Дик Филип Кинред. Всевышнее вторжение

   – Сколько тебе лет? – спросил Эммануил.
   – Больше, чем Элиасу.
   – Больше, чем мне?
   – Нет, – сказала Зина.
   – Но ты выглядишь старше меня.
   – Это потому, что ты забыл. Я здесь, чтобы помочь тебе вспомнить, но ты не должен говорить про это никому, даже Элиасу.
   – Я всё ему говорю.
   – Только не про меня, – сказала Зина. – Не говори ему про меня, ничего не говори. Ты должен мне обещать. Если ты расскажешь про меня хоть кому-нибудь, правительство узнает.
   – Покажи мне компьютеры.
   – Да вот они, здесь. – Зина ввела его в большую комнату. – Их можно спрашивать о чём угодно, но они дают подстроенные ответы. Может быть, ты сможешь их перехитрить. Я люблю их перехитривать. В общем-то они совсем глупые.
   – Ты умеешь делать чудеса, – сказал Эммануил.
   – Откуда ты знаешь? – улыбнулась Зина.
   – Твоё имя. Я знаю, что оно значит.
   – Так это же просто имя.
   – Нет, – сказал Эммануил, – Зина не просто твоё имя. Зина это то, что ты есть.
   – Скажи мне, что это такое, – попросила девочка, – только очень тихо. Я это знаю, но если и ты это знаешь, значит, твоя память понемногу возвращается. Но только осторожно, государство всё подсматривает и подслушивает.
   – Только сперва ты сделай чудо, – попросил Эммануил.
   – Они могут узнать, правительство может узнать.
   Эммануил пересёк комнату и остановился перед клеткой с кроликом.
   – Нет, – сказал он, помолчав. – Не это. А есть тут какое-нибудь другое животное, каким ты смогла бы быть?
   – Осторожнее, Эммануил, – остерегла его Зина.
   – Или птица, – предложил Эммануил.
   – Кошка, – сказала Зина. – Подожди секунду. – Она постояла, беззвучно шевеля губами, и вскоре в комнату вошла серая полосатая кошка. – Хочешь, я буду этой кошкой?
   – Я хочу сам стать кошкой, – сказал Эммануил.
   – Кошка когда-нибудь умрёт.
   – Ну и пусть себе умирает.
   – Почему?
   – Для того они и созданы.
   – Был такой случай, – сказала Зина, – когда телёнок, которого собирались зарезать, прибежал для защиты к рабби и спрятал голову между его коленями. «Уходи! – сказал рабби. – Для того ты и создан». В смысле, что ты создан, чтобы быть зарезанным.
   – А потом? – заинтересовался Эммануил.
   – Бог подверг этого рабби долгим и тяжким страданиям.
   – Понимаю, – кивнул Эммануил. – Ты меня научила. Я не хочу быть кошкой.
   – Тогда кошкой буду я, – сказала Зина, – и она не умрёт, потому что я не такая, как ты.
   Она наклонилась, уперев руки в колени, и стала общаться с кошкой. Эммануил стоял и смотрел, и через немного времени кошка подошла к нему и попросила разрешения с ним поговорить. Он взял её на руки, и кошка тронула лапкой его лицо. Она рассказала ему лапкой, что мыши очень докучливы, но она не хочет, чтобы их совсем не стало, потому что кроме докучливости в них есть и нечто увлекательное, и увлекательного в них больше, чем докучливого, и кошка постоянно ищет мышей, хотя она их и не уважает. Кошка хочет, чтобы были мыши, – и в то же время кошка презирает мышей.
   Кошка сообщила всё это мальчику лапкой, положенной на его щёку.
   – Понятно, – сказал Эммануил.
   – Так ты знаешь, где сейчас мыши? – спросила Зина.
   – Ты кошка, – сказал Эммануил.
   – Ты знаешь, где сейчас мыши? – повторила Зина.
   – Ты что-то вроде машины, – сказал Эммануил.
   – Ты знаешь…
   – Тебе придётся поискать их самостоятельно.
   – Но ты же можешь мне помочь. Ты можешь гнать их в мою сторону.
   Девочка приоткрыла рот и оскалила зубы, Эммануил рассмеялся.
   Лапка, лежавшая на его щеке, передала ему ещё одну мысль – что в здание вошёл мистер Плаудет. Кошка слышала его шаги. Опусти меня на пол, сказала кошка.
   Эммануил опустил кошку на пол.
   – Так есть тут где-нибудь мыши? – спросила Зина.
   – Перестань, – сказал Эммануил. – Здесь мистер Плаудет.
   – О, – кивнула Зина.
   – Я вижу, ты нашёл нашу Дымку, Эммануил, – сказал мистер Плаудет, входя в комнату. – Хорошая животинка, правда? Зина, что это с тобой? Что ты так на меня уставилась?
   Эммануил рассмеялся – Зине было очень трудно выпутать себя из кошки.
   – Осторожнее, мистер Плаудет, – сказал он, продолжая смеяться. – Зина может вас оцарапать.
   – Ты хотел сказать «Дымка», – поправил его мистер Плаудет.
   – Мой мозг повредился, но всё же не настолько, – сказал Эммануил. – Я… – Он замолчал, потому что так ему велела Зина.
   – Понимаете, мистер Плаудет, – сказала Зина, – у него не очень-то ладится с именами.
   После многих стараний ей удалось выпутаться из кошки, и теперь крайне озадаченная Дымка неуверенно шла к двери. Для кошки было совершенно непостижимо, как и почему она находилась в двух разных местах одновременно.
   – Эммануил, ты помнишь, как меня звать? – спросил мистер Плаудет.
   – Мистер Болтун, – сказал Эммануил.
   – Нет, – улыбнулся мистер Плаудет и тут же добавил, нахмурившись: – Хотя в чём-то ты и прав. По-немецки «плаудет» значит «болтает», «эр плаудет» значит «он болтает».
   – Это я ему рассказала, – поспешила вмешаться Зина. – Насчёт вашей фамилии.
   Когда мистер Плаудет ушёл, Эммануил спросил у девочки:
   – А ты можешь призвать колокольчики для плясок?
   – Конечно, – кивнула она и тут же покраснела. – Это был хитрый вопрос, с подковыркой.
   – Но ты-то выделываешь всякие хитрости. Ты всё время выделываешь всякие хитрости. Я бы хотел услышать колокольчики, только мне не хочется плясать. А вот посмотреть на пляски мне бы хотелось.
   – Как-нибудь в другой раз, – пообещала Зина. – И получается, ты что-то всё-таки помнишь. Раз ты знаешь про пляски.
   – Мне что-то припоминается. Я просил Элиаса показать мне моего отца, сводить меня туда, где он лежит. Я хочу посмотреть, как он выглядит. Может получиться, что если я его увижу, то сумею вспомнить куда больше. А так я видел только его снимки.
   – Ты хочешь от меня и другое, – сказала Зина. – Тебе нужны от меня и другие вещи, нужны даже больше, чем пляски.
   – Я хочу узнать про твою власть над временем. Я хочу посмотреть, как ты заставляешь время остановиться, а затем бежать в обратную сторону. Это лучший изо всех фокусов.
   – Я же говорила, что за этим тебе нужно обратиться к отцу.
   – Но ведь ты же можешь это сделать, – не сдавался Эммануил. – Можешь прямо здесь и сейчас.
   – Могу, но не буду. Это повлияет на слишком многие вещи, и они никогда уже не вернутся к нормальному порядку. Как только они выбьются из ритма… Ладно, как-нибудь я это для тебя устрою. Я могу вернуть тебя назад, в до крушения. Только не знаю, стоит ли это делать, ведь тогда тебе придётся пережить его снова, и это может тебе повредить. Ты, наверное, знаешь, что твоя мама была очень больна, я думаю, она всё равно бы не выжила. А пройдёт четыре года, и твоего отца разморозят.
   – Ты точно это знаешь? – обрадовался Эммануил.
   – Когда тебе будет десять лет, ты его увидишь. А сейчас он с твоей мамой, он любит возвращаться во время, когда впервые её увидел. Она была страшной неряхой, и ему пришлось прибираться в её куполе.
   – А что это такое, «купол»? – спросил Эммануил.
   – Здесь их не бывает, они специально для космоса. Для колонистов. Ведь это там, в космосе, началась твоя жизнь. Элиас тебе всё это рассказывал, почему ты так плохо его слушаешь?
   – Он человек, – сказал Эммануил. – Смертный.
   – Нет, это не так.
   – Он родился человеком, а затем я… – Эммануил помолчал, и к нему вернулся кусочек памяти. – Мне не хотелось, чтобы он умирал. Ведь правда мне не хотелось? И тогда я взял его к себе. Когда он и…
   Он задумался, пытаясь сформировать в мозгу потерявшееся имя.
   – Элайша, – подсказала Зина.
   – Они всё время ходили вместе, – продолжил Эммануил, – а потом я взял его к себе, и он послал часть себя Элайше, и поэтому он, в смысле Элиас, никогда не умер. Только это не настоящее его имя.
   – Это его греческое имя.
   – Так, значит, я всё-таки что-то помню, – сказал Эммануил.
   – Ты вспомнишь больше. Понимаешь, ты же сам установил растормаживающий стимул, который в нужный момент напомнит тебе всё прежнее. И ты единственный, кому известен этот стимул. Даже Элиас, и тот его не знает. И я не знаю, ты скрыл его от меня, когда ты был тем, чем ты был.
   – Я и сейчас есть то, что я есть, – сказал Эммануил.
   – Да, – кивнула Зина, – но с той оговоркой, что у тебя нарушена память. А это, – добавила она рассудительно, – не совсем одно и то же.
   – Пожалуй, что нет, – согласился мальчик. – Но ты же вроде сказала, что поможешь мне вспомнить.
   – Есть разные виды воспоминания. Элиас может сделать так, чтобы ты кое-что вспомнил, я могу сделать, чтобы ты вспомнил больше, но только твой собственный растормаживающий стимул может сделать тебя тем, чем ты был. Это слово… наклонись поближе, потому что никто, кроме тебя, не должен его слышать. Нет, уж лучше я его напишу.
   Зина взяла с ближайшего стола листок бумаги, карандаш и написала одно-единственное слово:
   HAYAH
   Глядя на это слово, Эммануил почувствовал, что к нему возвращается память, но она вернулась лишь на какую-то наносекунду и тут же – почти сразу – исчезла.
   – Хайах, – сказал он, еле шевеля губами.
   – Это священный язык, – пояснила Зина.
   – Да, – кивнул Эммануил, – я знаю.
   Это был иврит, сложное слово на иврите. Слово, от которого произошло Божественное Имя. Его охватило глубокое, сокрушительное благоговение, а ещё он испугался.
   – Не бойся, – сказала Зина.
   – Мне страшно, – сказал Эммануил, – потому что я на мгновение вспомнил.
   И тогда я знал, подумал он, кто я такой.
   Но снова забыл. К тому времени, как они с девочкой вернулись на школьный двор, он уже этого не знал. И всё же – как ни странно! – он знал, что недавно знал, знал и тут же забыл. Это словно, думал он, у меня не один разум, а два, один на поверхности, а другой в глубинах. Поверхностный был повреждён, а глубинный сохранился. Однако глубинный разум не может говорить, он закрыт. Навсегда? Нет, придёт день, и его освободит некий стимул. Стимул, мною же и придуманный.
   И нет сомнений, что он не просто не помнит, а по необходимости. Буль он способен восстановить в сознании все прошлые события, всю их сущность, государство нашло бы его и убило. У этого зверя было две головы: религиозная, кардинал Фултон Стейтлер Хармс, и научная по имени Н. Булковский. Но это были тени, фантомы. Для Эммануила не являлись реальностью ни Христианско-Исламская Церковь, ни Научная Легация. Он знал, что кроется за ними, Элиас всё ему рассказал. Но и не расскажи ему Элиас, он всё равно бы знал – он мог опознать Врага всегда и везде, под любым обличием.
   А вот эта девочка. Зина, она ставила его в тупик. Что-то с нею было не так. И ведь она совсем не лгала, не умела лгать. Он не наделил её способностью обманывать; её главной, первейшей чертой была правдивость. Чтобы разрешить все сомнения, нужно было просто её спросить.
   А пока что он полагал её зиной, одной из них – тем более что она призналась уже, что пляшет. Её имя, без всяких сомнений, происходило от «Дзяна», приобретавшего иногда форму «Зина».
   Он догнал девочку и тихо сказал ей на ухо:
   – Диана.
   Она мгновенно повернулась – и преобразилась. Нос у неё стал совсем другим, и на месте девочки появилась зрелая женщина в бронзовой маске, сдвинутой на лоб так, что было видно лицо, греческое лицо; что же до маски – это была военная маска. Маска Паллады. На месте Зины появилась Паллада. Но он знал, что её суть не там и не там, что всё это лишь обличил, лишь формы, ею принимаемые. И всё равно военная маска выглядела впечатляюще. А затем этот образ поблек и исчез, никем, кроме него, не увиденный. Эммануил знал, что она никогда не покажет его прочим людям.
   – Почему ты назвал меня Дианой? – спросила Зина.
   – Потому, что это – одно из твоих имён.
   – Как-нибудь этими днями мы сходим в Сад, – сказала Зина. – Чтобы ты посмотрел зверей.
   – Мне бы очень хотелось, – обрадовался Эммануил. – А где он. Сад?
   – Здесь, – сказала Зина.
   – Я его не вижу.
   – Это ты сделал Сад, – сказала Зина.
   – А вот я ничего такого не помню.
   У него болела голова, и он сжал её ладонями. Подобно отцу, подумал Эммануил, он делал то же самое, что делаю я сейчас. Вот только он не был моим отцом.
   У меня нет отца, сказал он себе. Его наполнила боль, боль одиночества, а потом вдруг Зина исчезла, а с нею и школьный двор, и сама школа, и город – исчезло всё. Он попытался сделать так, чтобы оно вернулось, но оно не возвращалось, и никакого времени не проходило.