Диккенс Чарльз. Наш общий друг. Том 1

   А Джон Роксмит? Что делал в это время Джон Роксмит?
   Он спустился в свой кабинет и там закопал Джона Гармона еще глубже. Потом взял шляпу, вышел из особняка и по дороге в Холлоуэй, или не в Холлоуэй — ему было все равно, куда идти, — набросал горы земли на могилу Джона Гармона. Эта прогулка закончилась только на рассвете. И он так трудился всю ночь, засыпая землей могилу Джона Гармона, что к утру над Джоном Гармоном вырос целый Монблан. Но могильщик Джон Роксмит все еще продолжал подбрасывать и подбрасывать землю, облегчая себе работу погребальной песнью, а слова у нее были такие: «Завали его, придави его так, чтобы он не встал!»

Глава XIV
Непоколебимое решение

   То, что всю ночь напролет Роксмит заваливал землей могилу Джона Гармона, не способствовало крепкому сну, но утром могильщик все-таки задремал ненадолго и поднялся, окончательно утвердившись в своем решении. Что было, то прошло, призрак не потревожит покоя мистера и миссис Боффин; невидимый и безгласный, этот призрак помедлит еще немного около жизни, которую он оставил, а потом навсегда покинет те пределы, где ему нет места.
   Секретарь Роксмит снова продумал все с начала и до конца. С ним случилось то, что случается со многими людьми, если они не учитывают заранее совокупной силы всех обстоятельств, влияющих на иные жизненные положения. Когда недоверчивость — след тяжелого детства и того пагубного, только пагубного влияния, которое отцовские деньги и сам отец распространяли на всех, кто так или иначе соприкасался с ними, — натолкнула его на мысль прибегнуть к обману, это было задумано как нечто совершенно безобидное, это было рассчитано на несколько часов или на несколько дней, это затрагивало только девушку, которую ему навязала отцовская прихоть и которой он сам был навязан отцовской прихотью, и, наконец, это было задумано из честных побуждений, ради ее же блага. Если б он увидел, что брак с ним может сделать эту девушку несчастной (потому ли, что она отдала сердце другому или по каким-нибудь иным причинам), ему осталось бы только сказать самому себе: «Чего же ожидать от этих роковых денег, кроме зла! Пусть лучше они достанутся тем, кто защищал и пригревал своей дружбой меня и мою сестру!» Когда расставленная ему ловушка так далеко продвинула его первоначальный замысел, что на всех лондонских стенах появились полицейские объявления о смерти Джона Гармона, он принял нежданную помощь судьбы, не подумав о том, насколько это укрепит мистера и миссис Боффин в положении наследников. Когда же он увидел и узнал их заново и со своей выгодной для наблюдения позиции не обнаружил на их совести ни пятнышка, перед ним встал вопрос: «Неужели мне надо возвращаться к жизни только для того, чтобы обездолить этих людей?» Какое благо можно было противопоставить столь тяжкому испытанию? Он слышал из уст самой Беллы — в тот вечер, когда пришел к ним снимать квартиру и стоял за дверью, — что она вышла бы за него замуж лишь по расчету. С тех пор он под видом секретаря Роксмита пытался пробудить в ней чувство к себе, и она не только отвергла его попытки, но и пришла в негодование. Купить Беллу в жены — позор; наказывать ее — низость, ему ли идти на это? Но, вернувшись к жизни и приняв отцовское условие, он свершит первое, а вернувшись к жизни и отвергнув эти условия, свершит второе.
   Еще одно последствие, которое никак нельзя было предвидеть: в его предполагаемом убийстве запутали ни в чем не повинного человека. Надо получить от доносчика отказ от его прежних показаний, загладить причиненное зло и восстановить истину. Но ведь не задумай он этого обмана, невинному человеку не сделали бы зла. Значит, все те передряги и огорчения, которых ему стоит его обман, следует принять мужественно, как неизбежность, и не жаловаться.
   Таковы были утренние раздумья Джона Роксмита, и за это утро гора, выросшая ночью над могилой Джона Гармона, поднялась еще выше.
   Выйдя из дому раньше обычного, он встретил у калитки херувима. Им оказалось по дороге, и они отправились вместе.
   Перемену в наружности херувима нельзя было не заметить. Сам он стеснялся своего нарядного вида и счел нужным скромно сообщить:
   — Это все подарки моей дочери Беллы, мистер Роксмит.
   Его слова приятно поразили секретаря, потому что он помнил о пятидесяти фунтах и потому что он все еще любил Беллу. Нечего и говорить, это было проявление слабости с его стороны, — некоторые авторитеты всегда считают такие чувства проявлением слабости, — но он любил Беллу.
   — Не знаю, мистер Роксмит, приходилось ли вам читать книги, где описываются путешествия по Африке? — спросил Р. У.
   — Кое-что читал.
   — Помните? Король Георг, или король Мальчик с пальчик, или король Самбо, или Билл, или Бык, или Ром, или Хлам? Какую кличку матросы ни придумают, под такой эти короли там и ходят.
   — Где — там?
   — Да везде. В этой самой Африке. Их там повсюду можно встретить, потому что черные короли товар дешевый и… — заключил Р. У. изменившимся тоном, — и, по-моему, дрянной.
   — Совершенно с вами согласен, мистер Уилфер. Но вы хотели сказать…
   — Я хотел сказать, что такие короли большей частью щеголяют в одном лондонском цилиндре, или в одних манчестерских подтяжках, или при одной эполете, а то напялят мундир ногами в рукава или сотворят еще что-нибудь столь же несуразное.
   — Да, бывает, — подтвердил секретарь.
   — Я шепну вам по секрету, мистер Роксмит, — продолжал повеселевший херувим, — что, когда все мои дети жили при мне и всех их приходилось кормить, поить, я до чрезвычайности напоминал африканского короля. Вы, человек холостой, даже не подозреваете, каких ухищрений мне стоило, чтобы иметь на себе больше одной приличной вещи сразу!
   — Охотно вам верю, мистер Уилфер.
   — А говорю я об этом только для того, — в порыве чувств заключил Р. У., — чтобы вы знали, какая у меня милая, нежная и заботливая дочка. Если она у нас и была избалована, так самую малость, и теперь я не ставлю ей этого в вину. Нет, нет! Ни под каким видом! А какая моя Белла красавица! Надеюсь, вы со мной согласитесь, мистер Роксмит, что Белла у меня красавица?
   — Разумеется, соглашусь. С этим кто угодно согласится.
   — Вот, вот! — сказал херувим. — Да тут и сомневаться нечего. А какая ей выпала удача в жизни, мистер Роксмит! Какие перед моей Беллой открываются виды на будущее!
   — Лучших друзей, чем мистер и миссис Боффин, мисс Уилфер трудно было бы найти.
   — Ни за что не найти! — от всей души воскликнул херувим. — И знаете, я начинаю подумывать, что все к лучшему. Если бы мистер Джон Гармон был жив…
   — Он умер, и слава богу! — отрезал секретарь.
   — Нет, этого я не говорю, это уж слишком! — сказал херувим, как бы возражая против такого решительного и безжалостного заявления. — Но он мог бы не приглянуться Белле, а Белла — ему. Да мало ли что могло быть! А теперь, я надеюсь, она сама найдет себе избранника.
   — И, может быть… простите, что я об этом спрашиваю, но, поскольку вы оказываете мне такое доверие… может быть, у нее уже есть избранник? — с запинкой проговорил секретарь.
   — Нет, что вы! — ответил Р. У.
   — Бывает так, — осторожно заметил секретарь, — иная девушка найдет своего избранника, а отцу об этом но скажет.
   — Нет, у нас так быть не может, мистер Роксмит. Между мной и Беллой по всем правилам заключен союз и договор о взаимном доверии. Мы утвердили его совсем недавно. Он вошел в силу вот с этих… с этих пор, — херувим легонько похлопал себя по лацканам пиджака и по карманам. — Нет, нет, она еще никого не нашла. Правда, Джордж Самсон… это было в те дни, когда мистера Джона Гармона…
   — Которому лучше бы не родиться на свет! — нахмурившись, проговорил секретарь.
   Р. У. бросил на него недоуменный взгляд, удивляясь, с чего это он так озлобился на несчастного покойника, и продолжал:
   — В те дни, когда мистера Джона Гармона разыскивали, Джордж Самсон действительно увивался вокруг Беллы, и Белла позволяла ему увиваться. Но этому и тогда никто не придавал особого значения, а теперь и подавно. Ведь Белла, мистер Роксмит, — девушка с большими запросами, я почти наверно могу предсказать, что она выйдет за какого-нибудь богача. И уж на сей раз перед ней предстанет и человек и его состояние, так что выбор будет сделан не вслепую. Мне сюда. Очень жаль с вами расставаться. Всего хорошего, сэр!
   Секретарь отправился своим путем, не очень-то ободренный этой беседой, и, придя в особняк Боффинов, застал там поджидающую его Бетти Хигден.
   — Не сочтите это за дерзость, сэр, но нельзя ли мне поговорить с вами хоть минутку, — начала Бетти. — Я буду вам очень признательна.
   — Хоть целый час, — ответил секретарь, провел ее в свой кабинет и усадил в кресло.
   — Я, сэр, насчет Хлюпа, — сказала Бетти, — и нарочно пришла одна. Дай, думаю, встану, пока он спит, и уйду. Мне не хочется, чтобы Хлюп знал, о чем будет речь.
   — Откуда только у вас силы берутся! — воскликнул секретарь. — Вы будто мне ровесница!
   Бетти Хигден печально покачала головой.
   — Для своих лет, сэр, я еще крепкая, но молодость моя, благодарение богу, позади.
   — И вы благодарите бога за это?
   — Да, сэр. Ведь если б я была молодая, вся моя жизнь началась бы сначала, и до конца оставалось бы еще, ох, сколько! Но зачем толковать обо мне, старухе! Я пришла насчет Хлюпа.
   — А что с ним, Бетти?
   — Дело такое, сэр: придумал он, что сможет принять благодеяние вашей доброй хозяйки и вашего доброго хозяина и работать у меня тоже, и никакими силами этого у него из головы не выбьешь. Да разве он сможет так? Волей-неволей чем-нибудь надо поступиться — или надеждой на хороший заработок, или мною. А меня он ни за что не хочет бросать.
   — Его надо уважать за такое решение, — сказал секретарь.
   — Уважать, сэр? Да я, пожалуй, тоже так считаю, но потакать ему в этом нельзя. Вот я и надумала: если он не согласен мною поступиться, так я сама им поступлюсь.
   — Как же это, Бетти?
   — Убегу от него.
   Вглядевшись в полное непоколебимого мужества лицо старухи, в ее ясные глаза, пораженный секретарь повторил:
   — Убежите?
   — Да, сэр, — ответила Бетти, кивнув головой. И в этом кивке, в твердо сжатых губах была такая решимость, в силе которой сомневаться не приходилось.
   — Ну, полно, полно! — запротестовал секретарь. — Это надо еще обдумать. Спешить некуда, попробуем сначала разобраться во всем как следует, а потом решим, что делать.
   — А вы рассудите, голубчик, — сказала Бетти. — Не сердитесь на меня, но ведь по годам я вам в прабабушки гожусь. Вы, голубчик, рассудите сами. Ремесло у меня тяжелое, не прибыльное, и если б не Хлюп, давно бы я бросила работу. Но она кормила нас с ним. Теперь, когда я осталась одна, когда даже мой Джонни и тот ушел, — лучше мне быть на ногах и уставать побольше, чем сидеть все время у очага да складывать белье. А сказать вам почему? Потому, что становлюсь я как мертвая, забытье находит от такой жизни, и начинает мне вдруг казаться, будто на руках у меня то Джонни, то его мать — моя внучка, то моя дочь… или вдруг покажется, будто я сама, ребенком, лежу на руках у матери. И тогда все во мне цепенеет — и мысли и чувства, вскочишь с места, и так страшно становится: неужто, думаю, ты не лучше тех нищих стариков и старух, которых забирают в работные дома? Вам, верно, приходилось видеть, как они бродят по улицам, когда их выпускают погреться на солнышке, — испуганные, жалкие. Я в молодые годы была проворная, не любила сидеть без дела. Так я и вашей хозяйке похвасталась, как только глаза мои увидели ее доброе лицо. Я и теперь могу ходить по двадцать миль. На ногах-то лучше, чем сидеть дома и пропадать с тоски. И вязальщица я хорошая, навяжу всего побольше и буду торговать. Если ваша хозяйка и ваш хозяин дадут мне взаймы шиллингов двадцать, на такие деньги можно целую корзину товара справить. Буду ходить с ней по разным местам, похожу, похожу, — притомлюсь, и перестанет у меня все холодеть внутри. И на кусок хлеба себе заработаю. Что же еще надо старухе?
   — Так вот как вы задумали уйти из дому! — сказал секретарь.
   — Лучше-то не придумаешь! Голубчик! Лучше ничего не придумаешь! Я ведь знаю, и вы тоже знаете, что ваша хозяйка и ваш хозяин всем бы меня обеспечили, если б мы такое между собой допустили! Королевой бы прожила остаток дней! Но мы такого между собой не допустим! Ни я, ни близкие мои сроду чужими щедротами не жили. И если бы меня теперь склонили на это, я предала бы и самое себя, и детей своих покойных, и внуков!
   — Может случиться так, что это будет вполне извинительно и неизбежно… в конце концов, — осторожно намекнул секретарь, сделав легкое ударение на последних словах.
   — А я надеюсь, никогда этого не будет! И не потому, что гордость во мне говорит, нет! — просто сказала старуха. — Я не могу против самой себя идти, я хочу своими силами продержаться до последнего своего часа, вот и все.
   — А уж Хлюп, — добавил секретарь ей в утешение, — Хлюп только и будет о том мечтать, как бы ему поскорее выйти в люди и стать для вас тем, чем вы для него были.
   — Уж на этот счет будьте спокойны, сэр! — радостно воскликнула Бетти. — Только пусть поторапливается, потому что годы у меня немалые. Но пока что я крепкая, и ни дождь, ни холод, ни дальние дороги мне не страшны. Уж вы будьте так любезны, поговорите с вашей хозяйкой и с вашим хозяином, скажите им, о чем я прошу их и зачем мне это нужно.
   Секретарь понял, что спорить с этой героиней бесполезно и, придя к миссис Боффин, посоветовал ей не препятствовать решению Бетти Хигден, — хотя бы первое время.
   — Я знаю, вам было бы гораздо приятнее взять на себя заботы о ней, — добавил он, — но, по-моему, долг велит оказать уважение независимому человеческому духу.
   Миссис Боффин не устояла перед таким доводом. Они с мужем тоже были когда-то тружениками и, живя среди мусорных насыпей, сберегли в чистоте свою бесхитростную совесть и честь. И если у них был какой-то долг по отношению к Бетти Хигден, этот долг им надлежало выполнить.
   — Бетти! — сказала миссис Боффин, войдя вместе с Джоном Роксмитом в кабинет и словно приласкав старуху взглядом. — Бетти, я все понимаю, но зачем же убегать из дому!
   — Хлюпу так будет легче, — ответила миссис Хигден, покачав головой. — А может, мне самой легче. Объясняйте как хотите, дело ваше.
   — Когда же ты думаешь уходить?
   — Да теперь же, — последовал ясный и прямой ответ. — Сегодня, голубушка моя, или завтра. Слава богу, мне не привыкать стать! Я исходила все здешние места, когда никакой другой работы, кроме как на огородах и в хмельниках, не было.
   — Если я даже отпущу тебя, Бетти… Мистер Роксмит считает, что нельзя не отпустить… Бетти низко присела перед ним.
   — …мы не потеряем тебя из виду. Мы не хотим совсем расставаться с тобой, мы хотим все знать о тебе.
   — Хорошо, голубушка моя, только писем вы от меня не ждите. Наш брат и в молодые годы не больно горазд писать. Но ведь я буду приходить в город. Не бойтесь! Не упущу случая поглядеть на ваше доброе лицо и сил набраться. А кроме того, — с уверенностью заключила Бетти, — ведь мне придется выплачивать мой долг вам, значит я обязательно буду вас навещать.
   — Что же, так тому и быть? — все еще колеблясь, спросила миссис Боффин секретаря.
   — По-моему, да.
   Снова посовещались и, наконец, решили, что так тому и быть, и миссис Боффин позвала Беллу составить список вещей, которые потребуются Бетти на ее новом поприще.
   — Ты не бойся за меня, голубушка, — сказала эта стойкая душа, взглянув на Беллу. — Вот пристроюсь я со своей корзиной на каком-нибудь сельском рынке, буду там сидеть-посиживать и наторгую не меньше любой фермерши.
   Секретарь воспользовался случаем, чтобы выяснить один практический вопрос, а именно: к чему Хлюп выказывает способности?
   — Из него вышел бы хороший столяр, — ответила миссис Хигден, — если б нашлись деньги на ученье. — Она помнит, как Хлюп брал инструменты у соседей, чтобы починить каток или сломанный стул, и так ловко ими орудовал, просто любо-дорого было глядеть! Игрушки питомцам мастерил из всякого хлама, чуть не каждый день! А один раз в переулке у них собралось человек десять — полюбоваться, как он починил шарманку у итальянца с обезьянкой.
   — Вот и хорошо! — сказал секретарь. — Значит, его нетрудно будет пристроить.
   Так как теперь над могилой Джона Гармона поднимались высокие горы, секретарь решил поскорее покончить со всеми его делами и разделаться с ним навсегда. Он подготовил пространную бумагу на подпись плуту Райдергуду (не сомневаясь, что тот скрепит ее своим именем после еще одного и на сей раз более короткого вечернего визита к нему) и потом задумался — кому же вручить эту бумагу? Сыну или дочери Хэксема? Решено без задержки — дочери. Но от встречи с дочерью Хэксема лучше воздержаться — осторожность никогда не помешает! — потому что сын Хэксема видел Джулиуса Хэнфорда, а когда сестра расскажет ему о полученной бумаге, это разбудит таящиеся у них подозрения, что в свою очередь может привести к нежелательным последствиям. «Чего доброго, — мысленно проговорил секретарь, — меня еще схватят за участие в убиении собственной персоны!» Значит, бумагу надо послать дочери по почте. Плезент Райдергуд взялась узнать, где она живет, и бумага будет послана ей в запечатанном конверте без единого сопроводительного слова. До сих пор все ясно.
   Он знает о дочери Хэксема только со слов миссис Боффин, передавшей ему рассказы мистера Лайтвуда, который, по-видимому, славится как рассказчик и взял патент на эту историю. История действительно интересная, и любопытно было бы узнать ее дальнейшее развитие — например, получит ли дочь Хэксема оправдательный документ и останется ли довольна им. Но для того, чтобы выяснить это, надо воспользоваться каким-нибудь другим источником, помимо Лайтвуда. Лайтвуд тоже видел Джулиуса Хэнфорда, Лайтвуд разыскивал Джулиуса Хэнфорда через газеты, и он, секретарь, всячески избегал этого Лайтвуда. «Но с этим Лайтвудом случай может столкнуть меня в любой день недели, в любой час дня».
   Теперь надо подумать, как бы отыскать другой источник. Сын Хэксема готовится стать учителем, и кто-то руководит его занятиями. Секретарь запомнил это, потому что в рассказах Лайтвуда о семье Хэксема ему больше всего понравилось то, как сестра устроила судьбу брата. Хлюпа надо подучить грамоте. Если он, секретарь, наймет ему того самого учителя, новый источник будет открыт. Дальше потребовалось справиться, знает ли миссис Боффин его имя. Нет, зато она знает, где находится школа. Больше ничего и не надо. Секретарь тут же написал директору этой школы, и вместо ответа Брэдли Хэдстон явился к нему в тот же вечер самолично.
   Секретарь рассказал учителю, что от него требуется: давать у себя на дому уроки юноше, которого мистер и миссис Боффин хотят вывести на дорогу. Учитель согласился взять такого ученика. Секретарь спросил, каковы его условия? Учитель изложил их. Итак, с этим делом покончено.
   — Разрешите узнать, сэр, — сказал Брэдли Хэдстон, — кому я обязан рекомендацией?
   — Да будет вам известно, что я здесь лицо второстепенное — служу секретарем у мистера Боффина. Мистер Боффин тот самый джентльмен, который унаследовал состояние… вы, вероятно, слышали об этом… состояние Гармона.
   — Мистер Гармон, — сказал Брэдли (и как он удивился бы, узнав, с кем разговаривает!), — был убит, и труп его нашли в Темзе.
   — Был убит, и труп его нашли в Темзе.
   — Так это…
   — Нет, — секретарь не дал ему докончить и улыбнулся, — рекомендация не его. Мистер Боффин слышал о вас от некоего мистера Лайтвуда. Вы, кажется, знакомы с мистером Лайтвудом или слышали о нем?
   — К сожалению, слышал, сэр. Я не знаком с мистером Лайтвудом, и не горюю об этом. Ничего дурного о самом мистере Лайтвуде я сказать не могу, но некоторые его друзья мне отвратительны. Вернее, один его друг. Близкий друг.
   Даже теперь, спустя долгое время, он еле выговорил эти слова, — такую ярость (сдержать которую ему стоило мучительных трудов) пробуждало в нем воспоминание о том, как небрежно и презрительно держался с ним Юджин Рэйберн.
   Секретарь понял, что разбередил больное место, и хотел переменить тему разговора, но Брэдли не так-то легко было отвлечь, он упрямо продолжал свое:
   — Хоть этот человек и отвратителен мне, я все же скажу вам, как его зовут. Этого человека зовут Юджин Рэйберн.
   Секретарь помнил Юджина Рэйберна. В его болезненных впечатлениях, связанных с той ночью, когда он преодолевал в себе действие отравы, образ Юджина виднелся точно в тумане, но все же он запомнил его имя, и его голос, и как Юджин вместе со всеми осматривал труп Хэксема, и где Юджин стоял, и что он говорил.
   — А скажите, мистер Хэдстон, — спросил секретарь, снова пытаясь перевести разговор на другое, — как зовут сестру Хэксема?
   — Ее зовут Лиззи, — ответил учитель, и лицо его передернулось.
   — Говорят, она незаурядная девушка — это правда?
   — Да. Во всяком случае, настолько незаурядная, что куда до нее мистеру Юджину Рэйберну! Впрочем, он и с любым заурядным человеком не выдержит сравнения. Надеюсь, сэр, вас не обидит, если я спрошу, почему вы ставите эти два имени рядом?
   — Да так получилось, — ответил секретарь. — Я заметил, что Юджин Рэйберн — тема для вас неприятная, и попытался заговорить о другом, но, кажется, невпопад.
   — А вы знаете мистера Рэйберна, сэр?
   — Нет.
   — Следовательно, нельзя предполагать, что вы поставили эти два имени рядом, основываясь на каких-либо его намеках?
   — Разумеется, нет!
   — Я осмелился спросить об этом, — сказал Брэдли, глядя себе под ноги, — потому что такой пустой, хвастливый и наглый человек способен на все. Я… я надеюсь, вы не истолкуете меня превратно, сэр. Я… я весьма заинтересован в Чарльзе Хэксеме и его сестре, и все, что их касается, вызывает во мне сильные чувства. Очень сильные чувства. — Дрожащей рукой Брэдли вынул из кармана носовой платок и утер лоб.
   Взглянув ему в лицо, секретарь подумал, что перед ним действительно забил источник и что источник этот, сверх всяких ожиданий, оказался мутным, глубоким, бурным и трудным для разведок. А Брэдли, еще не справившись со своим волнением, вдруг ответил ему вызывающим взглядом. Он точно спрашивал его: «Что вы такого во мне увидели?»
   — Чарльз Хэксем — вот кто, собственно, послужил вам рекомендацией, — сказал секретарь, как ни в чем не бывало возвращаясь к первоначальному предмету их разговора. — Мистер и миссис Боффин слышали от мистера Лайтвуда, что этот юноша ваш ученик. Я же расспрашиваю о нем и о его сестре не по долгу службы и не от лица мистера Боффина, а сам по себе, в своих собственных интересах. Почему тут затронуты мои интересы, объяснять не стоит. Вы знаете, как был обнаружен труп мистера Гармона и какое касательство имел к этому их отец — Старик Хэксем?
   — Сэр, — ответил Брэдли, так и не успокоившись, — все обстоятельства этого дела известны мне досконально.
   — Тогда скажите, мистер Хэдстон, приходится ли сестре Хэксема страдать из-за нелепого — вернее, ни на чем не основанного обвинения, которое сначала возвели на ее отца, но затем в основном сняли?
   — Нет, сэр, — чуть ли не с гневом отрезал Брэдли.
   — Рад это слышать.
   — За сестрой Хэксема… — Брэдли раздельно выговаривал каждое слово, точно читая по книге, — …нет ничего такого, что не позволило бы поставить ее рядом с собой человеку с безукоризненной репутацией, человеку, собственными силами пробившему себе дорогу в жизни. Заметьте! Я говорю «поставить ее рядом с собой», а не «поднять до себя». Ей не приходится и не придется терпеть позора, если только она сама не навлечет его на свою голову. А раз человек с безукоризненной репутацией считает возможным смотреть на нее как на равную и раз он твердо убежден, что ее не в чем упрекнуть, по-моему этого вполне достаточно.
   — И такой человек есть? — спросил секретарь.
   Брэдли Хэдстон сдвинул брови, выпятил свой массивный подбородок и, уставившись себе под ноги, проговорил с решительностью, казалось бы и неуместной в данном случае:
   — И такой человек есть!
   У секретаря не было больше причин и поводов продолжать эту беседу, и на том она кончилась. Через три часа лохматый парик цвета пакли снова нырнул в ссудную лавку, и в тот же вечер отказ Плута Райдергуда от прежних показаний лежал в почтовой конторе, запечатанный в конверт, на котором был написан новый адрес Лиззи Хэксем.
   Все эти дела так поглотили Джона Роксмита, что он увиделся с Беллой только на следующий день. По молчаливому уговору они старались держаться подальше друг от друга, но так, чтобы мистер и миссис Боффин не заметили перемены в их отношениях. Проводы Бетти Хигден только способствовали этому. Белла с охотой помогала ей укладываться, остальные тоже были заняты ее сборами, и им было не до Беллы с Роксмитом.
   — Миссис Хигден, — сказал Роксмит, когда все они столпились около Бетти, — все, кроме Беллы, которая, стоя на коленях перед стулом, вместе с ней складывала вещи в корзину. — Вам надо будет иметь при себе хоть письмо с нашим адресом. Я напишу там от имени мистера н миссис Боффин, что они ваши друзья, — слово «покровители» им, пожалуй, не понравится.