Дэвис Френсис. Таинственный Восток

   - Моя дорогая, - шептал он в ее влажные груди, - я должен видеть всю тебя, - с этими словами его руки опустились к шортам.
   - Нет! Эрик, нет! - вскрикнула она и, схватив его руки, подняла их к груди. Сердце ее бешено заколотилось. Как она могла забыть?
   - Но я должен видеть тебя, дорогая! Я должен видеть всю тебя!
   Карен почувствовала, что от ее враз вспотевшей спины намокла бумага задника. Еще один миг, и он бы узнал, что она блондинка.
   - Ах, эта роса любви, - сказал он мечтательно, проводя руками по ее вспотевшему торсу.
   Карен села, снова отняла от своих бедер ищущее руки и сказала:
   - - Эрик, я должна тебе кое-что рассказать.
   Он коснулся языком серьги в ее правом ухе, чтобы колокольчик звякнул.
   - Рассказывай, дорогая принцесса. - И чуть прикусил ее за шею.
   - Пожалуйста, Эрик, выслушай меня. Если я что-то значу для тебя, я надеюсь, постараешься ронять.
   - Я хочу понять о тебе все. - Он ласкал ее бедра, а она была не в состоянии контролировать его руки.
   - Эрик, прекрати! Дело в том, что я не могу заниматься любовью при дневном свете. Ни при каком свете, а только в темноте. В абсолютной темноте.
   - Но тогда я не смогу видеть тебя.
   - Извини, Эрик, но такая уж я есть.
   - Но, Индира, - молил он, - я никогда не занимался любовь в женщиной, которую не мог видеть. Я должен видеть тебя. - Нет, Эрик, нет.
   - - - Но твои груди словно пара голубей трепещут в моих ладонях - голодных голубей, с маленькими розовыми ротиками, умоляющими, чтобы их накормили. - И он целовал их, и дразнил их, пока она не застонала от наслаждения. Ее чувства напряглись до предела. - Пожалуйста, Эрик, - вскричала Карен. Она знала, что не сможет дальше удерживать его, - пожалуйста, остановись.
   Он в отчаянии обвел взглядом ослепительно освещенную студию.
   - Моя спальная залита солнцем. Где же тогда?
   - Может быть, темная комната для проявки?
   - Пошли, - скомандовал он, поднял ее на ноги и поспешно повел через студию к лаборатории. Они прошли сквозь занавешенную дверь, потом сквозь вторую, очутившись наконец в мире острых запахов химикатов, где можно было лишь угадывать в слабых очертаниях предметов высокие увеличители, ванночки и банки с проявителями.
   - Выключи! - потребовала Карен, указав на источник защитного янтарно-красного света. Он щелкнул выключателем, и они погрузились в абсолютный мрак. Осторожно, на ощупь Эрик подвел ее к тому, что в темноте было похоже на старую походную кровать, и посадил ее, как она предполагала, на угол.
   - Пусть это будет нашим секретным садом, дорогая Индира. - Когда он говорил, его губы касались ее губ. - Здесь ты будешь и моим солнцем, и моей луной.
   Карен никогда не находилась в такой абсолютной тьме, как сейчас, и это придало ей храбрости. Она чувствовала, что Индира способна совершать вещи, на какие никогда бы не решилась Карен. Она ощутила в себе вожделение, которого никогда не испытывала раньше. Темнота, как крепкое, опьяняющее вино, воспламеняло все ее чувства. Остались только прикосновения и звуки. Она слышала, как внизу по улице прогрохотал грузовик, как опустился лифт, как где-то в здании играло радио, как часы в лаборатории отбивают свой ритм. Еще она слышала шелест одежды Эрика, когда он снимал ее с себя, слышала его дыхание, и как оно становилось все чаще и чаще. Потом услышала, как его сердце бьется в одном ритме с ее собственным, и вдруг руки Эрика, его рот оказались повсюду, беря ее, раскрывая ее, призывая ее.
   Звук льющейся воды в раковине для промывки отпечатков звучал в ее ушах плеском струй в фонтане, когда Эрик покрывал поцелуями ее лицо. Она была уверена, что слышит аромат сандалового дерева и жасмина. Ее жаждущие груди затерялись в его больших, ублажающих руках, и она стонала, когда он обучал ее новым, секретным наслаждениям. Реки желаний заливали все ее клетки, ее сердце билось, как водопад, посылая журчащие бурные ручьи вплоть до кончиков ее пальцев.
   - Индира, - выдохнул он, охватывая ее бедра своими бедрами. - Ты воплощение всего самого прекрасного, что только может быть в женщине. Ты тайное совершенство моих самых пылких желаний. Ты, как неограненный рубин, твой скрытый блеск ждет, когда его освободит резец гранильщика. - И она задрожала от этих слов, которые разожгли в ней скрытый пожар. Он погрузил лицо в ее волосы, шепча:
   - Твои волосы - это черная, обольщающая сеть любви, твои щеки гладкие, как драгоценный камень, твои губы, как два плода.
   Она ахнула, когда он опять взял ее грудь.
   - Твои вздохи подобны шепоту дымки тумана в Долине Кашмира, а твои груди в темноте подобны зрелым сливам, которые умоляют меня, чтобы я Съел их.
   Карен желала высказать ему, как чудесно ей с ним, но вожделение мешало подобрать нужные слова, зато тело само говорило за нее. Она скользнула ладонями по его сильной, гладкой спине, ощутив под пальцами бугристость мускулов. Его плоть была такой твердой, ее трогать было все равно, что пытаться ущипнуть пленку, туго натянутую на нагретый солнце камень.
   Темнота стала ее любовником, ее демоническим любовником. Это было все равно, что отдаваться самой природе. Темнота была везде, и Эрик был темнотой. Она терялась, растворялась в нем, утратив всякую ориентацию. Тело Эрика стало для нее единственной реальностью, ее сущностью, ее осью. Эрик был над ней и под ней, вокруг нее и внутри нее, он брал ее и возносил ее. Она отдавала всю себя его силе, которая поднимала ее на пылающую арку желания, и его страсти, бросающей ее во вновь обретенное вожделение. Его нежность и его искушенность пробуждали в ней вулкан желаний. Карен и Эрик - они мчались рядом, как две звезды, расплавившиеся в ярком ослепляющем пламени. Они стали одной планетой, несущейся сквозь космические вихри к самому краю вселенной.
   Прижимая ее к себе, Эрик баюкал ее:
   - В этом мире нет женщины, - говорил он, нежно поглаживая пальцами ее спину, - которая могла бы сделать меня таким счастливым, каким сделала меня ты. - И он поцеловал ее с бесконечной нежностью.
   Карен ткнулась носом в его плечо.
   - Многие люди верят, что для каждого человека в мире существует один единственный человек, предназначенный только для него. Ты веришь, что это правда?
   - Не знаю. А ты?
   Карен провела рукой по его плотному бедру. Под ее ладонью напряглись мускулы. Она улыбнулась в темноте.
   - Конечно! Этот человек может оказаться парнем, живущим в соседнем доме, но он может оказаться и в удалении за десять тысяч миль. В таком случае, возможно, ты его никогда и не встретишь. И это очень печально. Ты можешь путешествовать из Нью-Йорка в Альбукеркс <Город в штате Нью-Мексико.> и пролетать прямо над его головой, но шансы встретить, возможно, всего один к десяти миллионам.
   - Значит, ты веришь в это?
   - Полагаю, что верю. Я думаю даже, что этот человек, нужный человек, заполняет какие-то пустующие места в тебе самом, как в головоломке только с половиной кусочков - причем отсутствуют самые важные, из серединки, не с краев. Так вот, когда ты встречаешь этого человека, а он и есть эти самые кусочки, то, неожиданно становишься чем-то законченным и цельным.
   - Какая очаровательная идея. - Он откинул локон с ее лица и поцеловал в щеку.
   Темнота придала ей храбрости. В роли Индиры она стала дерзкой.
   - Ты заставил меня так чувствовать - цельной, когда все кусочки на своих местах. О, Эрик, я испытываю восхитительное чувство, что мне никогда больше не придется печалиться по поводу того, что, может быть, я когда-то и пролетала над этим человеком, но так и не встретилась с ним.
   Где-то внутри его зародился смех, показавшийся ей ударом колокола в темноте.
   - Не смейся, я говорю серьезно. - И она дернула завиток волос на его груди.
   Руки Эрика теснее сомкнулись вокруг нее.
   - Способность дать радость, так же как и любовь, - это великий дар.
   Карен обхватила руками его спину, получая удовольствие от той силы, которую чувствовала под своими пальцами. Она откинула со лба длинные пряди, и вокруг ее головы разлетелись искры - разряды статического электричества.
   - Вот видишь? - радостно вскричал он. - Ты излучаешь свой собственный свет!
   Она снова тряхнула головой, так что волосы опять упали ей на лицо, а потом медленно провела длинными прядями по его лицу, шее, потом вниз, по широкой груди, осыпая искрами его живот и длинные ноги до самых ступней, а потом обратно, оставляя за ними сноп танцующих огоньков.
   - Еще! - простонал он. - Еще! Еще! - Когда он наконец схватил ее за бедра, его руки были крепки, как железо. - Ты моя богиня любви и огня! Подожги меня, возьми меня! - И темнота вокруг них превратилась в бесконечную череду сверкающих звезд.
   Карен лежала в кольце его спящих рук и дивилась страсти, что он пробудил в ней, наслаждению, которое он дал ей, секретному саду, созданному им для ее блаженства. Нет, подумала она, для блаженства Индиры. А потом подумала: а какая, собственно, разница? В темноте я и она одно и то же. А потом Карен погрузилась в сон.
   Разбудил ее шум лифта. Эрик все еще безмятежно спал, его левая рука нежно покоилась на том месте, взглянуть куда она ему не позволила. Осторожно подняв его кисть, настолько, чтобы суметь разобрать светящиеся стрелки, Карен взглянула на часы. Была почти половина пятого утра. Она поцеловала его сонный рот, осторожно выскользнула из-под его руки, встала с кровати и неуверенно зашагала в сторону, как она полагала, двери, стараясь ничего не задеть по пути, и все же неосторожно ударилась о шкаф, пытаясь нащупать дверную ручку. Эрик, хотя и хмыкнул во сне, но остался недвижим. Карен между тем пришлось развернуться и двинуться в другом направлении. Ладно, маленькое развлечение, подумала она, улыбнувшись, и лизнула ушибленное место. Благополучно миновав увеличители, она наконец-то нашла ручку, затем прошла первую дверь, вторую, и в конце концов, перебежав наискосок студию, очутилась в раздевалке возле своей одежды.
   Надо оставить записку, подумала она. Ужасно, конечно, оставлять его вот так, но что еще ей оставалось делать? Она разыскала в сумочке блокнот и ручку и быстро написала:
   "Эрик.
   Страсть, которая возникает с ночными соловьями, убывает с наступлением рассвета. Но не отчаивайся, ибо так же уверенно, как восходит солнце, снова возвращается и ночь".
   Во всяком случае она надеялась, что так и будет. Она подписала записку просто "И", поставила ее на ребро возле его камеры и тихо закрыла за собой дверь студии.
   Улицы были пусты и гулки и принадлежали лишь ей одной. В своем счастье Карен готова была обнять сама себя. "Я люблю!" - сообщила она прыгающему и клюющему голубю у ее ног. Она исполнила быстрый пируэт, и птица взмыла в воздух. "Люблю!" - крикнула она ласточкам, гнездящимся на серых скалах зданий. "Люблю!" - пела она, в то время как ее сердце высоко взлетало навстречу розовым облакам, тающим под лучами восходящего солнца. Бриз с Ист-Ривер намекал ей на близость моря, и оно само, абрикосовое, светлеющее лимонными просветами, обещало ясный и жаркий день. В воздухе уже дрожало марево. И далеко, как только она могла видеть вдоль улицы, все светофоры одновременно мигнули желтым, прежде чем через секунду загореться красным.
   Потом на небе показалось солнце, окрашивая верхушки небоскребов золотом, сверкающим так же, как сережки, звенящие в ее ушах. Карен чувствовала, словно какая-то часть ее самой взлетает куда-то высоко к блестящим шпилям и глядит оттуда на одинокую фигурку, с руками, обнимающими воображаемого Эрика, танцующую на ходу под аккомпанемент многозвучного клацания открываемых навстречу утреннему солнцу ставней магазинов.
   - O-hayo gozaimasi, - позвал владелец базарчика фруктов "Киото". - Dansi ha? - спросил он, улыбаясь и поворачиваясь возле пирамидки из апельсинов.
   Она поставила свои ступни в твердую третью позицию и поклоном выразила свое согласие, потом заявила: "Я влюблена!" - и широко раскинула руки.
   - Yoro shii, - сказал он, улыбаясь и кланяясь в ответ. - Dazo, - и вручил ей апельсин.
   Карен подбросила апельсин в воздух и поймала: "Спасибо вам, большое спасибо!" Снова поклонилась и продолжила свой танец по улице.
   Карен взглянула на свою смуглую руку, держащую яркий оранжевый апельсин. Нужно рассказать Эрику всю правду. И как можно быстрее. Она проткнула кожуру ногтем большого пальца, очистила ее и отбросила прочь. Но просто так об этом не расскажешь, только когда он будет в подходящем настроении, чтобы принять эту правду. Может быть, пригласить его на ужин, приготовить что-нибудь совершенно сказочное, а потом выложить все как есть между главным блюдом и десертом?
   По семейной легенде Истменов сестра ее бабушки по материнской линии Энид завоевала своего будущего мужа Нильса своим запеченным, предварительно замаринованным, мясом. Он сделал ей предложение даже раньше, чем она попотчевала его своим тортом с клубникой. Но Нильс был норвежцем из Миннеаполиса, и то, что возымело действие на него, могло не произвести никакого впечатления на датчанина из Копенгагена. Конечно, бабушка Энид до сих пор не раскрыла секрет своего запеченного мяса, но может быть, Карен удастся убедить ее, что ей требуются неотложные меры для преодоления критической ситуации.
   Вкуснейшее мясо и клубничная начинка торта так явственно предстали перед ее глазами, что она сошла с кромки тротуара и едва не задела проезжающее мимо такси.
   - Эй, леди, вы спите или что? - крикнул ей шофер.
   - Не сплю, но вижу сон! - ответила она.
   - Вам в верхний город?
   Карен осмотрелась и с изумлением обнаружила, что она уже на Тридцать шестой улице.
   - Да, спасибо. - Она села в кабину и назвала водителю адрес.
   Карен влетела в дверь своей квартиры словно на крыльях, швырнула сумку в кресло, кинулась к телефону и, напевая под нос от возбуждения, позвонила Клэр.
   - Это я, Карен, - выкрикнула она, как только услышала сонное бормотание подруги. - Я влюблена, Клэр. По-настоящему. До сих пор я думала, что любовь это что-то такое, что приходит только к другим, удачливым, людям, как в кино. Так чудесно, что невозможно поверить! Я влюблена, Клэр. Клэр? Клэр?
   - Карен, - пробормотала Клэр, - который час?
   - Не знаю.., почти пять тридцать, полагаю. Сегодня восхитительный день. Взошло солнце, птицы поют, свесив набок головки и...
   - Ты знаешь, что такое друг?
   - Друг? Конечно, знаю. Настоящий друг тот, кому можно позвонить в пять тридцать утра, потому что с ума сходишь от счастья и влюблена, и он выслушает тебя.
   - А я отправляюсь спать, - пробормотала Клэр и повесила трубку.
   - Ну и спи! - Карен рассмеялась в трубку. - Проспишь такой замечательный день! - Она поставила на магнитофон любимую кассету - Фобе Сноу - и начала танцевать по кухне под "Женщину создает любовь". - "Броунис!" <Шоколадные пирожные с орехами.> - пела она под музыку, - Бро-бро-бро-у-у-у-ни-нис! Ту-дум-ту-дум-ту-дум!" - Прищелкивая пальцами, она размешала готовое шоколадное тесто, сунула сковородку в микроволновую печь и кинулась под душ.
   С еще горячими коржиками в тарелке и кружкой кофе Карен сидела на диване в гостиной, когда позвонила Клэр.
   - Я тебя не разбудила? - Голос Клэр звучал осторожно и предусмотрительно.
   - Нет конечно же, но мне показалось, что ты снова улеглась спать.
   - Значит, ты действительно звонила мне. Проснувшись пять минут назад, я подумала, что все это было во сне. - Она прокашлялась. - Карен, но кто это?
   - Разве я тебе не сказала? Эрик, конечно.
   - Господи, спаси и помилуй. Ты влюбилась в него или Индира?
   - Обе! - с триумфом ответила Карен. Голос Клэр понизился до заговорщического шепота:
   - Он сейчас у тебя?
   - Конечно, нет. Он сейчас у себя, дорогая, и, вероятно, спит, а я здесь один на один с тарелкой броунис, не чувствуя при этом ни капельки вины.
   - Броунис едят, когда любовь проходит. А он тебя любит?
   - Он этого не говорил.
   - А ты сказала ему правду про себя?
   - Пока нет, но собираюсь. Скоро.
   - Ладно, молчу. Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Правда, сейчас твой голос звучит так легкомысленно, что сомневаюсь, помнишь ли ты свое настоящее имя.
   - Ты права, Клэр, - сказала Карен и слизнула коричневую крошку с пальца.
   Она налила себе еще одну кружку кофе, свернулась клубочком возле окна и стала смотреть в парк. Будь умницей, говорила она себе. Ты должна найти способ сказать ему эту правду. Разум требовал от нее сделать это, но сердце трепетало в груди, молило с удвоенной силой при каждом ударе: не сейчас, не сейчас, не сейчас.
   - Гадкая трусиха, - сказала она вслух, но не могла даже расслышать свой голос из-за гулкого биения сердца.
   Она вспомнила его руки, его пальцы, его поцелуи, вспомнила силу движений его бедер, его горячее дыхание в темноте, его рот, наполняющие ее жизнью так, что каждая клетка, каждая молекула, каждый атом ее тела, казалось, звенел и взрывался. Никогда не смогу заснуть, подумала она, и тут же провалилась в глубокий сон.
   Телефонный звонок пробился сквозь ее сон, и она неуклюже сползла с дивана, чтобы ответить.
   - Что происходит? - спросила Эйлин. - Эрик Сондерсен чуть свет разбудил меня, чтобы узнать твой адрес.
   Сердце Карен подпрыгнуло.
   - Ты ему сказала?
   - Конечно, нет! Но он прислал сюда, в офис, пять дюжин белых роз. Четыре дюжины для тебя и одну мне. Что происходит, Карен?
   Карен не могла удержаться от смеха. Она должна была приложить пальцы ко рту, чтобы восстановить способность говорить.
   - Эйлин, ты знаешь, что такое любовь?
   - Да-а-а... - с явным неодобрением протянула Эйлин. - Любовь - это потеря времени, а потеря времени - это потеря денег. Верно? Возможно, любовь это и то, что заставляет нормальную, разумную девушку сходить с ума и мчаться на Багамы, чтобы там забыться. Карен застонала.
   - Нет... Это был острый приступ запоздалой юности.
   - А на этот раз?
   - На этот раз - настоящее, я только что поняла. Любовь подчиняет твою жизнь человеку, который может изменить тебя, и тебя не тревожит, как он это делает. Эйлин, пришли, пожалуйста, мне эти розы.
   Голос Эйлин опустился до встревоженного контральто.
   - Я никогда не вмешиваюсь в личную жизнь моих девушек, но не забывай, что у тебя контракт со мной, Карен Ист.
   - Знаю.. Но разве твой контракт связывает Индиру Сингх? Пришли эти розы, Эйлин.
   Эйфория Карен завяла много раньше роз. Она вспыхивала каждый раз, когда вспоминала, как танцевала на улице, обещая себе при каждом шаге, что расскажет Эрику правду, когда наступит подходящий момент. Она сделала несколько попыток, но каждый раз подходящий момент каким-то образом превращался в неподходящий, и она была вынуждена прикусывать язычок. Точно так же она не сказала Эрику, что любит его, ждала, что он признается первым. И всегда в глубине ее мозга, раздражая, как этикетка на воротнике накрахмаленной блузки, вертелся вопрос: а меня ли он любит?
   - Ты сегодня кажешься очень задумчивой, - сказал ей Эрик, переводя ее через поток машин на Бродвее в спокойный уголок, называемый Даффи-Сквер. Карен подсказала ему, что именно здесь нью-йоркцы обычно покупают театральные билеты за полцены, а Эрик, жадный до всего, что делают местные жители, захотел присоединиться к очереди. Очередь несколько продвинулась вперед, когда стоявшие перед ними две полные блондинки среднего возраста затеяли спор о том, сколько раз они смотрели "Кордебалет".
   - Почему ты притихла? - Улыбаясь, он взял ее за подбородок и повернул к себе.
   - Сегодня я выбросила твои чудесные розы.
   - Только и всего? Я пришлю еще. - Его палец скользнул по щеке, потом дальше, к шее, под волосы. - Я рассчитывал, что ты пригласишь меня в свою квартиру взглянуть на них. - Его серые глаза потемнели до цвета графита.
   Невозможно было отмахнуться от соблазнительности его слов, или обещаний, выдаваемых выражением глаз. У Карен перехватило дыхание.
   - О, Эрик, ты знаешь, как бы я хотела пригласить тебя...
   - Да? - Его веки опустились и наполовину прикрыли глаза, которые были полны желания. Она вздохнула.
   - Но не сейчас.
   - О... - Его рука упала, и он повернулся в сторону очереди.
   Карен схватила и сжала его руку.
   - Мы ведь по-настоящему еще не знаем хорошо друг друга, верно? Эрик взглянул на Карен:
   - Когда ты была в моих объятиях, мне казалось, что я знал тебя всегда.
   Она смотрела ему прямо в лицо, но тут почувствовала, что обе блондинки повернули головы в их сторону и прислушиваются. Очередь теперь продвигалась быстро, и она положила ладонь на его руку.
   - Знаешь, я чувствовала то же самое.
   - Заполненная, ты тогда сказала. Помнишь, ты сказала, что я заставил тебя чувствовать себя заполненной и цельной. - В его голосе слышалось волнение.
   - Да, конечно. Так было со мной и с тобой тоже. И все же я думаю, что мы должны лучше узнать друг друга.., раньше, чем...
   - ..снова заняться любовью! - произнес он громко.
   - Никогда не слышал шоу под таким названием, приятель, - сказал мужчина за окошком кассы, обращаясь к Эрику. - Может быть, возьмете на что-нибудь другое?
   Эрик повернулся к Карен.
   - Может быть, "Поглупевший ради любви"? - робко сказала Карен. - Кажется, это о Дуге Фербенксе.
   - Все, что ты скажешь, - произнес Эрик, расплывшись в широкой улыбке, все, что ты скажешь. Ты увидишь, что я очень понятливый.
   Чудесные летние дни пролетали, как степной ветер, когда она и Эрик вместе изучали Нью-Йорк, открывая город друг для друга. Она узнала, что любимым блюдом Эрика были совсем непопулярные среди датчан спагетти сорта карбонара, а любимым напитком - аквавит <Сорт скандинавской водки, настроенной на зернышках тмина.>, запиваемый карлсбергским пивом. Однажды вечером она повела его на "Богему", поставленную на открытом воздухе в Центральном парке, и видела, как его лицо стало в последнем акте рассеянным и тревожным. Когда Мими умерла, он стиснул кулаки и по щеке его скатилась слеза. Сердце у нее сжалось.
   А в другой раз, перед тем как пойти на фильм Ингмара Бергмана, он сказал ей, что его любимая кинозвезда - Хельга Лювергрен. Она никогда не слышала этого имени, тогда он назвал ей несколько фильмов, датских или шведских - она не могла разобрать чьих, - и съел все булочки с изюмом.
   Трогательным было и их посещение собрания Филдинга, когда они остановились в восхищении перед обнаженной Рубенса, пощипывающей виноградную гроздь. Откровенная сексуальность картины ошеломительно возбудила тогда Карен, а Эрик выбрал этот момент для того, чтобы шепнуть ей на ухо, что он бы предпочел на завтрак виноградный сок, кофе, рогалики и сыр.
   Она также узнала, что ему нравятся американские народные песни, что он и его два брата владеют большим летним домом на одном из островов у побережья Дании, что он планирует жениться до того, как ему исполнится сорок, и что он хочет иметь четверых детей. Но при всем при том она так и не узнала, любит ли он ее. Он вел себя, как влюбленный мужчина, но не говорил ей об этом.
   Вместо этого он постоянно задавал ей вопросы, выпытывал ее жизненные планы, которых, если честно, у нее не было.
   - Как долго ты планируешь продолжать свою карьеру? - спросил он ее однажды в полдень, когда они в Блумингдейле ждали, пока миниатюрная продавщица заворачивала выбранные Эриком спортивные рубашки. Ему нравилось брать ее с собой за покупками. Он говорил, что это придает ему уверенности. - Ты ведь не сможешь всегда быть моделью.
   - Ты не должен говорить мне это, - простонала она. - День, когда я взгляну на себя в зеркало и увижу первую морщинку на лице, станет днем, когда я уволюсь. Я хочу уйти с достоинством.
   - И что ты будешь делать потом?
   - Я об этом по-настоящему еще не думала.
   - А чем бы тебе хотелось заняться?
   - Мне бы хотелось сделать массу вещей. Прежде всего я хотела бы шесть месяцев подряд есть. Затем я хотела бы проделать все те вещи, которые Эйлин нам не позволяет, потому что они слишком опасны.
   Его ладонь на ее руке стала тяжелой от участия.
   - Опасные?
   - Ну да, например, полет на воздушном шаре. Мне бы ужасно хотелось испробовать все те ощущения, что заставляют людей еще и еще подниматься на них. Потом я хотела бы научиться ездить на мотоцикле.
   - Ты? На мотоцикле?
   - А почему бы нет? Несколько раз я брала у моей подруги Шарлотты ее скутер. Замечательный желтый "Веспа" по имени Мэриголд. И я прекрасно управляла им. Или дельтаплан. Так чудесно - парить в воздухе. Чувствуешь себя при этом таким свободным...
   - Ты шутишь!
   - Еще я хочу научиться хорошо кататься на лыжах. Спуститься на плоту по Колорадо-Ривер. Мне бы хотелось...
   - Индира, ну будь же разумной! Я понимаю, что после работы у Эйлин ты рвешься к свободе, но ты вовсе не атлет. Скорее всего ты просто погибнешь в первый же день - кроме хождения на лыжах, конечно. Неужто нет более безопасных вещей, которыми бы ты хотела заняться? Ты могла бы сделать вторую карьеру, не занимаясь опасными делами.
   - Может быть, буду писать статьи о моих приключениях.
   - А ты когда-нибудь писала что-нибудь? Что-нибудь вообще?
   - Письмо в "Роллинг Стоун", когда убили Джона Леннона.
   - Они его напечатали?
   - Нет.
   - Они не напечатали и мое тоже, дорогая, - сказала продавщица, вручая Эрику его пакет.
   Когда они шли вдоль Пятьдесят девятой улицы, Эрик продолжал настаивать:
   - Но ты должна серьезно подумать о своем будущем. Разве ты никогда не строила планов на свою остальную жизнь? На те дни, что настанут после того, как появятся морщинки, после того, как "чемпион повесит на гвоздь свои перчатки"? Есть такое выражение, да? - произнес он с гордостью, как всегда, когда находил возможность продемонстрировать новый американизм. - И разве ты никогда не строила никаких фантазий на будущее? Какой ты видишь себя через двадцать лет? Какие твои самые потаенные мечты на этот счет?