Дэвис Френсис. Таинственный Восток

   - Не знала, что здесь их так много. Дайте мне час. - Она хотела полежать тридцать минут под солнечной лампой, которую она одолжила. Ей показалось, что этим утром она выглядит немного бледнее.
   Едва Карен пересекла Пятую авеню, как увидела Эрика, сидящего на ступеньках музея. Он был полностью поглощен созерцанием мима с напудренным лицом, развлекающего группу любопытных своими напряженными попытками забраться на невидимую стену. Выражение лица Эрика было совершенно очаровательно, и сердце ее глухо дрогнуло. Что за славный парень! Она поднялась по ступенькам и села рядом с ним. Ее кожа горела и немного была воспалена от солнечной лампы.
   Эрик окинул ее критическим взглядом.
   - Может быть, это игра света, но вы выглядите гораздо румянее, чем в среду.
   - Правда? Тогда я уверена, что все дело в освещении. Нью-йоркцы всегда отмечают, что солнце в верхней части города розовее, чем в центре, и в Ист-Сайде ярче, чем в Вест-Сайде. Возможно, это как то связано с загрязнением воздуха.
   Он со скептическим выражением поскреб подбородок и сказал:
   - Очень странный город.
   - Надо принимать его таким, какой он есть, - ответила она по возможности беззаботно.
   - В таком случае вы должны быть моим гидом. - Его серые глаза словно танцевали. - Вот мы, два путешественника из далеких земель, высадились на чужом берегу, да? - Сочный баритон Эрика разносился по ступеням, а сам он сильной, властной рукой обнял ее и привлек к себе. - Да, вы будете моим гидом, - сказал он счастливым голосом, поднимая ее на ноги. - Я почти забыл сказать вам - я послал ваши снимки в агентство. Они приняли их даже лучше, чем я ожидал.
   - Они их используют? - спросила с тревогой Карен.
   Он покачал головой.
   - Может быть и нет. Им не хватает воображения.
   Она попыталась не выказать своего облегчения, но в душе ликовала. Он прав: эти агентства всегда старались проявить осторожность.
   - Ладно, - сказала она весело, - не хотите ли еще раз посетить этот музей? - Ей хотелось поскорее скрыться от солнца. Было бы ужасно, если бы появилась разница между линией загара и закрытой частью кожи.
   Но он поднял голову к небу, глубоко вдохнул свежий воздух и сказал:
   - Сегодня слишком хороший день, чтобы провести его в духоте музея. Пойдемте погуляем по парку. Я уже видел статую Ханса Кристиана Андерсена. Знаете, на какой сказке там раскрыта книга? - Карен вынуждена была сознаться, что не знает. - "Гадкий Утенок"! Я специально залезал, чтобы посмотреть! похвастался он с мальчишеской гордостью.
   Когда они шли парком, Карен чувствовала приятное возбуждение. Шум уличного движения уступил место щебетанию птиц и возгласам детей, носящихся по лужайкам. Запахи молодой травы и клевера напоминали ей о доме, а воздух казался ярким, горячим и счастливым.
   - Надеюсь, что вы не воспримете мои слова как критику, - сказал Эрик, - но я изумлен, что вы говорите на таком американизированном, таком разговорном английском.
   - Я здесь обучалась, - ответила она вполне честно. - А вы, наоборот, произносите слова, как англичане.
   - Большинство датских учителей, преподающих английский в школе, получали образование в Англии. Но как случилось, что молодая женщина, достойная находиться во дворце раджи, училась в Америке и работает в Нью-Йорке?
   - Вы можете сказать кисмет <Кисмет - судьба (турец.).>, или карма. - Она улыбнулась своей самой загадочной улыбкой, выругав себя молча за то, что не подготовила заранее ответы на вопросы, которые могла предвидеть с его стороны.
   Он остановился посреди тропинки, взял обе ее руки в ладони и мягко сказал:
   - Я хочу знать о вас все. Разве не было начертано, что тот, кто ищет сердцевину красоты...
   - ..найдет тайну, - закончила она. - Совершенное знание не дается никому. Он улыбнулся восхищенно.
   - Это, конечно, правда. Но разве запрещено стремиться? Когда-нибудь я открою все, что только можно узнать о вас. Вы увидите, я очень терпеливый и целеустремленный человек. А теперь, если не хотите рассказывать о себе, расскажите об Индии.
   Некоторое время они гуляли в молчании. Карен смотрела на озеро, воображая, что на его поверхности отражается Тадж-Махал. Затем, стараясь, чтобы ее голос звучал беззаботно и мечтательно, произнесла:
   - Об этом можно говорить так много. Индия такая огромная, такая разная, такая древняя. Я не знаю даже, с чего и начать. - Она попыталась, чтобы ее слова звучали торжественно. - Индия непостижима. Ее можно воспринять только опытом.
   Эрик задумчиво вздохнул.
   - Расскажите лучше мне о Дании, - сказала она весело. Быть индианкой оказалось легче, чем она ожидала. Все, что требовалось, это держаться начеку и не поддаваться панике, и выглядеть достаточно таинственно. Эрик был так легковерен. Как говорится, в той фразе, которую повторяют в театре? Готовность отказаться от недоверия? Эрик был как раз такой - готовый принять все, чему нельзя верить.
   Засмеявшись, он сказал:
   - На всей земле нет другой страны, которая была бы так непохожа на Индию. Дания крошечная, а не огромная, однородная, а не разнообразная, ее легко познать. Я сам из столицы, Копенгагена.
   - Я слышала, что ваши зимы ужасны. - На самом деле Карен не могла представить, чтобы где-нибудь существовали места с зимами хуже, чем в Манкато, но там, дома, миннесотцы любили хвастаться, какие у них бывают ужасные снежные бури. Она предполагала, что Эрик тоже такой.
   Эрик добродушно улыбнулся.
   - Это вы слышали о Норвегии и Финляндии. Данию, как и Англию, обогревает Гольфстрим. У нас очень редко бывают зимой морозы. Вот почему кататься на лыжах мы отправляемся в Норвегию. Вы когда-нибудь катались на лыжах? Должно быть, снег и лыжи кажутся вам чем-то очень странным.
   - Мне нравится снег, но Эйлин Лорд ненавидит саму идею, чтобы кто-нибудь из нас подвергал себя риску. Поэтому я всего пару раз каталась на лыжах. Это было пугающе, но весело.
   Он ободряюще положил руку ей на плечо, и она почувствовала, что прислонилась к нему так, словно это было самое естественное дело на свете. Как легко было с ним, как просто.
   - Если я еще буду здесь, когда выпадет снег, я дам вам несколько уроков. Секрет владения лыжами заключается в движении ваших бедер. - Его рука скользнула по ее спине и легко задержалась на бедре, и тепло от его руки сразу пробежало по всему ее телу, как огонь. - Ваши бедра великолепно подходят для лыж - упругие и крутые. Я покажу, как надо ими двигать.
   Она вскинула голову, чтобы взглянуть на него, ее щека касалась его бархатистого замшевого пиджака, его глаза смеялись ей сверху.
   - Что вы имели в виду, когда сказали: "Если я еще буду здесь, когда выпадет снег"?
   - Моя работа позволяет мне задержаться до ноября.
   Разочарованное "ох" было все, что она могла выговорить. Значит, не будет чудесных уик-эндов с Эриком на лыжах? Но руки Эрика все еще обнимали ее талию, солнце все еще одаривало парк золотым светом, перед ними расстилались целые акры лужаек, а до ноября, подумала она, еще очень долго.
   Он внезапно остановился на полушаге и вдохнул воздух.
   - Что это за чудесный аромат? Карен фыркнула:
   - Хатдогс?! Вон они продаются прямо перед нами.
   - Я их еще не пробовал. Это, кажется, сосиски? - Он торопливо направился по траве к продавцу, но Карен удержала его.
   - Только не с уличной тележки - их начинка, словно из мокрых газет.
   - Я очень люблю сосиски, - восторженно заявил он и передернул плечами, что указывало на его стремление настоять на своем.
   - Я была бы никуда не годным гидом, если бы не отвела вас туда, где вы могли бы попробовать настоящую еду, и я знаю такое место. Это на Колумбус-авеню. Доверьтесь мне, - добавила она и повела его через парк.
   Уголки его глаз растянулись в улыбке.
   - Иду, Индира, иду.
   Когда Эрик придерживал для Карен дверь "Деликатесов от Менни", им пришлось пройти мимо стоявших на тротуаре четверых мужчин, о чем-то спорящих. Карен закрыла лицо руками и притворно чихнула. Она знала их всех, а с одним встречалась. Все они были из офиса "АВС-Ньюс" <Отдел новостей Американской радиовещательной компании (АВС).>, который располагался всего в четырех кварталах отсюда. Входя поспешно внутрь, Карен ругала себя за то, что не надела солнцезащитные очки. Но это было трудно - все время помнить, что ее могут узнать, она не умела никогда интриговать. Уходить было уже слишком поздно. Карен стремительно кинулась к одному из излюбленных столиков Роба, рассчитывая уловить его взгляд раньше, чем он успеет что-либо сказать.
   Она смотрела в спину Роба, желая, чтобы он обернулся, но когда он сделал это, его глаза были совершенно пусты. Роб отвернулся, очевидно, озадаченный, потом взглянул через плечо и ухмыльнулся. Она не ответила на его улыбку, но посмотрела выразительно на Эрика, чье внимание было целиком поглощено рядами колбас, висящих над прилавками. Тогда Карен незаметно покачала головой. Роб кивнул два раза и подмигнул. Какое счастье, что большинство официантов Нью-Йорка - безработные актеры, мгновенно реагирующие на любой знак.
   Тощий Роб, надув щеки, пересек зал катящейся походкой полного коротышки с толстыми бедрами и подал им меню, сохраняя на лице маску конспиратора. Карен снова изобразила сдержанное чихание, чтобы не расхохотаться. Ей хотелось, чтобы Клэр видела этот спектакль. Он был прямо-таки Орсон Уэллес в роли Гарри Лайма в "Третьем мужчине".
   - Да? - Драматическая пауза. - Ваш заказ, сэр? - У Роба были интонации загробного баса-баритона Уэллса. Он разговаривал с Эриком, но краем глаза наблюдал за Карен. Если он подмигнет, она рассмеется, она знала это и для верности так сжала кулачки, что ногти впились в ладони.
   - Пусть закажет леди, - сказал Эрик. - Выберите за меня, Индира.
   У Роба глаза полезли на лоб.
   Карен сделала заказ. Горячие хатдогс с картофельным салатом и пиво для Эрика, свой любимый куриный суп для себя. Не вымолвив ни слова, не поведя бровью. Род записал заказ.
   Эрик перегнулся через стол и прокашлялся. Потом сказал:
   - Индира, я знаю, что вы найдете мои слова странными, но это правда. Вы первый человек, быть с которым для меня доставляет удовольствие впервые со дня моего приезда в этот город. Его глаза были такими искренними, такими ранимыми, что у нее сдавило в груди. Он потянулся через стол и взял ее руку, и все напряжение растаяло от этого сладкого, нежного пожатия. Такая простая вещь дотронуться до ее руки, но ей стало так тепло, она даже почувствовала головокружение. Карен обвела взглядом зал и, пожалела всех других женщин, потому что только ее руку держал Эрик.
   Ее внимание привлекла смеющаяся парочка. Мужчина был интересен и смугл, его спутница стройная и светлая, как сама Карен, ее роскошные белокурые волосы спадали на плечи расплавленным золотом.
   - Разве она не прелестна? - сказала Карен, кивнув в сторону пары. Знаменитая, нью-йоркская красавица.
   Эрик проследил за ее взглядом. Потом многозначительно покачал головой.
   - Слишком бледная, бесцветная. В ней нет вашего внутреннего огня.
   - Но разве ее волосы вы не находите совершенно роскошными? Они похожи на пшеницу.
   - Пшеницу? На солому! Никакого цвета. Она как мучной пудинг, ни вкуса, ни запаха. - Давление его руки усилилось. - Вот вы цвета золота, потемневшего от пламени, оттененного древней мудростью. Индира, я всегда мечтал, что полюблю такую женщину, как вы, индийскую женщину.
   - Но я не индийская женщина, - сказала она, не подумав. - Я имею в виду, в смысле культуры. Я скорее американская женщина в индийском теле.
   Эрик наклонился к ней, глаза его горели энтузиазмом.
   - Да, да! Вот что так обворожительно в вас. Неожиданное сочетание двух Индир. Вы воплощаете абсолютную тайну, единство противоположностей - инь и янь. Вы, Индира, олицетворение моей мечты.
   Подтекст этих слов вызвал у нее такое головокружение, что Карен вынуждена была закрыть глаза. Она чувствовала, как будто находится на краю крутого обрыва, и этот край осыпается у нее под ногами. Она попробовала ухватиться за спасительную банальность:
   - Жизнь полна неожиданностей, все меняется. Мне кажется, ошибочно возлагать свои надежды на кого-то, кого вы совсем не знаете...
   Он улыбнулся в ответ и сказал;
   - Вы читали Китса? Помните "Падение Хипериона"?
   - На самом деле, - призналась она пристыженно, - я никогда не подвигалась дальше "Оды греческой урне".
   - Ките сказал: "Каждый человек, чья душа не прах, имеет видения". Это очень опасно, Индира, разрушать людские видения...
   - Почему? - спросила она резко. - Все мечты когда-нибудь разрушаются, сталкиваясь с реальностью.
   - Мечта создает свою собственную реальность, потому что она проистекает из самой могучей силы на свете - романтического воображения. Вы можете пытаться, но вы никогда не разрушите ее, если мечтатель действительно верит в нее. - Его глаза сверкнули страстной убежденностью, и Карен бросилась в них сломя голову, в ослепительном свободном падении.
   Они шли вдоль Колумбус-авеню, ее коричневая рука в его большой светлой покоилась уютно, словно ядро орешка в свой скорлупе.
   Когда он обернулся, выискивая разрыв в уличном движении, она обнаружила, что его шея сзади покрыта золотистым пушком и целой россыпью веснушек, и ее сердце почему-то беспричинно дважды вздрогнуло. К тому времени, когда они дошли до поворота, она поняла, что напевает про себя, и решила, что в старой песенке ошибка. Правильно петь так: "Солнечный свет становится тобой, он начинается с твоих волос".
   Они брели, заглядывая в окна магазинов. Эрик своим глазом фотографа видел такие вещи, которые она раньше никогда не замечала: поток солнечных лучей, освещающий ворох старинной узорчатой ткани во всех оттенках - от лиловато-розового до клюквенного, поврежденную вывеску, на которой сохранилось слово "...затачиваем". Он заставляет меня чувствовать, подумала она. Он сам словно затачивает мою жизнь.
   Из-за угла с диким воплем вылетел мальчишка на роликах и устремился прямо на них. Эрик мгновенно прижал ее к себе и прикрыл от налетающего сорванца. Тот, смеясь и кудахтая, промчался мимо, едва не задев их.
   - Эти мальчишки совсем обезумели! - выдохнула она.
   - Они всего лишь дети, - мягко заметил он. Жанни говорила, что Эрик похож на айсберг, но Эрик, который все еще прижимал ее к себе, защищал ее своим телом, который целовал ее и говорил, что она похожа на плод граната, этот Эрик был мечтателем. Она чувствовала твердую силу в державших ее так бережно руках и биение его сердца, пробивавшегося сквозь одежду, словно между ними не было вообще никакой преграды.
   - Взгляните, - сказал он, освободив ее из своих рук и подтолкнув к витрине за ее спиной. - Они будут чудесно выглядеть на фоне ваших волос. - Эрик указал на пару тонко исполненных серег в виде гроздей крохотных золотых колокольчиков. - Вам нравится?
   - Очень милы, - согласилась она.
   - Хотите, я куплю их для вас? - Фраза прозвучала как вежливый вопрос, но по его тону Карен поняла, что он действительно намерен купить их.
   - Вы не должны этого делать. Я не могу принять такой подарок. Это было бы не правильно.
   Эрик почесал свой подбородок и спросил осторожно.
   - Это нарушает какие-то традиции? Разве в Индии считается табу принять...
   - О, нет. Просто я недостаточно знакома с вами, чтобы принять подарок такой стоимости.
   - Но, Индира, мы оба знаем, что время относительно. Каждое мгновение содержит в себе и наше прошлое, и наше будущее. Кто может утверждать, что мы не знали друг друга в предыдущей жизни?
   Она должна была признать, что этими словами он обезоружил ее.
   - Пойдемте, - настойчиво сказал он и, положив руку ей чуть ниже талии, втолкнул в магазин. - Чудесно! - воскликнул он, когда она вдела серьги в мочки ушей. Одного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы убедиться, насколько они шли к ее загорелой коже и черным волосам.
   - Замечательно! - сказал он.
   - Как будет по-датски "благодарю вас"?
   - Так, - пробормотал он и легонько качнул золотые колокольчики, так что они зазвенели, - Tusind Tak.
   - Tusind Tak, - повторила она и кивнула головой чуть-чуть, но достаточно, чтобы сохранить их нежный перезвон.
   Эрик захохотал, и глубокий, бронзовый раскат его смеха вызвал ответный золотой перезвон.
   - Теперь вы моя Принцесса Колокольчиков.
   Свою неспешную прогулку они завершили болтовней о Нью-Йорке и обсуждением своих рабочих проблем, схожих, как оказалось, в обеих странах. Маленькие колокольчики звенели при каждом шаге, и они смеялись в ответ на этот звон. Эрик нашел свободный столик в кафе на тротуаре напротив Линкольн-Центра и заказал кофе, сказав:
   - Должен признаться, что существует четыре вещи, без которых мы, датчане, не можем жить: кофе, живительная влага, смех и любовь.
   - Именно в таком порядке? - ухмыльнувшись, Карен сделала глоток. - А я думала, что все датчане меланхоличные и погруженные в раздумья, - поддразнила она, - как Гамлет.
   - Вы помните мою майку их Хельсингора? - Он провел рукой по своему лицу, и оно превратилось в мрачную маску. Бросив на нее острый и грозный взгляд, он продекламировал:
   - At vocre eller ikke were.
   - Что это значит?
   - "Быть или не быть". Мы стали много зловреднее со времен Шекспира. В сущности, Гамлет был англичанином, а вовсе не датчанином. Это англичане всегда меланхоличны. Поэтому-то они такие умные комедианты. Да?
   Он опустил голову к чашке, и ее пальцы вцепились в блюдце, так захотелось ей взлохматить эти упругие белокурые кудри, покрывавшие его голову, словно шлем из кованого золота. Чтобы дотронуться до них, было достаточно протянуть руку, но она не могла позволить себе сделать это.
   Легкий ветерок ворошил, путал эти кудри, прикоснуться к которым у Карен не хватало смелости. И тогда она подумала: если я не могу сделать этого, может быть, Индира может. Эта мысль столь изумила ее, что она откинула резко назад голову и громко рассмеялась, отчего зазвенели колокольчики в ее ушах.
   Эрик поднял голову. Неожиданно его глаза сузились, и, склонив голову набок, он взглянул на нее таким взглядом, какого она у него никогда раньше не видела.
   - Поверните голову налево, пожалуйста, - резко сказал он. Она автоматически сделала это, колокольчики вновь звякнули. Он ударил рукой по столу. - Да! Вот как вы должны быть освещены. Так, как сейчас на вас светит солнце. И ваши скулы выглядят так нежно, так необыкновенно красиво, вас надо фотографировать в чем-то таком, чтобы как можно четче проступала их нежность и ранимость. В чем-то очень американском.
   Его глаза блестели от возбуждения.
   - Немедленно! Вы должны немедленно ехать со мной в студию.
   - О, но я не могу. Не сейчас. Я...
   - Можете!
   И, опять обхватив ее чуть ниже талии, он потащил ее к такси,
   Глава 6
   - Не так, не так, - бормотал Эрик, проводя ее сквозь пустую студию. - Вас надо фотографировать вопреки вашему типажу, одевать тоже вопреки типажу.
   Он раскрыл дверь раздевалки.
   - Не понимаю, как я это сразу не понял. И ключевой свет должен быть отсюда. - Он поднял руку над головой, чтобы показать, откуда должен падать свет. - Ждите здесь. Я принесу одежду.
   - А что не так с моим типажем? - спросила она вдогонку, но он уже исчез. Однако прежде, чем она успела собраться с мыслями, он вернулся.
   - Вот, - сказал Эрик, сбросив ей на руки ворох одежды.
   Карен посмотрела поверх нее на Эрика.
   - Откуда это?
   - Из шкафа. Моя квартира находится на другой половине этого лофта <Дорогая квартира или студия в больших американских городах занимает целиком перестроенное чердачное помещение, имеет выход на крышу, где часто устраивается зимний сад, солярий и пр.>.
   - Но тут плиссированная рубашка и шорты для бега?
   - Точно! Этот контраст еще больше подчеркнет хрупкость и нежность вашего лица. Он сунул руки в карманы брюк.
   - Только никаких запонок, заверните манжеты. Воротник нараспашку. Ни чулок, ни туфель - я хочу, чтобы вы были с голыми ногами и ступнями. Серьги оставьте. А я пошел ставить свет.
   - Но у меня нет с собой нужной косметики, - запротестовала Карен, - моя не годится для студийной съемки, она только для повседневных нужд.
   - Не имеет значения, - бросил он, закрывая за собой дверь.
   Карен развернула шорты для бега - они были не больше обеденной салфетки. Никогда раньше она не надевала мужские вещи, даже рубашки своего брата, а мысль о том, что она надевает что-то, прилегавшее к телу Эрика, заставила ее задрожать.
   Она сняла свою одежду и надела шелковые голубые шорты Эрика. Они были такими мягкими, такими невесомыми, так нежно ласкали ее ноги. Она скользнула в его рубашку, расправила плечи и ухмыльнулась своему отражению - нужны две Карен, чтобы заполнить рубашку. Она попыталась принять атлетическую позу, но зеркало немедленно сообщило ей, что она выглядит глупо. Карен никогда не демонстрировала спортивную одежду. Если Эрик хочет, чтобы что-то получилось, ему придется самому ставить позы.
   Эрик возился с бесконечной простыней бледно-серой бумаги для задника, пытаясь так ее приладить, чтобы она покрывала одну стену и без излома спускалась на пол студии. В одних носках он отбежал назад, хмуро поглядывая на свой экспонометр. В небесном бестеневом сиянии нижних софитов он выглядел окутанным таинственным ровным туманом. Карен обтерла подошвы своих ног полотенцем и шагнула в этот серый туман. Это было все равно, что прыгнуть из аэроплана в величественные облака. Она ощутила легкое головокружение.
   Он опустил свой прибор и критично оглядел ее.
   - Пожалуйста, снимите бусы. Я хочу, чтобы ваше горло было более открытым и чтобы были видны линии грудей.
   Карен сняла бусы и протянула их ему в ладонь, а он сунул их в карман. Фотографы , говорили ев водобные вещи по сто раз на день, но сейчас все было как-то иначе. Серые глаза Эрика, казалось, были частью этого облака, в котором они стояли.
   - Я никогда не позировала раньше в таком костюме и немного боюсь, - нервно сказала она. Он покачал головой и усмехнулся.
   - Я снимаю не костюм, Индира, а вас. Не беспокойтесь, я покажу вам позу.
   Он ввел ее в центр серого облака, потом, согнувшись, попятился назад.
   - Не пытайтесь "продавать" эту одежду, пусть она будет как есть. Понятно? Мне нужен характер.
   Он схватил камеру со стола и начал щелкать затвором, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, выпрямляясь, приближаясь все ближе и командуя на ходу: "Повернитесь. Наклонитесь. Хорошо. Отставьте правую ногу... Дальше, дальше, так". Он рявкал, льстил, рычал: "Хорошо! Уберите плечо! Глаза на меня! Прекрасно! Оближите губы! Так!"
   К арен потеряла всякое представление о времени и пространстве. Ее воля испарилась, словно дым, она могла только подчиняться его голосу. Его команды были ее волей.
   - Опустите руки! Повернитесь направо, левую ладонь поставьте против стены. Замрите! Отбросьте волосы, я хочу видеть их завитки. Хорошо. Еще! Еще! Еще!
   Он диктовал позы все быстрее и быстрее, подгонял, уговаривал, двигался вместе с ней. Ей казалось, что они уподоблены танцорам, захваченным безумным движением - всеми этими поворотами, наклонами, выпадами до полного изнеможения.
   - Прижмитесь к стене, поверните голову направо, закиньте правую руку за голову, уберите локоть, теперь плечи. Нет, нет, вот так. - Он опустил камеру на пол и прижал ее плечи к стене. - Назад... Еще... - Его руки с силой сжали ее плечи, большими пальцами придавливая ключицы.
   Карен слышала, как он глубоко вздохнул, она повернула к нему свое лицо и увидела голод в его глазах. Что-то странное случилось с ее собственным дыханием, а когда его руки медленно и нежно скользнули по ее бокам к бедрам, она вообще перестала дышать.
   - Индира, - прошептал он неожиданно хриплым и прерывистым голосом. Индира, ты самое прекрасное существо, которое я когда-либо видел. Я обожаю тебя. - Его руки стиснули ее бедра, а когда он прижался к ней, ее тело само подалось, изогнулось ему навстречу, выдавая тайный голод, и жар его плоти передался ей.
   - О, Эрик, - только и смогла вымолвить она, когда он прижимался к ней все сильнее и сильнее, и она погрузила пальцы в его золотые волосы, и в ушах ее зазвенели колокольчики.
   - Принцесса Колокольчиков, - прошептал он, покрывая поцелуями ее волосы. Потом его губы коснулись ее губ, это было как дуновение ветерка, не более. Потом еще одно прикосновение, нежное, как мечта о любви.
   Она словно растворилась в своих ощущениях, все ее нервы пылали. Потом его губы нашли ее в поцелуе такой нежности, такой сладости и восторга, что она слабо качнулась к нему, сама обхватила его, чтобы не упасть. Она настолько утратила себя в переживаемом восторге, что выпала из времени и пространства. Она принадлежала ему.
   Его поцелуи, казалось, длились часы. Постепенно, с томной медлительностью, едва ощутимой, давление их все возрастало, пока ее губы не раскрылись навстречу ему, а ее язык не встретился с его языком. И в этот же момент его нежные руки настойчиво сомкнулись на ее грудях, словно поймали две взлетающие птицы. Карен ощутила, как напряглись ее соски, как отвердели они под его ладонями. Жадно припав губами друг к другу, они опустились вниз по стене, и она только тогда вдруг осознала, что каким-то образом оказалась без рубашки.
   - Моя принцесса, - шептал он, а затем чуть отстранился, чтобы взглянуть на ее груди, - я каждую ночь мечтал ощутить твое великолепное смуглое тело в своих руках. Как сейчас, в свете этих ламп... В снах я глядел, и глядел... Он ласкал ее плечи и груди, и она знала, что в мире нет ничего, чего бы она желала больше, чем его прикосновений. Она смотрела в его глаза и знала, что на всем свете нет ничего прекрасней этих голодных серых глаз. Когда он целовал ее шею, она знала, что он никогда не попросит больше, чем она пожелает дать сама. И когда он целовал ее груди, она знала, что нет ничего, чего бы она не отдала ему. Его нежность сокрушила все ее барьеры, его благородство смело всю ее защиту. Его голод разжег ее собственный.