де Куатьэ Анхель. Дневник сумасшедшего (Схимник - 5)

   Странный вопрос.
   - Значит, не хочешь разговаривать... Понятно. Все, как обычно, - она перестала сверлить меня взглядом и начала перебирать на своем столе бумаги. - Где тут у меня твои архивные истории? Да, вот. Две. А третья?.. Ты ведь у нас три раза лежал?
   Она снова посмотрела на меня.
   - Екатериночка Ивановна, - крикнула она. Дверь кабинета открылась:
   - Да, Зоя Петровна! Я здесь.
   - Екатериночка Ивановна, он ведь у нас три раза лежал? - спросила "доктор".
   - Три. Точно - три.
   - А почему только две архивные истории принесли?
   - Наверно, не нашли третью. Но я попрошу, пусть поищут. Должна быть, захлопотала "Екатериночка Ивановна".
   - Вы уж попросите - пусть найдут. А то он же у нас молчит вечно, как партизан. И, как я понимаю, опять не узнает никого. Вас тоже не узнал?
   - Нет, Зоя Петровна, не узнал, - ответила Ивановна, всплеснув руками.
   - Ладно, меня забыл, - стала журить меня Зоя Петровна, - а Екатерину Ивановну-то... Она же твоя любимая санитарка была! Не разлей вода компания! Ну, ладно.
   Моя "любимая санитарка" поохала, поахала и вышла. Мы снова остались один на один с "доктором". Так лучше. Сопротивляться давлению одного вербовщика легче.
   - Дима, Дима, - качала головой Зоя Петровна, пролистывая "мои" истории болезни. - Значит, позапрошлый раз ты у нас был геологом. Нашел центр планеты и хотел устроить нам тотальное извержение всех вулканов. Одну большую Помпею. Тебя тогда прямо из аэропорта привезли. Ты собирался без визы вылететь в Италию...
   О чем она говорит? Какая Помпея? Что за глупости? Какая Италия? Какой геолог? Я - физик. Физик! Откуда она взяла геолога? Что-то путает? Нет, это она меня пытается запутать.
   "По словам больного, - Зоя Петровна стала читать свои записи вслух, символом души в античной мифологии была бабочка. Пиренейские горы с высоты напоминают бабочку. Это место, где покоится душа Земли. Чтобы разрушить всю Землю целиком, нужно взорвать эти горы".
   Бред какой-то! Наверное, она хочет загипнотизировать меня. Так всегда делают гипнотизеры: начинают говорить какую-то ерунду - человек теряет нить рассуждений и проваливается в транс. А когда он в состоянии транса, ему можно внушить все что угодно.
   - Так, а прошлый раз, - Зоя Петровна принялась читать следующую "историю", - ты у нас был биологом. Да... Нет, генетиком. Ты хотел вирус смертельный разработать. Чтобы он всеми путями распространялся - и воздушно-капельным, и через кровь, и через кожу. Потом всех людей заразить, и планету очистить. "По словам больного, теперь у человека нет души. Все люди - гусеницы. Их можно убить вирусом тутового шелкопряда". Да...
   Я не биолог, я - физик! Физик! Что за ерунда! Она сама чокнутая! Сумасшедшая в белом халате!
   - Ну, и кто мы теперь, Дима? - Зоя Петровна оторвала свой взгляд от стола и стала меня им буравить.
   Точно - пытается гипнотизировать. Ничего не получится. У меня иммунитет на гипноз. Я специально его вырабатывал. И еще, я отсюда убегу. Обязательно убегу. Ничего, что двери с замками. У меня есть план - это главное.
   - Да... - печально протянула Зоя Петровна через минуту. - И какую бабочку ты на сей раз выдумал?.. Ну, ладно. Разберемся. Ивановне расскажешь.
   *******
   Меня отвели в обшарпанную палату - большую, на двенадцать коек. В палатах двери не предусмотрены. Просто проемы - видимость дверей. Это сделано, чтобы постоянно наблюдать за больными и видеть, что они делают.
   Палаты, словно одноглазые монстры, смотрят в длинный коридор, по которому ходят сумасшедшие. Но они, конечно, не все сумасшедшие. Некоторые агенты, а некоторые -нормальные, как я, просто их считают сумасшедшими.
   Моя кровать у самого окна. Окно зарешечено. Пока санитарка расстилала мою постель, я успел выглянуть во двор. Там мерно прогуливался коричневый. Он сразу же заметил меня и, расплывшись в дурацкой улыбке, помахал мне букетом коричневых цветов.
   - Придурок! - процедил я.
   - Чё ты сказал?! - раздалось с соседней койки.
   Я обернулся. Грузный, отчаянно неприятный тип с бритой головой неправильной формы. Он поднялся на локте и уставился меня тупыми, бычьими глазами.
   - А ну лежи, дурак! - вступилась за меня санитарка. - Не видишь, новенький. Не выступай, лежи! Да, да! Давай! А то сейчас Петьку позову... Развыступался тут!
   Упоминание "Петьки" произвело на криво-голового почти магическое действие. Он притих и отвернулся. Ивановна накрыла мужчину одеялом и погладила его по голове. Потом эта добрая женщина повернулась ко мне и сказала:
   - Митя, ты что не видишь? Вон у него с головой чего? Слесарь он. Ему голову прессом прижало. Как выжил - непонятно. Вот мучается теперь. Взрывной. Себя не контролирует. Не задирайся. Если обозлится, пиши пропало.
   Я снова посмотрел на треснутого слесарным прессом. Да, к словам Екатерины Ивановны стоит прислушаться. Хорошая женщина. Добрая.
   - А этот что делает? - спросил я у санитарки, показывая на полного, с проплешиной старичка, расхаживающего по палате с платком в вытянутой руке.
   - Этот? - протянула Ивановна. - Да ты с ним, вроде, лежал уже тут...
   Я напрягся. Снова мне намекают, что я тут не первый раз. Конечно! Давайте-давайте!
   - Мить, чё ты? Вы же с ним еще и приятелями были... Диогеном кличут. Не знаю, что за имя такое. Ненашенское. Говорит, философ... - Ивановна протянула последнее слово так, словно отрекомендовала соседского академика.
   - Понятно, - сказал я. - А остальные кто?
   Санитарка села ко мне на кровать и стала рассказывать:
   У того окна лежит новенький, первый раз поступил. Говорит, что за ним инопланетяне прилетали. Эксперименты на нем ставили. И чего такого идиота для экспериментов выбрали, ума не приложу! Может, они и сами дураки? Как ты думаешь?.. В том углу - Остап. Остапов потому что его фамилия. А еще он жульничает постоянно. Так что ты с ним ухо востро!
   Про этого я тебе сказала... Да! Вот еще один новенький. Ванька, кажется. Все про Бога говорит... Я-то сама верующая. Жалко мне его... Не понимаю, чего он лопочет. От еды отказывается. Вроде как Святым Духом питается. Не знаю, не знаю. Может, и питается, да худеет. Мы его раза три в неделю через зонд кормим, чтобы совсем коньки не отбросил.
   - Ивановна, что ты тут расселась! Нашла, с кем лясы точить!
   Я и не сразу понял, что произошло. Надо мной возвышалась белая глыба, ворочавшая ручищами, словно двумя большими лопатами.
   - Ухожу, ухожу, Надежда Петровна, - Ивановна подскочила, как по команде, и быстро ретировалась в другую часть палаты.
   За всем, что происходило дальше, она наблюдала издалека печальными, испуганными глазами. Но делала вид словно бы совсем ни при чем.
   Рядом, у самого изголовья моей кровати, брякнула стойка с капельницей. Черт, они собираются пичкать меня каким-то дерьмом! Так я и думал! Черт!
   Я попытался вскочить. Но грузное тело Надежды Петровны буквально припечатало меня к койке.
   - Не дергайся, малец. Хуже будет, - процедила глыба сквозь ряд золотых зубов.
   Но я не готов был сдаваться без боя. Пока Ивановна заговаривала мне зубы, я еще не понимал всей серьезности своего положения. Но сейчас все встало на свои места. Они меня, действительно, будут пытать. Сначала лишат воли химическими препаратами, а потом начнут зомбировать. Да, им нужна моя формула! А все остальное только для прикрытия! И про геолога, и про биолога...
   Я лягнул жирное тело Надежды Петровны, вывернулся, вскочил. И уже через секунду бежал по коридору.
   - Петр! - зычно позвала глыба. - Ты мне нужен!
   Несколько агентов, переодетых больными, как по команде, вывалили в коридор. Они ловко сбили меня с ног, вывернули мне руки и приволокли обратно в палату. Здесь меня водрузили обратно на койку и зафиксировали с помощью специальных повязок. Бой проигран.
   Я почувствовал, как игла впилась мне в место локтевого сгиба, а колба капельницы издала характерные булькающие звуки.
   - Ненавижу вас! Убила б! Шизик! - угрожающе шепнула мне на ухо Надежда Пет ровна. - Ничего, сейчас узнаешь, почем фунт лиха!
   Я попытался кричать, звать на помощь. Но после очередной угрозы процедурной медсестры: "Сейчас будешь у меня кляп жевать!", - решил пока судьбу не испытывать. Нужно уметь проигрывать.
   Но это тактическое поражение. Тактическое! Я еще отыграюсь...
   Когда вся эта публика покинула палату, мое сознание начало мерцать. Наверное, действие лекарства. Тело стало сначала ватным, а потом задубело и натянулось струной.
   Веки смыкались. Я чувствовал, что проваливаюсь в небытие. Сквозь узкую щелку отяжелевших век я разглядел дедушку с проплешиной. Он подошел к моей кровати и водил вокруг своим платком.
   - Что это? - спросил я.
   - Это фонарь, - самоуверенно ответил дед.
   - Что ты делаешь?
   Ищу человека...
   *******
   Я проснулся ночью. тела своего не чувствую мышцы сведены. Мысли путаются. В палате темно. В коридоре свет и шум.
   - А ну, строиться! Живо! - чей-то мерзкий голос выгонял людей из палат.
   Топот ног и шелест тапочек по разбитой линолеумной плитке.
   - Уроды, равняйсь! Смирно! Товарищ Петр, уроды для ночной поверки построены! Старший по уродам, урод Трущенко.
   Что там происходит? Я сплю или действительно сошел с ума? В коридоре звучат новые команды. Теперь, кажется, начались строевые занятия: "Раз. Раз. Раз, два, три! Шире шаг. Держать равнение!"
   На койках вокруг никого. Только Ванька, который "все про Бога говорит", лежит на своем месте.
   - Ваня, - тихо позвал я.
   Он не ответил. Я попробовал еще раз:
   - Вааань... Где все?
   - На поверке, - еле слышно ответил он.
   - А зачем?
   - Просто, - сказал Ваня и повернул ко мне голову. - Способ унижения. Так каждую ночь происходит, после врачебного обхода. Петр - он прапорщиком был. Совсем больной. Дисциплину наводит...
   - И что, слушаются его? - мне как-то не верилось.
   - Это личный выбор, - отозвался Ваня.
   - В каком смысле?
   - Люди боятся умирать - но это только половина правды. На самом деле, они ждут, что все закончится. Сами и торопят конец.
   - С чего ты взял? - я напрягся. Ваня только что огласил мой план об ускорении Конца Света. Откуда он знает? Тоже агент? С виду непохож.
   - Потому что сражаются. "Отношения выясняют". Кто главнее. Кто урод, а кто не урод. Выяснение отношений - лучший способ погибнуть... Воин - он самоубийца. А тут все воины. За себя сражаются, но все равно воины. Им кажется, что это ради жизни. А на самом деле, ради смерти. Воин - это такая профессия, умирать.
   - Да ладно... - протянул я. Я больше не тревожился. Ваня ничего про меня не знает, просто не в себе. Сумасшедший. - Воин к цели идет, а цель у него - победа. При чем тут смерть?.. Ерунда.
   Мне трудно было говорить. Язык еле двигался. Челюсти почти не разжимались. Я решил прекратить этот бессмысленный разговор.
   - Людям только кажется, что их смерть пугает. Неправда это. Она их завораживает. Жить, как они живут, невыносимо. Они подсознательно ищут смерти. Разрушают себя. Если у тебя за душой ничего не осталось...
   Ванькин голос стал таять.
   - Вань, что? - мне вдруг захотелось понять, к чему он клонит.
   Кажется, он сглотнул слюну - смочил, как мог, пересохшее горло. Потом набрал в легкие воздуха и, превозмогая слабость, продолжил:
   - Если у тебя за душой ничего не осталось, если ты все потерял, то...
   - Что, Вань? Что?..
   - Иначе жизнь не почувствовать, только на краю смерти. Боль - первый признак жизни. Он и последний. Самоубийца, думаешь, о чем мечтает? Понять, что он еще жив. Только перед самой смертью и почувствует. А в жизни не может, так ему плохо.
   Тут я подумал, что это правда. Неслучайно люди стремятся к риску, ищут пресловутый "адреналин". Это дает им ощущение жизни. А сама жизнь у них мертвая. Да, это правильно.
   - Не важно, как жестоко ты гонишь лошадь, - продолжал Ваня. - Не важно, как быстро она бежит. Если ты мчишься по кругу, ты все равно возвращаешься к началу. Все пустое. Суета сует, все - суета. Смерть - избавление...
   Где-то я это слышал: "Суета сует, все - суета"... Где же? Не могу вспомнить.
   - Хочешь сказать, что все стремятся к смерти? - голова у меня словно ватой набита.
   - Да, только они этого не понимают. Все для этого делают, а не понимают.
   - А ты понимаешь?
   Я? - удивился Ваня. - Я - да.
   *******
   В коридоре продолжались строевые занятия. Глубокая ночь, а люди, измученные лекарствами и условиями своего заключения, ходят то шеренгами, то колоннами по отделению психушки, распевая дурацкие речевки:
   Кто шагает дружно в ряд? Наш придурошный отряд!
   Мы уроды, дураки, Наши головы пусты!
   На какое-то мгновение я забылся. И в этом забытьи мне почудилось, что Ваня умер. Я очнулся от острого испуга. Холодный пот выступил у меня на лбу.
   - Ваня?! Ваня?! - позвал я. - С тобой все в порядке?
   В ответ я услышал смех. Тихий, едва различимый на фоне грохочущих в коридоре шагов. Вот дурак! Я так испугался, а он смеется.
   - Ваня, чего смешного? - обиделся я.
   - У тебя такой испуганный голос... - ответил Ваня.
   - И чего? Это повод надо мною поржать?
   - Нет. Конечно, не повод. Просто стало смешно. Смешно, когда люди боятся.
   Я надулся, но мне хотелось с ним говорить. Понять, что он имеет в виду, когда говорит о желании умереть. Поэтому я переборол свое раздражение:
   - Вань, а ты, что, значит, понимаешь, что хочешь умереть?
   Мой собеседник задумался. Потянулась долгая, изнуряющая пауза.
   - Это было до больницы, - начал Ваня. - Я думал. Я думал, имею ли я право жить? Вообще, каким должен быть человек, чтобы иметь право жить?
   - Право? На это разве нужно? Родился - и живи, пожалуйста. Пока...
   Я хотел продолжить мысль, сказать: "Пока не наступит Конец Света, а случится это скоро". Но передумал.
   - Нет. Это неправильно, - серьезно сказал Ваня. - Мы же постоянно живем в долг.
   - В долг? - мне показалось, что я ослышался.
   - Мы же потребители. Мы потребляем воздух, пищу, воду. Мы потребляем результаты труда других людей. Мы потребляем их внимание, их чувства. Все постоянно берут у жизни в долг и даже не задумываются над этим, - тут Ваня замолчал на минуту и продолжил вопросом: - Тебе никогда не приходилось занимать по-крупному? Когда ты живешь и понимаешь, что не можешь эти деньги вернуть?
   - Ну, приходилось. Я растратил большую сумму денег, не моих. И потом должен был занять, чтобы отдать. А потом нужно было отдавать, - эта история почему-то вспоминалась мною смутно, но неприятный осадок от нее ощущался совершенно отчетливо.
   - И вот я живу с этим чувством. Будто бы я в долгу перед жизнью, постоянном. А как отдать - не знаю. И не отдам никогда. Только больше занимаю...
   - Глупость! - обронил я.
   - Счастлив тот, кто не помнит о своих долгах, - его ответ прозвучал риторически, в никуда. - А я понял: спастись от чувства, что ты перед всеми в неоплатном долгу, можно только одним способом.
   - Быть нужным? - предположил я.
   - Нет, - улыбнулся Ваня. - Быть любимым. Если тебя любят, то можно считать, что ты свои долги уплатил.
   - А кстати, неплохое решение! - иронично заметил я.
   - Нет, плохое.
   - Плохое?
   - Да, плохое. Очень, - подтвердил Ваня. - Тот, кто тебя любит, берет на себя все твои долги. Ты его как бы обременяешь своими долгами... Можно так сказать - "обременяешь"?
   - Можно. Но почему?
   Почему? - удивился Ваня. - Потому что любовь в том и состоит, что любящий берет на себя твою ношу. Разве тот, кто тебя любит, не положит свои силы, а если понадобится, то и саму жизнь, ради твоего спасения?
   - Ну... - я задумался.
   Мне эти Ванины рассуждения показались странными. Видимо, потому что сам я никогда не любил. Возможно, те, кто любят, чувствуют именно так.
   - Ваня, и ты поэтому захотел умереть?
   - Я захотел умереть, когда умер, - ответил Ваня.
   Животный испуг парализовал меня изнутри. Ваня - покойник.
   - Ты мертвец? - спросил я.
   - Да, я - живой труп, - ответил Ваня.
   - Ладно, закончим на этом.
   - Меня полюбила девушка, - стал вдруг рассказывать Ваня. - Сильно. А я понимал, что меня не за что любить. Мне казалось, что я и жизни-то не достоин. Куда уж там - любви... А еще я и сам ее любил. Только поздно это понял...
   - Поздно? - справился я. - Она тебя разлюбила?
   - Нет, она покончила с собой, - ответил Ваня, и по голосу я понял, что его душат рыдания.
   - Покончила с собой? Но почему?!
   - Потому что я не хотел, чтобы она меня любила. Это неправильно. Люди не должны любить. Это неправильное чувство, нечестное.
   Нельзя брать на себя чужие долги. Их нужно самому выплачивать. А любящий крадет у тебя твои долги...
   - Ну ты даешь! - я был потрясен. - Ты и в самом деле ненормальный!
   - И теперь я хочу умереть, - закончил свою мысль Ваня. - Раньше хотел, а не понимал, а теперь и хочу, и понимаю, что хочу. Я уже скоро умру.
   *******
   Строевые занятия в коридоре плавно перешли в конные учения. По команде "урода Трущенко" люди в коридоре скакали, цокали и ржали, изображая лошадей. Потом, как мне показалось, больные инсценировали расстрел военнопленных. И делали еще что-то военизированное, но что именно, я не понял. Через пару часов все закончилось.
   - Значит так, уроды! - я узнал сиплый, низкий голос Петра. - Урок философии. Запомнили: "Битиё определяет сознание". Понят- но?!
   - Понятно, понятно! - никто не возражал.
   - Теперь вопрос по уроку: что такое дисциплина?! Ответ: дисциплина это, когда все меня слушаются! А что бывает с уродами, которые меня не слушаются?..
   Выстроенная, как на параде, толпа загалдела: "Надо наказать!", "Бить! Бить, чтобы не повадно!", "Голодовку!", "Скормить им все таблетки!", "Уши прижечь!", "Мозги вправить!"
   - Кто сказал - "мозги вправить"? - голос Петра, словно раскат грома, прервал этот верноподданнический галдеж.
   Тишина. И потом несколько голосов:
   - Он! Он сказал!
   - Ты? - спросил Петр.
   - Я, - пролепетал кто-то.
   - Зовут?
   - Дутов, - ответил тот, и я узнал в нем кривоголового.
   - Урод Дутов, - прошипел Петр.
   - Урод Дутов, - исправился тот.
   - Слушай, ты, - Петр говорил так, что даже мое задубевшее тело поежилось. - Какие мозги?! Какие у вас могут быть мозги?! Вы все - уроды! Повтори!
   - Мозги, - затараторил Дутов. - Какие мозги. Какие могут быть мозги. Вы все уроды.
   - ЧТО?! - заорал Петр. - Что ты сказал?!
   - Вы все уроды, - повторил Дутов фальцетом. От ужаса или по глупости он и не понял, что сейчас значила эта фраза в его устах.
   Звук удара. Грузное тело с грохотом упало на пол.
   - Сколько мне это повторять?! - звучал в гробовой тишине голос Петра. Вы - уроды! Вы должны помнить, что вы - уроды! И я вынужден жить здесь с вами, чтобы вы поняли: вы - уроды! Вы должны ложиться спать и просыпаться с одной мыслью: вы - уроды! Повторить!
   Толпа хором отрапортовала: "Мы - уроды! Мы - уроды! Мы - уроды!"
   - Дружочек, скоро и ты будешь так орать... Я слегка сдвинулся на подушке и посмотрел
   в окно. Там маячила голова коричневого. Он вытянул шею до третьего этажа и теперь, из темноты, заглядывал внутрь моей палаты.
   - Сгинь, - прошептал я.
   - Я-то сгину, конечно, - голос коричневого стал вдруг жалостливым. Только вот ты быстрее соберешься... Думаешь, эта золото-зубая тебя оставит? Она же тебе прямо сказала: "Хуже будет". Ее специально наняли! Точно тебе говорю! У меня на этот счет информация есть. И письмо под угрозой. Сейчас его менты как "вещдок" изымут, и все - накрылась твоя формула. Бежать надо, дружище. Бежать...
   - Сам знаю. Только вот... - я потянул ноги, привязанные к спинке кровати.
   А это потому, что надо было меня с самого начала слушаться. Не слушался - и на тебе результат. Я согласен - воровать нехорошо. Но это не ты виноват. Это мир плох. Ты и сам знаешь. А иначе, зачем его взрывать? Все ты правильно придумал. Ты только посмотри, что там в коридоре творится? А что в клубе было? А покойники в метро? Думаешь, где-то в другом месте лучше? Этот мир гниет изнутри. Весь уже прогнил.
   Люди смысла в жизни не видят, пустая у них жизнь. Все растеряли. Ничего святого не осталось. Вот и занимают себя, чем придется. Кто-то пьет, кто-то колется, кто-то "к культуре приобщается". Кто-то думает, что влюбляется, кто-то ненавидит всех. Кто-то учится, сам не зная зачем. Кто-то работает день и ночь, чтобы света белого не видеть. Кто-то вот - самоутверждается...
   - Уроды, равняйсь! Смирно! - раздалось в коридоре. - Слушай мою команду! По койкам бегооом марш!
   Затеянная под конец перекличка закончилась, и всех распустили по палатам.
   *******
   Трое втащили к нам в палату обмякшее тело. И только когда они оказались около моей кровати, я понял, что это тело - кривоголовый. Они водрузили его на кровать и замерли, глядя на результаты своей работы.
   - Как тяжела жизнь... - пролепетал щуплый мужчина, о котором мне Ивановна рассказывала, что он жертва инопланетян.
   Особенно дурная! - добавил Диоген и улыбнулся.
   - Что с ним прошептал я .
   - Сначала пойми, что с тобой. Потом спрашивай о других, - ответил Диоген.
   Неприятный старик. Но с языком у него все в порядке - острый.
   - Развяжи, а? - попросил я, показывая на свои руки.
   - С развязанными ты дошел до сумасшедшего дома, - Диоген развел руками и склонился надо мной. - Не логично ли предположить, что со связанными твоя жизнь станет лучше?
   - Ты больной, да? - я разозлился.
   Больной - не больной, но в этом сумасшедшем доме меня по рукам и ногам не связывают, - старик сделал вид, что, мол, разговор окончен, и он уходит.
   - Подожди... - получилось вдруг так жалостливо.
   - Ну чего еще? - Диоген обернулся. - Сказал же, не буду развязывать. Петька чефирить пошел, а потом пойдет с инспекцией - увидит и накостыляет.
   - Ладно, не развязывай. Просто посиди со мной. Пожалуйста...
   Диоген притворялся недовольным. Но сел на край моей кровати.
   - Подумай об этом, как об уроке, - сказал он, задумчиво глядя в окно. Если ты, связанный, научишься быть счастливым, то каким счастливым ты будешь, когда тебя развяжут.
   - Говорят, мы раньше с тобой дружили...
   - Мне этого не говорили, - ответил Диоген.
   - Так этого не было? - удивился я.
   - Я этого не говорил...
   - Тьфу! - я отвернулся к стене. - Чё ты мне голову морочишь?!
   - Знаешь, - сказал он вдруг серьезно- серьезно, - однажды я защебетал по-птичьи, и слушать меня сбежалось все отделение. Ради пустяков они сбегаются, бросая любое дело, а ради важных вещей и не пошевелятся! И вот я спрашиваю себя: говорить мне с тобой серьезно или валять дурака?
   - Все зависит от того, что ты хочешь услышать в ответ...
   - Хорошо, - Диоген поднял брови. - Я хочу услышать правду.
   - Ну завернул... А апломба-то сколько! Давай, спрашивай - отвечу!
   Диоген расхохотался:
   - Раньше ты был умнее!
   Я удивленно на него уставился:
   - Умнее?..
   - Откуда ты знаешь, в чем правда?! - продолжал смеяться Диоген.
   - Да уж знаю! - меня бесил его смех.
   - Вот и скажи мне, есть смерть или ее нет?
   - Есть!
   - Да неужто! - он разыграл потрясение. - Ты ее видел?
   - Ладно, - огрызнулся я. - Но жизнь-то я точно видел. Это правда. Жизнь есть.
   - Тогда объясни, что это такое "жизнь", - предложил Диоген и надменно сложил на груди руки, словно собрался долго и внимательно меня слушать.
   - Ну... - я озадачился. - Жизнь - это...
   - Это... - вопросительно протянул Диоген.
   И действительно, что на это ответишь. Что такое "жизнь"?
   - Но я могу о предметах сказать. Это окно. А там - дверной проем, сказал я, показывая взглядом сначала на окно, а потом на дверной проем.
   Диогена и это развеселило:
   - А вот я живу в бочке! Что ты на это скажешь? Вон она в том углу стоит...
   - Это не бочка. Это кровать.
   - Нет, это бочка! - Диоген не шутил, он настаивал на этом.
   - Бочка должна быть круглой! - возмутился я.
   - А это распрямленная бочка! - и он показал руками, как ее "распрямляли". - Что скажешь?!
   - Так ты считаешь, нет правды? - спросил я.
   - А мир плох или хорош? - "ответил" мне Диоген.
   - Мир плох! - уверенно сообщил я. Уж в этом у меня сомнений не было никаких.
   - Это твой мир плох! И худо тебе. А у счастливого мир замечательный! Но ведь это один и тот же мир - твой и его! Он один! Ну, и скажи теперь, плох мир или хорош?
   Мой рассеянный взгляд упал на Ваньку. Он лежал на своей постели неподвижный, закрыв лицо истощенными руками.
   - Мир плох, Диоген! - повторил я. - Мир плох.
   День четвертый
   *Я испытываю внутреннюю опустошенность... Я ничего не испытываю... Я опустошен... Внутри... Меня поместили в изолятор. В одиночку. Клетка. Окно зарешечено. Только одна кровать и все. Видимо, скоро начнут зомбировать.
   Утром кривоголового перевели в нейрохирургию, в реанимацию. Он так и не пришел в себя после встречи с кулаком Петра. На отделении было проведено расследование. Допрашивал больных Петр. Остап показал, что кривоголового ударил я.
   Все это специально подстроено.
   Я продолжил делать свои записи. Диоген украл со стола медсестры ручку, а тетрадь я прячу в нательном белье. Я делаю записи очень тщательно. Если все здесь подстроено, то потом я смогу разобраться в том, что происходит. Когда я запутаюсь... А я уже начал чувствовать, что путаюсь.
   Я рисую пальцем в воздухе символ Дао. Две капли, составляющие круг. Это противоположные силы. Весь мир держится на борьбе противоположностей. "Единство и борьба противоположностей". Если одна из них оказывается хоть чуть-чуть сильнее другой, то все - конец игры.
   Сила действия равна силе противодействия. Не нужны никакие особенные затраты сил. Нужно просто подыграть одной из противоположностей. Я собираюсь разрушить мир, добавив одну маленькую детальку, но только к одной из сторон... Этого будет достаточно.
   Мой план прост и точен - это непреложные законы физики.
   Вчера Ваня мне объяснял свою теорию. Но только сейчас я начал ее понимать. Нет жизни и нет смерти, есть - существование. И оно длится ровно до тех пор, пока силы жизни и силы смерти находятся в борьбе, противостоят друг другу. Как только человек начинает подыгрывать своему желанию смерти, он умирает.