Страница:
Виктор понял, что шок, испытанный им после аварии – ничто по сравнению с этим ощущением, так похожим на нечаянное и быстрое сумасшествие.
– Я никого не убивал… Я вообще здесь проездом! Послушайте, я попал в аварию… я был ранен… меня сюда привезла девушка… – затараторил он, чувствуя, как начинают ныть ноги, хотя до лестницы было еще шагов десять.
– Заткнись.
– Я никого не убивал! Это какая-то ошибка…
Перед мысленным взором писателя возник образ чудесной блондинки.
– Господи, это неправда, это ошибка!
Ошибка? – тот, кто ударил его дубинкой, вдруг остановился (за ним встал и другой) и достал из кармана что-то маленькое и блестящее. – Что у тебя на шее?
Виктор в недоумении уставился на свою грудь и увидел свисающий с золотой цепочки серебряный кулон в форме сердца. Но он был не полным. То была лишь его передняя часть с надписью «Анна».
– А вот тебе и вторая половина, – коп раскрыл ладонь, и Виктор увидел точно такое же серебряное сердце.
Перед глазами поплыло. Отказывающийся что-либо воспринимать мозг, казалось, полностью отключился. Он взрывался сотнями тысяч кричащих голосов, каждый из которых твердил что-то свое, громкое и нечленораздельное.
Сознание разломилось надвое. Озаряя черной вспышкой затухающие мысли, и распахиваясь в конце лучезарным сиянием, оно медленно таяло.
Рана на затылке открылась, и он почувствовал, как кровь медленным ручейком стекает по спине.
– Догадываешься, где мы это нашли?
Попытка вспомнить, снова неудачная, на сей раз закончилась оцепенением.
– А теперь посмотри на свою одежду.
С изумлением Виктор стал оглядывать себя с ног до головы. Остановился на расстегнутой рубашке. Местами изорванная, в пятнах крови и с комьями застывшей грязи на рукавах, она висела на нем, как на пугале.
– Надеюсь, теперь все сомнения по поводу твоих ночных похождений у тебя отпали?
Нелепый миг, ведущий к осознанию, прервался диким криком. И они поволокли его полубесчувственное тело вниз по крутым ступеням.
Менкар/Сезон крови
– Я никого не убивал… Я вообще здесь проездом! Послушайте, я попал в аварию… я был ранен… меня сюда привезла девушка… – затараторил он, чувствуя, как начинают ныть ноги, хотя до лестницы было еще шагов десять.
– Заткнись.
– Я никого не убивал! Это какая-то ошибка…
Перед мысленным взором писателя возник образ чудесной блондинки.
– Господи, это неправда, это ошибка!
Ошибка? – тот, кто ударил его дубинкой, вдруг остановился (за ним встал и другой) и достал из кармана что-то маленькое и блестящее. – Что у тебя на шее?
Виктор в недоумении уставился на свою грудь и увидел свисающий с золотой цепочки серебряный кулон в форме сердца. Но он был не полным. То была лишь его передняя часть с надписью «Анна».
– А вот тебе и вторая половина, – коп раскрыл ладонь, и Виктор увидел точно такое же серебряное сердце.
Перед глазами поплыло. Отказывающийся что-либо воспринимать мозг, казалось, полностью отключился. Он взрывался сотнями тысяч кричащих голосов, каждый из которых твердил что-то свое, громкое и нечленораздельное.
Сознание разломилось надвое. Озаряя черной вспышкой затухающие мысли, и распахиваясь в конце лучезарным сиянием, оно медленно таяло.
Рана на затылке открылась, и он почувствовал, как кровь медленным ручейком стекает по спине.
– Догадываешься, где мы это нашли?
Попытка вспомнить, снова неудачная, на сей раз закончилась оцепенением.
– А теперь посмотри на свою одежду.
С изумлением Виктор стал оглядывать себя с ног до головы. Остановился на расстегнутой рубашке. Местами изорванная, в пятнах крови и с комьями застывшей грязи на рукавах, она висела на нем, как на пугале.
– Надеюсь, теперь все сомнения по поводу твоих ночных похождений у тебя отпали?
Нелепый миг, ведущий к осознанию, прервался диким криком. И они поволокли его полубесчувственное тело вниз по крутым ступеням.
Менкар/Сезон крови
Моей душе покоя нет, и застит тьма ей белый свет. И сердце бьется все сильней, когда я думаю о ней!
Люций
Он сидел на берегу уже битый час. Потеряв счет времени и позабыв обо всем на свете, он смотрел на свое отражение в темной воде озера Пиала с неисчерпаемой тоской.
Сначала он пробовал считать до бесконечности. Но остановился на полпути, потерявшись в непроизносимых числах. Потом он пробовал сопоставлять голоса и лица (любимое занятие на протяжении всей жизни). Что-то было в этом таинственное, имеющее свое неповторимое очарование – представлять себе обладателя того или иного голоса и пытаться придумать ему лицо. Самому награждать его разными чертами, самому сочинять цвет глаз и мимику печали и улыбок.
До какой-то поры это было забавно. Но вскоре осознание того, что проверить сходство своих фантазий с реальностью он никогда не сможет, стало невыносимым. И сие увлекательное занятие превратилось в пустую трату времени. И он совсем поник.
Постепенно голоса стихали, рыболовы разбредались, заканчивался день. Но наступающая темнота не утомляла глаза менкарского поэта.
– Люций?
Он не сразу откликнулся на зов в тишине. Лишь когда почувствовал, как к нему кто-то приближается сзади, задумчиво сказал «я здесь», но взгляда от колышущейся глади воды не оторвал.
– Вот ты где! – воскликнула миловидная девушка лет двадцати с длинными темными волосами, собранными на затылке в высокую косу.
– А я уж испугалась. Думала, куда ты делся… – она присела рядом с ним.
Любой, кто застал бы его за самолюбованием в данный момент, с уверенностью бы сказал, что более увлеченного нарцисса в жизни не видел.
– Все смотришь? – она качнула головой в сторону озера и коснулась его плеча. – Сегодня дольше, чем обычно.
– Да, – кивком согласился он.
– Здесь так хорошо. Тихо и спокойно. А где Эскудо? – она стала оглядываться по сторонам.
– Эскудо? – наконец он оторвался от воды и посмотрел на девушку. – Он был со мной. А что случилось?
Судя по всему, твой пес потерялся, – непроизвольное пожатие плечами было продолжением ее удивления.
– Потерялся? – парень почувствовал, как ускоряется бег его сердца. – Этого не может быть. Эскудо всегда рядом со мной… – Позови его.
Люций набрал в грудь побольше воздуха и прокричал имя пса. Но на его крик никто не отозвался.
– Надо найти его, – повинуясь резкому движению, ее рука утонула в его ладони, и они пошли по узкой тропинке навстречу ветру.
– Раньше ты так много времени не проводил у озера. С чем это связано, Люций? Ты все еще думаешь о ней?
Понимая озабоченность сестры, он поспешил ее успокоить:
– Мне кажется, когда я смотрю на воду, темнота в моих глазах светлеет. И чем дольше я смотрю, тем светлее она становится.
– А, может, все дело во вдохновении? Это место подходит для него лучше других?
– Так и есть. Только оно на втором месте после моей спальни, – Люций улыбнулся.
– Эскудо! – теперь собаку позвала девушка. – Ума не приложу, куда он мог запропаститься…
– Он вернется, – выразил надежду Люций. – Он всегда возвращается.
Они прошли половину пути до дома, когда он вдруг остановился и сказал.
– Скажи мне, Камелия, я красивый? – в этот миг ей показалось, что он действительно ее видит.
Она посмотрела на него. Тонкие губы, острые скулы, понтийский нос с опущенным кончиком, большие карие глаза, высокий лоб под челкой прямых черных волос. Ничем не примечательная внешность человека, которого легко не заметить в толпе. За годы, прожитые с ним, она настолько привыкла к его лицу, что никогда не задумывалась на тему его привлекательности.
– Все это связано с ней, не так ли?
Он устремил свой взор в небо. И хоть не мог видеть летящих под облаками журавлей, мог слышать их далекие крики.
– Я часто бываю у озера, – сказал он, а она подумала, что таким задумчивым его не видела никогда.
– Иногда люди здесь ловят рыбу. Они разговаривают между собой. Я слышу все эти разговоры. И как ты думаешь, о чем они говорят?
– Не знаю. И о чем же?
– О ней.
– ?
– О ее красоте. О безупречном телосложении и писаном лице.
– Тебе не следует об этом думать.
– Я никогда не видел красоты… – их руки расцепились.
Камелия лишь тяжело вздохнула. Она упорно искала какие-то слова для утешения брата, но ничего не находила. Все они были давно уже сказаны ею, начиная с самого детства и заканчивая нынешними временами. А повторять одно и то же означало лишь неблагодарную игру на тонких струнах и без того израненной души поэта.
– Ты влюбился, – произнесла она с грустью, хотя не представляла себе, как можно влюбиться в человека, ни разу не видя его.
Ее брат всю жизнь жил образами, созданными им самим. Иногда они обретали силу, с которой поэту было трудно справиться. В такие моменты они материализовывались, и их создатель мог с ними разговаривать, рассказывая истории самых разных жизней, в том числе и свою.
А потом Люций писал свои лучшие стихи.
– Только скажи мне не как моя сестра, а как сторонняя наблюдательница.
– Зачем это тебе? – она попыталась поймать его блуждающий взгляд, но безуспешно.
– Ты симпатичный.
– Ты врешь, – из тихого, почти что обреченного в своей тоске, голос его превратился в жесткий укор.
– Нет, совсем нет, – она быстро-быстро замотала головой.
– Я слепой и некрасивый.
– Ну с чего ты взял? Ты себя недооцениваешь, Люций. Но о ней тебе все равно нужно забыть.
– Я знаю, у меня нет шансов на ее взаимность. Да что там говорить, у меня нет шансов даже увидеть ее…
– Даже если бы и были, поверь мне, это бы тебе не помогло. Она птица слишком высокого полета. Одним словом, не пара тебе.
– Я знаю, что нам никогда не суждено быть вместе. Но если бы я хоть на миг имел возможность увидеть ее, хоть краем глаза… Я стал бы самым счастливым человеком на свете! Мои рифмы обрели бы новый, более высокий слог. Они воплотились бы в музыку на моих устах. Вдохновение мое не знало бы границ!
– Это все фантазии. Хотя и в них есть своя прелесть. Представлять себе девушку своей мечты и не знать, как она будет выглядеть на самом деле… Лишь лелеять дивный образ в радужных мечтах. Можно придумать себе всякого…
Но ты не знаешь, как это больно.
– Поверь, Люций, я, как никто другой, хочу тебе лишь счастья. Но жить образами все время нельзя. Тебе надо опуститься с небес на землю. Ты мог бы встретить вполне земную девушку, доступную тебе по статусу и положению. Она бы стала тебе доброй спутницей, а потом, кто знает, может, и женой.
– И она бы смирилась с тем, что я слепой?
– А почему нет?
– Ты лукавишь. Не представляю себе девушку, которая жила бы со слепцом!
– Однако ты мечтаешь о той, которая недоступна тебе, будь ты хоть трижды зрячий.
– Ты так мало знаешь, – он опустил голову. – Да, мой удел – это лишь надежды. Глупые, пустые надежды.
– Я считаю, что тебе нужно просто ее забыть. Забудь, и все встанет на свои места. Душа твоя успокоится, ты встретишь другую…
– О, нет, Камелия! Забыть ту, чей голос сводит меня с ума? Чей образ снится мне ночами и является мне днем? Об этом просто говорить. Но сделать это невозможно.
Я воспевал Анику в своих сонетах день и ночь. Начиная с того дня, как только ее услышал. За это время она стала частью меня, и мне не выбросить из памяти ее прекрасные черты.
– Это ты их ей придумал.
– Смешно! Ты ни разу не видела ее, а готова спорить со мной до бесконечности, отстаивая глупость и неправду. Но зачем?
– Я не спорю, Люций. Я действительно не видела твою Анику, но так убиваться из-за женщины…
– Ты считаешь, что это недостойно мужчины?
– Я такого не говорила. Просто ты лучше меня понимаешь, что твои страдания напрасны. Тебе не увидеть ее. Так зачем себя так мучить? – Видимо, такова моя судьба.
– Это глупо, – наконец, она встретилась с ним взглядом. Карие глаза, усталые и печальные, смотрели на нее в упор, но не видели. В который раз сердце ее защемило от тоски и боли.
Поэт отвернулся и опять позвал собаку.
– Похоже, что он убежал в лес, – с сожалением произнесла Камелия.
– В лесу с ним может случиться все, что угодно, – сказал он, памятуя о недавней бессонной ночи, когда на протяжении долгого времени он не мог уснуть, слыша в лесу вой волков.
– Но там мы не сможем его найти.
– Ах, Эскудо, Эскудо, славный пес… – сказанное с какой-то безысходной грустью повисло в воздухе в предчувствии отчаяния. Легкий ветерок взъерошил копну черных волос, оголив высокий лоб поэта.
– Я буду молиться за него. Даст бог, он вернется.
– Ты всегда только и делаешь, что молишься, Камелия. Ты действительно веришь в то, что твои молитвы имеют силу?
– Да. Я верю.
– Не могу с тобой согласиться. Мне кажется, в молитвах нет спасения.
– Тогда на что же нам надеяться?
Люций пожал плечами, выдавая незнание за простоту. – На чудо, – сказал он и снова взял сестру за руку.
Следующие два дня Люций провел дома, не выходя из своей комнаты. Совершать прогулки без сопровождения пса было проблематично, а просить сестру помочь ему дойти до озера, а потом вернуться за ним, он не хотел. Она и так делала для него все, о чем бы он ни попросил. И нужды обременять ее понапрасну он не видел.
В свою очередь Камелия понимала, что ему необходимо побыть наедине со своими мыслями, справиться с эмоциями и попробовать пережить пропажу собаки. Конечно, она была не так привязана к Эскудо, как ее брат, и грусть ее была несравнима с печалью поэта. Но она надеялась на то, что острая потребность в новом поводыре наверняка будет осознана Люцием в самое ближайшее время, и морально он подготовит себя к скорому визиту в питомник.
Большинство произведений, что вышли из-под пера поэта, были написаны им в четырех стенах своей спальни. Люций писал стихи, стоя у окна, незрячим взором охватывая близлежащий лес. Потом Камелия читала ему вслух написанное, иногда даже аплодировала. И это не было жестом доброй воли, она искренне восхищалась художественным слогом и четкостью рифм его творений. Еще она всегда удивлялась, как у него получаются такие ровные и однонаправленные буквы. Она пробовала писать с закрытыми глазами, но все ее попытки заканчивались лишь бессмысленными каракулями.
Сегодня утром она хотела подойти к нему и спросить, что же он написал за эти дни. Она и предположить не могла, что эти дни он просидел на диване, положа руки на колени и устремив пустой взор в потолок.
Но она бы никогда не сказала ему и слова в упрек. Она могла лишь пошутить о том, что день для нее потерян, ибо ей нечего сегодня читать.
Как ни странно, Люция в комнате не оказалось. Кровать его была застелена, а это значило, что спать он не ложился. Она посмотрела в угол, где обычно стояла его трость, но ее там не было.
Яростной молнией тревоги догадка принесла с собой осознание: поэт пошел на озеро вечером. И… не вернулся.
Следующая пятиминутка побила все рекорды по скорости ее передвижения. Она уже сворачивала на ухабистую грунтовую дорогу, ведущую прямиком к Пиале, когда увидела впереди своего брата. Рядом с ним бежала черная овчарка.
Люций шел неспешной походкой, смотря прямо перед собой и лишь изредка поглядывая на собаку. В руках у него не было ни трости, ни поводка.
– Люций? – закричала она и остановилась.
Но поэт и глазом не моргнул. Как продолжал идти, так и шел по направлению к дому.
Наконец, когда он достиг крыльца и поднялся по ступеням (Эскудо в это время обнюхивал углы у дома, проверяя все ли из его съестных припасов целы), она подбежала к двери и открыла ее перед ним, боясь, что он врежется в нее головой, как это уже бывало с ним не раз.
Поэт молча прошел по прихожей, беспрепятственно преодолел расстояние до лестницы, поднялся по ней и исчез за дверью своей спальни.
Последовать за ним она осмелилась лишь спустя несколько минут.
Было ли это явью?
Или все то, что с ним произошло – безумная фантазия, которая являлась лишь продолжением его долгих скитаний по стране снов?
Ему оставалось это неведомо до самого последнего момента. И момент этот наступил, когда он впервые открыл глаза.
Но прежде его память прокрутила в страждущем сознании кадры нежданной встречи с таинственным незнакомцем.
– Здравствуй, Люций, – сидя у самой кромки озера, он подумал, что услышанный им голос не что иное, как отпечаток вечности, нависшей невидимым куполом над темной гладью воды.
Тихий и вкрадчивый, он раздался из параллельного мира, о существовании которого поэт прежде и не знал. Это подтверждалось и тем, что никаких шагов он не слышал, хотя на слух никогда не жаловался. Никаких колебаний воздуха не улавливал, хотя осязание от рождения было развито у него лучше всех остальных чувств.
– Пиала успокаивает, – едва слышно сказал невидимка. Но Люций уловил каждое слово, произнесенное с неповторимой бархатной интонацией.
– Вода здесь холодная. Темная до черноты, с пучками зеленой тины у дна. А я вижу дно, – легкий сарказм в голосе призрака придавал ему еще большую странность, граничащую с очарованием. – Хочешь так же?
Люций повернулся в сторону говорящего.
– Кто вы?
– Меня зовут Венегор, – незнакомец поднялся и кивнул головой в знак приветствия. – Зови меня на «ты».
Если бы Люций мог видеть, то он бы лицезрел перед собой высокого худого мужчину лет на двадцать старше него и на две головы выше. Длинные русые кудри составляли его пышную, но беспорядочную прическу, будто он сам наспех укладывал их при помощи домашних щипцов и рогового гребня. Лицо его обладало спокойными мягкими чертами. Глаза, поникшие и убаюкивающие, наполненные умиротворением и сонной негой, с мерцающими бликами на радужной оболочке темных зрачков, таили в мрачной глубине печаль. В свете восходящей луны они блестели капельками слез.
– Ты, наверное, хочешь знать, как я здесь оказался? Я гулял по противоположному берегу и услышал стоны твоей измученной души. И я не смог остаться равнодушным к твоей боли. В подтверждение своих слов я возвращаю тебе Эскудо.
Люций не знал, что сказать. В голове копошились самые разные мысли. Строились разнообразные предположения. Кто этот незнакомец? Что ему надо? Откуда он знает об исчезновении пса? Нет, он не из параллельного мира. Этот человек был вполне осязаем и стоял сейчас прямо перед ним. И он пугал его.
– Позови его.
– Ты серьезно?
– Позови, позови.
– Эскудо! – прокричал поэт, сам удивляясь отсутствию нерва в голосе. – Эскудо!
Через мгновение до его ушей донеслись звуки быстрого бега. Не успел он опомниться, как ноги его подкосились под навалившейся тяжестью. Радостный лай оглушил его. Ему осталось только подставить вторую щеку, ибо одна уже оказалась полностью вылизана жарким шершавым языком.
– Эскудо, проказник, где же ты был? – Люций еле сдерживал порыв овчарки зализать его уши, которые она с детства имела обыкновение осторожно покусывать.
– Он был со мной, – странный незнакомец уже не казался таким странным, не вызывал первоначального опасения у поэта. Тревога в сердце поугасла. И Люций понял, что она была вызвана лишь внезапностью появления чудаковатого странника.
– С тобой?
– Да, я попросил его помочь мне с одним делом. И он любезно согласился.
Попросил? – рука поэта непрестанно гладила животное.
– Да, попросил. Что в этом удивительного? Я общаюсь со всеми, кого вижу здесь у озера. С птицами, с животными, с деревьями. Они все помогают мне. Если мне что-нибудь нужно от них, я, не задумываясь, иду к ним и прошу, – усталый вздох венчал его откровение, а потом он спросил.
– Ты доволен?
– Чем? – не понял Люций.
– Тем, что я вернул тебе поводыря. Теперь ты сможешь, как и раньше, гулять с ним по городу, ходить к озеру, наслаждаться тишиной прибрежной воды.
– Спасибо, конечно, но, по-моему, это все-таки моя собака.
– Зови его по имени. Будь уважительнее с ним, ведь без него ты ничего не стоишь.
– Я бы так не сказал, – Люций пытался понять, к чему клонит его собеседник, но пока лишь мучился предположениями, хотя смутное предчувствие скорой разгадки уже посетило его.
– Ну ладно, Люций, не сердись, я пошутил. Лучше скажи мне, где все люди? Я хожу здесь уже битый час и никого так и не встретил, – Венегор обвел взглядом берег.
За разговором оба не заметили, как ночь накрыла город темным покрывалом, и на небе загорелись далекие звезды.
– Или уже слишком поздно?
– Я не знаю, где все, – поэт пожал плечами. – Обычно вечерами у озера сидят рыболовы…
– Но сегодня никого нет!
– Наверное. Я не вижу, – поэт отвел взгляд в сторону и опустил его на тихое озеро. Его примеру последовал и Венегор.
– Я уже спрашивал тебя, Люций, хочешь ли ты иметь такое же острое зрение, как у меня. И не услышал ответа. Хотя, как я думаю, он лежит на поверхности. Надо лишь копнуть поглубже…
На губах поэта заиграла похоронная улыбка. Зачем он говорил ему об этом? Как будто сам не знал, что это навсегда. В момент между утверждением Венегора и его печальным вздохом пес-поводырь зарычал на незнакомца. Его тихий утробный рык заставил Люция вздрогнуть.
– Он недолюбливает тебя, Венегор.
– Ерунда, просто такие псы, как он, не прощают обиды. По сути, я ведь похитил его у тебя из-под носа, увел у хозяина! Теперь я его злейший враг. Естественно, он недоволен.
– А может, он просто чувствует, что ты издеваешься надо мной?
С чего бы?
Ты ведь знаешь, что я слепой. Я всегда был слепым. Мне не дано видеть в этой жизни ничего.
– Вот этот крик я и слышал по ту сторону озера! Ты не кричал, но плакала твоя душа.
– Возможно, – Люций шелохнулся, когда пес задел его задними лапами, пятясь от своего похитителя.
– Я могу подарить тебе зрение.
Первой реакцией поэта было повторное, куда более противное осознание того, что Венегор над ним действительно издевается. И делает это настолько виртуозно, что получает, наверное, ни с чем несравнимое удовольствие.
– Зачем ты так жестоко шутишь, Венегор?
– Я не шучу, поэт, – взгляд человека, еще несколько минут назад бывшего всего лишь странным незнакомцем, стал вдруг необъяснимо близким и желанным. Сквозь темную пелену слепоты Люций на миг увидел его лицо.
Русые кудри, водопадом ниспадающие на покатые плечи. Орлиный нос, грустные глаза, в печальной дымке хранящие какую-то тайну. Казалось, он вот-вот заплачет.
– В моих силах сделать это, – Люций видел, как шевелятся его губы, как с них слетают слова, он видел эти слова, они вращались веером у его лица. И каждое слово дребезжало выкриком из последних сил, горело перед его глазами.
– Кто же ты? Маг? Чародей? Или шарлатан?
– Тебе решать, – нет, глаз и лица его поэт уже не видел. И что было больше в его короткой полуулыбке-полуоскале: истины или лицемерия, он не знал.
– Откуда тебе известно мое имя?
О, это проще простого! Долго наблюдая за человеком, можно легко догадаться, как его зовут. На самом деле я перебрал несколько имен, но ты откликнулся лишь на одно из них.
– Я не верю в волшебство. За свою жизнь я обращался к сотне целителей и магов. Но никто из них так и не смог излечить меня.
– А я и не собираюсь тебя лечить. Я просто дам тебе новую жизнь. Жизнь с возможностью видеть мир.
– Ты лжешь! – Люций кинулся к Венегору. С первой попытки у него получилось схватить обманщика за ворот и тряхнуть так, что тот аж подпрыгнул.
– Ты лжешь! Зачем ты лжешь? Чтобы сделать мне еще больнее? Поверь, я уже настрадался!
– В моих словах нет ни капли лжи, – тихо сказал Венегор. Более спокойного тона поэт еще не слышал. Его гнев не мог противостоять такой безмятежности, он попросту потонул в ней.
– Да? Ну тогда говори, разрази тебя гром! Говори, как ты собираешься сделать меня зрячим!
– Ты станешь таким же, как я, – безусловный тон Венегора заставлял в него верить. Но смущали глаза. В воспоминании поэта они оставались на мокром месте.
– Но хочу предупредить, это не пройдет бесследно.
– Что ты имеешь ввиду?
– Ты умрешь, но обретешь бессмертие. Тебе станет доступна вечность, а исцеление от злейшего недуга будет твоей наградой за смелость.
Сердце твое не будет биться, но ты будешь дышать. Ты будешь видеть все, что видят другие и даже больше. Ты не будешь испытывать боль – она станет для тебя пережитком прошлого – мерцанием свечи, которую я помог тебе затушить. Иллюзией, как когда-то для тебя было прозрение. Ты сможешь осуществить столько желаний, сколько тебе захочется.
Остановившись на самом лакомом, Венегор дал прочувствовать поэту все прелести возможного исцеления. Но такой подарок длился совсем недолго. Через мгновение он спросил.
– Я слышал, ты мечтаешь увидеть самую красивую девушку на свете? Ты увидишь ее.
– Ее зовут Аника. Она певица.
– Да, я знаю.
– Ты еще говорил что-то про бессмертие. Значит ли это, что меня невозможно будет убить?
– Да. Практически невозможно. Правда, есть один способ, известный немногим. Но я предпочту о нем умолчать.
– Раз уж начал, говори до конца! Что это за способ?
Ты хочешь съесть блюдо, даже не удосужившись его купить!
Я хочу знать все, что касается твоей сказки.
– Это не сказка. И ты в этом скоро убедишься. Если конечно согласишься.
– Если соглашусь, ты скажешь мне, чего я должен буду бояться, когда стану бессмертным?
– Ну хорошо, – Венегор пронзил поэта взглядом черных глаз. – Только дай мне слово, что не используешь это оружие против меня. Даже если оно у тебя когда-нибудь будет.
Поэт решительно кивнул.
– Даю слово.
– Тогда слушай. Бояться ты должен только одного. Вонзив в твое сердце серебряный клинок, человек непременно убьет тебя.
– Значит, серебряный клинок…
– Да. Клинок должен быть не простым, трехгранным, острым со всех концов и обязательно освященным в церкви. Таких клинков очень мало. Их называют атамы.
Я прожил немало лет и, поверь, на своем веку я почти не встречал тех, кто обладает таким оружием. И могу со всей уверенностью сказать, что в Менкаре атамов точно нет. Ни у кого.
– Мне любопытно все, что ты рассказал. Но если я соглашусь, что ты потребуешь от меня взамен?
– Немного твоей крови.
– И все?
– И все.
– Странно. Зачем тебе понадобился именно я? Мало ли на свете слепых поэтов!
– Я бродил здесь в одиночестве и не мог никого найти. И вот я набрел на тебя. У тебя есть то, что нужно мне, а у меня – то, что нужно тебе. Вот и весь секрет.
– Заманчивая сделка, – Люций призадумался. – Но у меня вопрос.
– Я слушаю.
– Разве ты не можешь меня просто убить? Это ведь так легко. Особенно в моем случае. Зачем тебе идти на сделку?
– Убить? О, нет… Это не мой метод. Меня можно назвать странным вампиром, ибо я не нападаю на людей. Не люблю охотиться. В отличие от других я предпочитаю все решать добровольно. У каждого человека есть кровь, а мне есть что предложить практически каждому.
К тому же ты не воин, не носишь меча, не участвуешь в пьяных драках на окраинах Менкара, у тебя должна быть чистая кровь.
Сначала он пробовал считать до бесконечности. Но остановился на полпути, потерявшись в непроизносимых числах. Потом он пробовал сопоставлять голоса и лица (любимое занятие на протяжении всей жизни). Что-то было в этом таинственное, имеющее свое неповторимое очарование – представлять себе обладателя того или иного голоса и пытаться придумать ему лицо. Самому награждать его разными чертами, самому сочинять цвет глаз и мимику печали и улыбок.
До какой-то поры это было забавно. Но вскоре осознание того, что проверить сходство своих фантазий с реальностью он никогда не сможет, стало невыносимым. И сие увлекательное занятие превратилось в пустую трату времени. И он совсем поник.
Постепенно голоса стихали, рыболовы разбредались, заканчивался день. Но наступающая темнота не утомляла глаза менкарского поэта.
– Люций?
Он не сразу откликнулся на зов в тишине. Лишь когда почувствовал, как к нему кто-то приближается сзади, задумчиво сказал «я здесь», но взгляда от колышущейся глади воды не оторвал.
– Вот ты где! – воскликнула миловидная девушка лет двадцати с длинными темными волосами, собранными на затылке в высокую косу.
– А я уж испугалась. Думала, куда ты делся… – она присела рядом с ним.
Любой, кто застал бы его за самолюбованием в данный момент, с уверенностью бы сказал, что более увлеченного нарцисса в жизни не видел.
– Все смотришь? – она качнула головой в сторону озера и коснулась его плеча. – Сегодня дольше, чем обычно.
– Да, – кивком согласился он.
– Здесь так хорошо. Тихо и спокойно. А где Эскудо? – она стала оглядываться по сторонам.
– Эскудо? – наконец он оторвался от воды и посмотрел на девушку. – Он был со мной. А что случилось?
Судя по всему, твой пес потерялся, – непроизвольное пожатие плечами было продолжением ее удивления.
– Потерялся? – парень почувствовал, как ускоряется бег его сердца. – Этого не может быть. Эскудо всегда рядом со мной… – Позови его.
Люций набрал в грудь побольше воздуха и прокричал имя пса. Но на его крик никто не отозвался.
– Надо найти его, – повинуясь резкому движению, ее рука утонула в его ладони, и они пошли по узкой тропинке навстречу ветру.
– Раньше ты так много времени не проводил у озера. С чем это связано, Люций? Ты все еще думаешь о ней?
Понимая озабоченность сестры, он поспешил ее успокоить:
– Мне кажется, когда я смотрю на воду, темнота в моих глазах светлеет. И чем дольше я смотрю, тем светлее она становится.
– А, может, все дело во вдохновении? Это место подходит для него лучше других?
– Так и есть. Только оно на втором месте после моей спальни, – Люций улыбнулся.
– Эскудо! – теперь собаку позвала девушка. – Ума не приложу, куда он мог запропаститься…
– Он вернется, – выразил надежду Люций. – Он всегда возвращается.
Они прошли половину пути до дома, когда он вдруг остановился и сказал.
– Скажи мне, Камелия, я красивый? – в этот миг ей показалось, что он действительно ее видит.
Она посмотрела на него. Тонкие губы, острые скулы, понтийский нос с опущенным кончиком, большие карие глаза, высокий лоб под челкой прямых черных волос. Ничем не примечательная внешность человека, которого легко не заметить в толпе. За годы, прожитые с ним, она настолько привыкла к его лицу, что никогда не задумывалась на тему его привлекательности.
– Все это связано с ней, не так ли?
Он устремил свой взор в небо. И хоть не мог видеть летящих под облаками журавлей, мог слышать их далекие крики.
– Я часто бываю у озера, – сказал он, а она подумала, что таким задумчивым его не видела никогда.
– Иногда люди здесь ловят рыбу. Они разговаривают между собой. Я слышу все эти разговоры. И как ты думаешь, о чем они говорят?
– Не знаю. И о чем же?
– О ней.
– ?
– О ее красоте. О безупречном телосложении и писаном лице.
– Тебе не следует об этом думать.
– Я никогда не видел красоты… – их руки расцепились.
Камелия лишь тяжело вздохнула. Она упорно искала какие-то слова для утешения брата, но ничего не находила. Все они были давно уже сказаны ею, начиная с самого детства и заканчивая нынешними временами. А повторять одно и то же означало лишь неблагодарную игру на тонких струнах и без того израненной души поэта.
– Ты влюбился, – произнесла она с грустью, хотя не представляла себе, как можно влюбиться в человека, ни разу не видя его.
Ее брат всю жизнь жил образами, созданными им самим. Иногда они обретали силу, с которой поэту было трудно справиться. В такие моменты они материализовывались, и их создатель мог с ними разговаривать, рассказывая истории самых разных жизней, в том числе и свою.
А потом Люций писал свои лучшие стихи.
– Только скажи мне не как моя сестра, а как сторонняя наблюдательница.
– Зачем это тебе? – она попыталась поймать его блуждающий взгляд, но безуспешно.
– Ты симпатичный.
– Ты врешь, – из тихого, почти что обреченного в своей тоске, голос его превратился в жесткий укор.
– Нет, совсем нет, – она быстро-быстро замотала головой.
– Я слепой и некрасивый.
– Ну с чего ты взял? Ты себя недооцениваешь, Люций. Но о ней тебе все равно нужно забыть.
– Я знаю, у меня нет шансов на ее взаимность. Да что там говорить, у меня нет шансов даже увидеть ее…
– Даже если бы и были, поверь мне, это бы тебе не помогло. Она птица слишком высокого полета. Одним словом, не пара тебе.
– Я знаю, что нам никогда не суждено быть вместе. Но если бы я хоть на миг имел возможность увидеть ее, хоть краем глаза… Я стал бы самым счастливым человеком на свете! Мои рифмы обрели бы новый, более высокий слог. Они воплотились бы в музыку на моих устах. Вдохновение мое не знало бы границ!
– Это все фантазии. Хотя и в них есть своя прелесть. Представлять себе девушку своей мечты и не знать, как она будет выглядеть на самом деле… Лишь лелеять дивный образ в радужных мечтах. Можно придумать себе всякого…
Но ты не знаешь, как это больно.
– Поверь, Люций, я, как никто другой, хочу тебе лишь счастья. Но жить образами все время нельзя. Тебе надо опуститься с небес на землю. Ты мог бы встретить вполне земную девушку, доступную тебе по статусу и положению. Она бы стала тебе доброй спутницей, а потом, кто знает, может, и женой.
– И она бы смирилась с тем, что я слепой?
– А почему нет?
– Ты лукавишь. Не представляю себе девушку, которая жила бы со слепцом!
– Однако ты мечтаешь о той, которая недоступна тебе, будь ты хоть трижды зрячий.
– Ты так мало знаешь, – он опустил голову. – Да, мой удел – это лишь надежды. Глупые, пустые надежды.
– Я считаю, что тебе нужно просто ее забыть. Забудь, и все встанет на свои места. Душа твоя успокоится, ты встретишь другую…
– О, нет, Камелия! Забыть ту, чей голос сводит меня с ума? Чей образ снится мне ночами и является мне днем? Об этом просто говорить. Но сделать это невозможно.
Я воспевал Анику в своих сонетах день и ночь. Начиная с того дня, как только ее услышал. За это время она стала частью меня, и мне не выбросить из памяти ее прекрасные черты.
– Это ты их ей придумал.
– Смешно! Ты ни разу не видела ее, а готова спорить со мной до бесконечности, отстаивая глупость и неправду. Но зачем?
– Я не спорю, Люций. Я действительно не видела твою Анику, но так убиваться из-за женщины…
– Ты считаешь, что это недостойно мужчины?
– Я такого не говорила. Просто ты лучше меня понимаешь, что твои страдания напрасны. Тебе не увидеть ее. Так зачем себя так мучить? – Видимо, такова моя судьба.
– Это глупо, – наконец, она встретилась с ним взглядом. Карие глаза, усталые и печальные, смотрели на нее в упор, но не видели. В который раз сердце ее защемило от тоски и боли.
Поэт отвернулся и опять позвал собаку.
– Похоже, что он убежал в лес, – с сожалением произнесла Камелия.
– В лесу с ним может случиться все, что угодно, – сказал он, памятуя о недавней бессонной ночи, когда на протяжении долгого времени он не мог уснуть, слыша в лесу вой волков.
– Но там мы не сможем его найти.
– Ах, Эскудо, Эскудо, славный пес… – сказанное с какой-то безысходной грустью повисло в воздухе в предчувствии отчаяния. Легкий ветерок взъерошил копну черных волос, оголив высокий лоб поэта.
– Я буду молиться за него. Даст бог, он вернется.
– Ты всегда только и делаешь, что молишься, Камелия. Ты действительно веришь в то, что твои молитвы имеют силу?
– Да. Я верю.
– Не могу с тобой согласиться. Мне кажется, в молитвах нет спасения.
– Тогда на что же нам надеяться?
Люций пожал плечами, выдавая незнание за простоту. – На чудо, – сказал он и снова взял сестру за руку.
Следующие два дня Люций провел дома, не выходя из своей комнаты. Совершать прогулки без сопровождения пса было проблематично, а просить сестру помочь ему дойти до озера, а потом вернуться за ним, он не хотел. Она и так делала для него все, о чем бы он ни попросил. И нужды обременять ее понапрасну он не видел.
В свою очередь Камелия понимала, что ему необходимо побыть наедине со своими мыслями, справиться с эмоциями и попробовать пережить пропажу собаки. Конечно, она была не так привязана к Эскудо, как ее брат, и грусть ее была несравнима с печалью поэта. Но она надеялась на то, что острая потребность в новом поводыре наверняка будет осознана Люцием в самое ближайшее время, и морально он подготовит себя к скорому визиту в питомник.
Большинство произведений, что вышли из-под пера поэта, были написаны им в четырех стенах своей спальни. Люций писал стихи, стоя у окна, незрячим взором охватывая близлежащий лес. Потом Камелия читала ему вслух написанное, иногда даже аплодировала. И это не было жестом доброй воли, она искренне восхищалась художественным слогом и четкостью рифм его творений. Еще она всегда удивлялась, как у него получаются такие ровные и однонаправленные буквы. Она пробовала писать с закрытыми глазами, но все ее попытки заканчивались лишь бессмысленными каракулями.
Сегодня утром она хотела подойти к нему и спросить, что же он написал за эти дни. Она и предположить не могла, что эти дни он просидел на диване, положа руки на колени и устремив пустой взор в потолок.
Но она бы никогда не сказала ему и слова в упрек. Она могла лишь пошутить о том, что день для нее потерян, ибо ей нечего сегодня читать.
Как ни странно, Люция в комнате не оказалось. Кровать его была застелена, а это значило, что спать он не ложился. Она посмотрела в угол, где обычно стояла его трость, но ее там не было.
Яростной молнией тревоги догадка принесла с собой осознание: поэт пошел на озеро вечером. И… не вернулся.
Следующая пятиминутка побила все рекорды по скорости ее передвижения. Она уже сворачивала на ухабистую грунтовую дорогу, ведущую прямиком к Пиале, когда увидела впереди своего брата. Рядом с ним бежала черная овчарка.
Люций шел неспешной походкой, смотря прямо перед собой и лишь изредка поглядывая на собаку. В руках у него не было ни трости, ни поводка.
– Люций? – закричала она и остановилась.
Но поэт и глазом не моргнул. Как продолжал идти, так и шел по направлению к дому.
Наконец, когда он достиг крыльца и поднялся по ступеням (Эскудо в это время обнюхивал углы у дома, проверяя все ли из его съестных припасов целы), она подбежала к двери и открыла ее перед ним, боясь, что он врежется в нее головой, как это уже бывало с ним не раз.
Поэт молча прошел по прихожей, беспрепятственно преодолел расстояние до лестницы, поднялся по ней и исчез за дверью своей спальни.
Последовать за ним она осмелилась лишь спустя несколько минут.
Было ли это явью?
Или все то, что с ним произошло – безумная фантазия, которая являлась лишь продолжением его долгих скитаний по стране снов?
Ему оставалось это неведомо до самого последнего момента. И момент этот наступил, когда он впервые открыл глаза.
Но прежде его память прокрутила в страждущем сознании кадры нежданной встречи с таинственным незнакомцем.
– Здравствуй, Люций, – сидя у самой кромки озера, он подумал, что услышанный им голос не что иное, как отпечаток вечности, нависшей невидимым куполом над темной гладью воды.
Тихий и вкрадчивый, он раздался из параллельного мира, о существовании которого поэт прежде и не знал. Это подтверждалось и тем, что никаких шагов он не слышал, хотя на слух никогда не жаловался. Никаких колебаний воздуха не улавливал, хотя осязание от рождения было развито у него лучше всех остальных чувств.
– Пиала успокаивает, – едва слышно сказал невидимка. Но Люций уловил каждое слово, произнесенное с неповторимой бархатной интонацией.
– Вода здесь холодная. Темная до черноты, с пучками зеленой тины у дна. А я вижу дно, – легкий сарказм в голосе призрака придавал ему еще большую странность, граничащую с очарованием. – Хочешь так же?
Люций повернулся в сторону говорящего.
– Кто вы?
– Меня зовут Венегор, – незнакомец поднялся и кивнул головой в знак приветствия. – Зови меня на «ты».
Если бы Люций мог видеть, то он бы лицезрел перед собой высокого худого мужчину лет на двадцать старше него и на две головы выше. Длинные русые кудри составляли его пышную, но беспорядочную прическу, будто он сам наспех укладывал их при помощи домашних щипцов и рогового гребня. Лицо его обладало спокойными мягкими чертами. Глаза, поникшие и убаюкивающие, наполненные умиротворением и сонной негой, с мерцающими бликами на радужной оболочке темных зрачков, таили в мрачной глубине печаль. В свете восходящей луны они блестели капельками слез.
– Ты, наверное, хочешь знать, как я здесь оказался? Я гулял по противоположному берегу и услышал стоны твоей измученной души. И я не смог остаться равнодушным к твоей боли. В подтверждение своих слов я возвращаю тебе Эскудо.
Люций не знал, что сказать. В голове копошились самые разные мысли. Строились разнообразные предположения. Кто этот незнакомец? Что ему надо? Откуда он знает об исчезновении пса? Нет, он не из параллельного мира. Этот человек был вполне осязаем и стоял сейчас прямо перед ним. И он пугал его.
– Позови его.
– Ты серьезно?
– Позови, позови.
– Эскудо! – прокричал поэт, сам удивляясь отсутствию нерва в голосе. – Эскудо!
Через мгновение до его ушей донеслись звуки быстрого бега. Не успел он опомниться, как ноги его подкосились под навалившейся тяжестью. Радостный лай оглушил его. Ему осталось только подставить вторую щеку, ибо одна уже оказалась полностью вылизана жарким шершавым языком.
– Эскудо, проказник, где же ты был? – Люций еле сдерживал порыв овчарки зализать его уши, которые она с детства имела обыкновение осторожно покусывать.
– Он был со мной, – странный незнакомец уже не казался таким странным, не вызывал первоначального опасения у поэта. Тревога в сердце поугасла. И Люций понял, что она была вызвана лишь внезапностью появления чудаковатого странника.
– С тобой?
– Да, я попросил его помочь мне с одним делом. И он любезно согласился.
Попросил? – рука поэта непрестанно гладила животное.
– Да, попросил. Что в этом удивительного? Я общаюсь со всеми, кого вижу здесь у озера. С птицами, с животными, с деревьями. Они все помогают мне. Если мне что-нибудь нужно от них, я, не задумываясь, иду к ним и прошу, – усталый вздох венчал его откровение, а потом он спросил.
– Ты доволен?
– Чем? – не понял Люций.
– Тем, что я вернул тебе поводыря. Теперь ты сможешь, как и раньше, гулять с ним по городу, ходить к озеру, наслаждаться тишиной прибрежной воды.
– Спасибо, конечно, но, по-моему, это все-таки моя собака.
– Зови его по имени. Будь уважительнее с ним, ведь без него ты ничего не стоишь.
– Я бы так не сказал, – Люций пытался понять, к чему клонит его собеседник, но пока лишь мучился предположениями, хотя смутное предчувствие скорой разгадки уже посетило его.
– Ну ладно, Люций, не сердись, я пошутил. Лучше скажи мне, где все люди? Я хожу здесь уже битый час и никого так и не встретил, – Венегор обвел взглядом берег.
За разговором оба не заметили, как ночь накрыла город темным покрывалом, и на небе загорелись далекие звезды.
– Или уже слишком поздно?
– Я не знаю, где все, – поэт пожал плечами. – Обычно вечерами у озера сидят рыболовы…
– Но сегодня никого нет!
– Наверное. Я не вижу, – поэт отвел взгляд в сторону и опустил его на тихое озеро. Его примеру последовал и Венегор.
– Я уже спрашивал тебя, Люций, хочешь ли ты иметь такое же острое зрение, как у меня. И не услышал ответа. Хотя, как я думаю, он лежит на поверхности. Надо лишь копнуть поглубже…
На губах поэта заиграла похоронная улыбка. Зачем он говорил ему об этом? Как будто сам не знал, что это навсегда. В момент между утверждением Венегора и его печальным вздохом пес-поводырь зарычал на незнакомца. Его тихий утробный рык заставил Люция вздрогнуть.
– Он недолюбливает тебя, Венегор.
– Ерунда, просто такие псы, как он, не прощают обиды. По сути, я ведь похитил его у тебя из-под носа, увел у хозяина! Теперь я его злейший враг. Естественно, он недоволен.
– А может, он просто чувствует, что ты издеваешься надо мной?
С чего бы?
Ты ведь знаешь, что я слепой. Я всегда был слепым. Мне не дано видеть в этой жизни ничего.
– Вот этот крик я и слышал по ту сторону озера! Ты не кричал, но плакала твоя душа.
– Возможно, – Люций шелохнулся, когда пес задел его задними лапами, пятясь от своего похитителя.
– Я могу подарить тебе зрение.
Первой реакцией поэта было повторное, куда более противное осознание того, что Венегор над ним действительно издевается. И делает это настолько виртуозно, что получает, наверное, ни с чем несравнимое удовольствие.
– Зачем ты так жестоко шутишь, Венегор?
– Я не шучу, поэт, – взгляд человека, еще несколько минут назад бывшего всего лишь странным незнакомцем, стал вдруг необъяснимо близким и желанным. Сквозь темную пелену слепоты Люций на миг увидел его лицо.
Русые кудри, водопадом ниспадающие на покатые плечи. Орлиный нос, грустные глаза, в печальной дымке хранящие какую-то тайну. Казалось, он вот-вот заплачет.
– В моих силах сделать это, – Люций видел, как шевелятся его губы, как с них слетают слова, он видел эти слова, они вращались веером у его лица. И каждое слово дребезжало выкриком из последних сил, горело перед его глазами.
в моих… силах…Дыхание поэта остановилось. Он замер, жадно хватая ртом воздух. И в ту секунду, когда образ незнакомца пропал, сердце его снова забилось, как безумное.
сделать…
это…
– Кто же ты? Маг? Чародей? Или шарлатан?
– Тебе решать, – нет, глаз и лица его поэт уже не видел. И что было больше в его короткой полуулыбке-полуоскале: истины или лицемерия, он не знал.
– Откуда тебе известно мое имя?
О, это проще простого! Долго наблюдая за человеком, можно легко догадаться, как его зовут. На самом деле я перебрал несколько имен, но ты откликнулся лишь на одно из них.
– Я не верю в волшебство. За свою жизнь я обращался к сотне целителей и магов. Но никто из них так и не смог излечить меня.
– А я и не собираюсь тебя лечить. Я просто дам тебе новую жизнь. Жизнь с возможностью видеть мир.
– Ты лжешь! – Люций кинулся к Венегору. С первой попытки у него получилось схватить обманщика за ворот и тряхнуть так, что тот аж подпрыгнул.
– Ты лжешь! Зачем ты лжешь? Чтобы сделать мне еще больнее? Поверь, я уже настрадался!
– В моих словах нет ни капли лжи, – тихо сказал Венегор. Более спокойного тона поэт еще не слышал. Его гнев не мог противостоять такой безмятежности, он попросту потонул в ней.
– Да? Ну тогда говори, разрази тебя гром! Говори, как ты собираешься сделать меня зрячим!
– Ты станешь таким же, как я, – безусловный тон Венегора заставлял в него верить. Но смущали глаза. В воспоминании поэта они оставались на мокром месте.
– Но хочу предупредить, это не пройдет бесследно.
– Что ты имеешь ввиду?
– Ты умрешь, но обретешь бессмертие. Тебе станет доступна вечность, а исцеление от злейшего недуга будет твоей наградой за смелость.
Сердце твое не будет биться, но ты будешь дышать. Ты будешь видеть все, что видят другие и даже больше. Ты не будешь испытывать боль – она станет для тебя пережитком прошлого – мерцанием свечи, которую я помог тебе затушить. Иллюзией, как когда-то для тебя было прозрение. Ты сможешь осуществить столько желаний, сколько тебе захочется.
Остановившись на самом лакомом, Венегор дал прочувствовать поэту все прелести возможного исцеления. Но такой подарок длился совсем недолго. Через мгновение он спросил.
– Я слышал, ты мечтаешь увидеть самую красивую девушку на свете? Ты увидишь ее.
– Ее зовут Аника. Она певица.
– Да, я знаю.
– Ты еще говорил что-то про бессмертие. Значит ли это, что меня невозможно будет убить?
– Да. Практически невозможно. Правда, есть один способ, известный немногим. Но я предпочту о нем умолчать.
– Раз уж начал, говори до конца! Что это за способ?
Ты хочешь съесть блюдо, даже не удосужившись его купить!
Я хочу знать все, что касается твоей сказки.
– Это не сказка. И ты в этом скоро убедишься. Если конечно согласишься.
– Если соглашусь, ты скажешь мне, чего я должен буду бояться, когда стану бессмертным?
– Ну хорошо, – Венегор пронзил поэта взглядом черных глаз. – Только дай мне слово, что не используешь это оружие против меня. Даже если оно у тебя когда-нибудь будет.
Поэт решительно кивнул.
– Даю слово.
– Тогда слушай. Бояться ты должен только одного. Вонзив в твое сердце серебряный клинок, человек непременно убьет тебя.
– Значит, серебряный клинок…
– Да. Клинок должен быть не простым, трехгранным, острым со всех концов и обязательно освященным в церкви. Таких клинков очень мало. Их называют атамы.
Я прожил немало лет и, поверь, на своем веку я почти не встречал тех, кто обладает таким оружием. И могу со всей уверенностью сказать, что в Менкаре атамов точно нет. Ни у кого.
– Мне любопытно все, что ты рассказал. Но если я соглашусь, что ты потребуешь от меня взамен?
– Немного твоей крови.
– И все?
– И все.
– Странно. Зачем тебе понадобился именно я? Мало ли на свете слепых поэтов!
– Я бродил здесь в одиночестве и не мог никого найти. И вот я набрел на тебя. У тебя есть то, что нужно мне, а у меня – то, что нужно тебе. Вот и весь секрет.
– Заманчивая сделка, – Люций призадумался. – Но у меня вопрос.
– Я слушаю.
– Разве ты не можешь меня просто убить? Это ведь так легко. Особенно в моем случае. Зачем тебе идти на сделку?
– Убить? О, нет… Это не мой метод. Меня можно назвать странным вампиром, ибо я не нападаю на людей. Не люблю охотиться. В отличие от других я предпочитаю все решать добровольно. У каждого человека есть кровь, а мне есть что предложить практически каждому.
К тому же ты не воин, не носишь меча, не участвуешь в пьяных драках на окраинах Менкара, у тебя должна быть чистая кровь.