Страница:
Иногда забываю, что всякие сравнения – всего лишь сравнения. И начинаю фантазировать: а что, если впрямь существует такой невидимый орган – память? Который в ходе эволюции утратил свое функциональное значение… ну, как аппендикс.
Да что там орган – память человека потянет на целую систему. Система пищеварения есть, система кровообращения тоже есть, а тут – система памяти, с центрами и периферией, с каналами связи, циклами и циркуляциями. Только циркулирует в этой системе не кровь и не лимфа, а что?
Ну, я думаю, каждый догадался.
3
А вообще я начал говорить о том, что не знал, куда эту систему памяти пристроить. Вернее, чем бы ее таким полезным загрузить, чтобы самому расслабиться.Память классно выручила меня с учебой, о чем я уже говорил. Если бы не надо было сидеть на уроках, мне бы вообще нечем было заняться. Уроки я не учил – зачем? Просмотрел, пересказал, и все дела. Книжек не читал – неинтересно. Приходила мысль, что неплохо было бы выучить языки. Выучить много-много языков. Может быть, вообще все языки мира… Я думаю, с моей памятью я бы мог напрячься и штук этак семнадцать-двадцать-тридцать-сорок осилить. Но как-то было лень искать учебники, листать их. Несерьезно это, несерьезно.
Оставалось шататься по городу, бездельничать. Ну, там, в футбол погонять, в «квадрат» на вылет с дружбанами сбацать. Вроде бы и нормально все…
Не раз лежал себе так перед сном и думал – как у меня в один момент все счастливо сложилось. Фактически вся жизнь уже наперед прояснилась и разрешилась. В школе больше напрягаться не надо. Дома ничего страшного делать не заставляют – стойло-огород-дом. Вырасту – пойду в армию. А потом пойду работать в цирк. Такому, как я, – одна дорога, в клоуны.
Я, конечно, буду не простым клоуном, а с секретом. Буду клоуном-мнемоуном. Или клоником-мнемоником.
Не, быть шутом с такими данными – это просто глупо. Наоборот, стану серьезным. Буду выходить на арену в пиджачке с кожаными латками на локтях, в очках – типа шибко умный. Конферансье объявляет, как в том анекдоте: «А сейчас – человек с феноменальной памятью!» По-моему, такие трюки уже когда-то делались. Были всякие уникумы, запоминали таблицы с цифрами. Тоже мне – удивили.
Я даже придумал себе номер. Выхожу, значит, в своем фирмовом пиджачке, а за мной ассистентка в трико вывозит шкаф с книгами. Приглашается кто-нибудь из зрителей, который на свой выбор предложит мне такую-то страницу из такой-то книги процитировать наизусть. Ну, я – раз: книжечку перелистал и давай строчить. Уверен, это было бы шикарно.
Несмотря на незаурядную способность выбалтывать тайны, в некоторых вещах я принципиально придерживался секретности. Возможно, именно поэтому я не рассказал никому из близких про свое дарование всерьез. Шила в мешке не утаишь: в семье знали, что у меня острая память, но не более того. Только батя постоянно бурчал, чтоб я читал больше, а то зарываю в себе талант. «Хе-хе, – думал я, – что вы там знаете про талант!»
Именно затем, чтобы обезопасить себя от подобных наездов, про «талант» я зря не распространялся.
Если бы стало известно, что мне нетрудно выучить весь годовой курс за несколько дней, пришлось бы несладко. Страшно и подумать. Пришлось бы в какой-нибудь институт поступать, что-то там учить.
Лучше сразу в армию. А после армии – в цирк.
Мне казалось, что будущее мое надежно обустроено и все судьбоносное, что могло случиться, уже случилось.
4
Когда я в это как следует врубился, стало малость скучновато. Я попал в полосу вечного безделья. Вроде все как всегда, но чего-то нет. Нет волнения, не хватает напряжения, давления. Седьмой класс, восьмой класс – весь год каникулы. Все зубрят, дрожат перед контрольными, а мне – как соловью. Девятый клас – целый год каникулы. Десятый клас – снова, блин, весь год каникулы. И на экзаменах – тоже каникулы. И до них, и после них – сплошные каникулы. Семь выходных в неделю. Красота, конечно, грех жаловаться.Но все же чего-то мне хотелось, чего-то такого далекого, недостижимого. Что бы это могло быть?
5
Скорее всего, это мне хотелось бабы.Незаметно для себя я сделался весьма брутальным в выражениях. А как еще называть этих (вырезано. – Ред.), которые не могут запомнить, сколько будет дважды два в десятой степени?
Но в нежной половине человечества, пусть и не блиставшей интеллектом, было что-то, к чему меня тянуло. Чей запах, если не ошибаюсь, в дни тоски меня так манил.
И так это все началось, с девчонками.
Ну, была такая себе Надя, моя первая. Еще была Галка, на семь лет старше меня. Была Марьяшка, нормальная девчонка, жаль, что так с ней неудачно сложилось. Конечно, Оля Вишенка, ее не забуду.
Помаленьку начал курить. Это добавляло мне крутости. Мало того что лучший ученик в классе, идет на золотую медаль, так еще и курит на перемене. Да к тому же (если сплетни не врут) уже отведал того, чем так жарко бредят подростки. Крутизна, да и только.
6
Знаете, человека часто оценивают по тому, с кем он водится. Говорят, подобное притягивает подобное.Невольно я заметил, что со мною постоянно водятся одни недоумки. Точнее, обнаружил, что они – моя ежедневная компания, можно сказать, лучшие друзья. У меня была своя банда. Так, во всяком случае, о нас говорили: банда.
Прогуливая уроки, мы часто лазили в постройках. Их за школой было немало, они все были построены в конце восьмидесятых, еще до независимости. Теперь у их владельцев не хватало денег довести строительство до конца. Коробки домов, часто даже без крыш, мокли под дождями, цемент понемногу рассыпался, и дома зарастали бурьяном. Все дома были частными, двухэтажными, и у всех была практически одинаковая планировка.
Это были любимые пейзажи моего детства. Горы щебня, заросшие бурьяном. Горы песка, который потихоньку разворовывали соседи. Загипнотизированные бетоном ржавые ведра. Кубометры кирпича, покрытого рубероидом (постепенно портились без внимания). Железобетонные панели, сложенные одна на другую через поперечные доски, корродировали и крошились. Складывалось впечатление, что хозяева всего этого строительного добра просто без вести пропали.
На периферии Медных Буков (в направлении левад над речкой) пустовали целые кварталы таких недостроев. Туда никто из старших без необходимости «одолжить», например, тачку песка, не заглядывал. Безлюдье властвовало там, только ветры выли в пустых стенах. Для нас не было лучшего места для прогуливания уроков, чем пойти на эти руины, попробовать без лестницы залезть на второй этаж или на чердак. Мы часто играли в «спецназовцев» – на пару поставленных стоймя кирпичин клали узкий кусок шифера. Кто разобьет ребром ладони больше кусков за один раз, тот, конечно, самый крутой «спецназовец». Федя Круговой, например, мог ломать шифер даже головой.
Там же, на стройке, мы курили сигареты и бухали вино. Нудноватые развлечения, они быстро приелись. Я б даже клей уже нюхал, лишь бы что-нибудь происходило. Да вот – неудобно перед продавцом. Что я ему скажу? «Дайте тюбик «Момента», папа хотел себе туфли заклеить»? В Медных Буках каждый знает, для чего подростку «Момент».
Ладно, признаюсь, разок нюхнул, с пацанами. Но вам не советую.
Подобное бесцельное валанданье длилось довольно долго, и я успел сжиться с мыслью, что я – главарь придурков. Это мне импонировало. В этом был свой кайф, кто бы что ни говорил.
Однажды, когда мы прогуливали уроки на отдаленной стройке, мы заговорили «про это».
Наши разговоры всегда были так или иначе пронизаны темой секса. Мы или говорили «про это» или употребляли слова, с «этим» связанные: «она меня заебала», «пусть засунет себе в жопу», «да я в рот ебал эту хуйню» и т. п. Наконец, окурками рисовали на шлакоблоках все эти «жопы», «залупы» и прочие, банальные, по сути, вещи.
Вам никогда не приходил в голову вопрос: кто малюет те непристойности, которые часто можно увидеть у нас на стенах? Да вот такие, как мы, и малюют!
Мне, например, это хулиганство нравилось. Я ощущал, что могу изобразить не просто символ – орган там или акт. Я рисовал целые этюды. Как первобытный художник. Они еще и поныне где-то там, в Медных Буках. Уверен, в эти постройки уже никогда не вернутся ни мастера, ни хозяева, и никто мои панно не заштукатурит, ура.
* * *
В тот день со мною были Серый-косой, Федя, Витька, Слон и еще два отморозка из класса Б. Был конец апреля, мы все в рубашках с короткими рукавами. А так как было на самом деле жарко, мы полезли в подвал. Там, на земляном полу, были груды кирпича, служившие нам креслами (у меня, например, там был целый «трон»). Кому не хватало кирпичей и было лень идти за ними наружу, те сидели на корточках. Вот как Серый.Все началось с меня. Я похвастался, что на прошлой дискотеке мне дала одна малая.
«Надя?» – спросили меня. Все знали о наших лирических отношениях, за что меня даже прозвали «романтиком».
«Надя», – подтвердил я.
Больше никто из компании похвастаться чем-либо подобным не мог, и разговор на этом бы и закончился. Однако Серый-косой хитро прищурился и стал пересказывать нам историю, которая случилась с его двоюродным братом. Братан его, оказывается, учился во Львове в бурсе и был наших лет. Вместе с еще одним ушлепком они конкретно полапали «какую-то телку».
Слон – он сидел на кирпичах напротив меня – поинтересовался, как они ее полапали.
Серый рассказал, что полапали чисто конкретно. Типа не просто расстегнули лифон, а в натуре, бля, сдернули трули и кинули ей на грудак по палке.
«А телка что?» – спросил пацан из Б-класса, цыганистый такой.
Серый ответил, что телка сперва вырывалась, но когда его братан вытянул свою махину, у дуры все так и потекло, и она аж пищала, так хотела, чтобы ей вставили. Серый эмоционально, словно сам был свидетелем всего, рассказал, как телка «брала в рот», «давала в зад» и как они ей «спустили на рыляк». Рассказывая это, Серый аж передергивался – он вообще весь такой дерганый, нервный, неприятный, – а еще и тема такая, противно было смотреть на него.
«Такие дела, – подытожил косой. – И это пацаны нашего возраста!» – добавил он и поправил что-то в трусах.
Тут все стали обсуждать сперва пацанов, которые в натуре безбашенные, потом телку, которая своим поведением подтвердила, что все из ее породы – мокрощелки и давалки.
Наконец пацаны задумались над возможностью повторить (гипотетически) подобную процедуру, хе-хе, своими силами. А что мы – не мужики? Например, хо-хо, завтра – подстеречь какую-нибудь дырку, что выйдет на уроке в туалет, и проделать все по-быстрому, кинуть чисто по палочке, хе-хе, «для галочки». Двое держат за руки, двое за ноги, а один – кайфует. Серый прикинул, что нас для такой операции даже больше, чем надо.
Слон так увлекся, что басом протрубил: «Пацаны, а чё не щас?» Пойти прямо сейчас в школу, подстеречь какую-нибудь дуру. Двое за руки, двое за ноги, один кайфует. А потом телка сама допрет, что это тeма, и будет им каждый день давать.
«Тогда валим!» – махнул рукой Федя, который все это внимательно слушал (я его недолюбливал – вечно он хотел быть командиром там, где уже командовал я).
Такого решительного призыва пацаны не ожидали, поэтому все переглянулись. Федя повторил: «Валим на телок! Кто со мной?»
Слон – тот поднялся, Серый поднялся, Витька – типа не знает еще. Гляжу, два ссыкуна из Б-класса стушевались. Они просекли, что остальные нацелились сделать это всерьез – прямо сейчас пойти и трахнуть какую-то малявку, – и никто не чувствует в этом чего-то неправильного. Ссыкуны промычали что-то невыразительное, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
– А ты? – спросил Федя у меня.
– А что я? – вопросил я дурным голосом, потому что не мог догнать, чего от меня в этот миг хотят. И тут я, собственно, вспомнил про себя. Опомнился.
– Сейчас-сейчас… Так вы что… в натуре?!. – спросил я, будто не своим ртом. – В натуре хотите пойти сейчас кого-то трахать?!
Пацаны стояли надо мной, а я все еще сидел на своем «троне». Те, кто приняли предложение Серого, смотрели насмешливо. Особенно Федя:
– Да он, пацаны, боится. И про Надю он, оказывается, все напиздел.
Я глядел на них, не понимая. И даже слова про Надю пропустил мимо ушей, а то бы уже с кулаками полез. Стоп-стоп-стоп. Неужели они вправду идут… или просто берут друг друга на понт?
Пацаны, посмеиваясь и переглядываясь, начали вылезать по одному через окошко на свет. Каждый счел необходимым глянуть на меня слегка пренебрежительно.
То горячей, то ледяной струей меня начало колотить осознание того, где я оказался. В компашке дегенератов, натуральных имбецилов – да-да, имбецилов со всеми клиническими признаками: отвисшими губами, низкими лбами, с характерными выражениями на рожах. До меня дошло настоящее значение слов этих типов, которые вот только что решили идти сейчас в школу шпокать малявок. Разительное несоответствие того, что я привык видеть в этих людях, и того, чем они были в действительности, вызвало у меня лихорадку.
Впервые я додумался спросить себя: «А что я тут, к черту, делаю? Чего я ищу среди этих кретинов?» И самое главное: «Почему я вообще сюда попал?»
Не знаю, отчего, но в тот момент меня коснулось пекучее разочарование в чем-то очень ценном. Разочарование из-за отсутствия чуда.
Я понял, что вот он – этот момент, когда можно выбирать. Стало душно. Я вылез из подвала на солнце и почувствовал, как сильное притяжение моих корешей ослабло. Вместе с тем что-то горькое снизошло на меня.
Можно сказать, я ощутил вкус горя – хотя, если вдуматься, про какое это горе я говорю?
* * *
Пацаны лениво двигались к школе – от постройки это минут пятнадцать ходу. Сейчас там шел третий урок. Первыми шли Федя, Серый и Слон. За ними, весь в раздумьях, волок ноги Витька. Двое пацанов из параллельного класса шли последними, они горячо (и встревоженно) спорили. Серый оглянулся и поинтересовался, иду ли я с ними. Федя неприветливо глазел исподлобья. Я отрицательно мотнул головой и побрел в противоположную сторону, тропкой через леваду в лес. Мне захотелось пойти к скалам, побыть одному. Я чувствовал себя разбитым.Было начало мая. Помню, сильно стрекотали на жаре сверчки.
7
На следующий день первым я встретил Витьку, утром перед школой. Тот «на дело» не пошел, как и те двое из класса Б.Потом я встретил Слона, который тоже в последнюю минуту решил отказаться от участия. Зато Слон рассказал, что Серый и Федя подстерегли таки какую-то малую, на год младше. Затянули ее в парашу, полапали. Ну там, трули сдернули, как положено. Но тут в туалет зашел какой-то бык поссать. Кажется, этот хипаблуд, Курочка. Он жил неподалеку от Слона, на той же улице. И что этот сын училки сделал, врубись: вмазал, как следует, обоим ногой по яйцам, а потом еще и по мордасам. Услышав это, я усмехнулся. Бить Федю шкаром в ряху – как минимум оригинально. У парня есть чувство юмора[2].
И представьте, именно в этот момент мимо меня (а я сидел со Слоном на подоконнике возле физкабинета) проходит Курочка. Делает вид, будто не замечает нас. В драных джинсах, патлатый, как телка. Нормальный пацан, а что-то такое из себя корчит.
Слон проводил Курочку затуманенным взором. Слон вообще туповатый, с ним общаться проще всего. Для него у меня кредит доверия всегда открыт.
– Жалко пацана. Убьют его сегодня, – изрек Слон.
– Ты это серьезно?
Он вздохнул:
– Ты ж Федю знаешь. Буду просить, чтоб в голову не били. Все-таки соседи.
8
Еще раз в тот день мы пересеклись с Курочкой в столовке. Я весь день бродил по школе один, избегал знакомых. В голове толклись странные мысли. Щемило сердце.Заметив мое присутствие, Курочка занервничал. Возможно, думал, что мы с Федей в одной банде, за одну идею. Оно и понятно – постоянно видеть меня рядом с самыми главными кретинами школы. Ассоциативное мышление.
В столовой было людно. Я встал в очередь и наблюдал, как Курочка несет два компота и пару коржиков к столику на солнцепеке. Там сидела какая-то расфуфыренная шмакодявка. Судя по темным кругам под глазами, это и была она – жертва вчерашнего террора. Она тоже меня опознала. Проводила тягучим взглядом.
Я взял в буфете тарелку салата «Днестр» и березовый сок. Поискал глазами свободное место и с легким отчаянием увидел, что единственный пустой столик – как раз рядом с ними. Сел, развернувшись к ним боком, так, чтобы солнце светило прямо в глаза. Чудесное, доброе майское солнце, как я тебя люблю.
Курочка дернулся было слинять, однако малая удержала его. Они сидели и уплетали свои коржики, я потихоньку жевал салат. Чувствовал на себе их взгляды.
Мне хотелось как-то подбодрить их. Сказать что-то успокаивающее. Но как тут успокоишь: пацана после уроков будут бить. Едва ли Курочку утешит известие, что Слон попросит Федю не бить в голову.
Наконец я сформулировал мысль. Сейчас развернусь к ним и скажу: «Извини, фрайер…» Нет, не «фрайер»… «Друг»! Точно, друг.
«Извини, друг. Я слышал, у вас вчера были проблемы. Сегодня… – что дальше? – Сегодня будут еще и не такие»? Нет, не пойдет. Как показать им, что я – на их стороне?
Я развернулся к ним. Чудесное, теплое весеннее солнце падает мне на щеку.
– Извини, друг… – говорю я и забываю все, что придумал.
– Я тебе не друг, – отрубил Курочка. Тихо, но твердо. Оба поднялись и вышли в темный коридор.
Еще несколько минут я просидел над стаканом сока и пустой тарелкой. Солнце, приятное солнце согревало меня. «Я тебе не друг». Абыдно, да?
Значит, так и должно быть. Есть моменты, когда надо принимать решения. Есть моменты, когда надо за эти решения отвечать. Федя и Серый приняли решение и ответили за базар. Курочка тоже принял решение и теперь тоже будет отвечать по полной программе. Малая тоже что-то получила. Например, опыт. Может, когда-нибудь и ей надо будет принимать решение. И отвечать, само собой.
Только я чувствовал себя растерянным. Я больше не мог вернуться в компанию дебилов. И я не имел возможности стоять в обороне вместе с Курочкой и его малой. Вмешаться – значит принять решение, за которое нужно отвечать.
Это их войны, их битвы.
Чувствую себя чужим, растерянным.
Грею лицо в ласковых лучах. Люблю солнце в мае.
9
Что касается конкретно этой истории, все сложилось так. Фрайера побили, жутко побили. Его нашли за школой. Свидетели рассказывают, фрайер был похож на сливку в маринаде. Круговой – он же психанутый. А тут еще и Серый, два сапога пара. Дай только повод.А вот буквально через два-три месяца Федя куда-то исчез. Говорили пацаны, он давно собирался смотаться в Молдавию, типа закосить от армии. Странно вот только, что так неожиданно, средь выпускного бала. Даже не хочу строить никаких предположений.
Есть решения и есть ответственность.
Мне не хотелось ни с кем общаться. После этого эпизода я стал нелюдимым, а если уж попадал в компанию, то вел себя так, что прости Господи. Хамил, грубил.
Потом сам удивлялся, откуда во мне это берется. Никак не мог забыть, каким тоном отрезал Курочка: «Я тебе не друг». Будто мне от него что-то нужно!
Странное было лето. Жаркое и сухое, но какое холодное для отношений. Шумное, с компаниями и забавами – но меня почему-то никто не звал. Честно говоря, я совсем перестал понимать, что происходит. Почему в один момент люди и мир изменились до неузнаваемости. В минуты слабости в том, что со мною происходит, я видел руку невидимой Силы, которая поворачивает каждую ситуацию так, чтобы в результате собственной глупости, раздражительной несдержанности и прямоты я оставался одиноким.
С Надей мы разошлись через две недели. Не сошлись характерами.
После нее была Галка, не такая симпатичная, как Надя, но старше на семь лет и куда легче на передок. Тоже поссорились, разошлись. Галка пугала меня, потому что хотела от меня ребенка. Потом даже попыталась надуть, будто беременна. Вранье разоблачил ее сорокалетний хахаль. В суровой мужской беседе он открыл мне, что у Галки проблемы с яичниками и она стерильна. Сказал, что ей это сделали, и он даже знает, кто именно. Хахаль на удивление своевременно предупредил, чтоб ноги моей больше у Галки не было, иначе порвет мне очко на немецкий крест.
Была также – параллельно остальным – сентиментальная «любовь» с одноклассницей Олей Вишенкой, моим идеалом. Любуясь на нее, грех было и подумать, что такую красоту можно ебать. Как-то я попробовал настоять на этом, в достаточно досадной манере… жалею, что тут добавишь. Это провело меж нами границу.
После неприятной сцены с Вишенкой (то был конец мая) я предпринял паническую попытку защититься от наступления чего-то неумолимого. И буквально через неделю, на танцах, склеил Марьяшку – худенькую девятиклассницу с милой мордочкой. Но Марьяшка жалась. Подозреваю, она была еще целкой. А поддалась только потому, что не могла больше выдержать моего страстного шепота. Правду говорят: зануде легче отдаться, чем объяснить, почему не хочешь.
Весь вечер я не мог избавиться от осознания того, насколько мое присутствие подчиняет волю Марьяшки. Понимал, что взаимности между нами быть не может, что вся ее податливость – результат моего шарма и гипноза. А я ничего, по сути, кроме взаимности, и не искал… И все-таки не удержался, чтобы не воспользоваться своей властью над девчонками хоть напоследок. Перед тем, как выйти с Марьяшкой в парк зажиматься, так и сказал себе: «Это в последний раз!»
Мы ограничились глубоким петтингом с эякуляцией. Это было на скамейке в парке за клубом.
Я спустил и ощутил, как опустел.
Целый вечер я бросил на алтарь кратковременного, притупленного наслаждения. И только получив этот момент, понял, как низко все это выглядело. Марьяшка, сопливая девчушка, которую я едва знаю, сидит, очумевшая от всего происшедшего. Не знает, обо что вытереть пальцы, перепачканные теплым семенем. Я развалился рядом, с расстегнутой мотней, отупевший и раздраженный тем, что все, блядь, так тупо – так плоско, блядь, что хоть бери да и плачь.. Снова то же самое чувство. Осознание, что во всех моих забавах нет ничего, кроме плоской пустоты. Мысленно спрашивал себя: «Что не так? Что изменилось? Почему я больше не могу быть тем, кем я был?» Нет ответа, только дубовая горечь.
Через какое-то время я встал, сказал, что мне пора домой и я, к сожалению, не смогу ее проводить. Марьяшка сидела, положив ногу на ногу, жевала жуйку. Такое впечатление, будто эта дуреха даже не поняла, что произошло. Безголовый обезьяныш с лакированным зачесом, в красивой маечке, в модных джинсах. Небось, лучший прикид в классе.
Она тоже встала, не прекращая мусолить жуйку. Чтобы хоть как-то отблагодарить, я приобнял ее за плечи. Наши тела были твердыми и непослушными, буквально одеревенелыми. Правую руку, с засохшей спермой, она держала перед собой, чтобы не испачкать блузочку. Обнявшись, словно калеки с фронта, мы похромали на светлое место перед клубом. Первой нам навстречу попалась Оля Вишенка, она как раз собиралась идти домой и искала, кому по дороге. Несчастная Марьяшка даже не знала, кто это такая. Марьяшка, дуреха малолетняя, прости, пожалуйста.
Вид заляпанной эякулятом (как выяснилось при свете) Марьяшкиной блузки в объяснениях не нуждался. Не осмелившись при Оле, и без того шокированной, поцеловать на прощание девятиклассницу, я поплелся домой.
Самая досадная часть этого вечера случилась уже возле моей улицы. Оля, которая шла за мною в темноте, окликнула меня. Во мне все похолодело, но я подошел. Мы немного поговорили – точнее, Оля говорила, я слушал – это продолжалось недолго. Если бы долго – означало бы, что несерьезно. Сердится, но простит. А тут уже все. Без вариантов.
Узнал о себе кое-что новое и неприятное (вид сбоку, так сказать). Заодно выяснил, отчего Оля, вместо того, чтобы готовиться к экзамену, пришла в этот вечер на дискотеку. Хотела помириться со мной и начать все сначала – только поспокойнее…
Везде творилось одно и то же. Люди словно взбесились. Везде, где я появлялся, взрывались ссоры, скандалы. У каждого ко мне находилась масса претензий. Все снова и снова повторялось. Везде проступал тот же привкус. Привкус дубовой горечи.
10
В те дни я много слонялся по лесу. Тупо лазил по обрывам вверх-вниз, пока ноги к концу дня не начинали дрожать от перенапряжения. Так я отвлекался от назойливых мыслей о том, что нет у меня в городе ни одной близкой души, к кому бы прислониться, кому бы поплакаться. Где мои друзья? Нет у меня друзей. Где мои подружки? Нет у меня подружек.То ли волею незримой Силы, то ли из-за моей собственной глупости случилось то, что случилось – в Медных Буках не осталось никого, кто хотел бы иметь дело с таким псом, как я.
11
Еще раз, для самых одаренных:Где мои друзья?! – Нет больше друзей!
Где мои подружки?! – Нет больше подружек!