Страница:
По сути, растянувшийся вдоль на удивление хорошо накатанной грунтовой дороги караван представлял собой три отдельных отряда. Казаки Корнилова и Безсонова отдельно, купеческая часть Гилева со товарищи – отдельно и пехота Казнакова-Цама – отдельно. На ночевках это особенно хорошо было видно: каждая часть моего сводного «батальона» разбивала свой, отличающийся от других лагерь. Случись что – и отбиваться от нападения пришлось бы по отдельности. Не знаю, почему это обстоятельство ничуть не трогало ни командиров «рот», ни штабс-капитана Принтца – вполне грамотного и разумного человека. Мне такая организация совершенно не нравилась.
Слава богу, я обладал достаточной властью, чтобы иметь возможность настоять на своем. Так что к деревне Муюта подходила регулярная российская армия, а не «банда Орлика», вышедшая из Алтайского. Правда, пришлось совершить некоторые перестановки в командовании.
Во-первых, штабс-капитана Андрея Густавовича Принтца, выпускника Академии Генерального штаба, я временно назначил командиром пехотной роты. Сашенька Геберт только обрадовался – и тут же стал заместителем. Кавалерию я, наоборот, разделил на две части – авангард и арьергард. Корнилов и Безсонов, как вы уже наверняка догадались.
Тридцать гилевских «стражников» составили легкий оборонительный отряд. Купцам, а их в караване обнаружилось аж пять человек, было строго-настрого наказано: в случае любой стычки с кем бы то ни было ни в коем случае не кидаться кого-то спасать. Они должны были остановить лошадей и укрыться. «Стражникам» следовало занять круговую оборону.
– Понял, Василий Алексеевич? – в упор глянул я на Гилева. – Начнут твои стрелки носиться вдоль дороги да пулять во все, что двигается, – брошу и уйду вперед! Будешь с туземцами сам разбираться.
Бийский купчина и не спорил. «Спенсерки» – конечно, оружие прогрессивное, но патронов было неприлично мало. Всего по три магазина на ствол.
– Само-то ружье не больно-то и дорого. По восьмидесяти четырем рублям за штуку. А пульки эти гадские – прямо разорительные. Я думал, мне шестьсот штук до конца жизни хватит, а вышло, что это всего ничего. Взяли же за них по два гривенных за штучку. Как зачнут мои охотнички греметь да рукоятку дергать, прям сердце кровью умывается, – жаловался Гилев. – Прямо вижу, как рублики серебряные в воздух улетают.
Так что для увещевания любителей бабахнуть в торговой части экспедиции ввели штрафы за неоправданную стрельбу.
Теперь и лагерь стали ставить один. Торговцев окружали со всех сторон палатки солдат или казаков. На опасных направлениях устраивались секреты, а у продуктовых шатров ставились часовые.
Нужно сказать, что наведенный порядок только способствовал притирке согнанных из разных мест людей. И если на купцов вместе с их коммерческими интересами мне было в общем-то плевать, то, как сдружатся томские евреи с барнаульскими поляками и казаками, было очень важно. Им еще предстояло построить крепость, а потом и остаться в ней жить. Вне какой-либо связи с относительно цивилизованными землями.
Там же должен был остаться на зимовку и князь Костров. Но за него я не переживал. Его злобные туземные морды вовсе не пугали, а напротив – притягивали. К каждому встреченному на пути улусу он скакал одним из первых. И если бы не припомнился читанный в далеком детстве роман Жюля Верна и его бессмертный персонаж – рассеянный ученый Паганель, я посчитал бы князя простодушным полудурком. А так его научные изыскания только забавляли.
Организация постоянного военного присутствия российской императорской армии в Чуйской степи – лишь одна из моих целей. Причем та, что в общем-то не требовала личного присутствия. Ну да конечно: триста хорошо вооруженных людей в качестве конвоя для высокого чиновника в его вояже по диким краям – хороший повод ввести контингент на спорные территории. Но империя была еще достаточно сильна, чтобы не заниматься пусканием пыли в глаза. В конце концов, майор Суходольский тоже сравнительно высокий чин.
И уж точно я не потащил бы с собой в горы троих выпускников горного училища только ради любования лысыми горами почти безжизненной местности. Совсем молодые ребятишки, лет по семнадцать-восемнадцать, мгновенно сдружились с Сашей Гебертом, под команду которого я их в итоге и передал. Пусть привыкают к порядку.
У подпоручика была карта – часть «Топографической карты Алтайского горного округа» инженер-полковника Мейерна. Не слишком точная, частью выдуманная, но тем не менее это лучший вариант из всех, что попадали мне в руки. Чуть желтоватые листы я торжественно передал артиллеристу еще в Бийске с наказом хранить как наивысшую драгоценность. И только Сашеньке дозволено было наносить на нее какие-либо пометки.
Во время того самого совещания на озере Манжерок мне попались на глаза топографические двухверстки с указанием месторождений всяких полезных ископаемых из числа госрезерва. Значков было много. Большая часть ничего мне не говорила, но уж Ag в кружке – в честь Аргентины, страны серебра – я сразу разглядел. И располагался этот кружок точно к северо-востоку от Кош-Агача. Километрах этак в восьми или десяти. Рядом на карте еще пометка была, что руда загрязнена свинцом, месторождение малое и к разработке нерентабельное. Хотя и расположена жила практически на поверхности.
И ведь они правы были на сто процентов. Серебро в мое время стоило копейки. Дешевле ввозить его тоннами из арабских стран, в обмен на пшеницу, чем на край земли технику тащить и общежития для рабочих строить. Другое дело сейчас, в семидесятых годах девятнадцатого века. Белый металл в цене. Больше того! Курс русского рубля привязан к его стоимости.
Но и это еще не все. Думаю, вряд ли его императорское величество обрадуется перспективе гнать в Чуйскую степь рабочих, инженеров и сильный военный отряд для охраны. По той же самой причине, по какой отказались от разработки жилы в двадцать первом веке. Дорого. Себестоимость металла приблизится к цене золота. И на фига оно такое нужно?
А вот мне пригодится. Хотя бы уже потому, что в сопредельном Китае есть много чего вкусного, продаваемого за бесценок, но весьма востребованного в Санкт-Петербурге. А еще в Поднебесной наблюдается явный дефицит драгметаллов. Гилев рассказывал, что, если покупать товары у китайцев за серебро, цена сразу на треть падает. Так что купец сразу мою идею ухватил, стоило лишь заикнуться. И тут же на иконе поклялся, что не разболтает секрет.
Так вот мы с ним и договорились. Я рудознатцев привезу и место покажу, а он добывать станет, в слитки сплавлять и с соседями торговать. Мужички надежные с нами в караване шли. С прибыли же треть мне причитается. Рублями. Я же, со своей стороны, от внимания губернской администрации стану наше предприятие беречь. И даже если что-то как-то куда-то просочится, то опять-таки я и следствие направлять буду. И даже уже знаю, куда нити преступления меня выведут. Ну конечно на Зыряновский рудник. Откуда же еще неучтенному серебру взяться?!
Богатства Чуи, кстати, купчины без всякого разрешения уже использовали. С дровами в степи совсем плохо, а к северу от выстроенного Васькой лабаза, верстах в трех холм есть. Чуть копни – и уголь бурый руками собирай. Так что было там и на чем серебро плавить, и чем дома отапливать.
У штабс-капитана тоже свои задачи имелись, отличные от моих и от торговых дел. Он ведь при Генеральном штабе состоял, а в нынешнее время это вроде военной разведки. Русское географическое общество, кстати, под патронажем этой уважаемой организации состоит. Ни на какую мысль не наводит?
О целях вояжа к китайской границе Андрей Густавович особо не распространялся, но и общего положения дел не скрывал. Я ему сразу письмо Дюгамеля показал. Хотелось получить объяснение необычайного энтузиазма, даже жесткости генерал-губернатора, обычно достаточно мягкого и нерешительного господина. Ну и получил целую лекцию, которая в мое студенческое время называлась политинформацией.
А заодно я капитану помог. Причем совершенно случайно.
Дело в том, что 10 июня прошлого, 1863 года, или, как выразился Принтц, – седьмого числа пятой луны второго года правления императора Тунчжи династии Цинь, китайское правительство обратилось к поверенному в делах России в Китае графу Николаю Глинке с просьбой уведомить генерал-губернатора Западной Сибири Александра Осиповича Дюгамеля о незаконности выставления русских караулов в верховьях реки Чуя. Что поверенный, вынужденный следовать международному протоколу, и сделал. Правда, прежде чем отправить генерал-лейтенанту послание, Глинка отписал в цзунлиямынь – это вроде Министерства иностранных дел в Китае – бумагу. «Не нахожу ни малейшего нарушения в том, чтобы наши подданные или даже и пограничные гражданские власти не могли пребывать в местностях, – писал граф, – долженствующих отойти к Российской империи согласно трактату». Имелся в виду Пекинский трактат 1860 года, определивший отношения двух обширных империй, на основании которого должна быть проведена демаркация границ.
Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с китайской стороной о разделении земель. Особенно если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в 1861 году нога русского офицера туда более не ступала.
А тут мои инициативы. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, я со своей экспедицией оказался потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, что на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился как бы противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушек не пожалел, к тому же на это старье времен наполеоновских войн желающих больше не находилось.
И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера Генерального штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича заодно разобраться на месте с неведомыми «русскими караулами» на Чуе.
– Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, – хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южносибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. – Позапрошлой зимой калмыки поломали гилевские лабазы на Чуе да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры да и пошли в политику… Империи объяснять.
Принтц, невысокий, сухощавый, очень похожий на Суворова в молодости, как генералиссимуса обычно изображают на картинах, с минуту на меня смотрел, а потом звонко и заразительно рассмеялся. Я тоже улыбнулся. Смеяться не мог. Как припомню вмиг заледеневшие серо-стальные глаза Гилева, когда он рассказывал о хулиганствах тамошних туземцев, волосы на спине дыбом встают. Такой лютой ненавистью и жестокостью от купца пахнуло.
Мое предположение подтвердилось за ужином в доме Гилева. Купец смущенно пожал плечами и лаконично поведал, как наказывал разбойников:
– Там от лабазов в Кош-Агаче на север летнее стойбище зайсана Могалока. Этот хоть и жаден без меры, но татьбой не забавляется. А вот зайсан Турмек, его юрты к югу, совсем другой. Он синский знак носит – бирюзовый шарик на шапке с перьями. Как объездное начальство из-за хребта приходит, Турмек прямо на пузе перед офицером ползать готов. Китайцу только намекнуть достаточно было, чтобы зайсан лавки мои громить кинулся. Так ить и не только мои. И кузнецовские, и хабаровские, и мальцевские, и Шебалиных…
– Так толпой того Турмека по горам и гоняли? – невинно поинтересовался Принтц.
– Какое там, – почувствовав, словно зверь, даже не высказанную угрозу, покаялся купец. – Скажете тоже, ваше благородие, «гоняли». Нешто его там, в степях, догонишь. Пуганули только. Я да шестеро охотников…
Такой вот дипломатический инцидент, повлекший за собой целую череду политических демаршей. В апреле 1863 года Азиатский департамент МИД прямо предложил Дюгамелю, с одной стороны, не поддаваясь на провокации китайской стороны, установить караулы на землях, которые должны были отойти к Российской империи, с другой – не торопиться эти самые переговоры продолжать. «Нам следует выказывать совершенное равнодушие к окончанию пограничного вопроса», – указывалось в депеше.
Александр Осипович, обычно вялый и нерешительный, тут вдруг раздухарился. Уже к началу лета 1863-го были развернуты стационарные заставы на плато Укок и у перевала Бахты в Тарбагатае, по южному и северным берегам озера Зайсан. В Иртыш вошел пароход «Уфа» с ротой солдат, прошел спорное озеро и к осени сумел подняться по Черному Иртышу до урочища Ак-Тюбе. Этим простым ходом Дюгамель продемонстрировал циньским чиновникам возможность быстрой переброски войск из внутренних областей Сибири на китайскую территорию. В том плавании, кстати, участвовал и штабс-капитан Принтц. Так что известия я получал, так сказать, из первых уст.
В мае прошлого года китайская императорская армия атаковала отправленный для рекогносцировки вдоль будущей границы русский отряд. Капитан Голубев отвел отряд к удобному для обороны перевалу и запросил помощи, которая немедленно была ему оказана. Усиленный казаками, капитан немедленно перешел в наступление и выдавил противника за реку Борохудзир. После дознания, проведенного еще одним офицером Генерального штаба, подполковником Турьиным, выяснилось, что некие неназванные силы подговаривают переселяемые из Центрального Китая племена солонов и сибо. Какие-то люди явно европейской наружности утверждают, что Россия хочет отобрать их земли и именно для этого стягивает к границе войска.
– И кто же это может быть? – удивился я.
– Англичане, конечно, – скривился Андрей Густавович. – Наши заклятые друзья. Они же и нападение на наше консульство в Кульдже организовали. Господин Колотовкин, когда ему удалось к нашей заставе пробиться, докладывал, что китайцев в толпе и не было вовсе. Только мусульмане. И по некоторым признакам – выходцы из афганских провинций.
Герин брат Мориц тоже в этих приграничных стычках отличился. Это я уже от него слышал. Подполковник Лерхе на усиление голубевской заставы роту пехотинцев привел и сотню казаков. А как занимающего должность русского консула в Кульдже с документами и казной представительства от погони отбил, так и в запале боя границу перешел. Погромщики в китайском форте Борохудзир укрылись. Что, впрочем, не остановило бравого вояку. Одним пограничным пикетом больше, одним меньше – никто бы и не заметил. Но неподалеку ошивался пятитысячный корпус генерала Хабцисяня. И когда два сильных отряда встретились у реки Чалкады, случилось настоящее сражение. Четыре сотни русских солдат против пяти тысяч китайских.
Мориц рассказывал, что дым стоял такой, словно туча опустилась на землю. Ветра совсем не было, и стрелять пришлось наугад. Правда, после наших четырех залпов Хабцисянь благоразумно отступил. Брат так и не смог ответить на вопрос, стреляли китайцы или нет. Потерь среди его подчиненных не оказалось, а циньцы своих, если они и были, унесли с собой.
Осенью российская делегация по просьбе китайских чиновников, напуганных восстаниями в северо-западных мусульманских провинциях, вернулась за стол переговоров. Но дело так и не стронулось с мертвой точки. Теперь соседи настаивали на том, что Чуйская степь принадлежит все-таки им. К началу зимы наши делегаты возвратились в столицу.
– Можем ли мы ожидать провокаций, Андрей Густавович? – не мог не уточнить я. – И что нам предпринимать, коли английские агенты и тут начнут…
– По нашим сведениям, Герман Густавович, – любезно поделился секретами капитан, – губернатор из Кобдо, амбань по-ихнему, вполне разумный человек. Это не кульджинский наместник Чан Длинный Мешок, прозванный так за непомерную жадность и мздоимство. Кобдинский начальник должен понимать, что, когда на западе неспокойно, затевать что-либо на наших границах весьма чревато. Что же касается наших островитян… Их позиции крепки на Ближнем Востоке и в Индии. Афганский эмир их только терпит, а кокандские и бухарские беи не воспринимают обещания всерьез. В Китае же англичане – такие же варвары, как и прочие европейцы. Как и мы с вами, ваше превосходительство. Император Поднебесной всерьез полагает свою страну центром вселенной, единственной державой, несущей свет цивилизации отсталым племенам. И ничто не способно его в этом переубедить. Поражение в последней войне с британским экспедиционным корпусом списали на халатность военачальников и никаких выводов не сделали… Впрочем, вы, Герман Густавович, имеете возможность сами ознакомиться с состоянием китайской армии. Почти на границе, к югу от купеческих лавок, располагается их постоянный пограничный пикет, который мы просто обязаны посетить.
– Конечно, – хихикнул я. – Это будет весьма любопытно.
– И полезно, – совершенно серьезно кивнул Принтц.
«Полезно» оказалось любимым словом офицера Генерального штаба. Очень ответственно относясь к своему, хоть и временному, назначению командиром пехотно-артиллерийской роты, он тем не менее управлял унтер-офицерами скорее с помощью собственного авторитета, чем криками и руганью. «Полезно», – говорил он, выслушав доклад о размещении караулов и секретов вокруг вставшего на ночной отдых каравана, и Цам отходил разрумянившийся, словно его похвалили. Или молча качал головой, наблюдая шумную ссору томского и барнаульского солдат, и фельдфебель Казнаков, крякнув, в смущении бежал наводить порядок. Каждый раз я поражался этакому таланту и каждый раз думал, что бы я делал, не случись в моей экспедиции этого спокойного, образованного и опытного офицера.
Но во всей полноте скрытые прежде способности штабс-капитана раскрылись уже на берегу, у переправы.
По широкой долине Урсула – одной из самых красивых, неожиданно голубого цвета, рек Алтая – мы спустились до малого Ульгеменя. Верст через десять, перевалив большой Ульгемень, прямо по гребню хребта поехали до бирюзовой царевны горного Алтая – Катуни.
В селе Муюта, или, как его называли туземцы, Мыюта, кончилась накатанная телегами колея. Там стояли лагерем целых четыре дня – перекладывали грузы, разбирали пушечные лафеты.
Дальше шли медленнее: лошади быстро уставали и отказывались тащить непомерный груз. Шестнадцать верст до деревни Шебалина заняли целый дневной переход. Потом, правда, приспособились. Вошли в ритм. Восемьдесят верст до Онгудая – неряшливого поселения, замечательного только тем, что там располагался самый южный стан Алтайской православной миссии, преодолели за четыре дня.
В длинной, узкой, но богатой травами и веселыми, скачущими по камням ручьями долине отдыхали два дня. И, честно говоря, когда караван таки тронулся, я испытал облегчение. Уж очень приставучим оказался протоирей Стефан Ландышев – руководитель миссии. Ни на минуту меня в покое не оставлял – все трындел о предназначении цивилизованного человека, о христианском долге и благодарных потомках. Я думал, у меня стойкий и абсолютный иммунитет к любым видам рекламы. Ан нет. Когда ходит за тобой бородатый хмырь в рясе и поминутно дергает за рукав, поневоле обратишь внимание.
Пришлось клятвенно пообещать заложить в новой крепости храм. Стефан кивнул и через полчаса привел молоденького иеромонаха. Представил двадцатилетнего парнишку с широко распахнутыми, блестящими голубыми глазами как отца Павла и исчез. Больше я Ландышева и не видел. А Павлик, в миру Павел Морозов, отправился с нами.
Пару раз порывался на привалах пригласить черного монашка в священничьем сане к своему костру да выпытать, что же подвигло-то его, молодого и жизни не видевшего, на служение, но так как-то и не вышло. Все что-то другое занимало.
В Хабаровку – вотчинную деревеньку инородческой купеческой семьи Хабаровых – пришли к обеду. И снова остановиться на сутки пришлось. Пока на многострадальные спины лошадей примеряли новый груз – тщательно упакованные в кожи маральи панты, лакомились медом. Алтай стал слегка более похожим на ту волшебную страну, которую я помнил по прошлой жизни.
Предложили искупаться в бочке, наполненной кровью. Отказался, хотя Гилев и утверждал, что это очень полезно для здоровья. Как представил себя всего в… в этом, даже передернулся. Отшутился, что лютеранская вера не позволяет. Принтц удивился, но ничего не сказал. Гера-злыдень еще полдня ржал, гад.
После Хабаровки широкая, хоть и непригодная для повозок дорога превратилась в узкую тропку. Отряд растянулся так, что безсоновским казакам можно было спать лишних часа три, пока наступала их очередь выдвигаться. Каменистая ниточка вилась и изгибалась, обходя препятствия. Случалось, что авангард мог свободно переговариваться с пушкарями, находясь тем не менее верстах в трех впереди. Так продолжалось два дня, пока тропа не вывела нас на берег Катуни, к переправе.
На берегу буйной реки жил хитрый русский мужичок. Ловил рыбку, ковырялся в огородике, держал несколько ульев. А еще владел двумя лодками. Возможно, самыми большими по размеру плавсредствами от Бийска до Пенджаба. Не знаю, где в этих неприветливых горах предприимчивый дядька нашел два столь толстых бревна, но размеры выдолбленных суденышек действительно впечатляли. По семь или восемь метров длиной и не меньше полутора шириной. Только я плохо себе представлял мою нервную кобылку, пересекающую Катунь на шаткой посудине.
Гилева занимали совсем другие мысли. На первую ярмарку в верховье Чуи мы уже опоздали, она прошла в первых числах июня. До начала второй – с середины июля до середины августа – оставалось три недели, а путь впереди еще лежал долгий. Одна только переправа через неприветливую и жутко холодную реку почти тысячи человек и вдвое большего числа груженых лошадей могла растянуться минимум на пару недель.
У бийского купца был вариант: в первую очередь перевезти торговый караван и, не дожидаясь отягощенного пушками и запасом провианта воинского отряда, рвануться к Кош-Агачу. Этим своим планом он и поделился с нами у костра в лагере, разбитом на берегу. Пришлось Принтцу приоткрыть завесу секретности и поведать отважному первооткрывателю о возможном нападении подконтрольных китайцам племенах аборигенов. И снова были упомянуты английские эмиссары как потенциальные виновники.
– И чего им на своем острове не сидится! – в сердцах брякнул я, даже не потрудившись задуматься.
– Торговля, – пожал плечами штабс-капитан, вычерчивая что-то прутиком на песке. – Как у всех. Мы в Коканд тоже не пустынями любоваться вторглись. Купцы генералам гешефт сделали и о сильной потребности в хлопке намекнули.
– Хлопок – это да, – легко согласился я. – Стратегическое сырье.
– Как вы сказали? – удивился разведчик. – Простите, Герман Густавович, вы сказали – стратегическое? Отчего же?
Черт меня, что ли, за язык дернул. Пришлось выпутываться:
– У меня в присутствии господин Менделеев служит. Брат известного химика из Санкт-Петербургского университета. Так вот, мой чиновник утверждает, что сейчас ведутся опыты по созданию пороха на основе хлопка. Оттого я и сказал – стратегическое сырье.
– Интересно. Очень интересно. О таком аспекте нашей среднеазиатской кампании я не задумывался. Спасибо, ваше превосходительство.
– Да пожалуйста, – отмахнулся я. – Вы, Андрей Густавович, лучше поясните вашу мысль. При чем тут наши заклятые друзья и торговля в Монголии.
– Монголии? О! Прошу меня простить, Герман Густавович. Одну секунду. – И, повернувшись к купцам, жадно ловящим каждое наше слово, совершенно по-военному приказал: – Организуйте людей. Мне нужно три дюжины хороших бревен в пять сажен длиной. Если есть возможность, отыщите бочки. Хотя бы десяток десятиведерных. И соберите по каравану веревки. Чем больше, тем лучше.
– Никак мост строить зачнем, ваше благородие? – обрадовался кто-то из компаньонов Гилева.
– Мост? – прищурился офицер. – Нет, мост – это дело будущего. Сейчас займемся паромной переправой. Коли все нужное сыщется, послезавтра начнем переправляться. Дня в три управимся.
– Благодетель! – забавно глотая окончания слов, вскричал узкоглазый Хабаров и перекрестился. – Год молить Господа за вас стану!
– Перестаньте, Фадей Аргалыкович. Идите готовить бревна. Общее дело делаем.
Василий Алексеевич, как начальник над купеческой братией, быстренько раздал каждому указания, и обрадованные перспективой торговцы убежали исполнять. Сам Гилев остался у костра, продолжая чутко вслушиваться в наш с офицером Генерального штаба негромкий разговор. Казалось, даже уши любопытствующего бийчанина по-волчьи шевелились.
– Знаете ли вы, Герман Густавович, что пекинские мандарины исчисляют подданных китайского императора никак не менее чем в четыреста миллионов душ?
Слава богу, я обладал достаточной властью, чтобы иметь возможность настоять на своем. Так что к деревне Муюта подходила регулярная российская армия, а не «банда Орлика», вышедшая из Алтайского. Правда, пришлось совершить некоторые перестановки в командовании.
Во-первых, штабс-капитана Андрея Густавовича Принтца, выпускника Академии Генерального штаба, я временно назначил командиром пехотной роты. Сашенька Геберт только обрадовался – и тут же стал заместителем. Кавалерию я, наоборот, разделил на две части – авангард и арьергард. Корнилов и Безсонов, как вы уже наверняка догадались.
Тридцать гилевских «стражников» составили легкий оборонительный отряд. Купцам, а их в караване обнаружилось аж пять человек, было строго-настрого наказано: в случае любой стычки с кем бы то ни было ни в коем случае не кидаться кого-то спасать. Они должны были остановить лошадей и укрыться. «Стражникам» следовало занять круговую оборону.
– Понял, Василий Алексеевич? – в упор глянул я на Гилева. – Начнут твои стрелки носиться вдоль дороги да пулять во все, что двигается, – брошу и уйду вперед! Будешь с туземцами сам разбираться.
Бийский купчина и не спорил. «Спенсерки» – конечно, оружие прогрессивное, но патронов было неприлично мало. Всего по три магазина на ствол.
– Само-то ружье не больно-то и дорого. По восьмидесяти четырем рублям за штуку. А пульки эти гадские – прямо разорительные. Я думал, мне шестьсот штук до конца жизни хватит, а вышло, что это всего ничего. Взяли же за них по два гривенных за штучку. Как зачнут мои охотнички греметь да рукоятку дергать, прям сердце кровью умывается, – жаловался Гилев. – Прямо вижу, как рублики серебряные в воздух улетают.
Так что для увещевания любителей бабахнуть в торговой части экспедиции ввели штрафы за неоправданную стрельбу.
Теперь и лагерь стали ставить один. Торговцев окружали со всех сторон палатки солдат или казаков. На опасных направлениях устраивались секреты, а у продуктовых шатров ставились часовые.
Нужно сказать, что наведенный порядок только способствовал притирке согнанных из разных мест людей. И если на купцов вместе с их коммерческими интересами мне было в общем-то плевать, то, как сдружатся томские евреи с барнаульскими поляками и казаками, было очень важно. Им еще предстояло построить крепость, а потом и остаться в ней жить. Вне какой-либо связи с относительно цивилизованными землями.
Там же должен был остаться на зимовку и князь Костров. Но за него я не переживал. Его злобные туземные морды вовсе не пугали, а напротив – притягивали. К каждому встреченному на пути улусу он скакал одним из первых. И если бы не припомнился читанный в далеком детстве роман Жюля Верна и его бессмертный персонаж – рассеянный ученый Паганель, я посчитал бы князя простодушным полудурком. А так его научные изыскания только забавляли.
Организация постоянного военного присутствия российской императорской армии в Чуйской степи – лишь одна из моих целей. Причем та, что в общем-то не требовала личного присутствия. Ну да конечно: триста хорошо вооруженных людей в качестве конвоя для высокого чиновника в его вояже по диким краям – хороший повод ввести контингент на спорные территории. Но империя была еще достаточно сильна, чтобы не заниматься пусканием пыли в глаза. В конце концов, майор Суходольский тоже сравнительно высокий чин.
И уж точно я не потащил бы с собой в горы троих выпускников горного училища только ради любования лысыми горами почти безжизненной местности. Совсем молодые ребятишки, лет по семнадцать-восемнадцать, мгновенно сдружились с Сашей Гебертом, под команду которого я их в итоге и передал. Пусть привыкают к порядку.
У подпоручика была карта – часть «Топографической карты Алтайского горного округа» инженер-полковника Мейерна. Не слишком точная, частью выдуманная, но тем не менее это лучший вариант из всех, что попадали мне в руки. Чуть желтоватые листы я торжественно передал артиллеристу еще в Бийске с наказом хранить как наивысшую драгоценность. И только Сашеньке дозволено было наносить на нее какие-либо пометки.
Во время того самого совещания на озере Манжерок мне попались на глаза топографические двухверстки с указанием месторождений всяких полезных ископаемых из числа госрезерва. Значков было много. Большая часть ничего мне не говорила, но уж Ag в кружке – в честь Аргентины, страны серебра – я сразу разглядел. И располагался этот кружок точно к северо-востоку от Кош-Агача. Километрах этак в восьми или десяти. Рядом на карте еще пометка была, что руда загрязнена свинцом, месторождение малое и к разработке нерентабельное. Хотя и расположена жила практически на поверхности.
И ведь они правы были на сто процентов. Серебро в мое время стоило копейки. Дешевле ввозить его тоннами из арабских стран, в обмен на пшеницу, чем на край земли технику тащить и общежития для рабочих строить. Другое дело сейчас, в семидесятых годах девятнадцатого века. Белый металл в цене. Больше того! Курс русского рубля привязан к его стоимости.
Но и это еще не все. Думаю, вряд ли его императорское величество обрадуется перспективе гнать в Чуйскую степь рабочих, инженеров и сильный военный отряд для охраны. По той же самой причине, по какой отказались от разработки жилы в двадцать первом веке. Дорого. Себестоимость металла приблизится к цене золота. И на фига оно такое нужно?
А вот мне пригодится. Хотя бы уже потому, что в сопредельном Китае есть много чего вкусного, продаваемого за бесценок, но весьма востребованного в Санкт-Петербурге. А еще в Поднебесной наблюдается явный дефицит драгметаллов. Гилев рассказывал, что, если покупать товары у китайцев за серебро, цена сразу на треть падает. Так что купец сразу мою идею ухватил, стоило лишь заикнуться. И тут же на иконе поклялся, что не разболтает секрет.
Так вот мы с ним и договорились. Я рудознатцев привезу и место покажу, а он добывать станет, в слитки сплавлять и с соседями торговать. Мужички надежные с нами в караване шли. С прибыли же треть мне причитается. Рублями. Я же, со своей стороны, от внимания губернской администрации стану наше предприятие беречь. И даже если что-то как-то куда-то просочится, то опять-таки я и следствие направлять буду. И даже уже знаю, куда нити преступления меня выведут. Ну конечно на Зыряновский рудник. Откуда же еще неучтенному серебру взяться?!
Богатства Чуи, кстати, купчины без всякого разрешения уже использовали. С дровами в степи совсем плохо, а к северу от выстроенного Васькой лабаза, верстах в трех холм есть. Чуть копни – и уголь бурый руками собирай. Так что было там и на чем серебро плавить, и чем дома отапливать.
У штабс-капитана тоже свои задачи имелись, отличные от моих и от торговых дел. Он ведь при Генеральном штабе состоял, а в нынешнее время это вроде военной разведки. Русское географическое общество, кстати, под патронажем этой уважаемой организации состоит. Ни на какую мысль не наводит?
О целях вояжа к китайской границе Андрей Густавович особо не распространялся, но и общего положения дел не скрывал. Я ему сразу письмо Дюгамеля показал. Хотелось получить объяснение необычайного энтузиазма, даже жесткости генерал-губернатора, обычно достаточно мягкого и нерешительного господина. Ну и получил целую лекцию, которая в мое студенческое время называлась политинформацией.
А заодно я капитану помог. Причем совершенно случайно.
Дело в том, что 10 июня прошлого, 1863 года, или, как выразился Принтц, – седьмого числа пятой луны второго года правления императора Тунчжи династии Цинь, китайское правительство обратилось к поверенному в делах России в Китае графу Николаю Глинке с просьбой уведомить генерал-губернатора Западной Сибири Александра Осиповича Дюгамеля о незаконности выставления русских караулов в верховьях реки Чуя. Что поверенный, вынужденный следовать международному протоколу, и сделал. Правда, прежде чем отправить генерал-лейтенанту послание, Глинка отписал в цзунлиямынь – это вроде Министерства иностранных дел в Китае – бумагу. «Не нахожу ни малейшего нарушения в том, чтобы наши подданные или даже и пограничные гражданские власти не могли пребывать в местностях, – писал граф, – долженствующих отойти к Российской империи согласно трактату». Имелся в виду Пекинский трактат 1860 года, определивший отношения двух обширных империй, на основании которого должна быть проведена демаркация границ.
Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с китайской стороной о разделении земель. Особенно если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в 1861 году нога русского офицера туда более не ступала.
А тут мои инициативы. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, я со своей экспедицией оказался потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, что на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился как бы противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушек не пожалел, к тому же на это старье времен наполеоновских войн желающих больше не находилось.
И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера Генерального штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича заодно разобраться на месте с неведомыми «русскими караулами» на Чуе.
– Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, – хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южносибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. – Позапрошлой зимой калмыки поломали гилевские лабазы на Чуе да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры да и пошли в политику… Империи объяснять.
Принтц, невысокий, сухощавый, очень похожий на Суворова в молодости, как генералиссимуса обычно изображают на картинах, с минуту на меня смотрел, а потом звонко и заразительно рассмеялся. Я тоже улыбнулся. Смеяться не мог. Как припомню вмиг заледеневшие серо-стальные глаза Гилева, когда он рассказывал о хулиганствах тамошних туземцев, волосы на спине дыбом встают. Такой лютой ненавистью и жестокостью от купца пахнуло.
Мое предположение подтвердилось за ужином в доме Гилева. Купец смущенно пожал плечами и лаконично поведал, как наказывал разбойников:
– Там от лабазов в Кош-Агаче на север летнее стойбище зайсана Могалока. Этот хоть и жаден без меры, но татьбой не забавляется. А вот зайсан Турмек, его юрты к югу, совсем другой. Он синский знак носит – бирюзовый шарик на шапке с перьями. Как объездное начальство из-за хребта приходит, Турмек прямо на пузе перед офицером ползать готов. Китайцу только намекнуть достаточно было, чтобы зайсан лавки мои громить кинулся. Так ить и не только мои. И кузнецовские, и хабаровские, и мальцевские, и Шебалиных…
– Так толпой того Турмека по горам и гоняли? – невинно поинтересовался Принтц.
– Какое там, – почувствовав, словно зверь, даже не высказанную угрозу, покаялся купец. – Скажете тоже, ваше благородие, «гоняли». Нешто его там, в степях, догонишь. Пуганули только. Я да шестеро охотников…
Такой вот дипломатический инцидент, повлекший за собой целую череду политических демаршей. В апреле 1863 года Азиатский департамент МИД прямо предложил Дюгамелю, с одной стороны, не поддаваясь на провокации китайской стороны, установить караулы на землях, которые должны были отойти к Российской империи, с другой – не торопиться эти самые переговоры продолжать. «Нам следует выказывать совершенное равнодушие к окончанию пограничного вопроса», – указывалось в депеше.
Александр Осипович, обычно вялый и нерешительный, тут вдруг раздухарился. Уже к началу лета 1863-го были развернуты стационарные заставы на плато Укок и у перевала Бахты в Тарбагатае, по южному и северным берегам озера Зайсан. В Иртыш вошел пароход «Уфа» с ротой солдат, прошел спорное озеро и к осени сумел подняться по Черному Иртышу до урочища Ак-Тюбе. Этим простым ходом Дюгамель продемонстрировал циньским чиновникам возможность быстрой переброски войск из внутренних областей Сибири на китайскую территорию. В том плавании, кстати, участвовал и штабс-капитан Принтц. Так что известия я получал, так сказать, из первых уст.
В мае прошлого года китайская императорская армия атаковала отправленный для рекогносцировки вдоль будущей границы русский отряд. Капитан Голубев отвел отряд к удобному для обороны перевалу и запросил помощи, которая немедленно была ему оказана. Усиленный казаками, капитан немедленно перешел в наступление и выдавил противника за реку Борохудзир. После дознания, проведенного еще одним офицером Генерального штаба, подполковником Турьиным, выяснилось, что некие неназванные силы подговаривают переселяемые из Центрального Китая племена солонов и сибо. Какие-то люди явно европейской наружности утверждают, что Россия хочет отобрать их земли и именно для этого стягивает к границе войска.
– И кто же это может быть? – удивился я.
– Англичане, конечно, – скривился Андрей Густавович. – Наши заклятые друзья. Они же и нападение на наше консульство в Кульдже организовали. Господин Колотовкин, когда ему удалось к нашей заставе пробиться, докладывал, что китайцев в толпе и не было вовсе. Только мусульмане. И по некоторым признакам – выходцы из афганских провинций.
Герин брат Мориц тоже в этих приграничных стычках отличился. Это я уже от него слышал. Подполковник Лерхе на усиление голубевской заставы роту пехотинцев привел и сотню казаков. А как занимающего должность русского консула в Кульдже с документами и казной представительства от погони отбил, так и в запале боя границу перешел. Погромщики в китайском форте Борохудзир укрылись. Что, впрочем, не остановило бравого вояку. Одним пограничным пикетом больше, одним меньше – никто бы и не заметил. Но неподалеку ошивался пятитысячный корпус генерала Хабцисяня. И когда два сильных отряда встретились у реки Чалкады, случилось настоящее сражение. Четыре сотни русских солдат против пяти тысяч китайских.
Мориц рассказывал, что дым стоял такой, словно туча опустилась на землю. Ветра совсем не было, и стрелять пришлось наугад. Правда, после наших четырех залпов Хабцисянь благоразумно отступил. Брат так и не смог ответить на вопрос, стреляли китайцы или нет. Потерь среди его подчиненных не оказалось, а циньцы своих, если они и были, унесли с собой.
Осенью российская делегация по просьбе китайских чиновников, напуганных восстаниями в северо-западных мусульманских провинциях, вернулась за стол переговоров. Но дело так и не стронулось с мертвой точки. Теперь соседи настаивали на том, что Чуйская степь принадлежит все-таки им. К началу зимы наши делегаты возвратились в столицу.
– Можем ли мы ожидать провокаций, Андрей Густавович? – не мог не уточнить я. – И что нам предпринимать, коли английские агенты и тут начнут…
– По нашим сведениям, Герман Густавович, – любезно поделился секретами капитан, – губернатор из Кобдо, амбань по-ихнему, вполне разумный человек. Это не кульджинский наместник Чан Длинный Мешок, прозванный так за непомерную жадность и мздоимство. Кобдинский начальник должен понимать, что, когда на западе неспокойно, затевать что-либо на наших границах весьма чревато. Что же касается наших островитян… Их позиции крепки на Ближнем Востоке и в Индии. Афганский эмир их только терпит, а кокандские и бухарские беи не воспринимают обещания всерьез. В Китае же англичане – такие же варвары, как и прочие европейцы. Как и мы с вами, ваше превосходительство. Император Поднебесной всерьез полагает свою страну центром вселенной, единственной державой, несущей свет цивилизации отсталым племенам. И ничто не способно его в этом переубедить. Поражение в последней войне с британским экспедиционным корпусом списали на халатность военачальников и никаких выводов не сделали… Впрочем, вы, Герман Густавович, имеете возможность сами ознакомиться с состоянием китайской армии. Почти на границе, к югу от купеческих лавок, располагается их постоянный пограничный пикет, который мы просто обязаны посетить.
– Конечно, – хихикнул я. – Это будет весьма любопытно.
– И полезно, – совершенно серьезно кивнул Принтц.
«Полезно» оказалось любимым словом офицера Генерального штаба. Очень ответственно относясь к своему, хоть и временному, назначению командиром пехотно-артиллерийской роты, он тем не менее управлял унтер-офицерами скорее с помощью собственного авторитета, чем криками и руганью. «Полезно», – говорил он, выслушав доклад о размещении караулов и секретов вокруг вставшего на ночной отдых каравана, и Цам отходил разрумянившийся, словно его похвалили. Или молча качал головой, наблюдая шумную ссору томского и барнаульского солдат, и фельдфебель Казнаков, крякнув, в смущении бежал наводить порядок. Каждый раз я поражался этакому таланту и каждый раз думал, что бы я делал, не случись в моей экспедиции этого спокойного, образованного и опытного офицера.
Но во всей полноте скрытые прежде способности штабс-капитана раскрылись уже на берегу, у переправы.
По широкой долине Урсула – одной из самых красивых, неожиданно голубого цвета, рек Алтая – мы спустились до малого Ульгеменя. Верст через десять, перевалив большой Ульгемень, прямо по гребню хребта поехали до бирюзовой царевны горного Алтая – Катуни.
В селе Муюта, или, как его называли туземцы, Мыюта, кончилась накатанная телегами колея. Там стояли лагерем целых четыре дня – перекладывали грузы, разбирали пушечные лафеты.
Дальше шли медленнее: лошади быстро уставали и отказывались тащить непомерный груз. Шестнадцать верст до деревни Шебалина заняли целый дневной переход. Потом, правда, приспособились. Вошли в ритм. Восемьдесят верст до Онгудая – неряшливого поселения, замечательного только тем, что там располагался самый южный стан Алтайской православной миссии, преодолели за четыре дня.
В длинной, узкой, но богатой травами и веселыми, скачущими по камням ручьями долине отдыхали два дня. И, честно говоря, когда караван таки тронулся, я испытал облегчение. Уж очень приставучим оказался протоирей Стефан Ландышев – руководитель миссии. Ни на минуту меня в покое не оставлял – все трындел о предназначении цивилизованного человека, о христианском долге и благодарных потомках. Я думал, у меня стойкий и абсолютный иммунитет к любым видам рекламы. Ан нет. Когда ходит за тобой бородатый хмырь в рясе и поминутно дергает за рукав, поневоле обратишь внимание.
Пришлось клятвенно пообещать заложить в новой крепости храм. Стефан кивнул и через полчаса привел молоденького иеромонаха. Представил двадцатилетнего парнишку с широко распахнутыми, блестящими голубыми глазами как отца Павла и исчез. Больше я Ландышева и не видел. А Павлик, в миру Павел Морозов, отправился с нами.
Пару раз порывался на привалах пригласить черного монашка в священничьем сане к своему костру да выпытать, что же подвигло-то его, молодого и жизни не видевшего, на служение, но так как-то и не вышло. Все что-то другое занимало.
В Хабаровку – вотчинную деревеньку инородческой купеческой семьи Хабаровых – пришли к обеду. И снова остановиться на сутки пришлось. Пока на многострадальные спины лошадей примеряли новый груз – тщательно упакованные в кожи маральи панты, лакомились медом. Алтай стал слегка более похожим на ту волшебную страну, которую я помнил по прошлой жизни.
Предложили искупаться в бочке, наполненной кровью. Отказался, хотя Гилев и утверждал, что это очень полезно для здоровья. Как представил себя всего в… в этом, даже передернулся. Отшутился, что лютеранская вера не позволяет. Принтц удивился, но ничего не сказал. Гера-злыдень еще полдня ржал, гад.
После Хабаровки широкая, хоть и непригодная для повозок дорога превратилась в узкую тропку. Отряд растянулся так, что безсоновским казакам можно было спать лишних часа три, пока наступала их очередь выдвигаться. Каменистая ниточка вилась и изгибалась, обходя препятствия. Случалось, что авангард мог свободно переговариваться с пушкарями, находясь тем не менее верстах в трех впереди. Так продолжалось два дня, пока тропа не вывела нас на берег Катуни, к переправе.
На берегу буйной реки жил хитрый русский мужичок. Ловил рыбку, ковырялся в огородике, держал несколько ульев. А еще владел двумя лодками. Возможно, самыми большими по размеру плавсредствами от Бийска до Пенджаба. Не знаю, где в этих неприветливых горах предприимчивый дядька нашел два столь толстых бревна, но размеры выдолбленных суденышек действительно впечатляли. По семь или восемь метров длиной и не меньше полутора шириной. Только я плохо себе представлял мою нервную кобылку, пересекающую Катунь на шаткой посудине.
Гилева занимали совсем другие мысли. На первую ярмарку в верховье Чуи мы уже опоздали, она прошла в первых числах июня. До начала второй – с середины июля до середины августа – оставалось три недели, а путь впереди еще лежал долгий. Одна только переправа через неприветливую и жутко холодную реку почти тысячи человек и вдвое большего числа груженых лошадей могла растянуться минимум на пару недель.
У бийского купца был вариант: в первую очередь перевезти торговый караван и, не дожидаясь отягощенного пушками и запасом провианта воинского отряда, рвануться к Кош-Агачу. Этим своим планом он и поделился с нами у костра в лагере, разбитом на берегу. Пришлось Принтцу приоткрыть завесу секретности и поведать отважному первооткрывателю о возможном нападении подконтрольных китайцам племенах аборигенов. И снова были упомянуты английские эмиссары как потенциальные виновники.
– И чего им на своем острове не сидится! – в сердцах брякнул я, даже не потрудившись задуматься.
– Торговля, – пожал плечами штабс-капитан, вычерчивая что-то прутиком на песке. – Как у всех. Мы в Коканд тоже не пустынями любоваться вторглись. Купцы генералам гешефт сделали и о сильной потребности в хлопке намекнули.
– Хлопок – это да, – легко согласился я. – Стратегическое сырье.
– Как вы сказали? – удивился разведчик. – Простите, Герман Густавович, вы сказали – стратегическое? Отчего же?
Черт меня, что ли, за язык дернул. Пришлось выпутываться:
– У меня в присутствии господин Менделеев служит. Брат известного химика из Санкт-Петербургского университета. Так вот, мой чиновник утверждает, что сейчас ведутся опыты по созданию пороха на основе хлопка. Оттого я и сказал – стратегическое сырье.
– Интересно. Очень интересно. О таком аспекте нашей среднеазиатской кампании я не задумывался. Спасибо, ваше превосходительство.
– Да пожалуйста, – отмахнулся я. – Вы, Андрей Густавович, лучше поясните вашу мысль. При чем тут наши заклятые друзья и торговля в Монголии.
– Монголии? О! Прошу меня простить, Герман Густавович. Одну секунду. – И, повернувшись к купцам, жадно ловящим каждое наше слово, совершенно по-военному приказал: – Организуйте людей. Мне нужно три дюжины хороших бревен в пять сажен длиной. Если есть возможность, отыщите бочки. Хотя бы десяток десятиведерных. И соберите по каравану веревки. Чем больше, тем лучше.
– Никак мост строить зачнем, ваше благородие? – обрадовался кто-то из компаньонов Гилева.
– Мост? – прищурился офицер. – Нет, мост – это дело будущего. Сейчас займемся паромной переправой. Коли все нужное сыщется, послезавтра начнем переправляться. Дня в три управимся.
– Благодетель! – забавно глотая окончания слов, вскричал узкоглазый Хабаров и перекрестился. – Год молить Господа за вас стану!
– Перестаньте, Фадей Аргалыкович. Идите готовить бревна. Общее дело делаем.
Василий Алексеевич, как начальник над купеческой братией, быстренько раздал каждому указания, и обрадованные перспективой торговцы убежали исполнять. Сам Гилев остался у костра, продолжая чутко вслушиваться в наш с офицером Генерального штаба негромкий разговор. Казалось, даже уши любопытствующего бийчанина по-волчьи шевелились.
– Знаете ли вы, Герман Густавович, что пекинские мандарины исчисляют подданных китайского императора никак не менее чем в четыреста миллионов душ?