Дар Фредерик. Стандинг

   Он говорит об этом с таким пафосом, что мы не можем удержаться от аплодисментов, которых он, безусловно, заслуживает. И в нем появляется что-то от гомеровских богов из «Илиады». Успех придает таланта, а власть – храбрости.
   – А поскольку молодежь делают взрослые, – возобновляет он речь, – так нечего жаловаться на то, что у нас такая беспокойная молодежь. Так вместо того, чтобы ее наказывать, давайте поможем ей. Будем ее развлекать! Доверимся ей! На окраинах больших городов, по которым я проезжаю, каждый раз я вижу новые курятники! Все строят и строят! Все те же самые, громадные, холодные, набитые живностью и все-таки пустые! Мрачные до жути! В них набивают мужиков так плотно, как банки с вареньем на полку. Им говорят: «Будьте спокойны. Забудьтесь. Поработали – и баиньки!» К тому же, муниципалитеты ничего не скрывают, они так и называют их: городки-спальни! В общем, сейчас официально строят города, где людям дано только одно право: дрыхнуть! За рабочим скотом приезжают автобусы, отвозят его к станкам и привозят обратно с мешками под глазами: «Спите, будьте умницами». Постарайтесь дожить до завтра. Трахайте потихоньку свою бабенку или бабенку соседа, чтобы снять усталость. Собак иметь запрещается! Отправляйте гулять своих ребятишек! Платите регулярно за газ и за квартиру и ждите завтрашнего дня, чтобы все началось снова. Вот такая штуковина! И вас удивляет, друзья-приятели, что молодежь сыта всем по горло и все разносит вокруг себя! Вас шокирует, что они мочатся на мерзкие стены этих заводов для спанья? Вас беспокоит, что они бьют в них стекла, что они воруют машины и начинают пьянствовать, как только их отнимают от сиськи? Меня нет! В комиссариатах полиции обстановка гораздо лучше, чем у них дома! Полицейские, по крайней мере, выслушивают их, дают им выговориться, разговаривают с ними! Это становится, так сказать, их настоящей семьей, потому что фараоны тоже люди! И потому что именно этого им не хватает пуще всего, этим соплякам в черных курках. Людей, с которыми можно поговорить.
 
   На этот раз Берю, ублаженный криками «браво», энергичным жестом руки прерывает наши аплодисменты и опускает руку.
   – Я на какое-то время, – вздыхает он, – отошел от своей энциклопедии, ребята! Вы знаете, это что? Когда у человека воспламеняющий характер, как у меня, у Берю, тебя так и тянет на умные речи, слова из тебя так и прут. Но всегда полезно сказать о сути своей мысли. Это помогает разобраться в вопросе.
   Итак, вернемся, к воспитанию молодого человека. Многие из них, несмотря на то, что я только что рассказывал, ведут себя с девушками неестественно и робеют перед ними. Когда какая-то нравится им, они боятся ей это сказать или сделать так, чтобы она поняла. Вышеупомянутым молодым людям я хочу дать несколько формул.
   Большим и указательным пальцем он крепко сжимает переносицу, вызывая у себя вдохновение.
   И оно осеняет его.
   – Предположим, – начинает Энциклопедист, – что молодой человек служит в какой-нибудь конторе. Он втюривается в хорошенькую секретаршу и запутывается в своем чувстве. Он издалека рассматривает ее ноги, обтянутые чулком без шва, когда она «нога на ногу» сидит за машинкой, любуется манерой, с какой она курит, стучит на своем «Ундервуде» или подкрашивает помадой губы. Он приходит в отчаяние от того, что не может ей сказать, что из-за нее у него в груди бьется не сердце, а горит паяльная лампа. И вот у этого славного молодого человека пропадает аппетит, за обедом он не доедает свою лапшу и нарушает обмеа веществ, как говорит мой доктор. Как же сделать так, чтобы добиться своего? Система такая. Каждое утро парень приходит раньше всех в контору и кладет под чехол пишущей машинки этой крошки букетик фиалок (если сезон) или садовых мальв. Раскошеливаться особо не надо, важен сам жест. Заинтригованная девчонка начинает задавать вопросы насчет того, кто это с ней так мило шутит. Влюбленный не раскрывает себя и продолжает в том же духе. Машинистку все больше и больше начинает разбирать дух любопытства. Чтобы очаровать девчонку, сыны моя, есть только два способа: интриговать, либо чем-нибудь забавлять. В конце концов мисс Ундервуд уже не может больше терпеть. И тогда молодому человеку остается только отправить ей простенькую записочку, надушенную одеколоном «Сирень», в стиле: «Это я, Жюльен, который обожает вас в тайне своей души и решается вам об этом говорить только цветами».
   Она не может устоять, даже если у воздыхателя рост жокея, кос картошкой и раскосые глаза. Потом, все так же через писульку, потому что наш любитель езды задним ходом не решается на большее, он назначает первое свиданье: «Завтра, в субботу, я буду ждать вас с трех часов и до конца моей жизни в кафе „Моя Бургундия“ на бульваре Оссман. Там подают лучшее божоле в Париже и такие бутерброды с колбасой, что сам „Железная Маска“ провел бы себе в тюрьму трубопровод, чтобы попробовать это».
   Надо все делать с блеском, парни! Их можно взять только на красивом. Ставлю содержимое галантерейной лавки против содержимого трусов, что на следующий день эта капризная секретарша будет на месте и при полном параде. Только не будьте идиотом и не торчите там с двух часов! Только не это! Хитрость заключается в том, чтобы прийти с опозданием на полчаса. Это для того, чтобы молодая девственница немного поволновалась.
   Увидев вас, она сразу теряет рассудок от радости. Вы заливаете ей что-нибудь насчет аварии в метро или пробке на улице. Затем нежно берете ее за ручку и шепчете, напустив туману в свои глаза:
   «Ах, Жермен (если, естественно, ее зовут Жермен), ах, Жермеи, отныне только от вас зависит, от чего я умру: от экстаза или от горя!»
   Если вы в этот момент сможете выдавить из глаза жалобную слезу – это будет воще. От такого допинга девчонка начинает ворковать, как голубка, а вам остается только слушать. Всю работу она сделает сама, как, если привести другой пример, это делает ваша супружница, когда вы приходите домой в три часа утра на рогах. Резюме: оружие скромника – в его романтичности. Только так он сможет устоять на своих двоих, исполняя эту очаровательную роль под Жерар Филиппа.
   А теперь другие советы, – продолжает поучать Неистощимый. – Когда вы ведете девчушку в кино, чтобы пообжиматься, не надевайте штаны с молнией: во-первых, она трещит в тишине, а, во-вторых, вы можете защемить себя, когда обстоятельства заставят вас в темпе застегнуть ширинку. Нет ничего лучше добрых пуговиц наших дедов. На кадреже, – продолжает Неутомимый, – когда вы хотите перепихнуться с девчонкой, – не забирайтесь в кусты. Бывает, сидите вы с вашей дамой в укрытии, на горизонте вроде все спокойно, и вы, вместо того, чтобы дать поостыть ее берданке, решаете стрельнуть еще один разок. В таких случаях никогда не ложитесь на подлесок. Это очень интригует охотничьих кобелей. Заинтригованные, они примутся облаивать ваш зад. На лай по-шустрому прискочит какой-нибудь очкарик-охотник и влепит вам в мягкое место заряд дроби, до того, как вы успеете ему объяснить, чем вы тут занимаетесь. Молодой кадрило, которым овладевает мимолетное желание, должен пользовать свою Диану, прислонив ее к дереву. Ни в коем случае в горизонтальном положении! Пусть лучше вас примут за продольных пильщиков, чем за кроликов.
 
   Он пытается сплюнуть – напрасный труд. Ничего не выходит из слизистой, обезвоженной глаголом.
   Ои хрипит, но речь его остается громкой и пылкой.
   – Я хотел бы остановиться на разделе о студенте, но, к сожалению, я никогда не ходил в лицей. Правда, один раз я ходил на медфак, но это было в связи со вскрытием трупа. При всем при том, у меня есть племянник, который наконец-то перешел в шестой класс. Увы, у мальца Роже были нелады с латынью. Когда он мальчиком пел в церковном хоре, то потрясающе выводил «амен», но в лицее, в этой неразборчивой тарабарщине, напичканной склонениями, наклонениями и преклонениями, он совсем потерял голову. Полный завал! Недовольные предки ругали его на чем свет стоит, но все же собрали последние гроши и наняли ему репетитора. Надо было видеть, как этот несчастный козленок блеял наизусть какуюто несуразицу. «Роза, Роза», – бормотал он со слезами на глазах! Сначала я думал, что это прозвище его подружки и что он блеял ее имя, чтобы облегчить душевные муки.
   «Роза! Роза!» АН, нет, объяснил мне его отец, это входило в его программу. И мой племяш как заведенный бубнил: Роза веет, Роза веет. Роза веет (или Розу веют, я так и не усек, кто кого веет – то ли Роза, то ли Розу). Да, он еще говорил, я припоминаю: Розавею! От этого он сам стал совсем розовый!
   Это было в четвертом классе. А самая невезуха с ним случилась, когда он дополз до шестого класса – а в каждом классе он сидел по два года – и ему попался сволочной воспитатель, который сразу его почему-то невзлюбил и изводил его до кровоточащих душевных ран. Выговоры, оскорбления, задержки в классе после уроков, дополнительные задания. Он прилип к нему, как банный лист. От всего этого Роже стал чахнуть на глазах, бредить по ночам и мочиться в постель!
   Хуже того, ои стал класть в штаны, когда замечал эту ходячую бестию. В этом лицее от моего племянника стало вонять, честное слово. Родители переживали, но вмешиваться боялись. Однажды утром, это было на рождество, я отвел Роже в сторонку, зажал его в угол и держал перед ним такую речь: «Послушай, парень, ты обязан терпеть твоих преподов, но не воспитателей. В следующий раз, когда эта скотина привяжется к тебе, врежь ей дуплетом по харе...» А надо вам сказать, что Роже был крепышом, настоящий атлет – весь в дядю. Во время каникул я учил его начальным приемам бокса. Он слегка порозовел, зарозовел и отвечает мне:
   «Ты что, смеешься, дядя Берю, я не смогу! Что тогда будет?»
   «А будет то, что этот подонок оставит тебя в покое. Вот что будет», – пообещал я ему.
   – Ну, – продолжет Толстый, – каникулы заканчиваются, и парень возвращается в лицей. А эта задница с ушами тут как тут и давай над ним измываться.
   «Эй, вы там, страхолюдина Берюрье, – кричит эта мандавошка, – вытащите руки из карманов!»
   Это возмутило Роро до глубины души. Страхолюдина Берюрье! Извините! В роду Берюрье никогда не было страхолюдин. Пацан подходит вплотную к этому скоту и говорит:
   «Если я вытащу свои руки, то как бы вам не пришлось об этом пожалеть», – храбро бросает он тому в лицо.
   – Здорово ответил, правда? Воспитатель стал зеленый, как бульон из лука-порея.
   «Если вы сейчас же не вытащите руки, я вас оставлю после уроков на четыре часа».
   И тут мой орел вспомнил о своем дяде Александре. Я это слышал от него самого и от присутствующих свидетелей. Он сначала его ударил крюком по печени, прямо как Шарль Хумес. Потом он врезал ему не дуплетом по харе, а сразу провел серию оглушающих и вырубил этого паршивого воспитателя в нокаут.
   Того пришлось тащить в медпункт, где ему дали понюхать нашатыря и наложили швы. Конечно, был большой тарарам, и Роро выперли из лицея. Потом этот пострел стал боксером. Сейчас, когда я с вами говорю, он – вице-субчемпион в среднем весе департамента Эр-э-Луар и скоро должен встретиться с Кидом Альфонсом во время большого праздника в концертном зале Ножан-ле-Ротру! Как говорится... Судьба!
   Для вашего сведения, – добавляет наш уважаемый Профессор, немножко поблуждав в своих мыслях, – воспитатели – это хорошая школа для подготовки унтер-офицеров к военной службе. Какое же все-таки страшное отродье – эти унтера! Хотя отныне армия без колоний стала, как дом отдыха. Я знаю призванных в армию звезд экрана, которые не могли ужиться со своим командиром полка. И полковника перевели на другое место службы, а вместо него назначили другого, очень обходительного и благожелательного, который любил артистов. Вот какая душевная обстановка сейчас в армии, В мое время армия еще не была пансионатом для придурков! Не была, черт возьми!
   Он мысленно делает прыжок стилем «флоп» через планку своей памяти и приземляется, загадочно улыбаясь.
   – Я вам, ребята, раскрою скобки. По-быстрому, то есть, как я чувствую, у вас на языке куча вопросов. Вообразите себе, что я записался в сенегальские стрелки. Добровольцем. Война закончилась, и мне захотелось увидеть ее поближе. Медалей больше не оставалось. Старички, которые еще служили в армии, все захапали себе, жадюги: и знамена, и кресты! Медаль на то, медаль за это на фоне лаврового венка с соусом. Во Франции о той войне уже стали забывать и упаковывали вещи к следующей, как упаковывают в январе новогодние игрушки в коробки до следующего Нового года. Поэтому, чтобы отхватить звание и пережить эпопею, надо было прогуляться в заморские владения.
   У нас ведь ни черта не добьешься. У нас можно было только вступить в какую-нибудь политическую партию, стать бидоистом или гимоллистом, плевенистом или торезистом, наплеватистом или голлистом, брать приступом кабаки и громогласно заявлять, что ты был до такой степени левый, что выступал против фрицев, воевал в партизанах, до боли в перепонках слушал радио Би-Би-Си из Лондона, потому что уши глохли от непрестанной трескотни немецких автоматов. В то время наш генерал еще не откопал в Германии двоюродных братьев, и это плохо: в том смысле, что все можно было раньше решить помирному, без кровопускания! Если бы Гитлер вовремя узнал, что квадратноголовые немцы и пустоголовые французы – родня, то он сделал бы по-другому, чтобы завладеть нами. Он не пошел бы через Седан, а сразу махнул через Ла-Манш. И без труда захватил бы Большой Альбион. И Черчиль стал бы тогда Петеном, а гестапо разместилось бы на зимние квартиры в Глазго. А нам бы дали возможность править двоюродными братьями, потому что в любом случае нашими патронами можно было стрелять только из рогатки: у наших винтовок был другой калибр! В общем, что сделано, то сделано! А я после всей этой неразберихи вернусь к разговору о себе. Итак, раздираемый нетерпением, а оказываюсь у сенегальцев. Единственный белый в казарме. И вид у меня на самом деле был бледноватый. Что сразу же усекли друзья-приятели из страны Банании. И в первую же ночь самые смелые захотели нарушить мою герметичность.
   Ребята были отчаянные, повидавшие все и вся, и страшно горячие. Эти злодеи питались красным перцем! Когда я увидел, как в мою каморку проскользнул здоровенный симпатичный малый, чтобы порезвиться со мной, у меня началась икота. Я приехал из деревенской глуши, переполненный иллюзиями и со всех сторон девственный, О жизни я знал только то, что прочитал в «Рустике» – единственной газете, которую читали в наших краях!
   В ней писалось, как сеять озимые, но не было ни одной рубрики, чтобы объяснить, что такое стиль гомикус и как нужно от него защищаться. Я сразу не врубился, что хочет от меня этот влюбленный. Я принял его нежности за проявление дружбы, и мне было лестно, что капрал испытывает ко мне такое чувство. Потому что он был капралом – Бамбук-Бамбуки. Он вроде бы даже умел писать и, кроме того, был большой мастер по «внутренним» играм! Но писал он почему-то крестами. И все его рапорты напоминали кладбище Пер-Лашез! И когда я вдруг обнаружил, что он становится богаче в передней части, до меня дошло, что в наших отношениях что-то начинает твердеть. Я струхнул и побежал к старшему унтеру – рослому белокурому эльзасцу с воркующим голоском. Его звали Херкман. Амбал без губ и с почти белыми глазами – такие они были голубые. Я рассказал ему о своих злоключениях. «Какая сволочь»! – заорал он. Потом выскочил из комнаты и на всю казарму стал вопить, что он этого Бамбуки сотрет в порошок. А в тот момент стереть того было очень просто. Бамбуки стоял хмурый. Он опустил голову, спустил флаг и остальное тоже. Только штанина его пижамы была слегка оттопырена. Когда порядок был наведен, Хсркман мне говорит: «Тебе с этими неотесанными, парень, оставаться нельзя, идем со мной».
   Я, Берю, был польщен! Я следую за своим старшим унтером, который стал моим ангелом-хранителем. Он показывает на свой топчан и говорит: «Ты будешь спать в моей постели, и теперь тебе нечего бояться». Хорошо начиналась моя военная карьеpa, согласитесь? Ни слова не говоря, я сворачиваюсь в клубочек на кровати, а сам думаю, что нам будет тесновато двоим, учитывая, что в вопросе габарита мы по своей морфологии не были дохляками. Он гасит лампочку и тоже ложится, и тут-то я понял мою драму во всей ее силе. Он тоже был их этих. Романтичный и нежный. «Зови меня, моя девочка», – шепчет он в темноте. И это мне! Мне, Берю: называть его моей девочой! Я тут же встаю с постели, зажигаю свет и заявляю ему, что у меня нет никакого желания играть с ним в Анжелику – маркизу ангелов!
   И с чувством собственного достоинства я возвращаюсь в свою каморку. На следующий день на улице шел сильный дождь.
   Мрачный Херкман выводит меня во двор.
   «Ложись», – рявкает он и показывает на грязь.
   «Я же испачкаю свой красивый костюм», – возражаю я.
   «Десять суток губы! Ложись!» – взвился унтер. Я вынужден был подчиниться. Это продолжалось несколько часов. Я весь был вымазан. Глина была везде: на физиономии, в волосах, в ушах, в ноздрях, во рту и даже в дупле зуба! У меня такое впечатление, что и сейчас на мне еще осталась глина! На следующий день он заставил меня еще раз повторить эту процедуру и послезавтра тоже... Настоящая голгофа! Бедственное бедствие! У меня появились мысли о дезертирстве. В конце концов я не выдержал и пошел к командиру батальона. Майор нормально понимал жизнь и не любил игру в магическое мужское очко, поэтому перевел меня в другое подразделение.
   Берю прокашливается.
   – И вот, – продолжает Докладчик, – я снова возвращаюсь на гражданку и становлюсь ищейкой. Я женюсь. Идет время. Однажды вечером, а я служил тогда в полиции нравов, мы проводили операцию в одной паршивой гостинице под названием «Золотая капля». И кого же я застаю в объятиях одного матросика? Моего бывшего унтера. Чтоб мне провалиться! У меня даже озноб прошел по коже от радости. Я веду его в участок. Он не узнал меня, учитывая, что я немножко раздался в талии. И вот мы с ним сидим тет-а-тет в моем кабинете.
   «О, Херкман! – вздыхаю я, – давай-ка назови меня моя девочка...»
   Берюрье массирует фаланги ретроспективно поработавших кулаков.
   – Как я его метелил, ребята! – мечтательно говорит он. – Какой это был мордобой! Один из самых замечательных в моей карьере!
   Затем, отогнав от себя воспоминания бурных дней, заключает.
   – Молодого человека, понимаете, надо предостерегать против педиков. Отсталые папаши пугают их трепаком, а ведь в наше время венецианские болезни запросто лечатся одной рюмкой пенициллина. Надо оберегать их не от дам, а от мужчин. Не то его могут поймать врасплох, и, пока он сообразит, что к чему, он уже окажется на пусковой платформе. Естественно, если он собирается сделать карьеру в кинематографе или в швейном деле, это может ему помочь. То же самое можно сказать о профессиях продавца антиквариатом и парикмахера. Ко, кроме этих четырех областей, о которых я вам говорю, отцу семейства непристойно упражняться в позе лотоса, уж вы мне поверьте!
 
   Стенки легких у Торжественного слипаются от недостатка воздуха, и он смолкает.
   – Ну, что, прервемся? – спрашивает он. – Я сегодня немного затянул, по причине того, что эта глава имеет определяющее значение.
   Мы поглядываем друг на друга, в раздумье пожимая плечами. Некоторые посматривают на свои золотые.
   Я беру ответственность на себя.
   – Господин преподаватель, – обращаюсь я к нему, – кому невтерпеж, тот может мотать, остальные остаются.
   – Хоп! – отвечает преподаватель хороших манер.
   Один из парней, который вот уже несколько минут вертится, как на иголках, встает и смущенно лепечет, что он записался на прием к дантисту. Берю, как линь, с осуждением смотрит на него илистым взглядом.
   – Давай, давай, иди ставь коронку на свой коренной зуб, лапуля, – говорит он ему. – Потом посмотрим, как ты будешь воспитывать своих взрослых парней со своим запломбированным зубом.
   Наш товарищ под улюлюканье аудитории покидает зал. Берю пожимает плечами.
   – Лезть из кожи, а в ответ услышать о зубном враче, – вздыхает он, – от этого отобьет всю охоту быть преподавателем!
   Но вдохновение быстро возвращается к нему.
   – Надо, что бы я немного сказал вам о том, как кормить молодых людей. Я заметил, что в настоящее время молодой человек плохо питается. Жратву он считает делом второстепенным, почти лишним. Он рубает что попало и где попало. Эта небрежность является настоящей катастрофой в нравственном плане. Это заставляет поваров готовить еду на скорую руку. Так появляются «гамбургеры» – это жалкое блюдо современной кухни. Фрикадельки, как в вашей столовке. Протертая морковь, мясной фарш, йогурт – вот что такое меню современного подростка! Клянусь вам! А для снобов придумали сэндвичклуб: другими словами, урна с бутербродами! Туда все напихано: огрызки томатов, кусочки курицы... как будто это уже один раз рубали! Для меня это слишком мало, спасибо! Катастрофа со жратвой – это драма, потому что чем может гордиться француз еще, кроме де Голля-спасителя? Только «Ситроеном», словарем «Пети Лярусс» и своей кухней, правда? Что вы еще можете назвать? Сейчас молодой человек стыдится жратвы. Ганди! Он согласен лопать завтрак в пилюлях! И даже в свечах! Вставляешь свечку в проход, проталкиваешь большим пальцем и готово: задница полна калорий, брюхо набито, витамины на месте!
   При этих словах у Толстого в брюхе что-то заколыхалось. По нему пробегает легкая дрожь подобно тому, как под порывами ветра озерная гладь покрывается рябью.
   – Когда я был малолеткой, моя училка повторяла «надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть». Только когда мы неожиданно заявлялись в школу в час тридцать после первой смены, во дворе пахло холодным мясом с петрушкой или жареным мясом, или рагу из кролика по-деревенски. Эта милочка не служила в полиции, где питаются гормонами и колбасой в целлофановой оболочке. Она жарила и парила на медленном огне что-то вкусненькое и солидное. Я помню соте из козленка, запах которого два дня стоял в классе и от которого вся моя тетрадь была забрызгана слюной.
   Даже наш кюре со своей кафедры проповедовал кулинарные рецепты. А это значит, что сама церковь не осуждает жратву. Вспомните папу Иоанна XXIII с его брюшком, похожим на бурдюк с Мазерати. Можно было подумать, что он прятал тиару под своей сутаной! Такую трудовую мозоль не наживешь таинством небесным. Святой дух, как показывает практика, делает животики только дамам. Women only! ²²Как говорят агличане. Итак, я утверждаю, что учить пацанов есть – это основа их воспитания. Мужчина, который любит и умеет хорошо пожрать, никогда не будет плохим человеком. За столом человек становится добрее. Стол облагораживает душу.
   Толстый медленно облизывает своим языком для склеива ния канцелярских пакетов большого формата свои чревоугодливые губы, беспорядочно слизывая нескончаемый хоровод из вкусных и обильных обедов. Он – живая статуя солидного питания, его пылающий здоровьем результат, его гордый побочный продукт.
   – Благодаря жратве я и женился, – выдает он свою тайну. В то время, коща я познакомился с Бертой, иными словами мадам Берюрье, я жил в Исси-ле-Мулине, где я снимал холостяцкую квартиру. Я тогда был простым полицейским. Берти работала официанткой в одном ресторанчике недалеко от мэрии.
   Его Величество делает снисходительную гримасу.
   – Только это между нами, разумеется, – шепчет Смущенный. – Теперь, когда у меня свое мнение об улице и когда я уже главный инспектор, почти, вероятно, будущий комиссар, лучше не затрагивать эту тему. Стандинг заключается также и в том, чтобы забыть неудачное начало карьеры либо говорить об этом в шутливом тоне. Моя благоверная не любит, когда я напоминаю ей о ее предыдущем.
   В глазах его появляется влага.
   – Хотя надо было видеть, как она вас обслуживала: разные закуски, поросячье ребрышко со спагетти, взбитые сливки и графинчики вина с берегов Роны!
   Настоящая маленькая волшебная фея. Четыре полные тарелки сразу носила она на одной руке, согнув в локте руку, как будто это поднос. Она ходила от стола к столу, разгружая направо и налево, и при этом лапанье клиентов ее не смущало. Она не уронила ни одного блюда. Она еще и шутки успевала отпускать. В этой профессии важно иметь живость ума. Допустим, какой-то ханыга уронил на пол вилку. Берта не была лицемеркой, она не говорила ему в духе «Недвигайтесьяеевамсейчасзаменю»! Нет! Она поднимала ее, вытирала ее уголком своего кокетливого белого фартучка и говорила незнакомому господину: «Я бы вам все равно принесла эту же вилку, поэтому незачем лишний раз тащиться на кухню с этой вилкой!» Такие каламбуры снимали напряжение с посетителей. Или, предположим такое: какой-нибудь скандалист начинал ворчать, что зеленый горошек прокис. Тогда Берта, доводя свое напряжение до 220 вольт, отвечала: «А почему бы вам не затолкать его в зад, если вы не можете глотать, монсеньер?» Зал взрывался хохотом, а ворчун рубал прокисший горошек и больше не пикал. Вы представляете? Она мне очень нравилась, эта молоденькая девушка. Сейчас она несколько раздалась вширь, и ей пришлось даже ехать в Брид-ле-Бэн, чтобы попытаться сбросить несколько килограммов, но в то время, по поводу которого стоит вопрос, Берта была девчонкой высшего класса. У нее все принадлежности были на месте: барабанные тормоза, телескопическая вилка, дорожные сумки, хорошо закрепленные на багажнике. В общем, главный выигрыш! Плохо только, что она работала у торговца углем и вином, который был усатым, старым и вдовцом. Это был палаша Ипполит. Его старуху сбил маршрутный автобус N 20, когда она однажды утром болталась в районе Сен-Лаго. Это прямо у выхода из Римского двора, возле решетки. С той поры он стал упорно бегать за нижними юбками Берты. От такого задка, как у мадам моей жены, обязательно обостряются чувства, а в голове возникает целая панорама миражей, даже у мужика с ревматическими ногами.