Страница:
Я все еще сидел, погруженный в изучение письма Сэма К. Барроуза, когда мой партнер вернулся с ланча. Я показал ему бумагу.
– Значит, Барроуз пишет Прис. – Мори сосредоточенно изучал письмо. – Глядишь, из этого что-нибудь да выгорит… Как думаешь, Луис? Возможно же, что это не просто выдумка Прис? О боже, здесь ничего не понять… Ты можешь мне сказать, он заинтересовался или нет нашим Стэнтоном?
– Кажется, Барроуз ссылается на страшную занятость в связи с собственным проектом под названием Грин-Пич-Хэт.
– Я жил там, – сказал Мори, – в конце пятидесятых.
– Ну и как?
– Я скажу тебе, Луис, – сущий ад. Эту помойку следовало бы сжечь до основания. Спичка, одна только спичка спасла бы это место.
– Некоторые энтузиасты тебя бы с радостью поддержали.
– Если им нужен исполнитель для такого дела, – мрачно пробормотал Мори, – можешь предложить мою кандидатуру, я с радостью соглашусь. Это ведь собственность Барроуза, насколько я знаю.
– А…
– Собственно, он сделал на этом состояние. Один из самых выгодных бизнесов сегодня – сдача трущоб внаем. Получаешь в пять-шесть раз больше, чем вкладываешь. Тем не менее, полагаю, не стоит впутывать личные отношения в дела. Сэм Барроуз – смышленый парень, как ни крути. Пожалуй, он лучший, кому бы мы могли доверить раскрутку наших симулякров. Хоть он и порядочный подонок… Но, ты говоришь, в письме он отказывается?
– Можешь позвонить ему и лично выяснить. Прис, кажется, уже звонила.
Мори взялся за телефон.
– Погоди, – остановил я его.
Мори вопросительно поглядел на меня.
– У меня дурное предчувствие – это добром не кончится.
Мори пожал плечами и проговорил в трубку:
– Алло, я хотел бы поговорить с мистером Барроузом…
Я выхватил у него трубку и швырнул на рычаг.
– Ты… – Мори дрожал от гнева. – Трус!
Он снова поднял трубку и набрал номер.
– Прошу прощения, связь прервалась. – Он огляделся в поисках письма с номером телефона Барроуза.
Я скомкал листок и швырнул на пол. Мори выругался и снова дал отбой. Мы стояли, тяжело дыша и глядя друг на друга.
– Какая муха тебя укусила? – поинтересовался наконец Мори.
– Думаю, нам не стоит связываться с таким человеком.
– Каким «таким»?
– Если боги хотят погубить человека, они лишают его разума, – процитировал я.
Это, похоже, проняло Мори. Он смотрел на меня, смешно, по-птичьи склонив голову.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он. – Считаешь меня психом, оттого что я звоню Барроузу? Бронируешь место в клинике? Что ж, может, ты и прав, но я сделаю это.
Он прошел через всю комнату, поднял и разгладил бумажку, запомнил номер и снова вернулся к телефону. С упрямым выражением лица стал накручивать диск.
– Нам конец, – констатировал я.
Ответом мне было молчание.
– Алло, – внезапно ожил Мори. – Я хотел бы поговорить с мистером Барроузом. Это Мори Рок из Онтарио, Орегон.
Пауза.
– Мистер Барроуз? Говорит Мори Рок. – Он скособочился, опираясь локтем на бедро, на лице застыла напряженная гримаса. – Мы получили письмо, сэр, к моей дочери Присцилле Фраунциммер… это по поводу нашего изобретения – электронного симулякра. Вы помните, совершенно очаровательный мистер Стэнтон, военный советник мистера Линкольна.
Снова пауза.
– Так вы заинтересованы в нем, сэр?
Пауза, гораздо длиннее, чем предыдущие.
«Нет, Мори, не надо продавать его», – заклинал я в душе своего партнера.
– Да, мистер Барроуз, я все понимаю, сэр, – бубнил Мори. – Но позвольте обратить ваше внимание… Боюсь, что вы недооцениваете…
Разговор тянулся до бесконечности долго. Наконец Мори распрощался с Барроузом и повесил трубку.
– Ничего не вышло?
– Ну… – промямлил он.
– Что он сказал?
– То же, что и в письме: он не рассматривает это как коммерческое предложение и продолжает считать нас организацией патриотического толка. – Мори выглядел растерянным. – Пожалуй, ты прав – ничего не выходит.
– Н-да, плохо.
– Может, оно и к лучшему.
Голос его звучал потерянно, однако я видел: Мори не сдался. Когда-нибудь он снова повторит свою попытку.
Никогда еще мы с моим партнером не были дальше друг от друга.
Глава 5
В последовавшие за этим две недели начали сбываться мрачные прогнозы Мори относительно спада в сбыте электроорганов – все наши грузовики возвращались ни с чем. Одновременно с этим хаммерштайновские менеджеры снизили цены – их тональные органы теперь стоили меньше тысячи. Естественно, не считая налогов и расходов на транспортировку. Но все равно мы приуныли…
Между тем драгоценный симулякр Стэнтон все еще оставался нашей головной болью. Мори пришла в голову идея устроить на улице демонстрационный павильон, где Стэнтон развлекал бы публику игрой на спинет-пианино. Заручившись моим согласием, он связался с подрядчиками, и работы по перепланировке первого этажа здания закипели. Тем временем Стэнтон помогал Мори разбирать корреспонденцию и выслушивал его бесконечные инструкции по поводу предстоящей демонстрации спинета. Он с возмущением отв ерг предложение Мори сбрить бороду и по-прежнему оживлял панораму наших коридоров видом своих седых бакенбард.
– Позже, – объяснил мне Мори в отсутствие своего протеже, – он будет демонстрировать самое себя. Сейчас я как раз в процессе окончательной доработки проекта.
Он пояснил, что планирует установить специальный модуль в участок мозга, отвечающий за стэнтоновскую монаду. Управление – элементарное, оно снимет в будущем почву для возникающих разногласий, как в случае с бакенбардами.
И все это время Мори занимался подготовкой второго симулякра. Он оккупировал одно из автоматизированных рабочих мест в нашей мастерской по ремонту грузовиков, и процесс сборки шел вовсю. В четверг мне было впервые дозволено ознакомиться с результатами его трудов.
– И кто же это будет на сей раз? – спросил я, с чувством глубокого сожаления озирая кучу соленоидов, прерывателей и проводов, загромоздивших алюминиевую плату.
Банди был весь поглощен процессом тестирования центральной монады: он воткнулся со своим вольтметром в самую середину проводов и сосредоточенно изучал показания прибора.
– Авраам Линкольн, – торжествующе объявил Мори.
– Ты окончательно спятил.
– Отнюдь, – возразил он. – Мне нужно нечто действительно грандиозное, чтобы произвести должное впечатление на Барроуза, когда мы встретимся с ним через месяц.
– О! – Я был сражен. – Ты ничего не говорил мне о своих переговорах.
– А ты думал, я сдался?
– Увы, – вынужден был признать я. – Для этого я слишком хорошо тебя знаю.
– Поверь, у меня чутье, – расцвел мой компаньон.
Назавтра, после нескольких часов мрачных раздумий, я полез в справочник в поисках телефона доктора Хорстовски, куратора Прис по восстановительной терапии. Его офис располагался в одном из самых фешенебельных районов Бойсе. Я позвонил и попросил о скорейшей встрече.
– Могу я узнать, по чьей рекомендации вы звоните? – поинтересовалась ассистентка.
– Мисс Присциллы Фраунциммер, – после колебания назвал я.
– Отлично, мистер Розен. Доктор примет вас завтра в половине второго.
На самом деле мне полагалось быть сейчас в пути, координируя работу наших грузовиков. Составлять карты, давать рекламу в газеты… Но со времени телефонного разговора Мори с Сэмом Барроузом я чувствовал себя как-то странно.
Возможно, это было связано с моим отцом. В тот самый день, когда он посмотрел на Стэнтона и осознал, что перед ним всего лишь хитроумная, смахивающая на человека машина, он явно сдал. Вместо того чтобы ежедневно отправляться на фабрику, он теперь частенько оставался дома, часами глядя в телевизор. Отец сидел, сгорбившись, с озабоченным выражением лица, и его способности явно угасали.
Я пытался поговорить об этом с Мори.
– Бедный старикан, – отреагировал он. – Луис, мне неприятно констатировать данный факт, но Джереми явно сдает.
– Сам вижу.
– Он не сможет дальше тянуть лямку.
– И что, по-твоему, мне делать?
– Ты, как сын, должен уберечь его от перипетий рыночной войны. Потолкуй с матерью, с братом. Подберите ему подходящее хобби. Я не знаю, может, это будет сборка моделей аэропланов времен Первой мировой войны – типа «Спада» или фоккеровского триплана… Так или иначе, ради своего старого отца ты должен разобраться с этим. Разве не так, дружище?
Я кивнул.
– Это отчасти и твоя вина, – продолжал Мори. – Ты не помогал ему, а ведь когда человек стареет, ему нужна поддержка. Я не деньги имею в виду, черт возьми, ему нужна духовная поддержка.
На следующий день я отправился в Бойсе и в двадцать минут второго припарковался перед изысканным современным зданием, в котором помещался офис доктора Хорстовски.
Доктор встречал меня в холле. При взгляде на этого человека я сразу подумал о яйце. Доктор Хорстовски весь выглядел яйцеобразным: округлое тело, округлая голова, маленькие круглые очочки – ни одной прямой или ломаной линии. Даже его движения, когда он шел впереди меня в свой кабинет, были плавными и округлыми, словно мячик катился. Голос прекрасно гармонировал с внешним обликом хозяина – мягкий и вкрадчивый. Тем не менее, усевшись напротив доктора, я разглядел нечто, раньше ускользнувшее от моего внимания, – у него был жесткий и грубый нос. Создавалось неприятное впечатление, как будто на это мягкое и гладкое лицо приделали птичий клюв. Сделав это открытие, я внимательнее присмотрелся к своему собеседнику и в его голосе обнаружил те же жесткие, подавляющие нотки.
Доктор Хорстовски вооружился ручкой, разлинованным блокнотом и принялся задавать мне обычные нудные вопросы.
– И что же привело вас ко мне? – спросил он меня в конце концов.
– Видите ли, моя проблема следующего рода, – начал я. – Дело в том, что я являюсь владельцем небезызвестной фирмы «Объединение МАСА». И с недавних пор у меня сложилось некое противостояние с моим партнером и его дочерью. Мне кажется, они сговорились за моей спиной. Хуже того, их негативное отношение распространяется на все семейство Розенов, в особенности на моего далеко не молодого отца, Джереми. Они пытаются подорвать его авторитет, а он уже не в том возрасте и состоянии, чтобы противостоять подобным вещам.
– Простите, каким вещам?
– Я имею в виду намеренное и безжалостное разрушение розеновской фабрики спинетов и электроорганов, равно как и всей нашей системы розничной торговли музыкальными инструментами. Все это делается во имя безумной претенциозной идеи спасения человечества, победы над русскими или еще чего-то в таком роде… Честно говоря, я не очень хорошо разбираюсь в подобных вещах.
– Почему же вы не разбираетесь? – Его ручка противно поскрипывала.
– Да потому что все это меняется каждый день, – сказал я и замолчал, его ручка тоже замолкла. – Порой мне кажется: все это задумано, чтоб объявить меня недееспособным и прибрать к рукам весь бизнес, включая указанную фабрику. К тому же они снюхались с некоей одиозной личностью, Сэмом К. Барроузом из Сиэтла. Это невероятно богатый и могущественный человек, вы наверняка видели его на обложке журнала «Лук».
Я замолчал.
– Продолжайте, пожалуйста, – поощрил меня Хорстовски, но его голос звучал совершенно бесстрастно.
– Хочу добавить, что зачинщиком всего является дочь моего партнера – как мне кажется, крайне опасный и психически неуравновешенный человек. Это девица с железным характером, начисто лишенная угрызений совести. – Я выжидающе поглядел на доктора, но он никак не отреагировал на мое заявление. Тогда я добавил: – Ее зовут Прис Фраунциммер.
Доктор деловито кивнул.
– Что вы на это скажете? – поинтересовался я.
– Прис – динамичная личность. – Казалось, все внимание доктора было поглощено его записями, он даже язык высунул от старательности.
Я ждал продолжения, но так и не дождался.
– Вы думаете, это все мое воображение? – настаивал я.
– Каковы, по-вашему, их мотивы в данной ситуации? – задал он вопрос.
– Понятия не имею, – удивился я. – Мне кажется, разбираться в этом не мое дело. Черт возьми, они хотят толкнуть своего симулякра Барроузу и сделать на этом деньги, что же еще? Вдобавок заработать власть и престиж. Это их идея фикс.
– А вы стоите у них на пути?
– Именно.
– Скажите, а вы не разделяете их планы?
– Тешу себя надеждой, что я реалист. По крайней мере, стараюсь им быть. И все же, возвращаясь к этому Стэнтону: скажите, доктор, вы его видели?
– Прис как-то приводила его сюда. Он сидел в приемной, пока мы беседовали.
– И чем занимался?
– Читал «Лайф».
– Вас это не ужасает?
– Не думаю.
– Вас не пугает то опасное и неестественное, что планирует эта парочка – Мори и Прис?
Доктор пожал плечами.
– Господи! – с горечью воскликнул я. – Да вы просто не хотите ничего видеть! Сидите здесь, в своем теплом и безопасном кабинете, и не желаете знать, что происходит в мире.
На лице Хорстовски промелькнула самодовольная улыбка, что привело меня в бешенство.
– Так вот, доктор, – заявил я, – позвольте ввести вас в курс дела. Мой визит к вам – всего лишь злая шутка Прис. Именно она послала меня сюда, чтоб я разыграл этот маленький спектакль. К сожалению, я не могу продолжать в том же духе и вынужден признаться. На самом деле я такой же симулякр, как и Стэнтон. Машина, нашпигованная реле и электросхемами. Теперь вы видите, насколько это жестоко, то, что она с вами проделала? И что вы скажете на это?
Прервав свои записи, Хорстовски внимательно посмотрел на меня и спросил:
– Вы, кажется, говорили, что женаты? В таком случае, как зовут вашу жену, где она родилась? Назовите также ее возраст и род занятий, пожалуйста.
– Я не женат. У меня была когда-то подружка, итальянка по национальности, которая пела в ночном клубе. Высокая, темноволосая девушка, довольно симпатичная. Ее звали Лукреция, но ей больше нравилось имя Мими. Не поверите, доктор, но мы с ней дрались. Позже она умерла от туберкулеза. Правда, это случилось уже после того, как мы расстались.
Хорстовски подробно все записал.
– Вы не хотите ответить на мой вопрос? – поинтересовался я.
Безнадежно. Если у доктора и создались какие-нибудь впечатления по поводу симулякра, сидящего в его приемной и занятого чтением «Лайф», то он не собирался сообщать их мне. А может, их и не было. Возможно, ему было безразлично, кто там сидит в его приемной, среди его журналов. Скорее всего, профессиональная этика предписывала доктору ничему не удивляться.
Но по крайней мере, мне удалось выудить его мнение о Прис, которая, по сути, пугала меня куда больше, чем симулякр.
– В конце концов, у меня есть мой армейский кольт и патроны, – сказал я. – Все, что мне нужно. А случай представится, будьте уверены. Рано или поздно она попытается проделать такую же бесчеловечную штуку, как со мной, с кем-нибудь еще, это только вопрос времени. Я же вижу свою миссию в том, чтобы положить этому конец.
Пристально глядя на меня, доктор Хорстовски произнес:
– Я абсолютно уверен – и ваши слова это подтверждают, – что основная проблема заключается в вашей враждебности. Враждебности скрытой, подавляемой. Это чувство тем не менее ищет себе выход и находит его в ваших отношениях с партнером и его восемнадцатилетней дочерью. Обремененной, кстати сказать, собственными проблемами. Но Прис честно ищет наилучший путь для их решения…
Я замолчал. Положим, все именно так, как он говорит. У меня нет врагов. А то, что снедает меня, – это лишь мои подавленные чувства, проявления расстроенной психики. Мне все это совсем не понравилось.
– И что же вы мне посоветуете? – спросил я.
– К сожалению, не в моих силах исправить реальное положение вещей. Но я могу помочь вам трактовать их по-новому.
Доктор выдвинул ящик стола, и я увидел там множество коробочек, бутылочек, пакетиков с пилюлями и даже крысиную нору, очевидно лечебного назначения. Порыскав среди всего этого многообразия, он вернулся ко мне с маленькой открытой бутылочкой.
– Я могу вам дать вот это, – сказал он. – Абризин. Принимайте по две таблетки в день, одну утром, одну на ночь.
– И что это мне даст? – Я засунул бутылочку подальше в карман.
– Попробую объяснить вам действие препарата, поскольку по роду деятельности вы знакомы с работой тонального органа Хаммерштайна. Абризин стимулирует работу переднего отдела спетального участка мозга. Это обеспечит вам большую бдительность плюс подъем и сознание, что все не так уж плохо. По своему воздействию это сопоставимо с эффектом, который обеспечивает тональный орган. – (Доктор передал мне маленький листок бумаги, сложенный в несколько раз. Развернув его, я обнаружил запись какой-то мелодии, аранжированной для хаммерштайновского органа.) – Однако эффект воздействия данного препарата намного выше. Вы же знаете, величина шокового воздействия тонального органа лимитируется законом.
Я скептически просмотрел запись на листке и замер. О боже! Это было самое начало Шестнадцатого квартета Бетховена. Вы знаете это мощное жизнеутверждающее звучание, энтузиазм Бетховена позднего периода. От одного только взгляда на эту вещь я почувствовал себя лучше.
– Я мог бы напеть вам ваше лекарство, – сказал я доктору. – Хотите, попробую?
– Благодарю, не стоит, – вежливо отклонил он мое предложение. – Итак, в том случае, если лекарственная терапия окажется бессильна, мы всегда можем попробовать иссечение мозга в области височных долей. Естественно, речь идет о полноценной операции в Объединенной клинике в Сан-Франциско или на горе Сион, в наших условиях это невозможно. Сам я стараюсь избегать подобных операций – вы ведь знаете, правительство запрещает это в частных клиниках.
– Я тоже предпочел бы обойтись без этого, – согласился я. – Некоторые из моих друзей успешно перенесли иссечение… но лично у меня это вызывает трепет. Нельзя ли попросить у вас эту запись? И возможно, у вас есть что-нибудь из лекарств, аналогичное по действию хоралу из Девятой симфонии Бетховена?
– Понятия не имею, – ответил Хорстовски. – Никогда не вникал в это.
– На тональном органе меня особенно впечатляет та часть, где хор поет: «Muss ein Lieber Vater wohnen»[7], а затем вступают скрипки, так высоко, как будто голоса ангелов, и сопрано в ответ хору: «Ubrem Sternenzelt»…[8]
– Боюсь, я не настолько компетентен, – произнес Хорстовски.
– Понимаете, они обращаются к Небесному Отцу, спрашивая, существует ли он на самом деле, и откуда-то сверху, из звездных сфер, приходит ответ: «Да…» Мне кажется, что данная часть – конечно, если ее можно было бы выразить в терминах фармакологии, принесла бы мне несомненную пользу.
Доктор Хорстовски достал толстый скоросшиватель и стал пролистывать его.
– Сожалею, – признался он, – но мне не удается выявить таблеток, полностью передающих то, что вы рассказывали. Думаю, вам лучше проконсультироваться у инженеров Хаммерштайна.
– Прекрасная мысль, – согласился я.
– Теперь относительно ваших проблем с Прис. Мне кажется, вы слегка преувеличиваете опасность, которую она несет. В конце концов, вы ведь вольны вообще с ней не общаться, разве не так? – Он лукаво взглянул мне в глаза.
– Полагаю, что так.
– Прис бросает вам вызов. Это то, что мы называем провоцирующей личностью… Насколько мне известно, большинство людей, кому приходилось с ней общаться, приходили к аналогичным чувствам. Что поделать, таков ее способ пробивать брешь в человеческой броне, добиваться реакции. Несомненно, это связано с ее научными склонностями… своего рода природное любопытство. Прис хочется знать, чем живут люди. – Доктор Хорстовски улыбнулся.
– Беда в том, – сказал я, – что в ходе своих исследований она доводит до гибели испытуемых.
– Простите? – не понял доктор. – Ах да, испытуемых. Что ж, возможно, вы правы. Но меня ей не удастся захватить врасплох. Мы живем в обществе, где необходимо абстрагироваться, чтобы выжить.
Говоря это, он что-то быстро писал в своем рабочем блокноте…
– Скажите, – задумчиво произнес он, – а что приходит вам на ум, когда вы думаете о Прис?
– Молоко, – сразу же ответил я.
– Молоко? – Доктор удивленно вскинул глаза на меня. – Молоко… Как интересно.
– Вы напрасно пишете мне карточку, – заметил я. – Вряд ли я еще раз сюда приду.
Тем не менее я принял от него карточку с назначением.
– Как я понимаю, наш сеанс сегодня окончен?
– Сожалею, но это так.
– Доктор, я не шутил, когда называл себя симулякром Прис. Луис Розен существовал когда-то, но теперь остался только я. И если со мной что-нибудь случится, то Прис с Мори создадут новый экземпляр. Вы знаете, что она делает тела из простой кафельной плитки для ванной? Мило, не так ли? Ей удалось одурачить вас, и моего брата Честера, и, может быть, даже моего бедного отца. Собственно, здесь кроется причина его тревоги. Мне кажется, он догадывается обо всем…
Выдав эту тираду, я кивком попрощался с доктором и вышел из кабинета. Прошел по холлу, через приемную и наконец очутился на улице.
«А ты нет! – подумал я про себя. – Ты никогда не догадаешься, доктор Хорстовски, даже через миллион лет. У меня хватит ума, чтобы обмануть тебя. Тебя и таких, как ты».
Я сел в свой «шевроле» и медленно поехал по направлению к нашему офису.
Между тем драгоценный симулякр Стэнтон все еще оставался нашей головной болью. Мори пришла в голову идея устроить на улице демонстрационный павильон, где Стэнтон развлекал бы публику игрой на спинет-пианино. Заручившись моим согласием, он связался с подрядчиками, и работы по перепланировке первого этажа здания закипели. Тем временем Стэнтон помогал Мори разбирать корреспонденцию и выслушивал его бесконечные инструкции по поводу предстоящей демонстрации спинета. Он с возмущением отв ерг предложение Мори сбрить бороду и по-прежнему оживлял панораму наших коридоров видом своих седых бакенбард.
– Позже, – объяснил мне Мори в отсутствие своего протеже, – он будет демонстрировать самое себя. Сейчас я как раз в процессе окончательной доработки проекта.
Он пояснил, что планирует установить специальный модуль в участок мозга, отвечающий за стэнтоновскую монаду. Управление – элементарное, оно снимет в будущем почву для возникающих разногласий, как в случае с бакенбардами.
И все это время Мори занимался подготовкой второго симулякра. Он оккупировал одно из автоматизированных рабочих мест в нашей мастерской по ремонту грузовиков, и процесс сборки шел вовсю. В четверг мне было впервые дозволено ознакомиться с результатами его трудов.
– И кто же это будет на сей раз? – спросил я, с чувством глубокого сожаления озирая кучу соленоидов, прерывателей и проводов, загромоздивших алюминиевую плату.
Банди был весь поглощен процессом тестирования центральной монады: он воткнулся со своим вольтметром в самую середину проводов и сосредоточенно изучал показания прибора.
– Авраам Линкольн, – торжествующе объявил Мори.
– Ты окончательно спятил.
– Отнюдь, – возразил он. – Мне нужно нечто действительно грандиозное, чтобы произвести должное впечатление на Барроуза, когда мы встретимся с ним через месяц.
– О! – Я был сражен. – Ты ничего не говорил мне о своих переговорах.
– А ты думал, я сдался?
– Увы, – вынужден был признать я. – Для этого я слишком хорошо тебя знаю.
– Поверь, у меня чутье, – расцвел мой компаньон.
Назавтра, после нескольких часов мрачных раздумий, я полез в справочник в поисках телефона доктора Хорстовски, куратора Прис по восстановительной терапии. Его офис располагался в одном из самых фешенебельных районов Бойсе. Я позвонил и попросил о скорейшей встрече.
– Могу я узнать, по чьей рекомендации вы звоните? – поинтересовалась ассистентка.
– Мисс Присциллы Фраунциммер, – после колебания назвал я.
– Отлично, мистер Розен. Доктор примет вас завтра в половине второго.
На самом деле мне полагалось быть сейчас в пути, координируя работу наших грузовиков. Составлять карты, давать рекламу в газеты… Но со времени телефонного разговора Мори с Сэмом Барроузом я чувствовал себя как-то странно.
Возможно, это было связано с моим отцом. В тот самый день, когда он посмотрел на Стэнтона и осознал, что перед ним всего лишь хитроумная, смахивающая на человека машина, он явно сдал. Вместо того чтобы ежедневно отправляться на фабрику, он теперь частенько оставался дома, часами глядя в телевизор. Отец сидел, сгорбившись, с озабоченным выражением лица, и его способности явно угасали.
Я пытался поговорить об этом с Мори.
– Бедный старикан, – отреагировал он. – Луис, мне неприятно констатировать данный факт, но Джереми явно сдает.
– Сам вижу.
– Он не сможет дальше тянуть лямку.
– И что, по-твоему, мне делать?
– Ты, как сын, должен уберечь его от перипетий рыночной войны. Потолкуй с матерью, с братом. Подберите ему подходящее хобби. Я не знаю, может, это будет сборка моделей аэропланов времен Первой мировой войны – типа «Спада» или фоккеровского триплана… Так или иначе, ради своего старого отца ты должен разобраться с этим. Разве не так, дружище?
Я кивнул.
– Это отчасти и твоя вина, – продолжал Мори. – Ты не помогал ему, а ведь когда человек стареет, ему нужна поддержка. Я не деньги имею в виду, черт возьми, ему нужна духовная поддержка.
На следующий день я отправился в Бойсе и в двадцать минут второго припарковался перед изысканным современным зданием, в котором помещался офис доктора Хорстовски.
Доктор встречал меня в холле. При взгляде на этого человека я сразу подумал о яйце. Доктор Хорстовски весь выглядел яйцеобразным: округлое тело, округлая голова, маленькие круглые очочки – ни одной прямой или ломаной линии. Даже его движения, когда он шел впереди меня в свой кабинет, были плавными и округлыми, словно мячик катился. Голос прекрасно гармонировал с внешним обликом хозяина – мягкий и вкрадчивый. Тем не менее, усевшись напротив доктора, я разглядел нечто, раньше ускользнувшее от моего внимания, – у него был жесткий и грубый нос. Создавалось неприятное впечатление, как будто на это мягкое и гладкое лицо приделали птичий клюв. Сделав это открытие, я внимательнее присмотрелся к своему собеседнику и в его голосе обнаружил те же жесткие, подавляющие нотки.
Доктор Хорстовски вооружился ручкой, разлинованным блокнотом и принялся задавать мне обычные нудные вопросы.
– И что же привело вас ко мне? – спросил он меня в конце концов.
– Видите ли, моя проблема следующего рода, – начал я. – Дело в том, что я являюсь владельцем небезызвестной фирмы «Объединение МАСА». И с недавних пор у меня сложилось некое противостояние с моим партнером и его дочерью. Мне кажется, они сговорились за моей спиной. Хуже того, их негативное отношение распространяется на все семейство Розенов, в особенности на моего далеко не молодого отца, Джереми. Они пытаются подорвать его авторитет, а он уже не в том возрасте и состоянии, чтобы противостоять подобным вещам.
– Простите, каким вещам?
– Я имею в виду намеренное и безжалостное разрушение розеновской фабрики спинетов и электроорганов, равно как и всей нашей системы розничной торговли музыкальными инструментами. Все это делается во имя безумной претенциозной идеи спасения человечества, победы над русскими или еще чего-то в таком роде… Честно говоря, я не очень хорошо разбираюсь в подобных вещах.
– Почему же вы не разбираетесь? – Его ручка противно поскрипывала.
– Да потому что все это меняется каждый день, – сказал я и замолчал, его ручка тоже замолкла. – Порой мне кажется: все это задумано, чтоб объявить меня недееспособным и прибрать к рукам весь бизнес, включая указанную фабрику. К тому же они снюхались с некоей одиозной личностью, Сэмом К. Барроузом из Сиэтла. Это невероятно богатый и могущественный человек, вы наверняка видели его на обложке журнала «Лук».
Я замолчал.
– Продолжайте, пожалуйста, – поощрил меня Хорстовски, но его голос звучал совершенно бесстрастно.
– Хочу добавить, что зачинщиком всего является дочь моего партнера – как мне кажется, крайне опасный и психически неуравновешенный человек. Это девица с железным характером, начисто лишенная угрызений совести. – Я выжидающе поглядел на доктора, но он никак не отреагировал на мое заявление. Тогда я добавил: – Ее зовут Прис Фраунциммер.
Доктор деловито кивнул.
– Что вы на это скажете? – поинтересовался я.
– Прис – динамичная личность. – Казалось, все внимание доктора было поглощено его записями, он даже язык высунул от старательности.
Я ждал продолжения, но так и не дождался.
– Вы думаете, это все мое воображение? – настаивал я.
– Каковы, по-вашему, их мотивы в данной ситуации? – задал он вопрос.
– Понятия не имею, – удивился я. – Мне кажется, разбираться в этом не мое дело. Черт возьми, они хотят толкнуть своего симулякра Барроузу и сделать на этом деньги, что же еще? Вдобавок заработать власть и престиж. Это их идея фикс.
– А вы стоите у них на пути?
– Именно.
– Скажите, а вы не разделяете их планы?
– Тешу себя надеждой, что я реалист. По крайней мере, стараюсь им быть. И все же, возвращаясь к этому Стэнтону: скажите, доктор, вы его видели?
– Прис как-то приводила его сюда. Он сидел в приемной, пока мы беседовали.
– И чем занимался?
– Читал «Лайф».
– Вас это не ужасает?
– Не думаю.
– Вас не пугает то опасное и неестественное, что планирует эта парочка – Мори и Прис?
Доктор пожал плечами.
– Господи! – с горечью воскликнул я. – Да вы просто не хотите ничего видеть! Сидите здесь, в своем теплом и безопасном кабинете, и не желаете знать, что происходит в мире.
На лице Хорстовски промелькнула самодовольная улыбка, что привело меня в бешенство.
– Так вот, доктор, – заявил я, – позвольте ввести вас в курс дела. Мой визит к вам – всего лишь злая шутка Прис. Именно она послала меня сюда, чтоб я разыграл этот маленький спектакль. К сожалению, я не могу продолжать в том же духе и вынужден признаться. На самом деле я такой же симулякр, как и Стэнтон. Машина, нашпигованная реле и электросхемами. Теперь вы видите, насколько это жестоко, то, что она с вами проделала? И что вы скажете на это?
Прервав свои записи, Хорстовски внимательно посмотрел на меня и спросил:
– Вы, кажется, говорили, что женаты? В таком случае, как зовут вашу жену, где она родилась? Назовите также ее возраст и род занятий, пожалуйста.
– Я не женат. У меня была когда-то подружка, итальянка по национальности, которая пела в ночном клубе. Высокая, темноволосая девушка, довольно симпатичная. Ее звали Лукреция, но ей больше нравилось имя Мими. Не поверите, доктор, но мы с ней дрались. Позже она умерла от туберкулеза. Правда, это случилось уже после того, как мы расстались.
Хорстовски подробно все записал.
– Вы не хотите ответить на мой вопрос? – поинтересовался я.
Безнадежно. Если у доктора и создались какие-нибудь впечатления по поводу симулякра, сидящего в его приемной и занятого чтением «Лайф», то он не собирался сообщать их мне. А может, их и не было. Возможно, ему было безразлично, кто там сидит в его приемной, среди его журналов. Скорее всего, профессиональная этика предписывала доктору ничему не удивляться.
Но по крайней мере, мне удалось выудить его мнение о Прис, которая, по сути, пугала меня куда больше, чем симулякр.
– В конце концов, у меня есть мой армейский кольт и патроны, – сказал я. – Все, что мне нужно. А случай представится, будьте уверены. Рано или поздно она попытается проделать такую же бесчеловечную штуку, как со мной, с кем-нибудь еще, это только вопрос времени. Я же вижу свою миссию в том, чтобы положить этому конец.
Пристально глядя на меня, доктор Хорстовски произнес:
– Я абсолютно уверен – и ваши слова это подтверждают, – что основная проблема заключается в вашей враждебности. Враждебности скрытой, подавляемой. Это чувство тем не менее ищет себе выход и находит его в ваших отношениях с партнером и его восемнадцатилетней дочерью. Обремененной, кстати сказать, собственными проблемами. Но Прис честно ищет наилучший путь для их решения…
Я замолчал. Положим, все именно так, как он говорит. У меня нет врагов. А то, что снедает меня, – это лишь мои подавленные чувства, проявления расстроенной психики. Мне все это совсем не понравилось.
– И что же вы мне посоветуете? – спросил я.
– К сожалению, не в моих силах исправить реальное положение вещей. Но я могу помочь вам трактовать их по-новому.
Доктор выдвинул ящик стола, и я увидел там множество коробочек, бутылочек, пакетиков с пилюлями и даже крысиную нору, очевидно лечебного назначения. Порыскав среди всего этого многообразия, он вернулся ко мне с маленькой открытой бутылочкой.
– Я могу вам дать вот это, – сказал он. – Абризин. Принимайте по две таблетки в день, одну утром, одну на ночь.
– И что это мне даст? – Я засунул бутылочку подальше в карман.
– Попробую объяснить вам действие препарата, поскольку по роду деятельности вы знакомы с работой тонального органа Хаммерштайна. Абризин стимулирует работу переднего отдела спетального участка мозга. Это обеспечит вам большую бдительность плюс подъем и сознание, что все не так уж плохо. По своему воздействию это сопоставимо с эффектом, который обеспечивает тональный орган. – (Доктор передал мне маленький листок бумаги, сложенный в несколько раз. Развернув его, я обнаружил запись какой-то мелодии, аранжированной для хаммерштайновского органа.) – Однако эффект воздействия данного препарата намного выше. Вы же знаете, величина шокового воздействия тонального органа лимитируется законом.
Я скептически просмотрел запись на листке и замер. О боже! Это было самое начало Шестнадцатого квартета Бетховена. Вы знаете это мощное жизнеутверждающее звучание, энтузиазм Бетховена позднего периода. От одного только взгляда на эту вещь я почувствовал себя лучше.
– Я мог бы напеть вам ваше лекарство, – сказал я доктору. – Хотите, попробую?
– Благодарю, не стоит, – вежливо отклонил он мое предложение. – Итак, в том случае, если лекарственная терапия окажется бессильна, мы всегда можем попробовать иссечение мозга в области височных долей. Естественно, речь идет о полноценной операции в Объединенной клинике в Сан-Франциско или на горе Сион, в наших условиях это невозможно. Сам я стараюсь избегать подобных операций – вы ведь знаете, правительство запрещает это в частных клиниках.
– Я тоже предпочел бы обойтись без этого, – согласился я. – Некоторые из моих друзей успешно перенесли иссечение… но лично у меня это вызывает трепет. Нельзя ли попросить у вас эту запись? И возможно, у вас есть что-нибудь из лекарств, аналогичное по действию хоралу из Девятой симфонии Бетховена?
– Понятия не имею, – ответил Хорстовски. – Никогда не вникал в это.
– На тональном органе меня особенно впечатляет та часть, где хор поет: «Muss ein Lieber Vater wohnen»[7], а затем вступают скрипки, так высоко, как будто голоса ангелов, и сопрано в ответ хору: «Ubrem Sternenzelt»…[8]
– Боюсь, я не настолько компетентен, – произнес Хорстовски.
– Понимаете, они обращаются к Небесному Отцу, спрашивая, существует ли он на самом деле, и откуда-то сверху, из звездных сфер, приходит ответ: «Да…» Мне кажется, что данная часть – конечно, если ее можно было бы выразить в терминах фармакологии, принесла бы мне несомненную пользу.
Доктор Хорстовски достал толстый скоросшиватель и стал пролистывать его.
– Сожалею, – признался он, – но мне не удается выявить таблеток, полностью передающих то, что вы рассказывали. Думаю, вам лучше проконсультироваться у инженеров Хаммерштайна.
– Прекрасная мысль, – согласился я.
– Теперь относительно ваших проблем с Прис. Мне кажется, вы слегка преувеличиваете опасность, которую она несет. В конце концов, вы ведь вольны вообще с ней не общаться, разве не так? – Он лукаво взглянул мне в глаза.
– Полагаю, что так.
– Прис бросает вам вызов. Это то, что мы называем провоцирующей личностью… Насколько мне известно, большинство людей, кому приходилось с ней общаться, приходили к аналогичным чувствам. Что поделать, таков ее способ пробивать брешь в человеческой броне, добиваться реакции. Несомненно, это связано с ее научными склонностями… своего рода природное любопытство. Прис хочется знать, чем живут люди. – Доктор Хорстовски улыбнулся.
– Беда в том, – сказал я, – что в ходе своих исследований она доводит до гибели испытуемых.
– Простите? – не понял доктор. – Ах да, испытуемых. Что ж, возможно, вы правы. Но меня ей не удастся захватить врасплох. Мы живем в обществе, где необходимо абстрагироваться, чтобы выжить.
Говоря это, он что-то быстро писал в своем рабочем блокноте…
– Скажите, – задумчиво произнес он, – а что приходит вам на ум, когда вы думаете о Прис?
– Молоко, – сразу же ответил я.
– Молоко? – Доктор удивленно вскинул глаза на меня. – Молоко… Как интересно.
– Вы напрасно пишете мне карточку, – заметил я. – Вряд ли я еще раз сюда приду.
Тем не менее я принял от него карточку с назначением.
– Как я понимаю, наш сеанс сегодня окончен?
– Сожалею, но это так.
– Доктор, я не шутил, когда называл себя симулякром Прис. Луис Розен существовал когда-то, но теперь остался только я. И если со мной что-нибудь случится, то Прис с Мори создадут новый экземпляр. Вы знаете, что она делает тела из простой кафельной плитки для ванной? Мило, не так ли? Ей удалось одурачить вас, и моего брата Честера, и, может быть, даже моего бедного отца. Собственно, здесь кроется причина его тревоги. Мне кажется, он догадывается обо всем…
Выдав эту тираду, я кивком попрощался с доктором и вышел из кабинета. Прошел по холлу, через приемную и наконец очутился на улице.
«А ты нет! – подумал я про себя. – Ты никогда не догадаешься, доктор Хорстовски, даже через миллион лет. У меня хватит ума, чтобы обмануть тебя. Тебя и таких, как ты».
Я сел в свой «шевроле» и медленно поехал по направлению к нашему офису.
Глава 6
Слова, сказанные доктору Хорстовски, не шли у меня из ума. Да, был когда-то настоящий Луис Розен, но теперь он исчез. Теперь на его месте остался я. Тот, кто дурачил всех, включая себя самого.
Эта мысль, подобно привязавшемуся мотивчику, преследовала меня всю следующую неделю, делаясь с каждым днем все слабее, но не угасая окончательно.
В глубине души я сознавал, что это – глупость, порожденная раздражением против доктора Хорстовски. Но последствия не замедлили сказаться.
Первым делом во мне проснулся интерес к Эдвину М. Стэнтону. Вернувшись от доктора, я поинтересовался у Мори, где может находиться наш симулякр.
– Банди вводит в него новые данные, – ответил тот. – Прис еще раз пробежалась по его биографии, и всплыли дополнительные подробности.
Мой партнер вернулся к своим письмам, а я отправился на поиски. Я обнаружил их в мастерской. Банди, покончив с загрузкой информации, сейчас занимался проверкой результатов. Он задавал вопросы Стэнтону.
– Эндрю Джонсон изменил Союзу, так как не мог представить себе мятежные штаты в качестве… – Заметив меня, он прервался. – Привет, Розен.
– А можно мне потолковать с ним?
Банди удалился, оставив меня наедине с Эдвином М. Стэнтоном. Тот сидел в кожаном кресле с раскрытой книгой на коленях. Он следил за мной со строгостью во взгляде.
– Сэр, – окликнул я его, – вы узнаете меня?
– Естественно, узнаю. Вы – мистер Луис Розен из Бойсе, штат Айдахо. Я провел приятный вечер в доме вашего отца. Надеюсь, он здоров?
– Не настолько, как хотелось бы.
– Какая жалость.
– Сэр, я бы хотел задать вам несколько вопросов. Прежде всего, вас не удивляет тот факт, что, родившись в тысяча восьмисотом году, вы все еще живете и здравствуете в тысяча девятьсот восемьдесят втором? И не странно ли вам оказаться выброшенным как из того, так и из нынешнего времени? А также не смущает ли вас, что вы сделаны из реле и транзисторов? Ведь в той, прежней жизни, вы были другим – тогда просто не существовало транзисторов. – Я умолк, ожидая ответа.
– Да, – согласился Стэнтон, – все это престранно. Но вот здесь у меня книга о новой науке кибернетике. И данная наука проливает свет на мои проблемы.
– Проблемы? – удивился я.
– Да, сэр. Во время пребывания в доме вашего отца мы с ним обсуждали некоторые загадочные обстоятельства этого дела. Когда я постиг краткость своей жизни, затерянной в вечности, то малое место во Вселенной, которое я занимаю в этой беспредельности, которой нет дела до меня и которую мне никогда не понять… Тогда, сэр, мне стало страшно.
– Еще бы!
– И я задумался, почему я здесь, а не там. Потому что для того нет причин – быть здесь, а не там. Быть сейчас, а не тогда.
– И к какому заключению вы пришли?
Стэнтон прочистил горло, затем достал сложенный льняной платок и старательно высморкался.
– Позволю себе предположить, что время движется какими-то странными прыжками, перескакивая через некоторые эпохи. Не спрашивайте меня, почему и как это происходит, – я не знаю. Есть вещи, которые не дано постичь человеческому разуму.
– А хотите услышать мою теорию?
– Да, сэр.
– Я утверждаю, что не существует никакого Эдвина М. Стэнтона или Луиса Розена. Они были когда-то, но затем умерли. А мы всего-навсего машины.
Стэнтон долго смотрел на меня, на его круглом морщинистом лице отражалась борьба чувств. Затем он произнес:
– Ваши слова не лишены смысла.
– Вот именно, – сказал я. – Мори Рок и Прис Фраунциммер сконструировали нас, а Банди построил. И сейчас они работают над симулякром Эйба Линкольна.
– Мистер Линкольн мертв. – Лицо моего собеседника потемнело.
– Я знаю.
– Вы хотите сказать, они собираются вернуть его?
Эта мысль, подобно привязавшемуся мотивчику, преследовала меня всю следующую неделю, делаясь с каждым днем все слабее, но не угасая окончательно.
В глубине души я сознавал, что это – глупость, порожденная раздражением против доктора Хорстовски. Но последствия не замедлили сказаться.
Первым делом во мне проснулся интерес к Эдвину М. Стэнтону. Вернувшись от доктора, я поинтересовался у Мори, где может находиться наш симулякр.
– Банди вводит в него новые данные, – ответил тот. – Прис еще раз пробежалась по его биографии, и всплыли дополнительные подробности.
Мой партнер вернулся к своим письмам, а я отправился на поиски. Я обнаружил их в мастерской. Банди, покончив с загрузкой информации, сейчас занимался проверкой результатов. Он задавал вопросы Стэнтону.
– Эндрю Джонсон изменил Союзу, так как не мог представить себе мятежные штаты в качестве… – Заметив меня, он прервался. – Привет, Розен.
– А можно мне потолковать с ним?
Банди удалился, оставив меня наедине с Эдвином М. Стэнтоном. Тот сидел в кожаном кресле с раскрытой книгой на коленях. Он следил за мной со строгостью во взгляде.
– Сэр, – окликнул я его, – вы узнаете меня?
– Естественно, узнаю. Вы – мистер Луис Розен из Бойсе, штат Айдахо. Я провел приятный вечер в доме вашего отца. Надеюсь, он здоров?
– Не настолько, как хотелось бы.
– Какая жалость.
– Сэр, я бы хотел задать вам несколько вопросов. Прежде всего, вас не удивляет тот факт, что, родившись в тысяча восьмисотом году, вы все еще живете и здравствуете в тысяча девятьсот восемьдесят втором? И не странно ли вам оказаться выброшенным как из того, так и из нынешнего времени? А также не смущает ли вас, что вы сделаны из реле и транзисторов? Ведь в той, прежней жизни, вы были другим – тогда просто не существовало транзисторов. – Я умолк, ожидая ответа.
– Да, – согласился Стэнтон, – все это престранно. Но вот здесь у меня книга о новой науке кибернетике. И данная наука проливает свет на мои проблемы.
– Проблемы? – удивился я.
– Да, сэр. Во время пребывания в доме вашего отца мы с ним обсуждали некоторые загадочные обстоятельства этого дела. Когда я постиг краткость своей жизни, затерянной в вечности, то малое место во Вселенной, которое я занимаю в этой беспредельности, которой нет дела до меня и которую мне никогда не понять… Тогда, сэр, мне стало страшно.
– Еще бы!
– И я задумался, почему я здесь, а не там. Потому что для того нет причин – быть здесь, а не там. Быть сейчас, а не тогда.
– И к какому заключению вы пришли?
Стэнтон прочистил горло, затем достал сложенный льняной платок и старательно высморкался.
– Позволю себе предположить, что время движется какими-то странными прыжками, перескакивая через некоторые эпохи. Не спрашивайте меня, почему и как это происходит, – я не знаю. Есть вещи, которые не дано постичь человеческому разуму.
– А хотите услышать мою теорию?
– Да, сэр.
– Я утверждаю, что не существует никакого Эдвина М. Стэнтона или Луиса Розена. Они были когда-то, но затем умерли. А мы всего-навсего машины.
Стэнтон долго смотрел на меня, на его круглом морщинистом лице отражалась борьба чувств. Затем он произнес:
– Ваши слова не лишены смысла.
– Вот именно, – сказал я. – Мори Рок и Прис Фраунциммер сконструировали нас, а Банди построил. И сейчас они работают над симулякром Эйба Линкольна.
– Мистер Линкольн мертв. – Лицо моего собеседника потемнело.
– Я знаю.
– Вы хотите сказать, они собираются вернуть его?