Страница:
Анхель де Куатьэ «Об Анхеле де Куатьэ»
От издателя
С того самого момента, как мне в руки попала первая книга Анхеля де Куатьэ, я искал возможность поговорить с ним. Это вполне естественное желание то тлело во мне слабой надеждой, то превращалось в настоящую одержимость. Почему я так настойчиво добивался этой встречи? Наверное, нет смысла объяснять. Сотни тысяч читателей Анхеля де Куатьэ поймут меня безо всяких объяснений.
Очевидно, что автор — личность незаурядная. И мне ужасно хотелось познакомиться с ним, узнать его ближе. Сопоставить воображаемый портрет с оригиналом. С другой стороны, когда читаешь произведения Анхеля де Куатьэ, трудно отделаться от мысли о достоверности его рассказа. Правда ли то, о чем он пишет? Наконец, меня мучил вопрос — почему автор так настойчиво сохраняет свое инкогнито? Какой в этом смысл?
Сотни раз я прокручивал в голове нашу возможную встречу. Сотни раз представлял себе, как это будет происходить. Что я спрошу, что он мне ответит, как будет реагировать… В конце концов, читатели хотят знать! К чему прятаться? Почему не развеять все слухи и домыслы? Его книги интересны, они захватывают, завораживают, не перестают удивлять… Конечно, мы нуждаемся в ответах. Конечно!
Я просил Анхеля де Куатьэ о встрече. При любой возможности, самыми разными способами, несчетное количество раз. Но мои просьбы всякий раз оставались безответными. В какой-то момент мне даже пришла в голову мысль нанять детектива и провести частное расследование… Но я убедил себя в том, что это неправильно. И только я оставил эту идею, как вдруг на одно из моих многочисленных обращений — от подчеркнуто почтительных до почти резких — пришел ответ:
Уважаемый Издатель!
Я готов встретиться с Вами. Но прежде попытайтесь ответить себе но вопрос: чего именно Вы ждете от нашей встречи? Вероятно, у Вас есть тысяча причин, которые, если Вас попросить. Вы назовете с легкостью. Но, пожалуйста, не торопитесь с ответом, подумайте. Тысяча причин — это отсутствие причины. Какова Ваша причина?..
Анхель де Куатьэ
Мне трудно передать свои чувства после прочтения этого письма. Я был шокирован. Тысяча причин — это отсутствие причины. Так и есть. У меня тысяча причин, но нет одной-единственной, настоящей. Какова же она?!
Я мечтаю о встрече с человеком , но думаю о нем, как о заморской диковинке, как о вещи. В моей заинтересованности есть что-то от разинутого рта циркового зрителя: «По улицам слона водили, как видно напоказ…»
Я приглашаю Анхеля де Куатьэ не на встречу, а на допрос. В этом правда. Я хочу его попытать, выяснить, разузнать то, другое. Составить мнение, удовлетворить свое любопытство и — успокоиться.
Но разве он заслужил такого к себе отношения? Кто дал мне право глазеть на него, тыкать пальцем и спрашивать: «А что это? А вот это? А это зачем?» Как я не понимал до сих пор, что это унизительно! И он вовсе не обязан терпеть подобного разглядывания.
И в конце концов, это он радует меня своими книгами, его книги стали определенным этапом в моей жизни, благодаря ему я многое понял, многое увидел, многое почувствовал, о многом задумался. Это я его должник, а вовсе не он — мой.
В эту секунду я почему-то вспомнил свою последнюю поездку в Рим. Мы были в Соборе Святого Петра — величественном, странном, загадочном, В самом сердце католического мира. Намоленное место, земля под которым обагрена кровью христианских мучеников. Именно здесь располагался цирк Нерона, где сотнями гибли люди. Именно здесь был распят апостол Петр — чудовищно, жестоко, головой вниз…
И знаете, о чем рассказывала нам экскурсовод? Вы не поверите. Она говорила о высоте и диаметре купола, о протяженности базилики, о тоннах затраченной на декор бронзы, о кубометрах мрамора, израсходованного с той же целью, о количестве сусального золота, о погонных метрах фресок, о числе живописных полотен и числе захороненных пап, о сумме, выплаченной за исполнение витражей, о сроках строительства, о…
Члены туристической группы были в восторге. Рассказ экскурсовода, казалось, задел их за живое. Необычайно увлекательно! По городу слона водили, как видно — напоказ.
И мне стало стыдно. Мне стало невыносимо стыдно за это свое стадное гиканье: «Автора! Автора!» А что если автор просто не хочет? Не хочет предъявлять себя публике, не хочет торговать лицом на телевизионных экранах (с задней мыслью повысить тиражи своих книг), не хочет вступать в дискуссии, в обсуждение, отвечать на критику.
Что если он просто пишет книги? Просто пишет. Для тех, кому это близко. Для тех, кому это важно. Для тех, кто видит в его книгах чуткое сердце и светлую душу. А вовсе не для тех, кто пролистывает «модного автора», чтобы в очередной раз потренировать свою едкость, язвительность, высокомерие и пустую эрудицию. И я отправил ему письмо:
Анхель!
Я хочу извиниться перед Вами за мою настойчивость. Хотя, наверное, Вы и не ждете от меня никаких извинений. Зачем они Вам? Но все же — простите меня. Мне, право, очень неловко.
В своем письме Вы спросили меня — знаю ли я, зачем ищу этой встречи? Вы были правы, у меня тысяча причин. И нет ни одной, которую бы я мог считать единственной, настоящей.
Это абсолютно беспричинное желание. У меня нет никаких оснований настаивать на нашей встрече. Простите меня. Я очень благодарен Вам за Ваши книги. И искренне желаю Вам счастья и Света!
Ваш Издатель
Разумеется, я не рассчитывал на ответ. Теперь я видел ситуацию совсем в другом свете. Я понял, как это было пошло и бестактно с моей стороны: требовать от человека встречи на том единственном основании, что мне это нужно. У нас нет прав на другого человека. Другой — он Другой . Он по-своему видит мир, у него свои желания, свои интересы. И если ему чего-то не хочется, мы не имеем права настаивать. А объективных причин… Объективных причин требовать от Анхеля де Куатьэ встречи у меня не было.
И мы встретились уже через несколько дней.
— Простите, что не пришел сразу, — он пошел в кабинет и направился прямо ко мне, протягивая для приветствия руку. — Не хотел чувствовать себя, как на допросе. Мне кажется, ничего предосудительного я не сделал… Здравствуйте!
Я встал, ошарашенный внезапным появлением Анхеля де Куатьэ в своем кабинете, пожал ему руку и машинально предложил сесть в гостевое кресло у журнального столика. Все, что я видел в эту секунду — его внимательные, грустные глаза, которыми он смотрел буквально внутрь меня, и добрую, располагающую улыбку.
— Да, не сделали… — проговорил я. — Здравствуйте!
Повисла пауза. Мой гость осматривался.
— Я могу называть вас Анхелем? — спросил я.
Я поймал себя на том, что слишком долго и слишком пристально смотрю на него. Он рассмеялся — тихо и весело.
— Да, конечно, — и кивнул головой.
— А я ваш издатель… — суетливо представился я и смутился.
Это представление еще больше развеселило моего гостя. Наверное, оно выглядело ужасно глупо. Но я был так растерян и взволнован! Наша встреча состоялась уже после того, как я потерял всякую надежду поговорить с ним. А он словно бы ждал, что мой грубый хищный азарт пройдет. И потом, словно почувствовав это, тут же ответил на приглашение. Как в творческом завещании Ницше: «И когда вы откажетесь от меня, я приду к вам».
— Я знаю, — ответил он. — И очень вам благодарен.
Прошло еще несколько секунд. Я продолжал беспомощно молчать.
— Я догадываюсь, о чем вы собираетесь меня спрашивать, — сказал Анхель. — Я отвечу на все ваши вопросы. Но чуть позже, а сейчас…
И Анхель рассказал мне о том, о чем я сам никогда бы не спросил. Просто не догадался бы — настолько эта информация перевернула мое представление о нем как о человеке. О живом и замечательном человеке, которого, к своему стыду, я уже поспешил назвать в прессе «феноменом Куатьэ».
— Знаете, — начал Анхель, — каждому человеку от рождения дан талант. Это Божий дар. Бог наделяет каждого из нас личной уникальностью, какой-то особенностью, чертой, которой нет больше ни у кого другого, только у нас. Это как Божья отметина. Но немногие знают о своем даре. И лишь единицы способны реализовать его в полную силу. Вы знаете о своем даре?
Я не понял вопроса:
— О моем даре? Что вы имеете в виду?
— У вас дар, — Анхель уверенно закачал головой, подтверждая сказанное. — У вас особенный дар чувствовать книгу.
— Не знаю, — я смутился. — Просто я люблю хорошие книги.
— Вам кажется, что вы просто любите хорошие книги, — рассмеялся мой собеседник. — Но неужели вы думаете, это случайность? Нет. Вы не «просто любите хорошие книги». Вы испытываете благоговейный трепет, когда берете в руки настоящую книгу . Радость прокатывается по душе, словно теплый ветер по цветущему полю. Это как романтическое свидание. Вы сосредоточены. Сознание становится ясным-ясным. Вы ощущаете книгу физически . А еще, если вас спросить, вы не задумываясь скажете, что книга — это произведение искусства, которое ни с чем более не сравнится. Ни с музыкой, ни с живописью, ни с театром. И в своем детстве вы знали это так же хорошо, как и теперь. Может быть, даже лучше.
Я был поражен. Все, о чем рассказывал мой собеседник, — о моих ощущениях, о моих переживаниях, даже о моем детстве — было правдой! Действительно, сколько я себя помню, книги всегда были для меня чем-то священным, даже сакральным. И до сих пор каждая книга обладает для меня своей аурой. Причем я чувствую ее еще до того, как начинаю читать.
— Не смущайтесь. У каждого человека есть свой талант, свой дар. Кто-то одарен талантом видеть красоту. Он воспринимает ее как никто другой — особенно, лучше и глубже остальных. Чувствует радугу цвета, понимает игру света и тени, улавливает магию пропорций. Кто-то другой наделен свыше особенным даром чувствовать музыкальную гармонию. Третий особенно мыслит, например образами. Четвертый — так же особенно, но абстракциями. Пятый — знаками и символами. Шестой обладает потрясающей способностью замечать детали, нюансы, подробности — в делах, отношениях, работе, в чувствах. Седьмой, наоборот, слеп к деталям, но зато способен увидеть целостную картину всего лишь по двум-трем штрихам. Какой-то дар есть у каждого.
— Да, но если бы вы были правы, то весь мир состоял бы из успешных людей. Из гениев! А это, мягко говоря, не совсем так, — возразил я. — На самом деле, талантливых людей — единицы.
— Нет, — помотал головой Анхель. — Все талантливы. Без исключения. Но для воплощения таланта нужны средства — дополнительные способности, навыки. Вот вы, например. Вы любите и чувствуете книги. Но кроме того, вы еще и хороший менеджер. Вы способны организовать производственный процесс и понимаете массу других «технических» вещей. А теперь представьте себе, что у человека есть музыкальный дар, но нет нужной для игры на музыкальных инструментах мышечной моторики. Или например, неудачно устроены голосовые связки. Или, может быть, он физиологически не способен преобразовывать звуки в знаки, а знаки — в звуки, то есть использовать ноты. И как тогда ему быть с его даром? Куда податься?.. Он со своим чувством гармонии никому не нужен.
— Да… — сообразил я. — Кажется, я понял. Вы хотите сказать, что у человека может быть особенный дар видеть красоту, но, например, отсутствует физиологическая основа для рисования или черчения?
— Для других людей такой художник — сущая бездарность, — подтвердил Анхель.
— Но ведь он может стать гениальным искусствоведом? — предположил я.
— А если у него нет способности к систематизации и анализу? — пожал плечами Анхель.
— Коллекционером. Вариант?
— А финансы…
— Тогда экскурсоводом?
— Нужна способность держать внимание аудитории…
— Получается, что только гениальным зрителем?
Я задумался. Действительно, наше общество ценит навыки, а не одаренность. Художник, который ладно рисует, обществу выгоднее, чем художник, который гениально видит, но не умеет передать на холсте. Нас ценят за полезные навыки , за то, как, насколько и с какой «прибавочной стоимостью» нас можно использовать в «производственном процессе». А священный дар, о котором говорит Анхель, снисходит свыше. И он никак не связан ни с «профессиональной ориентацией», ни с «прибавочной стоимостью», ни с «производственным процессом». Это особенность духовного свойства.
— Он должен быть гениальным зрителем. — Сказал Анхель.
— «Важно не содержание твоего задания, а то, как ты его выполнил», — я процитировал книгу Анхеля «Всю жизнь ты ждала». — Вы ведь об этом говорили?
— Знаете, — покачал головой Анхель, — гениальный писатель и гениальный издатель — ничто, если нет гениального читателя. И если кто-то скажет мне, что первые двое важнее второго, мне ничего не останется, как рассмеяться…
***
— Анхель, а почему вы заговорили об этом «даре»?
— Мир полон ограничений, — Анхель смотрел куда-то в сторону, и было трудно понять, отвечает ли он на мой вопрос, или думает о чем-то своем. — И даже вы — внешне очень успешный человек — не можете чувствовать себя до конца счастливым. Вы любите хорошие книги, да. Это ваш дар. Но разве вы можете издавать только те книга, которые вам нравятся? И все ли книги, которые вам нравятся, вы можете издать? Нет. На какие-то произведения эксклюзивные права принадлежат другому издателю. При этом возможно, он их не чувствует душой, а воспринимает как некий продукт. А какие-то хорошие книги не пользуются покупательским спросом — не модны, не популярны. Для каких-то книг вы не можете найти должного оформления, потому что вас не понимают художники-иллюстраторы. А если понимают, то хотят вознаграждения, которое превратит эту книгу в «золотую». Продолжать?..
Анхель внимательно посмотрел мне в глаза. Дальше комментировать этот ряд не требовалось. Он попал в самую точку.
— Понимаете, мир полон ограничений, он несовершенен, — сказал Анхель. — Но это еще не вся правда… Мы изуродовали этот мир. Мы. В плане создания он таким не был. Сталкиваясь с трудностями, с препятствиями, многие из нас отказались от своего дара, а по сути — от самих себя. Ведь всегда проще сдаться. Задвинуть свою уникальность в дальний угол и сказать: «Во мне нет ничего особенного. Я — как все. У меня ничего не выходит. Так и должно было быть». Но не бывает человека «как все», а сдаться — значит отказаться от своего предназначения.
И тут я вспомнил слова Данилы, которыми заканчивается «Маленькая принцесса»:
— «Правда в каждом из нас. Вопрос только в том, где мы…»
— Да, это так, — грустно улыбнулся Анхель. — И если хотя бы один человек отказывается от своего предназначения, нарушается общая гармония.
— Общая гармония?
— Да. На самом деле мир задуман идеально. Если бы каждый человек соответствовал своему дару, вкладывал бы всего себя в собственную уникальность, то вся пестрая и кажущаяся бестолковой мозаика жизни сложилась бы в единую и прекрасную картину.
— «Ты нужен», — я процитировал «Исповедь Люцифера».
— Абсолютно верно, «ты нужен», — спокойный голос Анхеля звучал проникновенно и одновременно с этим весомо. — Но мы забыли эту истину. Забыли о своем предназначении. А ведь каждый из нас — частичка мира. Как маленький пазл большой картины. И только все вместе мы можем составить идеальный мир. Если в огромной картине не хватает даже одного пазла, она ущербна. Нужны все, каждый. И поэтому ни один из нас не лучше и не хуже другого. Все одинаково индивидуальны и одинаково важны. Но мы должны соответствовать себе, быть собой, своей индивидуальностью. И когда я говорю — «мы», я имею в виду каждого из нас. Каждого.
— «Зачет по последнему», — я вспомнил «Золотое сечение», и мой голос дрогнул от избытка чувств. — А вы, Анхель? Вы знаете о своем даре? У вас он тоже должен быть…
— Мой дар? — Анхель грустно улыбнулся. — Мой дар — чувствовать чужую боль. Странно, правда? Еще в детстве я удивлял своих родителей. Я всегда знал, как какой человек будет реагировать в той или иной ситуации. Как он отнесется к тому или иному событию, что скажет, что сделает. Я никогда не ошибался. Это знание приходило ко мне из ниоткуда. Оно не было результатом анализа. Я просто чувствовал боль другого человека и понимал, куда она его толкнет в следующую минуту.
— Это, наверное, очень полезный дар, — предположил я.
— Вы думаете? — Анхель повел бровью и отрицательно покачал головой. — С чужим даром всегда проще, чем с собственным. Болельщику понятно, как забить мяч. С этим только у игрока проблемы. Нет, этот дар совсем не «полезный». Долгие годы он приносил мне лишь горе.
— Горе? — я не поверил своим ушам. — Но почему?!
— Когда человек испытывает душевную боль, он видит мир через призму своего страдания. Ему кажется, что весь мир против него. Боль парализует его волю, и хуже того — толкает на глупости. Но когда я чувствую чужую боль, я вижу мир страдающего человека со стороны, неискаженным. И я понимаю, что выход есть. Я знаю, что нужно сделать, чтобы преодолеть эту боль…
— Ну, так это замечательно! — я все еще не понимал, почему Анхель не рад своему дару. — Вы можете быть полезным. Вы необходимы другим людям!
— Я — да, — согласился Анхель. — Но они меня не слышат. Человек, испытывающий душевную боль, не верит в спасение. В его мире, зараженном болью и страданием, нет выходов. Одни тупики. Долгое время я не понимал этого. Я-то ведь видел выходы! Я знал, как справиться с этой болью. Но люди оставались глухи к моим словам. Они тянулись ко мне, потому что чувствовали — я их понимаю. Но они не принимали моей помощи. Только поддержку…
Постепенно мой мир превратился в мир страдающих людей. С каждым днем, с каждым годом их становилось все больше вокруг меня. Я словно притягивал их в свою жизнь. И продолжал чувствовать их боль, разделять ее с ними, не оставлял попыток помочь. Но все было безрезультатно. Мой дар лишил меня сил. Из меня словно вытянули энергию. Мне казалось, я сойду с ума. Что я делаю не так?
Меня мучила невозможность быть услышанным. Представьте себе — перед вами смертельно больной человек. Он действительно умирает, мучается, страдает… А вы врач и у вас есть лекарство, которое способно вернуть его к жизни. Вы пытаетесь дать ему это лекарство, но он его не принимает. Он то не верит вам, то говорит, что оно горькое, и плюется. А то и вовсе швыряет его вам в лицо, полагая, что вы пытаетесь его отравить. Что вы будете при этом чувствовать?
— Я думаю, это ужасно.
— А если это не один человек, не два, не три, но все, кто вас окружает?.. Человек говорит тебе, что любит. Ты знаешь, что это правда. Но только вот одно «но». Он любит тебя как обезболивающее. Он любит тебя за то, что ты снимаешь его боль. И он говорит, что любит тебя. И даже сам верит в это. Я стал слышать шелест крыльев…
***
— Шелест крыльев? — переспросил я.
— Да, я стал слышать ангела смерти, — ответил Анхель. — Не знаю, как это объяснить… Всякий человек, которому я помогал, терял желание меняться. Он находил меня, получал понимание и поддержку, чувствовал облегчение и переставал что-либо делать. Но я только уменьшал его боль, я не устранял ее причины. С причиной своей боли человек должен бороться сам. Никто не в силах сделать это за него. Она — результат его поступков, его образа мыслей, И получается, я оказывал всем этим людям медвежью услугу.
В какой-то момент я понял, что стал заложником. Я не мог ни уйти от этих людей, ни остаться с ними. Уйти — означало причинить им боль. Остаться — значило не дать им шанса победить ее, измениться, искать и, в конце концов, найти самих себя. Не меня, который помогает им переносить боль, а себя, способных изменить свою жизнь. В моем сердце свил гнездо ангел смерти. Я увидел мир, полный страдания. Мир не моего, но известного, ощущаемого мною страдания.
Мне живо представилось, что было бы, окажись я на месте этих людей. От моего собеседника исходит сила, уверенность, знание. А когда он смотрит тебе в глаза, кажется, что он видит твою душу. Ты словно у него на ладони. И тебе уже ничего не страшно, ты чувствуешь себя защищенным, тебе радостно. Конечно, будь у меня возможность иметь такого друга, я бы чувствовал себя необыкновенно счастливым. Но если разобраться, это ведь игра в одни ворота. Ты получаешь. А он…
— И много их было, этих людей? — спросил я.
— Много? — задумчиво переспросил Анхель. — Очень много. Они ждали от меня чуда. Это было в глазах — если я способен на чудо понимания, почему бы мне не совершить и другое чудо? Почему бы мне не сделать их счастливыми? Они ждали. Они рассчитывали. Они были уверены. Они даже требовали… И я бы сделал. Но как? Это невозможно. Счастье — не одежда, которую можно купить в магазине или пошить в ателье. Счастье — это внутренняя гармония. Добиться ее извне невозможно. Только изнутри.
Я начал осознавать, что не только не приближаю их счастья, а напротив, являюсь препятствием. Удобным, приятным, милым, но препятствием. Я понимал и принимал чужую боль. Это происходило само собой, естественно. Но вместе с болью люди перепоручали мне и ответственность за свою жизнь, за свое счастье. Мне стало стыдно. Все вроде бы правильно, и все как-то не так. Я не понимал — что. И я сбежал.
— Сбежали? — не понял я.
— Да, просто исчез. На время. Я был один — ни телефонных разговоров, ни встреч. Полное одиночество. Бесконечное падение в бездну. Я обогревался огнем. Ел руками. И смотрел на звезды. Ночами напролет я смотрел на звезды. Я завидовал звездам. Я завидовал им, потому что они мертвы. Мертвый не может ни чувствовать, ни ощущать. Это стало моей мечтой — абсолютная бесчувственность, глухая немота. И завораживающий шелест черных крыльев…
Анхель замолчал. Задумался, ушел в себя. Он словно потерял интерес к своим словам. Но мне показалось, что именно сейчас он подошел к самому важному. Мое тело было напряжено, как пружина, — каждый мускул, каждая связка.
— И что?.. Что случилось дальше? — не выдержал я через минуту.
—Дальше?.. — Анхель словно очнулся от забытья, откинулся на спинку кресла и рассмеялся: — Я понял, какой я идиот!
— Идиот? — я даже встряхнул голову, словно хотел убедиться, что не сплю.
— Конечно! Я ведь попался на ту же самую удочку! Если и счастье, и страдание — это результат моих собственных поступков, то почему я виню в своей безысходности других людей? Это ошибка! Просто я неправильно распоряжаюсь своим даром. Да, я чувствую чужую боль. Но что я сделал с этим талантом? Превратил в бремя и муку? Божий дар!.. И я принял решение бороться.
— «Две разные дороги — одна ведет к счастью, другая к страданию. И каждый человек сам выбирает свой путь», — вспомнил я «Учителя танцев».
— Я думаю, большинство людей переживают в своей жизни момент глубокого отчаяния. Когда кажется, что ты упал так глубоко, что дальше некуда. Но именно в этот момент в твоей жизни и может случиться нечто по-настоящему значительное. Земля имеет форму сферы. Если упасть на самое дно пропасти, ты обнаружишь себя на поверхности земли, только с другой стороны. Помните, как в Изумрудной Скрижали Гермеса: «То, что вверху, то и внизу. То, что внизу, то и вверху. И все для того, чтобы Единое было воплощено»…
Конечно, я вспомнил этот отрывок из Изумрудной Скрижали, но разве не лучше об этом сказал мой собеседник в «Дневнике сумасшедшего»?
— Да, помню. Но еще лучше я помню: «Ив Тьме есть Свет, и в Свете — Тьма».
Анхель улыбнулся и продолжил:
— Твой дар — это то, что связывает тебя с Богом. Именно через этот дар ты и получишь Откровение. Через него ты узнаешь жизнь, радость, любовь. Через него тебе откроются тайны бытия — и простое, и сложное. Только ты должен решить : «Все в этой жизни зависит от меня. От моих усилий. От моей веры. Моя жизнь — результат моих собственных поступков, моих мыслей и чувств. Бог наделил меня даром. Я должен быть благодарным. Божий дар просто не может быть в тягость. Он Божий . И если я несчастлив, то лишь потому, что отказался от своего дара, то есть от себя, или — я не нашел способа воплотить свой дар, то есть не понял самого себя».
— И тогда, отлучившись от мира, вы поняли?.. Вы поняли себя? Вы нашли способ воплотить свой дар чувствовать чужую боль? — спросил я и вспомнил книгу «Возьми с собой плеть»: — «Все зависит от точки отсчета. Ты или смотришь из своего „я“ или в самого себя».
— Именно, — глаза Анхеля светились. — И я понял тогда много вещей. Я понял, что у каждого из нас есть свой дар. Я понял, что не воплощая его, не занимаясь им, мы обрекаем себя на страдания. И мир не будет совершенным, если наши уникальности не откроются навстречу друг другу. Я понял, наконец, что моя способность чувствовать чужую боль дана мне не для пассивного принятия чужой боли. Само по себе это бессмысленно. У этого дара другая цель, другое предназначение. У меня есть ключ к сердцам, знающим, что такое настоящая боль. Я не должен вмешиваться в жизнь других людей. Но, имея такой ключ, я могу говорить с ними на языке их сердец. Вот и все.
— Все? — я заслушался Анхеля, пропустил мимо сознания последнюю его фразу и растерялся. — В каком смысле — все?
— Теперь я живу, слушая мир, и пересказываю то, что слышу в нем, на языке сердца. Вы же сами постоянно говорили об этом в предисловиях к моим книгам…
— Ах да, конечно! Но что значит — «слушая мир»?
— В этом нет ничего особенного, — улыбнулся Анхель. — Когда ты принимаешь свою уникальность и следуешь своему предназначению, мир сам начинает говорить с тобой. Твой дар — это канал связи с подлинным миром, лежащим по ту сторону видимого…
Очевидно, что автор — личность незаурядная. И мне ужасно хотелось познакомиться с ним, узнать его ближе. Сопоставить воображаемый портрет с оригиналом. С другой стороны, когда читаешь произведения Анхеля де Куатьэ, трудно отделаться от мысли о достоверности его рассказа. Правда ли то, о чем он пишет? Наконец, меня мучил вопрос — почему автор так настойчиво сохраняет свое инкогнито? Какой в этом смысл?
Сотни раз я прокручивал в голове нашу возможную встречу. Сотни раз представлял себе, как это будет происходить. Что я спрошу, что он мне ответит, как будет реагировать… В конце концов, читатели хотят знать! К чему прятаться? Почему не развеять все слухи и домыслы? Его книги интересны, они захватывают, завораживают, не перестают удивлять… Конечно, мы нуждаемся в ответах. Конечно!
Я просил Анхеля де Куатьэ о встрече. При любой возможности, самыми разными способами, несчетное количество раз. Но мои просьбы всякий раз оставались безответными. В какой-то момент мне даже пришла в голову мысль нанять детектива и провести частное расследование… Но я убедил себя в том, что это неправильно. И только я оставил эту идею, как вдруг на одно из моих многочисленных обращений — от подчеркнуто почтительных до почти резких — пришел ответ:
Уважаемый Издатель!
Я готов встретиться с Вами. Но прежде попытайтесь ответить себе но вопрос: чего именно Вы ждете от нашей встречи? Вероятно, у Вас есть тысяча причин, которые, если Вас попросить. Вы назовете с легкостью. Но, пожалуйста, не торопитесь с ответом, подумайте. Тысяча причин — это отсутствие причины. Какова Ваша причина?..
Анхель де Куатьэ
Мне трудно передать свои чувства после прочтения этого письма. Я был шокирован. Тысяча причин — это отсутствие причины. Так и есть. У меня тысяча причин, но нет одной-единственной, настоящей. Какова же она?!
Я мечтаю о встрече с человеком , но думаю о нем, как о заморской диковинке, как о вещи. В моей заинтересованности есть что-то от разинутого рта циркового зрителя: «По улицам слона водили, как видно напоказ…»
Я приглашаю Анхеля де Куатьэ не на встречу, а на допрос. В этом правда. Я хочу его попытать, выяснить, разузнать то, другое. Составить мнение, удовлетворить свое любопытство и — успокоиться.
Но разве он заслужил такого к себе отношения? Кто дал мне право глазеть на него, тыкать пальцем и спрашивать: «А что это? А вот это? А это зачем?» Как я не понимал до сих пор, что это унизительно! И он вовсе не обязан терпеть подобного разглядывания.
И в конце концов, это он радует меня своими книгами, его книги стали определенным этапом в моей жизни, благодаря ему я многое понял, многое увидел, многое почувствовал, о многом задумался. Это я его должник, а вовсе не он — мой.
В эту секунду я почему-то вспомнил свою последнюю поездку в Рим. Мы были в Соборе Святого Петра — величественном, странном, загадочном, В самом сердце католического мира. Намоленное место, земля под которым обагрена кровью христианских мучеников. Именно здесь располагался цирк Нерона, где сотнями гибли люди. Именно здесь был распят апостол Петр — чудовищно, жестоко, головой вниз…
И знаете, о чем рассказывала нам экскурсовод? Вы не поверите. Она говорила о высоте и диаметре купола, о протяженности базилики, о тоннах затраченной на декор бронзы, о кубометрах мрамора, израсходованного с той же целью, о количестве сусального золота, о погонных метрах фресок, о числе живописных полотен и числе захороненных пап, о сумме, выплаченной за исполнение витражей, о сроках строительства, о…
Члены туристической группы были в восторге. Рассказ экскурсовода, казалось, задел их за живое. Необычайно увлекательно! По городу слона водили, как видно — напоказ.
И мне стало стыдно. Мне стало невыносимо стыдно за это свое стадное гиканье: «Автора! Автора!» А что если автор просто не хочет? Не хочет предъявлять себя публике, не хочет торговать лицом на телевизионных экранах (с задней мыслью повысить тиражи своих книг), не хочет вступать в дискуссии, в обсуждение, отвечать на критику.
Что если он просто пишет книги? Просто пишет. Для тех, кому это близко. Для тех, кому это важно. Для тех, кто видит в его книгах чуткое сердце и светлую душу. А вовсе не для тех, кто пролистывает «модного автора», чтобы в очередной раз потренировать свою едкость, язвительность, высокомерие и пустую эрудицию. И я отправил ему письмо:
Анхель!
Я хочу извиниться перед Вами за мою настойчивость. Хотя, наверное, Вы и не ждете от меня никаких извинений. Зачем они Вам? Но все же — простите меня. Мне, право, очень неловко.
В своем письме Вы спросили меня — знаю ли я, зачем ищу этой встречи? Вы были правы, у меня тысяча причин. И нет ни одной, которую бы я мог считать единственной, настоящей.
Это абсолютно беспричинное желание. У меня нет никаких оснований настаивать на нашей встрече. Простите меня. Я очень благодарен Вам за Ваши книги. И искренне желаю Вам счастья и Света!
Ваш Издатель
Разумеется, я не рассчитывал на ответ. Теперь я видел ситуацию совсем в другом свете. Я понял, как это было пошло и бестактно с моей стороны: требовать от человека встречи на том единственном основании, что мне это нужно. У нас нет прав на другого человека. Другой — он Другой . Он по-своему видит мир, у него свои желания, свои интересы. И если ему чего-то не хочется, мы не имеем права настаивать. А объективных причин… Объективных причин требовать от Анхеля де Куатьэ встречи у меня не было.
И мы встретились уже через несколько дней.
— Простите, что не пришел сразу, — он пошел в кабинет и направился прямо ко мне, протягивая для приветствия руку. — Не хотел чувствовать себя, как на допросе. Мне кажется, ничего предосудительного я не сделал… Здравствуйте!
Я встал, ошарашенный внезапным появлением Анхеля де Куатьэ в своем кабинете, пожал ему руку и машинально предложил сесть в гостевое кресло у журнального столика. Все, что я видел в эту секунду — его внимательные, грустные глаза, которыми он смотрел буквально внутрь меня, и добрую, располагающую улыбку.
— Да, не сделали… — проговорил я. — Здравствуйте!
Повисла пауза. Мой гость осматривался.
— Я могу называть вас Анхелем? — спросил я.
Я поймал себя на том, что слишком долго и слишком пристально смотрю на него. Он рассмеялся — тихо и весело.
— Да, конечно, — и кивнул головой.
— А я ваш издатель… — суетливо представился я и смутился.
Это представление еще больше развеселило моего гостя. Наверное, оно выглядело ужасно глупо. Но я был так растерян и взволнован! Наша встреча состоялась уже после того, как я потерял всякую надежду поговорить с ним. А он словно бы ждал, что мой грубый хищный азарт пройдет. И потом, словно почувствовав это, тут же ответил на приглашение. Как в творческом завещании Ницше: «И когда вы откажетесь от меня, я приду к вам».
— Я знаю, — ответил он. — И очень вам благодарен.
Прошло еще несколько секунд. Я продолжал беспомощно молчать.
— Я догадываюсь, о чем вы собираетесь меня спрашивать, — сказал Анхель. — Я отвечу на все ваши вопросы. Но чуть позже, а сейчас…
И Анхель рассказал мне о том, о чем я сам никогда бы не спросил. Просто не догадался бы — настолько эта информация перевернула мое представление о нем как о человеке. О живом и замечательном человеке, которого, к своему стыду, я уже поспешил назвать в прессе «феноменом Куатьэ».
— Знаете, — начал Анхель, — каждому человеку от рождения дан талант. Это Божий дар. Бог наделяет каждого из нас личной уникальностью, какой-то особенностью, чертой, которой нет больше ни у кого другого, только у нас. Это как Божья отметина. Но немногие знают о своем даре. И лишь единицы способны реализовать его в полную силу. Вы знаете о своем даре?
Я не понял вопроса:
— О моем даре? Что вы имеете в виду?
— У вас дар, — Анхель уверенно закачал головой, подтверждая сказанное. — У вас особенный дар чувствовать книгу.
— Не знаю, — я смутился. — Просто я люблю хорошие книги.
— Вам кажется, что вы просто любите хорошие книги, — рассмеялся мой собеседник. — Но неужели вы думаете, это случайность? Нет. Вы не «просто любите хорошие книги». Вы испытываете благоговейный трепет, когда берете в руки настоящую книгу . Радость прокатывается по душе, словно теплый ветер по цветущему полю. Это как романтическое свидание. Вы сосредоточены. Сознание становится ясным-ясным. Вы ощущаете книгу физически . А еще, если вас спросить, вы не задумываясь скажете, что книга — это произведение искусства, которое ни с чем более не сравнится. Ни с музыкой, ни с живописью, ни с театром. И в своем детстве вы знали это так же хорошо, как и теперь. Может быть, даже лучше.
Я был поражен. Все, о чем рассказывал мой собеседник, — о моих ощущениях, о моих переживаниях, даже о моем детстве — было правдой! Действительно, сколько я себя помню, книги всегда были для меня чем-то священным, даже сакральным. И до сих пор каждая книга обладает для меня своей аурой. Причем я чувствую ее еще до того, как начинаю читать.
— Не смущайтесь. У каждого человека есть свой талант, свой дар. Кто-то одарен талантом видеть красоту. Он воспринимает ее как никто другой — особенно, лучше и глубже остальных. Чувствует радугу цвета, понимает игру света и тени, улавливает магию пропорций. Кто-то другой наделен свыше особенным даром чувствовать музыкальную гармонию. Третий особенно мыслит, например образами. Четвертый — так же особенно, но абстракциями. Пятый — знаками и символами. Шестой обладает потрясающей способностью замечать детали, нюансы, подробности — в делах, отношениях, работе, в чувствах. Седьмой, наоборот, слеп к деталям, но зато способен увидеть целостную картину всего лишь по двум-трем штрихам. Какой-то дар есть у каждого.
— Да, но если бы вы были правы, то весь мир состоял бы из успешных людей. Из гениев! А это, мягко говоря, не совсем так, — возразил я. — На самом деле, талантливых людей — единицы.
— Нет, — помотал головой Анхель. — Все талантливы. Без исключения. Но для воплощения таланта нужны средства — дополнительные способности, навыки. Вот вы, например. Вы любите и чувствуете книги. Но кроме того, вы еще и хороший менеджер. Вы способны организовать производственный процесс и понимаете массу других «технических» вещей. А теперь представьте себе, что у человека есть музыкальный дар, но нет нужной для игры на музыкальных инструментах мышечной моторики. Или например, неудачно устроены голосовые связки. Или, может быть, он физиологически не способен преобразовывать звуки в знаки, а знаки — в звуки, то есть использовать ноты. И как тогда ему быть с его даром? Куда податься?.. Он со своим чувством гармонии никому не нужен.
— Да… — сообразил я. — Кажется, я понял. Вы хотите сказать, что у человека может быть особенный дар видеть красоту, но, например, отсутствует физиологическая основа для рисования или черчения?
— Для других людей такой художник — сущая бездарность, — подтвердил Анхель.
— Но ведь он может стать гениальным искусствоведом? — предположил я.
— А если у него нет способности к систематизации и анализу? — пожал плечами Анхель.
— Коллекционером. Вариант?
— А финансы…
— Тогда экскурсоводом?
— Нужна способность держать внимание аудитории…
— Получается, что только гениальным зрителем?
Я задумался. Действительно, наше общество ценит навыки, а не одаренность. Художник, который ладно рисует, обществу выгоднее, чем художник, который гениально видит, но не умеет передать на холсте. Нас ценят за полезные навыки , за то, как, насколько и с какой «прибавочной стоимостью» нас можно использовать в «производственном процессе». А священный дар, о котором говорит Анхель, снисходит свыше. И он никак не связан ни с «профессиональной ориентацией», ни с «прибавочной стоимостью», ни с «производственным процессом». Это особенность духовного свойства.
— Он должен быть гениальным зрителем. — Сказал Анхель.
— «Важно не содержание твоего задания, а то, как ты его выполнил», — я процитировал книгу Анхеля «Всю жизнь ты ждала». — Вы ведь об этом говорили?
— Знаете, — покачал головой Анхель, — гениальный писатель и гениальный издатель — ничто, если нет гениального читателя. И если кто-то скажет мне, что первые двое важнее второго, мне ничего не останется, как рассмеяться…
***
— Анхель, а почему вы заговорили об этом «даре»?
— Мир полон ограничений, — Анхель смотрел куда-то в сторону, и было трудно понять, отвечает ли он на мой вопрос, или думает о чем-то своем. — И даже вы — внешне очень успешный человек — не можете чувствовать себя до конца счастливым. Вы любите хорошие книги, да. Это ваш дар. Но разве вы можете издавать только те книга, которые вам нравятся? И все ли книги, которые вам нравятся, вы можете издать? Нет. На какие-то произведения эксклюзивные права принадлежат другому издателю. При этом возможно, он их не чувствует душой, а воспринимает как некий продукт. А какие-то хорошие книги не пользуются покупательским спросом — не модны, не популярны. Для каких-то книг вы не можете найти должного оформления, потому что вас не понимают художники-иллюстраторы. А если понимают, то хотят вознаграждения, которое превратит эту книгу в «золотую». Продолжать?..
Анхель внимательно посмотрел мне в глаза. Дальше комментировать этот ряд не требовалось. Он попал в самую точку.
— Понимаете, мир полон ограничений, он несовершенен, — сказал Анхель. — Но это еще не вся правда… Мы изуродовали этот мир. Мы. В плане создания он таким не был. Сталкиваясь с трудностями, с препятствиями, многие из нас отказались от своего дара, а по сути — от самих себя. Ведь всегда проще сдаться. Задвинуть свою уникальность в дальний угол и сказать: «Во мне нет ничего особенного. Я — как все. У меня ничего не выходит. Так и должно было быть». Но не бывает человека «как все», а сдаться — значит отказаться от своего предназначения.
И тут я вспомнил слова Данилы, которыми заканчивается «Маленькая принцесса»:
— «Правда в каждом из нас. Вопрос только в том, где мы…»
— Да, это так, — грустно улыбнулся Анхель. — И если хотя бы один человек отказывается от своего предназначения, нарушается общая гармония.
— Общая гармония?
— Да. На самом деле мир задуман идеально. Если бы каждый человек соответствовал своему дару, вкладывал бы всего себя в собственную уникальность, то вся пестрая и кажущаяся бестолковой мозаика жизни сложилась бы в единую и прекрасную картину.
— «Ты нужен», — я процитировал «Исповедь Люцифера».
— Абсолютно верно, «ты нужен», — спокойный голос Анхеля звучал проникновенно и одновременно с этим весомо. — Но мы забыли эту истину. Забыли о своем предназначении. А ведь каждый из нас — частичка мира. Как маленький пазл большой картины. И только все вместе мы можем составить идеальный мир. Если в огромной картине не хватает даже одного пазла, она ущербна. Нужны все, каждый. И поэтому ни один из нас не лучше и не хуже другого. Все одинаково индивидуальны и одинаково важны. Но мы должны соответствовать себе, быть собой, своей индивидуальностью. И когда я говорю — «мы», я имею в виду каждого из нас. Каждого.
— «Зачет по последнему», — я вспомнил «Золотое сечение», и мой голос дрогнул от избытка чувств. — А вы, Анхель? Вы знаете о своем даре? У вас он тоже должен быть…
— Мой дар? — Анхель грустно улыбнулся. — Мой дар — чувствовать чужую боль. Странно, правда? Еще в детстве я удивлял своих родителей. Я всегда знал, как какой человек будет реагировать в той или иной ситуации. Как он отнесется к тому или иному событию, что скажет, что сделает. Я никогда не ошибался. Это знание приходило ко мне из ниоткуда. Оно не было результатом анализа. Я просто чувствовал боль другого человека и понимал, куда она его толкнет в следующую минуту.
— Это, наверное, очень полезный дар, — предположил я.
— Вы думаете? — Анхель повел бровью и отрицательно покачал головой. — С чужим даром всегда проще, чем с собственным. Болельщику понятно, как забить мяч. С этим только у игрока проблемы. Нет, этот дар совсем не «полезный». Долгие годы он приносил мне лишь горе.
— Горе? — я не поверил своим ушам. — Но почему?!
— Когда человек испытывает душевную боль, он видит мир через призму своего страдания. Ему кажется, что весь мир против него. Боль парализует его волю, и хуже того — толкает на глупости. Но когда я чувствую чужую боль, я вижу мир страдающего человека со стороны, неискаженным. И я понимаю, что выход есть. Я знаю, что нужно сделать, чтобы преодолеть эту боль…
— Ну, так это замечательно! — я все еще не понимал, почему Анхель не рад своему дару. — Вы можете быть полезным. Вы необходимы другим людям!
— Я — да, — согласился Анхель. — Но они меня не слышат. Человек, испытывающий душевную боль, не верит в спасение. В его мире, зараженном болью и страданием, нет выходов. Одни тупики. Долгое время я не понимал этого. Я-то ведь видел выходы! Я знал, как справиться с этой болью. Но люди оставались глухи к моим словам. Они тянулись ко мне, потому что чувствовали — я их понимаю. Но они не принимали моей помощи. Только поддержку…
Постепенно мой мир превратился в мир страдающих людей. С каждым днем, с каждым годом их становилось все больше вокруг меня. Я словно притягивал их в свою жизнь. И продолжал чувствовать их боль, разделять ее с ними, не оставлял попыток помочь. Но все было безрезультатно. Мой дар лишил меня сил. Из меня словно вытянули энергию. Мне казалось, я сойду с ума. Что я делаю не так?
Меня мучила невозможность быть услышанным. Представьте себе — перед вами смертельно больной человек. Он действительно умирает, мучается, страдает… А вы врач и у вас есть лекарство, которое способно вернуть его к жизни. Вы пытаетесь дать ему это лекарство, но он его не принимает. Он то не верит вам, то говорит, что оно горькое, и плюется. А то и вовсе швыряет его вам в лицо, полагая, что вы пытаетесь его отравить. Что вы будете при этом чувствовать?
— Я думаю, это ужасно.
— А если это не один человек, не два, не три, но все, кто вас окружает?.. Человек говорит тебе, что любит. Ты знаешь, что это правда. Но только вот одно «но». Он любит тебя как обезболивающее. Он любит тебя за то, что ты снимаешь его боль. И он говорит, что любит тебя. И даже сам верит в это. Я стал слышать шелест крыльев…
***
— Шелест крыльев? — переспросил я.
— Да, я стал слышать ангела смерти, — ответил Анхель. — Не знаю, как это объяснить… Всякий человек, которому я помогал, терял желание меняться. Он находил меня, получал понимание и поддержку, чувствовал облегчение и переставал что-либо делать. Но я только уменьшал его боль, я не устранял ее причины. С причиной своей боли человек должен бороться сам. Никто не в силах сделать это за него. Она — результат его поступков, его образа мыслей, И получается, я оказывал всем этим людям медвежью услугу.
В какой-то момент я понял, что стал заложником. Я не мог ни уйти от этих людей, ни остаться с ними. Уйти — означало причинить им боль. Остаться — значило не дать им шанса победить ее, измениться, искать и, в конце концов, найти самих себя. Не меня, который помогает им переносить боль, а себя, способных изменить свою жизнь. В моем сердце свил гнездо ангел смерти. Я увидел мир, полный страдания. Мир не моего, но известного, ощущаемого мною страдания.
Мне живо представилось, что было бы, окажись я на месте этих людей. От моего собеседника исходит сила, уверенность, знание. А когда он смотрит тебе в глаза, кажется, что он видит твою душу. Ты словно у него на ладони. И тебе уже ничего не страшно, ты чувствуешь себя защищенным, тебе радостно. Конечно, будь у меня возможность иметь такого друга, я бы чувствовал себя необыкновенно счастливым. Но если разобраться, это ведь игра в одни ворота. Ты получаешь. А он…
— И много их было, этих людей? — спросил я.
— Много? — задумчиво переспросил Анхель. — Очень много. Они ждали от меня чуда. Это было в глазах — если я способен на чудо понимания, почему бы мне не совершить и другое чудо? Почему бы мне не сделать их счастливыми? Они ждали. Они рассчитывали. Они были уверены. Они даже требовали… И я бы сделал. Но как? Это невозможно. Счастье — не одежда, которую можно купить в магазине или пошить в ателье. Счастье — это внутренняя гармония. Добиться ее извне невозможно. Только изнутри.
Я начал осознавать, что не только не приближаю их счастья, а напротив, являюсь препятствием. Удобным, приятным, милым, но препятствием. Я понимал и принимал чужую боль. Это происходило само собой, естественно. Но вместе с болью люди перепоручали мне и ответственность за свою жизнь, за свое счастье. Мне стало стыдно. Все вроде бы правильно, и все как-то не так. Я не понимал — что. И я сбежал.
— Сбежали? — не понял я.
— Да, просто исчез. На время. Я был один — ни телефонных разговоров, ни встреч. Полное одиночество. Бесконечное падение в бездну. Я обогревался огнем. Ел руками. И смотрел на звезды. Ночами напролет я смотрел на звезды. Я завидовал звездам. Я завидовал им, потому что они мертвы. Мертвый не может ни чувствовать, ни ощущать. Это стало моей мечтой — абсолютная бесчувственность, глухая немота. И завораживающий шелест черных крыльев…
Анхель замолчал. Задумался, ушел в себя. Он словно потерял интерес к своим словам. Но мне показалось, что именно сейчас он подошел к самому важному. Мое тело было напряжено, как пружина, — каждый мускул, каждая связка.
— И что?.. Что случилось дальше? — не выдержал я через минуту.
—Дальше?.. — Анхель словно очнулся от забытья, откинулся на спинку кресла и рассмеялся: — Я понял, какой я идиот!
— Идиот? — я даже встряхнул голову, словно хотел убедиться, что не сплю.
— Конечно! Я ведь попался на ту же самую удочку! Если и счастье, и страдание — это результат моих собственных поступков, то почему я виню в своей безысходности других людей? Это ошибка! Просто я неправильно распоряжаюсь своим даром. Да, я чувствую чужую боль. Но что я сделал с этим талантом? Превратил в бремя и муку? Божий дар!.. И я принял решение бороться.
— «Две разные дороги — одна ведет к счастью, другая к страданию. И каждый человек сам выбирает свой путь», — вспомнил я «Учителя танцев».
— Я думаю, большинство людей переживают в своей жизни момент глубокого отчаяния. Когда кажется, что ты упал так глубоко, что дальше некуда. Но именно в этот момент в твоей жизни и может случиться нечто по-настоящему значительное. Земля имеет форму сферы. Если упасть на самое дно пропасти, ты обнаружишь себя на поверхности земли, только с другой стороны. Помните, как в Изумрудной Скрижали Гермеса: «То, что вверху, то и внизу. То, что внизу, то и вверху. И все для того, чтобы Единое было воплощено»…
Конечно, я вспомнил этот отрывок из Изумрудной Скрижали, но разве не лучше об этом сказал мой собеседник в «Дневнике сумасшедшего»?
— Да, помню. Но еще лучше я помню: «Ив Тьме есть Свет, и в Свете — Тьма».
Анхель улыбнулся и продолжил:
— Твой дар — это то, что связывает тебя с Богом. Именно через этот дар ты и получишь Откровение. Через него ты узнаешь жизнь, радость, любовь. Через него тебе откроются тайны бытия — и простое, и сложное. Только ты должен решить : «Все в этой жизни зависит от меня. От моих усилий. От моей веры. Моя жизнь — результат моих собственных поступков, моих мыслей и чувств. Бог наделил меня даром. Я должен быть благодарным. Божий дар просто не может быть в тягость. Он Божий . И если я несчастлив, то лишь потому, что отказался от своего дара, то есть от себя, или — я не нашел способа воплотить свой дар, то есть не понял самого себя».
— И тогда, отлучившись от мира, вы поняли?.. Вы поняли себя? Вы нашли способ воплотить свой дар чувствовать чужую боль? — спросил я и вспомнил книгу «Возьми с собой плеть»: — «Все зависит от точки отсчета. Ты или смотришь из своего „я“ или в самого себя».
— Именно, — глаза Анхеля светились. — И я понял тогда много вещей. Я понял, что у каждого из нас есть свой дар. Я понял, что не воплощая его, не занимаясь им, мы обрекаем себя на страдания. И мир не будет совершенным, если наши уникальности не откроются навстречу друг другу. Я понял, наконец, что моя способность чувствовать чужую боль дана мне не для пассивного принятия чужой боли. Само по себе это бессмысленно. У этого дара другая цель, другое предназначение. У меня есть ключ к сердцам, знающим, что такое настоящая боль. Я не должен вмешиваться в жизнь других людей. Но, имея такой ключ, я могу говорить с ними на языке их сердец. Вот и все.
— Все? — я заслушался Анхеля, пропустил мимо сознания последнюю его фразу и растерялся. — В каком смысле — все?
— Теперь я живу, слушая мир, и пересказываю то, что слышу в нем, на языке сердца. Вы же сами постоянно говорили об этом в предисловиях к моим книгам…
— Ах да, конечно! Но что значит — «слушая мир»?
— В этом нет ничего особенного, — улыбнулся Анхель. — Когда ты принимаешь свою уникальность и следуешь своему предназначению, мир сам начинает говорить с тобой. Твой дар — это канал связи с подлинным миром, лежащим по ту сторону видимого…