Михаил Демин
Тайны сибирских алмазов
От автора
Якутская республика
[1]расположена в центре Северной Азии. Это – одно из самых диких, пустынных и трудных для обитания мест на всем земном шаре!
Вот любопытная деталь. В годы сталинского режима, когда всю Сибирь покрывала густая сеть концентрационных лагерей, в Якутии, особенно – в Западной, их почти не было! Места эти оказались слишком тяжелыми, неудобными, даже для системы ГУЛАГа. [2]
Западно-якутская тайга – негустая, заболоченная, чрезвычайно мрачная. Сибиряки зовут ее «черной». Там произрастает преимущественно даурская лиственница – редчайшее дерево, приспособленное для жизни среди топей и льдов.
Льды и топи! Они образуют странный, какой-то неземной пейзаж. Передвигаться по якутской равнине нелегко; она лишена нормальных путей сообщения. В зыбком, обманчивом болотном этом мире не существует настоящих, больших дорог… Не только ландшафт там странен и труден – таков же и климат.
Если для европейской части России погода, как говорится, «делается в Арктике», то Якутия, наоборот, связана с Югом, с Центральной Азией. Но это вовсе не значит, что местный климат теплый… Именно в Якутии находится знаменитый «полюс холода», где температура порою опускается до 70° ниже нуля по Цельсию.
Суть в том, что зимою в этой части материка властвует необычайной мощности антициклон. Он зарождается где-то в Северном Тибете – и простирается до Ледовитого океана. Якутия оказывается накрытой антициклоном, словно чудовищным куполом.
Тут находится область самого высокого в мире атмосферного давления. И никакие теплые ветры не могут проникнуть под этот плотный, тяжелый купол холодного воздуха.
Зимой – в течение шестимесячной полярной ночи – в Якутии не бывает ни вьюг, ни метелей. Вплоть до поздней весны стоит мертвый штиль. Повсюду царит ледяное спокойствие. Небо, прозрачное, ничем не замутненное, тоже выглядит ледяным. А луна и звезды кажутся необыкновенно большими, яркими. И чем крепче мороз – тем ярче их блеск.
При якутском морозе трудно дышать. Пар вырывается изо рта с сухим жестким шорохом и мгновенно застывает, превращаясь в мерцающий иней… Туземные племена издавна называют этот шорох «шепотом звезд».
Название красивое, поэтичное. Однако шепот звезд нередко служит предвестником беды.
В местной тайге время от времени возникают жуткие ледяные скульптуры. Одна из них, например, долго стояла на холме в верховьях полярной реки Оленек, где как раз и будут развиваться основные события нашего романа. А произошло вот что.
Однажды ночью, при ярком блеске звезд, молодой изыскатель-геолог вышел из своей палатки с ведром, чтобы выплеснуть помои. Он вышел налегке, без теплой одежды, в тонких брезентовых рукавицах. Молодой и неопытный, он еще не знал, что такое здешняя зима! Руки у него сразу же закоченели и дрогнули. Жидкие помои пролились на сапоги. Мгновенно влага замерзла. И парень оказался прикованным к земле. Тогда он нагнулся, пытаясь разрушить корку льда… Но разогнуться уже не смог.
Так он и остался – в классической позе бегуна, приготовившегося к старту.
Обладающие богатым поэтическим воображением и весьма склонные к мистике якуты быстро причислили эту «статую» к, разряду священных объектов. И холм, где все это произошло, стали с тех пор называть «Холмом Пляшущего». Ибо поза, в которой застыл геолог, была схожа с фигурой шаманского ритуального танца.
В течение многих месяцев охотники и оленеводы поклонялись «Пляшущему», украшали его разноцветными тряпицами… Это продолжалось до тех пор, покуда лед не растопило весеннее солнце.
Весна в Якутии наступает медленно, тихо, едва приметно. На болотах редко встречаются бурные ручьи, не бывает больших вешних паводков. Снег, в сущности, не тает, а испаряется прямо в воздух. И потому здешняя весна – это пора туманов.
Опасная пора. Особенно – для самолетов!
И особенно опасно в такую пору совершать полеты у границ Западной Якутии.
Ведь эта область является как бы гигантской впадиной, окаймленной горами и накрытой куполом антициклона. Одна из границ «купола» соприкасается с горной страной Путорана. И не дай Бог эту черту пересечь!
За ней уже ощущается свирепое дыхание Арктики. По весне над путоранскими ущельями ревут ветра, встают, шатаясь, снежные смерчи…
И вот, восьмого марта 197… года небольшой почтовый биплан ПО-2, совершавший перелет между Якутском и селом Оленек, заблудился в тумане, пересек роковую черту. И закрутился, подхваченный гибельным бураном…
Вот любопытная деталь. В годы сталинского режима, когда всю Сибирь покрывала густая сеть концентрационных лагерей, в Якутии, особенно – в Западной, их почти не было! Места эти оказались слишком тяжелыми, неудобными, даже для системы ГУЛАГа. [2]
Западно-якутская тайга – негустая, заболоченная, чрезвычайно мрачная. Сибиряки зовут ее «черной». Там произрастает преимущественно даурская лиственница – редчайшее дерево, приспособленное для жизни среди топей и льдов.
Льды и топи! Они образуют странный, какой-то неземной пейзаж. Передвигаться по якутской равнине нелегко; она лишена нормальных путей сообщения. В зыбком, обманчивом болотном этом мире не существует настоящих, больших дорог… Не только ландшафт там странен и труден – таков же и климат.
Если для европейской части России погода, как говорится, «делается в Арктике», то Якутия, наоборот, связана с Югом, с Центральной Азией. Но это вовсе не значит, что местный климат теплый… Именно в Якутии находится знаменитый «полюс холода», где температура порою опускается до 70° ниже нуля по Цельсию.
Суть в том, что зимою в этой части материка властвует необычайной мощности антициклон. Он зарождается где-то в Северном Тибете – и простирается до Ледовитого океана. Якутия оказывается накрытой антициклоном, словно чудовищным куполом.
Тут находится область самого высокого в мире атмосферного давления. И никакие теплые ветры не могут проникнуть под этот плотный, тяжелый купол холодного воздуха.
Зимой – в течение шестимесячной полярной ночи – в Якутии не бывает ни вьюг, ни метелей. Вплоть до поздней весны стоит мертвый штиль. Повсюду царит ледяное спокойствие. Небо, прозрачное, ничем не замутненное, тоже выглядит ледяным. А луна и звезды кажутся необыкновенно большими, яркими. И чем крепче мороз – тем ярче их блеск.
При якутском морозе трудно дышать. Пар вырывается изо рта с сухим жестким шорохом и мгновенно застывает, превращаясь в мерцающий иней… Туземные племена издавна называют этот шорох «шепотом звезд».
Название красивое, поэтичное. Однако шепот звезд нередко служит предвестником беды.
В местной тайге время от времени возникают жуткие ледяные скульптуры. Одна из них, например, долго стояла на холме в верховьях полярной реки Оленек, где как раз и будут развиваться основные события нашего романа. А произошло вот что.
Однажды ночью, при ярком блеске звезд, молодой изыскатель-геолог вышел из своей палатки с ведром, чтобы выплеснуть помои. Он вышел налегке, без теплой одежды, в тонких брезентовых рукавицах. Молодой и неопытный, он еще не знал, что такое здешняя зима! Руки у него сразу же закоченели и дрогнули. Жидкие помои пролились на сапоги. Мгновенно влага замерзла. И парень оказался прикованным к земле. Тогда он нагнулся, пытаясь разрушить корку льда… Но разогнуться уже не смог.
Так он и остался – в классической позе бегуна, приготовившегося к старту.
Обладающие богатым поэтическим воображением и весьма склонные к мистике якуты быстро причислили эту «статую» к, разряду священных объектов. И холм, где все это произошло, стали с тех пор называть «Холмом Пляшущего». Ибо поза, в которой застыл геолог, была схожа с фигурой шаманского ритуального танца.
В течение многих месяцев охотники и оленеводы поклонялись «Пляшущему», украшали его разноцветными тряпицами… Это продолжалось до тех пор, покуда лед не растопило весеннее солнце.
Весна в Якутии наступает медленно, тихо, едва приметно. На болотах редко встречаются бурные ручьи, не бывает больших вешних паводков. Снег, в сущности, не тает, а испаряется прямо в воздух. И потому здешняя весна – это пора туманов.
Опасная пора. Особенно – для самолетов!
И особенно опасно в такую пору совершать полеты у границ Западной Якутии.
Ведь эта область является как бы гигантской впадиной, окаймленной горами и накрытой куполом антициклона. Одна из границ «купола» соприкасается с горной страной Путорана. И не дай Бог эту черту пересечь!
За ней уже ощущается свирепое дыхание Арктики. По весне над путоранскими ущельями ревут ветра, встают, шатаясь, снежные смерчи…
И вот, восьмого марта 197… года небольшой почтовый биплан ПО-2, совершавший перелет между Якутском и селом Оленек, заблудился в тумане, пересек роковую черту. И закрутился, подхваченный гибельным бураном…
Часть первая. Жестокий, обманчивый мир болот
1.
Гибель самолета. Рябой якут и Заячья Губа. «Строго секретно. Перед прочтением уничтожить».
Самолет закрутился, подхваченный гибельным бураном. Сшиб верхушки двух лиственниц, рухнул на заснеженную поляну и там застыл, перекореженный, превратившийся в бесформенную груду металла.
А сутки спустя на поляну из хвойных зарослей выскользнула тощая дымчатая рысь.
Осторожно – припадая на лапы – она обошла мертвый самолет. И остановилась, принюхиваясь и колеблясь. Запах металла отпугивал, будил тревогу. Но сквозь него просачивался запашок человеческой крови; легкий, дразнящий аромат вкусной плоти. Он волновал и притягивал голодного зверя.
Некоторое время рысь стояла, не двигаясь и словно закаменев. А затем внезапно шерсть на ее загривке поднялась дыбом. Зарычав, она отпрыгнула в сторону. И бесшумно канула в кусты.
Таежную эту кошку спугнули звуки шагов и шумное людское дыхание.
Из кустов, отряхиваясь от снега, вышли двое.
Одеты они была одинаково – как близнецы – в длинные мохнатые меховые рубахи с капюшоном, в меховые мягкие сапоги. У каждого из них за плечом висел, стволом книзу охотничий карабин.
Все казалось у них одинаковым… Однако лица в мохнатых капюшонах никак не были схожи. Один из таежников был скуласт, узкоглаз, с темным плоским лицом, изрытым оспой и испещренным жесткими морщинами. Второй же являл собою тип чистокровного русака. На брови его из-под капюшона спадала светлая вьющаяся прядка. Глаза были серые, губы толстые. Верхнюю губу рассекал косой красноватый шрам.
Приблизившись к обломкам самолета, первый сказал гортанным сиплым голосом:
– Гляди, как гробанулся! В лепешку… Ай-яй. – Он поцокал языком. – И рысь, гляди, ходила вокруг, поживиться хотела… Это мы ее спугнули! Что ж, теперь все равно ничему уже не поможешь. Дело мертвое. Надо идти заявлять.
– Постой, Степан, не спеши, – быстро проговорил человек со шрамом, – самолет этот почтовый, ты понимаешь? Почтовый! Что-то ведь он вез…
И он поспешно стал разгребать руками снег, покрывавший кабину пилота.
Самолет ПО-2 – маленький, двухместный. Обычно на втором, заднем сидении, помещается пассажир. Но зачастую туда укладываются тюки с корреспонденцией и прочие «спешные» грузы… Теперь там царил хаос. Тюки от удара распались, рассыпались. И письма завалили тело пилота – расплющенного о рычаги управления.
Некоторые конверты были покрыты корочкой льда, розового от крови… И среди них находился большой, из плотной бумаги, пакет с пятью сургучными печатями, который сразу же заинтересовал человека со шрамом.
Достав пакет из общей кучи, он очистил бумагу ото льда и прочел адрес: «Прииск Радужный, старшему инспектору капитану Самсонову. В собственные руки».
– Радужный, – пробормотал человек со шрамом, – это же недалеко отсюда… А ну-ка, ну-ка. Интересненько!
Он взломал печати и принялся, нахмурясь, изучать содержимое пакета.
Там имелась бумага, в верхнем правом углу которой стоял четкий штамп: «Строго секретно. После прочтения уничтожить». А следующий за этим текст гласил:
«Якутское управление по борьбе с хищениями социалистической собственности (УБХСС) занимается сейчас вопросом утечки добываемых алмазов. Имеется одно „узкое место“, на которое почему-то администрация некоторых приисков обращает мало внимания… В частности, на прииске Радужный это обстоятельство особенно бросается в глаза. По имеющимся у нас сведениям, путь от карьера до обогатительной фабрики самосвалы проходят беспорядочно и, что самое главное, – бесконтрольно! Мы понимаем ваши трудности. Вы имеете полное право ссылаться на то, что прииск ваш новый, строящийся, еще не обеспеченный электроэнергией. Но все же мириться с подобными недостатками нельзя. Предлагаем вам позаботиться – во-первых, об освещении дорог, во-вторых, о строгом порядке следования машин, и втретьих, об учреждении специальных контрольных постов».
Прочтя все это, человек со шрамом посвистел задумчиво. И, судя по пробежке глаз, перечитал бумагу еще раз… Затем он достал папиросу. Прикурил. И поднес огонек спички к письму.
Рябой якут сейчас же сказал с беспокойством:
– Эй, Заячья Губа! Ты это зачем? Нельзя!
– Наоборот, надо, – возразил, посмеиваясь, Заячья Губа, у которого, впрочем, имелось и другое имя: Николай. – Видишь, тут ясно написано: «После прочтения – уничтожить!»
И потом, когда бумага и пакет догорели до тла, Николай добавил, втаптывая пепел в снег:
– Им, идиотам, следовало бы написать по-другому: «Перед прочтением уничтожить»… И я бы, конечно, послушался. Супротив закона я – никогда!… Я же ведь человек аккуратный, смирный, всегда делаю, что велят.
Наступила ночь. Сразу и резко подморозило. И со стороны Путорана донесся волчий вой – многоголосый и нарастающий.
– Март – время волчьих и рысьих свадеб, – сказал рябой, – слышишь, как шумят?
– Это еще и самое голодное время, – гнусаво проговорил Николай. – И, по-моему, стая бежит по нашим следам…
Ну-ка, прислушайся!
– Да, вроде бы, – пробормотал Рябой, – да, да, да… Однако, парень, пора уходить. Бегут-то они не за нами и поют не об охоте, а о любви – но все равно! Лучше с ними сейчас не встречаться.
Якут сдернул с плеча карабин. Клацнул затвором, загоняя пулю в ствол. И первым пошел прочь от этой поляны – углубляясь в тайгу.
Постепенно мгла посветлела. Небо очистилось от тумана. Над тайгой разлилось голубоватое звездное сияние. И Рябой сказал, поднеся к губам рукавицу:
– А нынче опять мороз завернет. Звезды-то шепчутся… Чуешь?
– Черт возьми, – отозвался Николай, – да, действительно… А сколько нам вообще-то еще шагать?
– Да часа три, не меньше. Это – смотря как шагать!
– Так давай поднажмем, – сказал Николай.
Таежные эти путники – случайно встретившиеся в соседнем туземном стойбище – направлялись в село Оленек. Якут был старым браконьером, русский же занимался тайной перекупкой мехов. Таким образом, жизненные их пути всегда шли как бы параллельно. Рано или поздно они непременно должны были сойтись, перекреститься… И вот это случилось – под ледяными, яркими звездами Путорана.
Они долго шагали, продираясь сквозь хвойные заросли. Дышать было трудно – и оба помалкивали в пути… Но когда вдали засветились редкие огоньки села, Рябой вдруг спросил, искоса глянув на Николая:
– А что там было – в той бумаге-то?
– Да так, пустяки, – небрежно отмахнулся Николай, – ничего существенного… Но ты, когда будешь заявлять, никому не говори о том, что я сжег ее – ладно? И вообще обо мне – ни слова. Скажешь, что ты был один…
– Это почему?
– Да просто я хочу, чтобы весь почет тебе одному достался. За такую находку тебя ведь наградить могут… Премию дадут… Чуешь?
– Ага, – кивнул Степан, – ладно. И он крепко хлопнул ладонью Николая по плечу. – Я тебя раньше не знал, но слышал кое-что… Слышал, что тебя почему-то многие не любят. Знаешь, как о тебе говорят?
– Как? – лениво поинтересовался Николай.
– Губа, говорят, у тебя заячья, а душа – волчья.
– Кто ж это так говорит?
– Ну, кто… Люди говорят. Однако я теперь вижу: они ошибаются… Ты, оказывается, вон какой, – добрый парень! Хороший друг!
А сутки спустя на поляну из хвойных зарослей выскользнула тощая дымчатая рысь.
Осторожно – припадая на лапы – она обошла мертвый самолет. И остановилась, принюхиваясь и колеблясь. Запах металла отпугивал, будил тревогу. Но сквозь него просачивался запашок человеческой крови; легкий, дразнящий аромат вкусной плоти. Он волновал и притягивал голодного зверя.
Некоторое время рысь стояла, не двигаясь и словно закаменев. А затем внезапно шерсть на ее загривке поднялась дыбом. Зарычав, она отпрыгнула в сторону. И бесшумно канула в кусты.
Таежную эту кошку спугнули звуки шагов и шумное людское дыхание.
Из кустов, отряхиваясь от снега, вышли двое.
Одеты они была одинаково – как близнецы – в длинные мохнатые меховые рубахи с капюшоном, в меховые мягкие сапоги. У каждого из них за плечом висел, стволом книзу охотничий карабин.
Все казалось у них одинаковым… Однако лица в мохнатых капюшонах никак не были схожи. Один из таежников был скуласт, узкоглаз, с темным плоским лицом, изрытым оспой и испещренным жесткими морщинами. Второй же являл собою тип чистокровного русака. На брови его из-под капюшона спадала светлая вьющаяся прядка. Глаза были серые, губы толстые. Верхнюю губу рассекал косой красноватый шрам.
Приблизившись к обломкам самолета, первый сказал гортанным сиплым голосом:
– Гляди, как гробанулся! В лепешку… Ай-яй. – Он поцокал языком. – И рысь, гляди, ходила вокруг, поживиться хотела… Это мы ее спугнули! Что ж, теперь все равно ничему уже не поможешь. Дело мертвое. Надо идти заявлять.
– Постой, Степан, не спеши, – быстро проговорил человек со шрамом, – самолет этот почтовый, ты понимаешь? Почтовый! Что-то ведь он вез…
И он поспешно стал разгребать руками снег, покрывавший кабину пилота.
Самолет ПО-2 – маленький, двухместный. Обычно на втором, заднем сидении, помещается пассажир. Но зачастую туда укладываются тюки с корреспонденцией и прочие «спешные» грузы… Теперь там царил хаос. Тюки от удара распались, рассыпались. И письма завалили тело пилота – расплющенного о рычаги управления.
Некоторые конверты были покрыты корочкой льда, розового от крови… И среди них находился большой, из плотной бумаги, пакет с пятью сургучными печатями, который сразу же заинтересовал человека со шрамом.
Достав пакет из общей кучи, он очистил бумагу ото льда и прочел адрес: «Прииск Радужный, старшему инспектору капитану Самсонову. В собственные руки».
– Радужный, – пробормотал человек со шрамом, – это же недалеко отсюда… А ну-ка, ну-ка. Интересненько!
Он взломал печати и принялся, нахмурясь, изучать содержимое пакета.
Там имелась бумага, в верхнем правом углу которой стоял четкий штамп: «Строго секретно. После прочтения уничтожить». А следующий за этим текст гласил:
«Якутское управление по борьбе с хищениями социалистической собственности (УБХСС) занимается сейчас вопросом утечки добываемых алмазов. Имеется одно „узкое место“, на которое почему-то администрация некоторых приисков обращает мало внимания… В частности, на прииске Радужный это обстоятельство особенно бросается в глаза. По имеющимся у нас сведениям, путь от карьера до обогатительной фабрики самосвалы проходят беспорядочно и, что самое главное, – бесконтрольно! Мы понимаем ваши трудности. Вы имеете полное право ссылаться на то, что прииск ваш новый, строящийся, еще не обеспеченный электроэнергией. Но все же мириться с подобными недостатками нельзя. Предлагаем вам позаботиться – во-первых, об освещении дорог, во-вторых, о строгом порядке следования машин, и втретьих, об учреждении специальных контрольных постов».
Прочтя все это, человек со шрамом посвистел задумчиво. И, судя по пробежке глаз, перечитал бумагу еще раз… Затем он достал папиросу. Прикурил. И поднес огонек спички к письму.
Рябой якут сейчас же сказал с беспокойством:
– Эй, Заячья Губа! Ты это зачем? Нельзя!
– Наоборот, надо, – возразил, посмеиваясь, Заячья Губа, у которого, впрочем, имелось и другое имя: Николай. – Видишь, тут ясно написано: «После прочтения – уничтожить!»
И потом, когда бумага и пакет догорели до тла, Николай добавил, втаптывая пепел в снег:
– Им, идиотам, следовало бы написать по-другому: «Перед прочтением уничтожить»… И я бы, конечно, послушался. Супротив закона я – никогда!… Я же ведь человек аккуратный, смирный, всегда делаю, что велят.
* * *
Зимою в Якутии солнце показывается в одиннадцать – и прячется в четыре часа пополудни. С приходом весны оно начинает ползти все выше и выше. И затем – с июня по сентябрь – уже вовсе не заходит… Но сейчас еще свет и тьма боролись между собою, и еще сильна была власть тьмы.Наступила ночь. Сразу и резко подморозило. И со стороны Путорана донесся волчий вой – многоголосый и нарастающий.
– Март – время волчьих и рысьих свадеб, – сказал рябой, – слышишь, как шумят?
– Это еще и самое голодное время, – гнусаво проговорил Николай. – И, по-моему, стая бежит по нашим следам…
Ну-ка, прислушайся!
– Да, вроде бы, – пробормотал Рябой, – да, да, да… Однако, парень, пора уходить. Бегут-то они не за нами и поют не об охоте, а о любви – но все равно! Лучше с ними сейчас не встречаться.
Якут сдернул с плеча карабин. Клацнул затвором, загоняя пулю в ствол. И первым пошел прочь от этой поляны – углубляясь в тайгу.
Постепенно мгла посветлела. Небо очистилось от тумана. Над тайгой разлилось голубоватое звездное сияние. И Рябой сказал, поднеся к губам рукавицу:
– А нынче опять мороз завернет. Звезды-то шепчутся… Чуешь?
– Черт возьми, – отозвался Николай, – да, действительно… А сколько нам вообще-то еще шагать?
– Да часа три, не меньше. Это – смотря как шагать!
– Так давай поднажмем, – сказал Николай.
Таежные эти путники – случайно встретившиеся в соседнем туземном стойбище – направлялись в село Оленек. Якут был старым браконьером, русский же занимался тайной перекупкой мехов. Таким образом, жизненные их пути всегда шли как бы параллельно. Рано или поздно они непременно должны были сойтись, перекреститься… И вот это случилось – под ледяными, яркими звездами Путорана.
Они долго шагали, продираясь сквозь хвойные заросли. Дышать было трудно – и оба помалкивали в пути… Но когда вдали засветились редкие огоньки села, Рябой вдруг спросил, искоса глянув на Николая:
– А что там было – в той бумаге-то?
– Да так, пустяки, – небрежно отмахнулся Николай, – ничего существенного… Но ты, когда будешь заявлять, никому не говори о том, что я сжег ее – ладно? И вообще обо мне – ни слова. Скажешь, что ты был один…
– Это почему?
– Да просто я хочу, чтобы весь почет тебе одному достался. За такую находку тебя ведь наградить могут… Премию дадут… Чуешь?
– Ага, – кивнул Степан, – ладно. И он крепко хлопнул ладонью Николая по плечу. – Я тебя раньше не знал, но слышал кое-что… Слышал, что тебя почему-то многие не любят. Знаешь, как о тебе говорят?
– Как? – лениво поинтересовался Николай.
– Губа, говорят, у тебя заячья, а душа – волчья.
– Кто ж это так говорит?
– Ну, кто… Люди говорят. Однако я теперь вижу: они ошибаются… Ты, оказывается, вон какой, – добрый парень! Хороший друг!
2.
Старые обиды. Другая планета. Риск – благородное дело.
Игорь Беляевский, шофер многотонного самосвала «МАЗ», возвращался вечером из последнего рейса.
Дорога шла среди болот. Под колесами машины поскрипывал и шатался широкий бревенчатый настил, так называемая «гать». Гать эта была сработана добротно – бревна лежали в несколько рядов. Но все же водить здесь машины, особенно с грузом, было делом сложным и малоприятным… Игорь постоянно ощущал под собою какую-то тревожную, зыбкую пустоту.
Бревенчатая дорога начиналась у скалистой возвышенности, где рвали динамитом базальты и известняки, и вела за край болота, к новому строящемуся аэродрому.
Строить его начали потому, что старый аэродром – расположенный у берега Оленека – был неудобен и мог функционировать только в зимнюю пору и, отчасти, весной… Якутская весна, как известно, тиха, неприметна. Но зато лето здесь как бы берет реванш: летнее время – самое бурное и неспокойное в этой удивительной стране! Частые грозы и обильные дожди обрушиваются тогда на Якутию и переполняют влагой почву.
А ведь почва тут оттаивает за лето всего лишь на полметра. Ниже лежит ископаемый лед, вечная мерзлота, оставшаяся от последнего ледникового периода – от той поры, когда восходило над землей суровое снежное утро человечества…
Мерзлота повсюду – за исключениям бездонных болот и некоторых озер – задерживает дождевую влагу. В результате вода скапливается на поверхности, стекает в русла рек и поднимается там ревущими, пенистыми валами. И затопляет все вокруг.
Год назад, когда стали закладывать рудник, место для аэродрома выбрали наспех, неудачно. Внезапное летнее наводнение чуть было не снесло поселковые постройки. А береговую косу, предназначенную для взлетного поля, затопило вязкой, непролазной грязью… Теперь же работы развернулись на участке гораздо более надежном. Однако и там тоже требовалось затратить немало усилий, – надо было вырубить тайгу, раскорчевать и расчистить поле. Затем снять полуметровый тающий слой почвы. И густо засыпать все это пространство каменным щебнем.
Игорь устал и намаялся за день. Он успел сгонять машину – туда и обратно – девять раз. И сейчас, с последним грузом щебенки, ехал не шибко. Посасывал папиросу, щурился от дыма, мутно поглядывал по сторонам.
Был уже поздний час. День догорел и померк. Над заснеженными кочками, над заиндевелым кустарником висели белесые волокна тумана. Впереди, на северо-западе, мерцало красноватое зарево… Но то был не пламень заката – а отблеск многих костров.
Костры пылали на небольшом островке, встающем из болотных туманов. Там находился алмазный рудник. И костры кольцом опоясывали чашу кимберлитового карьера.
От этого карьера, перпендикулярно к строительной трассе, шла такая же бревенчатая гать. Она тянулась на семь километров – до твердой земли. На самом краю суши две эти дороги пересекались. «Строительная» – шла дальше на запад, а «алмазная» вела к югу, к реке.
У перекрестка Игорю пришлось задержаться. Он пропустил два самосвала, доверху груженных кимберлитом. Огромные эти машины прогремели над откосом и скрылись в туманной тьме. Тогда Игорь дал газ – одолел подъем – и вырвался на простор.
И, как всегда, ощущение твердой почвы под колесами словно бы расковало, расслабило его…
Он выплюнул окурок. Вздохнул. И тотчас же вновь напрягся, притормаживая… Прямо перед ним, в желтоватом свете фар, вырисовалась вдруг черная человеческая фигура.
Человек остановился посреди дороги и предупреждающе махнул рукой.
– Дельце? – с сомнением проговорил Игорь, поглядывая на нежданного своего пассажира. – Какое? Я к спекуляции не причастен, учти… Не люблю этого. Сроду этим не занимался.
– Знаю, знаю, как же, – бойко произнес пассажир. Верхняя губа его была изуродована шрамом, и оттого говорил он гнусаво, каким-то насморочным голосом. – Ты другим занимался… Был крупный скокарь [3]… Этим и славился когда-то.
– Когда-то, – сказал Игорь, – вот именно… С тех пор много воды утекло! И ты, конечно, знаешь: я ведь завязал.
– Но душа-то, – сказал Заячьи Губа, – душа-то блатная осталась! Она же не могла переродиться! Если уж ты рожден был летать, то ползать не станешь, не захочешь…
Да и что значит – завязал?… Насколько я знаю, у тебя там, в Полтаве, все получилось по-глупому, по недоразумению.
– Как бы то ни было, кодла [4]обвинила меня тогда в предательстве…
– Так это ж – по ошибке! И потом тебя блатные простили.
– А на кой черт мне ихнее прощение? – покривился Игорь. – Я ни в чем не был виноват, понимаешь? Ни в чем!
– Ну и ладно. И забудь теперь.
– Нет, брат, такое не забывается. Я все помню, и другие – тоже. Прощенный, это еще не очищенный. На прощенном всегда остается пятно. А впрочем, что говорить! Это дело прошлое… И плевать я на все хотел.
– Как так – плевать?
– Обыкновенно, – усмехнулся Игорь, – слюной… Игорь говорил небрежно, насмешливо. Как-то даже весело. Но в действительности ему было вовсе не смешно.
Опять поднялась в нем былая обида; казалось, она давно уже должна была бы забыться, сгладиться – но нет. Она все время тлела где-то в глубине… Забывается в нашей жизни все: и промахи, и удачи. И даже давняя любовь. Но обиды, нам нанесенные, – никогда! Никогда! Они таятся, прячутся, как огонь под пеплом… И стоит только этот пепел разворошить, как сразу же вздымается фейерверк искр, вырывается пламя – и вновь обжигает душу.
И вот ему снова припомнились давние события… С чего все тогда началось? С того, что он – профессиональный урка, «вор в законе», человек известный и уважаемый в блатной среде – решил однажды поступиться правилами и позволил себе «добрый» жест.
Он отчетливо помнил все детали давнего этого дела… В поезде, пересекающем Украину, был похищен чемодан с драгоценностями. Блатные доверили его Игорю, а он вдруг вернул украденное потерпевшему… Вернее, то была «потерпевшая». Звали ее Наташа. Игорь давно ее знал и, как выяснилось, любил. Но все равно в глазах блатных он допустил тягчайший проступок. Его друзья не захотели принять никаких оправданий. Ведь они имели все права на похищенную добычу! И когда Игорь на полтавской малине заговорил с одним из них – с огромным, чудовищной силы парнем, по кличке Малыш, – и спросил в отчаянии: «Так я, значит, не могу быть добрым?» – тот ответил твердо: «Не можешь!»
Все тогда запуталось чрезвычайно. Поступок Игоря никому не принес добра – ни ему самому, ни Наташе… Муж ее, угрюмый ревнивец, сообщил о случившемся в милицию. Возник скандал. К этому примешались всевозможные интриги… И в результате Игорь оказался в положении одинокого затравленного волка.
За ним стали охотиться, его обложили со всех сторон. Причем с одной стороны оказались блатные, а с другой – «мусора», органы власти… И он долго потом скрывался от людей, прятался на окраине Полтавы. В сущности, его тогда предали все – и даже та, которую он любил…
Ну, а затем ситуация изменилась. В конце концов закон его оправдал, а блатные – простили… Однако он сам не простил ничего и никого.
Он порвал с прошлым, отошел от дел. Решил начать жить по-новому. И уехал за шесть тысяч километров от Полтавы, в полярную страну – суровую и странную, резко отличавшуюся от того, что он видел раньше. А ведь он в свое время поездил и повидал немало!
Якутию, ее климат и пейзажи, и весь ее жизненный уклад трудно было с чем-нибудь сравнить. Слишком много тут имелось специфических особенностей. И порою казалось Игорю, что он попал куда-то на другую планету…
Здесь было трудно – что говорить! Но все же спокойней и проще, чем, например, в Полтаве. Жизнь его наконец-то вошла в берега, обрела хоть какое-то равновесие. Встреча с былым, казалось, никогда уже больше не повторится. Но вот она состоялась – и сразу же равновесие рухнуло…
– Откуда ты, Никола, узнал все подробности? – помолчав, спросил Игорь. – Насчет Полтавы и прочего? Мы с тобой, кажется, до сих пор еще не откровенничали.
– Ну, брат, слухом земля полнится, – уклончиво ответил Николай. – Обгаженный хвост не спрячешь… Ты ведь тоже знаешь, чем я промышляю.
– Так ты – промышляешь! А я давно уже сменил ремесло. Да, кстати. О чем ты хотел потолковать со мной? Об этом самом, что ли, о прошлом?
– Нет, о настоящем. И разговор, предупреждаю, будет серьезный.
– Ого! Тогда давай-ка отложим его пока. Я что-то устал. Вот приедем, поужинаем…
– Нет, нет, здесь лучше, – возразил Николай, – здесь нам никто не будет мешать.
– Ну, тогда говори!
– Вот что… Скажи-ка, друг: ты не хотел бы разбогатеть?
– То есть как это – разбогатеть? – насторожился Игорь. – За счет чего?
– За счет алмазов…
– Ал-ма-зов, – повторил протяжно Игорь. – Вон ты о чем!
И он невольно оглянулся – посмотрел туда, где маячило багровое зарево костров… И затем, поворотясь к собеседнику:
– Не знаю, что ты задумал… Но имей в виду: алмазный карьер охраняется крепко. Да у меня туда и допуска нет. Я же на стройке работаю – камень вожу. Так что не вижу – чем бы я мог…
– Ты многого не видишь, – перебил его Николай, – а дело-то пустяковое… Но сначала ответь: согласен?
– В общем, да, – пожал плечами Игорь, – разбогатеть – кто ж не хочет? Но ты, надеюсь, не забыл, что алмазы на блатной фене – это «слезы»?!
– Помню, помню, как же! – отмахнулся Николай. – Без некоторого риска, конечно, тут не обойтись… Но ведь риск – благородное дело! И, кроме того, здесь он будет минимальный. За это я ручаюсь!
– Ага, – сказал Игорь. – Ну, что ж. И какова же должна быть моя роль?
– Да такая же, в сущности, как и сейчас. Будешь ездить… Но пока – останови-ка машину.
– Это еще зачем?
– Мы почти уже прибыли – а разговор еще не окончен. Они и действительно почти уже прибыли. Строящийся аэродром находился теперь рядом – за пологим холмом. Холм этот весь был усеян огнями. В темноте угадывались смутные очертания зданий… Как и всё в Якутии, дома здесь тоже выглядели необычно. Их строили на сваях. И некоторые из них – на самой верхушке холма – казались как бы парящими в воздухе. Звездное небо окружало их со всех сторон. И даже в просвете между сваями видны были яркие точки звезд. А в стороне, сбоку от холма, восходила луна – и не одна…
«Ложные луны» на Севере – явление типичное. Оно возникает при сильных холодах. Сейчас стояли как раз последние вешние морозы. И низко над тайгою висели три крупных желтых лунных диска… Все это создавало впечатление диковинное, какое-то неземное, напоминающее сцену из фантастического фильма.
Николай Заячья Губа сказал, разглядывая огни поселка:
– Ишь, сколько понастроено… Целый город! Нет, там нам показываться нельзя. Не надо, чтобы нас видели вместе… Я вообще боюсь лишних глаз и ушей.
– А меня ты не боишься? – внезапно для самого себя спросил Игорь. – Ведь я же бывший, завязавший… Почти что – ссученный… Так, во всяком случае, можно обо мне подумать.
Он сказал это и застыл в ожидании. Он сидел, выпрямившись, поджав губы, опустив тяжелые жилистые свои руки на руль.
– Нет, – ответил Заячья Губа, – не боюсь. Во-первых, я о тебе много слышал. Ты не такой… Не дешевый… А во-вторых, ты, наверное, догадываешься: я же не один.
– Догадываюсь, – прищурился Игорь, – такие дела в одиночку не делаются… Но на кого же ты работаешь?
– Да есть люди, – уклончиво проговорил Николай, – а что тебя, собственно, интересует?
– Прежде всего – кто они? Любители, дилетанты? Или же профессионалы?
– Ну, тут ты можешь не беспокоиться, – сказал Николай, – существует мощная организация, охватывающая всю страну… И возникла она не вчера. И люди, к ней принадлежащие, – это люди серьезные, юмора не признающие, ты меня понял? Шуток шутить не любящие, – ты понял?
– Ну еще бы, – ответил Игорь, – речь идет о черном рынке! И, значит, твои хозяева…
– Интересуются камушками. Только ими! Причем платят они хорошо.
– А где ж они обитают – в Якутске, что ли?
– И там, и в других местах… Да какая тебе разница? Здесь ты будешь иметь дело только со мной. И поверь – не прогадаешь.
При этих словах Николай порылся в карманах, достал блокнот. Раскрыл его и положил на колено. И начертал карандашом неровный овал.
– А теперь, – строго сказал он, – смотри внимательно!
Дорога шла среди болот. Под колесами машины поскрипывал и шатался широкий бревенчатый настил, так называемая «гать». Гать эта была сработана добротно – бревна лежали в несколько рядов. Но все же водить здесь машины, особенно с грузом, было делом сложным и малоприятным… Игорь постоянно ощущал под собою какую-то тревожную, зыбкую пустоту.
Бревенчатая дорога начиналась у скалистой возвышенности, где рвали динамитом базальты и известняки, и вела за край болота, к новому строящемуся аэродрому.
Строить его начали потому, что старый аэродром – расположенный у берега Оленека – был неудобен и мог функционировать только в зимнюю пору и, отчасти, весной… Якутская весна, как известно, тиха, неприметна. Но зато лето здесь как бы берет реванш: летнее время – самое бурное и неспокойное в этой удивительной стране! Частые грозы и обильные дожди обрушиваются тогда на Якутию и переполняют влагой почву.
А ведь почва тут оттаивает за лето всего лишь на полметра. Ниже лежит ископаемый лед, вечная мерзлота, оставшаяся от последнего ледникового периода – от той поры, когда восходило над землей суровое снежное утро человечества…
Мерзлота повсюду – за исключениям бездонных болот и некоторых озер – задерживает дождевую влагу. В результате вода скапливается на поверхности, стекает в русла рек и поднимается там ревущими, пенистыми валами. И затопляет все вокруг.
Год назад, когда стали закладывать рудник, место для аэродрома выбрали наспех, неудачно. Внезапное летнее наводнение чуть было не снесло поселковые постройки. А береговую косу, предназначенную для взлетного поля, затопило вязкой, непролазной грязью… Теперь же работы развернулись на участке гораздо более надежном. Однако и там тоже требовалось затратить немало усилий, – надо было вырубить тайгу, раскорчевать и расчистить поле. Затем снять полуметровый тающий слой почвы. И густо засыпать все это пространство каменным щебнем.
Игорь устал и намаялся за день. Он успел сгонять машину – туда и обратно – девять раз. И сейчас, с последним грузом щебенки, ехал не шибко. Посасывал папиросу, щурился от дыма, мутно поглядывал по сторонам.
Был уже поздний час. День догорел и померк. Над заснеженными кочками, над заиндевелым кустарником висели белесые волокна тумана. Впереди, на северо-западе, мерцало красноватое зарево… Но то был не пламень заката – а отблеск многих костров.
Костры пылали на небольшом островке, встающем из болотных туманов. Там находился алмазный рудник. И костры кольцом опоясывали чашу кимберлитового карьера.
От этого карьера, перпендикулярно к строительной трассе, шла такая же бревенчатая гать. Она тянулась на семь километров – до твердой земли. На самом краю суши две эти дороги пересекались. «Строительная» – шла дальше на запад, а «алмазная» вела к югу, к реке.
У перекрестка Игорю пришлось задержаться. Он пропустил два самосвала, доверху груженных кимберлитом. Огромные эти машины прогремели над откосом и скрылись в туманной тьме. Тогда Игорь дал газ – одолел подъем – и вырвался на простор.
И, как всегда, ощущение твердой почвы под колесами словно бы расковало, расслабило его…
Он выплюнул окурок. Вздохнул. И тотчас же вновь напрягся, притормаживая… Прямо перед ним, в желтоватом свете фар, вырисовалась вдруг черная человеческая фигура.
Человек остановился посреди дороги и предупреждающе махнул рукой.
* * *
– Я тебя, старик, поджидал, – сказал человек, устраиваясь на сидении рядом с Игорем, – дельце есть одно… Потолковать бы надо.– Дельце? – с сомнением проговорил Игорь, поглядывая на нежданного своего пассажира. – Какое? Я к спекуляции не причастен, учти… Не люблю этого. Сроду этим не занимался.
– Знаю, знаю, как же, – бойко произнес пассажир. Верхняя губа его была изуродована шрамом, и оттого говорил он гнусаво, каким-то насморочным голосом. – Ты другим занимался… Был крупный скокарь [3]… Этим и славился когда-то.
– Когда-то, – сказал Игорь, – вот именно… С тех пор много воды утекло! И ты, конечно, знаешь: я ведь завязал.
– Но душа-то, – сказал Заячьи Губа, – душа-то блатная осталась! Она же не могла переродиться! Если уж ты рожден был летать, то ползать не станешь, не захочешь…
Да и что значит – завязал?… Насколько я знаю, у тебя там, в Полтаве, все получилось по-глупому, по недоразумению.
– Как бы то ни было, кодла [4]обвинила меня тогда в предательстве…
– Так это ж – по ошибке! И потом тебя блатные простили.
– А на кой черт мне ихнее прощение? – покривился Игорь. – Я ни в чем не был виноват, понимаешь? Ни в чем!
– Ну и ладно. И забудь теперь.
– Нет, брат, такое не забывается. Я все помню, и другие – тоже. Прощенный, это еще не очищенный. На прощенном всегда остается пятно. А впрочем, что говорить! Это дело прошлое… И плевать я на все хотел.
– Как так – плевать?
– Обыкновенно, – усмехнулся Игорь, – слюной… Игорь говорил небрежно, насмешливо. Как-то даже весело. Но в действительности ему было вовсе не смешно.
Опять поднялась в нем былая обида; казалось, она давно уже должна была бы забыться, сгладиться – но нет. Она все время тлела где-то в глубине… Забывается в нашей жизни все: и промахи, и удачи. И даже давняя любовь. Но обиды, нам нанесенные, – никогда! Никогда! Они таятся, прячутся, как огонь под пеплом… И стоит только этот пепел разворошить, как сразу же вздымается фейерверк искр, вырывается пламя – и вновь обжигает душу.
И вот ему снова припомнились давние события… С чего все тогда началось? С того, что он – профессиональный урка, «вор в законе», человек известный и уважаемый в блатной среде – решил однажды поступиться правилами и позволил себе «добрый» жест.
Он отчетливо помнил все детали давнего этого дела… В поезде, пересекающем Украину, был похищен чемодан с драгоценностями. Блатные доверили его Игорю, а он вдруг вернул украденное потерпевшему… Вернее, то была «потерпевшая». Звали ее Наташа. Игорь давно ее знал и, как выяснилось, любил. Но все равно в глазах блатных он допустил тягчайший проступок. Его друзья не захотели принять никаких оправданий. Ведь они имели все права на похищенную добычу! И когда Игорь на полтавской малине заговорил с одним из них – с огромным, чудовищной силы парнем, по кличке Малыш, – и спросил в отчаянии: «Так я, значит, не могу быть добрым?» – тот ответил твердо: «Не можешь!»
Все тогда запуталось чрезвычайно. Поступок Игоря никому не принес добра – ни ему самому, ни Наташе… Муж ее, угрюмый ревнивец, сообщил о случившемся в милицию. Возник скандал. К этому примешались всевозможные интриги… И в результате Игорь оказался в положении одинокого затравленного волка.
За ним стали охотиться, его обложили со всех сторон. Причем с одной стороны оказались блатные, а с другой – «мусора», органы власти… И он долго потом скрывался от людей, прятался на окраине Полтавы. В сущности, его тогда предали все – и даже та, которую он любил…
Ну, а затем ситуация изменилась. В конце концов закон его оправдал, а блатные – простили… Однако он сам не простил ничего и никого.
Он порвал с прошлым, отошел от дел. Решил начать жить по-новому. И уехал за шесть тысяч километров от Полтавы, в полярную страну – суровую и странную, резко отличавшуюся от того, что он видел раньше. А ведь он в свое время поездил и повидал немало!
Якутию, ее климат и пейзажи, и весь ее жизненный уклад трудно было с чем-нибудь сравнить. Слишком много тут имелось специфических особенностей. И порою казалось Игорю, что он попал куда-то на другую планету…
Здесь было трудно – что говорить! Но все же спокойней и проще, чем, например, в Полтаве. Жизнь его наконец-то вошла в берега, обрела хоть какое-то равновесие. Встреча с былым, казалось, никогда уже больше не повторится. Но вот она состоялась – и сразу же равновесие рухнуло…
– Откуда ты, Никола, узнал все подробности? – помолчав, спросил Игорь. – Насчет Полтавы и прочего? Мы с тобой, кажется, до сих пор еще не откровенничали.
– Ну, брат, слухом земля полнится, – уклончиво ответил Николай. – Обгаженный хвост не спрячешь… Ты ведь тоже знаешь, чем я промышляю.
– Так ты – промышляешь! А я давно уже сменил ремесло. Да, кстати. О чем ты хотел потолковать со мной? Об этом самом, что ли, о прошлом?
– Нет, о настоящем. И разговор, предупреждаю, будет серьезный.
– Ого! Тогда давай-ка отложим его пока. Я что-то устал. Вот приедем, поужинаем…
– Нет, нет, здесь лучше, – возразил Николай, – здесь нам никто не будет мешать.
– Ну, тогда говори!
– Вот что… Скажи-ка, друг: ты не хотел бы разбогатеть?
– То есть как это – разбогатеть? – насторожился Игорь. – За счет чего?
– За счет алмазов…
– Ал-ма-зов, – повторил протяжно Игорь. – Вон ты о чем!
И он невольно оглянулся – посмотрел туда, где маячило багровое зарево костров… И затем, поворотясь к собеседнику:
– Не знаю, что ты задумал… Но имей в виду: алмазный карьер охраняется крепко. Да у меня туда и допуска нет. Я же на стройке работаю – камень вожу. Так что не вижу – чем бы я мог…
– Ты многого не видишь, – перебил его Николай, – а дело-то пустяковое… Но сначала ответь: согласен?
– В общем, да, – пожал плечами Игорь, – разбогатеть – кто ж не хочет? Но ты, надеюсь, не забыл, что алмазы на блатной фене – это «слезы»?!
– Помню, помню, как же! – отмахнулся Николай. – Без некоторого риска, конечно, тут не обойтись… Но ведь риск – благородное дело! И, кроме того, здесь он будет минимальный. За это я ручаюсь!
– Ага, – сказал Игорь. – Ну, что ж. И какова же должна быть моя роль?
– Да такая же, в сущности, как и сейчас. Будешь ездить… Но пока – останови-ка машину.
– Это еще зачем?
– Мы почти уже прибыли – а разговор еще не окончен. Они и действительно почти уже прибыли. Строящийся аэродром находился теперь рядом – за пологим холмом. Холм этот весь был усеян огнями. В темноте угадывались смутные очертания зданий… Как и всё в Якутии, дома здесь тоже выглядели необычно. Их строили на сваях. И некоторые из них – на самой верхушке холма – казались как бы парящими в воздухе. Звездное небо окружало их со всех сторон. И даже в просвете между сваями видны были яркие точки звезд. А в стороне, сбоку от холма, восходила луна – и не одна…
«Ложные луны» на Севере – явление типичное. Оно возникает при сильных холодах. Сейчас стояли как раз последние вешние морозы. И низко над тайгою висели три крупных желтых лунных диска… Все это создавало впечатление диковинное, какое-то неземное, напоминающее сцену из фантастического фильма.
Николай Заячья Губа сказал, разглядывая огни поселка:
– Ишь, сколько понастроено… Целый город! Нет, там нам показываться нельзя. Не надо, чтобы нас видели вместе… Я вообще боюсь лишних глаз и ушей.
– А меня ты не боишься? – внезапно для самого себя спросил Игорь. – Ведь я же бывший, завязавший… Почти что – ссученный… Так, во всяком случае, можно обо мне подумать.
Он сказал это и застыл в ожидании. Он сидел, выпрямившись, поджав губы, опустив тяжелые жилистые свои руки на руль.
– Нет, – ответил Заячья Губа, – не боюсь. Во-первых, я о тебе много слышал. Ты не такой… Не дешевый… А во-вторых, ты, наверное, догадываешься: я же не один.
– Догадываюсь, – прищурился Игорь, – такие дела в одиночку не делаются… Но на кого же ты работаешь?
– Да есть люди, – уклончиво проговорил Николай, – а что тебя, собственно, интересует?
– Прежде всего – кто они? Любители, дилетанты? Или же профессионалы?
– Ну, тут ты можешь не беспокоиться, – сказал Николай, – существует мощная организация, охватывающая всю страну… И возникла она не вчера. И люди, к ней принадлежащие, – это люди серьезные, юмора не признающие, ты меня понял? Шуток шутить не любящие, – ты понял?
– Ну еще бы, – ответил Игорь, – речь идет о черном рынке! И, значит, твои хозяева…
– Интересуются камушками. Только ими! Причем платят они хорошо.
– А где ж они обитают – в Якутске, что ли?
– И там, и в других местах… Да какая тебе разница? Здесь ты будешь иметь дело только со мной. И поверь – не прогадаешь.
При этих словах Николай порылся в карманах, достал блокнот. Раскрыл его и положил на колено. И начертал карандашом неровный овал.
– А теперь, – строго сказал он, – смотри внимательно!
3.
Найти роскошную жизнь… Черный рынок. Коробейники и фарцовщики.
– Смотри внимательно, – сказал Николай, – вот это – кимберлитовый карьер. От него идет дорога и здесь пересекается… Причем на самом перекрестке и вокруг нет никакого освещения. Никакого! И значит, в этом месте ночью, особенно в тумане, легко можно будет подменить машины.
– Как то есть, подменить? – удивился Игорь. – Что за бред?
– Да все предельно просто, – сказал Николай, – один самосвал свернет здесь направо, а другой – налево… Понимаешь? И к фабрике, к приемным бункерам, пойдет уже машина не с кимберлитом, а с простой щебенкой.
– Но там-то, у бункеров, все отлично освещено, – возразил Игорь. – И горят не только костры, но и электрические лампочки. У них же есть своя динамо-машина… И, кроме того, там всегда полно народу. Стоят контролеры, бродят патрули… Неужто ты думаешь, что никто ничего не заметит?
– Как то есть, подменить? – удивился Игорь. – Что за бред?
– Да все предельно просто, – сказал Николай, – один самосвал свернет здесь направо, а другой – налево… Понимаешь? И к фабрике, к приемным бункерам, пойдет уже машина не с кимберлитом, а с простой щебенкой.
– Но там-то, у бункеров, все отлично освещено, – возразил Игорь. – И горят не только костры, но и электрические лампочки. У них же есть своя динамо-машина… И, кроме того, там всегда полно народу. Стоят контролеры, бродят патрули… Неужто ты думаешь, что никто ничего не заметит?