— Ур-ра! — воскликнул Гас.
— Эй, послушайте, — попросил директор студии. — А вы не могли бы крикнуть «Ур-ра» еще разок? Первый раз слышу, чтобы человек был так счастлив.
— Урр-рра! — снова закричал в видофон Гас.
— А почему бы вам ни прихватить супругу и не поужинать с нами перед началом передачи? — спросил директор студии. — Уверен, что мое семейство с удовольствием познакомится с исполняющим обязанности главы территории Теннесси.
— Да у меня жены-то нет, — сказал Гас. — Понимаете…
— Ничего страшного. Можете жениться на моей старшей дочери. Уверен, после того, что произошло, вы покажетесь ей просто красавцем независимо того, как выглядите на самом деле.
— В любом случае, ловлю вас на слове по поводу ужина, — сказал Гас, поблагодарил собеседника и отключился. «Они любят меня, — снова подумалось ему. — Все люди в мире меня любят».
Зазвонил видофон. Стоящий рядом Гас ответил на вызов.
— Гас Свенесгард? — спросил чей-то голос. Экран оставался темным. Впрочем, этот видофон в отеле и раньше, бывало, выкидывал подобные шутки. Это его не удивило.
— Да, это я, Гас. — Голос показался ему знакомым. Однако он никак не мог сообразить, с кем говорит. Было в этом голосе нечто странное и пугающее. От волнения по дряблому телу Гаса побежали мурашки.
— Значит, хочешь стать королем, да? — В голосе говорящего слышалось презрение, холодное и безжалостное презрение.
— Само собой, — ответил Гас, внезапно утративший уверенность в себе. «Ну вот, — с упавшим чувством осознал он, — и нашелся человек, который меня не любит».
— Я знаю тебя, Гас Свенесгард, — заявил голос. — Причем, знаю лучше, чем ты знаешь сам себя. Ты не способен справиться даже со своим собственным обжорством. Так как же ты собираешься управлять другими людьми, если не в состоянии совладать с самим собой?
— Да ведь я ничем не хуже, чем… — осторожно начал Гас.
— Но разве этот причина называть себя «королем»? Только потому, что ты ничем не хуже всех остальных? — Голос стал тверже и жестче. — Ты — всего-навсего клоун, Гас, ты — просто надутая деревенщина, низкопробный клоун. — Голос был неумолим. — Ты — лицемер. Эгоманьяк. Расист надутый, с задницей, размером в свиное рыло.
Напуганный Гас заметил:
— А в-в-вы, собственно, кто такой?
— Ты что, меня не узнаешь?
— Черт, конечно, нет! — С ним никто никогда не разговаривал подобным тоном, по крайней мере, уже давным-давно.
— Ты же присутствовал на моем рождении. Неужели не помнишь? В бездонной темноте, в полнейшей тишине.
— Слушай, ты придурок, что ли? — Его голос дрожал.
— Да, представляю, как тебе хотелось бы низвести меня до уровня обычного придурка! Я представляю себе ход твоих мыслей. Я знаю, что ты думаешь, Гас, как ты делишь людей на хороших и плохих, спасенных и обреченных. И, само собой, ты представляешь себя одним из спасенных.
— Я — добрый христианин, — наконец овладев собой, пробормотал Гас.
— Ты считаешь, — невозмутимо продолжал голос, — что плоть грешна, и что ты не в состоянии избежать греха плоти. Ты не в состоянии прекратить постоянные, непрекращающиеся функции своего тела, функции, которые ты считаешь грязными и греховными, неприличными, и поэтому ты живешь в постоянном грехе. Ты просто отвратителен, Гас, как мне, так и всем остальным. В основном, самому себе. Ты никогда не станешь королем, Гас, поскольку у тебя есть могущественный враг, который будет мешать тебе во всех начинаниях, во всех попытках. По мере того, как ты будешь предпринимать что-либо, он будет срывать твои попытки.
— Но кто он? — воскликнул Гас, приходя в ужас. — Кто же будет так упорно бороться со мной?
— Я! — ответил голос. И видофон отключился.
Гас, отходя от умолкшего аппарата, услышал доносящиеся из коридора взрывы хохота. На мгновение ему показалось, что смеются над ним. Но, естественно, это было невозможно.
«Должно быть, какой-то придурок, — с дрожью подумал он. — Не стоит обращать внимания».
Но услышанное по видофону все еще тревожило его, жгло подобно раскаленному ножу, не давало ему покоя. При всем желании он не мог выкинуть чужие слова из головы.
«У меня куча дел», — сказал он себе. И опрометью бросился в комнату, чтобы набросать свою будущую речь, которую предстояло озвучить по телевидению… А заодно и прикончить бутылку «Катти Сарк».
Когда Пол Риверз с перевязанными руками и шинами на всех пальцах вышел из кабинета врача, Джоан по-прежнему сидела в приемной.
— Тебе незачем было дожидаться меня, — сказал он. — Я бы и сам справился. «Однако, — подумал он, — я рад, что ты дождалась меня». Сам бы он не справился. Да и не было ни малейшего желания решить проблемы самому. И они оба знали это.
Джоан открыла дверь и проводила его в вестибюль. Он понял, что она заметила его хромоту, и попытался идти нормально. «Не хочу, — осознал он, — чтобы она испытывала ко мне жалость… Хотя это и глупо. Она наверняка не испытывает ко мне никаких чувств — ни тех, ни иных. Это одна из составляющих ее состояния, она просто не может не быть равнодушной к подобным вещам».
Она втащила его бесчувственное тело в ионокрафт, оказала первую помощь и доставила сюда, к врачу. Она не оставила его умирать в пещере, хотя и вполне могла бы.
Когда они вошли в лифт, Джоан неуверенно заметила:
— Пол, я… — и запнулась. Дверь лифта закрылась, и дальше они спускались в молчании. Наконец она продолжила: — Мне все казалось таким странным — там, в горах, когда я вдруг ощутила себя тобой. Хотя, с другой стороны, быть тобой оказалось не так уж и странно. Как будто какая-то часть меня — так я чувствовала — какая-то часть меня всегда была тобой.
Дверь лифта скользнула в сторону, и они вышли в вестибюль больницы. Пол сказал:
— Оказавшись твоей частью, я чувствовал то же самое по отношению к тебе. — Они вышли из лифта и пробрались через толпу беснующихся, кричащих, и с виду совершенно счастливых людей, которые то и дело хватали их за руки и обнимали. Пол не имел ничего против, даже несмотря на свои переломы и ссадины., хотя и испытывал болезненные ощущения. У выхода толпа поредела, и они с Джоан снова смогли услышать друг друга.
— В каком-то смысле, — сказала Джоан, — ощущать себя тобой было довольно-таки неплохо. Настоящим, живым, беспокоящимся о других людях человеком. Но теперь, конечно, уже слишком поздно.
Пол остановился и пристально взглянул на нее. Ее глаза увлажнились, и теперь в них отражались лишь вечерние огни. «Должно быть, это всего лишь галлюцинация, — с удивлением подумал он. — Это не может быть ничем иным, кроме как галлюцинацией, — подумал он. — Не может быть, чтобы Джоан Хайаси плакала! Это просто невероятно».
— У меня есть проблема, — задумчиво сказала Джоан, отвернувшись от него. — У меня ничего нет, и я ничего не хочу. Я достигла той степени отрешения от действительности, к которой на протяжении многих столетий стремилось столько святых людей, и вот… Теперь мне все равно.
— Джоан, — сказал он, не сумев скрыть волнения. — Неужели ты сама не замечаешь противоречия в том, что говоришь? Наверняка, ты чего-то хочешь!
— Да, хочу. Но только мне никогда этого не получить! — В ее голосе звучала безнадежность.
— Ничего подобного. — Он ласково коснулся ее плеча перевязанной правой рукой. — Уже то, что ты захотела вернуться в мир реальности, разделенной с другими людьми, говорит, что битва наполовину выиграна. И теперь, поскольку ты хоть чего-то захотела, я могу помочь тебе. Естественно, если ты мне поможешь.
— Так ты научишь меня? — В ее вопросе слышалось уже гораздо меньше серых тусклых ноток безнадежности.
— Я научу тебя, как быть вместе с людьми. А ты можешь научить меня одиночеству.
— Мы с тобой, — с удивлением заметила Джоан, — располагаем всем, чем нужно. Разве нет? — Она вдруг привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.
Беззаботно рассмеявшись Пол, подскочил к краю тротуара с криками:
— Такси! Такси!
Все такси были заняты, поэтому им пришлось простоять довольно долго. Но это совершенно не беспокоило их: и Полу, и Джоан это казалось совершенно естественным.
Большинство запахов практически не беспокоили ко всему привычного Гаса Свенесгарда, но вот по какой-то непонятной причине едва уловимый запах озона, электричества в телестудии страшно раздражал. «Вообще-то могли бы, — распаляясь, подумал он, — время от времени здесь и проветривать». Но, возможно, раздражение было вызвано тем, что ему предстояло.
К передаче он как будто готов. Гас лично проследил за размещением шпаргалок, по которым ему предстояло читать заранее подготовленную речь. Он же лично выбрал трогательную, патриотичную музыку, которая должна была негромко звучать во время его выступления.
Он лично написал тексты информационных сообщений, чтобы передавать в эфир на протяжении всего дня, готовя мир к великому моменту.
Бросив взгляд в сторону входа в студию, Гас увидел только что появившегося доктора Пола Риверза с держащей его под руку Джоан Хайаси. По перевязанным рукам доктора Риверза и его легкой хромоте Гас догадался, что с тем произошел какой-то несчастный случай. Возможно даже, как результат чрезмерных возлияний по случаю праздника. Улыбаясь своей самой лучшей улыбкой прожженного политика, Гас двинулся им навстречу, чтобы поприветствовать.
— Эй, — дружелюбно начал он, довольный тем, что увидел друзей, — не замечаете, какой здесь странный запашок? Или, может, это у меня от волнения? — Он нервно уставился на Пола Риверза, ожидая от того профессионального ответа.
— Нет, лично я ничего не заметил, — весело ответил Пол Риверз.
— Ну конечно, вам ведь никогда не приходилось управлять гостиницей, — нахмурившись, отозвался Гас. — У меня в отеле я бы ничего подобного не допустил. А то постояльцы начали бы жаловаться. — И тут его пронзило острое чувство, что Пол Риверз, возможно, просто потешается над ним. Он подозрительно взглянул на доктора. Но нет, на лице Пола не было и тени усмешки. «Похоже, — подумал Гас, — это у меня от волнения перед выступлением». Он вытер пот со лба — как всегда, в сложные моменты жизни его дряблая плоть начала обильно источать влагу.
— Вам начинать через пять минут, — сообщил очкастый техник. — Имейте в виду, мистер Свенесгард — через пять минут. — С этими словами техник умчался прочь.
— Может, примете успокоительное? — предложил Пол.
— Нет-нет, я в порядке, — пробормотал Гас. Он нервно развернулся и отправился в гримерную, выделенную ему телевизионщиками, где с облегчением приложился к бутылке любимого бурбона «Эрли Таймс». «Вот это и есть, — с облегчением подумал он, — единственное успокоительное, которое требуется Гасу Свенесгарду».
Дверь открылась. Гас поспешно спрятал бутылку за спину.
— Четыре минуты, мистер Свенесгард! — объявил очкарик-техник.
— Вали отсюда, — проворчал Гас. — Ты меня нервируешь.
Техник исчез, но Гас с мрачной уверенностью понял, что вскоре парнишка появится снова, чтобы возвестить «Три минуты, мистер Свенесгард!» Поэтому он покинул гримерку и уселся за широким современным столом, установленным перед телекамерами.
У него за спиной висел старый, еще довоенный флаг Объединенных наций. Впервые с начала оккупации Земли ганимедянами этот флаг выставлялся на всеобщее обозрение. «Неплохая задумка», — сказал себе Гас.
— Три минуты, мистер Свенесгард.
В этот момент Гаса охватило мрачное чувство, что за ним наблюдают. «Кто-то, — подумал он, — пялится на меня». Он обвел студию взглядом. Ну, точно, в студии полно народу, в том числе Пол Риверз и девка-япошка, и все они уставились на него. Не говоря уже о проклятых камерах. Но дело было не в этом.
«А, кажется, я знаю, в чем дело, — сказал он себе. — Да, это на меня сейчас смотрят все люди мира. Все население этой чертовой планеты — вот кто сейчас на меня пялится».
Разум его удовлетворился таким объяснением, но вот душа — нет. Противное чувство не покидало Гаса, вселяя в душу едва ли не страх, которому рационального объяснения не было.
— Две минуты, мистер Свенесгард, — снова объявил очкарик.
Тут Гасу, наконец, удалось локализовать источник необъяснимого страха. Он исходил оттуда, где на специальной подставке были закреплены его шпаргалки. Но возле них в радиусе десяти футов не было ни единой живой души.
— Одна минута, мистер Свенесгард.
Гасу вдруг больше всего на свете захотелось вскочить и броситься вон из студии. Интуиция буквально вопила, что продолжение приведет к настоящей катастрофе. Однако было уже слишком поздно: камеры уже наведены на него, засветилась надпись «ВНИМАНИЕ, ИДЕТ ПЕРЕДАЧА», и в студии воцарилась мертвая тишина.
«В этой студии, — в панике подумал Гас, — находится кто-то или что-то, нацелившееся прикончить меня».
Ведущий тем временем начал представлять Свенесгарда. Рядом со шпаргалками стоял техник-очкарик, готовый переворачивать их одну за другой…А, может, это был вовсе и не он? Вокруг подставки со шпаргалками собиралась какая-то странная разновидность темноты. Еще мгновение назад Гас с легкостью мог различить человека в очках, а теперь не мог.
Гас потряс головой, пытаясь стряхнуть с глаз пелену, но все было бесполезно. «А вдруг, — с трепетом подумал он, — я не смогу разобрать, что написано на шпаргалках?» Но, к счастью, тексты на карточках оставались ясно различимыми. Что же до периодически то исчезающего, то появляющегося техника, то в принципе, в студии было довольно темно, а большинство ламп направлено прямо на Гаса. Яркий свет слепил его, заставляя моргать и щуриться. Вполне возможно, эта загадочная тьма — просто следствие такого освещения.
Оператор одной из трех камер поднял палец. Он в эфире!
Как загипнотизированный, Гас вперился взглядом в шпаргалки и начал:
— Леди и джентльмены, добрый вам вечер или доброе утро! А, может, и день! Это зависит от того, где, будь оно неладно, вы проживаете на этой нашей великой, чудесной планете, в свое время дарованной нам Господом, а теперь снова возвращенной нам Божественным Провидением. Я — ваш сосед и управляю скромной тихой территорией, находящейся в южной части США, про которую вы, может, слыхали. Там, коли помните, были все эти беспорядки с ниг-партами. А зовется эта территория очень просто — Теннесси. Ну, я и решил переговорить с вами по телику запросто, так сказать, неформально, как сосед с добрыми соседями насчет мирового положения, в котором, отчасти благодаря предпринятым мной усилиям, мы с вами очутились.
Режиссер в аппаратной взглянул на управляющего студией, и оба улыбнулись. Гасу с того места, где он сидел, было их видно. «Интересно, что же, черт побери, тут такого смешного?» — со злостью подумал он.
— И теперь, — решительно продолжал он, — когда этих самых долбаных червяков наконец-то выперли, а ниг-парты убрались с гор, нам предстоит здорово попотеть, чтобы подчистить весь мусор, что накопился за время оккупации. Может, глядя сейчас на меня, вы и не думаете…
В Париже бородатый владелец кафе уже протянул руку, чтобы выключить телевизор, из которого доносилась заранее переведенная речь Гаса.
— Ну и дерьмо, — пробурчал француз.
В Риме Папа принялся переключать каналы в надежде найти какой-нибудь добрый старый вестерн.
В Киото пожилого японца, мастера дзена, разобрал такой смех, что он буквально зашелся в икоте.
В Детройте, штат Мичиган, сборщик ионокрафтов просто швырнул в экран банку из-под пива.
Однако не подозревавший обо всем этом Гас продолжал…
— …может, конечно, вы и думаете, что для такого дела лучше бы подошел какой-нибудь крутой вояка. Так ведь наши вояки не справились и, более того…
Что-то пошло неправильно. Речь вроде бы звучала не совсем так, как он ее сочинил. Или так? «А, может, кто-то ее подправил? — спросил он себя. — Или, может, я перепутал шпаргалки?»
— Нет, единственно пригодный для такой работы человек — это парень, вроде меня, настоящий клоун.
Гас запнулся на полуслове, и еще раз пробежал глазами карточку. Да, там так и было написано. «Клоун».
Карточка стала переворачиваться, но теперь Гас не смог разглядеть переворачивающую ее руку.
На обратной стороне красовалось: «Деревенщина, напыщенный, посредственный демагог». Карточка снова перевернулась. «Лицемер, эгоманьяк, напыщенный расистский ублюдок» — значилось там.
«Боже мой! — подумал Гас. — Ведь именно так обзывал меня голос по видофону».
И, не отдавая себе отчета в том, что делает, он вскочил и закричал:
— Эй, ты, там, возле шпаргалок, ты кто такой? Ты что такое творишь?
Тьма стала надвигаться, устремилась в его сторону подобно ледяному ветру, и голос, тот же самый голос, который он слышал по видофону, сказал:
— Я — твое внутреннее я, высвобожденное моим презрением к тебе и ко всему тому, что ты отстаиваешь, вызванное к жизни великой тьмой. Я нахожусь вне пространства-времени, и я — твой судья. — Тут тьма поглотила Гаса, и он снова очутился в загадочном и ужасном положении, в котором пребывал еще совсем недавно: бестелесный, в абсолютной тишине, в кромешной темноте, наедине с собственным меркнущим отражением в треснувшем, потускневшем зеркале. В комнате собственного отеля.
Он закричал, но не услышал собственного крика.
Зато его услышал Пол Риверз.
И персонал телестудии услышал его тоже.
Равно как и весь остальной мир, или, скорее, та ничтожная его часть, которая все еще слушала Гаса и стала свидетелем его фиаско.
Режиссер отключил Гаса от эфира и запустил единственное, что оказалось под рукой — рекламу популярного сорта сигарет с марихуаной под названием «Беркли-Бу» со слоганом «Крошечный лучик калифорнийского солнца».
Пол вскочил со своего места и, прихрамывая, ринулся к Гасу, готовый оказать любую посильную помощь. Он видел, как Гаса затягивает смутный водоворот, поглотил, а потом исчез так же внезапно, как и появился.
«Черт возьми, — подумал Пол, вспоминая эффекты при использовании проектора иллюзий Балкани, — этот феномен, возможно, является каким-то последствием воздействия дьявольского оружия».
— В чем дело? — спросил он Гаса, обхватывая коротышку за плечи.
— Вы врач? — пробормотал Гас, ошалело моргая.
— Точно, — ответил Пол, понимая, что Гас едва его видит. — Не беспокойтесь, я займусь вами, — продолжал он, уводя Гаса из освещенного лампами пространства перед камерами и из столь вожделенной Свенесгардом политической и военной власти.
В комнате отдыха их дожидались доктор Чоит и Эд Ньюком. Увидев их, Гас неуверенно промямлил:
— Н-ну и к-как я вам?
«Скорее всего, — подумал Пол, — правда не пойдет тебе на пользу. Но и откровенной лести ты не поверишь».
— Это было ужасно, — сказал Пол Гасу Свенесгарду. — По подсчетам рейтинга передачи, к ее концу вас во всем мире смотрела всего горстка людей, в основном, из вашего родного Теннесси. Зато в самом начале выступления у вас была самая большая аудитория за всю историю телевидения».
— Вы ведь разбираетесь в психологии, — спросил Гас, — не так ли, сэр?
— Если в ней кто и разбирается, — вмешался Эд Ньюком, — так это Пол.
— Вы могли бы мне помочь? — спросил Гас, с тревогой глядя на Пола. — Не могли бы писать для меня речи, которые заставили бы людей изменить свое мнение обо мне? А еще посоветовать, что делать, чтобы завоевать их симпатии?
— Да, кстати, — вмешался доктор Чоит, — мы как раз собирались предложить вам наши коллективные услуги именно в этом качестве.
Пол тоже с восхищением уставился на Гаса. «Ты провалился, — подумал он, — но уже через какое-то мгновение снова встал на ноги, готовый попробовать что-нибудь другое, готовый ощутить всю горечь собственных ошибок. Ты никогда не сдаешься. И Всемирная психиатрическая ассоциация будет только рада захватить контроль над твоей кампанией… Держа тебя лишь в качестве номинальной фигуры, хотя ты, конечно, всегда должен будешь воображать, будто именно ты заправляешь всем и вся. Мы достаточно мудры, чтобы позволить тебе это. И таким образом станем самой влиятельной политической силой на весь период этого беспорядочного возрождения — возможно, достаточно влиятельной даже для того, чтобы сделать тебя королем, по крайней мере, до тех пор, пока снова не заработают нормальные демократические институты».
К этому времени Гас Свенесгард уже успел взять себя в руки. Он начал что-то возбужденно втолковывать доктору Чоиту. Очевидно, это были новые планы, наметки, задумки, прикидки на будущее. Доктор Чоит и Эд Ньюком только кивали с профессиональными улыбками, отлично зная, где на самом деле находится реальная власть.
Пол, наконец, почувствовал, что буквально восхищается Гасом, но тут он в первый раз повнимательнее пригляделся к доктору Чоиту. То ли ему показалось, то ли во взгляде доктора Чоита действительно читался некий холодный расчет?
Пол отогнал эти мысли и заставил себя навесить на лицо такую же профессиональную улыбку, какие красовались на лицах коллег. И подумал: «Если мы не можем доверять самим себе, то кому же можно доверять?»
Это показалось ему достойным вопросом. Но к несчастью, он пока что не мог найти на него столь же достойного ответа.
— Эй, послушайте, — попросил директор студии. — А вы не могли бы крикнуть «Ур-ра» еще разок? Первый раз слышу, чтобы человек был так счастлив.
— Урр-рра! — снова закричал в видофон Гас.
— А почему бы вам ни прихватить супругу и не поужинать с нами перед началом передачи? — спросил директор студии. — Уверен, что мое семейство с удовольствием познакомится с исполняющим обязанности главы территории Теннесси.
— Да у меня жены-то нет, — сказал Гас. — Понимаете…
— Ничего страшного. Можете жениться на моей старшей дочери. Уверен, после того, что произошло, вы покажетесь ей просто красавцем независимо того, как выглядите на самом деле.
— В любом случае, ловлю вас на слове по поводу ужина, — сказал Гас, поблагодарил собеседника и отключился. «Они любят меня, — снова подумалось ему. — Все люди в мире меня любят».
Зазвонил видофон. Стоящий рядом Гас ответил на вызов.
— Гас Свенесгард? — спросил чей-то голос. Экран оставался темным. Впрочем, этот видофон в отеле и раньше, бывало, выкидывал подобные шутки. Это его не удивило.
— Да, это я, Гас. — Голос показался ему знакомым. Однако он никак не мог сообразить, с кем говорит. Было в этом голосе нечто странное и пугающее. От волнения по дряблому телу Гаса побежали мурашки.
— Значит, хочешь стать королем, да? — В голосе говорящего слышалось презрение, холодное и безжалостное презрение.
— Само собой, — ответил Гас, внезапно утративший уверенность в себе. «Ну вот, — с упавшим чувством осознал он, — и нашелся человек, который меня не любит».
— Я знаю тебя, Гас Свенесгард, — заявил голос. — Причем, знаю лучше, чем ты знаешь сам себя. Ты не способен справиться даже со своим собственным обжорством. Так как же ты собираешься управлять другими людьми, если не в состоянии совладать с самим собой?
— Да ведь я ничем не хуже, чем… — осторожно начал Гас.
— Но разве этот причина называть себя «королем»? Только потому, что ты ничем не хуже всех остальных? — Голос стал тверже и жестче. — Ты — всего-навсего клоун, Гас, ты — просто надутая деревенщина, низкопробный клоун. — Голос был неумолим. — Ты — лицемер. Эгоманьяк. Расист надутый, с задницей, размером в свиное рыло.
Напуганный Гас заметил:
— А в-в-вы, собственно, кто такой?
— Ты что, меня не узнаешь?
— Черт, конечно, нет! — С ним никто никогда не разговаривал подобным тоном, по крайней мере, уже давным-давно.
— Ты же присутствовал на моем рождении. Неужели не помнишь? В бездонной темноте, в полнейшей тишине.
— Слушай, ты придурок, что ли? — Его голос дрожал.
— Да, представляю, как тебе хотелось бы низвести меня до уровня обычного придурка! Я представляю себе ход твоих мыслей. Я знаю, что ты думаешь, Гас, как ты делишь людей на хороших и плохих, спасенных и обреченных. И, само собой, ты представляешь себя одним из спасенных.
— Я — добрый христианин, — наконец овладев собой, пробормотал Гас.
— Ты считаешь, — невозмутимо продолжал голос, — что плоть грешна, и что ты не в состоянии избежать греха плоти. Ты не в состоянии прекратить постоянные, непрекращающиеся функции своего тела, функции, которые ты считаешь грязными и греховными, неприличными, и поэтому ты живешь в постоянном грехе. Ты просто отвратителен, Гас, как мне, так и всем остальным. В основном, самому себе. Ты никогда не станешь королем, Гас, поскольку у тебя есть могущественный враг, который будет мешать тебе во всех начинаниях, во всех попытках. По мере того, как ты будешь предпринимать что-либо, он будет срывать твои попытки.
— Но кто он? — воскликнул Гас, приходя в ужас. — Кто же будет так упорно бороться со мной?
— Я! — ответил голос. И видофон отключился.
Гас, отходя от умолкшего аппарата, услышал доносящиеся из коридора взрывы хохота. На мгновение ему показалось, что смеются над ним. Но, естественно, это было невозможно.
«Должно быть, какой-то придурок, — с дрожью подумал он. — Не стоит обращать внимания».
Но услышанное по видофону все еще тревожило его, жгло подобно раскаленному ножу, не давало ему покоя. При всем желании он не мог выкинуть чужие слова из головы.
«У меня куча дел», — сказал он себе. И опрометью бросился в комнату, чтобы набросать свою будущую речь, которую предстояло озвучить по телевидению… А заодно и прикончить бутылку «Катти Сарк».
Когда Пол Риверз с перевязанными руками и шинами на всех пальцах вышел из кабинета врача, Джоан по-прежнему сидела в приемной.
— Тебе незачем было дожидаться меня, — сказал он. — Я бы и сам справился. «Однако, — подумал он, — я рад, что ты дождалась меня». Сам бы он не справился. Да и не было ни малейшего желания решить проблемы самому. И они оба знали это.
Джоан открыла дверь и проводила его в вестибюль. Он понял, что она заметила его хромоту, и попытался идти нормально. «Не хочу, — осознал он, — чтобы она испытывала ко мне жалость… Хотя это и глупо. Она наверняка не испытывает ко мне никаких чувств — ни тех, ни иных. Это одна из составляющих ее состояния, она просто не может не быть равнодушной к подобным вещам».
Она втащила его бесчувственное тело в ионокрафт, оказала первую помощь и доставила сюда, к врачу. Она не оставила его умирать в пещере, хотя и вполне могла бы.
Когда они вошли в лифт, Джоан неуверенно заметила:
— Пол, я… — и запнулась. Дверь лифта закрылась, и дальше они спускались в молчании. Наконец она продолжила: — Мне все казалось таким странным — там, в горах, когда я вдруг ощутила себя тобой. Хотя, с другой стороны, быть тобой оказалось не так уж и странно. Как будто какая-то часть меня — так я чувствовала — какая-то часть меня всегда была тобой.
Дверь лифта скользнула в сторону, и они вышли в вестибюль больницы. Пол сказал:
— Оказавшись твоей частью, я чувствовал то же самое по отношению к тебе. — Они вышли из лифта и пробрались через толпу беснующихся, кричащих, и с виду совершенно счастливых людей, которые то и дело хватали их за руки и обнимали. Пол не имел ничего против, даже несмотря на свои переломы и ссадины., хотя и испытывал болезненные ощущения. У выхода толпа поредела, и они с Джоан снова смогли услышать друг друга.
— В каком-то смысле, — сказала Джоан, — ощущать себя тобой было довольно-таки неплохо. Настоящим, живым, беспокоящимся о других людях человеком. Но теперь, конечно, уже слишком поздно.
Пол остановился и пристально взглянул на нее. Ее глаза увлажнились, и теперь в них отражались лишь вечерние огни. «Должно быть, это всего лишь галлюцинация, — с удивлением подумал он. — Это не может быть ничем иным, кроме как галлюцинацией, — подумал он. — Не может быть, чтобы Джоан Хайаси плакала! Это просто невероятно».
— У меня есть проблема, — задумчиво сказала Джоан, отвернувшись от него. — У меня ничего нет, и я ничего не хочу. Я достигла той степени отрешения от действительности, к которой на протяжении многих столетий стремилось столько святых людей, и вот… Теперь мне все равно.
— Джоан, — сказал он, не сумев скрыть волнения. — Неужели ты сама не замечаешь противоречия в том, что говоришь? Наверняка, ты чего-то хочешь!
— Да, хочу. Но только мне никогда этого не получить! — В ее голосе звучала безнадежность.
— Ничего подобного. — Он ласково коснулся ее плеча перевязанной правой рукой. — Уже то, что ты захотела вернуться в мир реальности, разделенной с другими людьми, говорит, что битва наполовину выиграна. И теперь, поскольку ты хоть чего-то захотела, я могу помочь тебе. Естественно, если ты мне поможешь.
— Так ты научишь меня? — В ее вопросе слышалось уже гораздо меньше серых тусклых ноток безнадежности.
— Я научу тебя, как быть вместе с людьми. А ты можешь научить меня одиночеству.
— Мы с тобой, — с удивлением заметила Джоан, — располагаем всем, чем нужно. Разве нет? — Она вдруг привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.
Беззаботно рассмеявшись Пол, подскочил к краю тротуара с криками:
— Такси! Такси!
Все такси были заняты, поэтому им пришлось простоять довольно долго. Но это совершенно не беспокоило их: и Полу, и Джоан это казалось совершенно естественным.
Большинство запахов практически не беспокоили ко всему привычного Гаса Свенесгарда, но вот по какой-то непонятной причине едва уловимый запах озона, электричества в телестудии страшно раздражал. «Вообще-то могли бы, — распаляясь, подумал он, — время от времени здесь и проветривать». Но, возможно, раздражение было вызвано тем, что ему предстояло.
К передаче он как будто готов. Гас лично проследил за размещением шпаргалок, по которым ему предстояло читать заранее подготовленную речь. Он же лично выбрал трогательную, патриотичную музыку, которая должна была негромко звучать во время его выступления.
Он лично написал тексты информационных сообщений, чтобы передавать в эфир на протяжении всего дня, готовя мир к великому моменту.
Бросив взгляд в сторону входа в студию, Гас увидел только что появившегося доктора Пола Риверза с держащей его под руку Джоан Хайаси. По перевязанным рукам доктора Риверза и его легкой хромоте Гас догадался, что с тем произошел какой-то несчастный случай. Возможно даже, как результат чрезмерных возлияний по случаю праздника. Улыбаясь своей самой лучшей улыбкой прожженного политика, Гас двинулся им навстречу, чтобы поприветствовать.
— Эй, — дружелюбно начал он, довольный тем, что увидел друзей, — не замечаете, какой здесь странный запашок? Или, может, это у меня от волнения? — Он нервно уставился на Пола Риверза, ожидая от того профессионального ответа.
— Нет, лично я ничего не заметил, — весело ответил Пол Риверз.
— Ну конечно, вам ведь никогда не приходилось управлять гостиницей, — нахмурившись, отозвался Гас. — У меня в отеле я бы ничего подобного не допустил. А то постояльцы начали бы жаловаться. — И тут его пронзило острое чувство, что Пол Риверз, возможно, просто потешается над ним. Он подозрительно взглянул на доктора. Но нет, на лице Пола не было и тени усмешки. «Похоже, — подумал Гас, — это у меня от волнения перед выступлением». Он вытер пот со лба — как всегда, в сложные моменты жизни его дряблая плоть начала обильно источать влагу.
— Вам начинать через пять минут, — сообщил очкастый техник. — Имейте в виду, мистер Свенесгард — через пять минут. — С этими словами техник умчался прочь.
— Может, примете успокоительное? — предложил Пол.
— Нет-нет, я в порядке, — пробормотал Гас. Он нервно развернулся и отправился в гримерную, выделенную ему телевизионщиками, где с облегчением приложился к бутылке любимого бурбона «Эрли Таймс». «Вот это и есть, — с облегчением подумал он, — единственное успокоительное, которое требуется Гасу Свенесгарду».
Дверь открылась. Гас поспешно спрятал бутылку за спину.
— Четыре минуты, мистер Свенесгард! — объявил очкарик-техник.
— Вали отсюда, — проворчал Гас. — Ты меня нервируешь.
Техник исчез, но Гас с мрачной уверенностью понял, что вскоре парнишка появится снова, чтобы возвестить «Три минуты, мистер Свенесгард!» Поэтому он покинул гримерку и уселся за широким современным столом, установленным перед телекамерами.
У него за спиной висел старый, еще довоенный флаг Объединенных наций. Впервые с начала оккупации Земли ганимедянами этот флаг выставлялся на всеобщее обозрение. «Неплохая задумка», — сказал себе Гас.
— Три минуты, мистер Свенесгард.
В этот момент Гаса охватило мрачное чувство, что за ним наблюдают. «Кто-то, — подумал он, — пялится на меня». Он обвел студию взглядом. Ну, точно, в студии полно народу, в том числе Пол Риверз и девка-япошка, и все они уставились на него. Не говоря уже о проклятых камерах. Но дело было не в этом.
«А, кажется, я знаю, в чем дело, — сказал он себе. — Да, это на меня сейчас смотрят все люди мира. Все население этой чертовой планеты — вот кто сейчас на меня пялится».
Разум его удовлетворился таким объяснением, но вот душа — нет. Противное чувство не покидало Гаса, вселяя в душу едва ли не страх, которому рационального объяснения не было.
— Две минуты, мистер Свенесгард, — снова объявил очкарик.
Тут Гасу, наконец, удалось локализовать источник необъяснимого страха. Он исходил оттуда, где на специальной подставке были закреплены его шпаргалки. Но возле них в радиусе десяти футов не было ни единой живой души.
— Одна минута, мистер Свенесгард.
Гасу вдруг больше всего на свете захотелось вскочить и броситься вон из студии. Интуиция буквально вопила, что продолжение приведет к настоящей катастрофе. Однако было уже слишком поздно: камеры уже наведены на него, засветилась надпись «ВНИМАНИЕ, ИДЕТ ПЕРЕДАЧА», и в студии воцарилась мертвая тишина.
«В этой студии, — в панике подумал Гас, — находится кто-то или что-то, нацелившееся прикончить меня».
Ведущий тем временем начал представлять Свенесгарда. Рядом со шпаргалками стоял техник-очкарик, готовый переворачивать их одну за другой…А, может, это был вовсе и не он? Вокруг подставки со шпаргалками собиралась какая-то странная разновидность темноты. Еще мгновение назад Гас с легкостью мог различить человека в очках, а теперь не мог.
Гас потряс головой, пытаясь стряхнуть с глаз пелену, но все было бесполезно. «А вдруг, — с трепетом подумал он, — я не смогу разобрать, что написано на шпаргалках?» Но, к счастью, тексты на карточках оставались ясно различимыми. Что же до периодически то исчезающего, то появляющегося техника, то в принципе, в студии было довольно темно, а большинство ламп направлено прямо на Гаса. Яркий свет слепил его, заставляя моргать и щуриться. Вполне возможно, эта загадочная тьма — просто следствие такого освещения.
Оператор одной из трех камер поднял палец. Он в эфире!
Как загипнотизированный, Гас вперился взглядом в шпаргалки и начал:
— Леди и джентльмены, добрый вам вечер или доброе утро! А, может, и день! Это зависит от того, где, будь оно неладно, вы проживаете на этой нашей великой, чудесной планете, в свое время дарованной нам Господом, а теперь снова возвращенной нам Божественным Провидением. Я — ваш сосед и управляю скромной тихой территорией, находящейся в южной части США, про которую вы, может, слыхали. Там, коли помните, были все эти беспорядки с ниг-партами. А зовется эта территория очень просто — Теннесси. Ну, я и решил переговорить с вами по телику запросто, так сказать, неформально, как сосед с добрыми соседями насчет мирового положения, в котором, отчасти благодаря предпринятым мной усилиям, мы с вами очутились.
Режиссер в аппаратной взглянул на управляющего студией, и оба улыбнулись. Гасу с того места, где он сидел, было их видно. «Интересно, что же, черт побери, тут такого смешного?» — со злостью подумал он.
— И теперь, — решительно продолжал он, — когда этих самых долбаных червяков наконец-то выперли, а ниг-парты убрались с гор, нам предстоит здорово попотеть, чтобы подчистить весь мусор, что накопился за время оккупации. Может, глядя сейчас на меня, вы и не думаете…
В Париже бородатый владелец кафе уже протянул руку, чтобы выключить телевизор, из которого доносилась заранее переведенная речь Гаса.
— Ну и дерьмо, — пробурчал француз.
В Риме Папа принялся переключать каналы в надежде найти какой-нибудь добрый старый вестерн.
В Киото пожилого японца, мастера дзена, разобрал такой смех, что он буквально зашелся в икоте.
В Детройте, штат Мичиган, сборщик ионокрафтов просто швырнул в экран банку из-под пива.
Однако не подозревавший обо всем этом Гас продолжал…
— …может, конечно, вы и думаете, что для такого дела лучше бы подошел какой-нибудь крутой вояка. Так ведь наши вояки не справились и, более того…
Что-то пошло неправильно. Речь вроде бы звучала не совсем так, как он ее сочинил. Или так? «А, может, кто-то ее подправил? — спросил он себя. — Или, может, я перепутал шпаргалки?»
— Нет, единственно пригодный для такой работы человек — это парень, вроде меня, настоящий клоун.
Гас запнулся на полуслове, и еще раз пробежал глазами карточку. Да, там так и было написано. «Клоун».
Карточка стала переворачиваться, но теперь Гас не смог разглядеть переворачивающую ее руку.
На обратной стороне красовалось: «Деревенщина, напыщенный, посредственный демагог». Карточка снова перевернулась. «Лицемер, эгоманьяк, напыщенный расистский ублюдок» — значилось там.
«Боже мой! — подумал Гас. — Ведь именно так обзывал меня голос по видофону».
И, не отдавая себе отчета в том, что делает, он вскочил и закричал:
— Эй, ты, там, возле шпаргалок, ты кто такой? Ты что такое творишь?
Тьма стала надвигаться, устремилась в его сторону подобно ледяному ветру, и голос, тот же самый голос, который он слышал по видофону, сказал:
— Я — твое внутреннее я, высвобожденное моим презрением к тебе и ко всему тому, что ты отстаиваешь, вызванное к жизни великой тьмой. Я нахожусь вне пространства-времени, и я — твой судья. — Тут тьма поглотила Гаса, и он снова очутился в загадочном и ужасном положении, в котором пребывал еще совсем недавно: бестелесный, в абсолютной тишине, в кромешной темноте, наедине с собственным меркнущим отражением в треснувшем, потускневшем зеркале. В комнате собственного отеля.
Он закричал, но не услышал собственного крика.
Зато его услышал Пол Риверз.
И персонал телестудии услышал его тоже.
Равно как и весь остальной мир, или, скорее, та ничтожная его часть, которая все еще слушала Гаса и стала свидетелем его фиаско.
Режиссер отключил Гаса от эфира и запустил единственное, что оказалось под рукой — рекламу популярного сорта сигарет с марихуаной под названием «Беркли-Бу» со слоганом «Крошечный лучик калифорнийского солнца».
Пол вскочил со своего места и, прихрамывая, ринулся к Гасу, готовый оказать любую посильную помощь. Он видел, как Гаса затягивает смутный водоворот, поглотил, а потом исчез так же внезапно, как и появился.
«Черт возьми, — подумал Пол, вспоминая эффекты при использовании проектора иллюзий Балкани, — этот феномен, возможно, является каким-то последствием воздействия дьявольского оружия».
— В чем дело? — спросил он Гаса, обхватывая коротышку за плечи.
— Вы врач? — пробормотал Гас, ошалело моргая.
— Точно, — ответил Пол, понимая, что Гас едва его видит. — Не беспокойтесь, я займусь вами, — продолжал он, уводя Гаса из освещенного лампами пространства перед камерами и из столь вожделенной Свенесгардом политической и военной власти.
В комнате отдыха их дожидались доктор Чоит и Эд Ньюком. Увидев их, Гас неуверенно промямлил:
— Н-ну и к-как я вам?
«Скорее всего, — подумал Пол, — правда не пойдет тебе на пользу. Но и откровенной лести ты не поверишь».
— Это было ужасно, — сказал Пол Гасу Свенесгарду. — По подсчетам рейтинга передачи, к ее концу вас во всем мире смотрела всего горстка людей, в основном, из вашего родного Теннесси. Зато в самом начале выступления у вас была самая большая аудитория за всю историю телевидения».
— Вы ведь разбираетесь в психологии, — спросил Гас, — не так ли, сэр?
— Если в ней кто и разбирается, — вмешался Эд Ньюком, — так это Пол.
— Вы могли бы мне помочь? — спросил Гас, с тревогой глядя на Пола. — Не могли бы писать для меня речи, которые заставили бы людей изменить свое мнение обо мне? А еще посоветовать, что делать, чтобы завоевать их симпатии?
— Да, кстати, — вмешался доктор Чоит, — мы как раз собирались предложить вам наши коллективные услуги именно в этом качестве.
Пол тоже с восхищением уставился на Гаса. «Ты провалился, — подумал он, — но уже через какое-то мгновение снова встал на ноги, готовый попробовать что-нибудь другое, готовый ощутить всю горечь собственных ошибок. Ты никогда не сдаешься. И Всемирная психиатрическая ассоциация будет только рада захватить контроль над твоей кампанией… Держа тебя лишь в качестве номинальной фигуры, хотя ты, конечно, всегда должен будешь воображать, будто именно ты заправляешь всем и вся. Мы достаточно мудры, чтобы позволить тебе это. И таким образом станем самой влиятельной политической силой на весь период этого беспорядочного возрождения — возможно, достаточно влиятельной даже для того, чтобы сделать тебя королем, по крайней мере, до тех пор, пока снова не заработают нормальные демократические институты».
К этому времени Гас Свенесгард уже успел взять себя в руки. Он начал что-то возбужденно втолковывать доктору Чоиту. Очевидно, это были новые планы, наметки, задумки, прикидки на будущее. Доктор Чоит и Эд Ньюком только кивали с профессиональными улыбками, отлично зная, где на самом деле находится реальная власть.
Пол, наконец, почувствовал, что буквально восхищается Гасом, но тут он в первый раз повнимательнее пригляделся к доктору Чоиту. То ли ему показалось, то ли во взгляде доктора Чоита действительно читался некий холодный расчет?
Пол отогнал эти мысли и заставил себя навесить на лицо такую же профессиональную улыбку, какие красовались на лицах коллег. И подумал: «Если мы не можем доверять самим себе, то кому же можно доверять?»
Это показалось ему достойным вопросом. Но к несчастью, он пока что не мог найти на него столь же достойного ответа.