Страница:
– Много, – кивнул я.
Конечно, много. Пусть и не два миллиарда, как в той моей жизни, ну так и в Российской империи не сто сорок миллионов жителей, а чуть больше шестидесяти.
– Кто-то из британских промышленников сказал, что, если каждый китаец купит у него по одному гвоздю за медный фартинг, ему не нужно будет заботиться о будущем своих детей.
– Логично. Это огромные деньги. Если бы наши торговцы сбыли циньцам четыреста миллионов аршинов сукна, императорская казна наполнилась бы до самого верха.
– Эка, – не утерпел Гилев и хлопнул себя по коленкам. – Не зря я в Омске суконную мануфактуру выкупил. Зимой в Бийск перевезу. Кабы не вы, Герман Густавович, ни в жисть бы не догадался!
– Как это – выкупил? – удивился я, пропустив мимо ушей похвалу. Сразу заметил – нынешние купчины вообще на лесть не скупятся.
– Так они заводик годов пять назад построили. На нужды воинские применить хотели. Только не вышло. Думали, им киргизы овечьей шерсти натащат, ан нет. Дикие они, одно слово – кочевники. Шкуры – и то кислые, в дело непригодные. А стричь не умеют как следует. Кошмы свои катают из того, что само на колючки цепляется…
– Закрыли завод, что ли?
– Закрыли, ваше превосходительство. Людишек распустили, а избу досками заколотили. Только механизмы и остались пропадать. А я вот выкупил. Сейчас разбирают да к перевозке готовят. Как на тракте снег ляжет, так и повезут.
– А ты где же сырье брать думаешь?
– Я-то? – хитро прищурился Васька, став вдруг отчаянно похожим на кота, укравшего кусок колбасы со стола. – Я у монгольцев и буду. Они верблюдей разводят и сарлагов. Сарлаги – это коровы такие китайские, сильно лохматые. Шерсть ажно до земли свисает. Они как весной линять начинают, по полпуда скидывают зараз.
– Яки, что ли?
– Яков не знаю. Теленгиты зверей этих сарлагами кличут. Я и с Корниловым говорил уже. Землица-то по Чуе бедная, лето короткое. Зерно может и не родить. А коли казачки овец да коров этих лохматых разведут, так я у них на сукно шерсть куплю. Взамен, как их благородие инженер Суходольский дорогу достроит, зерно телегами возить стану…
– А от чего же ваша, Василий Алексеевич, мануфактура работать станет? – заинтересовался Принтц. – Ручей какой-нибудь плотиной перекрывать станете?
– Так я, господин капитан, и паровую механику с Урала выписал, и с городничим нашим договорился. Бийск-то нынче к земству причислен да к губернии. И законы горные на нас более не действуют. Еще слышал – по Томи где-то горючий камень рыть начали. Мне бы съездить глянуть. Дров-то на машину, поди, не напасешься. Ну да зима длинная – успею.
– Молодец, – искренне похвалил я предприимчивого торговца. – Разбогатеешь и железо сам плавить начнешь. Я места покажу, где руда есть.
– А и начну, – обрадовался похвале Гилев. – Калмыки китайские хорошо железную утварь берут.
– Да, – протянул капитан. – Полсотни гвоздей сейчас бы к месту пришлись. Построить паром несложно, только в следующий сезон чинить придется.
– Починят, – хмыкнул я. – А потом сюда майор дойдет. Он и постоянную переправу организует.
Не знаю, что именно изобретет Суходольский – на обратном пути я встретил его строительную орду только-только выходящей из Мыюты, – но у Принтца паром получился отличный. Две дядькины лодки, которые он сразу отдал, уяснив для себя, что за перевоз все равно будет заплачено, несколько бочек и пару чудных плотиков связали между собой. Поверх наложили расколотые вдоль бревна. На корме и носу «корабля» установили треноги с собранными по типу кандалов зацепами для перекинутого через реку троса. А справа, ежели смотреть с этого берега, присоединили прямо-таки огромное весло-руль.
– Это же какого богатыря нужно при перевозе держать, чтоб этаким веслищем грести, – замысловато расписался в собственном бессилии Безсонов. Даже он, с его-то мощью, браться за жердину не рискнул.
– А и не нужен нам гребец, Астафий Степанович, – разулыбался довольный Принтц. – Пожалуйте, господа, на борт. На испытания. Если уж мы, начальники сего похода, без страха на тот берег переедем, так и другие легко подтянутся.
Сам паром опасения вовсе не внушал. Почти квадратная, со стороной метров десять-двенадцать платформа, огороженная перилами для привязывания лошадей. Центр занят тросом, но места вполне достаточно, чтобы разместить человек сорок сразу. А вот река – бирюзовая, холодная, дикая, шипящая в прибрежных камнях стихия, была настоящим испытанием для нашей отваги. Казалось, что тонкий, в руку взрослого человека, трос – не более чем ниточка в руках своенравной алтайской богини. И полностью в ее воле оборвать эту связь легким движением особенно буйной струи.
В первое плавание отправились мы с Андреем Густавовичем, Миша Корнилов с тремя казаками и, как ни странно, Фадейка Хабаров – неофициальный хозяин этих мест.
Сходни затянули на плот, шестами оттолкнулись от берега и, сильно выгибая натянутый между берегами трос, вдруг оказались уже саженях в пяти от земной тверди.
– Убрать руки! – рявкнул, напугав казаков, Принтц. – Не трогайте канат, коли руки целыми хотите оставить!
Пока разглядывали обычно спокойного, рассудительного и вежливого штабс-капитана, плот сам по себе отъехал уже на середину реки. И продолжал медленное, но безостановочное движение. У повернутого под углом кормила вскипал рычащий от ярости бурун воды. Но это буйство стихии служило только на пользу, подталкивая «корабль» к правому берегу Катуни.
Еще пятью минутами позже долбленки заостренными носами выползли на прибрежную гальку. Трап был сброшен, и мы спрыгнули на правый берег Катуни. Штабс-капитан сразу отправился к толстенной лиственнице осматривать состояние каната, а Хабаров с Корниловым, переложив «руль» в другое положение, поплыли обратно.
Через час и на этом прежде пустынном берегу появился лагерь. Сначала переправилась полусотня авангарда с лошадьми. Потом часть пехоты с пушками и десятком шустрых мужчин, взятых в караван для хозяйственных нужд. Так что обед готовили сразу на обоих берегах Катуни.
К вечеру с одним из последних рейсов прибыл сияющий как новенький пятиалтынный Гилев. «Принтцевская переправа» работала без остановок и за половину дня перевезла столько, насколько обычно у чуйских первопроходцев уходило не меньше трех дней. «Кандалы» на пароме притерлись, и плот перестал дрожать, как загнанная лошадь. Предприимчивый Хабаров для сохранения дорогого троса приказал обильно смазывать его дегтем. Амбре над рекой поплыло то еще, но инородца это нисколько не смущало.
Весь следующий день паром сновал туда-сюда, но ужинала экспедиция уже в одном лагере.
Очень не хотелось уходить от прибрежной прохлады. Стоило отъехать на полверсты – и озверевшее солнце вступало в свои права. Удушающая жара вкупе с высокой влажностью вытягивала силы быстрее, чем даже самая долгая ходьба по горным тропкам. Герману, лишенному доступа к органам чувств, было все интересно. Он поминутно дергал меня, требовал посмотреть направо или налево. Я же обливался потом и не смел ему отказать. По большому счету, это я – оккупант. Я захватил его тело, лишил его даже самых простых прелестей жизни.
От «принтцевской переправы» караван отправился вверх по маленькой речке – скорее даже ручью – Сальджарке. Там, где последние ее ручейки спрятались под неряшливыми валунами, перешли к следующей – Елагушке, следуя за которой попали в заросшую еловым и лиственничным лесом долину реки Айгулак.
Берега этого потока, заросшие высокой травой и утопающие в грязи, стали нам еще одним испытанием, но тем радостнее было выйти к широкой, спокойной, темной, как дождевая вода в бочке, Чуе.
– Осталось восемь бомов, ваше превосходительство, – скалился Гилев, – и мы на месте. Всего-то неделя пути.
Но у остальных купцов лежащий впереди путь вызывал наибольшее опасение.
– Половина – еще ниче, батюшка енерал, – тараторил Хабаров. – А другие – ну чисто дьяволовы зубья. Сколь там народу порасшибалось насмерть – не счесть. Тропиночка узенька. Коники идти не хочуть. Тянешь его, тянешь, да и под ноги не смотришь. Раз – и даже не кричит никто.
Действительность оказалась еще хуже рассказов. Им ведь прежде не доводилось перетаскивать через нависшую над рекой скалу двадцатипудовые пушки. И тридцатипудовые лафеты, даже в разобранном виде, – сущее наказание. Огромные тюки с товарами так раскачивали низкорослых коняшек, что их приходилось обвязывать арканами и придерживать, чтобы они не свалились в пропасть. Случалось, что животные выдыхались вперед людей и отказывались идти. Тогда весь караван останавливался на несколько минут, замирая в самых причудливых позах.
К вечеру все так уставали, что не было сил ставить палатки и разжигать костры. Падали кто где стоял и молча жевали твердые, как подошва, куски сушеного мяса, тупо глядя на шелестящую рядом реку. Драгоценные бронзовые орудия оказывались брошенными просто на землю, и никто не возражал.
Но не тяжесть, не неудобство и не опасность разбиться стали для меня настоящим чистилищем. Самым трудным, почти невыносимым, была совершеннейшая невозможность слезть с надменно посматривающей Принцессы и помочь рычащим от напряжения людям.
Я богохульствовал и стонал, ругался матом на Бога и всех его ангелов и святых. Но только про себя. Молча. Несколько раз за эту проклятую неделю думал: «Все! Плевать на их отсталые, идиотские, замшелые традиции и порядки!» Я, здоровый молодой мужик, должен смотреть, как такие же люди тащат через непокорные скалы пушку, без которой вполне бы обошлись! Смотреть и ничего не делать. Потому что никто не понял бы. Потому что я – генерал, а это недосягаемая высота практически для всех, за исключением пары человек в этой экспедиции. И еще потому, что это я стронул всю эту массу с места и отвечаю и перед государем, и перед Богом за них всех и за каждого в отдельности.
Но когда проклятые бомы кончились, когда мы вброд перешли Чую и проводники объявили перед ужином, что к завтрашнему полудню мы войдем в Кош-Агач, я опустился на колени и от чистого сердца, может быть первый раз за обе жизни, возблагодарил Господа, что Он позволил всем этим людям остаться в живых.
И Гера смолчал. А отец Павел тут же пристроился рядом. А потом и все остальные.
Глава 2
Конечно, много. Пусть и не два миллиарда, как в той моей жизни, ну так и в Российской империи не сто сорок миллионов жителей, а чуть больше шестидесяти.
– Кто-то из британских промышленников сказал, что, если каждый китаец купит у него по одному гвоздю за медный фартинг, ему не нужно будет заботиться о будущем своих детей.
– Логично. Это огромные деньги. Если бы наши торговцы сбыли циньцам четыреста миллионов аршинов сукна, императорская казна наполнилась бы до самого верха.
– Эка, – не утерпел Гилев и хлопнул себя по коленкам. – Не зря я в Омске суконную мануфактуру выкупил. Зимой в Бийск перевезу. Кабы не вы, Герман Густавович, ни в жисть бы не догадался!
– Как это – выкупил? – удивился я, пропустив мимо ушей похвалу. Сразу заметил – нынешние купчины вообще на лесть не скупятся.
– Так они заводик годов пять назад построили. На нужды воинские применить хотели. Только не вышло. Думали, им киргизы овечьей шерсти натащат, ан нет. Дикие они, одно слово – кочевники. Шкуры – и то кислые, в дело непригодные. А стричь не умеют как следует. Кошмы свои катают из того, что само на колючки цепляется…
– Закрыли завод, что ли?
– Закрыли, ваше превосходительство. Людишек распустили, а избу досками заколотили. Только механизмы и остались пропадать. А я вот выкупил. Сейчас разбирают да к перевозке готовят. Как на тракте снег ляжет, так и повезут.
– А ты где же сырье брать думаешь?
– Я-то? – хитро прищурился Васька, став вдруг отчаянно похожим на кота, укравшего кусок колбасы со стола. – Я у монгольцев и буду. Они верблюдей разводят и сарлагов. Сарлаги – это коровы такие китайские, сильно лохматые. Шерсть ажно до земли свисает. Они как весной линять начинают, по полпуда скидывают зараз.
– Яки, что ли?
– Яков не знаю. Теленгиты зверей этих сарлагами кличут. Я и с Корниловым говорил уже. Землица-то по Чуе бедная, лето короткое. Зерно может и не родить. А коли казачки овец да коров этих лохматых разведут, так я у них на сукно шерсть куплю. Взамен, как их благородие инженер Суходольский дорогу достроит, зерно телегами возить стану…
– А от чего же ваша, Василий Алексеевич, мануфактура работать станет? – заинтересовался Принтц. – Ручей какой-нибудь плотиной перекрывать станете?
– Так я, господин капитан, и паровую механику с Урала выписал, и с городничим нашим договорился. Бийск-то нынче к земству причислен да к губернии. И законы горные на нас более не действуют. Еще слышал – по Томи где-то горючий камень рыть начали. Мне бы съездить глянуть. Дров-то на машину, поди, не напасешься. Ну да зима длинная – успею.
– Молодец, – искренне похвалил я предприимчивого торговца. – Разбогатеешь и железо сам плавить начнешь. Я места покажу, где руда есть.
– А и начну, – обрадовался похвале Гилев. – Калмыки китайские хорошо железную утварь берут.
– Да, – протянул капитан. – Полсотни гвоздей сейчас бы к месту пришлись. Построить паром несложно, только в следующий сезон чинить придется.
– Починят, – хмыкнул я. – А потом сюда майор дойдет. Он и постоянную переправу организует.
Не знаю, что именно изобретет Суходольский – на обратном пути я встретил его строительную орду только-только выходящей из Мыюты, – но у Принтца паром получился отличный. Две дядькины лодки, которые он сразу отдал, уяснив для себя, что за перевоз все равно будет заплачено, несколько бочек и пару чудных плотиков связали между собой. Поверх наложили расколотые вдоль бревна. На корме и носу «корабля» установили треноги с собранными по типу кандалов зацепами для перекинутого через реку троса. А справа, ежели смотреть с этого берега, присоединили прямо-таки огромное весло-руль.
– Это же какого богатыря нужно при перевозе держать, чтоб этаким веслищем грести, – замысловато расписался в собственном бессилии Безсонов. Даже он, с его-то мощью, браться за жердину не рискнул.
– А и не нужен нам гребец, Астафий Степанович, – разулыбался довольный Принтц. – Пожалуйте, господа, на борт. На испытания. Если уж мы, начальники сего похода, без страха на тот берег переедем, так и другие легко подтянутся.
Сам паром опасения вовсе не внушал. Почти квадратная, со стороной метров десять-двенадцать платформа, огороженная перилами для привязывания лошадей. Центр занят тросом, но места вполне достаточно, чтобы разместить человек сорок сразу. А вот река – бирюзовая, холодная, дикая, шипящая в прибрежных камнях стихия, была настоящим испытанием для нашей отваги. Казалось, что тонкий, в руку взрослого человека, трос – не более чем ниточка в руках своенравной алтайской богини. И полностью в ее воле оборвать эту связь легким движением особенно буйной струи.
В первое плавание отправились мы с Андреем Густавовичем, Миша Корнилов с тремя казаками и, как ни странно, Фадейка Хабаров – неофициальный хозяин этих мест.
Сходни затянули на плот, шестами оттолкнулись от берега и, сильно выгибая натянутый между берегами трос, вдруг оказались уже саженях в пяти от земной тверди.
– Убрать руки! – рявкнул, напугав казаков, Принтц. – Не трогайте канат, коли руки целыми хотите оставить!
Пока разглядывали обычно спокойного, рассудительного и вежливого штабс-капитана, плот сам по себе отъехал уже на середину реки. И продолжал медленное, но безостановочное движение. У повернутого под углом кормила вскипал рычащий от ярости бурун воды. Но это буйство стихии служило только на пользу, подталкивая «корабль» к правому берегу Катуни.
Еще пятью минутами позже долбленки заостренными носами выползли на прибрежную гальку. Трап был сброшен, и мы спрыгнули на правый берег Катуни. Штабс-капитан сразу отправился к толстенной лиственнице осматривать состояние каната, а Хабаров с Корниловым, переложив «руль» в другое положение, поплыли обратно.
Через час и на этом прежде пустынном берегу появился лагерь. Сначала переправилась полусотня авангарда с лошадьми. Потом часть пехоты с пушками и десятком шустрых мужчин, взятых в караван для хозяйственных нужд. Так что обед готовили сразу на обоих берегах Катуни.
К вечеру с одним из последних рейсов прибыл сияющий как новенький пятиалтынный Гилев. «Принтцевская переправа» работала без остановок и за половину дня перевезла столько, насколько обычно у чуйских первопроходцев уходило не меньше трех дней. «Кандалы» на пароме притерлись, и плот перестал дрожать, как загнанная лошадь. Предприимчивый Хабаров для сохранения дорогого троса приказал обильно смазывать его дегтем. Амбре над рекой поплыло то еще, но инородца это нисколько не смущало.
Весь следующий день паром сновал туда-сюда, но ужинала экспедиция уже в одном лагере.
Очень не хотелось уходить от прибрежной прохлады. Стоило отъехать на полверсты – и озверевшее солнце вступало в свои права. Удушающая жара вкупе с высокой влажностью вытягивала силы быстрее, чем даже самая долгая ходьба по горным тропкам. Герману, лишенному доступа к органам чувств, было все интересно. Он поминутно дергал меня, требовал посмотреть направо или налево. Я же обливался потом и не смел ему отказать. По большому счету, это я – оккупант. Я захватил его тело, лишил его даже самых простых прелестей жизни.
От «принтцевской переправы» караван отправился вверх по маленькой речке – скорее даже ручью – Сальджарке. Там, где последние ее ручейки спрятались под неряшливыми валунами, перешли к следующей – Елагушке, следуя за которой попали в заросшую еловым и лиственничным лесом долину реки Айгулак.
Берега этого потока, заросшие высокой травой и утопающие в грязи, стали нам еще одним испытанием, но тем радостнее было выйти к широкой, спокойной, темной, как дождевая вода в бочке, Чуе.
– Осталось восемь бомов, ваше превосходительство, – скалился Гилев, – и мы на месте. Всего-то неделя пути.
Но у остальных купцов лежащий впереди путь вызывал наибольшее опасение.
– Половина – еще ниче, батюшка енерал, – тараторил Хабаров. – А другие – ну чисто дьяволовы зубья. Сколь там народу порасшибалось насмерть – не счесть. Тропиночка узенька. Коники идти не хочуть. Тянешь его, тянешь, да и под ноги не смотришь. Раз – и даже не кричит никто.
Действительность оказалась еще хуже рассказов. Им ведь прежде не доводилось перетаскивать через нависшую над рекой скалу двадцатипудовые пушки. И тридцатипудовые лафеты, даже в разобранном виде, – сущее наказание. Огромные тюки с товарами так раскачивали низкорослых коняшек, что их приходилось обвязывать арканами и придерживать, чтобы они не свалились в пропасть. Случалось, что животные выдыхались вперед людей и отказывались идти. Тогда весь караван останавливался на несколько минут, замирая в самых причудливых позах.
К вечеру все так уставали, что не было сил ставить палатки и разжигать костры. Падали кто где стоял и молча жевали твердые, как подошва, куски сушеного мяса, тупо глядя на шелестящую рядом реку. Драгоценные бронзовые орудия оказывались брошенными просто на землю, и никто не возражал.
Но не тяжесть, не неудобство и не опасность разбиться стали для меня настоящим чистилищем. Самым трудным, почти невыносимым, была совершеннейшая невозможность слезть с надменно посматривающей Принцессы и помочь рычащим от напряжения людям.
Я богохульствовал и стонал, ругался матом на Бога и всех его ангелов и святых. Но только про себя. Молча. Несколько раз за эту проклятую неделю думал: «Все! Плевать на их отсталые, идиотские, замшелые традиции и порядки!» Я, здоровый молодой мужик, должен смотреть, как такие же люди тащат через непокорные скалы пушку, без которой вполне бы обошлись! Смотреть и ничего не делать. Потому что никто не понял бы. Потому что я – генерал, а это недосягаемая высота практически для всех, за исключением пары человек в этой экспедиции. И еще потому, что это я стронул всю эту массу с места и отвечаю и перед государем, и перед Богом за них всех и за каждого в отдельности.
Но когда проклятые бомы кончились, когда мы вброд перешли Чую и проводники объявили перед ужином, что к завтрашнему полудню мы войдем в Кош-Агач, я опустился на колени и от чистого сердца, может быть первый раз за обе жизни, возблагодарил Господа, что Он позволил всем этим людям остаться в живых.
И Гера смолчал. А отец Павел тут же пристроился рядом. А потом и все остальные.
Глава 2
Испытание на крепость
Читая в далеком детстве, на исходе двадцатого века, книгу о приключениях моряка Робинзона с нехарактерной для англичанина фамилией Крузо, я пытался представить себе, что бы делал на его месте. И мнилось мне, что уж я-то, весь такой умный и образованный парнишка из века атома, точно устроился бы не хуже, а может, и лучше древнего незадачливого торговца. И только теперь, в другом теле и другой эпохе, глядя, как солдаты и казаки под управлением штабс-капитана Генерального штаба строят оборонительные редуты, осознал, что ничего бы у меня на месте бедного-бедного-бедного Робби не вышло.
Вот, кажется, что сложного – вбить в сухую, каменистую землю несколько кольев да сплести на их основе высокую, в рост человека, корзину? Делов-то! Но на самом деле вы неминуемо столкнетесь сразу с несколькими проблемами. И колья – скелет вашего будущего творения – начнут разъезжаться, не выдерживая упругой силы ивовых прутьев. И непокорные хвосты этих самых прутьев станут топорщиться да норовить вылезти в самых неожиданных местах. Тут-то вы и вспомните о проволоке, гвоздях или веревках. К хорошему быстро привыкаешь. Мы привыкли, что подобные пустяки – вещи, повсеместно доступные и обычные.
А вот наших строителей отсутствие массы вроде необходимых предметов ничуть не смущало. Не было цемента или хотя бы извести. Мои молодые геологи нашли несколько известняковых выходов, но все они оказались с той стороны Чуйских бомов и тащить сюда камни не было никакой возможности. Так что скрепить камни оказалось нечем. Не беда, офицеры русской армии еще не забыли, как возводить временные укрепления из плетенок, наполняемых щебенкой и песком. Еще живы в людской памяти редуты батареи Раевского близ Бородино и четвертого бастиона Севастополя.
Сколько раз вы видели рубленые избы. А сможете сами сваять нечто подобное? А без гвоздей, скоб, досок, стекла и рубероида для крыши? Когда есть только умелые руки, топор и не особо много доставляемых от самых отрогов далеких гор стволов лиственницы. О строительстве казарм рассказать или сами догадаетесь?
Место для крепости выбирали втроем. Я, Принтц и неожиданно пожелавший составить нам компанию доктор: присоединившийся к экспедиции чуть ли не в последний момент один из двух штатных лекарей Томского линейного батальона, Александр Александрович Барков.
Гилев с купцами был занят беглым ремонтом десятка плохоньких избушек с обширными и крепкими амбарами. Часть казаков уже на следующий день после приезда отправилась в разъезды по туземным улусам с моим приказом – всем зайсанам явиться в Кош-Агач. Вообще это была, так сказать, официальная версия. А неофициально будущие чуйские жители искали удобные места под устройство станиц для намечающегося в следующем году переселения. Чтобы и землица хоть мало-мальски плодородная была на огороды, и сенокосы не слишком далеко; лес на строительство и вода под боком. С этими разведчиками я и геологов отправил. Карта картой, а молодые глаза – острые. Может, еще что отыщут, лишним не будет.
Фадейка Хабаров махнул рукой в сторону Китая и буркнул на бегу, мол, верстах в трех-четырех холм есть – прямо на пути. Вот мы эту возвышенность втроем смотреть и отправились. Пристроившиеся сзади два десятка конвойных всадников я за компанию давно уже не считал. Привык к их постоянному присутствию.
Шишка. Небольшой бугор, на фоне относительно ровной степи выделяющийся только светлой проплешиной без травы на верхушке. Несколько торчащих камней саженях в ста к юго-востоку. Тоненький ручеек с юго-запада, впадающий в одно из многих русел расползшейся по равнине и сильно обмелевшей Чуи. Нужно обладать богатой фантазией, чтобы разглядеть здесь пригодное для обороны место.
– Достаточно сухо, но вода близко, – описал очевидное врач. – Болот не видно. Лихорадка солдатикам не грозит.
– Полезное свойство, – согласился капитан, единственный среди нас специалист по возведению укреплений. – Три земляных бастиона с плетеными редутами для стрелков. Ров и вал. Кавальер – бревенчатые здания с плоскими крышами. Одна наблюдательная вышка. Против серьезной осады, конечно, не выстоит, но аборигенов отпугнет. Видел я китайский пикет… Жалкое зрелище. У нас будет лучше.
– До зимы управимся? – не мог не поинтересоваться я.
– До зимы? Основные укрепления, ваше превосходительство, через пару недель готовы будут. До холодов бы деревянные строения успеть закончить. И продуктовые склады с цейхгаузом ведь придется вперед казарм строить…
– Быть может, Андрей Густавович, туземных инородцев в помощь согнать?
– Ни в коем случае, Герман Густавович. Ни в коем случае! Инородцам вообще следует воспрещать проход в крепость. Не дай бог выведают, нехристи, где пороховой запас храним – по недомыслию или из злобы огня сунут.
– Согласен с вами, господин штабс-капитан, – совершенно серьезно поддержал офицера доктор. – Народ туземный – дикой расы и на подлости горазд. Это, конечно, не их вина, что Господь вселил эти души в тела отсталого племени, но всякое может случиться.
– Это вы, Сан Саныч, шутите или действительно так полагаете? – удивился я.
– Полноте, Герман Густавович, – вскинул брови пораженный не меньше меня доктор. – Не скажете же вы, будто не знакомы с сочинением графа Жозефа Артюра де Гобино «L'expérience de l'inégalité des races humaines»?![1] Или вы не согласны, что желтая раса не обладает интеллектом, хотя бы сравнимым со способностями арийского народа? Что они отличны от нас, белых европейцев, хотя бы уже тем, что наполнены природной хитростью и коварством?
– Никогда не был силен в естественных науках, – вынужден был сдать назад я. И передернул плечами. Я-то сдуру считал расизм изобретением двадцатого века. А оказывается, уже теперь какой-то граф, судя по всему – французский, вовсю рассуждает о превосходстве белой расы. Больше того! Оказывается, труды этого ретрофашиста изучают даже во глубине сибирских руд. – Мы еще обязательно побеседуем с вами, господин лекарь, на эту тему. Сейчас же давайте вернемся к нашей крепости.
Барков обиженно поджал губы, но замолчал. А я и после присматривал за ним. Особенно когда известие о том, что в Кош-Агаче появился русский доктор, облетело кочевья и к палатке врача потянулись туземцы. Боялся, что, будучи идейным расистом, он откажется пользовать теленгитов и монголов. На счастье, этого не происходило. Клятва Гиппократа оказалась сильнее сочинений графа де Гобино.
Работа на месте будущей Чуйской твердыни закипела с раннего утра. Капитан с помощью нескольких десятков колышков, мотка бечевки и мерного аршина разметил будущие рвы и валы. Все свободные от других работ солдаты, раздевшись до пояса, тут же взялись за кирки и лопаты. Дюжина молодых поляков натащила целую гору тальниковых плетей и под руководством матерого Казнакова учились плести корзины. Артиллерист Саша Геберт руководил сборкой лафетов. Безсонов со своей полусотней забрал купеческих вьючных лошадок и отправился к едва видневшимся деревьям. И только мы с князем Костровым остались не у дел.
Это я несколько погрешил против истины. Дело у меня было, и весьма важное дело. Но чтобы получить возможность им заняться, нужно было как-то избавиться от вдохновленного своими невероятными открытиями натуралиста.
– …и потому барометр убедительно доказывает, ваше превосходительство, что долина сей реки находится не ниже чем в полутора верстах от уровня Балтийского моря, – вещал князь. – Сейчас я намерен изучать язык туземных народов, дабы иметь возможность задавать им вопросы…
– Отчего же вы не возьмете толмача у Гилева или Хабарова?
– Ах, Герман Густавович! Кабы был я уверен, что эти сведущие люди знают такие слова, как «облачный слой» или «снежный покров». Они же начнут упрощать, подыскивать замены. Говорить «облака» или «снег». И я могу лишиться важнейших для науки сведений.
– А что, есть разница? И почему вы думаете, что в языке инородцев есть нужные вам слова?
– Позвольте с вами не согласиться, господин губернатор. В сообщениях господина Валиханова упоминается, будто тюркские языки содержат до тридцати слов, относящихся только к понятию «лошадь». Это богатейший, удивительнейший язык, наверняка не уступающий и нашему родному…
– Я, конечно, далек от наук, Николай Алексеевич, только мнится мне, что теленгиты и прочие монголы говорят не на тюркском наречии.
– Ну как же, как же! Они же номады, сродни татарам или киргизам…
– Тем не менее я рекомендовал бы уточнить этот вопрос у знакомых с туземными обычаями и народами купцов. Уверен, что среди торговой части нашей экспедиции отыщется человек, знакомый и с татарскими, и с теленгитскими языками.
– Вы так считаете?
– И даже настаиваю.
Князь тут же поспешил откланяться и побежал в свою палатку – вооружаться толстым блокнотом. Я дождался, пока его картуз замелькал среди занятых распаковкой и сортировкой привезенных товаров приказчиков, и только после этого пошел искать Гилева. Нам с ним предстояло небольшое путешествие на северо-восток. К тому месту, что соответствовало отметке Ag в кружке на той памятной карте.
Еще в дороге мы с Васькой договорились, что разработкой месторождения займемся тотчас, как достигнем поселка. Несколько – не больше полудюжины – мужиков, специально отобранных в Бийске, должны были поселиться неподалеку и, не привлекая к себе внимания солдат из крепости, тихонько плавить драгоценный металл. Оставалось только найти собственно жилу. Ну и присмотреть удобное местечко под зимовье рудных пиратов.
Вы когда-нибудь видели серебряную руду? Вот и я нет. Так, чисто с точки зрения здравого смысла, это должен был быть камень с белыми блестящими металлическими прожилками, ну или крапинками. Конечно, я не ожидал, что жила – это сверкающий белизной слой на изломе скалы, торчащий из земли на самом видном месте. Алтай – довольно заселенное место, а за десятки тысяч лет через эти места прошло много всяких народов, от гуннов до ариев. И уж точно нашелся бы умник, споткнувшийся о мое месторождение и тут же кинувшийся выделывать всякие там колечки с сережками для своей ненаглядной.
Логично предположить, что руда должна находиться в каком-то неочевидном месте. Или выглядеть должна как-то… неправильно. Чтобы неспециалисту было трудно догадаться, что это вообще серебро.
По идее, следовало перестать изображать из себя невесть кого и позвать в помощь любого из троих моих сирот-геологов. Ну или хотя бы сходить в горный музей в Барнауле. Уж что-что, а серебро там обязано быть. Только лишний человек в предприятии нам с Василием Алексеевичем был не нужен. Не дай бог сболтнет лишнее – что его потом, убивать? А о музее я вспомнил, уже исцарапавшись и разодрав штанину о колючие кусты. Труд геолога, даже доморощенного, оказался гораздо тяжелее, чем мне это представлялось.
В конце концов сошлись с компаньоном на том, что нужно набрать разных камней, сильно отличающихся от обычного серого сланца, и предъявить их моим ребятишкам. Авось какой-нибудь да выберут. Правда, эта идея пришла, когда мы уже порядком вымотались, по скалам да кустам лазая. И что хуже всего, предполагала прочесывание участка заново. Решили выйти к временному бивуаку моих конвойных казаков, чтобы хоть немного отдохнуть и перекусить, а уж потом приняться за сбор камушков.
Кавалерия разместилась в удобном распадке с обильной травой вдоль небольшого веселого ручья. Пара конвойных с ружьями забралась на ближайшую сопку – присматривать за нашей экскурсией и окрестностями. А остальные, срезав дерн у сыпучей скалы в тенечке, развели костерок. К тому моменту как мы с Гилевым прибрели к лагерю, душистый, с травами, чайный напиток уже был готов.
Все-таки Васька – стальной человек. Мои ноги еще не перестали гудеть, а пятки огнем полыхать, как он был готов продолжать поиски. Пришлось под оценивающими взглядами казаков вставать и идти.
Нашли меньше десятка образцов, показавшихся нам перспективными. И это за два часа непрерывного карабканья по горячим камням. У меня уже в глазах стали мельтешить эти проклятые, испачканные лишайниками горы. Гилев тоже устал, но старался держаться бодрячком. А мне стыдно было позволить себе раскиснуть у него на глазах. Так что к конвою вышли, слегка пошатываясь, но изо всех сил демонстрируя как бы бодрость. И с высоко поднятыми подбородками.
Я считал, что мне есть чем гордиться. И Гера был со мной полностью согласен. Все-таки физические упражнения, которые я стал делать, едва-едва оклемавшись после ранения, сказались на общем состоянии организма. По словам бывшего хозяина моего тела, еще полгода назад для него было бы немыслимо предпринять такой напряженный поиск. Почти весь день на жаре, постоянно вверх-вниз по раскаленным камням. В общей сложности, особо притом не удаляясь от воображаемого пятна на карте, мы прошли никак не меньше двадцати верст.
Часовые увидели наше приближение издалека. Чай успел остыть, а лагерь был свернут. Наши с Гилевым лошади были заседланы и готовы к возвращению в поселок.
– Надо костер залить, – напившись и облизав потрескавшиеся губы, сказал я. – Не дай Господь сухая трава загорится.
– Эт мы мигом, вашство, – кинулся один из конвойных. – Эт мы разом…
Васька прятал добычу в седельные сумки и на мой короткий разговор с казаком внимания не обратил.
Кавалерист зачерпнул воду в котелок и выплеснул на уже подернутые сединой угли. Потом еще и еще. Сам не знаю зачем я подошел к слабо шипящему кострищу и поковырял выжженное место носком сапога. Почему-то мне было важно, чтобы хотя бы это простейшее дело было сделано хорошо.
И тут среди головешек что-то блеснуло. Заинтересовавшись, плюнув на боль в натруженной спине, я нагнулся и обгорелой веточкой ковырнул. А потом, отбросив палку-копалку, выхватил обжигающе горячую находку и скорей-скорей сунул руку в ледяной ручей.
Когда холодные струи вымыли остатки угольков и налипшую грязь, на ладони у меня остался корявый, похожий на замысловатый корень, слиток тяжелого металла. Я точно знал, что это не чистое серебро, что в этом – граммов на пятьдесят – куске большая часть – простой свинец. Но в том, что нужное место найдено, не оставалось никаких сомнений.
А в одном из наших образцов, которые мы все-таки показали малолетним рудознатцам, выявили нечто похожее на медь. Васька мельком взглянул на меня, но никак известие не прокомментировал. И я тоже промолчал. Нам с ним медь не нужна.
Через две недели после прибытия в долину Чуи мне стало не до геологических экскурсий. Во-первых, к Кош-Агачу стали наконец-таки съезжаться туземные зайсаны. А во-вторых, отец Павел заложил в поселении церковь.
Ну ладно – встретить очередного инородческого князька. Это важно, ибо я и явился в дебри горного Алтая власть империи устанавливать. Но вот зачем Павлуше лютеранин на церемонии закладки первого венца сруба будущего храма, так и не понял, пока дело не подошло к концу.
Парень в серой от пыли рясе аккуратно сложил дароносицу и кадило в походный алтарь, взамен священных атрибутов выставив простую деревянную шкатулку. Окинул своим небесным, ангельским, едрешкин корень, взором истово крестящихся православных и кивнул. Мол, можно, начинайте. Люди, словно только того и ждали, полезли в карманы. В порядке очереди, без суеты и толчеи, торговцы, казаки и те из солдат, кто не был католиком или иудеем, стали ссыпать в ящичек горсти монет. А Павел их за это благословлял.
Вот, кажется, что сложного – вбить в сухую, каменистую землю несколько кольев да сплести на их основе высокую, в рост человека, корзину? Делов-то! Но на самом деле вы неминуемо столкнетесь сразу с несколькими проблемами. И колья – скелет вашего будущего творения – начнут разъезжаться, не выдерживая упругой силы ивовых прутьев. И непокорные хвосты этих самых прутьев станут топорщиться да норовить вылезти в самых неожиданных местах. Тут-то вы и вспомните о проволоке, гвоздях или веревках. К хорошему быстро привыкаешь. Мы привыкли, что подобные пустяки – вещи, повсеместно доступные и обычные.
А вот наших строителей отсутствие массы вроде необходимых предметов ничуть не смущало. Не было цемента или хотя бы извести. Мои молодые геологи нашли несколько известняковых выходов, но все они оказались с той стороны Чуйских бомов и тащить сюда камни не было никакой возможности. Так что скрепить камни оказалось нечем. Не беда, офицеры русской армии еще не забыли, как возводить временные укрепления из плетенок, наполняемых щебенкой и песком. Еще живы в людской памяти редуты батареи Раевского близ Бородино и четвертого бастиона Севастополя.
Сколько раз вы видели рубленые избы. А сможете сами сваять нечто подобное? А без гвоздей, скоб, досок, стекла и рубероида для крыши? Когда есть только умелые руки, топор и не особо много доставляемых от самых отрогов далеких гор стволов лиственницы. О строительстве казарм рассказать или сами догадаетесь?
Место для крепости выбирали втроем. Я, Принтц и неожиданно пожелавший составить нам компанию доктор: присоединившийся к экспедиции чуть ли не в последний момент один из двух штатных лекарей Томского линейного батальона, Александр Александрович Барков.
Гилев с купцами был занят беглым ремонтом десятка плохоньких избушек с обширными и крепкими амбарами. Часть казаков уже на следующий день после приезда отправилась в разъезды по туземным улусам с моим приказом – всем зайсанам явиться в Кош-Агач. Вообще это была, так сказать, официальная версия. А неофициально будущие чуйские жители искали удобные места под устройство станиц для намечающегося в следующем году переселения. Чтобы и землица хоть мало-мальски плодородная была на огороды, и сенокосы не слишком далеко; лес на строительство и вода под боком. С этими разведчиками я и геологов отправил. Карта картой, а молодые глаза – острые. Может, еще что отыщут, лишним не будет.
Фадейка Хабаров махнул рукой в сторону Китая и буркнул на бегу, мол, верстах в трех-четырех холм есть – прямо на пути. Вот мы эту возвышенность втроем смотреть и отправились. Пристроившиеся сзади два десятка конвойных всадников я за компанию давно уже не считал. Привык к их постоянному присутствию.
Шишка. Небольшой бугор, на фоне относительно ровной степи выделяющийся только светлой проплешиной без травы на верхушке. Несколько торчащих камней саженях в ста к юго-востоку. Тоненький ручеек с юго-запада, впадающий в одно из многих русел расползшейся по равнине и сильно обмелевшей Чуи. Нужно обладать богатой фантазией, чтобы разглядеть здесь пригодное для обороны место.
– Достаточно сухо, но вода близко, – описал очевидное врач. – Болот не видно. Лихорадка солдатикам не грозит.
– Полезное свойство, – согласился капитан, единственный среди нас специалист по возведению укреплений. – Три земляных бастиона с плетеными редутами для стрелков. Ров и вал. Кавальер – бревенчатые здания с плоскими крышами. Одна наблюдательная вышка. Против серьезной осады, конечно, не выстоит, но аборигенов отпугнет. Видел я китайский пикет… Жалкое зрелище. У нас будет лучше.
– До зимы управимся? – не мог не поинтересоваться я.
– До зимы? Основные укрепления, ваше превосходительство, через пару недель готовы будут. До холодов бы деревянные строения успеть закончить. И продуктовые склады с цейхгаузом ведь придется вперед казарм строить…
– Быть может, Андрей Густавович, туземных инородцев в помощь согнать?
– Ни в коем случае, Герман Густавович. Ни в коем случае! Инородцам вообще следует воспрещать проход в крепость. Не дай бог выведают, нехристи, где пороховой запас храним – по недомыслию или из злобы огня сунут.
– Согласен с вами, господин штабс-капитан, – совершенно серьезно поддержал офицера доктор. – Народ туземный – дикой расы и на подлости горазд. Это, конечно, не их вина, что Господь вселил эти души в тела отсталого племени, но всякое может случиться.
– Это вы, Сан Саныч, шутите или действительно так полагаете? – удивился я.
– Полноте, Герман Густавович, – вскинул брови пораженный не меньше меня доктор. – Не скажете же вы, будто не знакомы с сочинением графа Жозефа Артюра де Гобино «L'expérience de l'inégalité des races humaines»?![1] Или вы не согласны, что желтая раса не обладает интеллектом, хотя бы сравнимым со способностями арийского народа? Что они отличны от нас, белых европейцев, хотя бы уже тем, что наполнены природной хитростью и коварством?
– Никогда не был силен в естественных науках, – вынужден был сдать назад я. И передернул плечами. Я-то сдуру считал расизм изобретением двадцатого века. А оказывается, уже теперь какой-то граф, судя по всему – французский, вовсю рассуждает о превосходстве белой расы. Больше того! Оказывается, труды этого ретрофашиста изучают даже во глубине сибирских руд. – Мы еще обязательно побеседуем с вами, господин лекарь, на эту тему. Сейчас же давайте вернемся к нашей крепости.
Барков обиженно поджал губы, но замолчал. А я и после присматривал за ним. Особенно когда известие о том, что в Кош-Агаче появился русский доктор, облетело кочевья и к палатке врача потянулись туземцы. Боялся, что, будучи идейным расистом, он откажется пользовать теленгитов и монголов. На счастье, этого не происходило. Клятва Гиппократа оказалась сильнее сочинений графа де Гобино.
Работа на месте будущей Чуйской твердыни закипела с раннего утра. Капитан с помощью нескольких десятков колышков, мотка бечевки и мерного аршина разметил будущие рвы и валы. Все свободные от других работ солдаты, раздевшись до пояса, тут же взялись за кирки и лопаты. Дюжина молодых поляков натащила целую гору тальниковых плетей и под руководством матерого Казнакова учились плести корзины. Артиллерист Саша Геберт руководил сборкой лафетов. Безсонов со своей полусотней забрал купеческих вьючных лошадок и отправился к едва видневшимся деревьям. И только мы с князем Костровым остались не у дел.
Это я несколько погрешил против истины. Дело у меня было, и весьма важное дело. Но чтобы получить возможность им заняться, нужно было как-то избавиться от вдохновленного своими невероятными открытиями натуралиста.
– …и потому барометр убедительно доказывает, ваше превосходительство, что долина сей реки находится не ниже чем в полутора верстах от уровня Балтийского моря, – вещал князь. – Сейчас я намерен изучать язык туземных народов, дабы иметь возможность задавать им вопросы…
– Отчего же вы не возьмете толмача у Гилева или Хабарова?
– Ах, Герман Густавович! Кабы был я уверен, что эти сведущие люди знают такие слова, как «облачный слой» или «снежный покров». Они же начнут упрощать, подыскивать замены. Говорить «облака» или «снег». И я могу лишиться важнейших для науки сведений.
– А что, есть разница? И почему вы думаете, что в языке инородцев есть нужные вам слова?
– Позвольте с вами не согласиться, господин губернатор. В сообщениях господина Валиханова упоминается, будто тюркские языки содержат до тридцати слов, относящихся только к понятию «лошадь». Это богатейший, удивительнейший язык, наверняка не уступающий и нашему родному…
– Я, конечно, далек от наук, Николай Алексеевич, только мнится мне, что теленгиты и прочие монголы говорят не на тюркском наречии.
– Ну как же, как же! Они же номады, сродни татарам или киргизам…
– Тем не менее я рекомендовал бы уточнить этот вопрос у знакомых с туземными обычаями и народами купцов. Уверен, что среди торговой части нашей экспедиции отыщется человек, знакомый и с татарскими, и с теленгитскими языками.
– Вы так считаете?
– И даже настаиваю.
Князь тут же поспешил откланяться и побежал в свою палатку – вооружаться толстым блокнотом. Я дождался, пока его картуз замелькал среди занятых распаковкой и сортировкой привезенных товаров приказчиков, и только после этого пошел искать Гилева. Нам с ним предстояло небольшое путешествие на северо-восток. К тому месту, что соответствовало отметке Ag в кружке на той памятной карте.
Еще в дороге мы с Васькой договорились, что разработкой месторождения займемся тотчас, как достигнем поселка. Несколько – не больше полудюжины – мужиков, специально отобранных в Бийске, должны были поселиться неподалеку и, не привлекая к себе внимания солдат из крепости, тихонько плавить драгоценный металл. Оставалось только найти собственно жилу. Ну и присмотреть удобное местечко под зимовье рудных пиратов.
Вы когда-нибудь видели серебряную руду? Вот и я нет. Так, чисто с точки зрения здравого смысла, это должен был быть камень с белыми блестящими металлическими прожилками, ну или крапинками. Конечно, я не ожидал, что жила – это сверкающий белизной слой на изломе скалы, торчащий из земли на самом видном месте. Алтай – довольно заселенное место, а за десятки тысяч лет через эти места прошло много всяких народов, от гуннов до ариев. И уж точно нашелся бы умник, споткнувшийся о мое месторождение и тут же кинувшийся выделывать всякие там колечки с сережками для своей ненаглядной.
Логично предположить, что руда должна находиться в каком-то неочевидном месте. Или выглядеть должна как-то… неправильно. Чтобы неспециалисту было трудно догадаться, что это вообще серебро.
По идее, следовало перестать изображать из себя невесть кого и позвать в помощь любого из троих моих сирот-геологов. Ну или хотя бы сходить в горный музей в Барнауле. Уж что-что, а серебро там обязано быть. Только лишний человек в предприятии нам с Василием Алексеевичем был не нужен. Не дай бог сболтнет лишнее – что его потом, убивать? А о музее я вспомнил, уже исцарапавшись и разодрав штанину о колючие кусты. Труд геолога, даже доморощенного, оказался гораздо тяжелее, чем мне это представлялось.
В конце концов сошлись с компаньоном на том, что нужно набрать разных камней, сильно отличающихся от обычного серого сланца, и предъявить их моим ребятишкам. Авось какой-нибудь да выберут. Правда, эта идея пришла, когда мы уже порядком вымотались, по скалам да кустам лазая. И что хуже всего, предполагала прочесывание участка заново. Решили выйти к временному бивуаку моих конвойных казаков, чтобы хоть немного отдохнуть и перекусить, а уж потом приняться за сбор камушков.
Кавалерия разместилась в удобном распадке с обильной травой вдоль небольшого веселого ручья. Пара конвойных с ружьями забралась на ближайшую сопку – присматривать за нашей экскурсией и окрестностями. А остальные, срезав дерн у сыпучей скалы в тенечке, развели костерок. К тому моменту как мы с Гилевым прибрели к лагерю, душистый, с травами, чайный напиток уже был готов.
Все-таки Васька – стальной человек. Мои ноги еще не перестали гудеть, а пятки огнем полыхать, как он был готов продолжать поиски. Пришлось под оценивающими взглядами казаков вставать и идти.
Нашли меньше десятка образцов, показавшихся нам перспективными. И это за два часа непрерывного карабканья по горячим камням. У меня уже в глазах стали мельтешить эти проклятые, испачканные лишайниками горы. Гилев тоже устал, но старался держаться бодрячком. А мне стыдно было позволить себе раскиснуть у него на глазах. Так что к конвою вышли, слегка пошатываясь, но изо всех сил демонстрируя как бы бодрость. И с высоко поднятыми подбородками.
Я считал, что мне есть чем гордиться. И Гера был со мной полностью согласен. Все-таки физические упражнения, которые я стал делать, едва-едва оклемавшись после ранения, сказались на общем состоянии организма. По словам бывшего хозяина моего тела, еще полгода назад для него было бы немыслимо предпринять такой напряженный поиск. Почти весь день на жаре, постоянно вверх-вниз по раскаленным камням. В общей сложности, особо притом не удаляясь от воображаемого пятна на карте, мы прошли никак не меньше двадцати верст.
Часовые увидели наше приближение издалека. Чай успел остыть, а лагерь был свернут. Наши с Гилевым лошади были заседланы и готовы к возвращению в поселок.
– Надо костер залить, – напившись и облизав потрескавшиеся губы, сказал я. – Не дай Господь сухая трава загорится.
– Эт мы мигом, вашство, – кинулся один из конвойных. – Эт мы разом…
Васька прятал добычу в седельные сумки и на мой короткий разговор с казаком внимания не обратил.
Кавалерист зачерпнул воду в котелок и выплеснул на уже подернутые сединой угли. Потом еще и еще. Сам не знаю зачем я подошел к слабо шипящему кострищу и поковырял выжженное место носком сапога. Почему-то мне было важно, чтобы хотя бы это простейшее дело было сделано хорошо.
И тут среди головешек что-то блеснуло. Заинтересовавшись, плюнув на боль в натруженной спине, я нагнулся и обгорелой веточкой ковырнул. А потом, отбросив палку-копалку, выхватил обжигающе горячую находку и скорей-скорей сунул руку в ледяной ручей.
Когда холодные струи вымыли остатки угольков и налипшую грязь, на ладони у меня остался корявый, похожий на замысловатый корень, слиток тяжелого металла. Я точно знал, что это не чистое серебро, что в этом – граммов на пятьдесят – куске большая часть – простой свинец. Но в том, что нужное место найдено, не оставалось никаких сомнений.
А в одном из наших образцов, которые мы все-таки показали малолетним рудознатцам, выявили нечто похожее на медь. Васька мельком взглянул на меня, но никак известие не прокомментировал. И я тоже промолчал. Нам с ним медь не нужна.
Через две недели после прибытия в долину Чуи мне стало не до геологических экскурсий. Во-первых, к Кош-Агачу стали наконец-таки съезжаться туземные зайсаны. А во-вторых, отец Павел заложил в поселении церковь.
Ну ладно – встретить очередного инородческого князька. Это важно, ибо я и явился в дебри горного Алтая власть империи устанавливать. Но вот зачем Павлуше лютеранин на церемонии закладки первого венца сруба будущего храма, так и не понял, пока дело не подошло к концу.
Парень в серой от пыли рясе аккуратно сложил дароносицу и кадило в походный алтарь, взамен священных атрибутов выставив простую деревянную шкатулку. Окинул своим небесным, ангельским, едрешкин корень, взором истово крестящихся православных и кивнул. Мол, можно, начинайте. Люди, словно только того и ждали, полезли в карманы. В порядке очереди, без суеты и толчеи, торговцы, казаки и те из солдат, кто не был католиком или иудеем, стали ссыпать в ящичек горсти монет. А Павел их за это благословлял.