ее сады исчезнут, когда утратится весь смысл ее сущестования – все, кроме воспоминаний».
IX
Тогда заговорил Пахарн, пророк земли Хурн.
И Пахарн сказал:
«Был один человек, который знал, но его нет здесь».
И Король спросил:
«Неужели он находится на расстоянии, которое мои герольды не смогут преодолеть за ночь, если они оседлают лучших лошадей?»
И пророк ответил:
«Твои герольды могут с легкостью достичь этого места за ночь, но назад им не вернуться за многие годы. За пределами этого города находится долина, протянувшаяся через весь мир и заканчивающаяся в зеленой земле Хурн. С одной стороны долины простирается море, а с другой стороны лес, черный и древний, роняет свою тень на поля Хурна; за лесом и морем нет больше ничего, не считая сумерек и – за ними – Богов. В устье долины спит деревня Ристаун.
Там я родился и услышал гомон отар и стад, и увидел высокие столбы дыма, соединяющие тихие крыши Ристауна с бескрайним небом, и узнал, что люди не могут войти в темный лес и что за лесом и морем нет ничего, исключая сумерек и – за ними – Богов. Часто приходили путешественники из внешнего мира по ведущей в иные края долине, и говорили странные речи в Ристауне и снова возвращались в долину, ведущую в большой мир. Иногда с колокольчиками, верблюдами и скороходами проходили по долине Короли из большого мира, но путешественники всегда возвращались в долину, и ни один из них не отправлялся дальше земли Хурн.
И Китнеб также родился в земле Хурн и пас стада вместе со мной, но Китнеб не особенно интересовался звуками отар и стад и видом высоких столбов дыма, соединяющих крыши с небом; он хотел узнать, как далеко от Хурна находится то место, где мир смыкается с сумерками, и как далеко за пределом сумерек обитают Боги.
И часто Китнеб мечтал, когда он пас стада и отары, и когда другие спали, он отправлялся блуждать близко к краю леса, в который люди не могли войти. И старейшины земли Хурн порицали Китнеба, когда он мечтал; но все-таки Китнеб были еще похож на других людей и не выделялся из числа своих сверстников до того дня, о котором я поведаю тебе, о Король. Ибо Китнеб был уже в изрядном возрасте, и мы с ним сидели возле отар, и он пристально всматривался в то место, где темный лес встречался с морем у края земли Хурн. Но когда ночь принесла в лес сумерки, мы отвели отары к Ристауну, и я поднялся по главной улице между домами, чтобы увидеть четырех принцев, которые спустились в долину из внешнего мира, и они были облачены в синее и алое и носили перья на головах, и они дали нам в обмен на наших овец какие-то сверкающие каменья, которые, по их словам, имели большую ценность. И я продал им три овцы, и Дарниаг продал им восемь.
Но Китнеб не пришел с другими на рынок, где стояли эти четыре принца, а вместо этого отправился в одиночестве через поля на край леса.
И именно на следующее утро странная вещь приключилась с Китнебом; ибо я увидел его утром, идушего с полей, и приветствовал его пастушьим криком, которым мы, пастухи, обращаемся друг к другу, и он не ответил. Тогда я остановился и заговорил с ним, и Китнеб не произносил ни слова, пока я не рассердился и не оставил его.
Тогда мы вместе поговорили о Китнебе, и другие приветствовали его, и он не ответил им, но одному он сказал, что слышал голоса Богов, звучащие за лесом, и никогда он больше не будет слушать голоса людей.
Тогда мы сказали: „Китнеб безумен“, и никто не препятствовал ему.
Другой занял его место подле отар, и Китнеб сидел вечерами в одиночестве у края леса на равнине.
Так Китнеб не говорил ни с кем в течение многих дней, но когда кто-нибудь принуждал его вступить в беседу, он рассказывал, что каждый вечер слышал Богов, когда они приходили из-за сумерек и моря отдохнуть в лесу, и что он не будет больше говорить с людьми.
Но когда прошли месяцы, в Ристаун начали приходить люди, чтобы взглянуть на Китнеба как на пророка, и мы привыкли указывать на него, когда незнакомцы приходили по долине из внешнего мира: „Здесь в земле Хурн у нас есть пророк, подобных которому нет в ваших городах, поскольку он по вечерам беседует с Богами“.
Прошел год молчания Китнеба, когда он явился ко мне и заговорил. И я поклонился ему, потому что мы верили, что с ним говорили Боги. И Китнеб сказал: „Я буду говорить с тобой перед концом, потому что я очень одинок. Ибо как я могу говорить снова с мужчинами и женщинами на маленьких улицах Ристауна среди этих зданий, когда я слышал голоса Богов, поющих выше сумерек?
Но я более одинок, чем могут подумать в Ристауне, и об этом я хочу рассказать тебе: когда я слышу Богов, я не знаю, что Они говорят. Да, действительно, я различаю Их голоса, ибо они всегда зовут меня прочь от удовлетворенности; да, я знаю Их голоса, поскольку они взывают к моей душе и беспокоят ее; я знаю по Их тону, когда Они радуются, и я знаю, когда Они грустят, ибо даже печаль чувствуют Боги. Я знаю, когда над низвергнутыми городами прошлого и изогнутыми белыми костями героев Они поют плачи Богов. Но увы! Их слова, которых я не знаю, и чудесные переливы мелодии Их речи бьются в моей душе и гибнут неведомыми.
Поэтому я путешествовал из земли Хурн, пока не прибыл в дом пророка Арнин-Йо. И я сказал ему, что стремлюсь постичь истинное значение послания Богов; и Арнин-Йо велел мне расспросить пастухов обо всех богах, ибо все, что знали пастухи, следовало постичь всякому человеку, а все прочее за пределами их знаний причиняло только неприятности.
Но я сказал Арнин-Йо, что сам слышал голоса Богов и знал, что Они обитали превыше сумерек, а потому никогда не мог склоняться перед богами, которых пастухи делали из красной глины, собранной их собственными руками на склонах холмов.
Тогда сказал мне Арнин-Йо: „Прежде всего забудь, что ты слышал Богов, и склонись снова пред богами из красной глины, которых делают пастухи, и обрети таким образом легкость, которую находят пастухи, и наконец отправься в мир иной, искренне почитая богов из красной глины, которую пастухи своими руками собирают на холмах. Ибо дары Богов, восседающих превыше сумерек и смеющихся над глиняными богами, – это не легкость и не удовлетворенность“.
И я сказал: „Бог, которого моя мать сделала из красной глины, собранной ею на холмах, наделив его множеством рук и глаз, когда она пела мне песни о его власти, и поведала мне историю его мистического рождения, этот Бог потерян и разбит; и всегда в моих ушах звучит мелодия Богов“. И Арнин-Йо сказал: „Если ты все еще ищешь знания, пойми же, что только тот, кто обойдет Богов, может воистину постичь их смысл. И ты можешь сделать это только одним-единственным способом: сев на корабль и отправившись по морю из страны Хурн и проплыв вдоль побережья до самого леса. Там морские утесы поворачивают налево или на юг, и над ними восстают над морем сумерки, и там ты можешь пробраться за лес. Туда, где край мира сливается с сумерками, вечерами приходят Боги, и если ты сможешь обойти Их, ты явственно услышшишь Их голоса, в полную силу разносящиеся над морем и заполняющие все сумерки звуком песни, и ты постигнешь смысл послания Богов. Но там, где утесы поворачивают на юг, сидит за спиной Богов Бримдоно, самый древний водоворот в море, и с ревом стережет своих хозяев. Его Боги приковали навеки ко дну сумеречного моря, чтобы стеречь дверь в тот лес, который простирается над утесами. Здесь, если ты желаешь услышать голоса Богов, как ты сказал, ты несомненно постигнешь их смысл, но это принесет тебе немного прибыли, когда Бримдоно утянет тебя вниз вместе со всем твоим кораблем““.
Так сказал мне Китнеб.
Но я ответил: „O Китнеб, забудь об этих Богах, охраняемых водоворотом за лесом; и если твой маленький бог потерян, ты можешь поклоняться вместе со мной маленькому богу, которого изготовила моя мать. Тысячи лет назад он побеждал города, но теперь он – не слишком суровый Бог. Молись ему, Китнеб, и он принесет тебе множество удобств и увеличит твои отары и дарует теплые весны и в конце их спокойное окончание твоих дней“.
Но Китнеб не слушал и только попросил меня найти рыбацкое судно и людей, способных управлять им. Так что на следующий день мы покинули землю Хурн на одной из тех лодок, которыми пользуются рыбаки.
И с нами отправились четверо рыбаков, которые сидели на веслах, в то время как я держал руль, а Китнеб сидел на носу и молчал. И мы гребли на запад вдоль побережья, пока мы вечером не прибыли туда, где утесы поворачивали на юг и сумерки мерцали над ними и над морем.
Там мы свернули на юг и сразу увидели Бримдоно.
И как человек рвет пурпурный плащ короля, павшего в сражении, чтобы разделить его с другими воинами, – так Бримдоно разрывал море. И своей скрюченной рукой Бримдоно кругами носил парус какого-то отважного корабля, трофей некоего бедствия, вызванного его вечным стремлением к кораблекрушениям, когда он сидел, охраняя своих хозяев от всех, кто странствует по морю. И все это время его далеко вытянутая рука качалась вверх и вниз, так что мы не рискнули подойти ближе.
Только Китнеб не видел Бримдоно и не слышал его рева, и когда мы не посмели двигаться вперед, попросил спустить с корабля маленькую лодку с веслами. В эту лодку Китнеб спустился, не слушая наших уговоров, и дальше двинулся в одиночестве. Бримдоно исторг ему в лицо свой торжествующий крик, но глаза Китнеба были обращены к лесу, когда он обходил Богов. На его лице блестели сумеречные отсветы вечерних призраков, озарявшие улыбку, сиявшую все ярче, когда он обходил Богов. Его, нашедшего Богов над Их сумеречными утесами, его, услышавшего их голоса вблизи и явственно постигшего Их смысл, его, отрекшегося от унылого мира с его сомнениями и ложными пророками, от всех скрытых смыслов, его, постигшего наконец истину, – его забрал Бримдоно».
Но когда Пахарн закончил свою речь, в ушах Короля, казалось, все еще гремел рев Бримдоно, ликующего над древними триумфами и проглоченными кораблями, которые как будто еще продолжают свое плавание.
И Пахарн сказал:
«Был один человек, который знал, но его нет здесь».
И Король спросил:
«Неужели он находится на расстоянии, которое мои герольды не смогут преодолеть за ночь, если они оседлают лучших лошадей?»
И пророк ответил:
«Твои герольды могут с легкостью достичь этого места за ночь, но назад им не вернуться за многие годы. За пределами этого города находится долина, протянувшаяся через весь мир и заканчивающаяся в зеленой земле Хурн. С одной стороны долины простирается море, а с другой стороны лес, черный и древний, роняет свою тень на поля Хурна; за лесом и морем нет больше ничего, не считая сумерек и – за ними – Богов. В устье долины спит деревня Ристаун.
Там я родился и услышал гомон отар и стад, и увидел высокие столбы дыма, соединяющие тихие крыши Ристауна с бескрайним небом, и узнал, что люди не могут войти в темный лес и что за лесом и морем нет ничего, исключая сумерек и – за ними – Богов. Часто приходили путешественники из внешнего мира по ведущей в иные края долине, и говорили странные речи в Ристауне и снова возвращались в долину, ведущую в большой мир. Иногда с колокольчиками, верблюдами и скороходами проходили по долине Короли из большого мира, но путешественники всегда возвращались в долину, и ни один из них не отправлялся дальше земли Хурн.
И Китнеб также родился в земле Хурн и пас стада вместе со мной, но Китнеб не особенно интересовался звуками отар и стад и видом высоких столбов дыма, соединяющих крыши с небом; он хотел узнать, как далеко от Хурна находится то место, где мир смыкается с сумерками, и как далеко за пределом сумерек обитают Боги.
И часто Китнеб мечтал, когда он пас стада и отары, и когда другие спали, он отправлялся блуждать близко к краю леса, в который люди не могли войти. И старейшины земли Хурн порицали Китнеба, когда он мечтал; но все-таки Китнеб были еще похож на других людей и не выделялся из числа своих сверстников до того дня, о котором я поведаю тебе, о Король. Ибо Китнеб был уже в изрядном возрасте, и мы с ним сидели возле отар, и он пристально всматривался в то место, где темный лес встречался с морем у края земли Хурн. Но когда ночь принесла в лес сумерки, мы отвели отары к Ристауну, и я поднялся по главной улице между домами, чтобы увидеть четырех принцев, которые спустились в долину из внешнего мира, и они были облачены в синее и алое и носили перья на головах, и они дали нам в обмен на наших овец какие-то сверкающие каменья, которые, по их словам, имели большую ценность. И я продал им три овцы, и Дарниаг продал им восемь.
Но Китнеб не пришел с другими на рынок, где стояли эти четыре принца, а вместо этого отправился в одиночестве через поля на край леса.
И именно на следующее утро странная вещь приключилась с Китнебом; ибо я увидел его утром, идушего с полей, и приветствовал его пастушьим криком, которым мы, пастухи, обращаемся друг к другу, и он не ответил. Тогда я остановился и заговорил с ним, и Китнеб не произносил ни слова, пока я не рассердился и не оставил его.
Тогда мы вместе поговорили о Китнебе, и другие приветствовали его, и он не ответил им, но одному он сказал, что слышал голоса Богов, звучащие за лесом, и никогда он больше не будет слушать голоса людей.
Тогда мы сказали: „Китнеб безумен“, и никто не препятствовал ему.
Другой занял его место подле отар, и Китнеб сидел вечерами в одиночестве у края леса на равнине.
Так Китнеб не говорил ни с кем в течение многих дней, но когда кто-нибудь принуждал его вступить в беседу, он рассказывал, что каждый вечер слышал Богов, когда они приходили из-за сумерек и моря отдохнуть в лесу, и что он не будет больше говорить с людьми.
Но когда прошли месяцы, в Ристаун начали приходить люди, чтобы взглянуть на Китнеба как на пророка, и мы привыкли указывать на него, когда незнакомцы приходили по долине из внешнего мира: „Здесь в земле Хурн у нас есть пророк, подобных которому нет в ваших городах, поскольку он по вечерам беседует с Богами“.
Прошел год молчания Китнеба, когда он явился ко мне и заговорил. И я поклонился ему, потому что мы верили, что с ним говорили Боги. И Китнеб сказал: „Я буду говорить с тобой перед концом, потому что я очень одинок. Ибо как я могу говорить снова с мужчинами и женщинами на маленьких улицах Ристауна среди этих зданий, когда я слышал голоса Богов, поющих выше сумерек?
Но я более одинок, чем могут подумать в Ристауне, и об этом я хочу рассказать тебе: когда я слышу Богов, я не знаю, что Они говорят. Да, действительно, я различаю Их голоса, ибо они всегда зовут меня прочь от удовлетворенности; да, я знаю Их голоса, поскольку они взывают к моей душе и беспокоят ее; я знаю по Их тону, когда Они радуются, и я знаю, когда Они грустят, ибо даже печаль чувствуют Боги. Я знаю, когда над низвергнутыми городами прошлого и изогнутыми белыми костями героев Они поют плачи Богов. Но увы! Их слова, которых я не знаю, и чудесные переливы мелодии Их речи бьются в моей душе и гибнут неведомыми.
Поэтому я путешествовал из земли Хурн, пока не прибыл в дом пророка Арнин-Йо. И я сказал ему, что стремлюсь постичь истинное значение послания Богов; и Арнин-Йо велел мне расспросить пастухов обо всех богах, ибо все, что знали пастухи, следовало постичь всякому человеку, а все прочее за пределами их знаний причиняло только неприятности.
Но я сказал Арнин-Йо, что сам слышал голоса Богов и знал, что Они обитали превыше сумерек, а потому никогда не мог склоняться перед богами, которых пастухи делали из красной глины, собранной их собственными руками на склонах холмов.
Тогда сказал мне Арнин-Йо: „Прежде всего забудь, что ты слышал Богов, и склонись снова пред богами из красной глины, которых делают пастухи, и обрети таким образом легкость, которую находят пастухи, и наконец отправься в мир иной, искренне почитая богов из красной глины, которую пастухи своими руками собирают на холмах. Ибо дары Богов, восседающих превыше сумерек и смеющихся над глиняными богами, – это не легкость и не удовлетворенность“.
И я сказал: „Бог, которого моя мать сделала из красной глины, собранной ею на холмах, наделив его множеством рук и глаз, когда она пела мне песни о его власти, и поведала мне историю его мистического рождения, этот Бог потерян и разбит; и всегда в моих ушах звучит мелодия Богов“. И Арнин-Йо сказал: „Если ты все еще ищешь знания, пойми же, что только тот, кто обойдет Богов, может воистину постичь их смысл. И ты можешь сделать это только одним-единственным способом: сев на корабль и отправившись по морю из страны Хурн и проплыв вдоль побережья до самого леса. Там морские утесы поворачивают налево или на юг, и над ними восстают над морем сумерки, и там ты можешь пробраться за лес. Туда, где край мира сливается с сумерками, вечерами приходят Боги, и если ты сможешь обойти Их, ты явственно услышшишь Их голоса, в полную силу разносящиеся над морем и заполняющие все сумерки звуком песни, и ты постигнешь смысл послания Богов. Но там, где утесы поворачивают на юг, сидит за спиной Богов Бримдоно, самый древний водоворот в море, и с ревом стережет своих хозяев. Его Боги приковали навеки ко дну сумеречного моря, чтобы стеречь дверь в тот лес, который простирается над утесами. Здесь, если ты желаешь услышать голоса Богов, как ты сказал, ты несомненно постигнешь их смысл, но это принесет тебе немного прибыли, когда Бримдоно утянет тебя вниз вместе со всем твоим кораблем““.
Так сказал мне Китнеб.
Но я ответил: „O Китнеб, забудь об этих Богах, охраняемых водоворотом за лесом; и если твой маленький бог потерян, ты можешь поклоняться вместе со мной маленькому богу, которого изготовила моя мать. Тысячи лет назад он побеждал города, но теперь он – не слишком суровый Бог. Молись ему, Китнеб, и он принесет тебе множество удобств и увеличит твои отары и дарует теплые весны и в конце их спокойное окончание твоих дней“.
Но Китнеб не слушал и только попросил меня найти рыбацкое судно и людей, способных управлять им. Так что на следующий день мы покинули землю Хурн на одной из тех лодок, которыми пользуются рыбаки.
И с нами отправились четверо рыбаков, которые сидели на веслах, в то время как я держал руль, а Китнеб сидел на носу и молчал. И мы гребли на запад вдоль побережья, пока мы вечером не прибыли туда, где утесы поворачивали на юг и сумерки мерцали над ними и над морем.
Там мы свернули на юг и сразу увидели Бримдоно.
И как человек рвет пурпурный плащ короля, павшего в сражении, чтобы разделить его с другими воинами, – так Бримдоно разрывал море. И своей скрюченной рукой Бримдоно кругами носил парус какого-то отважного корабля, трофей некоего бедствия, вызванного его вечным стремлением к кораблекрушениям, когда он сидел, охраняя своих хозяев от всех, кто странствует по морю. И все это время его далеко вытянутая рука качалась вверх и вниз, так что мы не рискнули подойти ближе.
Только Китнеб не видел Бримдоно и не слышал его рева, и когда мы не посмели двигаться вперед, попросил спустить с корабля маленькую лодку с веслами. В эту лодку Китнеб спустился, не слушая наших уговоров, и дальше двинулся в одиночестве. Бримдоно исторг ему в лицо свой торжествующий крик, но глаза Китнеба были обращены к лесу, когда он обходил Богов. На его лице блестели сумеречные отсветы вечерних призраков, озарявшие улыбку, сиявшую все ярче, когда он обходил Богов. Его, нашедшего Богов над Их сумеречными утесами, его, услышавшего их голоса вблизи и явственно постигшего Их смысл, его, отрекшегося от унылого мира с его сомнениями и ложными пророками, от всех скрытых смыслов, его, постигшего наконец истину, – его забрал Бримдоно».
Но когда Пахарн закончил свою речь, в ушах Короля, казалось, все еще гремел рев Бримдоно, ликующего над древними триумфами и проглоченными кораблями, которые как будто еще продолжают свое плавание.
X
Тогда заговорил Мохонтис, пророк-отшельник, который жил в бескрайней непроходимой чащобе, окружающей озеро Илана.
«Я видел во сне, что к западу от всех морей находится устье Манра-О, закрытое золотыми вратами, и сквозь врата, стерегущие таинственную реку Манра-О, я разглядел сияние золотых барок, на которых Боги плыли вверх и вниз и налево и направо в вечернем сумраке. И я видел, что Манра-О была рекой грез, которая течет по садам нашей памяти в ночи, окружая очарованием наше детство, когда мы спали под низкими крышами давным-давно. И Манра-О катила свои грезы из неведомой внутренней земли и несла их через золотые врата в пустынное, однообразное море, пока они не разбивались вдали о никие берега, нашептывая древние песни южным островам или выкрикивая шумные пэоны северным скалам; или горестно рыдая среди камней, куда никто не приходил, где никто не видел снов.
Много там было Богов, в сумраке летнего вечера блуждавших вверх и вниз по реке. Там я увидел на высокой барке из чистого золота Богов великолепия городов; там я увидел Богов блеска, в лодках, до самого киля скрытых драгоценными камнями; Богов гордости и Богов власти. Я видел темные корабли и сияние стали Богов, делом которых была война, и я слышал мелодию серебряных колокольчиков, в ряд развешанных на снастях, когда двигались Боги мелодии, проплывая сквозь туман по реке Манра-О. Дивная река Манра-О! Я видел серый корабль с парусами из паучьих сетей, озаренный фонариками из капель росы, и на носу у него был алый петух с распростертыми крыльями; это Боги рассвета плыли по Манра-О.
Вниз по этой реке Боги по обыкновению несут души людей на восток, туда, где поодаль от Манра-О находится мир. Тогда я узнал, что, когда Боги Гордости Власти и Боги Великолепия Городов спустились по реке в своих высоких золотых судах, чтобы забрать на землю другие души, стремительно спала река и между судами проплыл на лодке из березовой коры Бог Тарн, охотник, несущий в мир мою душу. И я знаю теперь, что он проплыл по реке в сумерках, точно придерживаясь середины, и что он передвигался среди кораблей тихо и стремительно, орудуя двойным веслом. Я вспоминаю теперь желтый блеск больших кораблей Богов Великолепия Городов, и огромный нос корабля Богов Гордости Власти, вспоминаю, как Тарн, опуская правый конец весла в реку, высоко поднял левый конец весла, и как мерцали и падали капли воды. Так Тарн-охотник отнес меня в мир, который находится за морем к востоку от врат Манра-О. И там возросло во мне очарование охоты, хотя я позабыл Тарна и ушел в болотные топи и в темные леса, и я стал братом волка и смотрел в глаза рыси и понял медведя; и птицы обращались ко мне, и я наполовину понимал их язык, и там пробудилась во мне великая любовь к большим рекам и ко всем западным морям, и недоверие к городам, и все это время я не вспоминал Тарна.
Я не знаю, какой высокий галеон придет за тобой, о Король, не знаю, какие гребцы, облаченные в пурпур, будут направлять корабль по воле Богов, когда ты возвратишься в великолепии на реку Манра-О. Но Тарн ждет меня там, где Моря Запада омывают край мира, и, когда годы пронесутся надо мной и любовь к охоте ослабеет, когда очарование темного леса и болотных топей утихнет в моей душе, – тогда все громче и громче будут биться волны о каноэ из березовой коры, в котором, держа свое двойное весло, ждет Тарн.
Но когда моя душа утратит знание леса и забудет родство с темными существами, и когда все, что даровал Тарн, будет потеряно, тогда Тарн снова перевезет меня через западные моря, где все оставшиеся в памяти годы лежат, раскачиваясь среди отливов и приливов, и принесет меня на реку Манра-О. Далеко по той реке мы будем, наверное, преследовать те существа, глаза которых светятся в ночи, когда они блуждают по всему миру. Ибо Тарн всегда был охотником».
«Я видел во сне, что к западу от всех морей находится устье Манра-О, закрытое золотыми вратами, и сквозь врата, стерегущие таинственную реку Манра-О, я разглядел сияние золотых барок, на которых Боги плыли вверх и вниз и налево и направо в вечернем сумраке. И я видел, что Манра-О была рекой грез, которая течет по садам нашей памяти в ночи, окружая очарованием наше детство, когда мы спали под низкими крышами давным-давно. И Манра-О катила свои грезы из неведомой внутренней земли и несла их через золотые врата в пустынное, однообразное море, пока они не разбивались вдали о никие берега, нашептывая древние песни южным островам или выкрикивая шумные пэоны северным скалам; или горестно рыдая среди камней, куда никто не приходил, где никто не видел снов.
Много там было Богов, в сумраке летнего вечера блуждавших вверх и вниз по реке. Там я увидел на высокой барке из чистого золота Богов великолепия городов; там я увидел Богов блеска, в лодках, до самого киля скрытых драгоценными камнями; Богов гордости и Богов власти. Я видел темные корабли и сияние стали Богов, делом которых была война, и я слышал мелодию серебряных колокольчиков, в ряд развешанных на снастях, когда двигались Боги мелодии, проплывая сквозь туман по реке Манра-О. Дивная река Манра-О! Я видел серый корабль с парусами из паучьих сетей, озаренный фонариками из капель росы, и на носу у него был алый петух с распростертыми крыльями; это Боги рассвета плыли по Манра-О.
Вниз по этой реке Боги по обыкновению несут души людей на восток, туда, где поодаль от Манра-О находится мир. Тогда я узнал, что, когда Боги Гордости Власти и Боги Великолепия Городов спустились по реке в своих высоких золотых судах, чтобы забрать на землю другие души, стремительно спала река и между судами проплыл на лодке из березовой коры Бог Тарн, охотник, несущий в мир мою душу. И я знаю теперь, что он проплыл по реке в сумерках, точно придерживаясь середины, и что он передвигался среди кораблей тихо и стремительно, орудуя двойным веслом. Я вспоминаю теперь желтый блеск больших кораблей Богов Великолепия Городов, и огромный нос корабля Богов Гордости Власти, вспоминаю, как Тарн, опуская правый конец весла в реку, высоко поднял левый конец весла, и как мерцали и падали капли воды. Так Тарн-охотник отнес меня в мир, который находится за морем к востоку от врат Манра-О. И там возросло во мне очарование охоты, хотя я позабыл Тарна и ушел в болотные топи и в темные леса, и я стал братом волка и смотрел в глаза рыси и понял медведя; и птицы обращались ко мне, и я наполовину понимал их язык, и там пробудилась во мне великая любовь к большим рекам и ко всем западным морям, и недоверие к городам, и все это время я не вспоминал Тарна.
Я не знаю, какой высокий галеон придет за тобой, о Король, не знаю, какие гребцы, облаченные в пурпур, будут направлять корабль по воле Богов, когда ты возвратишься в великолепии на реку Манра-О. Но Тарн ждет меня там, где Моря Запада омывают край мира, и, когда годы пронесутся надо мной и любовь к охоте ослабеет, когда очарование темного леса и болотных топей утихнет в моей душе, – тогда все громче и громче будут биться волны о каноэ из березовой коры, в котором, держа свое двойное весло, ждет Тарн.
Но когда моя душа утратит знание леса и забудет родство с темными существами, и когда все, что даровал Тарн, будет потеряно, тогда Тарн снова перевезет меня через западные моря, где все оставшиеся в памяти годы лежат, раскачиваясь среди отливов и приливов, и принесет меня на реку Манра-О. Далеко по той реке мы будем, наверное, преследовать те существа, глаза которых светятся в ночи, когда они блуждают по всему миру. Ибо Тарн всегда был охотником».
XI
Тогда заговорил Ульф, пророк, который живет в Систрамейдесе в храме, издревле посвященном Богам. Ходили слухи, что там на какое-то время по вечерам появлялись Боги. Но Время, сила которого противостоит храмам Богов, решительно расправилось и с этим храмом, опрокинуло его колонны и поставило на его руинах свою подпись и печать: теперь Ульф живет там один. И Ульф сказал: «Существует, о Король, река, текущая прочь от земли, река, которая впадает в бескрайнее море, волны которого рассекают пространство и лавинами бьются о берега всех звезд. Это – река и море Людских Слез».
И Король сказал:
«Люди не оставили записей об этом море».
И пророк ответил:
«Разве мало слез проливается по ночам в спящих городах? Разве горести 10000 домов не несутся потоком в эту реку, когда настают сумерки, становится тихо и никто ничего не слышит? Разве не было в мире надежд, разве все они сбылись? Разве не было завоеваний и горестных поражений? Разве цветы не умирали на исходе лета в садах многих детей? Достаточно слез, о Король, достаточно слез пролилось на земле, чтобы наполнить такое море; и оно стало глубоким и широким, и Боги знают о нем, и оно бьется о берега всех звезд. Вниз по этой реке и через это море ты поплывешь на корабле вздохов и вокруг тебя над морем будут лететь молитвы людей, которые возносятся на белых крыльях выше, чем их печали.
Иногда усаживаясь среди снастей, иногда рыдая на лету вокруг тебя, будут нестись мольбы, которые помогли тебе не остаться в Зарканду. Далеко над водой и на крыльях молитв будет сиять свет недоступной звезды. Ничья рука не коснулась ее, никто не смог достичь ее, она не вещественна, она – только свет, она – звезда Надежды, и она сияет над морем и озаряет мир. Она – ничто, кроме света, но ее даровали Боги.
Ведомые только светом этой звезды, бесчисленные мольбы, которые ты увидишь вокруг себя, летят в Зал Богов.
Вздохи будут разноситься над твоим судном по всему морю Слез. Ты минуешь острова смеха и страны песен, находящиеся далеко в море, и все они будут пропитаны слезами, разбросанными по камням морскими волнами, полными вздохов.
Но наконец ты прибудешь вместе с мольбами людей в великий Зал Богов, где кресла Богов, вырезанные из оникса, рассставлены вокруг золотого трона старейшего из Богов. И там, о Король, не надейся встретить Богов, ибо ты увидишь раскинувшуюся на золотом троне, облаченную в плащ его владельца фигуру Времени с окровавленными руками и свободно свисающим из его пальцев мечом; и забрызганные кровью, но пустые будут стоять ониксовые кресла.
Там оно сидит на троне господина, праздно играя с мечом или безжалостно рассекая им молитвы людей, которые лежат большой кровавой кучей у его ног.
Когда-то, о Король, Боги пытались решить загадки Времени, на какой-то срок Они сделали его рабом, и Время улыбалось и повиновалось своим хозяевам. Некоторое время, о Король, некоторое время. Оно, не оставившее ничего, не оставило Богов, не оставит оно и тебя».
Тогда Король печально изрек в Королевском Зале:
«Могу ли я в самом конце не встретить Богов, и может ли быть, что я не посмотрю им в лицо в последний раз, чтобы увидеть, будут ли Они добры? Тех, которые отправили меня в путешествие по земле, я приветствовал бы по возвращении, если не как Король, вновь возвратившийся в собственный город, то как тот, кто повиновался данному некогда приказу и повиновением заслужил кое-что от тех, ради кого он трудился. Я взглянул бы в Их лица, о пророк, и спросил бы Их о многих вещах и узнал бы причины множества событий. Я надеялся, о пророк, что те Боги, которые улыбались моему детству, голоса которых вечерами звучали в садах, когда я был молод, эти Боги еще сохранят свою власть, когда наконец я приду, чтобы встретиться с Ними. O пророк, если этого не случится, устрой великие похороны Богам моего детства со звоном серебряных колоколов и, развесив их среди таких деревьев, которые росли в саду моего детства, пропой свои молитвы в сумерках: пой их тогда, когда мошкара носится вверх и вниз и летучая мышь в первый раз совершает вылазку из своего обиталища, пой их, когда появляются белые туманы, восставая над рекой, когда дым бледен и сер, когда цветы все еще закрываются, пока голоса еще молчат, пой их, когда все вокруг оплакивает день, и когда великие небесные огни возносятся, сверкая, и ночь с ее сиянием занимает место дня. Ибо, если старые Боги умрут, позволь нам оплакать Их, а если когда-нибудь явится новое знание, пусть в это время мир будет еще рыдать о великой утрате.
Ибо в самом конце, о пророк, что же останется? Только мертвые Боги моего детства и только Время, шагающее в одиночестве по бескрайнему космосу, пугая луну, и угашая свет звезд, и рассеивая над землей из своих рук пыль забвения над полями героев и разрушенными храмами Древних Богов». Но когда другие пророки услышали, какие печальные слова изрек в Зале Король, они все выкрикнули:
«Все не так, как сказал Ульф, а так, как сказал я – я – я!»
Тогда Король надолго умолк, погрузившись в размышления. Но внизу в городе, на улице между домами собрались вместе все те, кто хотел танцевать перед Королем, и те, кто приносил ему вино в драгоценных кубках. Долго они оставались в городе, надеясь, что Король может смягчиться и еще раз встретит их с радостью на лице, требуя вина и песен. Следующим утром они должны были отправиться на поиски какого-то нового королевства, и они прошли между зданиями по длинной серой улице, чтобы увидеть в последний раз дворец Короля Ибалона; и Падающая Листва, балерина, крикнула:
«Нет, не будем мы больше никогда кружить по каменной зале, танцуя перед Королем. Он, созерцающий ныне волшебство своих пророков, не взглянет впредь на чудеса танцев, и среди древних пергаментов, странных и мудрых, он забудет водоворот прозрачных покрывал, рождающийся, когда мы раскачиваемся в Танце Бесчисленных Шагов». И с ней были Серебряный Фонтан, и Летняя Молния, и Морская Греза, и все они плакали о том, что они больше не смогут танцевать, радуя взор Короля.
И Интан, который в течение пятидесяти лет носил на пирах кубок Короля, увенчанный четырьмя сапфирами такого же размера, как глаза, сказал, протянув руки к дворцу и сделав прощальный жест:
«Все волшебство пророчеств, вся мощь предвидения, все богатство впечатлений не смогут сравниться с властью вина. Через маленькую дверь в Королевском Зале можно пройти по сотне ступеней и множеству внутренних коридоров в прохладные недра земли, где находится пещера более обширная, чем Зал. Там, завешанные пауками, покоятся бочки с вином, которые давно уже радуют сердца Королей Зарканду. На далеких восточных островах виноградная лоза, из сердца которой давным-давно выжато это вино, взобралась вверх, цепляясь за скалы множеством побегов, и созерцала море, и корабли старого времени, и давно умерших людей, и сама она опустилась в землю и скрылась среди сорняков. И зеленые от влаги многих лет, лежат там три бочонка, которых город не коснулся, пока все его защитники не погибли и пока его здания не рухнули; и тогда к букету этого вина добавилось больше огня, чем за множество протекших лет. И я гордился этим в старые времена: идти туда перед банкетом и, возвращаясь, приносить в сапфировом кубке огонь древних Королей и наблюдать, как загораются глаза Короля и как его лицо становится все более благородным и похожим на лица его предков, когда он пьет сверкающее вино.
И теперь Король ищет мудрость у своих пророков, в то время как вся слава прошлого и весь гремящий блеск настоящего стареют глубоко внизу, забытые у его ног».
И когда он замолчал, виночерпии и женщины, которые танцевали, долго смотрели на дворец в тишине. Тогда один за другим все они сделали прощальный жест прежде, чем отвернуться и уйти прочь, и когда они прощались, герольд, невидимый в темноте, мчался к ним.
После долгого молчания Король изрек:
«Пророки моего Королевства», сказал он, «Вы пророчили разное, и слова каждого пророка опровергали слова его собратьев, так что мудрость нельзя обрести среди пророков. Но я приказываю, чтобы никто в моем королевстве не сомневался, что самый первый Король Зарканду запас вино под этим дворцом еще перед созданием города и даже до завершения дворца; и я тотчас же отдам приказ устроить в этом Зале пиршество, чтобы вы ощутили, что власть моего вина сильнее всех ваших заклинаний, и танцы более удивительны, чем пророчества». Танцовщицы и виночерпии были призваны назад, и когда настала ночь, началось пиршество, на которое были приглашены все пророки: Саман, Йнат, Монит, Йнар, Тун, Пророк Путешествий, Зорнаду, Йамен, Пахарн, Илана, Ульф, и тот, который не говорил и не назвал своего имени, кто носил плащ пророка, скрывая свое лицо.
И пророки пировали, как им было приказано, и говорили, как говорят обычные люди – все, кроме того, чье лицо было скрыто; он не ел и не говорил. Только раз он вытянул руку из-под плаща и коснулся букета цветов на столе, и букет упал.
И Падающая Листва вошла и танцевала снова, и Король улыбнулся, и Падающая Листва была счастлива, хотя и не было у нее мудрости пророков. И шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за шагом среди колонн Зала в лабиринте танца скользила Летняя Молния. И Серебряный Фонтан склонилась перед Королем и танцевала, и танцевала, и поклонилась снова, и старый Интан шествовал туда и сюда от пещеры к Королю, церемонно проходя среди танцовщиц и в глазах тая улыбку; и когда Король выпил немало старого вина древних Королей, он призвал Морскую Грезу и потребовал, чтобы она пела. И Морская Греза прошла под арками и воспела построенные волшебством из жемчуга острова, которые находятся в рубиновом море и простираются далеко на юг, охраняемые зубчатыми рифами там, где все скорби мира были уничтожены и никогда не достигали островов. И там низкий закат всегда окрашивал в красный цвет море и освещал волшебные острова и никогда не сменялся ночью, и кто-то вечно пел и без конца соблазнял душу Короля, который мог бы по волшебству миновать сторожевые рифы, чтобы обрести покой на жемчужном острове и не больше не испытывать волнений, а только созерцать печали на внешнем рифе, разбитом и уничтоженном.
Тогда встала Душа Юга и пропела песню фонтана, который всегда стремился достичь неба и был навеки обречен падать на землю – до самого конца…
Тогда, было ли это искусством Падающей Листвы или волшебством песни Морской Грезы, или было ли это пожаром вина древних Королей, Ибалон любезно распростился с пророками, когда утро гасило звезды. Тогда по залитым светом факелов коридорам Король прошел в свои палаты, и закрыв дверь в пустой комнате, внезапно разглядел фигуру, облаченную в плащ пророка; и Король догадался, что перед ним именно тот, чье лицо было скрыто на пиршестве, тот, кто не назвал своего имени.
И Король спросил:
«И ты тоже пророк?»
И фигура ответила:
«Я – пророк».
И Король спросил:
«Что же ведаешь ты о странствии Короля?»
И фигура ответила:
«Я знаю, но никогда не скажу».
И Король спросил:
«Кто же ты, знающий столь много и не говорящий этого?»
И последовал ответ:
«Я – КОНЕЦ».
Тогда облаченная в плащ фигура направилась прочь от дворца; и Король, незримый для стражей, сопровождал ее в этом путешествии.
И Король сказал:
«Люди не оставили записей об этом море».
И пророк ответил:
«Разве мало слез проливается по ночам в спящих городах? Разве горести 10000 домов не несутся потоком в эту реку, когда настают сумерки, становится тихо и никто ничего не слышит? Разве не было в мире надежд, разве все они сбылись? Разве не было завоеваний и горестных поражений? Разве цветы не умирали на исходе лета в садах многих детей? Достаточно слез, о Король, достаточно слез пролилось на земле, чтобы наполнить такое море; и оно стало глубоким и широким, и Боги знают о нем, и оно бьется о берега всех звезд. Вниз по этой реке и через это море ты поплывешь на корабле вздохов и вокруг тебя над морем будут лететь молитвы людей, которые возносятся на белых крыльях выше, чем их печали.
Иногда усаживаясь среди снастей, иногда рыдая на лету вокруг тебя, будут нестись мольбы, которые помогли тебе не остаться в Зарканду. Далеко над водой и на крыльях молитв будет сиять свет недоступной звезды. Ничья рука не коснулась ее, никто не смог достичь ее, она не вещественна, она – только свет, она – звезда Надежды, и она сияет над морем и озаряет мир. Она – ничто, кроме света, но ее даровали Боги.
Ведомые только светом этой звезды, бесчисленные мольбы, которые ты увидишь вокруг себя, летят в Зал Богов.
Вздохи будут разноситься над твоим судном по всему морю Слез. Ты минуешь острова смеха и страны песен, находящиеся далеко в море, и все они будут пропитаны слезами, разбросанными по камням морскими волнами, полными вздохов.
Но наконец ты прибудешь вместе с мольбами людей в великий Зал Богов, где кресла Богов, вырезанные из оникса, рассставлены вокруг золотого трона старейшего из Богов. И там, о Король, не надейся встретить Богов, ибо ты увидишь раскинувшуюся на золотом троне, облаченную в плащ его владельца фигуру Времени с окровавленными руками и свободно свисающим из его пальцев мечом; и забрызганные кровью, но пустые будут стоять ониксовые кресла.
Там оно сидит на троне господина, праздно играя с мечом или безжалостно рассекая им молитвы людей, которые лежат большой кровавой кучей у его ног.
Когда-то, о Король, Боги пытались решить загадки Времени, на какой-то срок Они сделали его рабом, и Время улыбалось и повиновалось своим хозяевам. Некоторое время, о Король, некоторое время. Оно, не оставившее ничего, не оставило Богов, не оставит оно и тебя».
Тогда Король печально изрек в Королевском Зале:
«Могу ли я в самом конце не встретить Богов, и может ли быть, что я не посмотрю им в лицо в последний раз, чтобы увидеть, будут ли Они добры? Тех, которые отправили меня в путешествие по земле, я приветствовал бы по возвращении, если не как Король, вновь возвратившийся в собственный город, то как тот, кто повиновался данному некогда приказу и повиновением заслужил кое-что от тех, ради кого он трудился. Я взглянул бы в Их лица, о пророк, и спросил бы Их о многих вещах и узнал бы причины множества событий. Я надеялся, о пророк, что те Боги, которые улыбались моему детству, голоса которых вечерами звучали в садах, когда я был молод, эти Боги еще сохранят свою власть, когда наконец я приду, чтобы встретиться с Ними. O пророк, если этого не случится, устрой великие похороны Богам моего детства со звоном серебряных колоколов и, развесив их среди таких деревьев, которые росли в саду моего детства, пропой свои молитвы в сумерках: пой их тогда, когда мошкара носится вверх и вниз и летучая мышь в первый раз совершает вылазку из своего обиталища, пой их, когда появляются белые туманы, восставая над рекой, когда дым бледен и сер, когда цветы все еще закрываются, пока голоса еще молчат, пой их, когда все вокруг оплакивает день, и когда великие небесные огни возносятся, сверкая, и ночь с ее сиянием занимает место дня. Ибо, если старые Боги умрут, позволь нам оплакать Их, а если когда-нибудь явится новое знание, пусть в это время мир будет еще рыдать о великой утрате.
Ибо в самом конце, о пророк, что же останется? Только мертвые Боги моего детства и только Время, шагающее в одиночестве по бескрайнему космосу, пугая луну, и угашая свет звезд, и рассеивая над землей из своих рук пыль забвения над полями героев и разрушенными храмами Древних Богов». Но когда другие пророки услышали, какие печальные слова изрек в Зале Король, они все выкрикнули:
«Все не так, как сказал Ульф, а так, как сказал я – я – я!»
Тогда Король надолго умолк, погрузившись в размышления. Но внизу в городе, на улице между домами собрались вместе все те, кто хотел танцевать перед Королем, и те, кто приносил ему вино в драгоценных кубках. Долго они оставались в городе, надеясь, что Король может смягчиться и еще раз встретит их с радостью на лице, требуя вина и песен. Следующим утром они должны были отправиться на поиски какого-то нового королевства, и они прошли между зданиями по длинной серой улице, чтобы увидеть в последний раз дворец Короля Ибалона; и Падающая Листва, балерина, крикнула:
«Нет, не будем мы больше никогда кружить по каменной зале, танцуя перед Королем. Он, созерцающий ныне волшебство своих пророков, не взглянет впредь на чудеса танцев, и среди древних пергаментов, странных и мудрых, он забудет водоворот прозрачных покрывал, рождающийся, когда мы раскачиваемся в Танце Бесчисленных Шагов». И с ней были Серебряный Фонтан, и Летняя Молния, и Морская Греза, и все они плакали о том, что они больше не смогут танцевать, радуя взор Короля.
И Интан, который в течение пятидесяти лет носил на пирах кубок Короля, увенчанный четырьмя сапфирами такого же размера, как глаза, сказал, протянув руки к дворцу и сделав прощальный жест:
«Все волшебство пророчеств, вся мощь предвидения, все богатство впечатлений не смогут сравниться с властью вина. Через маленькую дверь в Королевском Зале можно пройти по сотне ступеней и множеству внутренних коридоров в прохладные недра земли, где находится пещера более обширная, чем Зал. Там, завешанные пауками, покоятся бочки с вином, которые давно уже радуют сердца Королей Зарканду. На далеких восточных островах виноградная лоза, из сердца которой давным-давно выжато это вино, взобралась вверх, цепляясь за скалы множеством побегов, и созерцала море, и корабли старого времени, и давно умерших людей, и сама она опустилась в землю и скрылась среди сорняков. И зеленые от влаги многих лет, лежат там три бочонка, которых город не коснулся, пока все его защитники не погибли и пока его здания не рухнули; и тогда к букету этого вина добавилось больше огня, чем за множество протекших лет. И я гордился этим в старые времена: идти туда перед банкетом и, возвращаясь, приносить в сапфировом кубке огонь древних Королей и наблюдать, как загораются глаза Короля и как его лицо становится все более благородным и похожим на лица его предков, когда он пьет сверкающее вино.
И теперь Король ищет мудрость у своих пророков, в то время как вся слава прошлого и весь гремящий блеск настоящего стареют глубоко внизу, забытые у его ног».
И когда он замолчал, виночерпии и женщины, которые танцевали, долго смотрели на дворец в тишине. Тогда один за другим все они сделали прощальный жест прежде, чем отвернуться и уйти прочь, и когда они прощались, герольд, невидимый в темноте, мчался к ним.
После долгого молчания Король изрек:
«Пророки моего Королевства», сказал он, «Вы пророчили разное, и слова каждого пророка опровергали слова его собратьев, так что мудрость нельзя обрести среди пророков. Но я приказываю, чтобы никто в моем королевстве не сомневался, что самый первый Король Зарканду запас вино под этим дворцом еще перед созданием города и даже до завершения дворца; и я тотчас же отдам приказ устроить в этом Зале пиршество, чтобы вы ощутили, что власть моего вина сильнее всех ваших заклинаний, и танцы более удивительны, чем пророчества». Танцовщицы и виночерпии были призваны назад, и когда настала ночь, началось пиршество, на которое были приглашены все пророки: Саман, Йнат, Монит, Йнар, Тун, Пророк Путешествий, Зорнаду, Йамен, Пахарн, Илана, Ульф, и тот, который не говорил и не назвал своего имени, кто носил плащ пророка, скрывая свое лицо.
И пророки пировали, как им было приказано, и говорили, как говорят обычные люди – все, кроме того, чье лицо было скрыто; он не ел и не говорил. Только раз он вытянул руку из-под плаща и коснулся букета цветов на столе, и букет упал.
И Падающая Листва вошла и танцевала снова, и Король улыбнулся, и Падающая Листва была счастлива, хотя и не было у нее мудрости пророков. И шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за шагом среди колонн Зала в лабиринте танца скользила Летняя Молния. И Серебряный Фонтан склонилась перед Королем и танцевала, и танцевала, и поклонилась снова, и старый Интан шествовал туда и сюда от пещеры к Королю, церемонно проходя среди танцовщиц и в глазах тая улыбку; и когда Король выпил немало старого вина древних Королей, он призвал Морскую Грезу и потребовал, чтобы она пела. И Морская Греза прошла под арками и воспела построенные волшебством из жемчуга острова, которые находятся в рубиновом море и простираются далеко на юг, охраняемые зубчатыми рифами там, где все скорби мира были уничтожены и никогда не достигали островов. И там низкий закат всегда окрашивал в красный цвет море и освещал волшебные острова и никогда не сменялся ночью, и кто-то вечно пел и без конца соблазнял душу Короля, который мог бы по волшебству миновать сторожевые рифы, чтобы обрести покой на жемчужном острове и не больше не испытывать волнений, а только созерцать печали на внешнем рифе, разбитом и уничтоженном.
Тогда встала Душа Юга и пропела песню фонтана, который всегда стремился достичь неба и был навеки обречен падать на землю – до самого конца…
Тогда, было ли это искусством Падающей Листвы или волшебством песни Морской Грезы, или было ли это пожаром вина древних Королей, Ибалон любезно распростился с пророками, когда утро гасило звезды. Тогда по залитым светом факелов коридорам Король прошел в свои палаты, и закрыв дверь в пустой комнате, внезапно разглядел фигуру, облаченную в плащ пророка; и Король догадался, что перед ним именно тот, чье лицо было скрыто на пиршестве, тот, кто не назвал своего имени.
И Король спросил:
«И ты тоже пророк?»
И фигура ответила:
«Я – пророк».
И Король спросил:
«Что же ведаешь ты о странствии Короля?»
И фигура ответила:
«Я знаю, но никогда не скажу».
И Король спросил:
«Кто же ты, знающий столь много и не говорящий этого?»
И последовал ответ:
«Я – КОНЕЦ».
Тогда облаченная в плащ фигура направилась прочь от дворца; и Король, незримый для стражей, сопровождал ее в этом путешествии.