Страница:
Дарья Лаврова
Текила-любовь
Пролог
Диме Васильеву снилось, как прошлой осенью он ночевал у Катьки, как они лежали, накрывшись одеялом, а её мама каждый час заглядывала в комнату. Зря волновалась. Дети болтали всю ночь и заснули только под утро. На следующий день в телефонной книге мобильника переименовал он её в «mi сorazon», что по-испански значит «моё сердце».
А под утро приснилось раннее детство. Солнечный мир, шум и ласка моря, белые пески с дюнами, золотой блеск мелких ракушек. Ему четыре года. Родители впервые вывезли его на море в Анапу. Как говорят – оздоровить ребёнка. Несмотря на то что Николай Михайлович, отец Димки, работал тогда педиатром, ребёнок простывал каждый месяц и всё время хлюпал носом.
Из сотен малолетних ровесников, отдыхавших тем летом на Чёрном море, он столкнулся именно с ней, в прямом смысле – лоб в лоб. Последствия – смачные шишки и ободранные коленки. Марина, мать Димки, изумлялась. Что мог найти её мальчик с мягкими, как пух, белыми волосиками до плеч в той страшненькой девочке с кривыми и тощими ногами?
Маленькую и худую, с тонкими выгоревшими косичками и широкой улыбкой без переднего зуба девочку – матери было жалко такую отчаянно некрасивую, дочерна загорелую, а он хватал её за руку и тащил в кусты целоваться.
Очень редко во сне всплывал её бесплотный, почти забытый образ – пляж, горячий воздух, девочка с надувным кругом, две косички и худые ноги. Чувство безвозвратно потерянного и светлого – вроде тоски по давно ушедшему детству, с ободранными коленками, ссадинами, подбитыми носами и отдыхом на Чёрном море. Он не помнил, как её зовут, но было приятно думать: а вдруг? Вдруг это была она, его Катюха. Диме казалось, что это имя было очень к лицу той девчонке с белого пляжа.
Васильев проснулся. Половина девятого. Включил мобильник и посмотрел на число. Вспомнил, что два часа назад должен был быть на вокзале. Обещал ведь встретить… Стоило подумать о ней, как голову тут же скрутила дикая боль, а на мобилу поступил первый входящий вызов.
– Бли-и-ин, – хрипло прошептал он, сбрасывая звонок. Тянуть нельзя. Ещё неделю назад даже в самом страшном ночном кошмаре он не мог представить, что придётся писать ей такую смс! Представилась она: маленькая и замёрзшая, на пустом холодном перроне. Наверняка опять без шапки, с голым животом и в дурацкой лёгкой куртке чуть ниже груди. Она будет искать его, звонить… уже звонит, а потом, так и не дождавшись, поедет домой одна.
За невыносимо долгие семь дней, что тянулись не хуже старой мятной жвачки, его тайный мир, в который он пустил её месяц назад, перевернулся. Если Дима чего и боялся в этой жизни, так это вот таких внезапных превращений. Белое стало чёрным, реальность – сном, а любовь, в которую он и так слабо верил, обернулась болью и сожалениями, не считая разбитой отцовской машины, лёгкого сотрясения мозга и сотни синяков по всему телу. Он мог бы представить и худшее, да фантазии не хватило, ведь кошмаром оказались именно те пять зимних недель нового года, пролетевших как один день.
А под утро приснилось раннее детство. Солнечный мир, шум и ласка моря, белые пески с дюнами, золотой блеск мелких ракушек. Ему четыре года. Родители впервые вывезли его на море в Анапу. Как говорят – оздоровить ребёнка. Несмотря на то что Николай Михайлович, отец Димки, работал тогда педиатром, ребёнок простывал каждый месяц и всё время хлюпал носом.
Из сотен малолетних ровесников, отдыхавших тем летом на Чёрном море, он столкнулся именно с ней, в прямом смысле – лоб в лоб. Последствия – смачные шишки и ободранные коленки. Марина, мать Димки, изумлялась. Что мог найти её мальчик с мягкими, как пух, белыми волосиками до плеч в той страшненькой девочке с кривыми и тощими ногами?
Маленькую и худую, с тонкими выгоревшими косичками и широкой улыбкой без переднего зуба девочку – матери было жалко такую отчаянно некрасивую, дочерна загорелую, а он хватал её за руку и тащил в кусты целоваться.
Очень редко во сне всплывал её бесплотный, почти забытый образ – пляж, горячий воздух, девочка с надувным кругом, две косички и худые ноги. Чувство безвозвратно потерянного и светлого – вроде тоски по давно ушедшему детству, с ободранными коленками, ссадинами, подбитыми носами и отдыхом на Чёрном море. Он не помнил, как её зовут, но было приятно думать: а вдруг? Вдруг это была она, его Катюха. Диме казалось, что это имя было очень к лицу той девчонке с белого пляжа.
Васильев проснулся. Половина девятого. Включил мобильник и посмотрел на число. Вспомнил, что два часа назад должен был быть на вокзале. Обещал ведь встретить… Стоило подумать о ней, как голову тут же скрутила дикая боль, а на мобилу поступил первый входящий вызов.
– Бли-и-ин, – хрипло прошептал он, сбрасывая звонок. Тянуть нельзя. Ещё неделю назад даже в самом страшном ночном кошмаре он не мог представить, что придётся писать ей такую смс! Представилась она: маленькая и замёрзшая, на пустом холодном перроне. Наверняка опять без шапки, с голым животом и в дурацкой лёгкой куртке чуть ниже груди. Она будет искать его, звонить… уже звонит, а потом, так и не дождавшись, поедет домой одна.
За невыносимо долгие семь дней, что тянулись не хуже старой мятной жвачки, его тайный мир, в который он пустил её месяц назад, перевернулся. Если Дима чего и боялся в этой жизни, так это вот таких внезапных превращений. Белое стало чёрным, реальность – сном, а любовь, в которую он и так слабо верил, обернулась болью и сожалениями, не считая разбитой отцовской машины, лёгкого сотрясения мозга и сотни синяков по всему телу. Он мог бы представить и худшее, да фантазии не хватило, ведь кошмаром оказались именно те пять зимних недель нового года, пролетевших как один день.
1
В шесть вечера Анька приехала в общагу, а спустя полчаса уже стояла в дверях комнаты Васильева и по привычке оценивала его очередную одноразовую подружку. Васильев неисправим – вечно тащит под одеяло всё, что движется! Анька иронично называла их «прелестницами», а Васильев дулся на неё за это – слово, видите ли, не нравилось. А спроси она его сейчас, как зовут эту самую прелестницу, чьи идеально гладкие пятки торчали из-под одеяла минуту назад, Димка совершенно точно перепутал бы имя.
Аньке было смешно, а ещё – очень лестно и приятно: увидев её после летних каникул, заспанный Димка в темпе выпроводил свою подружку и, быстро одевшись, решил составить ей компанию за ужином.
Каждый вечер Анька Остроумова ужинала в небольшой арабской забегаловке «Симбад» напротив девятого блока общежития, где обитала большая часть сильной половины инженерного факультета. В кафе мало народу, уютно и вкусно кормят. Ей нравилось уходить сюда от своих шумных соседок, в одиночку ужинать и читать что-нибудь интересное. Например, Кастанеду. Иногда приходил Димка; они ели шаурму, пили вино, курили вишнёвый кальян и долго болтали. Иногда Анька в шутку начинала капать ему на мозги и намекать на то, что пора бы уже найти Васильеву постоянную девушку и перестать наконец портить пачками хорошеньких студенток.
– А ты не думаешь, Васич, что очень скоро тебе не захочется тащить в постель каждую смазливую девчонку? – хитро улыбнувшись, спросила Анька.
– Это почему это? – возмутился он.
– Я раскинула карты, пока тебя не было, а они у меня никогда не врут.
– Опять твои штучки, Остроумова! – смеялся Димка. – Завязывай с этим! И что же они тебе про меня сказали?
– Ты выпадаешь у меня, как «Шут», или «Дурак».
– Я тебя тоже люблю.
– А что делать? – иронично отозвалась Анька. – На короля, или императора, ты не тянешь по возрасту, хотя потенциал есть. Ты неразборчив в связях и неспособен пока на длительные привязанности. Но это скорее плохо не для тебя, а для твоих девушек, которые рассчитывают на что-то серьёзное. Ты любишь свободу и постоянно меняешь девчонок, не считаешь это проблемой – и, в общем-то, это правильно.
– Ну? А дальше?
– Вокруг тебя очень много девушек, и среди них есть она.
– Кто?
– Откуда я знаю. Твои девчонки, тебе виднее, – серьёзно ответила Анька, закрывая книгу. – Ты стоишь на пороге нового светлого чувства, а больше я тебе, Васич, ничего не скажу. Всё равно ты издеваешься и не веришь!
Время подходило к семи, и в «Симбад» медленно подтягивались группки иностранных студентов. Они громко смеялись, переговаривались на родном языке и бесстыдно разглядывали русских студенток, проходивших мимо. Димке позвонили.
– Тебе не поздно?.. Как придёшь, перезвони мне, я встречу, – заботливым тоном говорил Димка в трубку.
Анька смеялась: ну и мастер же Васильев лапшу на уши вешать! Какие мы заботливые, однако, бываем…
– Очередная невинная жертва? С какого курса?
– С первого.
– Уже? – изумилась Анька. – Не прошло и недели. Как зовут-то?
Димка призадумался, глядя в полупустую пивную кружку.
– Всё понятно.
– Послезавтра мы выступаем в «Мюнхгаузене». Приходи и подруг с собой приводи, – говорил Димка, допивая остатки пива. – В десять.
– Не больше двух, – улыбнулась Анька и встала из-за стола.
– Заскочи ко мне завтра вечером. Я буду хвастаться творческими успехами.
– Ещё одна голая прелестница?
– А чего же так мало, Остроумова? Обижаешь. Как минимум три, – ухмыльнулся он. – За последний месяц. Ну, до завтра, рыжая.
Анька допивала пиво и, хитро улыбаясь, смотрела вслед уходящему Васильеву. Димка, конечно, не верил во все эти гадания, но всё равно Анька знала, что весь вечер его непослушные мысли будут снова и снова возвращаться к этому разговору. Он будет возмущаться про себя, а может быть, и вслух: будет говорить, что всё это девчачьи заморочки и дурацкие картонки с замысловатыми рисунками не могут решать его судьбу.
Всё возможно, улыбалась Аня, ведь её соседка уже купила новые кружевные чулки.
Особенными были те девушки, которых ему тут же хотелось нарисовать, причём абсолютно голыми. Затем обычно следовал одноразовый секс и потеря живого интереса к натурщице. Девочка уже не казалась Димке особенной.
К сексу он относился легко, цинично, предпочитая в свои восемнадцать лет свободную любовь традиционным отношениям, а девочек цеплял на факультете и в скромных ночных клубах студгородка. После десяти минут флирта с болтливым и долговязым Васильевым студентки были готовы идти за ним куда угодно, как мыши на звук волшебной дудки.
Одной из таких девочек стала первокурсница Таня, которую Дима нашёл в «Мюнхгаузене» два дня назад. Теперь она, голая, сидела на смятой постели и уже час отрешенно смотрела в сторону окна. Дима не следил за временем. За окном садился туман, и одна-единственная звезда тускло мерцала на чёрном небе. Дима всё рисовал её, длиннорукую, длинноногую, с мальчишеской фигурой и кофейным загаром из Литвы. Сейчас он смотрел на Таню, как на белый гипсовый шар или кувшин. Он уже не видел в ней девушку.
Димка никогда не учился рисовать специально, а получалось отлично. Ему иногда казалось, будто это не он рисует, а кто-то взял его за руку и водит по бумаге, а потом Дима удивлялся и радовался поразительному сходству серого рисунка и реальной девушки.
– Не могу больше!.. – заныла уставшая Танечка, три часа продержавшаяся в одной позе. – Спина болит, ноги затекли…
– Потерпи ещё десять минут, Танюх… – ответил Дима. – Немного осталось.
Он заканчивал рисунок, наносил последние штрихи и растирал тени. Почти никому из многочисленных друзей Дима не показывал своих картонных девушек. Разве что соседу Андрею да подруге Аньке Остроумовой. Те удивлялись: смотрели на бумагу, и казалось, что эта нарисованная девочка вот-вот улыбнётся или хитро подмигнёт, покажет язык и скажет что-нибудь такое, что заставит тебя задуматься, – так было всегда.
Димка снова и снова всматривался в рисунок и смахивал крошки ластика: изгибы тела, торчащие косточки на бёдрах, впалый живот – всё это было её, Танечкино.
Рисовать лица людей, а особенно глаза – труднее всего, но к Димке это не относилось. Он и без художественной школы мог уловить в лице именно те неповторимые черты, которые делают его узнаваемым. До этого дня. Такое с Димой случилось впервые – захватывающая магия рисунка, которая никогда его не подводила, вдруг закончилась. Испарилась куда-то, будто и не было её никогда.
Вот блин. Зашибись. Дима потёр глаза и ещё раз посмотрел на рисунок – ничего не изменилось.
На бумаге он видел совсем не то, что хотел видеть.
Есть лица, которые запоминаются. Застывают в памяти фрагментами мыслей и воспоминаний. Видишь их каждый день несколько лет подряд, сталкиваешься с ними на трамвайной остановке, у лифта на первом этаже, у входа в столовую или во дворике у неработающего фонтана. Запоминаешь не всех – выборочно.
Девочка с круглыми и блестящими глазами, как у мягких игрушек. Парень с ленивой улыбкой, в стильных очках и кислотно-жёлтой куртке; красивая татарка смеётся, стоя у лифта вместе с подругой.
Четыре, три… снова остановка.
Ещё одна девчонка, лохматая, с проколотой бровью, поднимается по лестнице в компании трёх студентов. Парень с тонкой косичкой молча кивнул Димке. И ещё очень много незнакомых людей, чьи лица стали год назад частью каждого последующего дня.
Два, один. Зелёная цифра мигнула два раза, и открылись двери.
Димка стоял в углу кабины лифта у зеркала, тёр пальцем глаз и зевал, потом взглянул на своё отражение и тут же отвернулся. На него сонными глазами смотрел вполне обычный парень – высокий, тёмно-русый, модно подстриженный – с густой чёлкой. В левом ухе – серьга, за спиной – рюкзак и тубус. Дима кивнул сонной Аньке, стоявшей рядом. Из четырёх девушек, что ехали с ним в лифте, он знал только её – она училась в параллельной группе. А глазастенькая появилась недавно, должно быть, с первого курса. Всё поглядывает на него исподлобья. Так и хочется пропеть ей на ухо: «Что ж ты, милая, смотришь искоса…»
Анька делала вид, что отключилась от внешнего мира, и читала толстую книгу о веб-дизайне, а подруга измученно смотрела по сторонам и чавкала жвачкой. Еле заметно пахло мятой и почему-то малиной.
Лифт остановился на седьмом этаже. Глазастая подруга ещё раз кинула на Димку взгляд, от которого становилось жарко, и, откровенно крутя «пятым элементом» в низко посаженных брюках, пошла к лекционному залу.
Родился он в конце января и, как большинство Водолеев, был идеальным другом – для всех. В этом аспекте гороскоп отражал действительность на все сто процентов – в друзьях у необделённого чувством юмора Димки ходил практически весь универ, в том числе – некоторые молодые преподы. Однако лучших друзей было всего двое: Андрей да Анька.
С Анькой они познакомились в начале прошлого лета на десятидневных курсах для поступающих. Все десять дней два лоботряса просидели на последней парте; если они чем и занимались в то время, так это соревновались между собой в острословии. Анька уже тогда стала ему именно другом. Димка твёрдо знал, что, даже если они заснут под одним одеялом на одной кровати, между ними ничего не будет. У него своих девчонок – целый полк, да и рыжая Анька – кудри ниже пояса, вся в веснушках – не страдала от недостатка обожателей.
С Андреем Беляевым Димка учился в одной школе в Зеленограде, потом они попали в одну группу, а после первой сессии – получили комнату в девятом блоке общежитий. Андрей танцевал хип-хоп и брейк, зачем-то отращивал тонкую косичку на затылке и питал слабость к дорогим модным брендам.
Это были идеальные друзья. Димке не нравилось лишь то, что двое из самых близких ему людей слишком холодно общались или, проще говоря, открыто недолюбливали друг друга.
Зашли четыре девушки и один парень и, тихо прокравшись мимо, заняли места на задних рядах.
– Кристин, ты записываешь? – взволнованно спросила Анька свою соседку, не успев сесть.
– Анька, ты свободна вечером? – спросила девушка, наблюдая за Соловьёвым. – Я так запарилась с этим переездом, вещами и документами. Неделю нигде не была. Может, сходим куда-нибудь? Соседка моя бывшая – тварь просто! Задница как сундук! Я б с такой – молчала и не возникала! Какое же счастье, что нас расселили. Вот ведь повезёт кому-то!
– Пойдём в «Мюнхгаузен» вечером? Там мои друзья сегодня выступают.
– А что за группа?
– Панк-рок играют. Сидят на заднем ряду. Юлька вся извелась из-за барабанщика.
– Что, такой классный?
– Ничего особенного, нормальный. Болтун жуткий – девчонки за ним, как мыши за сыром бегают.
– А знаете, что энергия, которую затрачивает голубь, чтобы взлетать и приземляться, в соотношении намного меньше энергии, которую тратит самолёт на то же самое? Вот было бы здорово, если б накидать в самолёт червяков и полететь! – иногда Соловьёв приводит крайне интересные сравнения.
По залу пронёсся лёгкий смех.
– Червяки так не думают, – сказал кто-то сзади.
– Вот фантазёр! – тихо проговорила Кристина. – Просто сказочник.
Горячий, насквозь прокуренный воздух в «Мюнхгаузене» был влажным и, казалось, отчего-то пульсировал. Пахло не то пивом, не то потом. Панк-группа «Муравьи» готовилась к выступлению. Вокалист, немного пухлый, в очках и с улыбкой пофигиста дышал в микрофон и что-то говорил барабанщику. Басист настраивал гитару, что-то бормоча себе под нос, и пил пиво из банки.
Первым на сцену вылез Димка, в серой футболке и длинных шортах; за ним сразу вышли Андрей и Миша. У последних была подвёрнута левая штанина джинсов, правую же они почему-то решили не трогать.
– «Измену»? – спросил Димка Мишу. Лицо его было на удивление серьёзным, на лбу еле заметно блестели капли пота.
– Да.
– Раз, два, три, – тихо отсчитал он. – Погнали! – и со страстью ударил по барабанам.
Миша орал в микрофон наглым отвязным голосом, отчаянно впиваясь в него пальцами. Андрей изо всех сил бил по струнам. Казалось, ещё пара минут – и он порвёт их. Время от времени Димка визжал, бил по барабанам, дёргался и смотрел по сторонам безумными чёрными глазами.
На сцене Дима отрывался больше всех, остервенело колотил палочками по барабанам, тряс головой, смеялся, улыбался во весь рот самой счастливой и открытой улыбкой. Этакий эмоциональный бессловесный стриптиз – невооружённым глазом видно, что человеку в данный момент просто до безумия, невероятно, невыносимо, неприлично кайфно от всего происходящего с ним и вокруг него!
По большому счёту, «Муравьи» были неоригинальными и не модными и тем более не являлись альтернативной группой. Они знали всего три аккорда, зато те, что надо. Группа эта появилась год назад и состояла из трёх студентов первого курса инженерного факультета. Их главным ориентиром стали SeX PiStolS. Парни заняли подвал в одном из общежитских корпусов, стали репетировать и выступать. Андрей Беляев – бас-гитара, Миша Фадеев – вокал, Дима Васильев – ударные. Они считали, что панк-рок, алкоголь и секс – лучшие вещи на земле. А Москва – самое лучшее место.
После выступления к нему подошла невысокая девочка с круглыми чёрными глазами. Та самая, которая буквально раздела его взглядом в лифте сегодня утром. Она пила какой-то странный коктейль с зелёными листьями и восторженно смотрела на него снизу вверх.
Манеру знакомиться Димка перенял у африканских студентов. Это выглядело нагло, но действовало безотказно. Никаких тебе «привет» и «здрасте», а сразу и нахальным тоном:
– Как дела?
– Нормально! – хихикнула девчонка.
– Как зовут?
– Юля, – ответила она приятным, чуть прокуренным голосом.
Васильев уже знал, что она пойдёт с ним. Или он пойдёт с ней. Это уже было неважно.
– Ага… – равнодушно отзывался он сквозь сон.
– Нет, не любишь.
– Ага.
Юльки в жизни Димы стало слишком много за последнюю неделю. Тупая она какая-то, думал он. Смазливая – да. Весёлая – даже слишком, а говорить не о чем. Сплошные телячьи нежности и сюсюканья, как у глупой мамаши-наседки на детской площадке: «Ах ты, мой зайка, Димочка, солнышко, ах ты, мой муси-пусик…» Тошнит уже. Он не зайка, не солнышко и уж тем более – никакой не муси-пусик!.. Он панк-рок играет, а она его Димулькой зовёт.
Дима не хотел её рисовать, но Юлька настояла – захотелось, мол, ей картину, где она голая лежит рядом со львом. Димка фыркал, но рисовал. Лев был большущим, на всю кровать – игрушка. Юлька требовала, чтобы зверь на бумаге выглядел как живой, будто вот-вот зарычит. Всё девчачьи заморочки.
Лев получился как настоящий, а Юлька… Юлька не была похожа на себя. Но и это Димку не особо волновало – его больше беспокоил многозначительный взгляд Аньки. Торжествующий взгляд. Ему так и чудилось, что подруга вот-вот рассмеётся в лицо ему и прокричит что-то вроде: «А Васильев влюбился! Так волнуется, что рисовать разучился!.. Ручонки-то дрожат!..» Она ведь, наверное, думает, что её предсказание сбывается… Как бы не так, думал Димка.
Пора, как говорится, драть от неё когти, пока Юлю не начали принимать за его девушку. Хотя было уже поздно. Много раз их видели вместе: высокий барабанщик идёт куда-то размашистой походкой пофигиста, а рядом, еле поспевая, семенит Юлька со счастливой улыбкой на румяном круглом лице. Он высокий, а она маленькая, на каблуках едва достаёт ему до плеча.
И всё время: Димка – Димка, Димка – Димка.
Девчонка эта жила в Зеленограде. Он там всех знал, а её нет. Скрывалась она под именем Катёнок. Ник, примитивнее которого придумать было сложно. Казалось, фантазия всех девочек-подростков работала в одном направлении под названием – назад в детство. Все эти Заиньки, Солнышки и Катята – производные от имён – вызывали у него ехидную ухмылку и воспоминание о первом сознательном визите в детскую поликлинику, где работал его отец. В большинстве своём Заиньки и Солнышки почти ничем не отличались, а вот новенькая Катёнок болела за «Спартак» и разбиралась в рок-музыке. Кто же эта Катя шестнадцати лет, которая любит футбол и собирается поступать на архитектуру в его же универ?
Он ответил на сообщение и, выйдя из Сети, посмотрел свежим взглядом на два последних рисунка. Мало того что Юлька получилась совсем не похожей на себя – её лицо было то же, что с первой картины, когда он рисовал Таньку. Один в один. Обе девочки смотрели своими рисованными глазами и, казалось, глумились над ним. Димка серьёзно думал, что он сойдёт с ума, если будет и дальше смотреть на них.
В десять он отправил смс Аньке, чтобы днём зашла посмотреть его художества, и, неожиданно обнаружив под кроватью две пары мятых джинсов и старую футболку, решил спуститься на первый этаж в прачечную.
В прачечной пахло сыростью, порошком и кондиционером для белья. Дима сидел на корточках у крайней машины, держа в руках смятую чёрную майку с истеричной надписью. Забросил джинсы и пару футболок, засыпал порошок и, выпрямившись, посмотрел на девчонку. Она танцевала перед стиральной машиной под звучавшую только для неё одной музыку, будто бы и нет его рядом, будто она одна в этой комнате.
Слева, в одной из соседних комнат, включили «Mucho mambo» на полную громкость, справа за стеной, несмотря на утро, китаянки пели в караоке русские песни, тихо гудели стиральные машины, и непринуждённо танцевала девочка. Васильев решил, что она приехала из Мексики или Колумбии.
– Что будет дальше? – спросил он сам себя и тут же увидел ответ: в дверях, будто из тумана, появился его сосед Начо, он подошёл к смуглой девчонке, обнял её, и они стали нежно целоваться, как в традиционном финале латиноамериканского сериала. Это были именно те люди, та девушка, то место, те звуки и запахи – он, как будто проживал заново этот маленький эпизод своей жизни. Димка был уверен, что происходящее уже было с ним, но не помнил когда именно. Знай он заранее, что его сознание вздумает вдруг играть с ним такие злые шутки, стоит ему увидеть какую-то, больную на голову мексиканку, остался бы в комнате, с Юлькой, рисовал бы себе спокойно, но нет – приспичило постирать джинсы…
Тем временем Начо протянул девушке бордовый платок с кучей железных монеток; она тут же повязала его на бёдра. Латиносы то хохотали во весь голос, то обнимались, то вдруг начинали шептаться на родном языке. Лица девушки он до сих пор не видел.
Диме стало не по себе: колени подкашивались в буквальном смысле, перед глазами всё кружилось, как на карусели, да ещё этот ритмичный звон монеток на бёдрах.
– Диман! – крикнул кто-то издалека. Его состояние напоминало последние секунды перед пробуждением ото сна: ещё снится что-то болезненно-бредовое, но уже слышен голос из реальной жизни; ещё пять секунд – и откроешь глаза. – Васильев! Вот ты где! – Мужской голос уже совсем близко. – Чего застрял тут?
– Что? – спросил Дима, не успев прийти в себя.
– Ты в порядке? – в дверях стоял Андрей с зубной щёткой в руке.
– Не знаю, – честно сказал он.
Выходя из прачечной вместе с Андреем, Дима обернулся и увидел лицо девушки. Она и Начо проводили его ничего не выражающими карими глазами, а затем снова занялись друг другом – такие сладкие, классические влюблённые, как парочки с открыток ко Дню святого Валентина из магазинчика «Hallmark». Теперь Дима смотрел на них и ничего не испытывал. Пугающее наваждение прошло, будто его и не было вовсе, остался лишь непонятный осадок.
– Кто это?
– Не видишь, девушка нашего Начо. Я ж тебе про неё рассказывал! – улыбнулся Андрей, запихнув руки в карманы. – Что, понравилась?
Аньке было смешно, а ещё – очень лестно и приятно: увидев её после летних каникул, заспанный Димка в темпе выпроводил свою подружку и, быстро одевшись, решил составить ей компанию за ужином.
Каждый вечер Анька Остроумова ужинала в небольшой арабской забегаловке «Симбад» напротив девятого блока общежития, где обитала большая часть сильной половины инженерного факультета. В кафе мало народу, уютно и вкусно кормят. Ей нравилось уходить сюда от своих шумных соседок, в одиночку ужинать и читать что-нибудь интересное. Например, Кастанеду. Иногда приходил Димка; они ели шаурму, пили вино, курили вишнёвый кальян и долго болтали. Иногда Анька в шутку начинала капать ему на мозги и намекать на то, что пора бы уже найти Васильеву постоянную девушку и перестать наконец портить пачками хорошеньких студенток.
– А ты не думаешь, Васич, что очень скоро тебе не захочется тащить в постель каждую смазливую девчонку? – хитро улыбнувшись, спросила Анька.
– Это почему это? – возмутился он.
– Я раскинула карты, пока тебя не было, а они у меня никогда не врут.
– Опять твои штучки, Остроумова! – смеялся Димка. – Завязывай с этим! И что же они тебе про меня сказали?
– Ты выпадаешь у меня, как «Шут», или «Дурак».
– Я тебя тоже люблю.
– А что делать? – иронично отозвалась Анька. – На короля, или императора, ты не тянешь по возрасту, хотя потенциал есть. Ты неразборчив в связях и неспособен пока на длительные привязанности. Но это скорее плохо не для тебя, а для твоих девушек, которые рассчитывают на что-то серьёзное. Ты любишь свободу и постоянно меняешь девчонок, не считаешь это проблемой – и, в общем-то, это правильно.
– Ну? А дальше?
– Вокруг тебя очень много девушек, и среди них есть она.
– Кто?
– Откуда я знаю. Твои девчонки, тебе виднее, – серьёзно ответила Анька, закрывая книгу. – Ты стоишь на пороге нового светлого чувства, а больше я тебе, Васич, ничего не скажу. Всё равно ты издеваешься и не веришь!
Время подходило к семи, и в «Симбад» медленно подтягивались группки иностранных студентов. Они громко смеялись, переговаривались на родном языке и бесстыдно разглядывали русских студенток, проходивших мимо. Димке позвонили.
– Тебе не поздно?.. Как придёшь, перезвони мне, я встречу, – заботливым тоном говорил Димка в трубку.
Анька смеялась: ну и мастер же Васильев лапшу на уши вешать! Какие мы заботливые, однако, бываем…
– Очередная невинная жертва? С какого курса?
– С первого.
– Уже? – изумилась Анька. – Не прошло и недели. Как зовут-то?
Димка призадумался, глядя в полупустую пивную кружку.
– Всё понятно.
– Послезавтра мы выступаем в «Мюнхгаузене». Приходи и подруг с собой приводи, – говорил Димка, допивая остатки пива. – В десять.
– Не больше двух, – улыбнулась Анька и встала из-за стола.
– Заскочи ко мне завтра вечером. Я буду хвастаться творческими успехами.
– Ещё одна голая прелестница?
– А чего же так мало, Остроумова? Обижаешь. Как минимум три, – ухмыльнулся он. – За последний месяц. Ну, до завтра, рыжая.
Анька допивала пиво и, хитро улыбаясь, смотрела вслед уходящему Васильеву. Димка, конечно, не верил во все эти гадания, но всё равно Анька знала, что весь вечер его непослушные мысли будут снова и снова возвращаться к этому разговору. Он будет возмущаться про себя, а может быть, и вслух: будет говорить, что всё это девчачьи заморочки и дурацкие картонки с замысловатыми рисунками не могут решать его судьбу.
Всё возможно, улыбалась Аня, ведь её соседка уже купила новые кружевные чулки.
* * *
Дима Васильев рисовал редко. Желание нарисовать что-либо вспыхивало внезапно, будто искра от спички, и так же быстро потухало. Он успевал нарисовать одну-две картины, сделать сырой набросок для третьей, а после – успокаивался до появления очередной особенной девчонки.Особенными были те девушки, которых ему тут же хотелось нарисовать, причём абсолютно голыми. Затем обычно следовал одноразовый секс и потеря живого интереса к натурщице. Девочка уже не казалась Димке особенной.
К сексу он относился легко, цинично, предпочитая в свои восемнадцать лет свободную любовь традиционным отношениям, а девочек цеплял на факультете и в скромных ночных клубах студгородка. После десяти минут флирта с болтливым и долговязым Васильевым студентки были готовы идти за ним куда угодно, как мыши на звук волшебной дудки.
Одной из таких девочек стала первокурсница Таня, которую Дима нашёл в «Мюнхгаузене» два дня назад. Теперь она, голая, сидела на смятой постели и уже час отрешенно смотрела в сторону окна. Дима не следил за временем. За окном садился туман, и одна-единственная звезда тускло мерцала на чёрном небе. Дима всё рисовал её, длиннорукую, длинноногую, с мальчишеской фигурой и кофейным загаром из Литвы. Сейчас он смотрел на Таню, как на белый гипсовый шар или кувшин. Он уже не видел в ней девушку.
Димка никогда не учился рисовать специально, а получалось отлично. Ему иногда казалось, будто это не он рисует, а кто-то взял его за руку и водит по бумаге, а потом Дима удивлялся и радовался поразительному сходству серого рисунка и реальной девушки.
– Не могу больше!.. – заныла уставшая Танечка, три часа продержавшаяся в одной позе. – Спина болит, ноги затекли…
– Потерпи ещё десять минут, Танюх… – ответил Дима. – Немного осталось.
Он заканчивал рисунок, наносил последние штрихи и растирал тени. Почти никому из многочисленных друзей Дима не показывал своих картонных девушек. Разве что соседу Андрею да подруге Аньке Остроумовой. Те удивлялись: смотрели на бумагу, и казалось, что эта нарисованная девочка вот-вот улыбнётся или хитро подмигнёт, покажет язык и скажет что-нибудь такое, что заставит тебя задуматься, – так было всегда.
Димка снова и снова всматривался в рисунок и смахивал крошки ластика: изгибы тела, торчащие косточки на бёдрах, впалый живот – всё это было её, Танечкино.
Рисовать лица людей, а особенно глаза – труднее всего, но к Димке это не относилось. Он и без художественной школы мог уловить в лице именно те неповторимые черты, которые делают его узнаваемым. До этого дня. Такое с Димой случилось впервые – захватывающая магия рисунка, которая никогда его не подводила, вдруг закончилась. Испарилась куда-то, будто и не было её никогда.
Вот блин. Зашибись. Дима потёр глаза и ещё раз посмотрел на рисунок – ничего не изменилось.
На бумаге он видел совсем не то, что хотел видеть.
* * *
Восемь, семь, шесть, пять… остановка. Лифт медленно отсчитывал этажи.Есть лица, которые запоминаются. Застывают в памяти фрагментами мыслей и воспоминаний. Видишь их каждый день несколько лет подряд, сталкиваешься с ними на трамвайной остановке, у лифта на первом этаже, у входа в столовую или во дворике у неработающего фонтана. Запоминаешь не всех – выборочно.
Девочка с круглыми и блестящими глазами, как у мягких игрушек. Парень с ленивой улыбкой, в стильных очках и кислотно-жёлтой куртке; красивая татарка смеётся, стоя у лифта вместе с подругой.
Четыре, три… снова остановка.
Ещё одна девчонка, лохматая, с проколотой бровью, поднимается по лестнице в компании трёх студентов. Парень с тонкой косичкой молча кивнул Димке. И ещё очень много незнакомых людей, чьи лица стали год назад частью каждого последующего дня.
Два, один. Зелёная цифра мигнула два раза, и открылись двери.
Димка стоял в углу кабины лифта у зеркала, тёр пальцем глаз и зевал, потом взглянул на своё отражение и тут же отвернулся. На него сонными глазами смотрел вполне обычный парень – высокий, тёмно-русый, модно подстриженный – с густой чёлкой. В левом ухе – серьга, за спиной – рюкзак и тубус. Дима кивнул сонной Аньке, стоявшей рядом. Из четырёх девушек, что ехали с ним в лифте, он знал только её – она училась в параллельной группе. А глазастенькая появилась недавно, должно быть, с первого курса. Всё поглядывает на него исподлобья. Так и хочется пропеть ей на ухо: «Что ж ты, милая, смотришь искоса…»
Анька делала вид, что отключилась от внешнего мира, и читала толстую книгу о веб-дизайне, а подруга измученно смотрела по сторонам и чавкала жвачкой. Еле заметно пахло мятой и почему-то малиной.
Лифт остановился на седьмом этаже. Глазастая подруга ещё раз кинула на Димку взгляд, от которого становилось жарко, и, откровенно крутя «пятым элементом» в низко посаженных брюках, пошла к лекционному залу.
* * *
Васильев второй год учился на инженера по специальности технология машиностроения в одном из престижных столичных вузов – точнее, он лениво кусал гранит науки на слабую, как ребёнок после дизентерии, тройку. Других оценок в его потёртой зачётке не наблюдалось.Родился он в конце января и, как большинство Водолеев, был идеальным другом – для всех. В этом аспекте гороскоп отражал действительность на все сто процентов – в друзьях у необделённого чувством юмора Димки ходил практически весь универ, в том числе – некоторые молодые преподы. Однако лучших друзей было всего двое: Андрей да Анька.
С Анькой они познакомились в начале прошлого лета на десятидневных курсах для поступающих. Все десять дней два лоботряса просидели на последней парте; если они чем и занимались в то время, так это соревновались между собой в острословии. Анька уже тогда стала ему именно другом. Димка твёрдо знал, что, даже если они заснут под одним одеялом на одной кровати, между ними ничего не будет. У него своих девчонок – целый полк, да и рыжая Анька – кудри ниже пояса, вся в веснушках – не страдала от недостатка обожателей.
С Андреем Беляевым Димка учился в одной школе в Зеленограде, потом они попали в одну группу, а после первой сессии – получили комнату в девятом блоке общежитий. Андрей танцевал хип-хоп и брейк, зачем-то отращивал тонкую косичку на затылке и питал слабость к дорогим модным брендам.
Это были идеальные друзья. Димке не нравилось лишь то, что двое из самых близких ему людей слишком холодно общались или, проще говоря, открыто недолюбливали друг друга.
* * *
– В жизни всё подвластно системе. Даже тому самому бедному пингвину в Антарктиде, чтобы завести потомство, нужно сначала найти себе подругу. За этой подругой нужно ухаживать, кормить её… – Соловьёв читал лекции настолько увлекательно, что даже заядлые прогульщики слушали с интересом. Ради одной-единственной лекции в неделю он приезжал с Чертановской на Ленинский проспект.Зашли четыре девушки и один парень и, тихо прокравшись мимо, заняли места на задних рядах.
– Кристин, ты записываешь? – взволнованно спросила Анька свою соседку, не успев сесть.
– Анька, ты свободна вечером? – спросила девушка, наблюдая за Соловьёвым. – Я так запарилась с этим переездом, вещами и документами. Неделю нигде не была. Может, сходим куда-нибудь? Соседка моя бывшая – тварь просто! Задница как сундук! Я б с такой – молчала и не возникала! Какое же счастье, что нас расселили. Вот ведь повезёт кому-то!
– Пойдём в «Мюнхгаузен» вечером? Там мои друзья сегодня выступают.
– А что за группа?
– Панк-рок играют. Сидят на заднем ряду. Юлька вся извелась из-за барабанщика.
– Что, такой классный?
– Ничего особенного, нормальный. Болтун жуткий – девчонки за ним, как мыши за сыром бегают.
– А знаете, что энергия, которую затрачивает голубь, чтобы взлетать и приземляться, в соотношении намного меньше энергии, которую тратит самолёт на то же самое? Вот было бы здорово, если б накидать в самолёт червяков и полететь! – иногда Соловьёв приводит крайне интересные сравнения.
По залу пронёсся лёгкий смех.
– Червяки так не думают, – сказал кто-то сзади.
– Вот фантазёр! – тихо проговорила Кристина. – Просто сказочник.
* * *
На территории студенческого городка находилось пятнадцать благоустроенных корпусов общежития, физкультурно-оздоровительный комплекс, поликлиника, банк, пункты обмена валюты, продовольственные и универсальные магазины, парикмахерские, многочисленные столовые, кафе и парочка ночных клубов. Самый любимый студентами клуб «Мюнхгаузен», а второй – «B-City» располагались прямо в здании универа.Горячий, насквозь прокуренный воздух в «Мюнхгаузене» был влажным и, казалось, отчего-то пульсировал. Пахло не то пивом, не то потом. Панк-группа «Муравьи» готовилась к выступлению. Вокалист, немного пухлый, в очках и с улыбкой пофигиста дышал в микрофон и что-то говорил барабанщику. Басист настраивал гитару, что-то бормоча себе под нос, и пил пиво из банки.
Первым на сцену вылез Димка, в серой футболке и длинных шортах; за ним сразу вышли Андрей и Миша. У последних была подвёрнута левая штанина джинсов, правую же они почему-то решили не трогать.
– «Измену»? – спросил Димка Мишу. Лицо его было на удивление серьёзным, на лбу еле заметно блестели капли пота.
– Да.
– Раз, два, три, – тихо отсчитал он. – Погнали! – и со страстью ударил по барабанам.
Миша орал в микрофон наглым отвязным голосом, отчаянно впиваясь в него пальцами. Андрей изо всех сил бил по струнам. Казалось, ещё пара минут – и он порвёт их. Время от времени Димка визжал, бил по барабанам, дёргался и смотрел по сторонам безумными чёрными глазами.
подпевал Андрей, то прыгая по сцене, то падая на колени, а потом снова поднимаясь на ноги.
Это всё – обычная измена. Это всё, что мы зовём игрой. Мы с тобой – графика на стенах. Нас выводит кто-то вялою рукой, —
На сцене Дима отрывался больше всех, остервенело колотил палочками по барабанам, тряс головой, смеялся, улыбался во весь рот самой счастливой и открытой улыбкой. Этакий эмоциональный бессловесный стриптиз – невооружённым глазом видно, что человеку в данный момент просто до безумия, невероятно, невыносимо, неприлично кайфно от всего происходящего с ним и вокруг него!
По большому счёту, «Муравьи» были неоригинальными и не модными и тем более не являлись альтернативной группой. Они знали всего три аккорда, зато те, что надо. Группа эта появилась год назад и состояла из трёх студентов первого курса инженерного факультета. Их главным ориентиром стали SeX PiStolS. Парни заняли подвал в одном из общежитских корпусов, стали репетировать и выступать. Андрей Беляев – бас-гитара, Миша Фадеев – вокал, Дима Васильев – ударные. Они считали, что панк-рок, алкоголь и секс – лучшие вещи на земле. А Москва – самое лучшее место.
После выступления к нему подошла невысокая девочка с круглыми чёрными глазами. Та самая, которая буквально раздела его взглядом в лифте сегодня утром. Она пила какой-то странный коктейль с зелёными листьями и восторженно смотрела на него снизу вверх.
Манеру знакомиться Димка перенял у африканских студентов. Это выглядело нагло, но действовало безотказно. Никаких тебе «привет» и «здрасте», а сразу и нахальным тоном:
– Как дела?
– Нормально! – хихикнула девчонка.
– Как зовут?
– Юля, – ответила она приятным, чуть прокуренным голосом.
Васильев уже знал, что она пойдёт с ним. Или он пойдёт с ней. Это уже было неважно.
* * *
– Димка-а-а, а ты меня любишь?– Ага… – равнодушно отзывался он сквозь сон.
– Нет, не любишь.
– Ага.
Юльки в жизни Димы стало слишком много за последнюю неделю. Тупая она какая-то, думал он. Смазливая – да. Весёлая – даже слишком, а говорить не о чем. Сплошные телячьи нежности и сюсюканья, как у глупой мамаши-наседки на детской площадке: «Ах ты, мой зайка, Димочка, солнышко, ах ты, мой муси-пусик…» Тошнит уже. Он не зайка, не солнышко и уж тем более – никакой не муси-пусик!.. Он панк-рок играет, а она его Димулькой зовёт.
Дима не хотел её рисовать, но Юлька настояла – захотелось, мол, ей картину, где она голая лежит рядом со львом. Димка фыркал, но рисовал. Лев был большущим, на всю кровать – игрушка. Юлька требовала, чтобы зверь на бумаге выглядел как живой, будто вот-вот зарычит. Всё девчачьи заморочки.
Лев получился как настоящий, а Юлька… Юлька не была похожа на себя. Но и это Димку не особо волновало – его больше беспокоил многозначительный взгляд Аньки. Торжествующий взгляд. Ему так и чудилось, что подруга вот-вот рассмеётся в лицо ему и прокричит что-то вроде: «А Васильев влюбился! Так волнуется, что рисовать разучился!.. Ручонки-то дрожат!..» Она ведь, наверное, думает, что её предсказание сбывается… Как бы не так, думал Димка.
Пора, как говорится, драть от неё когти, пока Юлю не начали принимать за его девушку. Хотя было уже поздно. Много раз их видели вместе: высокий барабанщик идёт куда-то размашистой походкой пофигиста, а рядом, еле поспевая, семенит Юлька со счастливой улыбкой на румяном круглом лице. Он высокий, а она маленькая, на каблуках едва достаёт ему до плеча.
И всё время: Димка – Димка, Димка – Димка.
* * *
Он проснулся в шесть утра, оттого что солнце светило ему в лицо. Юлька пробормотала что-то во сне и отвернулась к стенке. В утренней субботней тишине кто-то хлопнул дверью. Совсем близко. Спать больше не хотелось. Он включил компьютер и проверил почту. Пришло письмо из фан-клуба «Наива» и одно сообщение в «аську» – от девушки, с которой он познакомился на форуме университета две недели назад. Просто общение – трёп обо всём и ни о чём. «А я всё чаще замечаю, что меня как будто кто-то подменил…» – еле слышно напевал он себе под нос.Девчонка эта жила в Зеленограде. Он там всех знал, а её нет. Скрывалась она под именем Катёнок. Ник, примитивнее которого придумать было сложно. Казалось, фантазия всех девочек-подростков работала в одном направлении под названием – назад в детство. Все эти Заиньки, Солнышки и Катята – производные от имён – вызывали у него ехидную ухмылку и воспоминание о первом сознательном визите в детскую поликлинику, где работал его отец. В большинстве своём Заиньки и Солнышки почти ничем не отличались, а вот новенькая Катёнок болела за «Спартак» и разбиралась в рок-музыке. Кто же эта Катя шестнадцати лет, которая любит футбол и собирается поступать на архитектуру в его же универ?
Он ответил на сообщение и, выйдя из Сети, посмотрел свежим взглядом на два последних рисунка. Мало того что Юлька получилась совсем не похожей на себя – её лицо было то же, что с первой картины, когда он рисовал Таньку. Один в один. Обе девочки смотрели своими рисованными глазами и, казалось, глумились над ним. Димка серьёзно думал, что он сойдёт с ума, если будет и дальше смотреть на них.
В десять он отправил смс Аньке, чтобы днём зашла посмотреть его художества, и, неожиданно обнаружив под кроватью две пары мятых джинсов и старую футболку, решил спуститься на первый этаж в прачечную.
* * *
Ему казалось, что это уже было когда-то: он знал, что в прачечную общежития придёт та странная девчонка, которая уже третьи сутки ночует с его глуповатым соседом мексиканцем. Он её не видел. Андрюха говорил, что утром она чистила зубы в общей ванной и выглядела при этом не менее аппетитно, чем прошлым вечером. Она пронеслась мимо, задев Димку острым загорелым локтём, в обнимку с пакетом, откуда торчали разноцветные штанины, рукава и воротники, и остановилась у окна; потом нервно запихнула шмотки в стиральную машину и включила музыку в плеере.В прачечной пахло сыростью, порошком и кондиционером для белья. Дима сидел на корточках у крайней машины, держа в руках смятую чёрную майку с истеричной надписью. Забросил джинсы и пару футболок, засыпал порошок и, выпрямившись, посмотрел на девчонку. Она танцевала перед стиральной машиной под звучавшую только для неё одной музыку, будто бы и нет его рядом, будто она одна в этой комнате.
Слева, в одной из соседних комнат, включили «Mucho mambo» на полную громкость, справа за стеной, несмотря на утро, китаянки пели в караоке русские песни, тихо гудели стиральные машины, и непринуждённо танцевала девочка. Васильев решил, что она приехала из Мексики или Колумбии.
– Что будет дальше? – спросил он сам себя и тут же увидел ответ: в дверях, будто из тумана, появился его сосед Начо, он подошёл к смуглой девчонке, обнял её, и они стали нежно целоваться, как в традиционном финале латиноамериканского сериала. Это были именно те люди, та девушка, то место, те звуки и запахи – он, как будто проживал заново этот маленький эпизод своей жизни. Димка был уверен, что происходящее уже было с ним, но не помнил когда именно. Знай он заранее, что его сознание вздумает вдруг играть с ним такие злые шутки, стоит ему увидеть какую-то, больную на голову мексиканку, остался бы в комнате, с Юлькой, рисовал бы себе спокойно, но нет – приспичило постирать джинсы…
Тем временем Начо протянул девушке бордовый платок с кучей железных монеток; она тут же повязала его на бёдра. Латиносы то хохотали во весь голос, то обнимались, то вдруг начинали шептаться на родном языке. Лица девушки он до сих пор не видел.
Диме стало не по себе: колени подкашивались в буквальном смысле, перед глазами всё кружилось, как на карусели, да ещё этот ритмичный звон монеток на бёдрах.
– Диман! – крикнул кто-то издалека. Его состояние напоминало последние секунды перед пробуждением ото сна: ещё снится что-то болезненно-бредовое, но уже слышен голос из реальной жизни; ещё пять секунд – и откроешь глаза. – Васильев! Вот ты где! – Мужской голос уже совсем близко. – Чего застрял тут?
– Что? – спросил Дима, не успев прийти в себя.
– Ты в порядке? – в дверях стоял Андрей с зубной щёткой в руке.
– Не знаю, – честно сказал он.
Выходя из прачечной вместе с Андреем, Дима обернулся и увидел лицо девушки. Она и Начо проводили его ничего не выражающими карими глазами, а затем снова занялись друг другом – такие сладкие, классические влюблённые, как парочки с открыток ко Дню святого Валентина из магазинчика «Hallmark». Теперь Дима смотрел на них и ничего не испытывал. Пугающее наваждение прошло, будто его и не было вовсе, остался лишь непонятный осадок.
– Кто это?
– Не видишь, девушка нашего Начо. Я ж тебе про неё рассказывал! – улыбнулся Андрей, запихнув руки в карманы. – Что, понравилась?