Дейв Барри. Питер Пэн в Кенсингтонском Саду

например, без всяких церемоний можно одолжить булавочку.
Обильный пиршественный стол готов принять гостей. Королева сидит во
главе, а за ее троном стоит бессменный лорд Чемберлен с цветком колокольчика
в руке, которым он трясет всякий раз, когда Ее Величеству угодно узнать
время.
Особой популярностью у фей пользуются вина трех сортов: из чернослива,
из барбариса и из подснежников. Право виночерпия, естественно, принадлежит
королеве, но бочонки так тяжелы, что Ее Величество потчует своих подданных
понарошку.
Начинают обычно с бутербродов размером с трех-пенсовик, а закусывают
пирожными, которые так малы, что даже не крошатся.
Феи чинно рассаживаются на грибы вокруг стола и поначалу ведут себя
очень пристойно. Но спустя некоторое время они со- вершенно забывают о
хороших манерах, делают птичек из бумажных салфеток, лезут пальчиками в
масленку,а некоторые даже ползают прямо по скатерти, слизывая с тортов цветы
из крема и взбитых сливок. Когда королева замечает, до чего дело дошло, она
знаком подзывает слуг и приказывает увести и умыть разошедшуюся публику.
После чего объявляются танцы.
Ее Величество открывает бал, а лорд Чемберлен семенит сзади, неся в
руках два кувшинчика, в одном из которых - настой желтофиоли, а в другом -
сок купены, или, как ее еще называют, Соломоновой печати. Настой желтофиоли
хорош для приведения в чувство танцоров, рухнувших в изнеможении наземь, а
сок купены помогает от ушибов.
Синяки и ушибы - нередкое явление на балу у фей, ибо оркестр,
распалясь, играет все быстрее и быстрее, танцоры пытаются угнаться за
музыкой, пока ноги у них не перепутываются и все до одного не оказываются в
куче мале.
Думаю, ты и без меня прекрасно знаешь, что оркестром служит феям и
эльфам Питер Пэн. Он со своей дудочкой сидит в центре круга, и за все
времена, пока существуют феи и проводятся их балы, лучшей музыки никому
слышать не доводилось!
Феи - очень благодарные существа при всех своих недостатках. Однажды
был дан бал в честь совершеннолетия принцесс (а этого возраста феи достигают
в свой второй день рождения, причем дни рождения они отмечают каждый месяц).
Юные Высочества заранее пообещали Питеру, что в этот день будет исполнено
его самое заветное желание.
И вот торжественный момент настал.
Королева важно прошествовала к своему трону и незнакомым величественным
голосом приказала Питеру Пэну преклонить колена. После этого она произнесла
длинную непонятную фразу, которую Питер по простоте душевной счел волшебным
заклинанием. Ее Величество высказалось в том смысле, что за выдающиеся
заслуги в культуре, музыкальном развитии фей вообще и популяризации
танцевальной музыки в частности, Ее Волшебное Величество высочайше
соизволяет выполнить самое заветное желание своего подданного, друга и
музыканта Питера Пэна.
Все эльфы и феи столпились вокруг Питера, стремясь получше расслышать
его просьбу, но Питер молчал, не зная, чего же он хочет больше всего.
- Если я пожелаю вернуться к своей маме, - наконец вымолвил он, - вы
сможете это исполнить?
Что и говорить, такой поворот событий поверг фей в замешательство, если
не сказать - в панику. Ведь выполнив просьбу Питера, они собственноручно
лишили бы себя возможности танцевать под его музыку.
Но хитрая королева презрительно вздернула носик и хмыкнула:
- Всего-то? Уж просил бы чего-нибудь побольше...
- А что, разве мое желание маленькое? - изумился Питер.
- Не больше, чем это, - королева соединила большой палец с
указательным.
- А какого размера должно быть самое заветное?- поинтересовался Питер.
И королева указала на свой шлейф, который, по моде того времени,
тянулся через весь танцевальный круг.
Что-то прикинув, Питер сказал:
- Хорошо, я согласен на два желания средних размеров вместо одного
большого...
Феи были неприятно поражены сметливостью Питера, но его это ничуть не
смутило. Он пожелал слетать к маме, но с правом возвращения в Сад, если
вдруг эта леди окажется неподходящей. О своем втором желании он предпочел
пока помалкивать.
- Я дам тебе возможность долететь до дома, - предупредила Питера
королева Меб, - но я бессильна открыть перед тобой двери...
- Когда я улетал, окно было отворено,- сообщил ей Питер,- мама всегда
держит окно открытым, потому что она никогда не перестает ждать меня.
- Откуда ты это знаешь? - изумились феи.
Но Питер этого объяснить не мог.
Что ж,феям ничего не оставалось, кроме как сдержать честное волшебное
слово.Они изо всех сил замахали крылышками, отряхивая с них пыльцу на плечи
Питера. Питер почувствовал в плечах приятное жжение, а потом вдруг стал
подниматься выше и выше, пока не взлетел над Садом. Порывом ветерка его
подняло над крышами ближайших домов. Летать было до того восхитительно, что
Питер и не подумал торопиться к дому своей мамы. Вместо этого он облетел
купол собора св. Павла, слетал к Хрустальному Дворцу, на бреющем полете
спустился к самым водам Темзы и не спеша полетел вдоль нее до дворца
Регента. Пока он добирался до маминого окна, у него окончательно созрело
второе желание. После посещения родного дома (теперь это уже не казалось ему
таким уж обязательным) Питер решил стать птицей.
...Окно было распахнуто. Свою маму он увидел сразу, как только влетел.
Она спала, положив ладонь под голову, и ямка в подушке под ее головой была
похожа на уютное гнездо, выстеленное ее благоухающими земляникой каштановыми
прядями. Питер, примостившись на краю кровати, внимательно вглядывался в
родное, полузабытое лицо. Впрочем, он моментально вспомнил, как она всегда
распускала на ночь волосы и надевала что-то такое воздушное, с розовыми
оборками, обрамлявшими нежный овал ее лица. Он был счастлив, что мама его не
подвела и оказалась такой симпатичной. Только печальная морщинка меж бровей
немного портила ее. Питер знал, когда эта морщинка поселилась на мамином
лице. Одна ее рука все время беспокойно скользила по подушке, будто искала
кого-то, чтобы крепко обнять. И он знал, кого она ищет и кого хочет обнять.
Он знал также, что стоит ему очень тихо позвать ее и она тут же
проснется. Мамы всегда тут же просыпаются, узнавая наш зов из тысячи других.
Она расплакалась бы от счастья и крепко обняла его. О! Как бы он
обрадовался! Но несравненно большую радость он доставил бы ей.
Он нисколько не сомневался,что такой умный, разносторонний и
необыкновенный ребенок может осчастливить любую, даже самую придирчивую
маму. Ничего не может быть приятнее, думал Питер, чем завести такого
мальчика. Это не только приятно, но и лестно, почетно, а также выгодно...
Но почему же он так долго сидит на спинке кровати? Почему не крикнет
наконец: "Мамочка, я вернулся!"
Если бы я сказал,что Питер окончательно и бесповоротно решил вернуться
домой, то у нас получилась бы хоть и прекрасная, но совершенно другая
сказка. На самом деле Питер Пэн вглядывался то в милое лицо своей мамы, то -
в ночь за окном.
Безусловно, размышлял Питер, не лишено приятности опять стать ее
мальчиком, но, с другой стороны, что за денечки были в Кенсингтонском Саду!
Да и уверен ли он, что ему доставит удовольствие вновь кутаться в одежду?
Он вспорхнул с кровати и открыл шкафчик. Его вещи по- прежнему лежали
на месте, аккуратно выглаженные и переложенные веточками лаванды. Но он
никак не мог вспомнить, что же с ними делают. Питер попытался пристроить
носки сначала на руки, а потом на ноги, но и то и другое показалось ему
излишним.
Возможно, Питер слишком громко пыхтел, натягивая носки, а может,
скрипнула дверца шкафа, но... его мама проснулась! Он услышал, как она
позвала его: " Питер!" Мама так бережно произнесла его имя, будто это самое
прекрасное слово на свете.
Питер затаил дыхание, недоумевая, как мама догадалась, что это именно
он.Если бы она еще раз позвала его, то он с криком "Мамочка!" бросился бы к
ней на шею, но она ничего больше не сказала, только горестно всхлипнула.
Когда Питер решился выбраться из-за дверцы шкафа и взглянуть на маму,
она опять спала и только слезы катились по ее щекам. Питер был убит ее
горем. И, как ты думаешь, что он сделал? Он достал свою дудочку и заиграл на
ней самую чудесную колыбельную, которая только звучала на этой земле. Он
играл с тем же трепетным чувством, с каким мама произносила его имя. И еще
он втайне надеялся, что мама проснется и скажет: "О Питер, как замечательно
ты играешь!"
Но как только мама перестала выглядеть несчастной, Питер опять
пристально вгляделся в даль за окном.
Нет-нет, он не улетит, конечно, навсегда, он твердо решил стать
мальчиком своей мамы, но... Но что-то мешало ему сделать это прямо сейчас.
Это "что-то" было его вторым желанием. Он больше не хотел быть птицей, но
каким бы ни было его новое второе желание, оно не исполнится, если он не
вернется к феям. Более того, стоит ему даже отложить возвращение на короткое
время, легкомысленные феи попросту забудут о своем обещании.
Он спрашивал себя, неужели он так бессердечен, что не скажет последнего
"прощай" Соломону? Да и проплыть последний раз под парусом тоже неплохо...
Такие доводы в запальчивости приводил Питер своей спящей ма- ме. "А как
было бы здорово рассказать об этом приключении птицам", - радостно говорил
он ей.
" Я обязательно, обязательно вернусь", - убеждал он спящую маму,
направляясь к окну. И в этот момент он искренне верил, что выполнит
обещание...
Еще дважды Питер прилетал к окну своей мамы. Окно, естественно, было
открыто, и Питеру ужасно хотелось залететь и поцеловать ее. Но каждый раз он
боялся ее разбудить, поэтому играл поцелуй на дудочке, сидя на подоконнике.
Много, слишком много дней, ночей и даже месяцев пролетело, прежде чем
Питер объявил феям второе желание. И я не знаю, почему он ТАК медлил.
Конечно, немало времени ушло на прощанья со всеми: с закадычными друзьями, с
друзьями друзей, с шапочными знакомыми. Он попрощался даже с бестолковыми
утками (и напрасно, ибо через минуту после церемонии они не могли вспомнить,
зачем же их побеспокоил этот непоседливый мальчишка). Питер облетел самые
заветные уголки Сада, затем совершил последнее плаванье, потом - самое
последнее, а потом сплавал еще раз пятьдесят в самый наипоследнейший раз. А
уж сколько прощальных балов и ужинов было дано в его честь - не сосчитать!
Еще одна и, пожалуй, самая приятная причина его медлительности
заключалась в том, что... Питеру незачем было торопиться! Ведь он знал
наверняка: мама никогда-никогда не перестанет ждать его, она никогда-никогда
не закроет окна.
Эта причина несказанно огорчала старого Соломона:он считал, что стыдно
и вредно пользоваться ожиданием и надеждой любящих сердец. Соломон внушил
птицам несколько золотых истин, помогающих им в жизни. Он говаривал: "Не
откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня". И еще: "Второго шанса
не бывает".
Питер же легкомысленно преступал Соломоновы заповеди.А птицы, видя, что
это намного приятнее, тоже становились день ото дня все более
необязательными.
Феи, в отличие от Соломона, нерасторопностью Питера были довольны.
Более того, они мечтали, чтобы Питер никогда не улетал из Сада и всегда
играл на их балах. Коварные существа шли на всякие уловки, лишь бы подловить
Питера на пустяковой фразе, типа: "Я хочу, чтобы трава не была такой
мокрой". А некоторые из них специально танцевали дольше положенного, чтобы
Питер сказал: "Я хочу, чтобы вы посмотрели на часы". Тогда феи сказали бы,
что это и есть его второе желание. Но Питер каждый раз обманывал их надежды.
И если случайно выпаливал: "Я хочу...", то тут же замолкал.
Поэтому, когда он торжественно объявил: "Я хочу вернуться к моей маме
отныне и навсегда!" - феям ничего не оставалось, кроме как вновь стряхнуть
пыльцу на его плечи и позволить ему покинуть Сад.
Как только Питер поднялся над Садом, он почувствовал, что очень спешит.
Так сильно ему захотелось увидеть маму плачущей от счастья. Он заранее
гордился, что он - единственный человек на свете, который с легкостью
заставит ее забыть о печали и осчастливит на всю жизнь. Питер нисколько в
этом не сомневался, как не сомневался и в том, что скоро, очень скоро он
уютно угнездится в ее ласковых объятьях. На этот раз он даже не кружил над
городом, а прямиком полетел к заветному окну, которое всегда для него было
распахнуто!
...Единственное окно в мире, которое ждало его на этом свете, доброе
окно его самой красивой мамочки, только и мечтающей о встрече с ним...
Это окно было закрыто! Оно было заперто на засов, а для надежности еще
и забрано железной решеткой.
Приникнув к металлическим прутьям, Питер разглядел свою дорогую
мамочку.
С прекрасной, радостной улыбкой на губах, она мирно спала в своей
постели! Ее рука, которая обычно беспокойно искала кого- то, чтобы обнять...
Эта рука крепко обнимала другого, нового мальчика!
- Мамочка! Мамочка! - закричал Питер, но она не услышала.
Напрасно царапал он ногтями замок, напрасно колотил своими маленькими
кулачками по прутьям решетки...
Он медленно развернулся и полетел обратно в Кенсингтонский Сад, горько
рыдая и потирая ушибленные ладошки.
Больше никогда он не видел своей мамы. Больше никогда не играл на
дудочке у нее под окном. Он вообще постарался забыть, где ее окно и какая
она сама... А ведь он так мечтал стать для нее надеждой, опорой, гордостью и
отрадой!
Увы, Питер, - слишком долго мы испытывали ее любовь и терпенье,
самоуверенно повторяя в мечтах красивые слова и репетируя эффектные позы...
Совсем иначе представляли мы свое торжественное появленье! Напрасно
возлагали такие большие надежды на пресловутый "второй раз".
Эх, Питер, Питер! Не ты первый совершил эту роковую ошибку. НО -
другого раза не бывает, не выпадает нового шанса - прав здесь старина
Соломон. И когда мы, самоуверенные и умиротворенные, наконец добираемся до
заветного окна, выясняется, что для нас наступило Время Закрытия.
А эти железные решетки, поверь моему горькому опыту, мальчик, эти
железные решетки затворяются навсегда...

Волшебный домик

Вы не найдете ни одного англичанина, который, пребывая в здравом уме и
твердой памяти, ничего не знал бы о МАЛЕНЬКОМ ВОЛШЕБНОМ ДОМИКЕ В
КЕНСИНГТОНСКОМ САДУ. Этот домик - единственный в своем роде: прежде всего,
потому что это первое и последнее, что феи сделали не ПОНАРОШКУ, а НА САМОМ
ДЕЛЕ, а во-вторых, потому что феи его сделали для... ЛЮДЕЙ! Впрочем, домика
этого никто, кроме трех-четырех человек, не видел, да и те "три-четыре" не
ВИДЕЛИ его, а в нем ночевали. Ведь когда ты спишь, то ничего, кроме снов, не
видишь, и рассмотреть хоть что- нибудь можно лишь проснувшись и отступив на
шаг. А если издалека смотреть, то только огоньки в окошках разглядишь.
Обычно эти огоньки видны после Закрытия. Многие дети замечали их. Но все эти
наблюдения - сущая безделица по сравнению с тем, что довелось увидеть и
пережить знаменитой Мейми Маннеринг. Именно для этой замечательной во всех
отношениях девочки был впервые построен Волшебный домик. Мейми было четыре
года, и днем она старалась вести себя так, как подобает леди ее возраста: не
запихивать в рот все пирожное целиком, не вытирать руки о юбку и быть
обходительной с няней, молочником, собакой по кличке Принц Уэ, а в
особенности со своим братом Тони. Тони уже стукнуло шесть лет, и с высоты
своего зрелого возраста он неустанно занимался воспитанием Мейми. Впрочем,
Мейми была ему почти благодарна. Правда, правда. Ей даже льстило (хотя
других это привело бы в ярость), когда Тони отвешивал ей воспитательный
подзатыльник. Она всегда старалась подражать ему, как это делают все
обыкновенные девчонки. Она и была таковой. Вот, например: если они играли в
мяч, то всегда продували из-за этой, с позволения сказать, Мейми, ведь когда
ей посылали подачу, она и не думала ее брать, а ждала, когда мяч упадет к ее
ногам, - и это только для того, чтобы ВСЕ увидели, что на ней новые туфли!
О-бык-но-вен-на-я девчонка! Но только днем. Стоило первым теням ночи
заскользить по стенам детской, великолепный Тони терял свою безграничную
власть над сестрой. Более того, он начинал поглядывать на Мейми с опаской. И
неудивительно: в сумерках у Мейми появлялся особый взгляд. Это был
таинственный, пристальный взгляд, который так отличался от беспокойных
взоров ее братца. Именно по вечерам Тони задаривал сестру своими самыми
любимыми игрушками (которые утром почему-то снова оказывались у Тони), а
Мейми принимала дары с этой своей загадочной улыбочкой. О-О-О! Неуклонно
при- ближалось время, когда их отсылали в постель! И уж тогда Мейми
становилась просто невыносимой. Тони умолял ее не делать ЭТОГО, мама и няня
строго-настрого запрещали ей ЭТО делать, но Мейми только загадочно
улыбалась. И вот, когда они оставались одни при неверном свете ночника, она
принималась шептать: "Т-с-с, что это, слышишь?" Тони поспешно прятался под
одеяло. "Смотри, Тони, ОНО все ближе и ближе, - повышала голос Мейми, - я
чувствую, ОНО подкрадывается к тебе, ОНО тянет тебя за одеяло..."
Мейми не унималась до тех пор, пока Тони с воем не срывался с кровати
и, как заяц, петляя, бежал в гостиную. Когда же, в сопровождении мамы, папы,
няни, собаки по кличке Принц Уэ и всех гостей, присутствующих в данный
момент в доме Маннерингов, Тони возвращался в детскую, Мейми... мирно спала!
Без всяких угрызений совести, представьте себе. Спала, как ангел. И это, на
мой взгляд, только усугубляло ее вину.
Естественно, что в Саду дети гуляли днем, поэтому Тони был неизмейно
важен и разговорчив. Из его речей следовало, что он очень отважный мальчик,
и никто не гордился его отвагой сильней и искренней его сестры Мейми. И уж
совсем преклонялась Мейми перед решимостью Тони остаться в Саду после
Закрытия. "О, Тони, - говорила она, заикаясь от уважения, - но ведь феи
ужасно рассердятся!" - "Так я их и испугался!" - беззаботно отвечал Тони.
"Может быть, - трепеща говорила Мейми,- Питер Пен покатает тебя на своей
лодочке". - "Я думаю, мы с ним столкуемся", - отвечал Тони.
Неудивительно, что Мейми так гордилась своим братом. Однако Тони не
стоило так громко хвастать своей отвагой. Как и следовало ожидать, его
услышали феи, и бедному Тони от них просто житья не стало. То они
подпиливали столбик газонной ограды, на которую садился Тони, и бедняга
кубарем катился в кусты. То они травинками спутывали шнурки на его ботинках.
Иной раз наиболее отчаянные эльфы ставили Тони подножки, а самое подлое, что
во время последних мальчишечьих соревнований эти вреднюги подговорили уток
утопить именно его, Тонин, кораб- лик! Большинство злоключений,
сваливающихся на твою голову в Кенсингтонском Саду, подстроено феями, так
что, прежде чем сказать о них что-то не очень лестное, как следует оглядись
по сторонам.
Мейми, сестра отважного Тони, принадлежала к числу тех приземленных
натур, которые любят превращать прекрасные мечты во что-то конкретное, им
вечно нужно знать точные сроки и план действий. Тони к таким людям не
принадлежал. Поэтому на вопрос Мейми: КОГДА ИМЕННО останется Тони в Саду на
ночь, он лишь легкомысленно отмахнулся: ДА... КОГДА-НИБУДЬ... При этом было
совершенно ясно, что КОГДА-НИБУДЬ наступит не сегодня, не завтра и даже не в
ближайшую среду. Так проходила неделя за неделей. Теперь Сад сверкал снежной
белизной, а Круглый Пруд сковало льдом, не настолько, правда, крепким, чтобы
кататься на коньках, но камушки, брошенные на лед уже отзывались
таинственным, предрождественским звоном.
Когда Тони и Мейми пришли в Сад, они хотели немедленно бежать к пруду и
камушкам,но няня заупрямилась,сказав, что ПОЛЕЗНО для моциона сделать кружок
по Саду. По дороге они еще взглянули на табличку у ворот: в этот день Сад
закрывался в 17.30.
Бедная няня! Она была до этого дня такой хохотушкой! Видимо, ее ужасно
веселило, что вокруг носится так много непослушных детей, а ей, как никому
из нянь, повезло с работой. Мейми и Тони покорно плелись рядом. Увы! ПОСЛЕ
этого дня ей долго не придется веселиться по поводу своей работы...
Итак, они прошли по Детской аллее, а когда вернулись, няня ужасно
удивилась: теперь на табличке черным по белому было написано, что Сад
закрывается ровно в 17.00. В отличие от Тони и Мейми, их няня была
иностранкой и поэтому ничего не знала о проделках фей, об их фокусах с
табличками накануне бала!
Няня с сожалением заметила,что у них осталось времени только дойти до
Горки и обратно, так что, если дети хотят успеть забраться на Горку, то
пусть бегут, а она подождет их внизу. Эта незначительная фраза почему-то
ужасно разволновала ее питомцев, но няня лишь пожала плечами. Вы-то,
конечно, понимаете, что детям выдался исключительный шанс своими глазами
увидеть Волшебный Бал! Никогда (и Тони понимал это) больше им не выпадет
такого счастливого случая.
Он весь дрожал от возбуждения. И это передалось его сестре. Ее
расширившиеся глаза, казалось, вопрошают: ну что, сегодня? Он шумно и тяжело
вздохнул и кивнул: да, именно сегодня. Мейми порывисто пожала его руку.
Ладошка Мейми горела, но ладонь Тони была холодна, как лед. Мейми была очень
доброй девочкой. Поэтому она протянула Тони свой шарф. "Тони, ты замерз",-
сказала она, при этом ее лицо сияло. Лицо же Тони было пасмурным, как
ноябрьский лондонский вечер. Когда они взобрались на Горку, Тони вдруг
сказал: "Боюсь, няня увидит меня и все сорвется". О! За эти слова Мейми
зауважала своего брата еще больше. Подумать только, он боится лишь их няни,
когда вокруг подстерегает столько неизвестных опасностей. Она очень громко,
чтобы услышала няня, сказала: "Тони, давай наперегонки до ворот, - и шепотом
добавила: -Я побегу. А ты прячься!" И они помчались.
Тони всегда запросто перегонял Мейми, но ей даже в голову не могло
прийти, что он умеет бегать с такой бешеной скоростью. Мейми была уверена,
что он хочет выиграть время, чтобы получше спрятаться...
"Молодчина!" - казалось, кричали ее глаза, но вдруг чудовищное
потрясение заставило свет померкнуть: вместо того, чтобы прятаться, ее
герой... как трусливый мартовский заяц, мчался за ворота Сада. При виде
столь позорной картины Мейми беспомощно остановилась. Ощущение было такое,
будто из заветного ларца высыпались самоцветы и превратились в осколки
аптечных пузырьков. Нет, она не разрыдалась, хотя разочарование было велико.
Назло всем малодушным трусам, она помчалась в сторону колодца Св. Говора и
спряталась там вместо Тони.
...Когда няня дошла до ворот, то увидела Тони, бегущего что есть мочи.
Няня решила, что и вторая ее питомица бежит где- то там, наперегонки с
братцем. Поэтому няня тоже поспешила покинуть Сад.
Сумерки опустились на Сад, и толпы гуляющих потянулись к выходу. Но
Мейми не видела их - она крепко зажмурила глаза, чтобы из них не брызнули
предательские слезы. Когда же она наконец решила их открыть, то что-то
холодное пробежало по ее ногам, коснулось рук и постучалось в сердце. Это
была Пустота Кенсингтонского Сада. Она услышала "дзинь-дзинь" - это
прозвенел колокольчик сторожа, потом она услышала "клинг- клинг" у ближних
ворот Сада, а через минуту - у дальних. Так наступило Время Закрытия.
И тут Мейми услышала чей-то скрипучий голос:
- Ну вот, все и ладненько.
Этот скрипучий, деревянный голос шел откуда-то сверху. Она
присмотрелась к старому вязу и с изумлением поняла, что он... зевает и
потягивается! Она было собралась крикнуть: "Вот уж не знала, что вы умеете
разговаривать", - как вдруг услышала другой, гулкий, металлический голос,
шедший, как ей показалось, от колодезного журавля:
- Я полагаю, сегодня похолодает.
И вяз ответил:
- Не очень сильно, но вы закоченеете, стоя все время на одной ноге. - И
он принялся охлопывать себя руками-ветками, в точности как кэбмены,
поджидающие на морозе седоков. Мейми почему-то испугалась, увидев, что и
другие деревья ведут себя необычно. Она побежала по Детской Аллее, мимо
Меноркийского дуба, который при виде девочки хоть и пожал плечами, но больше
ничем не обнаружил своего удивления.
Должен сразу вас успокоить: Мейми совершенно не мерзла. Под теплым
пальтишком с капюшоном на нее было наверчено такое количество шерстяных
кофточек, пуховых платков и шарфиков, что она больше походила на шарик, чем
на девочку четырех лет. На Детской Аллее Мейми увидела, как магнолия и
персидская сирень перебираются через ограду и, покряхтывая, отправляются на
прогулку. Бузина, переваливаясь и хромая, пересекла тропинку и остановилась
поболтать с молодой айвой. Обе они, как и сирень, и магнолия, опирались на
палки, которыми огораживают саженцы. Мейми раньше не понимала, для чего эти
палки нужны. Она побрела дальше и тут увидела... первую в своей жизни фею.
Вернее, это был мальчишка-эльф, который бежал впереди нее и захлопывал ивы.
Он нажимал на пружинку в стволе и ивы захлопывались, как зонтики, осыпая все
вокруг снегом с ветвей.
"Ах ты, негодник!" - закричала Мейми, ибо она прекрасно знала, как
противно, когда капли с зонтика падают тебе за воротник. К счастью, озорник
был уже далеко и не услышал Мейми, зато ее прекрасно расслышала хризантема.
"Что же это творится?" - во мутилась она. И вскоре все растительное общество
собралось вокруг девочки.
- Конечно, это не наше дело, - заявили ей, пошептавшись между собой,
самые старые деревья, - но нам кажется, что вы не имеете права находиться