Викарий решил настаивать на помощи епископа, как бы тот ни отнесся к его словам. Что за пуританский огонь вынуждал его продолжать борьбу с дикой языческой музыкой, завладевавшей его сердцем в точности так же, как сердцами остальных жителей Волдинга? Несмотря на то что она была прекрасной, утешала душу и давала надежду, какую ничто не могло дать, викарий видел в ней врага и не желал сдаваться.
Пора было возвращаться в епископский дворец, и точно в назначенное время Анрел позвонил в дверь.
– Прошу вас, сэр, – пригласил его привратник.
Они прошли в комнату, где уже находился епископ.
– Ах, – воскликнул епископ, пожав руку Анрелу, – капеллан поведал мне о ваших затруднениях в Волдинге.
– Да, милорд.
– Помнится, вы писали мне. Вы слышали какую-то музыку, но это была не простая музыка… фантастическая, которая смущает мысли, в отличие от того, что на самом деле должна делать музыка.
– Да, милорд.
– Кто бы ни исполнял ее, он мог бы с большей пользой заняться чем-нибудь другим.
– Да, милорд, если бы я был в состоянии убедить его.
– Правильно. А что интересует вас? У вас есть какие-нибудь любимые занятия, которым вы предаетесь в свободные часы, ну, хоть что-нибудь?
– Летом, милорд, я собираю цветы.
– Вот как. У меня тут есть кое-какие интересные книги, если вам захочется почитать.
– Боюсь, я не ботаник и мой гербарий никак нельзя назвать научным. На самом деле, мы с женой берем вазу и ставим в нее первые орхидеи, двухлепестковую и чемеричную. Потом появляются крапчатые орхидеи, орхидея «Мэн», пахучая орхидея, потом – пирамидальная и «Пчела». Мы стараемся отыскать как можно больше разных сортов и все лето наполняем ими вазу.
– У вас растет «Муха»?
– О да, иногда появляется, – ответил викарий.
– Мне говорили, что у вас такая есть.
– И бывает, – разгорячившись, продолжал викарий, – вырастает «Бабочка». Возле Волдинга в лесу…
– Нет, нет, ни слова больше, – прервал его епископ. – Даже мне. Вы не представляете, как быстро распространяется подобная информация, а если она дойдет до Лондона, то в одну прекрасную субботу к вам явятся двадцать человек, чтобы выкопать ее или хотя бы ее корни.
– Вы совершенно правы, милорд, – растроганно проговорил Анрел, которому всегда нравилось беседовать с людьми, понимающими толк в цветах.
Однако епископ переменил тему.
– А что вы делаете осенью и зимой? – спросил он. – В это время ведь нет цветов.
– Я собираю орудия труда древнего человека.
– Что ж, для этого трудно было бы найти место лучше. Волдинг, как мне помнится, хорошо известен геологам. И вы, насколько я понимаю, находите их в горах?
– Да, милорд. Особенно эолиты.
– Ну да. Они стали поводом для очень интересных дискуссий. Знаете, некоторые из них таковы, что кажется, не могли быть сработаны человеком.
– И я так думаю, милорд.
– Но вы, конечно же, считаете, что они вышли из рук человека?
– Да, я так считаю. Знаете, судя по некоторым из них, это очевидно. А если некоторые, то почему не все? Естественно, необходимо учесть процент ошибок. Все эолиты принадлежат одной эпохе.
Но в ту минуту, когда беседа должна была превратиться в дискуссию об оружии и орудиях труда древнего человека, епископ вновь переменил тему.
– Чем же вы занимаетесь долгими вечерами?
– По субботам…
– Нет, свободными вечерами.
– Иногда играю в шахматы, милорд. Наш врач очень хорошо играет и частенько заглядывает ко мне зимой.
– Замечательная игра, – сказал епископ. – Замечательная игра. Это даже не игра, а наука. Наука, которая еще не причинила вреда ни одному человеку. Очень рекомендую. Но вы играете с кем-нибудь еще кроме доктора?
– С викарием из Хутона.
– Прекрасно. Какой дебют вы предпочитаете?
– Руи Лопеса, – ответил Анрел.
– Несомненно, это лучший, – отозвался епископ, – несомненно, лучший, и все же, хотя я почти ничего не знаю о шахматах, если играть черными, то можно с равным успехом использовать дебют Мусио. Очень рекомендую, если вам придется играть черными. Мне известно, что считается, если правильно играть черными, то жертва коня белыми неоправданна, но ведь надо правильно сделать двадцать или тридцать ходов, а разве бывает такая абсолютная правильность в шахматах? Нет, я предпочитаю дебют Мусио и отказываюсь от него, только если имею дело с игроком, который умеет играть правильно и может свести на нет мою неотразимую атаку. Это жемчужина среди дебютов.
– Я попробую, милорд. Обязательно попробую.
– Вот и хорошо. Уверен, вы сумеете оценить этот дебют. А теперь, увы, вам ведь известно, что время епископа принадлежит множеству людей. Вот и у меня постоянный долг в несколько часов. У капеллана всё расписано. Я называю это превышением временного кредита. Итак, боюсь…
– Милорд, – воскликнул Анрел, – прежде чем уйти, позвольте мне изложить вам дело чрезвычайной важности. Я только что был в кафедральном соборе.
– И что? – подбадривая викария, спросил епископ.
– Горгульи, милорд. Особенно одна, которая смотрит на юго-восток.
Улыбка погасла на лице епископа. Какая-то печальная мысль завладела им, но минутой позже епископ отогнал ее и проговорил авторитетно и убедительно:
– Не стоит из-за этого расстраиваться.
– Милорд? – не понял бедняга Анрел.
Епископ покачал головой.
– А теперь…
Боже милостивый! Аудиенция подошла к концу, а викарий не получил ничего, кроме здравомыслия, здравомыслия, здравомыслия от трех разных людей. Его оставили один на один с проблемой, которая требовала максимального напряжения более значительного ума, чем его собственный, если все же пытаться изгнать мрак из прихода; но чем значительней ум, тем он лучше приспосабливается и тем больше подвержен здравомыслию, которое помогает бороться с обыденными трудностями. Здравомыслием викарий был сыт по горло. Когда он поднялся и из большого дворцового окна бросил взгляд на улицу, то по странной случайности, как ему показалось, увидел причудливо одетого человека в неописуемой шляпе, который, опираясь на странный посох, выходил из кафедрального собора.
– Осмелюсь спросить вашу светлость, кто этот человек? – показал на него Анрел.
Епископ подошел поближе к окну.
– А, этот… Увы, он не совсем в себе. Правда, совершенно безвреден. Его зовут Перкин. Он всегда жил тут.
– Не смею задерживать вашу светлость, – торопливо проговорил викарий и поспешил на улицу.
Анрелу в его отчаянном положении так хотелось чего-то еще кроме тактичного утешения, что он прямиком бросился к человеку в неописуемой шляпе и весело поздоровался с ним:
– Привет!
– Привет, – добродушно ответил бродяга.
Они были словно два старых друга.
– Все в порядке? – спросил Анрел.
– Ха-ха! – рассмеялся бродяга. – Нет.
– Вот и у меня тоже.
– Правда? – мгновенно отреагировал бродяга. – Постарайся не попасться им.
– Кому?
– Тем, которым я понадобился.
– А что случилось? – спросил Анрел.
– Тише! – Бродяга быстро огляделся. – Я скажу тебе, – проговорил он и еще раз огляделся, не подслушивает ли кто-нибудь. – Я потерял иллюзии.
– Потерял иллюзии? – переспросил Анрел.
– Да.
– Как это случилось?
– Я расскажу. Один раз я увидел мэра в праздничном наряде. Тогда я рассмеялся. Увидел высокие цилиндры и рассмеялся. Вот и смеюсь до сих пор. А потом увидел собор с его витражами и опять рассмеялся. От иллюзий ничего не осталось. Вот как это случилось.
– Понятно, – вздохнул Анрел. – Ты агностик и, возможно, социалист. Прискорбно такое слышать. Но ведь ты не сумасшедший. А все думают, будто ты сумасшедший, правильно? Не возражаешь, что я так говорю? Уверен, они и меня принимают за тронутого.
– Нет, – вдруг заявил старик, – от этого не безумеешь. По крайней мере не сразу. Но когда совсем нет иллюзий, тут, знаешь ли, приятель, надо быть начеку. Тут уж всё ополчается против тебя. Вот так-то.
– Тебе очень тяжело?
– Да, – ответил бродяга. – Понимаешь, у меня нет иллюзий. А это наша единственная защита. В ночном лесу много чего водится. И когда нет защиты, все, что в ночном лесу, пытается захватить тебя.
– Скажи, а Пан тоже пытался захватить тебя?
– Ну да. И он, и сотни других. В ночном лесу их полно.
– Значит, они приходят и мучают тебя?
– Мучают! Ну, да. Мне нечем защититься. Береги свои иллюзии, друг, береги свои иллюзии. Много раз, когда мне не спалось по ночам, я думал о бесполезном, подобно нашему, движении планет кругом и кругом пустого космоса. Тише! Когда впадаешь в такое настроение, они тут как тут, рыскают, принюхиваются. Потом вцепляются в тебя, крепко вцепляются, а тебе-то нечем защититься от тех, которые приходят с обратной стороны Нептуна.
– Нептуна? Ты и в астрономии сведущ?
– О да! – воскликнул бродяга. – Я много чего знаю. В этом-то и беда. Я слишком много знал. Поэтому в один несчастный день иллюзии и покинули меня.
– А ты можешь, – с тоской в голосе спросил Анрел, – вернуть их?
– Не теперь, – ответил старик. – Ночной лес забрал их себе.
С другой стороны улицы к ним направился полицейский: старику не разрешалось долго задерживаться на одном месте, так как он вызывал всеобщее любопытство и, стоило ему остановиться, вокруг него собиралась толпа, мешавшая уличному движению.
– Пойдем со мной, – попросил Анрел, увлекая старика прочь от полисмена. – У нас много общего, и мне бы хотелось еще немного поговорить с тобой. Понимаешь, то, что мучает тебя, мучает и меня тоже. Пока еще мои иллюзии при мне, но, боюсь, оно слишком сильно. Я попросил о помощи других людей, а они предлагают мне лишь здравый смысл. Как ты думаешь, здравым смыслом можно победить?
– Ха-ха-ха! – засмеялся бродяга. – Ха-ха-ха!
– Не так громко, – попросил Анрел.
– Ха-ха-ха!
– Где же искать помощь, как ты думаешь? Меня смущает Пан.
– Есть и похуже него в ночном лесу.
– Что бы ты сделал?
– Если твои иллюзии сильны, они тебе помогут. Они не подпустят его к тебе.
– Да-да, конечно. А если они не такие сильные?
– Ну, тогда, что ж, Пан всегда дружил с человеком. И мне и тебе это известно. Наверно, за две тысячи лет мы здорово переменились, но все же это – ты и это – я. Я бы позволил ему подойти.
– Нет уж, пока я могу бороться, нет.
– Нет, – повторил старик. – Ладно, скоро я уйду отсюда, вот и посмотрим.
– Но я живу в Волдинге.
– Я приду. Ну, не сразу, а через неделю. В этом году я свободен. И помни, в ночном лесу есть другие, они будут похуже Пана. До свидания.
Он помахал рукой, словно король, прощающийся со своим флотом.
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать пятая
Пора было возвращаться в епископский дворец, и точно в назначенное время Анрел позвонил в дверь.
– Прошу вас, сэр, – пригласил его привратник.
Они прошли в комнату, где уже находился епископ.
– Ах, – воскликнул епископ, пожав руку Анрелу, – капеллан поведал мне о ваших затруднениях в Волдинге.
– Да, милорд.
– Помнится, вы писали мне. Вы слышали какую-то музыку, но это была не простая музыка… фантастическая, которая смущает мысли, в отличие от того, что на самом деле должна делать музыка.
– Да, милорд.
– Кто бы ни исполнял ее, он мог бы с большей пользой заняться чем-нибудь другим.
– Да, милорд, если бы я был в состоянии убедить его.
– Правильно. А что интересует вас? У вас есть какие-нибудь любимые занятия, которым вы предаетесь в свободные часы, ну, хоть что-нибудь?
– Летом, милорд, я собираю цветы.
– Вот как. У меня тут есть кое-какие интересные книги, если вам захочется почитать.
– Боюсь, я не ботаник и мой гербарий никак нельзя назвать научным. На самом деле, мы с женой берем вазу и ставим в нее первые орхидеи, двухлепестковую и чемеричную. Потом появляются крапчатые орхидеи, орхидея «Мэн», пахучая орхидея, потом – пирамидальная и «Пчела». Мы стараемся отыскать как можно больше разных сортов и все лето наполняем ими вазу.
– У вас растет «Муха»?
– О да, иногда появляется, – ответил викарий.
– Мне говорили, что у вас такая есть.
– И бывает, – разгорячившись, продолжал викарий, – вырастает «Бабочка». Возле Волдинга в лесу…
– Нет, нет, ни слова больше, – прервал его епископ. – Даже мне. Вы не представляете, как быстро распространяется подобная информация, а если она дойдет до Лондона, то в одну прекрасную субботу к вам явятся двадцать человек, чтобы выкопать ее или хотя бы ее корни.
– Вы совершенно правы, милорд, – растроганно проговорил Анрел, которому всегда нравилось беседовать с людьми, понимающими толк в цветах.
Однако епископ переменил тему.
– А что вы делаете осенью и зимой? – спросил он. – В это время ведь нет цветов.
– Я собираю орудия труда древнего человека.
– Что ж, для этого трудно было бы найти место лучше. Волдинг, как мне помнится, хорошо известен геологам. И вы, насколько я понимаю, находите их в горах?
– Да, милорд. Особенно эолиты.
– Ну да. Они стали поводом для очень интересных дискуссий. Знаете, некоторые из них таковы, что кажется, не могли быть сработаны человеком.
– И я так думаю, милорд.
– Но вы, конечно же, считаете, что они вышли из рук человека?
– Да, я так считаю. Знаете, судя по некоторым из них, это очевидно. А если некоторые, то почему не все? Естественно, необходимо учесть процент ошибок. Все эолиты принадлежат одной эпохе.
Но в ту минуту, когда беседа должна была превратиться в дискуссию об оружии и орудиях труда древнего человека, епископ вновь переменил тему.
– Чем же вы занимаетесь долгими вечерами?
– По субботам…
– Нет, свободными вечерами.
– Иногда играю в шахматы, милорд. Наш врач очень хорошо играет и частенько заглядывает ко мне зимой.
– Замечательная игра, – сказал епископ. – Замечательная игра. Это даже не игра, а наука. Наука, которая еще не причинила вреда ни одному человеку. Очень рекомендую. Но вы играете с кем-нибудь еще кроме доктора?
– С викарием из Хутона.
– Прекрасно. Какой дебют вы предпочитаете?
– Руи Лопеса, – ответил Анрел.
– Несомненно, это лучший, – отозвался епископ, – несомненно, лучший, и все же, хотя я почти ничего не знаю о шахматах, если играть черными, то можно с равным успехом использовать дебют Мусио. Очень рекомендую, если вам придется играть черными. Мне известно, что считается, если правильно играть черными, то жертва коня белыми неоправданна, но ведь надо правильно сделать двадцать или тридцать ходов, а разве бывает такая абсолютная правильность в шахматах? Нет, я предпочитаю дебют Мусио и отказываюсь от него, только если имею дело с игроком, который умеет играть правильно и может свести на нет мою неотразимую атаку. Это жемчужина среди дебютов.
– Я попробую, милорд. Обязательно попробую.
– Вот и хорошо. Уверен, вы сумеете оценить этот дебют. А теперь, увы, вам ведь известно, что время епископа принадлежит множеству людей. Вот и у меня постоянный долг в несколько часов. У капеллана всё расписано. Я называю это превышением временного кредита. Итак, боюсь…
– Милорд, – воскликнул Анрел, – прежде чем уйти, позвольте мне изложить вам дело чрезвычайной важности. Я только что был в кафедральном соборе.
– И что? – подбадривая викария, спросил епископ.
– Горгульи, милорд. Особенно одна, которая смотрит на юго-восток.
Улыбка погасла на лице епископа. Какая-то печальная мысль завладела им, но минутой позже епископ отогнал ее и проговорил авторитетно и убедительно:
– Не стоит из-за этого расстраиваться.
– Милорд? – не понял бедняга Анрел.
Епископ покачал головой.
– А теперь…
Боже милостивый! Аудиенция подошла к концу, а викарий не получил ничего, кроме здравомыслия, здравомыслия, здравомыслия от трех разных людей. Его оставили один на один с проблемой, которая требовала максимального напряжения более значительного ума, чем его собственный, если все же пытаться изгнать мрак из прихода; но чем значительней ум, тем он лучше приспосабливается и тем больше подвержен здравомыслию, которое помогает бороться с обыденными трудностями. Здравомыслием викарий был сыт по горло. Когда он поднялся и из большого дворцового окна бросил взгляд на улицу, то по странной случайности, как ему показалось, увидел причудливо одетого человека в неописуемой шляпе, который, опираясь на странный посох, выходил из кафедрального собора.
– Осмелюсь спросить вашу светлость, кто этот человек? – показал на него Анрел.
Епископ подошел поближе к окну.
– А, этот… Увы, он не совсем в себе. Правда, совершенно безвреден. Его зовут Перкин. Он всегда жил тут.
– Не смею задерживать вашу светлость, – торопливо проговорил викарий и поспешил на улицу.
Анрелу в его отчаянном положении так хотелось чего-то еще кроме тактичного утешения, что он прямиком бросился к человеку в неописуемой шляпе и весело поздоровался с ним:
– Привет!
– Привет, – добродушно ответил бродяга.
Они были словно два старых друга.
– Все в порядке? – спросил Анрел.
– Ха-ха! – рассмеялся бродяга. – Нет.
– Вот и у меня тоже.
– Правда? – мгновенно отреагировал бродяга. – Постарайся не попасться им.
– Кому?
– Тем, которым я понадобился.
– А что случилось? – спросил Анрел.
– Тише! – Бродяга быстро огляделся. – Я скажу тебе, – проговорил он и еще раз огляделся, не подслушивает ли кто-нибудь. – Я потерял иллюзии.
– Потерял иллюзии? – переспросил Анрел.
– Да.
– Как это случилось?
– Я расскажу. Один раз я увидел мэра в праздничном наряде. Тогда я рассмеялся. Увидел высокие цилиндры и рассмеялся. Вот и смеюсь до сих пор. А потом увидел собор с его витражами и опять рассмеялся. От иллюзий ничего не осталось. Вот как это случилось.
– Понятно, – вздохнул Анрел. – Ты агностик и, возможно, социалист. Прискорбно такое слышать. Но ведь ты не сумасшедший. А все думают, будто ты сумасшедший, правильно? Не возражаешь, что я так говорю? Уверен, они и меня принимают за тронутого.
– Нет, – вдруг заявил старик, – от этого не безумеешь. По крайней мере не сразу. Но когда совсем нет иллюзий, тут, знаешь ли, приятель, надо быть начеку. Тут уж всё ополчается против тебя. Вот так-то.
– Тебе очень тяжело?
– Да, – ответил бродяга. – Понимаешь, у меня нет иллюзий. А это наша единственная защита. В ночном лесу много чего водится. И когда нет защиты, все, что в ночном лесу, пытается захватить тебя.
– Скажи, а Пан тоже пытался захватить тебя?
– Ну да. И он, и сотни других. В ночном лесу их полно.
– Значит, они приходят и мучают тебя?
– Мучают! Ну, да. Мне нечем защититься. Береги свои иллюзии, друг, береги свои иллюзии. Много раз, когда мне не спалось по ночам, я думал о бесполезном, подобно нашему, движении планет кругом и кругом пустого космоса. Тише! Когда впадаешь в такое настроение, они тут как тут, рыскают, принюхиваются. Потом вцепляются в тебя, крепко вцепляются, а тебе-то нечем защититься от тех, которые приходят с обратной стороны Нептуна.
– Нептуна? Ты и в астрономии сведущ?
– О да! – воскликнул бродяга. – Я много чего знаю. В этом-то и беда. Я слишком много знал. Поэтому в один несчастный день иллюзии и покинули меня.
– А ты можешь, – с тоской в голосе спросил Анрел, – вернуть их?
– Не теперь, – ответил старик. – Ночной лес забрал их себе.
С другой стороны улицы к ним направился полицейский: старику не разрешалось долго задерживаться на одном месте, так как он вызывал всеобщее любопытство и, стоило ему остановиться, вокруг него собиралась толпа, мешавшая уличному движению.
– Пойдем со мной, – попросил Анрел, увлекая старика прочь от полисмена. – У нас много общего, и мне бы хотелось еще немного поговорить с тобой. Понимаешь, то, что мучает тебя, мучает и меня тоже. Пока еще мои иллюзии при мне, но, боюсь, оно слишком сильно. Я попросил о помощи других людей, а они предлагают мне лишь здравый смысл. Как ты думаешь, здравым смыслом можно победить?
– Ха-ха-ха! – засмеялся бродяга. – Ха-ха-ха!
– Не так громко, – попросил Анрел.
– Ха-ха-ха!
– Где же искать помощь, как ты думаешь? Меня смущает Пан.
– Есть и похуже него в ночном лесу.
– Что бы ты сделал?
– Если твои иллюзии сильны, они тебе помогут. Они не подпустят его к тебе.
– Да-да, конечно. А если они не такие сильные?
– Ну, тогда, что ж, Пан всегда дружил с человеком. И мне и тебе это известно. Наверно, за две тысячи лет мы здорово переменились, но все же это – ты и это – я. Я бы позволил ему подойти.
– Нет уж, пока я могу бороться, нет.
– Нет, – повторил старик. – Ладно, скоро я уйду отсюда, вот и посмотрим.
– Но я живу в Волдинге.
– Я приду. Ну, не сразу, а через неделю. В этом году я свободен. И помни, в ночном лесу есть другие, они будут похуже Пана. До свидания.
Он помахал рукой, словно король, прощающийся со своим флотом.
Глава двадцать четвертая
ОТСТУПНИЧЕСТВО СВЯТОЙ ЭТЕЛЬБРУДЫ
С этими словами старик пошел прочь. Викарий последовал было за ним, словно хотел услышать от него что-то еще; но, уходя вверх по улице, бродяга так широко шагал, помогая себе тяжелым посохом и размахивая левой рукой, что даже полы его пальто надувались как паруса. Почти тотчас Анрелу стало ясно, что ему не устоять в чудовищной гонке. Едва осознав это, он сменил торопливую иноходь на бесцельный дрейф, который вновь привел его к кафедральному собору без всякого умысла с его стороны. И тут только ему пришло в голову, что пятичасовой поезд уже ушел. Правда, это не имело для викария большого значения, ибо у него все равно не было добрых новостей для Волдинга; чемодан он оставил на вокзале, да и не ждали его раньше следующего дня. Итак, он опять стоял у стен кафедрального собора и смотрел вверх на шеренгу ухмыляющихся фигур, которые рано или поздно поражают воображение человека. «Бедняга, – подумал викарий. – Они все мучают Перкина». И он подумал, что все-таки есть человек, готовый прийти ему на помощь, человек, которому эти вещи перевернули все мозги. У епископа ума палата, а что толку, если он не желает ни о чем думать? И у Хетли хватило бы знаний. Но Хетли ничего не слышал и ничего не услышит, если не кричать ему в ухо. А вот умный или неумный Перкин внимательно прислушивался к тому, о чем ни епископ, ни капеллан, ни Хетли не желали знать. Да, ему нужен Перкин. Надо будет еще раз повидаться с ним.
Таким образом, ища помощи в своем одиноком противостоянии, Анрел набрел на неожиданного союзника.
Забрав на вокзале чемодан и вспомнив о современных неудобствах в «Епископском посохе», викарий отправился на постоялый двор «Зеленый муж», где хозяйка любезно приняла его и сама проводила в отведенную ему комнату; ей показалось, что ему куда больше, чем днем, требуются забота и внимание. Ей было немного за сорок, может быть даже за сорок пять, и она позволила себе несколько минут потратить на доброе дело, после чего напрочь забыла о викарии, подобно тому как солнечный луч мимоходом золотит узкое окошко.
– Сегодня тепло, – сказала она, когда он сел за стол, на котором был накрыт ужин, и подошла, чтобы проверить, все ли подано, что он заказывал.
– Да, верно.
– Хороший день для сенокоса.
По викарию сразу было видно, что он из сельского прихода, вот она и подумала, будто он беспокоится из-за сенокоса. Ей даже в голову не могло прийти, какую боль она ему причинила. Даффин даже не начинал косить! Сколько викарий жил в Волдинге, такого еще не случалось. А другие? Неужели в Волдинге никто больше не будет косить?
– Да, – произнес викарий.
Хозяйка заметила, что ее замечание пришлось некстати, и задумалась над следующей фразой, но викарий опередил ее.
– Я встретил в городе очень интересного человека. Кажется, его зовут Перкин. Может быть, вам что-то известно о нем?
Ни о чем больше викарий не мог говорить. Он приехал в Сничестер за помощью, и Перкин оказался единственным человеком, у которого он мог ее получить. Однако, судя по выражению лица хозяйки, это имя было ей незнакомо.
– У него такая странная шляпа, – добавил викарий.
– А, сумасшедший Перкин. Кто ж его не знает? Он живет тут. Или в работном доме, у кого-то из горожан. Он не в себе.
– Да-да, – пробормотал викарий. – А мистера Хетли вы тоже знаете? Он, верно, не редкий гость в Сничестере?
– И мистера Хетли знаю. Очень умный джентльмен, очень умный.
– Да. Полагаю, что да. Говорят, и епископ тоже очень умный.
– О да, – подтвердила хозяйка. – У нас тут говорят, что такого умного епископа давно не было.
Викарию стало ясно, на чьей она стороне. К сожалению, какой бы доброй она ни была, не приходилось ждать от нее помощи, хотя помощь была нужна ему как никогда. Ужасно, когда даже доброго человека нельзя ни о чем попросить. Вот уж беда так беда. Оставался один Перкин: у него было желание помочь, и он знал, как помочь. Значит, надо ждать.
Поговорив о сенокосе, о кафедральном соборе, о туристах, викарий ни словом не обмолвился о том, что его действительно волновало. Потом, пожелав хозяйке спокойной ночи, он закурил и всерьез задумался о своих делах, но, увы, решительно ничего не надумал.
Солнечным утром викарий распрощался с хозяйкой постоялого двора и, взяв чемодан, отправился на вокзал, где благополучно сел в поезд.
Не в силах забыть свой разговор со старым бродягой, мистер Анрел думал только о том, кто бы мог ему помочь, и забыл послать телеграмму Спелкинсу, как было договорено заранее, чтобы сообщить о своем прибытии, поэтому ему пришлось в Селдхэме нанять экипаж и проделать на нем часть пути до Волдинга; однако викарий попросил высадить его там, где начинались горы, поэтому поездка обошлась ему не очень дорого. Викарий решил побывать на могиле святой Этельбруды, а потом пешком идти домой. Ему казалось важным укрепить свои иллюзии, а где это сделать, как не на чудотворной могиле, в которой, если верить легенде, покоится врагиня язычников, знаменитая на всю епархию? Впрочем, дело не в чудесах, да и чудеса эти были не такие уж чудеса, тем не менее в Волдинге никто не сомневался, что, если подержать руку с бородавками там, где камень не высыхал из-за дождей, бородавки через два-три дня сойдут, словно их и вовсе не было. Итак, оставив чемодан на вокзале в Селдхэме, чтобы его захватил возчик, приезжавший в Волдинг по средам и субботам, викарий сначала доехал на коляске до гор, а потом отправился вверх по склону, где можно было подниматься без помощи рук. На вершине начинались поля, спускавшиеся в маленькие долины. Ранней весной здесь было очень красиво благодаря цветению примулы, что росла в тени зеленой изгороди и межевого кустарника. Викарий зашагал прямо по полю, вновь и вновь прокручивая в мыслях слова старого бродяги из Сничестера. Наконец он увидел надгробие, поднимавшееся над ежевикой. Тут викарий хотел побыть подольше, чтобы собраться с мыслями и вернуть себе неколебимую надежду и духовную крепость, в которых отчаянно нуждался. Ему не приходило в голову, что Смерть могла окончательно уничтожить, по крайней мере на земле, могучую защитницу христианства, ибо она продолжала трудиться для людей, творя пусть и очень скромные чудеса.
Едва перед викарием предстало надгробие, как он заметил приближающегося к нему фермера, одиноко жившего у самой границы прихода, довольно далеко от Волдинга; у него был небольшой надел земли, и почти всю работу ему приходилось выполнять самому, так что на руках у него постоянно появлялись бородавки.
– Доброе утро, сэр, – поздоровался фермер.
– Доброе утро, Велкин, – не останавливаясь, проговорил викарий, которому хотелось побыть одному.
– Она больше не лечит бородавки, сэр, – сказал Велкин.
– Как? – воскликнул викарий, и в его голосе послышался страх.
– Она перестала лечить бородавки.
Неужели пропала одна из иллюзий? Викарий пришел за помощью, а защитница христианства оказалась слабой именно тогда, когда он больше всего в ней нуждался. Все бросают его.
– Вы уверены? – переспросил он Велкина.
– Я был тут в прошлую пятницу, сэр, потом в субботу. Пора бы уж им сойти.
Пятница и суббота были теми самыми днями, когда столько всего случилось в Волдинге.
– Попытайтесь еще раз, Велкин, еще раз попытайтесь.
– Да я уже, вот только толку не будет.
Велкин ушел, и викарий почувствовал себя еще более одиноким. Ну вот! У кого только он ни просил помощи, а что вышло? Все бросили его. И Этельбруда тоже. Наверное, обиделась. И по праву. Но разве это не слабость, не безволие так по-женски обижаться в трудную годину, когда ей, наоборот, пристало встать во всеоружии?
Так размышлял викарий, и как бы несправедливо это ни было, его можно понять, ведь ему отказали в помощи все, к кому он обращался.
Таким образом, ища помощи в своем одиноком противостоянии, Анрел набрел на неожиданного союзника.
Забрав на вокзале чемодан и вспомнив о современных неудобствах в «Епископском посохе», викарий отправился на постоялый двор «Зеленый муж», где хозяйка любезно приняла его и сама проводила в отведенную ему комнату; ей показалось, что ему куда больше, чем днем, требуются забота и внимание. Ей было немного за сорок, может быть даже за сорок пять, и она позволила себе несколько минут потратить на доброе дело, после чего напрочь забыла о викарии, подобно тому как солнечный луч мимоходом золотит узкое окошко.
– Сегодня тепло, – сказала она, когда он сел за стол, на котором был накрыт ужин, и подошла, чтобы проверить, все ли подано, что он заказывал.
– Да, верно.
– Хороший день для сенокоса.
По викарию сразу было видно, что он из сельского прихода, вот она и подумала, будто он беспокоится из-за сенокоса. Ей даже в голову не могло прийти, какую боль она ему причинила. Даффин даже не начинал косить! Сколько викарий жил в Волдинге, такого еще не случалось. А другие? Неужели в Волдинге никто больше не будет косить?
– Да, – произнес викарий.
Хозяйка заметила, что ее замечание пришлось некстати, и задумалась над следующей фразой, но викарий опередил ее.
– Я встретил в городе очень интересного человека. Кажется, его зовут Перкин. Может быть, вам что-то известно о нем?
Ни о чем больше викарий не мог говорить. Он приехал в Сничестер за помощью, и Перкин оказался единственным человеком, у которого он мог ее получить. Однако, судя по выражению лица хозяйки, это имя было ей незнакомо.
– У него такая странная шляпа, – добавил викарий.
– А, сумасшедший Перкин. Кто ж его не знает? Он живет тут. Или в работном доме, у кого-то из горожан. Он не в себе.
– Да-да, – пробормотал викарий. – А мистера Хетли вы тоже знаете? Он, верно, не редкий гость в Сничестере?
– И мистера Хетли знаю. Очень умный джентльмен, очень умный.
– Да. Полагаю, что да. Говорят, и епископ тоже очень умный.
– О да, – подтвердила хозяйка. – У нас тут говорят, что такого умного епископа давно не было.
Викарию стало ясно, на чьей она стороне. К сожалению, какой бы доброй она ни была, не приходилось ждать от нее помощи, хотя помощь была нужна ему как никогда. Ужасно, когда даже доброго человека нельзя ни о чем попросить. Вот уж беда так беда. Оставался один Перкин: у него было желание помочь, и он знал, как помочь. Значит, надо ждать.
Поговорив о сенокосе, о кафедральном соборе, о туристах, викарий ни словом не обмолвился о том, что его действительно волновало. Потом, пожелав хозяйке спокойной ночи, он закурил и всерьез задумался о своих делах, но, увы, решительно ничего не надумал.
Солнечным утром викарий распрощался с хозяйкой постоялого двора и, взяв чемодан, отправился на вокзал, где благополучно сел в поезд.
Не в силах забыть свой разговор со старым бродягой, мистер Анрел думал только о том, кто бы мог ему помочь, и забыл послать телеграмму Спелкинсу, как было договорено заранее, чтобы сообщить о своем прибытии, поэтому ему пришлось в Селдхэме нанять экипаж и проделать на нем часть пути до Волдинга; однако викарий попросил высадить его там, где начинались горы, поэтому поездка обошлась ему не очень дорого. Викарий решил побывать на могиле святой Этельбруды, а потом пешком идти домой. Ему казалось важным укрепить свои иллюзии, а где это сделать, как не на чудотворной могиле, в которой, если верить легенде, покоится врагиня язычников, знаменитая на всю епархию? Впрочем, дело не в чудесах, да и чудеса эти были не такие уж чудеса, тем не менее в Волдинге никто не сомневался, что, если подержать руку с бородавками там, где камень не высыхал из-за дождей, бородавки через два-три дня сойдут, словно их и вовсе не было. Итак, оставив чемодан на вокзале в Селдхэме, чтобы его захватил возчик, приезжавший в Волдинг по средам и субботам, викарий сначала доехал на коляске до гор, а потом отправился вверх по склону, где можно было подниматься без помощи рук. На вершине начинались поля, спускавшиеся в маленькие долины. Ранней весной здесь было очень красиво благодаря цветению примулы, что росла в тени зеленой изгороди и межевого кустарника. Викарий зашагал прямо по полю, вновь и вновь прокручивая в мыслях слова старого бродяги из Сничестера. Наконец он увидел надгробие, поднимавшееся над ежевикой. Тут викарий хотел побыть подольше, чтобы собраться с мыслями и вернуть себе неколебимую надежду и духовную крепость, в которых отчаянно нуждался. Ему не приходило в голову, что Смерть могла окончательно уничтожить, по крайней мере на земле, могучую защитницу христианства, ибо она продолжала трудиться для людей, творя пусть и очень скромные чудеса.
Едва перед викарием предстало надгробие, как он заметил приближающегося к нему фермера, одиноко жившего у самой границы прихода, довольно далеко от Волдинга; у него был небольшой надел земли, и почти всю работу ему приходилось выполнять самому, так что на руках у него постоянно появлялись бородавки.
– Доброе утро, сэр, – поздоровался фермер.
– Доброе утро, Велкин, – не останавливаясь, проговорил викарий, которому хотелось побыть одному.
– Она больше не лечит бородавки, сэр, – сказал Велкин.
– Как? – воскликнул викарий, и в его голосе послышался страх.
– Она перестала лечить бородавки.
Неужели пропала одна из иллюзий? Викарий пришел за помощью, а защитница христианства оказалась слабой именно тогда, когда он больше всего в ней нуждался. Все бросают его.
– Вы уверены? – переспросил он Велкина.
– Я был тут в прошлую пятницу, сэр, потом в субботу. Пора бы уж им сойти.
Пятница и суббота были теми самыми днями, когда столько всего случилось в Волдинге.
– Попытайтесь еще раз, Велкин, еще раз попытайтесь.
– Да я уже, вот только толку не будет.
Велкин ушел, и викарий почувствовал себя еще более одиноким. Ну вот! У кого только он ни просил помощи, а что вышло? Все бросили его. И Этельбруда тоже. Наверное, обиделась. И по праву. Но разве это не слабость, не безволие так по-женски обижаться в трудную годину, когда ей, наоборот, пристало встать во всеоружии?
Так размышлял викарий, и как бы несправедливо это ни было, его можно понять, ведь ему отказали в помощи все, к кому он обращался.
Глава двадцать пятая
ОТСТУПНИЧЕСТВО МИССИС ЭНД
Викарий опоздал на ланч, однако Августа видела, как он спускался с горы, и ждала его. Не успев переступить через порог, он спросил:
– Где письма?
Когда мистер Анрел уехал в Сничестер, он не взял утреннюю почту, хотя подумал, что ее, верно, уже принесли, а потом были вечерняя почта и еще одна утренняя. Ему не терпелось взяться за письма и газеты; стоит почитать свежую почту, и настроение наверняка изменится, потому что внимание отвлечется на новости, на взгляды людей, которые не имеют ничего общего с проблемами волдингского прихода. Правда, в прошлом почта не всегда удовлетворяла его ожидания, и все же время от времени приходило письмо, которое совершенно поглощало его мысли, скажем на полчаса или даже на целое утро. Чем? Да какой-нибудь чепухой. Для нас вещи имеют ценность не сами по себе, а тем, могут они не могут пробудить в нас эмоции.
Например, одинокий пожилой джентльмен получает открытку, на которой только и написано, что «36……. Q х КВР +».
– От какого-нибудь иностранца, – скажет почтальонша.
И ее мысли унесутся далеко от мест, где люди говорят по-английски, в неведомые страны с обезьянами и кокосовыми пальмами, туда, где живут русские, или французы, или итальянцы, где есть поразительные вещи, каких ей никогда не приходилось видеть, далеко-далеко от того места, где ей выпал жребий родиться. Скажите, она грезит о чепухе? Тем не менее, когда спустя пару минут она возвращается мыслями в свое маленькое почтовое отделение, ей положительно легче после совершенного путешествия.
– Арифметика, – говорит почтальон, совершая ежедневный обход своего участка, когда видит знак «плюс», а также отточие и цифры.
От них на него веет скукой. И если на мгновение он переносится в детство и видит свою блестящую компанию, то вскоре их опять скрывает тьма. Поначалу так и было, когда он добавлял цифру к цифре, да и весенние утра тоже были веселее, но в конце концов пришлось раскладывать письма по алфавиту, а это уж слишком. Никакая открытка больше не может пробудить его интерес. Но вот одна открытка оказывается на вилле и попадает в руки горничной. Один взгляд, и ей уже все ясно. «Нигилисты», – говорит она и одаривает улыбчивым «добрым утром» почтальона, тогда как в сердце у нее тайны и бомбы. Мерзкий код, ведь все коды мерзкие. И тихий старый джентльмен – он тоже с ними! Скрипучие полы на вилле теперь скрипят с отвратительной многозначительностью, а в темных углах прячутся ужасные тайны. Что из всего этого выйдет? Знает только повар. С поразительным внешним спокойствием она отдает открытку, а сама уходит в кухню. Одинокий старик остается со своей открыткой и меняется на глазах. В его власти то, о чем не знают ни обитатели его виллы, ни соседи. В дальней стороне у него есть имя, но его имя известно немногим. Он опять уверен, что силы не покинули его. Людское обожание дорого досталось старику, но пока еще он достоин его.
– Нельзя терять время, захватывая пешки, – шепчет он, читая открытку. Потом он возвращается к своим шахматам, и в комнате вновь воцаряется тишина.
– Почтальон сегодня не приходил, – говорит Августа.
– Да? А вчера?
– И вчера тоже, – устало отвечает она.
– Так. Никому не было писем? Ни Спелкинсу, ни миссис Твиди? И тебе тоже не было?
– Он не приносил.
Между викарием и другими людьми были отношения, никак не связанные с тем, что происходило в Волдинге, и эти люди могли написать ему; у него были интересы, о которых вряд ли стоит тут упоминать, но которые тоже могли стать поводом для письма.
– Странно, – сказал викарий.
Августа не отозвалась.
Они вошли в столовую. На буфете стоял серебряный чайник, который во время завтрака доставлял им дополнительную радость, играя с солнечными лучами. Однако теперь чайник как будто потускнел и не веселил взгляд – точно так же, как и все остальное, что было в буфетном углу.
– Чайник не начищен, – удивленно произнес Анрел.
– Нет.
– О чем только Марион думает?
Как будто он не замечал, что все стало другим.
Августа не ответила, ожидая, когда он расскажет о результатах своей поездки в Сничестер. Больше ее ничего не интересовало. Воцарилась напряженная тишина. Викарий сел за стол, но продолжал молчать. И Августа не выдержала:
– Ну же? Ты виделся с Хетли?
– Да. О да.
– Он помог тебе?
– Нет, знаешь ли, нет, он не помог.
– Он не поможет нам? – едва слышно прошептала Августа.
– Думаю, нет. Понимаешь, он ничего не слышал.
– Ничего не слышал, – повторила Августа.
– Нет. Он ничего не слышал, когда был тут.
– Но как же так? Томми Даффин играл на своей свирели каждый вечер, пока нас не было. Он должен был слышать.
– Боюсь, нет.
– Почему? Не глухой же он?
– Боюсь, глухой.
Опять воцарилась тишина. Августу словно поразил удар. Она выглядела измученной. Однако, заставив себя вспомнить о надежде, она заговорила снова:
– Ты сказал, что от него не получил помощи. Значит, получил от кого-то другого?
– Да.
– От епископа?
– Нет.
– От капеллана?
– Нет. Полагаю, он не поможет нам.
– Нам нужна помощь, – сказала она, едва не заплакав.
– Да, ты права.
– Кто же нам поможет?
– Есть один человек, – ответил викарий. – Он… Нельзя судить людей по одежде.
– Нельзя, – удивленно отозвалась Августа.
– И по репутации тоже, – продолжал Анрел. – Общее мнение не всегда справедливо. По внешности тоже судить нельзя, потому что это может далеко завести. Да, я доверился епископу, а он послал нас к Хетли. Я говорил и с капелланом, и с Хетли. Все они одинаковые. Происходящее слишком фантастично для них, так что надо было искать в другом месте.
– Где?
– Я упомянул одного человека.
– Что это за человек?
– Человек, которого я встретил в Сничестере.
– Кто он?
– По внешности судить нельзя.
– Кто он такой? – переспросила миссис Анрел.
– Он всё знает.
– Что всё?
– Что смущает нас.
– Ты хочешь сказать?..
– Да, – ответил викарий. – Преподобный Артур Дэвидсон, если ему угодно так называть себя. Я встретил человека, которому приходилось встречаться с такими Дэвидсонами.
– Но…
У Августы перехватило дыхание.
– Больше нам никто не поможет.
Августа потребовала, чтобы муж рассказал ей об этом человеке и о том, как он поможет им.
– Его зовут Перкин. Он будет у нас и посоветует, что делать.
– Когда будет?
– Через неделю или через две.
– Через неделю! – воскликнула Августа. – Но помощь нужна немедленно.
У нее исказилось лицо, словно счет шел на часы.
– Где письма?
Когда мистер Анрел уехал в Сничестер, он не взял утреннюю почту, хотя подумал, что ее, верно, уже принесли, а потом были вечерняя почта и еще одна утренняя. Ему не терпелось взяться за письма и газеты; стоит почитать свежую почту, и настроение наверняка изменится, потому что внимание отвлечется на новости, на взгляды людей, которые не имеют ничего общего с проблемами волдингского прихода. Правда, в прошлом почта не всегда удовлетворяла его ожидания, и все же время от времени приходило письмо, которое совершенно поглощало его мысли, скажем на полчаса или даже на целое утро. Чем? Да какой-нибудь чепухой. Для нас вещи имеют ценность не сами по себе, а тем, могут они не могут пробудить в нас эмоции.
Например, одинокий пожилой джентльмен получает открытку, на которой только и написано, что «36……. Q х КВР +».
– От какого-нибудь иностранца, – скажет почтальонша.
И ее мысли унесутся далеко от мест, где люди говорят по-английски, в неведомые страны с обезьянами и кокосовыми пальмами, туда, где живут русские, или французы, или итальянцы, где есть поразительные вещи, каких ей никогда не приходилось видеть, далеко-далеко от того места, где ей выпал жребий родиться. Скажите, она грезит о чепухе? Тем не менее, когда спустя пару минут она возвращается мыслями в свое маленькое почтовое отделение, ей положительно легче после совершенного путешествия.
– Арифметика, – говорит почтальон, совершая ежедневный обход своего участка, когда видит знак «плюс», а также отточие и цифры.
От них на него веет скукой. И если на мгновение он переносится в детство и видит свою блестящую компанию, то вскоре их опять скрывает тьма. Поначалу так и было, когда он добавлял цифру к цифре, да и весенние утра тоже были веселее, но в конце концов пришлось раскладывать письма по алфавиту, а это уж слишком. Никакая открытка больше не может пробудить его интерес. Но вот одна открытка оказывается на вилле и попадает в руки горничной. Один взгляд, и ей уже все ясно. «Нигилисты», – говорит она и одаривает улыбчивым «добрым утром» почтальона, тогда как в сердце у нее тайны и бомбы. Мерзкий код, ведь все коды мерзкие. И тихий старый джентльмен – он тоже с ними! Скрипучие полы на вилле теперь скрипят с отвратительной многозначительностью, а в темных углах прячутся ужасные тайны. Что из всего этого выйдет? Знает только повар. С поразительным внешним спокойствием она отдает открытку, а сама уходит в кухню. Одинокий старик остается со своей открыткой и меняется на глазах. В его власти то, о чем не знают ни обитатели его виллы, ни соседи. В дальней стороне у него есть имя, но его имя известно немногим. Он опять уверен, что силы не покинули его. Людское обожание дорого досталось старику, но пока еще он достоин его.
– Нельзя терять время, захватывая пешки, – шепчет он, читая открытку. Потом он возвращается к своим шахматам, и в комнате вновь воцаряется тишина.
– Почтальон сегодня не приходил, – говорит Августа.
– Да? А вчера?
– И вчера тоже, – устало отвечает она.
– Так. Никому не было писем? Ни Спелкинсу, ни миссис Твиди? И тебе тоже не было?
– Он не приносил.
Между викарием и другими людьми были отношения, никак не связанные с тем, что происходило в Волдинге, и эти люди могли написать ему; у него были интересы, о которых вряд ли стоит тут упоминать, но которые тоже могли стать поводом для письма.
– Странно, – сказал викарий.
Августа не отозвалась.
Они вошли в столовую. На буфете стоял серебряный чайник, который во время завтрака доставлял им дополнительную радость, играя с солнечными лучами. Однако теперь чайник как будто потускнел и не веселил взгляд – точно так же, как и все остальное, что было в буфетном углу.
– Чайник не начищен, – удивленно произнес Анрел.
– Нет.
– О чем только Марион думает?
Как будто он не замечал, что все стало другим.
Августа не ответила, ожидая, когда он расскажет о результатах своей поездки в Сничестер. Больше ее ничего не интересовало. Воцарилась напряженная тишина. Викарий сел за стол, но продолжал молчать. И Августа не выдержала:
– Ну же? Ты виделся с Хетли?
– Да. О да.
– Он помог тебе?
– Нет, знаешь ли, нет, он не помог.
– Он не поможет нам? – едва слышно прошептала Августа.
– Думаю, нет. Понимаешь, он ничего не слышал.
– Ничего не слышал, – повторила Августа.
– Нет. Он ничего не слышал, когда был тут.
– Но как же так? Томми Даффин играл на своей свирели каждый вечер, пока нас не было. Он должен был слышать.
– Боюсь, нет.
– Почему? Не глухой же он?
– Боюсь, глухой.
Опять воцарилась тишина. Августу словно поразил удар. Она выглядела измученной. Однако, заставив себя вспомнить о надежде, она заговорила снова:
– Ты сказал, что от него не получил помощи. Значит, получил от кого-то другого?
– Да.
– От епископа?
– Нет.
– От капеллана?
– Нет. Полагаю, он не поможет нам.
– Нам нужна помощь, – сказала она, едва не заплакав.
– Да, ты права.
– Кто же нам поможет?
– Есть один человек, – ответил викарий. – Он… Нельзя судить людей по одежде.
– Нельзя, – удивленно отозвалась Августа.
– И по репутации тоже, – продолжал Анрел. – Общее мнение не всегда справедливо. По внешности тоже судить нельзя, потому что это может далеко завести. Да, я доверился епископу, а он послал нас к Хетли. Я говорил и с капелланом, и с Хетли. Все они одинаковые. Происходящее слишком фантастично для них, так что надо было искать в другом месте.
– Где?
– Я упомянул одного человека.
– Что это за человек?
– Человек, которого я встретил в Сничестере.
– Кто он?
– По внешности судить нельзя.
– Кто он такой? – переспросила миссис Анрел.
– Он всё знает.
– Что всё?
– Что смущает нас.
– Ты хочешь сказать?..
– Да, – ответил викарий. – Преподобный Артур Дэвидсон, если ему угодно так называть себя. Я встретил человека, которому приходилось встречаться с такими Дэвидсонами.
– Но…
У Августы перехватило дыхание.
– Больше нам никто не поможет.
Августа потребовала, чтобы муж рассказал ей об этом человеке и о том, как он поможет им.
– Его зовут Перкин. Он будет у нас и посоветует, что делать.
– Когда будет?
– Через неделю или через две.
– Через неделю! – воскликнула Августа. – Но помощь нужна немедленно.
У нее исказилось лицо, словно счет шел на часы.