Страница:
– Павел, как ты знаешь, был из фарисеев. Для них строгое соблюдение мельчайших деталей Торы – Закона – было обязательным. Что, в частности, приводило к ритуальной чистоте. Но позже, после своего обращения, он узрел спасение не в Законе, но в zadiqah – в состоянии праведности, что несет Иисус Христос. Я хочу, чтоб ты села здесь рядом со мной. – Он поманил меня, раскрывая огромную Библию в кожаном переплете. – Ты знакома с главами четыре – восемь Послания к Римлянам?
– Нет, не знакома, – ответила я. И села рядом с ним. Я поняла, что меня ждет лекция. Проповедь. Тим встретил меня подготовленным.
– В пятой главе излагается фундаментальная предпосылка Павла, что мы спасаемся посредством благодати, а не деяний. – Затем он стал читать Библию, которую держал на коленях. – «Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, – он бросил на меня внимательный взгляд, это был Тимоти Арчер-адвокат, – чрез Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стои́м и хвалимся надеждою славы Божией». И далее. – Его пальцы опустились по странице, губы зашевелились: – «Ибо, если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа». – Он перелистал страницы. – А, вот. Здесь. «Но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить Богу в обновлении духа, а не по ветхой букве». – Он снова пролистал. – «Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу, потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти»[27]. – Он взглянул на меня. – Это ведет к сути восприятия Павла. То, к чему действительно отсылает «грех», – это враждебность к Богу. Буквально данное слово означает «не попасть в цель»[28], как если бы, например, ты пускала стрелу, а она не долетела, прошла слишком низко или улетела слишком высоко. То, что нужно человечеству, что ему требуется, – это праведность. Только Бог обладает ею, и только Бог может предоставить ее человеку… Мужчине и женщине, я не имел в виду…
– Я понимаю.
– Восприятие Павла заключается в том, что вера, pistis, обладает способностью, абсолютной способностью, уничтожить грех. Из этого-то и исходит свобода от Закона. Уже не требуется верить, что спасение достигается следованием формально оговоренному кодексу – моральному кодексу, как его называют. Именно против такой точки зрения, согласно которой человек спасается приверженностью весьма запутанной и сложной системе морального кодекса, Павел и взбунтовался. Это была точка зрения фарисеев, и именно от этого он и отвернулся. Это-то и есть христианство, вера в Господа нашего Иисуса Христа. Праведность через благодать, а благодать исходит через веру. Я хочу прочесть тебе…
– Да, – прервала я его, – но в Библии говорится, что прелюбодействовать нельзя.
– Прелюбодеяние, – немедленно отреагировал Тим, – это сексуальная неверность со стороны человека, состоящего в браке. Я больше не женат, Кирстен уже не замужем.
– Вот оно что, – кивнула я.
– Седьмая заповедь. Которая относится к неприкосновенности брака. – Тим отложил Библию, прошел через комнату к огромным книжным полкам и выбрал том с синим корешком. Затем вернулся, открыл книгу и пролистал ее страницы. – Позволь мне процитировать слова доктора Герца, покойного главного раввина Британской империи. «Касательно седьмой заповеди. Исход, глава двадцатая, стих тринадцатый. “Прелюбодеяние. Суть презренное и богопротивное преступление”. Филон[29]. Эта заповедь против супружеской неверности предостерегает мужа и равным образом жену от осквернения священного Соглашения о супружестве». – Дальше он прочитал про себя и затем закрыл книгу. – Думаю, Эйнджел, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы понять, что Кирстен и я…
– Но это опасно, – настаивала я.
– Езда по мосту «Золотые Ворота» тоже опасна. Знаешь ли ты, что такси запрещено – запрещено самой таксомоторной компанией, а не полицией – ездить в левом скоростном ряду «Золотых Ворот»? Что они называют его рядом самоубийц. Если водителя поймают там, его уволят. Но люди ездят в левом ряду «Золотых Ворот» постоянно. Хотя это неудачная аналогия.
– Да нет, вполне удачная.
– Ты сама ездишь в левом ряду «Золотых Ворот»?
Помолчав, я ответила:
– Иногда.
– А что, если бы я заявился к тебе, усадил и начал читать лекцию об этом? Не пришло бы тебе в голову, что я обращаюсь с тобой как с ребенком, а не со взрослым? Ты следишь за тем, что я говорю? Когда взрослый делает что-то, что ты не одобряешь, ты обсуждаешь этот вопрос с ним или с ней. Я охотно обсужу с тобой свои отношения с Кирстен хотя бы потому, что ты моя невестка, но еще более потому, что ты та, кого я знаю, о ком забочусь и кого люблю. Думаю, что вот это-то и есть основной термин. Это ключ к суждению Павла. «Agape» по-гречески. На латыни – «caritas», из которого происходит наше «caring», «забота, беспокойство за кого-то». Как ты сейчас беспокоишься обо мне, обо мне и своей подруге Кирстен. Ты заботишься о нас.
– Именно так, – ответила я. – Поэтому я здесь.
– В таком случае забота для тебя важна.
– Да. Несомненно.
– Можешь называть это «agape», можешь «caritas», «любовь» или «забота о другом человеке», но, как бы ты ни называла это… Позволь мне прочесть из Павла. – Епископ Арчер вновь раскрыл свою огромную Библию. Он перелистывал страницы быстро, точно зная, какое место ему нужно. – Первое послание к Коринфянам, глава тринадцатая. «Если я имею дар пророчества и знаю…»
– Да, ты цитировал это в «Неудаче», – прервала я его.
– И я процитирую это снова, – сказал он оживленно. – «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы». А теперь послушай вот это. «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем. Когда же настанет совершенное, тогда то, что́ отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое»[30].
Вдруг на его столе зазвонил телефон.
Епископ Арчер раздраженно отложил открытую Библию.
– Извини, – сказал он и направился к телефону.
Пока я ждала, когда он закончит разговор, я просмотрела отрывок, который он читал. Он был мне знаком, но по Библии короля Якова. Эта Библия, поняла я, была Иерусалимской[31]. Прежде я ее никогда не видела. Я прочитала с того места, где он остановился.
Закончив разговор, подошел епископ Арчер.
– Я должен идти. Меня ждет епископ Африканский, его только что привезли из аэропорта.
– Здесь говорится, – заметила я, держа палец на стихе из его огромной Библии, – «мы видим как-бы сквозь тусклое стекло».
– Здесь также говорится: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»[32]. Я хотел бы обратить твое внимание, что это суммирует kerygma[33] Господа нашего Иисуса Христа.
– Что, если Кирстен всем расскажет?
– Думаю, ее можно считать здравомыслящей. – Он уже дошел до двери своего кабинета. Я машинально встала и пошла за ним.
– Она ведь сказала мне.
– Ты – жена моего сына.
– Да, но…
– Прости, но я действительно должен бежать. – Епископ Арчер закрыл и запер за нами кабинет. – Да хранит тебя Господь. – Он поцеловал меня в лоб. – Мы хотим пригласить тебя, когда устроимся. Кирстен сегодня нашла квартиру в Злачном квартале. Я ее еще не видел. Я предоставил поиски ей.
И он ушел, оставив меня стоять там. Он сделал меня по терминологии, дошло до меня. Я перепутала прелюбодеяние с блудом. Я таки забыла, что он адвокат. Я заходила в его огромный кабинет, имея что сказать, но так и не сказала. Я зашла умницей, а вышла дурой. И ничего между ними.
Быть может, если бы я не курила травку, то могла бы спорить лучше. Он выиграл, я проиграла. Нет. Он проиграл, и я проиграла. Мы оба проиграли. Вот дерьмо.
Я никогда не говорила, что любовь – это плохо. Я никогда не нападала на «agape». He в этом была суть, бл…ая суть. Не попадаться – вот суть. Привинтить ноги к полу – вот суть. К полу, который называется реальностью.
Когда я выходила на улицу, мне пришла в голову мысль: я выношу приговор одному из самых успешных людей в мире. Я никогда не буду известна так, как он. Я никогда не буду влиять на убеждения.
Я не сниму свой нательный крест, пока идет война во Вьетнаме, как это сделал Тим. Кто, бл…, я такая?
4
– Нет, не знакома, – ответила я. И села рядом с ним. Я поняла, что меня ждет лекция. Проповедь. Тим встретил меня подготовленным.
– В пятой главе излагается фундаментальная предпосылка Павла, что мы спасаемся посредством благодати, а не деяний. – Затем он стал читать Библию, которую держал на коленях. – «Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, – он бросил на меня внимательный взгляд, это был Тимоти Арчер-адвокат, – чрез Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стои́м и хвалимся надеждою славы Божией». И далее. – Его пальцы опустились по странице, губы зашевелились: – «Ибо, если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа». – Он перелистал страницы. – А, вот. Здесь. «Но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить Богу в обновлении духа, а не по ветхой букве». – Он снова пролистал. – «Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу, потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти»[27]. – Он взглянул на меня. – Это ведет к сути восприятия Павла. То, к чему действительно отсылает «грех», – это враждебность к Богу. Буквально данное слово означает «не попасть в цель»[28], как если бы, например, ты пускала стрелу, а она не долетела, прошла слишком низко или улетела слишком высоко. То, что нужно человечеству, что ему требуется, – это праведность. Только Бог обладает ею, и только Бог может предоставить ее человеку… Мужчине и женщине, я не имел в виду…
– Я понимаю.
– Восприятие Павла заключается в том, что вера, pistis, обладает способностью, абсолютной способностью, уничтожить грех. Из этого-то и исходит свобода от Закона. Уже не требуется верить, что спасение достигается следованием формально оговоренному кодексу – моральному кодексу, как его называют. Именно против такой точки зрения, согласно которой человек спасается приверженностью весьма запутанной и сложной системе морального кодекса, Павел и взбунтовался. Это была точка зрения фарисеев, и именно от этого он и отвернулся. Это-то и есть христианство, вера в Господа нашего Иисуса Христа. Праведность через благодать, а благодать исходит через веру. Я хочу прочесть тебе…
– Да, – прервала я его, – но в Библии говорится, что прелюбодействовать нельзя.
– Прелюбодеяние, – немедленно отреагировал Тим, – это сексуальная неверность со стороны человека, состоящего в браке. Я больше не женат, Кирстен уже не замужем.
– Вот оно что, – кивнула я.
– Седьмая заповедь. Которая относится к неприкосновенности брака. – Тим отложил Библию, прошел через комнату к огромным книжным полкам и выбрал том с синим корешком. Затем вернулся, открыл книгу и пролистал ее страницы. – Позволь мне процитировать слова доктора Герца, покойного главного раввина Британской империи. «Касательно седьмой заповеди. Исход, глава двадцатая, стих тринадцатый. “Прелюбодеяние. Суть презренное и богопротивное преступление”. Филон[29]. Эта заповедь против супружеской неверности предостерегает мужа и равным образом жену от осквернения священного Соглашения о супружестве». – Дальше он прочитал про себя и затем закрыл книгу. – Думаю, Эйнджел, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы понять, что Кирстен и я…
– Но это опасно, – настаивала я.
– Езда по мосту «Золотые Ворота» тоже опасна. Знаешь ли ты, что такси запрещено – запрещено самой таксомоторной компанией, а не полицией – ездить в левом скоростном ряду «Золотых Ворот»? Что они называют его рядом самоубийц. Если водителя поймают там, его уволят. Но люди ездят в левом ряду «Золотых Ворот» постоянно. Хотя это неудачная аналогия.
– Да нет, вполне удачная.
– Ты сама ездишь в левом ряду «Золотых Ворот»?
Помолчав, я ответила:
– Иногда.
– А что, если бы я заявился к тебе, усадил и начал читать лекцию об этом? Не пришло бы тебе в голову, что я обращаюсь с тобой как с ребенком, а не со взрослым? Ты следишь за тем, что я говорю? Когда взрослый делает что-то, что ты не одобряешь, ты обсуждаешь этот вопрос с ним или с ней. Я охотно обсужу с тобой свои отношения с Кирстен хотя бы потому, что ты моя невестка, но еще более потому, что ты та, кого я знаю, о ком забочусь и кого люблю. Думаю, что вот это-то и есть основной термин. Это ключ к суждению Павла. «Agape» по-гречески. На латыни – «caritas», из которого происходит наше «caring», «забота, беспокойство за кого-то». Как ты сейчас беспокоишься обо мне, обо мне и своей подруге Кирстен. Ты заботишься о нас.
– Именно так, – ответила я. – Поэтому я здесь.
– В таком случае забота для тебя важна.
– Да. Несомненно.
– Можешь называть это «agape», можешь «caritas», «любовь» или «забота о другом человеке», но, как бы ты ни называла это… Позволь мне прочесть из Павла. – Епископ Арчер вновь раскрыл свою огромную Библию. Он перелистывал страницы быстро, точно зная, какое место ему нужно. – Первое послание к Коринфянам, глава тринадцатая. «Если я имею дар пророчества и знаю…»
– Да, ты цитировал это в «Неудаче», – прервала я его.
– И я процитирую это снова, – сказал он оживленно. – «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы». А теперь послушай вот это. «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем. Когда же настанет совершенное, тогда то, что́ отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое»[30].
Вдруг на его столе зазвонил телефон.
Епископ Арчер раздраженно отложил открытую Библию.
– Извини, – сказал он и направился к телефону.
Пока я ждала, когда он закончит разговор, я просмотрела отрывок, который он читал. Он был мне знаком, но по Библии короля Якова. Эта Библия, поняла я, была Иерусалимской[31]. Прежде я ее никогда не видела. Я прочитала с того места, где он остановился.
Закончив разговор, подошел епископ Арчер.
– Я должен идти. Меня ждет епископ Африканский, его только что привезли из аэропорта.
– Здесь говорится, – заметила я, держа палец на стихе из его огромной Библии, – «мы видим как-бы сквозь тусклое стекло».
– Здесь также говорится: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»[32]. Я хотел бы обратить твое внимание, что это суммирует kerygma[33] Господа нашего Иисуса Христа.
– Что, если Кирстен всем расскажет?
– Думаю, ее можно считать здравомыслящей. – Он уже дошел до двери своего кабинета. Я машинально встала и пошла за ним.
– Она ведь сказала мне.
– Ты – жена моего сына.
– Да, но…
– Прости, но я действительно должен бежать. – Епископ Арчер закрыл и запер за нами кабинет. – Да хранит тебя Господь. – Он поцеловал меня в лоб. – Мы хотим пригласить тебя, когда устроимся. Кирстен сегодня нашла квартиру в Злачном квартале. Я ее еще не видел. Я предоставил поиски ей.
И он ушел, оставив меня стоять там. Он сделал меня по терминологии, дошло до меня. Я перепутала прелюбодеяние с блудом. Я таки забыла, что он адвокат. Я заходила в его огромный кабинет, имея что сказать, но так и не сказала. Я зашла умницей, а вышла дурой. И ничего между ними.
Быть может, если бы я не курила травку, то могла бы спорить лучше. Он выиграл, я проиграла. Нет. Он проиграл, и я проиграла. Мы оба проиграли. Вот дерьмо.
Я никогда не говорила, что любовь – это плохо. Я никогда не нападала на «agape». He в этом была суть, бл…ая суть. Не попадаться – вот суть. Привинтить ноги к полу – вот суть. К полу, который называется реальностью.
Когда я выходила на улицу, мне пришла в голову мысль: я выношу приговор одному из самых успешных людей в мире. Я никогда не буду известна так, как он. Я никогда не буду влиять на убеждения.
Я не сниму свой нательный крест, пока идет война во Вьетнаме, как это сделал Тим. Кто, бл…, я такая?
4
Некоторое время спустя Джефф и я получили приглашение навестить епископа Калифорнийского и его любовницу в их прибежище в Злачном квартале. Это оказалось своего рода вечеринкой. Кирстен состряпала канапе и закуску, с кухни доносился запах готовящегося ужина… Тим попросил меня отвезти его к близлежащему винному магазину, поскольку они забыли купить выпивку. Вино выбирала я. Тим стоял безучастно, словно погруженный в свои мысли, когда я расплачивалась с продавцом. Наверное, пройдя через Общество анонимных алкоголиков, можно научиться отключаться в винных магазинах.
В квартире же, в аптечке в ванной, я обнаружила объемистый пузырек дексамила, который обычно предназначен для длительных поездок. Кирстен жрет колеса? – спросила я себя. Стараясь не греметь, я взяла пузырек. На рецептурном ярлыке стояло имя епископа. Так-так, подумала я. С бухла на колеса. Разве об этом не должны предупреждать в «Анонимных алкоголиках»? Я спустила воду в унитазе, чтобы произвести какой-то шум, и, пока булькала вода, открыла пузырек и вытряхнула несколько таблеток себе в карман. Такие вещи делаешь автоматически, если живешь в Беркли. На это даже не обращают внимания. С другой стороны, в Беркли никто не хранит наркоту в ванной.
Некоторое время спустя мы сидели расслабившись в скромной гостиной. У всех, кроме Тима, была выпивка. На Тиме была красная рубашка и жатые слаксы. Он не выглядел как епископ. Он выглядел как любовник Кирстен Лундборг.
– Довольно милое местечко, – заметила я.
На обратном пути из винного магазина Тим рассказывал о частных детективах и как они шпионят за вами. Они прокрадываются в вашу квартиру, пока вас нет, и шарят по всем ящикам. Об этом можно узнать, приклеив волосок к каждой двери. Думаю, Тим увидел это в каком-нибудь фильме.
– Если приходишь домой и обнаруживаешь, что волосок исчез или порван, – наставлял он, пока мы шли от машины в квартиру, – то это значит, что за тобой следят. – Затем он поведал, как ФБР следило за доктором Кингом. В Беркли эту байку знал каждый. Я вежливо слушала.
В тот вечер в гостиной их тайного пристанища я впервые и услышала о Летописях саддукеев. Сейчас, конечно же, можно купить их полный перевод, выполненный Паттоном, Майерсом и Абре и изданный «Даблдей энкер». С проникнутым мистицизмом вступлением Хелен Джеймс, в котором саддукеи уподобляются и противопоставляются, например, кумранитам, которые предположительно были ессеями[34], хотя этого так и не было доказано.
– Я считаю, – сказал Тим, – что они могут оказаться более важными, чем Библиотека из Наг-Хаммади[35]. Мы уже обладаем значительными и необходимыми сведениями о гностицизме, но ничего не знаем о саддукеях, за исключением того, что они были евреями.
– Какой примерно возраст саддукейских свитков? – поинтересовался Джефф.
– По предварительной оценке, они были написаны во втором веке до нашей эры, – ответил Тим.
– Тогда они могли вдохновить Иисуса, – предположил Джефф.
– Навряд ли. В марте я полечу взглянуть на них в Лондон, и у меня будет возможность поговорить с переводчиками. Жаль, что к переводу не привлекли Джона Аллегро[36]. – Он немного рассказал о работах Аллегро по Кумранским рукописям, так называемым Свиткам Мертвого моря.
– Было бы интересно, – подключилась Киртен, – если бы оказалось… – она заколебалась, – что Летописи саддукеев содержат христианский материал.
– Христианство и так основывается на иудаизме, – ответил Тим.
– Я имею в виду какие-нибудь особые высказывания, приписываемые Иисусу, – уточнила Кирстен.
– Чего-то такого, что объясняет разрыв в раввинской традиции, не существует, – начал Тим. – Некоторые идеи, считающиеся основополагающими для Нового Завета, можно найти еще у Гиллеля[37]. Затем, конечно же, Матфей понимал все сделанное и сказанное Иисусом как осуществление пророчеств Ветхого Завета. Матфей писал евреям, для евреев и, по существу, как еврей. Божественный план, изложенный в Ветхом Завете, доводится до завершения Иисусом. В его время термин «христианство» не употреблялся, в общем и целом апостольские христиане просто говорили о Пути. Так они подчеркивали его естественность и всеобщность. – Помолчав, он добавил: – Также существует выражение «слово Божие». Оно появляется в Деяниях, глава шестая. «И слово Божие росло, и число учеников весьма умножалось в Иерусалиме»[38].
– А откуда происходит слово «саддукеи»? – поинтересовалась Кирстен.
– От Садока, первосвященника во времена Давида, – ответил Тим. – Он основал священническую династию саддукеев. Они были потомками Елеазара. Садок упоминается в Кумранских рукописях. Дайте-ка я еще посмотрю. – Он встал, чтобы достать книгу из все еще не распакованной картонной коробки. – Первая книга Паралипоменон, глава двадцать четвертая. «Бросали и они жребий, наравне с братьями своими, сыновьями Аароновыми, пред лицем царя Давида и Садока…»[39] Вот где он упоминается. – Тим закрыл книгу. Это была другая Библия.
– Но теперь, я полагаю, мы узнаем много больше, – сказал Джефф.
– Да, я надеюсь, – согласился Тим. – Когда я буду в Лондоне. – Затем он, по своему обыкновению, резко переключил умственную передачу. – Я готовлю рок-мессу в соборе Божественной Благодати на это Рождество. – Внимательно глядя на меня, он спросил: – Что ты думаешь о Фрэнке Заппе?
Я потерялась с ответом.
– Мы бы организовали запись этой мессы, – продолжал Тим. – Так что ее можно было бы издать альбомом. Мне также рекомендовали Кэптэйна Бифхарта. И еще несколько других имен. Где я могу взять альбом Фрэнка Заппы, чтобы послушать?
– В магазине грампластинок, – ответил Джефф.
– Фрэнк Заппа – черный? – спросил Тим.
– Не думаю, что это имеет значение, – сказала Кирстен. – По мне, это устаревший предрассудок.
– Я просто спросил, – ответил Тим. – В этой области я совершенно несведущ. Кто-нибудь из вас может что-то сказать о Марке Болане?
– Он мертв, – сообщила я. – Ты говоришь о «Ти Рекс».
– Марк Болан мертв? – спросил Джефф. Он выглядел изумленным.
– Может, я ошиблась, – ответила я. – Я предлагаю Рэя Дэвиса. Он пишет материал для «Кинкз». Он очень хорош.
– Вы не займетесь этим для меня? – попросил Тим, обращаясь ко мне и Джеффу.
– Я даже не знаю, как к этому приступить, – пожала я плечами.
Кирстен спокойно изрекла:
– Я позабочусь об этом.
– Ты могла бы пригласить Пола Кантнера и Грейси Слик, – посоветовала я. – Они как раз живут в Болинасе в округе Марин.
– Я знаю, – спокойно кивнула Кирстен с выражением полнейшей уверенности.
Чушь, подумала я. Ты даже понятия не имеешь, о ком я говорю. Ты уже главная, едва только устроившись в этой квартире. Если это можно назвать квартирой.
Тим продолжал:
– Я бы хотел, чтобы в соборе спела Дженис Джоплин.
– Она умерла в семидесятом, – сказала я.
– Тогда кого вы порекомендуете вместо нее? – спросил Тим. Он ждал ответа.
– Вместо Дженис Джоплин, – повторила я. – Вместо Дженис Джоплин. Мне надо это обдумать. Я и вправду не могу так сразу сказать. Мне нужно какое-то время.
Кирстен посмотрела на меня со смешанным выражением лица. Более всего с неодобрением.
– Думаю, она хочет сказать, – произнесла она, – что никто не может и никогда не сможет занять место Джоплин.
– Где бы мне достать одну из ее пластинок? – спросил Тим.
– В магазине грампластинок, – ответил Джефф.
– Ты не купишь мне? – попросил его отец.
– У меня и Джеффа есть все ее пластинки, – заявила я. – Их не так уж и много. Мы принесем.
– Ральф Мактелл, – изрекла Кирстен.
– Мне надо записать все эти предложения, – сказал Тим. – Рок-месса в соборе Божественной Благодати привлечет огромное внимание.
Я подумала: ведь нет музыканта по имени Ральф Мактелл[40]. Кирстен многозначительно улыбалась из угла комнаты. Она сделала меня. Так или иначе, я не могла быть уверена.
– Он издается на «Парамаунте», – объяснила Кирстен. Ее улыбка стала шире.
– Я в самом деле надеялся заполучить Дженис Джоплин, – сказал Тим, скорее самому себе. Он выглядел озадаченным. – Этим утром я услышал ее песню – может, ее написала не она, – по радио в машине. Она же черная, нет?
– Она белая, – ответил Джефф, – и она мертва.
– Надеюсь, кто-нибудь все это запишет, – произнес Тим.
Увлечение моего мужа Кирстен Лундборг не началось в какой-то особый момент определенного дня – по крайней мере, насколько я поняла. Поначалу он защищал ее, говоря, что епископу она лишь во благо. Ей доставало практического реализма, чтобы сдерживать их обоих, не давая воспарять до седьмого неба. В оценке подобных вещей необходимо отличать свою осведомленность от того, о чем вы осведомлены. Я могу сказать, когда заметила это, но это все, что я могу сказать.
Принимая во внимание ее возраст, Кирстен все еще удавалось испускать довольно приличное количество сексуально стимулирующих волн. Именно так Джефф и обратил на нее внимание. С моей точки зрения, она оставалась старой подругой, которая теперь, в силу ее отношений с епископом Арчером, превосходила меня по рангу. Степень эротической соблазнительности в женщине мне неинтересна – я не западаю одновременно на мужиков и баб, как говорится. Для меня это не представляет опасности. Если, конечно же, не замешан мой муж. Но тогда проблема заключается в нем.
Пока я трудилась в адвокатской конторе – свечной лавке, присматривая за тем, чтобы наркоторговцы избавлялись от неприятностей так же быстро, как в них и влипали, Джефф загружал свою голову рядом курсов в Калифорнийском университете. Мы в Северной Калифорнии тогда еще не докатились до того, чтобы предлагать обзорные курсы по сочинению собственных мантр – это было за Югом, презираемым в районе Залива едва ли не каждым. Нет, Джефф записался на серьезную программу: возведение бедствий современной Европы к Тридцатилетней войне, опустошившей Германию (приблизительно 1648 г.), подорвавшей Священную Римскую империю и увенчавшейся взлетом нацизма и гитлеровского Третьего рейха.
Помимо курсов Джефф развивал собственную теорию относительно корней всего этого. Во время чтения трилогии Шиллера о Валленштейне к нему пришло интуитивное озарение, что, не увлекайся этот великий полководец астрологией, дело империи восторжествовало бы и, как результат, Вторая мировая война никогда бы не произошла.
Третья пьеса трилогии Шиллера, «Смерть Валленштейна», взволновала моего мужа особенно. Он расценивал ее как равную любой шекспировской и много выше, чем большинство чьих-либо других. Причем, за исключением его самого, ее никто не читал – по крайней мере, с кем он мог поговорить. По его мнению, Валленштейн является одной из главных загадок истории Запада. Джефф обратил внимание, что Гитлер, как и Валленштейн, в критические моменты полагался больше на оккультное, нежели на здравый смысл. Согласно Джеффу, все это сводится к чему-то значительному, однако он не мог постигнуть, к чему же именно. У Гитлера и Валленштейна было столько общих черт – утверждал Джефф, – что их сходство граничило со сверхъестественным. Оба были великими, но эксцентричными полководцами, и оба до основания разрушили Германию. Джефф надеялся написать работу об этих совпадениях, в которой из фактов выводилось бы заключение, что отказ от христианства в угоду оккультному ведет ко всемирному краху. Иисус и Симон Волхв (как это виделось Джеффу) являют собой полную и явную биполярность.
Что мне было до этого?
Понимаете, вот до чего доводит вечное хождение в школу. Пока я надрывалась в адвокатской конторе – свечной лавке, Джефф в библиотеке Калифорнийского университета в Беркли читал все подряд о, например, Битве при Лютцене (16 ноября 1932 г.), где решилась судьба Валленштейна. Густав II Адольф, король Швеции, погиб в ее ходе, но шведы все равно победили. Подлинное значение этой битвы заключается, конечно же, в том, что никогда вновь католические силы уже не получат возможности сокрушить протестантское дело. Джефф, однако, рассматривал ее лишь относительно Валленштейна. Он читал и перечитывал шиллеровскую трилогию и пытался восстановить по ней – а также по более точным историческим источникам – тот определенный момент, когда Валленштейн потерял связь с реальностью.
– Это как с Гитлером, – объяснял мне Джефф. – Можно ли сказать, что он был безумным всегда? Можно ли сказать, что он был совершенно безумным? И если он был безумным, но не всегда, то когда он сошел с ума и что послужило причиной этого? С чего удачливый человек, обладающий действительно огромным могуществом, потрясающе огромным могуществом, могуществом вершить человеческую историю, – с чего его так снесло? Ладно, в случае Гитлера, возможно, была параноидная шизофрения и те инъекции, что делал ему врач-шарлатан. Но в случае Валленштейна подобных факторов не было.
Кирстен, будучи норвежкой, проявляла благожелательный интерес к озабоченности Джеффа кампанией Густава II Адольфа в Центральной Европе. В перерывах между шведскими анекдотами она обнаружила изрядную гордость за ту роль, что великий король протестантов сыграл в Тридцатилетней войне. Также она знала кое-что об этом, что было неизвестно мне. Она и Джефф сходились во мнении, что Тридцатилетняя война была, вплоть до Первой мировой, самой ужасной войной со времен разграбления Рима гуннами. Тогда Германия пала до каннибализма. Солдаты обеих сторон регулярно насаживали тела на вертела и зажаривали их. Учебники Джеффа намекали на даже большие мерзости, слишком отталкивающие, чтобы подробно их описывать. Ужасным было все связанное с тем периодом времени и местом действия.
– Мы до сих пор, даже сегодня, – заявил Джефф, – расплачиваемся за ту войну.
– Да, полагаю, она действительно была чудовищной, – согласилась я, расположившись в углу нашей гостиной и почитывая свежий комикс о Говарде Даке.
– Кажется, тебе не особенно интересно, – обиделся Джефф.
Бросив на него взгляд, я ответила:
– Я устала от возни с освобождением торговцев героином. К поручителю всегда посылают только меня. Извини, но я не воспринимаю Тридцатилетнюю войну так же серьезно, как ты и Кирстен.
– Все тесно связано с Тридцатилетней войной. А Тридцатилетняя война тесно связана с Валленштейном.
– Что ты будешь делать, когда они поедут в Англию? Твой отец и Кирстен.
Он уставился на меня.
– Она тоже едет. Она сама мне сказала. Они уже основали то агентство, «Фокус центр», где она на должности его агента или кого там еще.
– Черт побери! – резанул Джефф.
Я вернулась к чтению Говарда Дака. Как раз был эпизод, где пришельцы превращают его в Ричарда Никсона. Обоюдно Никсон обрастает перьями во время обращения к нации по телевидению. Так же как и начальство в Пентагоне.
– И сколько они собираются отсутствовать? – спросил Джефф.
– Пока Тим не постигнет значения Летописей саддукеев и какое отношение они имеют к христианству.
– Черт! – только и сказал Джефф.
В квартире же, в аптечке в ванной, я обнаружила объемистый пузырек дексамила, который обычно предназначен для длительных поездок. Кирстен жрет колеса? – спросила я себя. Стараясь не греметь, я взяла пузырек. На рецептурном ярлыке стояло имя епископа. Так-так, подумала я. С бухла на колеса. Разве об этом не должны предупреждать в «Анонимных алкоголиках»? Я спустила воду в унитазе, чтобы произвести какой-то шум, и, пока булькала вода, открыла пузырек и вытряхнула несколько таблеток себе в карман. Такие вещи делаешь автоматически, если живешь в Беркли. На это даже не обращают внимания. С другой стороны, в Беркли никто не хранит наркоту в ванной.
Некоторое время спустя мы сидели расслабившись в скромной гостиной. У всех, кроме Тима, была выпивка. На Тиме была красная рубашка и жатые слаксы. Он не выглядел как епископ. Он выглядел как любовник Кирстен Лундборг.
– Довольно милое местечко, – заметила я.
На обратном пути из винного магазина Тим рассказывал о частных детективах и как они шпионят за вами. Они прокрадываются в вашу квартиру, пока вас нет, и шарят по всем ящикам. Об этом можно узнать, приклеив волосок к каждой двери. Думаю, Тим увидел это в каком-нибудь фильме.
– Если приходишь домой и обнаруживаешь, что волосок исчез или порван, – наставлял он, пока мы шли от машины в квартиру, – то это значит, что за тобой следят. – Затем он поведал, как ФБР следило за доктором Кингом. В Беркли эту байку знал каждый. Я вежливо слушала.
В тот вечер в гостиной их тайного пристанища я впервые и услышала о Летописях саддукеев. Сейчас, конечно же, можно купить их полный перевод, выполненный Паттоном, Майерсом и Абре и изданный «Даблдей энкер». С проникнутым мистицизмом вступлением Хелен Джеймс, в котором саддукеи уподобляются и противопоставляются, например, кумранитам, которые предположительно были ессеями[34], хотя этого так и не было доказано.
– Я считаю, – сказал Тим, – что они могут оказаться более важными, чем Библиотека из Наг-Хаммади[35]. Мы уже обладаем значительными и необходимыми сведениями о гностицизме, но ничего не знаем о саддукеях, за исключением того, что они были евреями.
– Какой примерно возраст саддукейских свитков? – поинтересовался Джефф.
– По предварительной оценке, они были написаны во втором веке до нашей эры, – ответил Тим.
– Тогда они могли вдохновить Иисуса, – предположил Джефф.
– Навряд ли. В марте я полечу взглянуть на них в Лондон, и у меня будет возможность поговорить с переводчиками. Жаль, что к переводу не привлекли Джона Аллегро[36]. – Он немного рассказал о работах Аллегро по Кумранским рукописям, так называемым Свиткам Мертвого моря.
– Было бы интересно, – подключилась Киртен, – если бы оказалось… – она заколебалась, – что Летописи саддукеев содержат христианский материал.
– Христианство и так основывается на иудаизме, – ответил Тим.
– Я имею в виду какие-нибудь особые высказывания, приписываемые Иисусу, – уточнила Кирстен.
– Чего-то такого, что объясняет разрыв в раввинской традиции, не существует, – начал Тим. – Некоторые идеи, считающиеся основополагающими для Нового Завета, можно найти еще у Гиллеля[37]. Затем, конечно же, Матфей понимал все сделанное и сказанное Иисусом как осуществление пророчеств Ветхого Завета. Матфей писал евреям, для евреев и, по существу, как еврей. Божественный план, изложенный в Ветхом Завете, доводится до завершения Иисусом. В его время термин «христианство» не употреблялся, в общем и целом апостольские христиане просто говорили о Пути. Так они подчеркивали его естественность и всеобщность. – Помолчав, он добавил: – Также существует выражение «слово Божие». Оно появляется в Деяниях, глава шестая. «И слово Божие росло, и число учеников весьма умножалось в Иерусалиме»[38].
– А откуда происходит слово «саддукеи»? – поинтересовалась Кирстен.
– От Садока, первосвященника во времена Давида, – ответил Тим. – Он основал священническую династию саддукеев. Они были потомками Елеазара. Садок упоминается в Кумранских рукописях. Дайте-ка я еще посмотрю. – Он встал, чтобы достать книгу из все еще не распакованной картонной коробки. – Первая книга Паралипоменон, глава двадцать четвертая. «Бросали и они жребий, наравне с братьями своими, сыновьями Аароновыми, пред лицем царя Давида и Садока…»[39] Вот где он упоминается. – Тим закрыл книгу. Это была другая Библия.
– Но теперь, я полагаю, мы узнаем много больше, – сказал Джефф.
– Да, я надеюсь, – согласился Тим. – Когда я буду в Лондоне. – Затем он, по своему обыкновению, резко переключил умственную передачу. – Я готовлю рок-мессу в соборе Божественной Благодати на это Рождество. – Внимательно глядя на меня, он спросил: – Что ты думаешь о Фрэнке Заппе?
Я потерялась с ответом.
– Мы бы организовали запись этой мессы, – продолжал Тим. – Так что ее можно было бы издать альбомом. Мне также рекомендовали Кэптэйна Бифхарта. И еще несколько других имен. Где я могу взять альбом Фрэнка Заппы, чтобы послушать?
– В магазине грампластинок, – ответил Джефф.
– Фрэнк Заппа – черный? – спросил Тим.
– Не думаю, что это имеет значение, – сказала Кирстен. – По мне, это устаревший предрассудок.
– Я просто спросил, – ответил Тим. – В этой области я совершенно несведущ. Кто-нибудь из вас может что-то сказать о Марке Болане?
– Он мертв, – сообщила я. – Ты говоришь о «Ти Рекс».
– Марк Болан мертв? – спросил Джефф. Он выглядел изумленным.
– Может, я ошиблась, – ответила я. – Я предлагаю Рэя Дэвиса. Он пишет материал для «Кинкз». Он очень хорош.
– Вы не займетесь этим для меня? – попросил Тим, обращаясь ко мне и Джеффу.
– Я даже не знаю, как к этому приступить, – пожала я плечами.
Кирстен спокойно изрекла:
– Я позабочусь об этом.
– Ты могла бы пригласить Пола Кантнера и Грейси Слик, – посоветовала я. – Они как раз живут в Болинасе в округе Марин.
– Я знаю, – спокойно кивнула Кирстен с выражением полнейшей уверенности.
Чушь, подумала я. Ты даже понятия не имеешь, о ком я говорю. Ты уже главная, едва только устроившись в этой квартире. Если это можно назвать квартирой.
Тим продолжал:
– Я бы хотел, чтобы в соборе спела Дженис Джоплин.
– Она умерла в семидесятом, – сказала я.
– Тогда кого вы порекомендуете вместо нее? – спросил Тим. Он ждал ответа.
– Вместо Дженис Джоплин, – повторила я. – Вместо Дженис Джоплин. Мне надо это обдумать. Я и вправду не могу так сразу сказать. Мне нужно какое-то время.
Кирстен посмотрела на меня со смешанным выражением лица. Более всего с неодобрением.
– Думаю, она хочет сказать, – произнесла она, – что никто не может и никогда не сможет занять место Джоплин.
– Где бы мне достать одну из ее пластинок? – спросил Тим.
– В магазине грампластинок, – ответил Джефф.
– Ты не купишь мне? – попросил его отец.
– У меня и Джеффа есть все ее пластинки, – заявила я. – Их не так уж и много. Мы принесем.
– Ральф Мактелл, – изрекла Кирстен.
– Мне надо записать все эти предложения, – сказал Тим. – Рок-месса в соборе Божественной Благодати привлечет огромное внимание.
Я подумала: ведь нет музыканта по имени Ральф Мактелл[40]. Кирстен многозначительно улыбалась из угла комнаты. Она сделала меня. Так или иначе, я не могла быть уверена.
– Он издается на «Парамаунте», – объяснила Кирстен. Ее улыбка стала шире.
– Я в самом деле надеялся заполучить Дженис Джоплин, – сказал Тим, скорее самому себе. Он выглядел озадаченным. – Этим утром я услышал ее песню – может, ее написала не она, – по радио в машине. Она же черная, нет?
– Она белая, – ответил Джефф, – и она мертва.
– Надеюсь, кто-нибудь все это запишет, – произнес Тим.
Увлечение моего мужа Кирстен Лундборг не началось в какой-то особый момент определенного дня – по крайней мере, насколько я поняла. Поначалу он защищал ее, говоря, что епископу она лишь во благо. Ей доставало практического реализма, чтобы сдерживать их обоих, не давая воспарять до седьмого неба. В оценке подобных вещей необходимо отличать свою осведомленность от того, о чем вы осведомлены. Я могу сказать, когда заметила это, но это все, что я могу сказать.
Принимая во внимание ее возраст, Кирстен все еще удавалось испускать довольно приличное количество сексуально стимулирующих волн. Именно так Джефф и обратил на нее внимание. С моей точки зрения, она оставалась старой подругой, которая теперь, в силу ее отношений с епископом Арчером, превосходила меня по рангу. Степень эротической соблазнительности в женщине мне неинтересна – я не западаю одновременно на мужиков и баб, как говорится. Для меня это не представляет опасности. Если, конечно же, не замешан мой муж. Но тогда проблема заключается в нем.
Пока я трудилась в адвокатской конторе – свечной лавке, присматривая за тем, чтобы наркоторговцы избавлялись от неприятностей так же быстро, как в них и влипали, Джефф загружал свою голову рядом курсов в Калифорнийском университете. Мы в Северной Калифорнии тогда еще не докатились до того, чтобы предлагать обзорные курсы по сочинению собственных мантр – это было за Югом, презираемым в районе Залива едва ли не каждым. Нет, Джефф записался на серьезную программу: возведение бедствий современной Европы к Тридцатилетней войне, опустошившей Германию (приблизительно 1648 г.), подорвавшей Священную Римскую империю и увенчавшейся взлетом нацизма и гитлеровского Третьего рейха.
Помимо курсов Джефф развивал собственную теорию относительно корней всего этого. Во время чтения трилогии Шиллера о Валленштейне к нему пришло интуитивное озарение, что, не увлекайся этот великий полководец астрологией, дело империи восторжествовало бы и, как результат, Вторая мировая война никогда бы не произошла.
Третья пьеса трилогии Шиллера, «Смерть Валленштейна», взволновала моего мужа особенно. Он расценивал ее как равную любой шекспировской и много выше, чем большинство чьих-либо других. Причем, за исключением его самого, ее никто не читал – по крайней мере, с кем он мог поговорить. По его мнению, Валленштейн является одной из главных загадок истории Запада. Джефф обратил внимание, что Гитлер, как и Валленштейн, в критические моменты полагался больше на оккультное, нежели на здравый смысл. Согласно Джеффу, все это сводится к чему-то значительному, однако он не мог постигнуть, к чему же именно. У Гитлера и Валленштейна было столько общих черт – утверждал Джефф, – что их сходство граничило со сверхъестественным. Оба были великими, но эксцентричными полководцами, и оба до основания разрушили Германию. Джефф надеялся написать работу об этих совпадениях, в которой из фактов выводилось бы заключение, что отказ от христианства в угоду оккультному ведет ко всемирному краху. Иисус и Симон Волхв (как это виделось Джеффу) являют собой полную и явную биполярность.
Что мне было до этого?
Понимаете, вот до чего доводит вечное хождение в школу. Пока я надрывалась в адвокатской конторе – свечной лавке, Джефф в библиотеке Калифорнийского университета в Беркли читал все подряд о, например, Битве при Лютцене (16 ноября 1932 г.), где решилась судьба Валленштейна. Густав II Адольф, король Швеции, погиб в ее ходе, но шведы все равно победили. Подлинное значение этой битвы заключается, конечно же, в том, что никогда вновь католические силы уже не получат возможности сокрушить протестантское дело. Джефф, однако, рассматривал ее лишь относительно Валленштейна. Он читал и перечитывал шиллеровскую трилогию и пытался восстановить по ней – а также по более точным историческим источникам – тот определенный момент, когда Валленштейн потерял связь с реальностью.
– Это как с Гитлером, – объяснял мне Джефф. – Можно ли сказать, что он был безумным всегда? Можно ли сказать, что он был совершенно безумным? И если он был безумным, но не всегда, то когда он сошел с ума и что послужило причиной этого? С чего удачливый человек, обладающий действительно огромным могуществом, потрясающе огромным могуществом, могуществом вершить человеческую историю, – с чего его так снесло? Ладно, в случае Гитлера, возможно, была параноидная шизофрения и те инъекции, что делал ему врач-шарлатан. Но в случае Валленштейна подобных факторов не было.
Кирстен, будучи норвежкой, проявляла благожелательный интерес к озабоченности Джеффа кампанией Густава II Адольфа в Центральной Европе. В перерывах между шведскими анекдотами она обнаружила изрядную гордость за ту роль, что великий король протестантов сыграл в Тридцатилетней войне. Также она знала кое-что об этом, что было неизвестно мне. Она и Джефф сходились во мнении, что Тридцатилетняя война была, вплоть до Первой мировой, самой ужасной войной со времен разграбления Рима гуннами. Тогда Германия пала до каннибализма. Солдаты обеих сторон регулярно насаживали тела на вертела и зажаривали их. Учебники Джеффа намекали на даже большие мерзости, слишком отталкивающие, чтобы подробно их описывать. Ужасным было все связанное с тем периодом времени и местом действия.
– Мы до сих пор, даже сегодня, – заявил Джефф, – расплачиваемся за ту войну.
– Да, полагаю, она действительно была чудовищной, – согласилась я, расположившись в углу нашей гостиной и почитывая свежий комикс о Говарде Даке.
– Кажется, тебе не особенно интересно, – обиделся Джефф.
Бросив на него взгляд, я ответила:
– Я устала от возни с освобождением торговцев героином. К поручителю всегда посылают только меня. Извини, но я не воспринимаю Тридцатилетнюю войну так же серьезно, как ты и Кирстен.
– Все тесно связано с Тридцатилетней войной. А Тридцатилетняя война тесно связана с Валленштейном.
– Что ты будешь делать, когда они поедут в Англию? Твой отец и Кирстен.
Он уставился на меня.
– Она тоже едет. Она сама мне сказала. Они уже основали то агентство, «Фокус центр», где она на должности его агента или кого там еще.
– Черт побери! – резанул Джефф.
Я вернулась к чтению Говарда Дака. Как раз был эпизод, где пришельцы превращают его в Ричарда Никсона. Обоюдно Никсон обрастает перьями во время обращения к нации по телевидению. Так же как и начальство в Пентагоне.
– И сколько они собираются отсутствовать? – спросил Джефф.
– Пока Тим не постигнет значения Летописей саддукеев и какое отношение они имеют к христианству.
– Черт! – только и сказал Джефф.