Страница:
Испуганный ребенок тянулся к кормилице и отбивался, как мог.
Но, несмотря на его сопротивление, баронесса привязала его на спину пажа.
– Возьми эти бумаги, Филипп, – сказала она, подавая ему запечатанный пакет, – адрес выставлен на письме. Скажи баронессе Гейерсберг…
В эту минуту дверь дрогнула под ударом топора, и замок почти вылетел вон.
Филипп только что схватился за веревку, как дверь окончательно рухнула от второго удара топора.
При виде барона, ворвавшегося в комнату с мечом в руке, Марта так перепугалась, что вскочила на балкон, схватилась за веревку и спустилась в след за Филиппом.
Чтобы выиграть для их спуска время, Эдвига загородила мужу дорогу. Почти умирающая, она с такой силой уцепилась за него, что он не сразу мог вырваться от нее. Ослепленный яростью, он бешено ударил ее по голове железной перчаткой так, что она упала навзничь с окровавленным лицом.
Освободившись от нее, барон бросился к окну.
– Стреляйте же, стреляйте! – крикнул он своим людям, которые были вооружены пищалями.
Они повиновались.
Раздалось несколько выстрелов, потом, почти одновременно послышалось падение в воду двух тяжелых тел.
– Ага! Попались! – вскричал барон.
И не обращая внимания на жену, которая лежала на полу полумертвая, он бросился к двери коридора.
Между тем, неподалеку от того перекрестка, где Филипп, паж баронессы, простоял так долго настороже, на опушке леса, сидели в засаде человек двенадцать вооруженных. По платью они были ландскнехты, наемные разбойники, которые в то время обыкновенно продавали свои услуги владетельным особам и даже простым дворянам, достаточно богатым, чтобы нанять их.
По-видимому, люди, о которых мы говорим, уже давно оставались без дела, потому что их костюмы были не блистательны. Большинство отличалось суровыми физиономиями, длинными бородами, грубым и диким выражением лица.
– Черт возьми, капитан! – промолвил один из ландскнехтов, великан, растянувшийся во всю длину на траве. – Маленький паж не возвращается. Сдается мне, что и кавалер, которого мы поджидаем, пожалуй, минует наших рук.
– Будем надеяться, – возразил другой разбойник, Зарнен, который из простых ротных сержантов произвел сам себя в лейтенанты, как Кернер произвел себя в капитаны. – Со стороны этого кавалера было бы очень нехорошо заставить нас прождать почти четыре часа и отнять у нас небольшую награду, которую нам обещали за убийство его.
– Ведь бывают же, подумаешь, – промолвил другой, – такие бессовестные люди!
– Молчите, – сказал капитан, подумав. – Посмотрим, кто из вас всех меньше?
Ландскнехты переглянулись с удивлением.
– Кто из нас всех меньше? – проворчал Зарнен.
– Ну да, треклятая скотина! – продолжал капитан тем приветливым тоном, которым отличалось тогдашнее воинство.
– Конечно всех меньше Крамер! – крикнули два или три голоса.
– Черт возьми, а ведь правда, – сказал Кернер. – Эй, Крамер!
На этот приветливый зов к капитану подошел молодой человек очень маленького роста, но его широкие плечи обличали в нем необыкновенную силу.
– Сними с себя кирасу и шлем, – сказал ему капитан.
– Зачем?
– Слушайся и молчи.
– Порцгейм, ты дашь Крамеру плащ, что вчера отнял у нюренбергского купца; под ним, Крамер, твой буйволовый казакин будет не заметен. Теперь стань туда, где стоял паж, и стой по возможности в тени. Сядь там! Понимаешь? Если кавалер, которого мы ждем, наконец явится, он примет тебя за высланного к нему проводника и спросит тебя: «Где путь верному рыцарю?». Повтори за мной.
– Где путь верному рыцарю, – повторил разбойник.
– Так. А ты отвечай ему: «Я готов вести его, куда зовет его судьба». Отвечая таким образом кавалеру, подойди к нему поближе, будто хочешь говорить с ним, схвати лошадь под уздцы и свистни. Тогда мы бросимся на него.
– Гм, гм, – промычал Крамер.
– Ну, чего?
– А если он убьет меня прежде, чем вы успеете подойти?
– Разве ты боишься?..
– Нет, я только не доверяю товарищам.
– Осел! Неужели ты не понимаешь, что если мы дадим ему время убить тебя, то ведь он успеет и улизнуть? Неужели ты думаешь, что мы захотим потерять деньги, обещанные за его жизнь?
– Правда, – сказал Крамер, успокоенный этим доводом.
Он взял у товарища плащ и пошел на место, назначенное ему капитаном, который опять растянулся на траве у опушки леса.
– Теперь, ребята, – сказал он, – постарайтесь не шуметь; первый, кто заговорит без нужды, познакомится с наконечником моей шпаги.
Через несколько минут послышался быстрый галоп лошади.
– Это должно быть паж, – проворчал Кернер. – Слушайте, ребята!
Вскоре всадник выехал на поляну, где расходились четыре дороги. Он ехал на превосходной лошади, которая казалась очень усталой и была покрыта грязью.
На нем был кожаный казакин и кольчуга. У седла висел шлем и длинный меч – оружие, которым не следовало пренебрегать в то время, когда путешественники всегда могли наткнуться на неприятную встречу. Голова и лицо его были до половины закрыты суконным капюшоном или колпаком.
Хотя этому человеку было за сорок лет, но с первого взгляда ему едва можно было дать тридцать; он был строен, хотя не высок ростом, движения его отличались быстротой и ловкостью, лицо было живо гордо, умно и смело.
Черты его были изящны, и только слишком большой нос несколько нарушал правильность его лица. Вообще это был статный рыцарь, с воинственным видом и смелым, гордым взглядом.
Увидав мнимого крестьянина, он прямо подъехал к нему.
– Где путь верному рыцарю? – спросил он Крамера голосом, в котором слышалась привычка повелевать.
Отвечая рыцарю по условию, Крамер схватил в то же время узду его лошади и свистнул.
– О, о! – произнес незнакомец, приподнимаясь на стремена. – Уж не ловушка ли это?
В ту же минуту он увидал ландскнехтов, выступавших из леса.
С удивительной ловкостью, которая показывала в нем искусного наездника, он повернул лошадь, схватил Крамера и так вывернул руку, что разбойник, уже ошеломленный крутым поворотом лошади, выпустил узду и упал.
Вместо того, чтобы пытаться ускакать, рыцарь поспешил выхватить меч и надеть шлем. Он не успел затянуть ремни, как ландскнехты напали на него.
Первый, подошедший к незнакомцу, получил удар мечом, разрубивший ему шлем и голову. Другой, вооруженный копьем, старался выбить его из седла; рыцарь снова обернул лошадь, и пока промахнувшийся разбойник старался сохранить равновесие, удар меча, направленный в отверстие лат, повалил его мертвым возле товарища.
В эту минуту все разбойники бросились на незнакомца. Один из них поднял копье убитого и ударил концом его в шишак шлема рыцаря. Последний не успел застегнуть ремень шлема, который от этого удара слетел у него с головы.
Капитан Кернер взмахнул своим огромным мечом и занес его над обнаженной головой своего противника. Но вдруг он вскрикнул от удивления и остановился.
– Стой, ребята, назад! – крикнул он, не спуская глаз с всадника. – Не трогайте этого рыцаря – иначе смерть!
– Как так! – вскричали ландскнехты с весьма понятным удивлением.
– Все назад! – повторил капитан громовым голосом, описывая своим длинным мечом круг и заставляя таким образом ошеломленных разбойников поспешно отступить.
Рыцарь воспользовался этой минутой, чтобы закутаться в капюшон. Когда Кернер, подходя к нему, хотел склонить перед ним колено, он сказал ему шепотом.
– Молчи, не называй меня по имени, не то – берегись. Теперь я для всех просто рыцарь Герард фон Брук. Но я где-то тебя видел?
– При осаде Виченцы. Я полонил тогда капитана неприятельских стрелков.
– Да помню. Тогда ты был храбрый солдат. Как же ты дошел до разбойничества?
– Лейтенант моей роты отбил у меня любовницу… Я их обоих убил… Пришлось бежать. Я собрал нескольких буянов, которые, как и я, не умеют жить в мирное время…
– Понимаю. Как тебя звать?
– Кернер… Отто Кернер.
– Ты меня поджидал со своими ребятами?
– Я подстерегал рыцаря, который должен был сказать крестьянскому мальчику, поджидавшему его тут в кустах: где путь…
– Так и есть, – прервал всадник. – Кто вас сюда поставил?
Кернер колебался отвечать… Рыцарь нахмурил брови и повелительно взглянул на ландскнехта.
– Послушай, – сказал он ему, – я беру тебя к себе на службу. Обещаю тебе прощение и в награду 50 червонцев тебе и твоим людям.
– Может ли быть!..
– Но, прежде всего, я хочу знать правду. Говори.
– Нас поставил сюда барон фон Риттмарк. Незнакомец как будто призадумался.
– Очевидно, барон все знает, – проговорил он про себя. – Что же сталось с его несчастной женой?.. Во чтобы то ни стало, надо ее вырвать из рук этого человека. Дай Бог, чтобы я поспел во время! Кернер!
– Что прикажете?
– Дай шлем!
Капитан, уже державший его в руках, поспешил подать его рыцарю.
– Я еду в замок Риттмарк, – сказал он. – Ты и твои ребята должны идти туда за мной, и как можно скорее… Хитростью или силой – вы должны войти в замок. Вот им, чтобы они торопились.
И он бросил ему кошелек, вид и тяжесть которого очень порадовали капитана.
– Не лучше ли вам подождать нас? – сказал Кернер.
– Каждая минута проволочки может погубить жизнь, которая мне дороже собственной, – отвечал рыцарь. – Только, ради Бога, скорее, скорее!
Сказав это, он пришпорил лошадь и ускакал. Едва он скрылся, как разбойники бросились к своему начальнику и стали его расспрашивать.
– Ребята, – сказал он, – нам некогда терять время на объяснения. Вот что я вам скажу: нам обещали 20 червонцев, если мы убьем этого рыцаря. А в кошельке, который он мне дал, по крайней мере, вдвое больше. Кроме того, он обещает нам еще 50 червонцев.
Взрыв удивления и радости прервал оратора.
– Но, – продолжал капитан, – чтобы благородный рыцарь сдержал свое обещание, надо, чтобы он остался жив; а если мы не поспеем в замок Риттмарк во время, чтобы выручить его – прощай наши 50 червонцев.
Эта речь произвела волшебное действие. Ландскнехты поспешно оправили свою одежду; потом, несмотря на тяжесть своего вооружения, пустились бегом, не заботясь о раненых, оставленных позади.
Тем временем Герард Брук (как он себя назвал) погонял шпорами и голосом своего коня, утомленного долгим путем.
Подъезжая к замку Риттмарку, он услыхал два или три выстрела. Он пришпорил лошадь, проскакал наружный двор и въехал на подъемный мост.
Привратник вышел из своей конурки и пошел ему навстречу.
– Мне надо немедля переговорить с бароном, – сказал рыцарь решительным тоном.
Привратник смотрел на него с недоумением и удивлением; Герард стал искать кошелек, но вспомнил, что отдал его капитану ландскнехтов, быстро сдернул перчатку и снял с кольца широкий, массивный золотой перстень.
– Вот, – сказал он дворнику, – побереги этот перстень; когда я возьму его у тебя, ты получишь от меня полную шапку червонцев.
– Господин, – бормотал тот, изумленный такой щедростью.
– Только с тем, – продолжал рыцарь, – что ты тотчас проведешь меня в комнату твоей госпожи.
Привратник замялся.
– Господин, там сам барон, и я боюсь… я очень боюсь…
– Чего? Да говори же, говори!
– Боюсь, не случилось ли с бедной барыней несчастья, – прошептал он.
– А где ее комната?
– Ступайте с этими людьми, куда они бегут, только не говорите, что я…
Герард кинулся во внутренний двор и взбежал по лестнице за толпившимися, испуганными слугами.
Когда он подходил к двери комнаты, барон поспешно выходил из нее. Он бежал смотреть, найдется ли во рву ребенок, которого спасли от его мщения. Мужчины встретились и сильно толкнули друг друга. Оба покачнулись, но более сильный Герард устоял и тотчас бросился в комнату.
С первого взгляда он увидел Эдвигу, лежавшую на полу и окровавленную.
Он упал на колени возле нее и сжал ее в своих объятиях.
– Эдвига! Эдвига! – вскричал он. – О, проклятье! Я пришел слишком поздно, он убил ее!
Оживленная звуком этого милого, дорогого голоса, несчастная баронесса открыла глаза. Луч радости блеснул на минуту на ее бледном лице, уже подернутом сумраком смерти.
– Герард, – заговорила она, – мой Герард… наша дочь…
Выражение ужаса и отчаяния исказило черты баронессы.
– Барон хочет убить ее, – продолжала она раздирающим голосом. – Спаси ее, Герард! Спаси, спаси наше дитя! О берегись, берегись, – прибавила она вдруг.
При крике, при взгляде Эдвиги, рыцарь быстро повернулся. За ним стоял барон и уже замахнулся на него мечом.
С быстротой мысли Герард кинулся на своего врага. Сшибка была так сильна, что оба вместе упали, но Герард вскочил в одно мгновение.
Приставив конец меча к горлу барона, на котором тоже была надета кольчуга, он закричал громовым голосом слугам, бежавшим на помощь барону:
– Назад! Шелохнитесь только – я убью вашего барина.
Они на минуту замешкались.
Вдруг во внутреннем дворе замка послышалось несколько выстрелов; потом раздалось звяканье мечей и копий, ударявших по кирасам и шлемам.
– На помощь, сюда! – кричали женщины на лестнице.
Часть людей, находившихся в комнате баронессы, бросились в ту сторону. Пользуясь минутной рассеянностью рыцаря, барон рванулся и чуть не повалил Герарда. В ту же минуту на него напали семь или восемь слуг, еще оставшиеся в комнате.
Несмотря на свою храбрость и на замечательное искусство владеть своим длинным мечом, Герард, вероятно, не одолел бы своих многочисленных врагов и не устоял бы против ударов барона, если бы к нему вдруг не подоспело значительное подкрепление.
Ландскнехты ворвались в комнату.
Хорошо вооруженные и привычные к схваткам, они скоро сладили со слугами, удивленными этим неожиданным нападением и не знавшими ни числа, ни замыслов своих врагов.
Сопротивлялись еще только барон и один из его наемников; но последний под тяжелым мечом Кернера скоро свалился, как бык от удара мясника.
Риттмарку предстояла та же участь, но Герард удержал руку капитана.
– С бароном я расправлюсь сам, – сказал рыцарь, снова упав на колени перед холодеющим трупом Эдвиги.
– Подлец и трус, хищник чести, – вскричал барон с бешенством. – Ты не смеешь показать своего лица… Ты нападаешь в шлеме и с опущенным забралом на человека с обнаженной головой!
– Подожди! – прервал рыцарь, быстро снимая шлем и отбрасывая его далеко от себя. – Теперь мы равно вооружены!
Увидав лицо своего противника, барон отступил назад с удивлением. Опустив руку, которой он было замахнулся чтобы нанести удар, он посмотрел на рыцаря с нерешительностью человека, который не верит собственным глазам.
– Защищайся! Защищайся же! – крикнул ему рыцарь. – Для тебя я не более, как Герард Брук, которого ты хотел зарезать, и который отдал бы жизнь свою, чтобы спасти эту несчастную, гнусно убитую тобой женщину.
– Так ступай же за ней! – отвечал барон, ударив рыцаря мечом, но тот не оставил удара без ответа.
Исход схватки недолго оставался в сомнении.
Сильный, проворный, необыкновенно ловкий Герард не давал врагу опомниться. Вскоре кровь барона окрасила его кольчугу. Наконец Герард поразил его мечом в правую ключицу, и он упал замертво возле бедной Эдвиги.
По-видимому, слуги были не особенно преданы барону, потому что никто из них не попытался помочь ему. Только один старик из наемников подошел к Риттмарку, чтобы посмотреть, жив ли он еще, и оказать ему помощь.
С первого же взгляда он понял, что все кончено.
– Надо послать за священником, – сказал он.
К несчастью, в замке священника не было, потому что ни один не мог никогда ужиться с бароном. Послали нарочного в Вейнсберг, ближайший от замка город.
Пока старый воин напрасно старался унять кровь, текшую из раны его господина, Герард стоял на коленях перед безжизненным трупом баронессы. Он взял окоченевшую руку бедной Эдвиги и прижал ее к губам с глубокой тоской. Крупные слезы катились по его мужественному лицу.
Через несколько минут он медленно поднялся и пошел к двери.
– Ступайте за мной, – обратился он к ландскнехтам.
Они молча повиновались.
Он вышел с ними из замка, жители которого поспешили поднять подъемный мост, чтобы предотвратить возвращение страшных посетителей.
Подойдя к наружным воротам, рыцарь подозвал капитана ландскнехтов.
– Как тебя зовут? – спросил он его.
– Кернером.
– Да, помню, ты мне говорил!.. Ну, Кернер, будь через неделю в Аугсбурге. Приходи к Исааку Рейбену. Он тебе выдаст обещанные 50 червонцев. Уведи своих людей как можно дальше отсюда. Понимаешь?.. Я не хочу, чтобы они слишком болтали!
– Гм, – проворчал Кернер, покачивая головой. – Позвольте мне проводить вас до города, – сказал капитан. – Темно, хоть глаза выколи, а дороги опасны для одиноких путников.
– Со мной кинжал и меч, – гордо отвечал незнакомец. – Помни, что я тебе сказал, и прощай!
Через несколько секунд он исчез во мраке.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Но, несмотря на его сопротивление, баронесса привязала его на спину пажа.
– Возьми эти бумаги, Филипп, – сказала она, подавая ему запечатанный пакет, – адрес выставлен на письме. Скажи баронессе Гейерсберг…
В эту минуту дверь дрогнула под ударом топора, и замок почти вылетел вон.
Филипп только что схватился за веревку, как дверь окончательно рухнула от второго удара топора.
При виде барона, ворвавшегося в комнату с мечом в руке, Марта так перепугалась, что вскочила на балкон, схватилась за веревку и спустилась в след за Филиппом.
Чтобы выиграть для их спуска время, Эдвига загородила мужу дорогу. Почти умирающая, она с такой силой уцепилась за него, что он не сразу мог вырваться от нее. Ослепленный яростью, он бешено ударил ее по голове железной перчаткой так, что она упала навзничь с окровавленным лицом.
Освободившись от нее, барон бросился к окну.
– Стреляйте же, стреляйте! – крикнул он своим людям, которые были вооружены пищалями.
Они повиновались.
Раздалось несколько выстрелов, потом, почти одновременно послышалось падение в воду двух тяжелых тел.
– Ага! Попались! – вскричал барон.
И не обращая внимания на жену, которая лежала на полу полумертвая, он бросился к двери коридора.
Между тем, неподалеку от того перекрестка, где Филипп, паж баронессы, простоял так долго настороже, на опушке леса, сидели в засаде человек двенадцать вооруженных. По платью они были ландскнехты, наемные разбойники, которые в то время обыкновенно продавали свои услуги владетельным особам и даже простым дворянам, достаточно богатым, чтобы нанять их.
По-видимому, люди, о которых мы говорим, уже давно оставались без дела, потому что их костюмы были не блистательны. Большинство отличалось суровыми физиономиями, длинными бородами, грубым и диким выражением лица.
– Черт возьми, капитан! – промолвил один из ландскнехтов, великан, растянувшийся во всю длину на траве. – Маленький паж не возвращается. Сдается мне, что и кавалер, которого мы поджидаем, пожалуй, минует наших рук.
– Будем надеяться, – возразил другой разбойник, Зарнен, который из простых ротных сержантов произвел сам себя в лейтенанты, как Кернер произвел себя в капитаны. – Со стороны этого кавалера было бы очень нехорошо заставить нас прождать почти четыре часа и отнять у нас небольшую награду, которую нам обещали за убийство его.
– Ведь бывают же, подумаешь, – промолвил другой, – такие бессовестные люди!
– Молчите, – сказал капитан, подумав. – Посмотрим, кто из вас всех меньше?
Ландскнехты переглянулись с удивлением.
– Кто из нас всех меньше? – проворчал Зарнен.
– Ну да, треклятая скотина! – продолжал капитан тем приветливым тоном, которым отличалось тогдашнее воинство.
– Конечно всех меньше Крамер! – крикнули два или три голоса.
– Черт возьми, а ведь правда, – сказал Кернер. – Эй, Крамер!
На этот приветливый зов к капитану подошел молодой человек очень маленького роста, но его широкие плечи обличали в нем необыкновенную силу.
– Сними с себя кирасу и шлем, – сказал ему капитан.
– Зачем?
– Слушайся и молчи.
– Порцгейм, ты дашь Крамеру плащ, что вчера отнял у нюренбергского купца; под ним, Крамер, твой буйволовый казакин будет не заметен. Теперь стань туда, где стоял паж, и стой по возможности в тени. Сядь там! Понимаешь? Если кавалер, которого мы ждем, наконец явится, он примет тебя за высланного к нему проводника и спросит тебя: «Где путь верному рыцарю?». Повтори за мной.
– Где путь верному рыцарю, – повторил разбойник.
– Так. А ты отвечай ему: «Я готов вести его, куда зовет его судьба». Отвечая таким образом кавалеру, подойди к нему поближе, будто хочешь говорить с ним, схвати лошадь под уздцы и свистни. Тогда мы бросимся на него.
– Гм, гм, – промычал Крамер.
– Ну, чего?
– А если он убьет меня прежде, чем вы успеете подойти?
– Разве ты боишься?..
– Нет, я только не доверяю товарищам.
– Осел! Неужели ты не понимаешь, что если мы дадим ему время убить тебя, то ведь он успеет и улизнуть? Неужели ты думаешь, что мы захотим потерять деньги, обещанные за его жизнь?
– Правда, – сказал Крамер, успокоенный этим доводом.
Он взял у товарища плащ и пошел на место, назначенное ему капитаном, который опять растянулся на траве у опушки леса.
– Теперь, ребята, – сказал он, – постарайтесь не шуметь; первый, кто заговорит без нужды, познакомится с наконечником моей шпаги.
Через несколько минут послышался быстрый галоп лошади.
– Это должно быть паж, – проворчал Кернер. – Слушайте, ребята!
Вскоре всадник выехал на поляну, где расходились четыре дороги. Он ехал на превосходной лошади, которая казалась очень усталой и была покрыта грязью.
На нем был кожаный казакин и кольчуга. У седла висел шлем и длинный меч – оружие, которым не следовало пренебрегать в то время, когда путешественники всегда могли наткнуться на неприятную встречу. Голова и лицо его были до половины закрыты суконным капюшоном или колпаком.
Хотя этому человеку было за сорок лет, но с первого взгляда ему едва можно было дать тридцать; он был строен, хотя не высок ростом, движения его отличались быстротой и ловкостью, лицо было живо гордо, умно и смело.
Черты его были изящны, и только слишком большой нос несколько нарушал правильность его лица. Вообще это был статный рыцарь, с воинственным видом и смелым, гордым взглядом.
Увидав мнимого крестьянина, он прямо подъехал к нему.
– Где путь верному рыцарю? – спросил он Крамера голосом, в котором слышалась привычка повелевать.
Отвечая рыцарю по условию, Крамер схватил в то же время узду его лошади и свистнул.
– О, о! – произнес незнакомец, приподнимаясь на стремена. – Уж не ловушка ли это?
В ту же минуту он увидал ландскнехтов, выступавших из леса.
С удивительной ловкостью, которая показывала в нем искусного наездника, он повернул лошадь, схватил Крамера и так вывернул руку, что разбойник, уже ошеломленный крутым поворотом лошади, выпустил узду и упал.
Вместо того, чтобы пытаться ускакать, рыцарь поспешил выхватить меч и надеть шлем. Он не успел затянуть ремни, как ландскнехты напали на него.
Первый, подошедший к незнакомцу, получил удар мечом, разрубивший ему шлем и голову. Другой, вооруженный копьем, старался выбить его из седла; рыцарь снова обернул лошадь, и пока промахнувшийся разбойник старался сохранить равновесие, удар меча, направленный в отверстие лат, повалил его мертвым возле товарища.
В эту минуту все разбойники бросились на незнакомца. Один из них поднял копье убитого и ударил концом его в шишак шлема рыцаря. Последний не успел застегнуть ремень шлема, который от этого удара слетел у него с головы.
Капитан Кернер взмахнул своим огромным мечом и занес его над обнаженной головой своего противника. Но вдруг он вскрикнул от удивления и остановился.
– Стой, ребята, назад! – крикнул он, не спуская глаз с всадника. – Не трогайте этого рыцаря – иначе смерть!
– Как так! – вскричали ландскнехты с весьма понятным удивлением.
– Все назад! – повторил капитан громовым голосом, описывая своим длинным мечом круг и заставляя таким образом ошеломленных разбойников поспешно отступить.
Рыцарь воспользовался этой минутой, чтобы закутаться в капюшон. Когда Кернер, подходя к нему, хотел склонить перед ним колено, он сказал ему шепотом.
– Молчи, не называй меня по имени, не то – берегись. Теперь я для всех просто рыцарь Герард фон Брук. Но я где-то тебя видел?
– При осаде Виченцы. Я полонил тогда капитана неприятельских стрелков.
– Да помню. Тогда ты был храбрый солдат. Как же ты дошел до разбойничества?
– Лейтенант моей роты отбил у меня любовницу… Я их обоих убил… Пришлось бежать. Я собрал нескольких буянов, которые, как и я, не умеют жить в мирное время…
– Понимаю. Как тебя звать?
– Кернер… Отто Кернер.
– Ты меня поджидал со своими ребятами?
– Я подстерегал рыцаря, который должен был сказать крестьянскому мальчику, поджидавшему его тут в кустах: где путь…
– Так и есть, – прервал всадник. – Кто вас сюда поставил?
Кернер колебался отвечать… Рыцарь нахмурил брови и повелительно взглянул на ландскнехта.
– Послушай, – сказал он ему, – я беру тебя к себе на службу. Обещаю тебе прощение и в награду 50 червонцев тебе и твоим людям.
– Может ли быть!..
– Но, прежде всего, я хочу знать правду. Говори.
– Нас поставил сюда барон фон Риттмарк. Незнакомец как будто призадумался.
– Очевидно, барон все знает, – проговорил он про себя. – Что же сталось с его несчастной женой?.. Во чтобы то ни стало, надо ее вырвать из рук этого человека. Дай Бог, чтобы я поспел во время! Кернер!
– Что прикажете?
– Дай шлем!
Капитан, уже державший его в руках, поспешил подать его рыцарю.
– Я еду в замок Риттмарк, – сказал он. – Ты и твои ребята должны идти туда за мной, и как можно скорее… Хитростью или силой – вы должны войти в замок. Вот им, чтобы они торопились.
И он бросил ему кошелек, вид и тяжесть которого очень порадовали капитана.
– Не лучше ли вам подождать нас? – сказал Кернер.
– Каждая минута проволочки может погубить жизнь, которая мне дороже собственной, – отвечал рыцарь. – Только, ради Бога, скорее, скорее!
Сказав это, он пришпорил лошадь и ускакал. Едва он скрылся, как разбойники бросились к своему начальнику и стали его расспрашивать.
– Ребята, – сказал он, – нам некогда терять время на объяснения. Вот что я вам скажу: нам обещали 20 червонцев, если мы убьем этого рыцаря. А в кошельке, который он мне дал, по крайней мере, вдвое больше. Кроме того, он обещает нам еще 50 червонцев.
Взрыв удивления и радости прервал оратора.
– Но, – продолжал капитан, – чтобы благородный рыцарь сдержал свое обещание, надо, чтобы он остался жив; а если мы не поспеем в замок Риттмарк во время, чтобы выручить его – прощай наши 50 червонцев.
Эта речь произвела волшебное действие. Ландскнехты поспешно оправили свою одежду; потом, несмотря на тяжесть своего вооружения, пустились бегом, не заботясь о раненых, оставленных позади.
Тем временем Герард Брук (как он себя назвал) погонял шпорами и голосом своего коня, утомленного долгим путем.
Подъезжая к замку Риттмарку, он услыхал два или три выстрела. Он пришпорил лошадь, проскакал наружный двор и въехал на подъемный мост.
Привратник вышел из своей конурки и пошел ему навстречу.
– Мне надо немедля переговорить с бароном, – сказал рыцарь решительным тоном.
Привратник смотрел на него с недоумением и удивлением; Герард стал искать кошелек, но вспомнил, что отдал его капитану ландскнехтов, быстро сдернул перчатку и снял с кольца широкий, массивный золотой перстень.
– Вот, – сказал он дворнику, – побереги этот перстень; когда я возьму его у тебя, ты получишь от меня полную шапку червонцев.
– Господин, – бормотал тот, изумленный такой щедростью.
– Только с тем, – продолжал рыцарь, – что ты тотчас проведешь меня в комнату твоей госпожи.
Привратник замялся.
– Господин, там сам барон, и я боюсь… я очень боюсь…
– Чего? Да говори же, говори!
– Боюсь, не случилось ли с бедной барыней несчастья, – прошептал он.
– А где ее комната?
– Ступайте с этими людьми, куда они бегут, только не говорите, что я…
Герард кинулся во внутренний двор и взбежал по лестнице за толпившимися, испуганными слугами.
Когда он подходил к двери комнаты, барон поспешно выходил из нее. Он бежал смотреть, найдется ли во рву ребенок, которого спасли от его мщения. Мужчины встретились и сильно толкнули друг друга. Оба покачнулись, но более сильный Герард устоял и тотчас бросился в комнату.
С первого взгляда он увидел Эдвигу, лежавшую на полу и окровавленную.
Он упал на колени возле нее и сжал ее в своих объятиях.
– Эдвига! Эдвига! – вскричал он. – О, проклятье! Я пришел слишком поздно, он убил ее!
Оживленная звуком этого милого, дорогого голоса, несчастная баронесса открыла глаза. Луч радости блеснул на минуту на ее бледном лице, уже подернутом сумраком смерти.
– Герард, – заговорила она, – мой Герард… наша дочь…
Выражение ужаса и отчаяния исказило черты баронессы.
– Барон хочет убить ее, – продолжала она раздирающим голосом. – Спаси ее, Герард! Спаси, спаси наше дитя! О берегись, берегись, – прибавила она вдруг.
При крике, при взгляде Эдвиги, рыцарь быстро повернулся. За ним стоял барон и уже замахнулся на него мечом.
С быстротой мысли Герард кинулся на своего врага. Сшибка была так сильна, что оба вместе упали, но Герард вскочил в одно мгновение.
Приставив конец меча к горлу барона, на котором тоже была надета кольчуга, он закричал громовым голосом слугам, бежавшим на помощь барону:
– Назад! Шелохнитесь только – я убью вашего барина.
Они на минуту замешкались.
Вдруг во внутреннем дворе замка послышалось несколько выстрелов; потом раздалось звяканье мечей и копий, ударявших по кирасам и шлемам.
– На помощь, сюда! – кричали женщины на лестнице.
Часть людей, находившихся в комнате баронессы, бросились в ту сторону. Пользуясь минутной рассеянностью рыцаря, барон рванулся и чуть не повалил Герарда. В ту же минуту на него напали семь или восемь слуг, еще оставшиеся в комнате.
Несмотря на свою храбрость и на замечательное искусство владеть своим длинным мечом, Герард, вероятно, не одолел бы своих многочисленных врагов и не устоял бы против ударов барона, если бы к нему вдруг не подоспело значительное подкрепление.
Ландскнехты ворвались в комнату.
Хорошо вооруженные и привычные к схваткам, они скоро сладили со слугами, удивленными этим неожиданным нападением и не знавшими ни числа, ни замыслов своих врагов.
Сопротивлялись еще только барон и один из его наемников; но последний под тяжелым мечом Кернера скоро свалился, как бык от удара мясника.
Риттмарку предстояла та же участь, но Герард удержал руку капитана.
– С бароном я расправлюсь сам, – сказал рыцарь, снова упав на колени перед холодеющим трупом Эдвиги.
– Подлец и трус, хищник чести, – вскричал барон с бешенством. – Ты не смеешь показать своего лица… Ты нападаешь в шлеме и с опущенным забралом на человека с обнаженной головой!
– Подожди! – прервал рыцарь, быстро снимая шлем и отбрасывая его далеко от себя. – Теперь мы равно вооружены!
Увидав лицо своего противника, барон отступил назад с удивлением. Опустив руку, которой он было замахнулся чтобы нанести удар, он посмотрел на рыцаря с нерешительностью человека, который не верит собственным глазам.
– Защищайся! Защищайся же! – крикнул ему рыцарь. – Для тебя я не более, как Герард Брук, которого ты хотел зарезать, и который отдал бы жизнь свою, чтобы спасти эту несчастную, гнусно убитую тобой женщину.
– Так ступай же за ней! – отвечал барон, ударив рыцаря мечом, но тот не оставил удара без ответа.
Исход схватки недолго оставался в сомнении.
Сильный, проворный, необыкновенно ловкий Герард не давал врагу опомниться. Вскоре кровь барона окрасила его кольчугу. Наконец Герард поразил его мечом в правую ключицу, и он упал замертво возле бедной Эдвиги.
По-видимому, слуги были не особенно преданы барону, потому что никто из них не попытался помочь ему. Только один старик из наемников подошел к Риттмарку, чтобы посмотреть, жив ли он еще, и оказать ему помощь.
С первого же взгляда он понял, что все кончено.
– Надо послать за священником, – сказал он.
К несчастью, в замке священника не было, потому что ни один не мог никогда ужиться с бароном. Послали нарочного в Вейнсберг, ближайший от замка город.
Пока старый воин напрасно старался унять кровь, текшую из раны его господина, Герард стоял на коленях перед безжизненным трупом баронессы. Он взял окоченевшую руку бедной Эдвиги и прижал ее к губам с глубокой тоской. Крупные слезы катились по его мужественному лицу.
Через несколько минут он медленно поднялся и пошел к двери.
– Ступайте за мной, – обратился он к ландскнехтам.
Они молча повиновались.
Он вышел с ними из замка, жители которого поспешили поднять подъемный мост, чтобы предотвратить возвращение страшных посетителей.
Подойдя к наружным воротам, рыцарь подозвал капитана ландскнехтов.
– Как тебя зовут? – спросил он его.
– Кернером.
– Да, помню, ты мне говорил!.. Ну, Кернер, будь через неделю в Аугсбурге. Приходи к Исааку Рейбену. Он тебе выдаст обещанные 50 червонцев. Уведи своих людей как можно дальше отсюда. Понимаешь?.. Я не хочу, чтобы они слишком болтали!
– Гм, – проворчал Кернер, покачивая головой. – Позвольте мне проводить вас до города, – сказал капитан. – Темно, хоть глаза выколи, а дороги опасны для одиноких путников.
– Со мной кинжал и меч, – гордо отвечал незнакомец. – Помни, что я тебе сказал, и прощай!
Через несколько секунд он исчез во мраке.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Если бы мещане, подобно дворянам, вели родословные, Яков Рорбах, трактирщик, мог бы потягаться древностью рода с самыми знаменитыми фамилиями своей страны.
Пятнадцать лет по смерти барона и баронессы Риттмарк, стало быть, в 1524 году, представителем этой трактирной династии был рослый и красивый парень двадцати четырех лет, которого при крещении назвали Яковом, но все звали Иеклейном.
Он был последний из Рорбахов. Его мать, достойная и добрая женщина, давно отдала Боту душу. Отец его чуть не умер восемнадцать лет назад от удара и всю жизнь не оправился от этого потрясения. Он только бормотал какие-то бессвязные звуки, и его надо было кормить как маленького ребенка, потому что руки у него отнялись. Рассудок также почти совсем оставил его. Он проводил всю жизнь в большом кресле, которое перекатывали с места на место.
В свое время Антон Рорбах был здоровым работником и человеком сметливым. Его, правда, упрекали в тщеславии и упрямстве; прибавляли также, что он скуп; но ведь кто не безгрешен?
Лучше всего было то, что он имел состояние, очень значительное для простого мещанина, и что трактир приносил ему много денег.
Старик имел одну только слабость – к сыну. Он восхищался им и, несмотря на свою скупость, прощал молодому человеку все его кутежи и мотовство, на которые и самый снисходительный отец взглянул бы строго.
Воспитанный как единственный сын, то есть как баловень, почитаемый отцом и матерью за какое-то высшее существо, обладая блестящей наружностью, льстившей их самолюбию, Иеклейн занимался только удовольствиями, и каких бурных наслаждений требовал этот мощный, кипучий организм!
Отличаясь необыкновенной силой и замечательной ловкостью во всех телесных упражнениях, храбрый и задорный, смелый на словах и на деле, веселый, увлекательный, великодушный и щедрый, он считался верховодом всей окрестной молодежи. Молодежь эта превозносила его до небес. Пожилые люди, напротив, далеко не хвалили его.
– Это мот, – говорили они, – это кутила, хвастун драчун; он сорит деньги отца на кутежи, и уж дождется, что какой-нибудь дворянчик сломит ему шею. Он все кричит против дворянства, и его дерзости отбили от него много посетителей. Он всю жизнь рыскает по ярмаркам и кабакам, и ни мало не заботится о своем доме, который весь лежит на руках его хорошенькой кузины, Марианны, которая столько же добродетельна, как он развратен.
Зато кузину его, Марианну Шонек, все единодушно хвалили.
Рано лишившись родителей, молодая девушка была несчастна с детства, пока баронесса фон Гейерсберг, знавшая ее мать (родную сестру Антона Рорбаха) не взяла сироту к себе.
Целые четыре года она была служанкой или, скорее, подругой воспитанницы баронессы, Маргариты фон Эдельсгейм.
По временам она ходила в гости к своим родным.
Иеклейн, ее двоюродный брат, страстно влюбился в нее и хотел на ней жениться. Но у нее ничего не было, а старик Рорбах замышлял для сына самые тщеславные планы, и ему хотелось не такой невестки.
Он стал противиться браку, и это было несчастьем для Иеклейна; он снова кинулся в безумную жизнь, что сильно встревожило отца.
Когда старого трактирщика хватил паралич, и он стал думать, что пришел его смертный час, опасение за поведение Иеклейна взяло верх над всеми другими соображениями.
Заботы и преданность племянницы, не отходившей от его изголовья, как будто между ними никогда и не бывало никакой размолвки, окончательно склонили упрямого старика. Он не только согласился на брак, но даже потребовал немедленно помолвки, что давало Марианне возможность переселиться в его дом, ухаживать за стариком дядей и управлять «Золотым Солнцем», которым Иеклейн, бывший постоянно в отсутствии, совсем не занимался.
Хотя для такой молодой девушки было очень трудно управлять такой большой гостиницей, однако Марианна согласилась исполнить желание старого трактирщика.
Молодая девушка обожала своего двоюродного брата со всей преданностью, со всеми пленительными грезами первой любви. Чтобы жить с ним, она, бесспорно, приняла бы скромное место простой служанки.
Иеклейн еще любил Марианну, но беспутная жизнь, которую он вел уже столько времени, развратила его сердце. Любовь его уже была не та, что прежде.
Однако он обручился со своей кузиной. Но и приняв это обязательство, он продолжал прежний образ жизни и по-прежнему проводил дни и ночи вне родительского дома.
Марианна, переселившаяся на житье в «Золотое Солнце», часто плакала по причине его частых отлучек. Впрочем, ее снисходительное сердце всегда подсказывало ей какое-нибудь извинение в пользу жениха.
«Все-таки, – говорила она про себя, – во всем виноват дядюшка. Если же Иеклейн бросился в разгул и мотовство, то только для того, чтобы забыть свое горе, потому что дядя не соглашался на наш брак. В сущности он все еще любит меня, и постепенно весь отдастся мне».
А пока бедняжка выбивалась из сил, чтобы поддерживать гостиницу «Золотого Солнца» на хорошей ноге. Вставая раньше всех, ложась всех позже, она присматривала за всем. Кроме того, она с истинно дочерней нежностью ухаживала за стариком дядей, который превратился в неподвижную массу и издавал только глухие животные возгласы, когда Марианне случалось с четверть часа не подойти к его креслу.
Переселение Марианны в дом дяди очень огорчило Маргариту фон Эдельсгейм, которая нежно любила ее. Марианна часто ходила в гости в замок. Кроме того, когда Маргарита выезжала куда-нибудь с госпожой фон Гейерсберг, она находила возможность устроить дело так, что они останавливались в «Золотом Солнце».
Тогда все в гостинице шло вверх дном. Сам Иеклейн, ненавидевший дворянство, говорил, что безгранично уважает госпожу фон Гейерсберг, которая была покровительницей всех бедняков.
Гостиница «Золотого Солнца», стоявшая на выезде из деревни, по Гейльбронской дороге, помещалась в двухэтажном доме. Внизу была просторная зала, установленная столами и скамьями. Направо были две маленькие комнатки, из которых одна служила кладовой; налево находилась кухня, сообщавшаяся с одной стороны с молочной, а с другой с теплой комнатой, где спали две служанки.
Между входной дверью и большой залой дед Иеклейна устроил что-то вроде сеней с каменными скамьями, на которые крестьяне, купцы и путешественники могли складывать свою ношу перед входом в дом.
Лестница, выходившая на середину большой залы, вела в верхний этаж, который разделялся надвое широкой площадкой. Направо от этой площадки находилась комната, назначенная для путешественников, другая комната, поменьше, и наконец комната Марианны, в которую вела прикрытая лестница; по этой лестнице молодая девушка могла проходить во двор и в кухню, никого не беспокоя. Комнаты по другую сторону площадки были расположены почти так же, только там не было лестницы.
Шум и гам буйных друзей Иеклейна чуть не выгнали из «Золотого Солнца» миролюбивых мещан, которые уже двадцать лет приходили туда каждый день или, по крайней мере, каждое воскресенье выпить стакан вина или пива.
Но все уладилось, благодаря кротости и примиряющему влиянию Марианны. Только во избежание насмешек молодых гуляк, которые, хлебнув через край, относились ко всему легкомысленно, солидные люди усаживались в маленькой комнатке возле кухни. Некоторые из старых друзей или знакомых Антона помещались перед кухонной печью, возле кресла старика Рорбаха. Но несчастный старик едва узнавал своих лучших друзей и не мог говорить с ними.
В один январский вечер, часов около десяти, в кухне происходили необычайные приготовления. Индейка и дикая коза, насаженные на один вертел, жарились на некотором расстоянии от пламени. Два цыпленка и четыре куропатки лежали на кухонном столе в ожидании минуты, когда им, в свою очередь, придется попасть на огонь. Обе служанки, с раскрасневшимися от жара и работы лицами и руками, суетились друг перед другом в кухне.
Наконец сама Марианна, с обнаженными по локоть руками, месила пирог и своими белыми руками придавала ему окончательную форму.
Лицо Марианны было неправильно, и красавицей ее нельзя было назвать, но все-таки она была прехорошенькая девушка. В ней не было ничего, что могло бы поразить с первого раза. Но зато, всмотревшись в нее, трудно было отвести от нее глаза: столько приветливости было в ее улыбке, столько кротости и нежности в ее карих глазах, столько искренности и миловидности во всей ее наружности. У нее были роскошные белокурые волосы. Все ее кокетство состояло в том, что благодаря урокам Маргариты Эдельсгейм, она носила прическу, более сложную, чем другие девушки Бекингена и Гейльброна.
Пятнадцать лет по смерти барона и баронессы Риттмарк, стало быть, в 1524 году, представителем этой трактирной династии был рослый и красивый парень двадцати четырех лет, которого при крещении назвали Яковом, но все звали Иеклейном.
Он был последний из Рорбахов. Его мать, достойная и добрая женщина, давно отдала Боту душу. Отец его чуть не умер восемнадцать лет назад от удара и всю жизнь не оправился от этого потрясения. Он только бормотал какие-то бессвязные звуки, и его надо было кормить как маленького ребенка, потому что руки у него отнялись. Рассудок также почти совсем оставил его. Он проводил всю жизнь в большом кресле, которое перекатывали с места на место.
В свое время Антон Рорбах был здоровым работником и человеком сметливым. Его, правда, упрекали в тщеславии и упрямстве; прибавляли также, что он скуп; но ведь кто не безгрешен?
Лучше всего было то, что он имел состояние, очень значительное для простого мещанина, и что трактир приносил ему много денег.
Старик имел одну только слабость – к сыну. Он восхищался им и, несмотря на свою скупость, прощал молодому человеку все его кутежи и мотовство, на которые и самый снисходительный отец взглянул бы строго.
Воспитанный как единственный сын, то есть как баловень, почитаемый отцом и матерью за какое-то высшее существо, обладая блестящей наружностью, льстившей их самолюбию, Иеклейн занимался только удовольствиями, и каких бурных наслаждений требовал этот мощный, кипучий организм!
Отличаясь необыкновенной силой и замечательной ловкостью во всех телесных упражнениях, храбрый и задорный, смелый на словах и на деле, веселый, увлекательный, великодушный и щедрый, он считался верховодом всей окрестной молодежи. Молодежь эта превозносила его до небес. Пожилые люди, напротив, далеко не хвалили его.
– Это мот, – говорили они, – это кутила, хвастун драчун; он сорит деньги отца на кутежи, и уж дождется, что какой-нибудь дворянчик сломит ему шею. Он все кричит против дворянства, и его дерзости отбили от него много посетителей. Он всю жизнь рыскает по ярмаркам и кабакам, и ни мало не заботится о своем доме, который весь лежит на руках его хорошенькой кузины, Марианны, которая столько же добродетельна, как он развратен.
Зато кузину его, Марианну Шонек, все единодушно хвалили.
Рано лишившись родителей, молодая девушка была несчастна с детства, пока баронесса фон Гейерсберг, знавшая ее мать (родную сестру Антона Рорбаха) не взяла сироту к себе.
Целые четыре года она была служанкой или, скорее, подругой воспитанницы баронессы, Маргариты фон Эдельсгейм.
По временам она ходила в гости к своим родным.
Иеклейн, ее двоюродный брат, страстно влюбился в нее и хотел на ней жениться. Но у нее ничего не было, а старик Рорбах замышлял для сына самые тщеславные планы, и ему хотелось не такой невестки.
Он стал противиться браку, и это было несчастьем для Иеклейна; он снова кинулся в безумную жизнь, что сильно встревожило отца.
Когда старого трактирщика хватил паралич, и он стал думать, что пришел его смертный час, опасение за поведение Иеклейна взяло верх над всеми другими соображениями.
Заботы и преданность племянницы, не отходившей от его изголовья, как будто между ними никогда и не бывало никакой размолвки, окончательно склонили упрямого старика. Он не только согласился на брак, но даже потребовал немедленно помолвки, что давало Марианне возможность переселиться в его дом, ухаживать за стариком дядей и управлять «Золотым Солнцем», которым Иеклейн, бывший постоянно в отсутствии, совсем не занимался.
Хотя для такой молодой девушки было очень трудно управлять такой большой гостиницей, однако Марианна согласилась исполнить желание старого трактирщика.
Молодая девушка обожала своего двоюродного брата со всей преданностью, со всеми пленительными грезами первой любви. Чтобы жить с ним, она, бесспорно, приняла бы скромное место простой служанки.
Иеклейн еще любил Марианну, но беспутная жизнь, которую он вел уже столько времени, развратила его сердце. Любовь его уже была не та, что прежде.
Однако он обручился со своей кузиной. Но и приняв это обязательство, он продолжал прежний образ жизни и по-прежнему проводил дни и ночи вне родительского дома.
Марианна, переселившаяся на житье в «Золотое Солнце», часто плакала по причине его частых отлучек. Впрочем, ее снисходительное сердце всегда подсказывало ей какое-нибудь извинение в пользу жениха.
«Все-таки, – говорила она про себя, – во всем виноват дядюшка. Если же Иеклейн бросился в разгул и мотовство, то только для того, чтобы забыть свое горе, потому что дядя не соглашался на наш брак. В сущности он все еще любит меня, и постепенно весь отдастся мне».
А пока бедняжка выбивалась из сил, чтобы поддерживать гостиницу «Золотого Солнца» на хорошей ноге. Вставая раньше всех, ложась всех позже, она присматривала за всем. Кроме того, она с истинно дочерней нежностью ухаживала за стариком дядей, который превратился в неподвижную массу и издавал только глухие животные возгласы, когда Марианне случалось с четверть часа не подойти к его креслу.
Переселение Марианны в дом дяди очень огорчило Маргариту фон Эдельсгейм, которая нежно любила ее. Марианна часто ходила в гости в замок. Кроме того, когда Маргарита выезжала куда-нибудь с госпожой фон Гейерсберг, она находила возможность устроить дело так, что они останавливались в «Золотом Солнце».
Тогда все в гостинице шло вверх дном. Сам Иеклейн, ненавидевший дворянство, говорил, что безгранично уважает госпожу фон Гейерсберг, которая была покровительницей всех бедняков.
Гостиница «Золотого Солнца», стоявшая на выезде из деревни, по Гейльбронской дороге, помещалась в двухэтажном доме. Внизу была просторная зала, установленная столами и скамьями. Направо были две маленькие комнатки, из которых одна служила кладовой; налево находилась кухня, сообщавшаяся с одной стороны с молочной, а с другой с теплой комнатой, где спали две служанки.
Между входной дверью и большой залой дед Иеклейна устроил что-то вроде сеней с каменными скамьями, на которые крестьяне, купцы и путешественники могли складывать свою ношу перед входом в дом.
Лестница, выходившая на середину большой залы, вела в верхний этаж, который разделялся надвое широкой площадкой. Направо от этой площадки находилась комната, назначенная для путешественников, другая комната, поменьше, и наконец комната Марианны, в которую вела прикрытая лестница; по этой лестнице молодая девушка могла проходить во двор и в кухню, никого не беспокоя. Комнаты по другую сторону площадки были расположены почти так же, только там не было лестницы.
Шум и гам буйных друзей Иеклейна чуть не выгнали из «Золотого Солнца» миролюбивых мещан, которые уже двадцать лет приходили туда каждый день или, по крайней мере, каждое воскресенье выпить стакан вина или пива.
Но все уладилось, благодаря кротости и примиряющему влиянию Марианны. Только во избежание насмешек молодых гуляк, которые, хлебнув через край, относились ко всему легкомысленно, солидные люди усаживались в маленькой комнатке возле кухни. Некоторые из старых друзей или знакомых Антона помещались перед кухонной печью, возле кресла старика Рорбаха. Но несчастный старик едва узнавал своих лучших друзей и не мог говорить с ними.
В один январский вечер, часов около десяти, в кухне происходили необычайные приготовления. Индейка и дикая коза, насаженные на один вертел, жарились на некотором расстоянии от пламени. Два цыпленка и четыре куропатки лежали на кухонном столе в ожидании минуты, когда им, в свою очередь, придется попасть на огонь. Обе служанки, с раскрасневшимися от жара и работы лицами и руками, суетились друг перед другом в кухне.
Наконец сама Марианна, с обнаженными по локоть руками, месила пирог и своими белыми руками придавала ему окончательную форму.
Лицо Марианны было неправильно, и красавицей ее нельзя было назвать, но все-таки она была прехорошенькая девушка. В ней не было ничего, что могло бы поразить с первого раза. Но зато, всмотревшись в нее, трудно было отвести от нее глаза: столько приветливости было в ее улыбке, столько кротости и нежности в ее карих глазах, столько искренности и миловидности во всей ее наружности. У нее были роскошные белокурые волосы. Все ее кокетство состояло в том, что благодаря урокам Маргариты Эдельсгейм, она носила прическу, более сложную, чем другие девушки Бекингена и Гейльброна.