Страница:
Андрей говорил, как он часто это делал, с особенной, тонкой иронией. В первое время мне казалось это странным, даже пугало. Я не понимал — почему? Ведь я знаю, Андрей не такой! Он добрый и заботливый. Не может быть! Но нет, он частенько говорил о людях, акцентируя их ошибки и слабости. Исподволь, но вполне определенно. И всегда в самую точку.
Я же всегда рассуждал таким образом. Все люди несовершенны. Это нужно просто принять и игнорировать их недостатки. Смотреть на плюсы человека, подмечать его достоинства. Они ведь тоже есть у каждого. И тогда можно сохранить доброе отношение к человеку, даже сели он делает что-то ужасное или неправильное.
И лишь совсем недавно я нашел ответ на свое «Почему?». Андрей очень четко разграничивает две вещи — человека и его поступки. Человек для него — святое. И если он иронизирует, то не над человеком. А если нападает, то не на человека. Он иронизирует над нелепым говерением человека. Андрей — бескомпромиссный враг поступков, которые делают человека несчастным.
Он враг наших врагов. В его мире нет трусов. Но есть люди, которые страдают от собственных страхов. В его мире нет и дураков. Но есть люди, которые страдают по собственной глупости. И так во всем. В его мире вообще нет зла, лишь несколько неправильных вещей, которые он в состоянии изменить ко всеобщему благу. И он воюет.
Чутким взглядом психолога он определяет, почему человек несчастлив, что он делает не так и что ему мешает быть счастливым. Он видит, переживает и наступает. Он ополчается против человеческих страхов, против отчаяния, против упрямства или бездеятельности. Но не против человека, а наоборот — за него, ради него, для него.
Он борется с тем в человеке, что мешает этому человеку быть счастливым. А ведь эти препятствия, эти преграды — всегда внутри нас. Мы несчастны из-за собственных страхов, из-за своей глупости, предвзятости, слабости.
Со стороны может показаться, что Андрей борется с человеком. Но это не так, он борется с бедой человека. А это совсем не одно и то же. И как только человек понимает это, как только он видит в Андрее союзника, а не противника, от прежней иронии Андрея не остается и следа. Лишь доброта, чуткость, забота и поддержка.
Но до той поры, пока ты враг самому себе — держись, Андрей будет воевать с твоим врагом не на жизнь, а на смерть. За тебя.
— Неправда, — тихо и зло сказал Данила. — Нельзя так с людьми. Ты, Андрей, смотришь на них, будто бы они какие-то интегралы, цифры, схемы. Считаешь, просчитываешь. Философствуешь. А они — живые. Понял, Андрей?! Они — живые!
На щеках Данилы мелькнули желваки. То, что он сказал — это неправда, и это жестоко. Андрей не заслужил этого. Данила должен извиниться. И тут я оторопел — вместо извинений Данила медленно и с силой сжал кулаки!
— Так я с этим и не спорю, — Андрей выглядел спокойным, доброжелательным и открытым. — Люди — живые. Но там, Данила, — Андрей показал на экран, — ими манипулируют. Меня как раз это и беспокоит. Нет ничего приятного в том, чтобы оказаться безвольным героем чьей-то «книги». А они оказываются… И, судя по всему, в этой книге не планируется хеппи-энд…
— Я просто не понимаю, что вы к ней привязались! — Данила говорил это с таким напряжением, с такой агрессией, что я вдруг по-настоящему испугался. — Почему вы вообще думаете, что это она?!
— Мы пока ничего не думаем, мы пытаемся понять… — Андрей предпринял попытку объяснить нашу позицию, успокоить Данилу, но тщетно.
— Не надо! Вы уже все решили! — почти прокричал Данила. — А я ее чувствую! Понятно?! И это я — Избранник! Я! Я знаю!
— Данила, а ты не допускаешь мысли, что ты можешь ошибаться? — тихо спросил Андрей. — Ведь Избранник может и ошибаться. В тебе же еще и человек есть. А люди часто ошибаются. Ты точно уверен, что Нину в тебе чувствует Избранник, а не Данила?..
Данила растерялся и начал нервно трясти руками. Он был не готов к такому вопросу. И сам себе он его тоже не задавал. Действительно, Данила не только Избранник, он еще и человек — обычный, такой же, как и мы все. Разве не может он чувствовать любовь, ненависть или боль, как обычный человек? Может. А разве эти его чувства не могут войти в конфликт с Истиной, его миссией? Могут.
— Все равно, — грозно сказал Данила. — ты уже все для себя решили. Просто она вам не нравится, и все. И вы решили!
— Гаптен, покажи, пожалуйста, Даниле… — попросил Андрей.
Дополнительных объяснений не потребовалось. Гаптен быстро подошел к столу — озабоченный, напряженный. Взял пульт дистанционного управления и включил расположенный сбоку от нас прозрачный экран.
Общая характеристика астрального поля планеты. Карта, как метеорологов. Только вместо циклонов антициклонов — энергетические потоки.
Множественные точки турбулентности отрицательных энергий над всей поверхностью земли.
Гаптен произвел масштабирование. Мы увидели сначала увеличенное восточное полушарие, потом всю Северную Америку, Соединенные Штаты, штат Нью-Йорк, город Нью-Йорк, и сразу вслед за этим — Манхеттен.
Раздался резкий, неприятный звук — три коротких гудка и компьютерный голос: «Критическая масса сгущения! Критическая масса сгущения! Расчетное время воплощения — сорок восемь часов! Расчетное время воплощения — сорок восемь часов!».
Я вздрогнул. У Гаптена, кажется, подкосились ноги. Он медленно осел на стул. Видимо, не ожидал, что все случится так скоро. Данила побледнел и встал. За ним поднялся и Андрей. Я увидел, что они сосредоточенно смотрят друг на друга.
— Ты ничего не хочешь нам сказать? — тихо спросил у него Андрей. — Скажи…
Последнее время Данила практически ни с кем не разговаривает. Здоровается, прощается, говорит «да» и «нет», но в остальном — словно бойкот. Я даже думал, что у него снова начались видения. Так бывало — он сильно менялся, когда начинал чувствовать носителя Скрижали. А вдруг, он чувствует и потенциальных Всадников Тьмы?.. Но нет, это невозможно. Пока Тьма не воплотилась в конкретном человеке, Всадником может стать, в принципе, кто угодно. Достаточно просто оказаться в эпицентре сгущения.
— Что сказать? — Данила убрал руки в карманы штанов.
— Я не знаю, Данила, — честно сказал Андрей. — Тебе, наверное, лучше нас это известно…
— Просто она в опасности, — у Данилы дернулась верхняя губа. — Вот и все.
Я вдруг почувствовал, что Данила не верит себе. Что он говорит это только чтобы мы от него отстали. Боже мой, что же с ним случилось?!
— Я тоже так думаю, — спокойно и честно сказал Андрей. — Она в опасности. Давай вместе подумаем, что мы можем сделать.
— Нет! — отрезал Данила. — Вы ничего не сможете сделать.
Я вздрогнул:
— Данила…
— Повторяю, — Данила говорил жестко и громко, но, если вслушиваться, можно было заметить, что у него дрожит голос. — Вы ничего не сможете сделать. Мне надо ехать.
— Куда? — не понял я.
— Мне надо ехать в Нью-Йорк! — в глазах Данилы мелькнула сумасшедшинка.
— Исключено, — Гаптен смотрит в стол и говорит об этом как о деле уже решенном. — Это просто невозможно. Опасно. Очень опасно. Абсолютно исключено.
— А мне плевать! Слышите — мне плевать! — закричал. Данила. — Достали!
Смерчем он проносится по комнате и вылетает в коридор. Звук грохнувшей двери ударяет нам по ушам.
Если сказать, что мы находимся в состоянии шока, это значит ничего не сказать. Я почти в панике. У меня ком в горле. Гаптен, видимо, сам того не замечая, судорожно барабанит пальцами по столу.
Я поднимаю глаза и с мольбой смотрю на Андрея. Мне кажется, что только он может повлиять на Данилу. Нельзя, чтобы мы остались один на один с Тьмой в момент ее воплощения! Мы не можем без Избранника. Это невозможно.
Я поднимаю глаза. Я знаю, что в них мольба, ужас. Я смотрю на Андрея. У него спокойное и ровное лицо. А в глазах слезы.
— Ничего нельзя сделать, — тихо говорит он. — Ничего.
Я начинаю задыхаться.
Часть вторая
Я же всегда рассуждал таким образом. Все люди несовершенны. Это нужно просто принять и игнорировать их недостатки. Смотреть на плюсы человека, подмечать его достоинства. Они ведь тоже есть у каждого. И тогда можно сохранить доброе отношение к человеку, даже сели он делает что-то ужасное или неправильное.
И лишь совсем недавно я нашел ответ на свое «Почему?». Андрей очень четко разграничивает две вещи — человека и его поступки. Человек для него — святое. И если он иронизирует, то не над человеком. А если нападает, то не на человека. Он иронизирует над нелепым говерением человека. Андрей — бескомпромиссный враг поступков, которые делают человека несчастным.
Он враг наших врагов. В его мире нет трусов. Но есть люди, которые страдают от собственных страхов. В его мире нет и дураков. Но есть люди, которые страдают по собственной глупости. И так во всем. В его мире вообще нет зла, лишь несколько неправильных вещей, которые он в состоянии изменить ко всеобщему благу. И он воюет.
Чутким взглядом психолога он определяет, почему человек несчастлив, что он делает не так и что ему мешает быть счастливым. Он видит, переживает и наступает. Он ополчается против человеческих страхов, против отчаяния, против упрямства или бездеятельности. Но не против человека, а наоборот — за него, ради него, для него.
Он борется с тем в человеке, что мешает этому человеку быть счастливым. А ведь эти препятствия, эти преграды — всегда внутри нас. Мы несчастны из-за собственных страхов, из-за своей глупости, предвзятости, слабости.
Со стороны может показаться, что Андрей борется с человеком. Но это не так, он борется с бедой человека. А это совсем не одно и то же. И как только человек понимает это, как только он видит в Андрее союзника, а не противника, от прежней иронии Андрея не остается и следа. Лишь доброта, чуткость, забота и поддержка.
Но до той поры, пока ты враг самому себе — держись, Андрей будет воевать с твоим врагом не на жизнь, а на смерть. За тебя.
— Неправда, — тихо и зло сказал Данила. — Нельзя так с людьми. Ты, Андрей, смотришь на них, будто бы они какие-то интегралы, цифры, схемы. Считаешь, просчитываешь. Философствуешь. А они — живые. Понял, Андрей?! Они — живые!
На щеках Данилы мелькнули желваки. То, что он сказал — это неправда, и это жестоко. Андрей не заслужил этого. Данила должен извиниться. И тут я оторопел — вместо извинений Данила медленно и с силой сжал кулаки!
— Так я с этим и не спорю, — Андрей выглядел спокойным, доброжелательным и открытым. — Люди — живые. Но там, Данила, — Андрей показал на экран, — ими манипулируют. Меня как раз это и беспокоит. Нет ничего приятного в том, чтобы оказаться безвольным героем чьей-то «книги». А они оказываются… И, судя по всему, в этой книге не планируется хеппи-энд…
— Я просто не понимаю, что вы к ней привязались! — Данила говорил это с таким напряжением, с такой агрессией, что я вдруг по-настоящему испугался. — Почему вы вообще думаете, что это она?!
— Мы пока ничего не думаем, мы пытаемся понять… — Андрей предпринял попытку объяснить нашу позицию, успокоить Данилу, но тщетно.
— Не надо! Вы уже все решили! — почти прокричал Данила. — А я ее чувствую! Понятно?! И это я — Избранник! Я! Я знаю!
— Данила, а ты не допускаешь мысли, что ты можешь ошибаться? — тихо спросил Андрей. — Ведь Избранник может и ошибаться. В тебе же еще и человек есть. А люди часто ошибаются. Ты точно уверен, что Нину в тебе чувствует Избранник, а не Данила?..
Данила растерялся и начал нервно трясти руками. Он был не готов к такому вопросу. И сам себе он его тоже не задавал. Действительно, Данила не только Избранник, он еще и человек — обычный, такой же, как и мы все. Разве не может он чувствовать любовь, ненависть или боль, как обычный человек? Может. А разве эти его чувства не могут войти в конфликт с Истиной, его миссией? Могут.
— Все равно, — грозно сказал Данила. — ты уже все для себя решили. Просто она вам не нравится, и все. И вы решили!
— Гаптен, покажи, пожалуйста, Даниле… — попросил Андрей.
Дополнительных объяснений не потребовалось. Гаптен быстро подошел к столу — озабоченный, напряженный. Взял пульт дистанционного управления и включил расположенный сбоку от нас прозрачный экран.
Общая характеристика астрального поля планеты. Карта, как метеорологов. Только вместо циклонов антициклонов — энергетические потоки.
Множественные точки турбулентности отрицательных энергий над всей поверхностью земли.
Гаптен произвел масштабирование. Мы увидели сначала увеличенное восточное полушарие, потом всю Северную Америку, Соединенные Штаты, штат Нью-Йорк, город Нью-Йорк, и сразу вслед за этим — Манхеттен.
Раздался резкий, неприятный звук — три коротких гудка и компьютерный голос: «Критическая масса сгущения! Критическая масса сгущения! Расчетное время воплощения — сорок восемь часов! Расчетное время воплощения — сорок восемь часов!».
Я вздрогнул. У Гаптена, кажется, подкосились ноги. Он медленно осел на стул. Видимо, не ожидал, что все случится так скоро. Данила побледнел и встал. За ним поднялся и Андрей. Я увидел, что они сосредоточенно смотрят друг на друга.
— Ты ничего не хочешь нам сказать? — тихо спросил у него Андрей. — Скажи…
Последнее время Данила практически ни с кем не разговаривает. Здоровается, прощается, говорит «да» и «нет», но в остальном — словно бойкот. Я даже думал, что у него снова начались видения. Так бывало — он сильно менялся, когда начинал чувствовать носителя Скрижали. А вдруг, он чувствует и потенциальных Всадников Тьмы?.. Но нет, это невозможно. Пока Тьма не воплотилась в конкретном человеке, Всадником может стать, в принципе, кто угодно. Достаточно просто оказаться в эпицентре сгущения.
— Что сказать? — Данила убрал руки в карманы штанов.
— Я не знаю, Данила, — честно сказал Андрей. — Тебе, наверное, лучше нас это известно…
— Просто она в опасности, — у Данилы дернулась верхняя губа. — Вот и все.
Я вдруг почувствовал, что Данила не верит себе. Что он говорит это только чтобы мы от него отстали. Боже мой, что же с ним случилось?!
— Я тоже так думаю, — спокойно и честно сказал Андрей. — Она в опасности. Давай вместе подумаем, что мы можем сделать.
— Нет! — отрезал Данила. — Вы ничего не сможете сделать.
Я вздрогнул:
— Данила…
— Повторяю, — Данила говорил жестко и громко, но, если вслушиваться, можно было заметить, что у него дрожит голос. — Вы ничего не сможете сделать. Мне надо ехать.
— Куда? — не понял я.
— Мне надо ехать в Нью-Йорк! — в глазах Данилы мелькнула сумасшедшинка.
— Исключено, — Гаптен смотрит в стол и говорит об этом как о деле уже решенном. — Это просто невозможно. Опасно. Очень опасно. Абсолютно исключено.
— А мне плевать! Слышите — мне плевать! — закричал. Данила. — Достали!
Смерчем он проносится по комнате и вылетает в коридор. Звук грохнувшей двери ударяет нам по ушам.
Если сказать, что мы находимся в состоянии шока, это значит ничего не сказать. Я почти в панике. У меня ком в горле. Гаптен, видимо, сам того не замечая, судорожно барабанит пальцами по столу.
Я поднимаю глаза и с мольбой смотрю на Андрея. Мне кажется, что только он может повлиять на Данилу. Нельзя, чтобы мы остались один на один с Тьмой в момент ее воплощения! Мы не можем без Избранника. Это невозможно.
Я поднимаю глаза. Я знаю, что в них мольба, ужас. Я смотрю на Андрея. У него спокойное и ровное лицо. А в глазах слезы.
— Ничего нельзя сделать, — тихо говорит он. — Ничего.
Я начинаю задыхаться.
Часть вторая
— Светлые не захотели встречаться с Данилой, — тихо сказал Гаптен. — Боятся, что он окажется на стороне Тьмы…
— Не может быть! — прошептал я, — Они действительно так думают?!
— Они уверены, что воплощение Тьмы будет происходить через Нину, — Гаптен замялся, нас пугала сама мысль о том, что это предположение станет явью. — Ну, в общем. Тьма попытается это сделать через Нину. На что указывает множество косвенных признаков и пророчество о вавилонской блуднице…
До сих пор Светлые не придавали пророчествам Темных никакого значения. Но все изменилось, когда пророчество Темных о Копье Власти чуть ни сбылось.
— Нина обладает фантастическими способностями и может повлиять на Данилу, — продолжил Гаптен. — И в худшем может оказаться, что Данила…
— Перейдет на сторону Тьмы?.. — это все еще не укладывалось у меня в голове.
— «И дан ему был большой меч, чтобы взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга», — Гаптен близко к тексту процитировал строфу Апокалипсиса о Второй Печати.
— А что за пророчество? — Андрей поднял голову и посмотрел на Гаптена.
До этого он сидел, уткнувшись лицом в ладони, и молчал.
— Текст пророчества о вавилонской блуднице путаный и невнятный. — Увидев, что Андрей приходит в себя и готов участвовать в разговоре, Гаптен заметно оживился. —сложно сказать что-то определенное. Кое-кто из Светлых думает, что это пророчество не о воцарении, а о гибели вавилонской блудницы. Что, мол, в нем говорится, как остановить всадника Апокалипсиса со Второй Печатью. Поэтому-то они и взялись за Данилу. В смысле — Темные взялись… Чтобы он защитил вавилонскую блудницу.
Меня пробрала дрожь. Все сжалось внутри. И хотелось орать. Я был на грани истерики.
Андрей вдруг встал и подошел ко мне. Я сидел на стуле, словно парализованный. Он опустился на корточки, обнял меня за плечи и тихо сказал:
— Анхель, все нормально. Слышишь меня, пока все нормально. Нормально, ладно? Это только предположения, и все. Пока так, но мы можем ошибаться. И можем… Как выйдет — неизвестно. Не торопи события. Будущее — оно и есть будущее, ты же знаешь. И возможно все еще сто раз изменится. Не переживай. Ты просто очень эмоциональный. Не переживай, ладно?
От его голоса — спокойного, участливого — на душе сразу стало как-то светлее и легче. Простые слова. Честные. Я смотрел на Андрея и спрашивал себя: «Как он догадался? Как узнал, что со мной что-то не так? Что я вот-вот или заору, или просто сойду с ума?!» Он сидел чуть в стороне и не мог видеть моего лица. Но он понял, почувствовал. Догадался и помог. Протянул руку и вытащил из пропасти.
— Да, — прошептал я. — Все нормально. Я спокоен. Надо собраться… Но что с ним, Андрей? Как он может? Я боюсь его. Я не понимаю…
— Он, Анхель, просто влюбился, — печально улыбнулся Андрей. — И все.
— Но она… Она же лживая. Ненастоящая… Как?!.
— Любовь — это такая штука… — Андрей встал, прошелся по комнате и, сделав небольшой круг, вернулся на свое место. — Она же — чувство, она против рассудка. Влюбленный живет святой надеждой сделать любимого человека счастливым. Он искренне верит: если любимый человек увидит глубину его чувства, поймет, как сильно тот его любит, то уже никогда не будет чувствовать себя несчастным! Никогда!
Влюбленный считает свою любовь великим, даже спасительным даром. Магическим, волшебным лекарством. От такого дара, считает он, просто нельзя отказаться! И чем несчастнее любимый, тем, часто, сильнее его любят. И чем активнее он отказывается от любви, тем, часто, настоятельнее ему ее предлагают.
Любовь — это желание большого подарка. Точнее — большое желание осчастливить любимого человека своим подарком, собой, своим чувством.
— Ты хочешь сказать, что Данила ей навязывается? — не понял я.
— Нет, не навязывается, — Андрей отрицательно замотал головой. — Ни один любящий человек не навязывается любимому. Нет! Тут другое. Тут надежда, тут мечта. Любящий уверен, что его любовь сотворит чудо, спасет любимого человека, преобразит его, сделает лучше, красивее, богаче, счастливее.
Вспомните «Спящую Красавицу» — поцелуй влюбленного принца снимает страшное проклятье, довлеющее над принцессой. Тот же сюжет и у Пушкина — в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях», в «Белоснежке». Во всех этих сказках влюбленный мужчина оживляет «холодную красавицу», которая символически изображается мертвой или спящей. Своей любовью он пробуждает ее к жизни, делает счастливой! Понимаете?..
А еще есть «Аленький цветочек». Там уже любовь девушки спасает принца от заклятия старой ведьмы. В «Снежной Королеве» — Герда излечивает Кая. В «Щелкунчике» Гофмана такая же история. Здесь мужчины чаще всего изображаются уродливыми — Чудовище в «Аленьком цветке». Щелкунчик. Уродство — это тоже символ.
Оно символизирует грубость, черствость, жестокость. Кроткое женское сердце преображает «урода», делает его добрым, чутким, нежным, ласковым.
Короче говоря, это архетипический сюжет. То есть он повторяется из сказки в сказку, из мифа в миф. Он о чем-то очень важном, о чем-то сокровенном. Любовь не хочет навязаться, нет. Она рассчитывает перековать любимого, воспитать его. Ради лучшей жизни, конечно. Но как раз в этом и состоит ее главный парадокс…
— Андрей, а почему ты говоришь, что любовь против рассудка? — спросил Гаптен.
— Почему? — переспросил Андрей, словно удивившись моему вопросу. — Потому что настоящим «подарком» для тебя будет только то, что ты хочешь, то, о чем ты сам мечтаешь. Если же тебе что-то дарят, а ты в этом не особенно нуждаешься и не мечтал никогда, то это уже не «подарок», это хлам и причиненные неудобства.
Но любовь иногда доставляет влюбленному такую бездну страданий, что он и слушать не будет, если ему сказать, что в его даре любимый человек не нуждается. Влюбленный не поверит. Разве можно отказаться от того, что он выстрадал с такой болью?! Нет, это, на взгляд влюбленного, просто безумие!
А если любимый человек все-таки «почему-то» отказывается от его любви. То, рассуждает влюбленный, значит, он просто не видит, не понял еще или не дозрел. Вот дозреет, увидит, поймет — и тогда уж оценит! Вот тогда уж — да! «Но может быть поздно!» — этим влюбленный утешается. «И переждать не сможешь ты трех человек у автомата»… Великая иллюзия любви.
Андрей процитировал строчку из какой-то неизвестной мне песни. Гаптен понимающе посмотрел на него и грустно улыбнулся.
— Но Данила-то, Данила?.. — не понимал я. — Как же он?.. Он же ее совсем не знает!
— Он чувствует, — ответил Андрей. — Он же чувствует свое чувство… Но он нам сам об этом сказал. Сейчас он еще принесет в жертву своей любви дружбу, дело, все. И тогда его чувство совсем подорожает. Он Нине предложит поистине дорогой подарок… Только, боюсь, она его не оценит. Вряд ли она ждет парня из России… Пусть даже и Избранника.
— А я вот боюсь, что оценит. И что ждет… — Гаптен выглядел то ли смущенным, то ли озадаченным. — Я вам еще не все рассказал… Нина — ученица Катара, одного из Темных Посвященных. Помните?
— Катара? — удивился я.
— Кто это? — спросил Андрей.
— Ну, он же говорил тогда, на Встрече Двадцати Четырех… От лица Темных…
И тут я сразу же вспомнил этого человека с темным, землистым лицом, черной бородой, в одеянии, похожем на монашескую сутану.
— А-а-а… — протянул Андрей. — Его звали Катар?
— Да, это и был Катар, — подтвердил Гаптен. — Так вот, Нина… Она его ученица.
Андрей вздохнул и тяжело, с шумом выдохнул.
— Черт! Черт! Черт! — от отчаяния он трижды ударил кулаком по подлокотнику.
Я потерял дар речи.
— И Светлые думают, что все действительно в этой ее книге… — добавил Гаптен. — Она упоминается в пророчестве о вавилонской блуднице. Единственное, чего мы пока категорически не понимаем, это какова суть Второй Печати. Поймем, будет у нас противоядие. Не поймем — все.
Сэм проснулся, глянул на часы. Надо вставать. Сил никаких, но надо. Повернулся, посмотрел на вторую половину постели. Пусто. Одеяло откинуто, простыня слегка смята, на подушке длинный женский волос. Пощупал. Холодно.
«Она, что, ушла?!»— задав себе этот вопрос, Сэм не понял — обрадовался он такому исходу или нет. Странное чувство.
Сэм встал, натянул трусы. Его взгляд автоматически зафиксировался на собственном отражении в зеркальной двери шкафа. Очень ему идут эти трусы. Хорошее, загорелое тело. Пресс идеальный. Грудь надо чуть-чуть подкачать, и самую малость — икры.
Выглянул в окно. Солнечно. Потянулся, но это не доставило ему удовольствия. Прошел по коридору в кухню. Зашел и испугался. Не сильно и без особой причины. Как будто холодом по ногам.
Нина сидит на высоком стуле, закинув ноги на стол, и курит. Она любуется утренним Манхеттеном. Из квартиры Сэма открывается очень неплохой вид.
— А тебе идет моя рубашка, — сиплым после сна голосом сказал Сэм и свернул в ванную комнату.
Опорожнил мочевой пузырь, обтер лицо теплой водой, прополоскал рот и рассмотрел себя в зеркало над раковиной. По утрам вокруг глаз стали появляться небольшие синие мешки. Так не видно, конечно. Но если приглядеться, то есть. Сегодня особенно.
— Чай? Кофе? — Сэм заряжал кофеварку.
— Спасибо, — лаконично ответила Нина.
— Понятно, — недовольно ухмыльнулся Сэм. — А я буду кофе.
Управившись с кофейным аппаратом, Сэм встал напротив Нины, облокотившись пятой точкой на кухонную столешницу. Сложил мускулистые руки на груди, закинул ногу за ногу. По идее, любая женщина, застав его в таком виде — загорелого, идеально сложенного, в трусах от Кельвина Кляйна, на залитой солнцем кухне, должна была бы зайтись от восторга.
Но Нина не шелохнулась, даже не посмотрела в его сторону. Она продолжала пребывать все в той же вальяжной позе. Нина поочередно рассматривала то небо над Манхеттеном, то свои длинные, стройные ноги, лежащие на столе. И было видно, что оба эти объекта наблюдения доставляют ей истинное, неподдельное удовольствие.
«Вот сучка!» — думал Сэм, глядя на Нину и вспоминая подробности прошлой ночи.
Они занимались сексом с того самого момента, как познакомились — двадцать четыре часа назад. Диким, фантастическим сексом. Нина ведет себя в постели, как оголодавшая амазонка. Просто бешеная! Абсолютно без мозгов. Кажется, что она пребывает в состоянии непрекращающегося экстаза. Сексуальной истерики. Но… Но это только игра. Только.
Правда, Сэм понял это лишь ночью. Днем, занимаясь с Ниной сексом в нетривиальных местах — в кинотеатре, в общественном туалете, под столом в закусочной, на смотровой вышке, в цветочной оранжерее — он этого не замечал. Там эта холодность глаз казалась соответствующей обстановке. У преступника должны быть холодные глаза. Это правильно.
Но в постели, здесь, у него дома, ничего не изменилось. Нина продолжала быть холодной, показной. И хотя Сэм делал со своей стороны все возможное и невозможное, чтобы разжать эту скрученную в ней пружину, успеха он так и не добился. Нина, казалось, получала удовольствие только от одного: от производимого ею впечатления, от мужского шока.
Но Сэм — тертый калач. Он и не такое видел! На галлюциногенах, стимуляторах люди еще и не так зажигают… Впрочем, тут вся проблема именно в этом — они с Ниной ничего не принимали. Если бы у нее хоть что-то было, Сэм бы заметил. Обязательно. У него нюх. Но нет. Она чистая. Хоть олимпийский допингтест проводи. Но что же тогда с ней такое?!
У Сэма даже случился этой ночью приступ приапизма. Эрекция просто не спадала! Возбуждения, как такового, не было. Удовольствия — никакого. Но член стоял. Сэм не мог успокоиться. Но не сексуально, а психически. Нина занималась сексом, как мультяшный персонаж, как героиня японской анимационной порнографии. Она как нарисованная. Не живая. Машина.
— У тебя проблемы с оргазмом? — спросил он.
Нина обернулась и пригвоздила Сэма взглядом:
— Нет. У меня нет проблем с оргазмом.
— Но ты не кончаешь?.. — Сэм занервничал.
— Ты хочешь сказать, что я с тобой не кончаю? — улыбнулась Нина.
Этот ответ и эта улыбка привели Сэма в бешенство. Но он и виду не подал. У него железное правило: никогда не показывай женщине того, что у тебя на уме. Еще с малолетства Сам уяснил, что подобная откровенность ничем хорошим не заканчивается. Сначала ты рассказываешь женщине о себе, а потом она использует это против тебя. Намеренно и изощренно. Обязательно.
Впрочем, хорошо, что она это сказала. Теперь Сэм может не задавать целую серию запланированных вопросов. И так все понятно. Она с ним соревнуется. Вчера весь день была как заведенная. Но это не потому, что он такой сексуальный. Просто он не сдавался. Ни на секунду. Он продолжал ее гнуть, а она делала вид, что это ее лишь возбуждает.
Сэм должен был сдаться. Пасть на колени и восторженно застонать: «Боже мой, ты такая особенная! Ты меня затрахала! Как ни одна женщина! Я просто умер!». А Сэм ничего такого не сказал, даже вида не подал. Просто мчал всю дорогу, как на автомобильном ралли. Мчал, мчал, мчал… Он выдохся. А она даже не запыхалась. Ей, конечно, он этого не показал, но он выдохся.
На его молчаливый вопрос в четыре часа утра: «Еще?» — торжествующая, властная, спокойная, даже безмятежная улыбка-ответ: «Сколько хочешь. Тебе меня не сделать!»
— Никогда не мог понять, зачем женщины имитируют оргазм… — Сэм сделал ответный ход конем: едкость взамен на едкость. — Понравиться хочешь?
— Я слишком влюблена в себя, чтобы хотеть этого… — Нинино лицо озарилось улыбкой юного Нарцисса.
Сначала у них все было хорошо. Сэм рассказал новой подружке, что он актер. Он это делает всегда, и это почти всегда срабатывает. А когда понял, что девушка еще и с прибабахом, добавил, что играет в спектакле о маркизе де Саде женскую роль. Эта подробность на подобных женщин и вовсе действует безотказно.
Женщины повернуты на том, чтобы мужчинa их «чувствовал». Но что значит — «чувствовать женщину»? Угадывать, чего она хочет? Нет, это не совсем то. Если слишком хорошо угадываешь, они начинают капризничать. Понимать их «женскую душу»? Ну, наверное… Хотя главное — просто притвориться женщиной.
Сэм освоил это мастерство абсолютно. Но сегодня у него ничего не получалось.
— А ты не пробовала просто отдаться? — Сэм сказал это грубо, почти с наездом, но не истерично.
Нина удивленно посмотрела на Сэма. На миг ему показалось, что она не поняла, не расслышала его вопроса.
— Просто отдаться мужчине? — повторил Сэм, но уже другим, выпытывающем тоном. — Потерять свое «я», раствориться в нем? Насладиться… Только секс… Или любовь? Влюбиться…
— Отдаться?! — Нина вдруг расхохоталась. — Это когда я тебя трахаю?..
Первым его импульсом было желание убить Нину. Прямо тут, на месте. Но Сэм сдержался. Просто больная баба хочет вывести его из себя… Ничего не получится. Не на того напали.
— Ты — меня? — Сэм скорчил улыбку высокомерного могущества из роли Короля-Солнца. — Забавно…
Теперь нужно было сделать вид, что ему этот разговор наскучил. Он снова повернулся к своему любимому кофейному агрегату. Вода согрелась. Сэм нажал на кнопку, и в чашку полился отменный, дивно ароматный кофе.
Сэм сел за стол. Нина потянулась и убрала с него ноги.
— Или оставить? — улыбнулась она.
— Как тебе будет удобно, — улыбнулся он в ответ.
— Нет, как тебе, — почти пропела она и снова улыбнулась.
— И ты говоришь, что все происходит. Как написано в твоей книге, — Сэм решил сменить тему разговора.
— Да.
— И там есть это утро? — Сэм даже не спросил — он выразил уверенность в своем сомнении, он сыронизировал.
— Да.
— И сегодняшний день? — Сэм как-то напрягся.
Если бы он совсем не знал Нину, то было бы понятно, что она врет. Или просто так играет, забавляется. Но на Нину это не похоже. Ей нужно быть «бьюти и прити». Всегда. Поэтому врать, да так… Чтобы тебя взяли за задницу?.. Нет, это не в ее стиле. Не может быть!
«Бьюти и прити» — личное выражение Сэма, он произносит его с особенным, специфическим акцентом. Это выражение характеризует человека, для которого состояние его ногтей, например, важнее третьей мировой войны. И не дай бог кто-то заметит, что с его ногтем на правом безымянном пальце ноги что-то не так! Он непременно умрет от пережитого стресса.
У Нины, впрочем, особая форма «бьюти и прити». Ногти у нее тоже должны быть идеальными. Это факт. Но если с ними — с этими ногтями — что-то и случится, Нина убиваться не будет. Она улыбнется и скажет: «Только у меня мог так сломаться ноготь!» или «Как я обожаю свои заусенцы!» И не с ужасом, а с восторгом.
Но, как бы там ни было, глупо так безбожно подставляться и врать. Ведь Сэм может легко ее подловить и вывести на чистую воду. Это же такой удар по реноме! Скандал! «Нина лгунья и фантазерша!» Неужели эта властная победительница, которая «его трахает», может так подставиться?! В это верится с большим трудом.
— И сегодняшний день, — ответила Нина. — Он тоже там есть. В моей книге…
Она сказала это так, словно сделала Сэму одолжение. Протяжно, нараспев, но без удовольствия. Абсолютная уверенность…
— Нина, ты это серьезно? — Сэм чуть не прыснул со смеху. — Ты в своем уме?!
— Не может быть! — прошептал я, — Они действительно так думают?!
— Они уверены, что воплощение Тьмы будет происходить через Нину, — Гаптен замялся, нас пугала сама мысль о том, что это предположение станет явью. — Ну, в общем. Тьма попытается это сделать через Нину. На что указывает множество косвенных признаков и пророчество о вавилонской блуднице…
До сих пор Светлые не придавали пророчествам Темных никакого значения. Но все изменилось, когда пророчество Темных о Копье Власти чуть ни сбылось.
— Нина обладает фантастическими способностями и может повлиять на Данилу, — продолжил Гаптен. — И в худшем может оказаться, что Данила…
— Перейдет на сторону Тьмы?.. — это все еще не укладывалось у меня в голове.
— «И дан ему был большой меч, чтобы взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга», — Гаптен близко к тексту процитировал строфу Апокалипсиса о Второй Печати.
— А что за пророчество? — Андрей поднял голову и посмотрел на Гаптена.
До этого он сидел, уткнувшись лицом в ладони, и молчал.
— Текст пророчества о вавилонской блуднице путаный и невнятный. — Увидев, что Андрей приходит в себя и готов участвовать в разговоре, Гаптен заметно оживился. —сложно сказать что-то определенное. Кое-кто из Светлых думает, что это пророчество не о воцарении, а о гибели вавилонской блудницы. Что, мол, в нем говорится, как остановить всадника Апокалипсиса со Второй Печатью. Поэтому-то они и взялись за Данилу. В смысле — Темные взялись… Чтобы он защитил вавилонскую блудницу.
Меня пробрала дрожь. Все сжалось внутри. И хотелось орать. Я был на грани истерики.
Андрей вдруг встал и подошел ко мне. Я сидел на стуле, словно парализованный. Он опустился на корточки, обнял меня за плечи и тихо сказал:
— Анхель, все нормально. Слышишь меня, пока все нормально. Нормально, ладно? Это только предположения, и все. Пока так, но мы можем ошибаться. И можем… Как выйдет — неизвестно. Не торопи события. Будущее — оно и есть будущее, ты же знаешь. И возможно все еще сто раз изменится. Не переживай. Ты просто очень эмоциональный. Не переживай, ладно?
От его голоса — спокойного, участливого — на душе сразу стало как-то светлее и легче. Простые слова. Честные. Я смотрел на Андрея и спрашивал себя: «Как он догадался? Как узнал, что со мной что-то не так? Что я вот-вот или заору, или просто сойду с ума?!» Он сидел чуть в стороне и не мог видеть моего лица. Но он понял, почувствовал. Догадался и помог. Протянул руку и вытащил из пропасти.
— Да, — прошептал я. — Все нормально. Я спокоен. Надо собраться… Но что с ним, Андрей? Как он может? Я боюсь его. Я не понимаю…
— Он, Анхель, просто влюбился, — печально улыбнулся Андрей. — И все.
— Но она… Она же лживая. Ненастоящая… Как?!.
— Любовь — это такая штука… — Андрей встал, прошелся по комнате и, сделав небольшой круг, вернулся на свое место. — Она же — чувство, она против рассудка. Влюбленный живет святой надеждой сделать любимого человека счастливым. Он искренне верит: если любимый человек увидит глубину его чувства, поймет, как сильно тот его любит, то уже никогда не будет чувствовать себя несчастным! Никогда!
Влюбленный считает свою любовь великим, даже спасительным даром. Магическим, волшебным лекарством. От такого дара, считает он, просто нельзя отказаться! И чем несчастнее любимый, тем, часто, сильнее его любят. И чем активнее он отказывается от любви, тем, часто, настоятельнее ему ее предлагают.
Любовь — это желание большого подарка. Точнее — большое желание осчастливить любимого человека своим подарком, собой, своим чувством.
— Ты хочешь сказать, что Данила ей навязывается? — не понял я.
— Нет, не навязывается, — Андрей отрицательно замотал головой. — Ни один любящий человек не навязывается любимому. Нет! Тут другое. Тут надежда, тут мечта. Любящий уверен, что его любовь сотворит чудо, спасет любимого человека, преобразит его, сделает лучше, красивее, богаче, счастливее.
Вспомните «Спящую Красавицу» — поцелуй влюбленного принца снимает страшное проклятье, довлеющее над принцессой. Тот же сюжет и у Пушкина — в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях», в «Белоснежке». Во всех этих сказках влюбленный мужчина оживляет «холодную красавицу», которая символически изображается мертвой или спящей. Своей любовью он пробуждает ее к жизни, делает счастливой! Понимаете?..
А еще есть «Аленький цветочек». Там уже любовь девушки спасает принца от заклятия старой ведьмы. В «Снежной Королеве» — Герда излечивает Кая. В «Щелкунчике» Гофмана такая же история. Здесь мужчины чаще всего изображаются уродливыми — Чудовище в «Аленьком цветке». Щелкунчик. Уродство — это тоже символ.
Оно символизирует грубость, черствость, жестокость. Кроткое женское сердце преображает «урода», делает его добрым, чутким, нежным, ласковым.
Короче говоря, это архетипический сюжет. То есть он повторяется из сказки в сказку, из мифа в миф. Он о чем-то очень важном, о чем-то сокровенном. Любовь не хочет навязаться, нет. Она рассчитывает перековать любимого, воспитать его. Ради лучшей жизни, конечно. Но как раз в этом и состоит ее главный парадокс…
— Андрей, а почему ты говоришь, что любовь против рассудка? — спросил Гаптен.
— Почему? — переспросил Андрей, словно удивившись моему вопросу. — Потому что настоящим «подарком» для тебя будет только то, что ты хочешь, то, о чем ты сам мечтаешь. Если же тебе что-то дарят, а ты в этом не особенно нуждаешься и не мечтал никогда, то это уже не «подарок», это хлам и причиненные неудобства.
Но любовь иногда доставляет влюбленному такую бездну страданий, что он и слушать не будет, если ему сказать, что в его даре любимый человек не нуждается. Влюбленный не поверит. Разве можно отказаться от того, что он выстрадал с такой болью?! Нет, это, на взгляд влюбленного, просто безумие!
А если любимый человек все-таки «почему-то» отказывается от его любви. То, рассуждает влюбленный, значит, он просто не видит, не понял еще или не дозрел. Вот дозреет, увидит, поймет — и тогда уж оценит! Вот тогда уж — да! «Но может быть поздно!» — этим влюбленный утешается. «И переждать не сможешь ты трех человек у автомата»… Великая иллюзия любви.
Андрей процитировал строчку из какой-то неизвестной мне песни. Гаптен понимающе посмотрел на него и грустно улыбнулся.
— Но Данила-то, Данила?.. — не понимал я. — Как же он?.. Он же ее совсем не знает!
— Он чувствует, — ответил Андрей. — Он же чувствует свое чувство… Но он нам сам об этом сказал. Сейчас он еще принесет в жертву своей любви дружбу, дело, все. И тогда его чувство совсем подорожает. Он Нине предложит поистине дорогой подарок… Только, боюсь, она его не оценит. Вряд ли она ждет парня из России… Пусть даже и Избранника.
— А я вот боюсь, что оценит. И что ждет… — Гаптен выглядел то ли смущенным, то ли озадаченным. — Я вам еще не все рассказал… Нина — ученица Катара, одного из Темных Посвященных. Помните?
— Катара? — удивился я.
— Кто это? — спросил Андрей.
— Ну, он же говорил тогда, на Встрече Двадцати Четырех… От лица Темных…
И тут я сразу же вспомнил этого человека с темным, землистым лицом, черной бородой, в одеянии, похожем на монашескую сутану.
— А-а-а… — протянул Андрей. — Его звали Катар?
— Да, это и был Катар, — подтвердил Гаптен. — Так вот, Нина… Она его ученица.
Андрей вздохнул и тяжело, с шумом выдохнул.
— Черт! Черт! Черт! — от отчаяния он трижды ударил кулаком по подлокотнику.
Я потерял дар речи.
— И Светлые думают, что все действительно в этой ее книге… — добавил Гаптен. — Она упоминается в пророчестве о вавилонской блуднице. Единственное, чего мы пока категорически не понимаем, это какова суть Второй Печати. Поймем, будет у нас противоядие. Не поймем — все.
Сэм проснулся, глянул на часы. Надо вставать. Сил никаких, но надо. Повернулся, посмотрел на вторую половину постели. Пусто. Одеяло откинуто, простыня слегка смята, на подушке длинный женский волос. Пощупал. Холодно.
«Она, что, ушла?!»— задав себе этот вопрос, Сэм не понял — обрадовался он такому исходу или нет. Странное чувство.
Сэм встал, натянул трусы. Его взгляд автоматически зафиксировался на собственном отражении в зеркальной двери шкафа. Очень ему идут эти трусы. Хорошее, загорелое тело. Пресс идеальный. Грудь надо чуть-чуть подкачать, и самую малость — икры.
Выглянул в окно. Солнечно. Потянулся, но это не доставило ему удовольствия. Прошел по коридору в кухню. Зашел и испугался. Не сильно и без особой причины. Как будто холодом по ногам.
Нина сидит на высоком стуле, закинув ноги на стол, и курит. Она любуется утренним Манхеттеном. Из квартиры Сэма открывается очень неплохой вид.
— А тебе идет моя рубашка, — сиплым после сна голосом сказал Сэм и свернул в ванную комнату.
Опорожнил мочевой пузырь, обтер лицо теплой водой, прополоскал рот и рассмотрел себя в зеркало над раковиной. По утрам вокруг глаз стали появляться небольшие синие мешки. Так не видно, конечно. Но если приглядеться, то есть. Сегодня особенно.
— Чай? Кофе? — Сэм заряжал кофеварку.
— Спасибо, — лаконично ответила Нина.
— Понятно, — недовольно ухмыльнулся Сэм. — А я буду кофе.
Управившись с кофейным аппаратом, Сэм встал напротив Нины, облокотившись пятой точкой на кухонную столешницу. Сложил мускулистые руки на груди, закинул ногу за ногу. По идее, любая женщина, застав его в таком виде — загорелого, идеально сложенного, в трусах от Кельвина Кляйна, на залитой солнцем кухне, должна была бы зайтись от восторга.
Но Нина не шелохнулась, даже не посмотрела в его сторону. Она продолжала пребывать все в той же вальяжной позе. Нина поочередно рассматривала то небо над Манхеттеном, то свои длинные, стройные ноги, лежащие на столе. И было видно, что оба эти объекта наблюдения доставляют ей истинное, неподдельное удовольствие.
«Вот сучка!» — думал Сэм, глядя на Нину и вспоминая подробности прошлой ночи.
Они занимались сексом с того самого момента, как познакомились — двадцать четыре часа назад. Диким, фантастическим сексом. Нина ведет себя в постели, как оголодавшая амазонка. Просто бешеная! Абсолютно без мозгов. Кажется, что она пребывает в состоянии непрекращающегося экстаза. Сексуальной истерики. Но… Но это только игра. Только.
Правда, Сэм понял это лишь ночью. Днем, занимаясь с Ниной сексом в нетривиальных местах — в кинотеатре, в общественном туалете, под столом в закусочной, на смотровой вышке, в цветочной оранжерее — он этого не замечал. Там эта холодность глаз казалась соответствующей обстановке. У преступника должны быть холодные глаза. Это правильно.
Но в постели, здесь, у него дома, ничего не изменилось. Нина продолжала быть холодной, показной. И хотя Сэм делал со своей стороны все возможное и невозможное, чтобы разжать эту скрученную в ней пружину, успеха он так и не добился. Нина, казалось, получала удовольствие только от одного: от производимого ею впечатления, от мужского шока.
Но Сэм — тертый калач. Он и не такое видел! На галлюциногенах, стимуляторах люди еще и не так зажигают… Впрочем, тут вся проблема именно в этом — они с Ниной ничего не принимали. Если бы у нее хоть что-то было, Сэм бы заметил. Обязательно. У него нюх. Но нет. Она чистая. Хоть олимпийский допингтест проводи. Но что же тогда с ней такое?!
У Сэма даже случился этой ночью приступ приапизма. Эрекция просто не спадала! Возбуждения, как такового, не было. Удовольствия — никакого. Но член стоял. Сэм не мог успокоиться. Но не сексуально, а психически. Нина занималась сексом, как мультяшный персонаж, как героиня японской анимационной порнографии. Она как нарисованная. Не живая. Машина.
— У тебя проблемы с оргазмом? — спросил он.
Нина обернулась и пригвоздила Сэма взглядом:
— Нет. У меня нет проблем с оргазмом.
— Но ты не кончаешь?.. — Сэм занервничал.
— Ты хочешь сказать, что я с тобой не кончаю? — улыбнулась Нина.
Этот ответ и эта улыбка привели Сэма в бешенство. Но он и виду не подал. У него железное правило: никогда не показывай женщине того, что у тебя на уме. Еще с малолетства Сам уяснил, что подобная откровенность ничем хорошим не заканчивается. Сначала ты рассказываешь женщине о себе, а потом она использует это против тебя. Намеренно и изощренно. Обязательно.
Впрочем, хорошо, что она это сказала. Теперь Сэм может не задавать целую серию запланированных вопросов. И так все понятно. Она с ним соревнуется. Вчера весь день была как заведенная. Но это не потому, что он такой сексуальный. Просто он не сдавался. Ни на секунду. Он продолжал ее гнуть, а она делала вид, что это ее лишь возбуждает.
Сэм должен был сдаться. Пасть на колени и восторженно застонать: «Боже мой, ты такая особенная! Ты меня затрахала! Как ни одна женщина! Я просто умер!». А Сэм ничего такого не сказал, даже вида не подал. Просто мчал всю дорогу, как на автомобильном ралли. Мчал, мчал, мчал… Он выдохся. А она даже не запыхалась. Ей, конечно, он этого не показал, но он выдохся.
На его молчаливый вопрос в четыре часа утра: «Еще?» — торжествующая, властная, спокойная, даже безмятежная улыбка-ответ: «Сколько хочешь. Тебе меня не сделать!»
— Никогда не мог понять, зачем женщины имитируют оргазм… — Сэм сделал ответный ход конем: едкость взамен на едкость. — Понравиться хочешь?
— Я слишком влюблена в себя, чтобы хотеть этого… — Нинино лицо озарилось улыбкой юного Нарцисса.
Сначала у них все было хорошо. Сэм рассказал новой подружке, что он актер. Он это делает всегда, и это почти всегда срабатывает. А когда понял, что девушка еще и с прибабахом, добавил, что играет в спектакле о маркизе де Саде женскую роль. Эта подробность на подобных женщин и вовсе действует безотказно.
Женщины повернуты на том, чтобы мужчинa их «чувствовал». Но что значит — «чувствовать женщину»? Угадывать, чего она хочет? Нет, это не совсем то. Если слишком хорошо угадываешь, они начинают капризничать. Понимать их «женскую душу»? Ну, наверное… Хотя главное — просто притвориться женщиной.
Сэм освоил это мастерство абсолютно. Но сегодня у него ничего не получалось.
— А ты не пробовала просто отдаться? — Сэм сказал это грубо, почти с наездом, но не истерично.
Нина удивленно посмотрела на Сэма. На миг ему показалось, что она не поняла, не расслышала его вопроса.
— Просто отдаться мужчине? — повторил Сэм, но уже другим, выпытывающем тоном. — Потерять свое «я», раствориться в нем? Насладиться… Только секс… Или любовь? Влюбиться…
— Отдаться?! — Нина вдруг расхохоталась. — Это когда я тебя трахаю?..
Первым его импульсом было желание убить Нину. Прямо тут, на месте. Но Сэм сдержался. Просто больная баба хочет вывести его из себя… Ничего не получится. Не на того напали.
— Ты — меня? — Сэм скорчил улыбку высокомерного могущества из роли Короля-Солнца. — Забавно…
Теперь нужно было сделать вид, что ему этот разговор наскучил. Он снова повернулся к своему любимому кофейному агрегату. Вода согрелась. Сэм нажал на кнопку, и в чашку полился отменный, дивно ароматный кофе.
Сэм сел за стол. Нина потянулась и убрала с него ноги.
— Или оставить? — улыбнулась она.
— Как тебе будет удобно, — улыбнулся он в ответ.
— Нет, как тебе, — почти пропела она и снова улыбнулась.
— И ты говоришь, что все происходит. Как написано в твоей книге, — Сэм решил сменить тему разговора.
— Да.
— И там есть это утро? — Сэм даже не спросил — он выразил уверенность в своем сомнении, он сыронизировал.
— Да.
— И сегодняшний день? — Сэм как-то напрягся.
Если бы он совсем не знал Нину, то было бы понятно, что она врет. Или просто так играет, забавляется. Но на Нину это не похоже. Ей нужно быть «бьюти и прити». Всегда. Поэтому врать, да так… Чтобы тебя взяли за задницу?.. Нет, это не в ее стиле. Не может быть!
«Бьюти и прити» — личное выражение Сэма, он произносит его с особенным, специфическим акцентом. Это выражение характеризует человека, для которого состояние его ногтей, например, важнее третьей мировой войны. И не дай бог кто-то заметит, что с его ногтем на правом безымянном пальце ноги что-то не так! Он непременно умрет от пережитого стресса.
У Нины, впрочем, особая форма «бьюти и прити». Ногти у нее тоже должны быть идеальными. Это факт. Но если с ними — с этими ногтями — что-то и случится, Нина убиваться не будет. Она улыбнется и скажет: «Только у меня мог так сломаться ноготь!» или «Как я обожаю свои заусенцы!» И не с ужасом, а с восторгом.
Но, как бы там ни было, глупо так безбожно подставляться и врать. Ведь Сэм может легко ее подловить и вывести на чистую воду. Это же такой удар по реноме! Скандал! «Нина лгунья и фантазерша!» Неужели эта властная победительница, которая «его трахает», может так подставиться?! В это верится с большим трудом.
— И сегодняшний день, — ответила Нина. — Он тоже там есть. В моей книге…
Она сказала это так, словно сделала Сэму одолжение. Протяжно, нараспев, но без удовольствия. Абсолютная уверенность…
— Нина, ты это серьезно? — Сэм чуть не прыснул со смеху. — Ты в своем уме?!