Делерм Филипп. Тротуар под солнцем

   Кусочки пазла встают на свои места. Разве это только игра солнечных лучей, пронизывающих листву? Там, вместе с золотыми пылинками, танцуют частички печали, надежды, таланта. И места на этом спектакле бесплатные. Врастаешь в грамматику улицы. Глагол обозначает действие. Но есть еще глаголы состояния. Без дополнений и без устремлений. Быть, казаться, становиться. В них цепенеешь. Ящеркой на камне.

Весь пляж в одной песчинке

   Прибрежная дорога. По краю местные власти позаботились сделать низенькую, в полметра, не больше, насыпь. С моря, с подветренной стороны, ее постепенно занесло песком. Стоишь и смотришь, как на горизонте, между привычными островами, скользит по маслянистой глади красное пятно – мирно пыхтит рыболовецкий катер. Стараешься заглянуть как можно дальше. Когда же опускаешь голову, взгляд, поначалу безразличный, падает на песчаный пригорочек вдоль насыпи. В утренних лучах контрастно различаются тени и матовые, как ленты из шелка-сырца, освещенные участки, сглаженные, плавные, без острых гребешков извивы. Уходящей в бесконечность многоярусной бахромой расчерчивают склон бороздки света. В самом низу, где амплитуда волн побольше, образовались канавки, в рыхлом, со слюдяными блестками песке угадываются провалы. Кажется, солнце уже успело все тут опалить и облить безжалостным белесым жаром.
   Похоже на сделанные с самолета или воздушного шара панорамные фотографии пустыни из альбома, где собраны виды планеты с птичьего полета. Листаешь страницы и не можешь надивиться: какие огромные миры, какая скрытая гармония выявляется, если подняться высоко над землей, оторваться от житейской беготни, – прекрасное видно на расстоянии. Но в то утро, остановившись на прибрежной дороге, ты увидал всю эту красоту, а все потому, что тебе наскучило следить за красным катером, курсирующим по обычному маршруту – от мыса Эрки до пристани Дауэ. Да, целая Сахара развернулась у твоих ног. Здесь уместилось все величие мира.

Полюбить Турин

   Никто не говорил, что это так уж плохо. Только: «А! Ты едешь в Турин!» – с пренебрежительным оттенком в голосе. Но как красноречива эта недоговоренность. Турин – не настоящая Италия. В этой стране полно прекрасных городов, Турин же – фу, какая скукотища! Сразу представляются промышленные махины, да и потом, уж очень это близко от границы. И в то же время искушает мысль: вдруг все окажется гораздо лучше, вот бы сломать эти шаблоны.
   Приятная неожиданность. Принуждать себя не пришлось. Кто бы мог подумать, что в Турине такие красивые, просторные площади! Здесь нет, конечно, ошеломляюще роскошных дворцов, зато на удивленье вольно дышится в этот погожий день начала октября. В кафе выбираешь местечко на воздухе, хотя и знаешь: чуть начнет вечереть – и сразу похолодает. С пьяцца Кастелло попадаешь в Галерею Субальпина и проникаешься обаянием этого старинного пассажа под стеклянной крышей, с высокими окнами в каком-то нордическом или славянском духе.
   С раннего утра город наполняется шумом, все спешат по делам. Но даже против людского потока легко лавировать и бродить себе беспечным гулякой. Идешь вдоль аркады с прилавками букинистов, готовыми рухнуть под грудами книг, – какой контраст с империей «Фиат»! Спускаешься к реке По. На западе виднеются вершины альпийских гор. А впереди холмы с разбросанными там и тут замками знатных семей. Вот и река. Вдоль берегов цепочка гребных клубов – английский вид с примесью итальянского лоска.
   Словом, причин для восторга и умиления предостаточно, но главная связана как раз с общим предубеждением – в этом самая острота удовольствия. Полюбить то, что не оценили и презрели другие. Находить что-то удивительное для одного себя гораздо слаще, чем ниспровергать идолы. Конечно, я не Лиотар, который скупал все экземпляры «Племянника Рамо», чтобы они не попали в плохие руки, однако не отношусь и к тем, кто читает только то, что читают все. Приятно довериться себе. И полюбить Турин.

Площадь Сан-Поло

   Лето, кино под открытым небом на площади Сан-Поло в Венеции. Это большая площадь, но не в самом центре, туристов туда не водят. Фильм давно начался. Ты застал середину. Что ж, и в сторонке на скамейке посидеть тоже неплохо. Кусок экрана, поверх загородки, виден и отсюда. Слышен саундтрек, видна половина лица Мастроянни крупным планом. Показывают «Восемь с половиной». Вот так – июль, Италия, поздний вечер. Изображения почти не видно, и слов не разобрать. Но слушаешь музыку итальянского языка, который словно создан для кино, для терпких дуэтов мужчины и женщины. Звук запущен на полную мощь. Еще открыт киоск с мороженым. Берешь себе порцию кофейного льда и снова садишься на лавку. Как странно. Ты забрел сюда невзначай, но есть что-то значительное в этом случайном эпизоде. «Восемь с половиной» ты помнишь довольно смутно, но все-таки достаточно, чтобы из нескольких лоскутных картинок, певучих по звучанию и отчаянных по смыслу фраз сложилось некое действо, которое причудливо сочетается со вкусом кофейного льда.
   Впиваешь по глоточкам воздух теплой ночи. Там, на полускрытом экране, в черно-белом изображении – настоящая жизнь. В разброде голосов, лишь отчуждающем героев. Динамики безжалостно транслируют горькую истину. Каждый сам по себе, мы не любим друг друга. Настоящая жизнь – это зрелище. Мы покупаем билеты, чтобы усесться тесными рядами и вместе тосковать. Но существует и другая жизнь, когда сидишь себе, смакуешь кофейный лед и думаешь: как это здорово – кино под открытым небом, что, интересно, тут идет на следующей неделе? Гляди-ка, Вуди Ален, наверняка дублированный – любопытно! В любовных историях герои всегда несчастны, но в такую чудесную ночь погоревать в кино приятно – придешь пораньше, сядешь там, внутри, лишь бы только фильм был не на английском, а на стремительном итальянском… Площадь Сан-Поло, самый последний сеанс.

Желтый мячик

   Площадь Сан-Джакомо-да-л'Орио. Тут я люблю писать, когда бываю в Венеции. В августе, в самый сезон, здесь тоже попадаются туристы, но это самая настоящая итальянская площадь, с небольшой, круглящейся апсидами церковью. С годами розовая штукатурка осыпается и обнажает неровную кирпичную кладку. Вокруг дома с охристыми и красными фасадами, темно-зелеными ставнями. Платаны, два фонтана и неумолчный ровный шум: всего слышнее топот легких ножек – дети гоняются за голубями. Поверх него неспешный лепет старых дам в инвалидных колясках – сиделки прихорашивают их, прежде чем вывезти на площадь.
   На самом верху одной из апсид вот уже год виднеется застрявший в водосточном желобе желтый мяч. Вон он, над самой головой. На фоне синего безоблачного неба, рядом с гаргульей в форме львиной головы. Он вызывает в памяти известную картину Валлоттона: ребенок под деревьями тенистого парка, одетый по моде конца девятнадцатого века, в немножечко манерной позе, которого, словно магнитом, манит далеко укатившийся, сияющий в солнечном пятне красный мячик. Желтый мяч на площади Сан-Джакомо-да-л'Орио залетел так высоко от удара куда как посильнее. Но теперь, недостижимый, он стал таким же символом совершенства.