Дашков Андрей Георгиевич. Пропуск

   К моему огорчению, парень и девка дружески попрощались. По-бродяжьи – молниеносный переброс пальцев («ногти в вены») при рукопожатии, а затем он похлопал ее по выпирающему животу и приложился к нему губами.
   До боли знакомый обычай – четырехкратный поцелуй «крестом». Воспоминание из другой жизни, подвернувшееся так некстати. Каково это – помнить двух матерей? А сколько их было на самом деле?..
   Я следил за парочкой не мигая. Он оказал ей почтение. Ничего не скажешь, эта баба действительно заслуживала уважения. И я уважал ее. Но все равно убью, когда придет время.
   Четверо бродяг отвалили на двух мотоциклах, а третью тарахтелку оседлал самый пожилой из всех – тот, что бренчал на гитаре. Гриф инструмента торчал у него за спиной, будто ствол или древко без флага.
   Бродяга и его гитара… Оба были уже слишком старыми для дороги. Легкая добыча, удобрение для нового поколения. Деду явно пора на покой, а гитаре хватит мокнуть под дождем и трескаться под солнцем. Еще немного – и бродяга сломается первым. Самое время прибиться к караванщикам или торговцам и доживать свой век в относительной безопасности.
   Кажется, девке пришло в голову то же самое. Она медлила, наблюдая за стариком. Даже на приличном расстоянии я без труда поставил ему диагноз. У него была болезнь, которую среди наших называли «тяжелые кости». Мне знакома эта боль, эта скованность, эти камни, тянущие на дно, эта невидимая резиновая стена, непрерывно растущая со всех сторон и мешающая свободно двигаться…
   Но у меня было лекарство – облегчавшее жизнь до поры до времени. У него лекарства не было и быть не могло. А скоро перестанут гнуться пальцы, и тогда, дедуля, можешь засунуть свою гитару себе в задницу. Однако еще раньше тебя пристрелит какой-нибудь молокосос с микроскопическими мозгами, желудком вместо сердца и молниеносными рефлексами – молокосос, выбравшийся на большую дорогу в поисках «свободы» и «кайфа».
   Таков обычный конец не изменивших себе бродяг, и, что самое смешное, они знают это с самого начала. Наверное, потому и в песнях ихних столько ничем не разбавленной тоски…
   Девка окликнула старика и потом принялась что-то ему втолковывать, показывая то на автобус, то на свое пузо. Может, бабьим инстинктом уловила, что упирать надо не на старость, а на жалость. Только дед попался неподатливый. Знаю я такой типаж, этих кретинов-самоубийц, будто вырезанных из столетнего дуба. Снаружи – корявая кора; внутри – мертвое дерево, которое не гниет со временем, а превращается в камень…
   Он выслушал молодуху, ухмыльнулся себе в бороду и покачал головой. Дескать, не по пути нам с тобой, дочка. Вот это верно. Одобряю. Вали, дедушка, подальше – у тебя впереди ох какие проблемы, – но девочку оставь мне. Я сам за нею пригляжу, поухаживаю…
   Напоследок и он перекрестил ее брюхо – благословил, получается, однако целовать не стал, – а я беззвучно расхохотался, сидя на верхотуре. Ты ж сам, дурачок, пел ночью: «не спасут от ночника два серебряных креста…» Зачем же теперь совершаешь лишние телодвижения? Неужели только за тем, чтоб эту бабу приободрить и подготовить к худшему?
   Затянул дед свой вещмешок, завел тарахтелку и запрыгал прочь по ухабам. Он уже скрылся из виду, и сизый дымок выхлопа развеялся, а девка все на том же месте стояла и внимательно оглядывалась по сторонам. Отяжелела до крайности – вот-вот сынок наружу запросится, – однако тело напряжено, руки на пушках; в любой момент ко всему готова – хоть стрелять, хоть бежать, хоть падать мордой в пыль.
   Не иначе, почуяла неладное. Мое присутствие то есть… Я ей еще один балл по шкале ценности добавил. Будущая мамуля нравилась мне все больше. Не знаю, кто там ее обрюхатил, но по материнской линии просматривалась славная наследственность.
   Заметить меня она не могла (я же все-таки ночник!), но смотрела прямо в мою сторону, будто увидала тень скрытой угрозы. Лицо скорбное, губы сжаты, в глазах мечутся плененные черти. Да, непростой клиент на этот раз мне попался…
   Наконец она поняла, что ни черта не высмотрит, забралась в свой автобус, и начала железка со двора выбираться. Я заторопился вниз, чтоб успеть приготовить собственный транспорт. Он был надежно припрятан и хорошо замаскирован – даже ушлые бродяги ничего не заметили, когда устраивали себе ночлег. В моем деле маскировка – это половина успеха. А теперь от дохляка зависела другая половина.
   Дохляком я зову его отнюдь не за слабосильность. Наоборот, он не ведает усталости; другим неприятностям тоже не подвержен, и при этом даст фору любой тачке. Просто от него… как бы помягче выразиться… попахивает немного, вот. Вторая неделя пошла уже, как я его на ноги поставил, и, думаю, суток пять он еще побегает. Пока мослы отваливаться не начнут.
   В общем, я спустился в пакгауз, к которому от самых заводских ворот вела пара рельсовых путей. Тут была устроена угольная яма и, соответственно, темень стояла, как в утробе у крота. Я даже очечки свои снял. Присмотрелся – мои обереги лежат нетронутыми. Конечно – кто ж в такую дыру без крайней надобности сунется?
   Чирикнул я словечко тайное; глядь – зашевелилась в углу угольная куча, и начал с растущего горба осыпаться антрацит. Дохляк мой сперва на колени встал, а затем и утвердился на всех четырех копытах.
   Такой урод, что с непривычки и с перепугу помереть можно! Глаза гнойной пленкой затянуты, но они ему и без пользы – он моими гляделками теперь «смотрит». Шкура кое-где лохмотьями обвисает; от гривы и хвоста только отдельные волосины остались; губы отвалились, и оттого усмехается дохляк постоянно – страшнее, чем сама Костлявая.
   Но мне он нравится. Пить, жрать не просит; не дышит даже; где поставишь, там и стоит без единого движения; где положишь с вечера, там с утра и найдешь. Удобнее транспорта, чем дохляки, я не знаю, хотя с малолетства множество железных тарахтелок и живых лошадок в моих руках перебывало. А насчет разной заразы трупной я не опасаюсь – не берет она ночников, зараза эта. К запаху мы тем более привычные…
   Позвал я его на свет и убедился в том, что скотинка еще послужит. Приторочил к седлу мешок со жратвой и оружие, взгромоздился на дохляка и пустил галопом. Девка успела тем временем выбраться за ворота и погнала автобус по северной трассе. Я дохляка направил следом за нею и раздраконил до крейсерской скорости, а это побыстрее иного рысака будет. На плохой дороге его преимущества становились еще ощутимее. Все потому, что он уже не был организмом, а скорее механизмом, работающим на особом «топливе». За рецепт этого зелья один торговец мне когда-то два своих дома со всем содержимым предлагал, да только я не взял. Дом – он ведь сегодня есть, а завтра его пришлый народец спалит. Дохляков же всегда на земле в достатке будет. Возобновляемое сырье…
 

9. ОНА

   На следующую ночь в заброшенной церкви устроились. Вначале я удивилась, что и эта роскошная жилплощадь пустует, а затем дошло до меня: чем дальше еду, тем глубже в особо опасные места забираюсь, в самый что ни на есть рассадник террора. Не без причины, видно, исход случился – народец-то ищет, где поспокойнее. Не все ж готовы жертвовать имуществом и здоровьем ради цели призрачной. Может, и мне вернуться надо было бы, но не такая я, чтоб с пути выбранного сворачивать. Пру без оглядки – на том и шишки себе наживаю…
   Сгорела, должно быть, церквушка давным-давно, а позже в ней бродяги много раз стоянки устраивали, костры разводили, оборону держали. Кто не без таланта, тот искусством занимался, своеобразным творчеством. В результате все стены в копоти, следами от пуль испещрены, словечками и рисунками похабными разукрашены поверх росписи первоначальной. Уже и не разберешь, что там было намалевано. Только под самым сводчатым потолком остались очертания каких-то крылатых мужичков. Порхают себе в вышине и больше на привидения дурацкие смахивают, чем на небесных жителей.
   А посередине зала торчит алтарь каменный для жертвоприношений. Я уже такие видала, но в церкви – ни разу. Вся эта глыба была когда-то кровью обильно полита; кое-где до сих пор коричневые прожилки остались. Не все водой дождевой и снегом талым смыто… По углам косточки белеют, паутиной слегка задрапированные; на полу знаки уродливые углем выведены.
   Завела я детишек в это место сумрачное; гляжу – нехорошо им стало. Особенно когда у летучих мышей на колокольне активная житуха началась, с полетами и шорохами.
   – Спокойно, детки! – говорю. – Не тех боитесь. Никого из двуногих тут нету, я проверила.
   Все равно они от меня ни на шаг не отступают. Чувствую – не мышиная возня их пугает, а что-то другое. Самой тоже не по себе, но не более чем всегда в незнакомом месте. Отлить наружу вышла; все-таки церковь, а не сарай – уважение имею, хоть и без веры произрастала. И малолетки гуськом за мной, след в след – как научила. Даже неудобно при них нужду справлять…
   Вернулась в помещение, села у стены, заснуть не могу. И они не спят. Ночь выдалась безлунная и беззвездная; темнота – хоть глаз выколи. Свечка сгорела еще до полумеркоти. Вскоре началось такое, что я надолго ту ночевку запомнила, а пискуны, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Даже под кайфом со мной подобного не случалось, когда, бывало, на «измене» заторчишь. Думала, я заснула незаметно, и так же незаметно кошмарик подкрался. Но шутка в том заключается, что если в самом страшном месте не проснулся – значит, явь это. Не повезло.
   Вот и нам не повезло. Нет, видать, в этой земле покоя!.. Выскочили мы из церкви, словно ошпаренные – детишки впереди, я следом. Удивляюсь, как во тьме кромешной никто не расшибся. Не иначе, инстинкт дорогу указал. Детишки орут, а меня озноб бьет. В одежду мою ручонки детские вцепились, крепко-накрепко держатся, будто я им – круг спасательный или деревяшка в бурном потоке.
   А во что бы мне самой вцепиться, где защиту найти?! И, главное, от автомата пользы не больше, чем от трухлявой палки. В кого палить будешь, когда тебя, для примеру, из-под земли голосом незабвенного папашки окликают?! А тут еще эти, неупокоенные, без вины на алтаре зарезанные, проклятия шепчут, стонами замогильными уши сверлят. Черной злобой все вокруг пропитано до такой степени, что я задыхаться начала. Будто черви скользкие в ноздри и в рот вползают, клубками свиваются. Чуть себе глотку ногтями не разодрала!
   Потом мухи мне лицо облепили сплошным шевелящимся слоем. Ладонями их, липких, ощущала и хруст омерзительный слышала. Впору было поверить, что мордашка моя симпатичная бугорками покрылась и трещинами, а сквозь трещины насекомые наружу выбираются. В паху жуки копошатся, кожу под рубашкой лягушки мокрыми лапками ласкают, крысы дыры в сапогах прогрызают…
   В какой-то момент поняла я, что нету, скорее всего, ни мух, ни червей, ни крыс, ни голосов подземных, а вот мозги мои пошаливают; сила непостижимая меня в «крейзу» превратить хочет. Ох, только не это! «Крейза» – как собака бешеная; много беды наделает, прежде чем ее грохнут. А грохнуть ее трудно. Она боли не чувствует и убивать будет, пока хоть один палец шевелится… Я знаю, о чем говорю. Встречаться с такими кадрами приходилось – еле ноги унесла.
   Потому мне вдвойне страшно было – от декора наружного и от того, что в башке моей творилось. Хотя различить первое и второе почти невозможно. Сколько ни пыжилась, не сумела морок преодолеть. Один выход остался – смыться. Ну я и дернула из последних сил, по пути прорываясь сквозь сети паутины, невесть откуда падавшие. Не представляю даже, как мальцы проскользнули…
   Нет, хватит с меня этих местных «гостиниц»! Уж лучше я в автобусе, на холодном металле до утра ворочаться буду, чем на камнях говорящих. И выводок мой был того же мнения. В салон ребятишки набились и только тогда чуть успокоились. Но все равно – какой теперь сон! Если бы не темень непроглядная, уехала бы я в ту же минуту. Ей-богу, рискнула бы, несмотря ни на что, – лишь бы подальше от проклятой церкви оказаться.
   И потому, едва на востоке сереть начало и в двух шагах земля различимой стала, завела я движок и прочь устремилась с чрезвычайной поспешностью.
 

10. ОН

   Езда получалась жестковатой, однако ради неотложного дела я стерпел бы и худшие неудобства. Вскоре на горизонте ржавой коробочкой замаячил автобус. Я решил сохранять предельную дистанцию и чуток придержал дохляка, чтоб ненароком не спугнуть бабу. Несколько часов держался за нею – думал, отвалится моя костлявая задница! Чувствовал себя преотвратно – впервые в жизни (в ЭТОЙ жизни!) катался под солнышком. Бр-р-р! Кожа на открытых участках отчаянно зудела, и пришлось натянуть на руки тонкие кожаные перчатки, но даже после этого зуд не унялся, а омерзительное ощущение щекочущего жара проникло вглубь, до самых костей. Физиономию я завесил платком и низко надвинул широкополую шляпу; таким образом, незащищенными остались только уши.
   Я молил Масью, чтоб набежали тучи: на этом дьявольском солнце дохляк стал попахивать сильнее, чем обычно. Очки прилегали не совсем плотно, и отдельные лучики жалили, как осы. Яркий дневной свет проникал повсюду, от него не было спасения. К полудню я чувствовал себя слизняком, изъятым из сырого, темного лежбища под трухлявым пнем и брошенным на раскаленную сковородку. А на обряд дождя, как назло, не было времени.
   Но цель оправдывала все – и мои нынешние мучения, и предстоящие мучения тех, кто попадется мне на пути и попытается мешать. Сцепив зубы и вытирая слезящиеся глаза, я преследовал автобус и одновременно поглядывал назад, чтобы уберечь девку от любых неожиданностей.
   Определять время по солнцу – примерно то же самое, что по луне. Не думаю, что я ошибался больше чем на час. Примерно в три пополудни девка, очевидно, притомилась и решила передохнуть. И куда она пробирается с таким упорством, черт бы ее драл? Места повсюду гиблые, однако север, по чужим рассказам, – просто пустыня. Лихих людишек там совсем мало, но зато и жратвы днем с огнем не сыщешь, а также всего остального – оружия, одежды, бензина, патронов. Конечно, бабе на какое-то время понадобится уединение; с другой стороны, подыхать от голода ничуть не лучше, чем от пули. Скорее наоборот – дольше и мучительнее…
   Однако молодуха, похоже, запаслась всем необходимым. Этот бабий здравый смысл немного смешил меня – обычно они не видят дальше собственного носа. Зато, надо отдать должное, под носом у них всегда все в порядке – ни соплей, ни прыщей, ни прочей грязи.
   Моя подопечная подыскала местечко для привала, и я одобрил ее выбор – густой лесок над излучиной дороги, откуда хорошо просматривались окрестность и разбитая трасса в обоих направлениях. Растительность наступала, поглощая колею; было ясно, что здесь давно никто не ездил.
   Дохляку пришлось свернуть с дороги и сделать изрядный крюк, чтоб подобраться незамеченным со стороны леса. Но я все равно поостерегся приближаться к девке – та сохраняла еще достаточно сил, чтобы застрелить незваного гостя. Остановился в чаще и начал искать «связника». Надыбал поодаль парочку косуль и молодого хряка. Эти не годились из-за своих крупных размеров. Кроме того, брюхатая, пожалуй, была бы не прочь отведать свежего мясца. Норные зверьки слишком тихоходные, и я – никуда не денешься! – зацепил первую попавшуюся птицу.
   После этого я получил возможность, ничем не рискуя, наблюдать за брюхатой с расстояния всего нескольких метров. Пичуга сидела на дереве прямо над нею, почти полностью скрытая листвой. Девка начала подкрепляться, и я, находясь за пару миль от нее, тоже решил плотно перекусить.
   Жратва, которую я достал из мешка, выглядела при дневном свете не слишком аппетитно, зато в ее питательности и пользе я не сомневался. Периодически «приглядывал» за девкой. Та жевала вяло – не потому, что хотела есть, а потому, что надо было восстанавливать силы. Ничего, милашка, после близкого знакомства со мной я гарантирую тебе отменный аппетит и обилие молока в обоих твоих бурдюках!..
   А вот с пушками она не расставалась ни на секунду. Это начинало меня беспокоить – самую малость. Я рассчитывал в нужный момент оказаться рядом, даже если баба не потеряет сознания. Но теперь опасался, как бы эта упрямая сучка не сдохла раньше времени!
   Ладно, не надо забегать вперед, учила меня Масья. Чему быть, того не миновать; а что минует, тому и не бывать. Это правило номер восемь. Всего же правил около тридцати. Половину из них я сочинил сам. Чтобы с чистой совестью нарушать.
   Я набил желудок под завязку – теперь жрать не захочется до самой ночи. Нахлебался воды из ручья, протекавшего неподалеку, и немного вздремнул в тени неподвижно торчавшего дохляка. Затем наблюдал, как баба справляет нужду. Для нее это было сейчас нелегким упражнением. Казалось бы, вот когда можно застать ее врасплох. Ан нет, черта с два! Она ни на миг не теряла бдительности. Лично я не рискнул бы своей шкурой, пытаясь напасть сзади.
   Так что пока пришлось довольствоваться лишь созерцанием ее ягодиц, на одной из которых был вытатуирован огромный скорпион. Классный скорпион; сразу видно – работа мастера. Да и вся натура целиком, признаться, впечатляла. Если б только не этот загар, вызывавший у меня острую брезгливость! В нем было что-то грязновато-болезненное…
   Я поймал себя на том, что чуть ли не впервые подумал о девке как о вероятном объекте удовлетворения. И содрогнулся от отвращения. Нет уж, я предпочитаю наших самок – с белой кожей, под которой видна каждая прожилка, с бескровными плоскими лицами и огромными глазами без белков. Жаль только, что попадаются они мне чрезвычайно редко…
 

11. ОНА

   Полдня ехала не останавливаясь. Рельеф – как телеса шлюхи откормленной, сплошные приятные округлости. То вверх, то вниз катим, будто на качелях. Но вот жестянка взобралась на очередной холм, и я смачно выругалась. Город лежал впереди, а на кой мне город?! На открытой местности еще можно затеряться, но в городе у одиночки шансов ноль. Привезла я малолеток в самую что ни на есть смердящую клоаку. Хорошо, если сразу убьют, а то ведь еще и надругаются сначала… Точно знаю: в городе худшее отребье собирается. То самое зверье, которое вроде бы ниоткуда. Подонки из подонков. Тянет их сюда; здесь им проще, в стае волчьей и по законам стайным жить. Прах к праху отходит, а дерьмо к дерьму липнет…
   Этот орешек был мне не по зубам, и я решила его объехать. Однако на то, что я решила, судьбе наплевать. Она, судьба, все по-своему завертела. И, видать, было мне на роду написано то, что потом случилось.
   Я никого своим базаром утомлять не хочу, сопли по стеклу развозить; ненавижу всю эту хрень, которой полно в черной книжке: как звали папашку, и папашку папашки, и папашку папашки папашки; где они жили, чем занимались и какие понты Богу выкатывали. Скучно это и даже мне не интересно. Потому дальше постараюсь излагать покороче. А с Ванечкой все-таки свиделись – про встречу, такую для меня желанную, умолчать не могу.
   Случилось это на третьи сутки после того, как мы город миновали. Миновали, да не совсем. Напали на нас ублюдки уличные – целая банда на мотоциклах. Хорошо, хоть не засада то была, а так – непредвиденные обстоятельства. Они из рейда возвращались, награбленным барахлом отягощенные. Только это нас и спасло. Двоих сразу, в лоб протаранила; пока остальные тарахтелки свои разворачивали, проскочила. Потом, когда догоняли, конечно, туговато пришлось, однако автобус надежней оказался, чем я сперва думала.
   Еще троих завалила, но байкеры настырные попались; на хвост сели и несколько часов не слазили. Ждали, пока у меня бензин кончится. Не дождались. А я неведомого умельца благодарила за то, что в автобусе дополнительный бак установил…
   Потеряли шакалы терпение и попытались меня обойти. Тут бы мне напарница не помешала – спокойно бы их перещелкала. Но разве соплячка с автоматом управится? Ее ж отдачей в окно вышвырнет! Пришлось самой корячиться, работу кровавую делать. Ни на что уже не надеялась; потому, наверное, и уцелела. Пара свежих царапин – не в счет.
   Снова чудом отбилась, жестянку из-под обстрела увела и детишек всех сберегла, только голубоглазой мякоть на попке прострелили. Ничего, заживет. Рана пустяковая, однако сидеть подруге моей боевой трудновато было. Она даже гордилась тем, что подранили ее. Вбила себе в башку, что теперь на меня похожа; все спрашивала, останется шрам или нет. Мои она увидела, когда в речке искупаться довелось, пыль и вшей с себя смыть. Корма у меня, правда, целая, если не обращать внимания на скорпиона татуированного. Девка пристала ко мне: что это, мол, у тебя, мамулька? Я уж не стала ей рассказывать, как некоторые мужики на «татту» западают. Ванька, помню, аж зубами, сучонок, впивался… О чем это я?
   Ах да, насчет очередного приключения, которые меня утомлять начали… От города отъехала, очухалась, шкуру поврежденную слегка подлечила, и наступило самое время итоги подбить. Неутешительные. Жратвы – с гулькин хер осталось; патронов – четыре штуки; бензина в баке на полпальца плещется. Как ни крути, а надо было на охоту отправляться. Ненавижу я это дело – сама навроде зверя становишься, в бандюгу превращаешься, – но выход-то какой? Окромя работорговцев, меняться никто не хочет; чуть что – сразу стволы вынимают. Не успеешь подойти и окликнуть, как дыркой в башке наградят.
   Для нас, бродяг, самый лакомый кусок – семейства оседлые. Те, которые объединяться не хотят, думают, что сами перебьются. Собственники гребаные. В земельке потихоньку ковыряются, брошенные домишки обживают, скотинку прикармливают. При малейшей опасности детенышей в подвал или в лес прячут, а сами запираются, оборону круговую занимают и свои смешные пукалки наружу выставляют. Редко, когда приличное оружие у них увидишь. Эх, души земляные…
   На таких я и набрела вскоре. Убивать не стала, честное слово. Как в дом проникла, рассказывать не буду. Вам это знать ни к чему. Мужику, прыти от меня не ожидавшему, промеж ног сапогом двинула, чтоб не рыпался, а бабе его пощечин надавала. Даже ружьишки их хреновые не взяла – из такого дерьма и курицу не завалишь.
   Потом предложила по-хорошему договориться. Мужичонка слабосильный злобно из угла зыркал, хозяйство свое жалкое, ушибленное, потирал, но что ему делать, кроме как соглашаться? Он же не знал, что у меня всего четыре патрона и на него хоть один истратить было бы непозволительной роскошью. Короче, договорились мы. Считай, по-хорошему.
   Набрала я у них копченой собачатины и воды из колодца, заставила припрятанную бочку с бензином из землянки выкатить и в автобус погрузить. Ага, еще кусок «денима», который у них заместо рядюги на полу валялся, забрала, чтоб при случае голубоглазой джинсы сварганить. Если, конечно, та со мной останется. А пока рядом другие малолетки, любимчиков заводить не буду…
   Семейству оседлому на прощание посоветовала к таким же, как они, прибиться. Вместе и жратву добывать, и оборону держать легче – от таких, как я. Стало быть, советом, стерва, расплатилась. Это немало. Доброе слово в наше время дорогого стоит. Иной бродяга их просто порешил бы, на сопротивление нарвавшись.
   На неделю провиантом запаслась, однако патроны меня куда больше интересовали. Пришлось засаду устраивать. Выбрала удобное место, автобус в ближайший лесок закатила, детишек покормила, а сама несколько часов на повороте провалялась, пока шум мотора не услышала.
   Легковая тачка перла. Одна. То, что надо. Поворот крутой, поэтому тачка притормозит неизбежно. Позиция у меня была прекрасная. Но что-то со мной непонятное творилось – мягкотелость какая-то наступила. Старческий маразм, наверное. Преждевременный. Чувствую: не могу водителя убить. Не могу – и все! Представила себя на его месте. А если тем более там парочка вроде меня и Ваньки или еще почище – меня и голубоглазой? Они ж тоже счастье свое маленькое, призрачное ищут и от ублюдков всяких спасаются! А я, выходит, шанса этого их лишаю и жизни заодно. Значит, сама от ублюдков ничем не отличаюсь. Однако же мир так устроен: или я, или они. Ненавижу эту житуху, ненавижу!..
   В общем, совсем я раскисла. Тачку рассмотрела – классная тачка, мощная, быстроходная, металлом обвешанная; только гранатой и возьмешь. К дверцам, капоту и крыльям шипы приварены; спереди понтовый знак торчит – добела выскобленный собачий череп. Колес почти не видать, рожи водительской тоже – только щель спереди шириной с мою ладонь. Может, я в щель эту и попала бы – расстояние было подходящее, а на повороте тачка еле ползла, – однако подержала я палец на спуске и ствол опустила. Выходит, не довезешь ты детишек до места назначения, медуза бесхребетная. Вот так-то, мамаша-героиня!..
   Едем дальше. Мотор вот-вот заглохнет. На спусках иду накатом, чтоб хоть каплю бензина сберечь. Верчу баранку и матерюсь. Голубоглазая слушает внимательно, лексикон свой чистоплюйский расширяет.
   Что теперь делать, а? Патроны с неба не упадут, это ясно. Рано или поздно выбирать все ж таки придется – добренькой остаться или живой. Ну и проблемы у тебя появились, старушка!..
   Встал мотор. Скрепя сердце крышку с бочки отковырнула и бак залила. Полный бак, под завязку. Так, чтоб хоть костер славный получился, если кто, не такой совестливый, в меня из засады пальнет! Злюсь на себя, аж укусить хочется.