Диккенс Чарльз. Наш общий друг. Том 1

   Вступив в их диалог, мистер Лэмл громогласно заявляет, что история человека ниоткуда действительно имеет продолжение. За столом наступает полная тишина.
   — Уверяю вас, — говорит Лайтвуд, обводя взглядом всех присутствующих, — больше я ничего не могу рассказать. — Но так как Юджин бормочет вполголоса: «Ну, хорошо, расскажи, расскажи!» — он вынужден добавить: — Во всяком случае, ничего такого, о чем бы стоило рассказывать.
   Бутс и Бруэр немедленно приходят к выводу, что рассказывать безусловно стоит, и с назойливой учтивостью требуют продолжения. Их вяло поддерживает Вениринг, и гости понимают, как трудно ему сосредоточиться на чем-нибудь — что поделаешь! Рассеянность свойственна всем членам палаты общин.
   — Пожалуйста, не рассчитывайте на долгий рассказ, — говорит Мортимер Лайтвуд. — Я кончу гораздо раньше, чем вы успеете принять удобные позы. Дело обстоит так…
   — Дело обстоит так, — нетерпеливо перебивает его Юджин, — как поется в детской песенке:

 
Моя сказка кончится вскоре:
Жил-был Джек Манори.
У Джека был отец.
Вот вам сказки начало,
А вот и конец.
 

   Ну, расскажи, и покончим с этим.
   В голосе Юджина слышится раздражение, он сидит, откинувшись на спинку стула и свирепо глядя на леди Типпинз, которая игриво кивает ему головой и называет его злым волком, намекая тем самым, что она не кто иная, как Красная шапочка.
   — Моя досточтимая и прекрасная повелительница и оппонентка, — продолжает Мортимер, — по всей вероятности, имеет в виду следующие события: несколько дней назад молодая девушка Лиззи Хэксем, дочь покойного Джесса Хэксема по прозвищу Старик — того самого, который, как вы помните, обнаружил в Темзе тело человека ниоткуда, получила — от кого, неизвестно — полный отказ от обвинений, возведенных на ее отца некиим Райдергудом, тоже промышляющим на реке. Обвинениям этим никто не верил, потому что сей Райдергуд, — не могу не применить к нему пословицу «и душою худ, и просто плут», утверждал то одно, то другое и, по сути, запутался в своих наветах. Так или иначе, Лиззи Хэксем получила письмо с отказом от обвинений — получила его весьма загадочным образом, чуть ли не из рук незнакомца в темном плаще и в шляпе с низко опущенными полями, и в подтверждение невиновности своего отца препроводила полученное ею письмо моему клиенту мистеру Боффину. Надеюсь, юридическая терминология никого здесь не шокирует. Дело в том, что у меня нет и, по всей вероятности, никогда не будет других клиентов, и я горжусь мистером Боффином как редким произведением природы.
   Спокойствие, с которым говорит Лайтвуд, только кажущееся; на душе у него далеко не спокойно. Он как будто и не обращает внимания на Юджина, а сам чувствует, что в присутствии друга эта тема не совсем безопасна.
   — Редкое произведение природы, которое служит единственным украшением моего юридического музея, — продолжает он, — приказывает своему секретарю — экземпляру из породы раков-отшельников или устриц, по фамилии, кажется, Шоксмит… Впрочем, это не важно, назовем его хоть Артишоком… Итак, приказывает своему Артишоку снестись с Лиззи Хэксем. Артишок изъявляет готовность выполнить поручение, действует соответствующим образом и терпит неудачу.
   — Как, неудачу? — спрашивает Бутс.
   — Почему неудачу? — спрашивает Бруэр.
   — Прошу прощения, — говорит Лайтвуд, — но мне придется немного повременить с ответом на ваши вопросы, чтобы не нарушить естественного хода событий. Поскольку Артишок потерпел полную неудачу, мой клиент, действуя в интересах предмета своих розысков, поручает это дело мне. Я пытаюсь разыскать ее, я даже располагаю, — бросив взгляд на Юджина, — кое-какими наводящими сведениями, которые могут помочь мне разыскать ее… и тоже терплю неудачу, потому что она исчезла.
   — Исчезла? — Многоголосое эхо подхватывает его последнее слово.
   — Пропала без вести, — говорит Мортимер. — Никто не знает как, никто не знает когда, никто не знает куда. Таков конец истории, который имела в виду моя достопочтенная и прелестная повелительница и оппонентка.
   Типпинз взвизгивает чарующим голоском и заявляет, что нас всех до одного зарежут во сне. Взгляд Юджина ясно говорит, что всех не надо, а одного — вернее, одну — пожалуйста. С. Ч. П. миссис Вениринг замечает, что, наслушавшись рассказов обо всех этих социальных загадках, побоишься оставлять малютку дома. Весьма посредственно копируя форму парламентского запроса: «Видя достопочтенного джентльмена, возглавляющего департамент внутренних дел, на месте, и т. д.», Ч. П. мистер Вениринг желает знать, следует ли истолковывать слова Мортимера так, что исчезнувшее лицо похитили и вообще совершили над ним какое-либо насилие? За Лайтвуда отвечает Юджин, и отвечает поспешно, с раздражением:
   — Нет, нет! Ничего подобного! Он хотел сказать, что это лицо исчезло по собственной воле, и исчезло бесследно, неизвестно куда.
   Однако нельзя же допустить, чтобы столь важная тема беседы, как супружеское счастье мистера и миссис Лэмл, исчезла вслед за другими исчезновениями — исчезновением убийцы Джона Гармона, исчезновением Джулиуса Хэнфорда, исчезновением Лиззи Хэксем! Венирингу приходится загонять овец в хлев, из которого они разбрелись. Кому же, как не Венирингу, следует ораторствовать о счастье мистера и миссис Лэмл — самых дорогих и самых старинных его друзей во всем мире! И какой аудитории следует ему поведать свои мысли, как не этой аудитории — имя существительное собирательное, обозначающее группу лиц, рассматриваемых как единое целое и являющихся самыми дорогими и самыми старинными его друзьями во всем мире. Разрешив себе ораторствовать сидя, Вениринг начинает монотонно бормотать, как в парламенте, что он видит за этим столом своего дорогого друга Твемлоу, который ровно год назад соединил руку его, Вениринга, дорогого друга Лэмла с прелестной рукой его дорогого друга Софронии и что он видит за этим столом также своих дорогих друзей Бутса и Бруэра, которые объединились вокруг него в те дни, когда его дорогой друг леди Типпинз тоже объединилась вокруг него — одна из первых! — и он будет помнить это до тех пор, пока память не откажет ему. Нельзя не отметить, что за этим столом нет его старинного дорогого друга Подснепа, хотя Подснепа самым достойным образом представляет здесь его, Вениринга, юный дорогой друг Джорджиана. Далее он видит тут за столом (Вениринг провозглашает это так торжественно, будто глаза его вооружены телескопом необычайной силы) своего дорогого друга мистера Фледжби, если тот позволит ему называть себя его другом. Принимая во внимание все эти и многие другие обстоятельства, о которых вы, люди чрезвычайно проницательные, разумеется, догадаетесь сами, он должен со всей почтительностью доложить вам, что настало время, когда мы с бокалами в руках, со слезами на глазах, с благословениями на устах и вообще со всем тем, чем полны наши душевные закрома, единодушно провозгласим тост за здоровье наших дорогих друзей Лэмлей и пожелаем им много, много лет, таких же счастливых, как и этот истекший год, и много, много друзей, живущих в браке душа в душу так же, как они сами. И вот о чем надо еще сказать: Анастазия Вениринг (которая незамедлительно начинает всхлипывать) создана по образу и подобию своей старинной закадычной подруги Софронии Лэмл в том смысле, что она тоже предана человеку, завоевавшему ее любовь, и доблестно исполняет обязанности жены. Не найдя другого выхода из тупика, Вениринг на всем скаку осаживает своего ораторского Пегаса и летит кувырком наземь со словами:
   — Лэмл! Да благословит вас бог!
   Очередь Лэмла. Какое у него все аляповатое! В особенности нос, неправильный, грубый. И каков нос, таковы и манеры и склад ума. Слишком широко он улыбается — трудно поверить в искренность такой улыбки; слишком озабоченно хмурится — а вот озабоченность, видимо, неподдельная; слишком много у него зубов, слишком они крупные — того гляди укусит! Он благодарит вас, дорогие друзья, за ваши добрые слова и надеется, что следующий прием — может быть, по случаю второй столь же радостной годовщины — состоится в помещении, более соответствующем вашим понятиям о гостеприимстве. Ему никогда не забыть, что у Венирингов он впервые встретил Софронию. Софронии никогда не забыть, что у Венирингов она впервые встретила его. Они говорили об этом вскоре после свадьбы и решили не забывать, никогда не забывать. В сущности, Венирингу они и обязаны тем, что брачные узы соединили их, и надеются когда-нибудь на деле доказать свое отношение к нему (Вениринг: «Не надо, не надо!»). Нет, надо! Пусть не сомневается — они докажут, если только смогут. Их брак с Софронией нельзя считать браком по расчету. У нее было небольшое состояние, у него было небольшое состояние — вот они и соединили свои небольшие состояния. В основе их брака лежало искреннее расположение друг к другу и сходство характеров. Благодарю вас! Они с Софронией любят видеть около себя молодежь, но вряд ли их дом будет подходящим местом для юношей и девушек, которые дали обет безбрачия, ибо созерцание супружеского счастья, царящего в этом доме, может заставить этих юношей и девушек изменять своему обету. О присутствующих, разумеется, не говорят, особенно о таких присутствующих, как маленькая Джорджиана. Еще раз благодарю! И, между прочим, к его другу Фледжби это тоже не относится. Он признателен Венирингу за теплоту, с которой тот отозвался о их общем друге Фледжби, так как этот молодой джентльмен пользуется его величайшим уважением. Благодарю вас! Сказать правду (снова о Фледжби), чем ближе вы с ним знакомитесь, тем больше находите в нем то, что вам хочется найти. Еще раз благодарю! Благодарю от имени моей дорогой Софронии и от своего собственного имени!
   Все это время миссис Лэмл сидит молча, опустив глаза на скатерть. Как только мистер Лэмл кончает речь, Твемлоу почему-то снова поворачивается к своей соседке, видимо не избавившись от ощущения, что она хочет заговорить с ним. И на сей раз она действительно с ним заговаривает. Вениринг беседует со своей соседкой слева, и миссис Лэмл начинает вполголоса:
   — Мистер Твемлоу!
   Он отвечает:
   — Да? Простите? — все еще неуверенно, потому что она не смотрит на него.
   — Вы истый джентльмен, и я знаю, что на вас можно положиться. Не дадите ли вы мне возможность сказать вам два-три слова, когда мы поднимемся наверх?
   — Разумеется! Почту за честь!
   — Только, прошу вас, не подавайте виду и не удивляйтесь моему поведению, если оно не будет соответствовать нашему разговору. За мной могут следить.
   Чрезвычайно озадаченный, Твемлоу подносит ко лбу руку и в раздумье откидывается на спинку стула. Миссис Лэмл встает. Все встают. Дамы поднимаются в гостиную. Через несколько минут мужчины идут следом за ними. Эти несколько минут Фледжби посвящает осмотру бакенбард Бутса, бакенбард Бруэра и бакенбард Лэмла и обдумывает, у кого лучше и какие завести ему самому посредством трения, если только Гений его физиономии отзовется на этот способ обработки щек.
   В гостиной, как водится, составляются группы. Лайтвуд, Бутс и Бруэр вьются, точно бабочки, вокруг леди Типпинз, похожей одновременно и на оплывающую восковую свечу и на саван. Чужаки охаживают Ч. П. Вениринга и С. Ч. П. миссис Вениринг. Лэмл, сложив руки на груди во образе Мефистофеля, стоит в углу рядом с Джорджианой и Фледжби. Миссис Лэмл садится на диван и, взяв со столика альбом, предлагает его вниманию мистера Твемлоу.
   Мистер Твемлоу опускается на кушетку напротив нее, и миссис Лэмл показывает ему какой-то портрет.
   — У вас есть все основания удивляться, — тихо говорит она, — но, прошу вас, постарайтесь скрыть это.
   Встревоженный Твемлоу пытается скрыть свое удивление и делает его еще более явным.
   — Если не ошибаюсь, мистер Твемлоу, вы до сего дня не были знакомы с этим своим дальним родственником?
   — Нет, не был.
   — А теперь, познакомившись, вы видите, что он собой представляет. Гордиться им нет оснований?
   — Сказать по правде — нет, миссис Лэмл.
   — Если б вы знали о нем побольше, вам и вовсе не захотелось бы иметь такого родственника. А вот еще один портрет. Что вы о нем скажете?
   У Твемлоу хватает присутствия духа, чтобы ответить:
   — Большое сходство! Поразительное сходство!
   — Вы, вероятно, заметили, кого он удостаивает своим вниманием? Видите, где он стоит и с кем стоит?
   — Да. Но мистер Лэмл…
   Она бросает на него взгляд, смысл которого ему непонятен, и показывает третий портрет.
   — Удачный, не правда ли?
   — Прелестный! — говорит Твемлоу.
   — Так метко схвачено, что это почти карикатура… Мистер Твемлоу, мне трудно выразить, какую борьбу я выдержала сама с собой, прежде чем решилась заговорить с вами! И я продолжаю этот разговор только потому, что твердо убеждена — вы не выдадите меня. Подтвердите чистосердечно, что вы не обманете моего доверия, что вы отнесетесь к нему с уважением, даже если у вас не останется ни малейшего уважения ко мне, и я приму ваше слово за клятву.
   — Сударыня, клянусь честью джентльмена, хоть и бедного…
   — Благодарю. Больше мне ничего не нужно. Мистер Твемлоу, умоляю вас, спасите это дитя!
   — Какое дитя?
   — Джорджиану. Она жертва. Ее хотят заманить в сети и выдать замуж за вашего родственника. Тут заговор в расчете на большую поживу. У этой девочки нет ни силы воли, ни характера, ее продадут, она не сможет отстоять себя и попадет в кабалу на всю жизнь.
   — Чудовищно! Но как я смогу предотвратить это? — вопрошает Твемлоу, растерянный и потрясенный до глубины души.
   — А вот еще один портрет. И неудачный, правда?
   Ошеломленный непринужденностью, с какой она откидывает назад голову, критическим оком разглядывая портрет, Твемлоу все же соображает, что ему тоже следует откинуть голову, и так и делает. Впрочем, рассмотреть он ничего не может, точно этот портрет находится не перед ним, а где-то в Китае.
   — Решительно нехорош! — говорит миссис Лэмл. — Вид неестественный и помпезный.
   — Неестественный и по… — Но сбитый с толку Твемлоу не может выговорить это слово и сбивается на «по… жалуй».
   — Мистер Твемлоу, ее напыщенный, самовлюбленный отец поверит вам. Вы знаете, как он считается с вашей семьей. Не теряйте времени. Предостерегите его!
   — Предостеречь? Но от кого?
   — От меня.
   К величайшему своему счастью, Твемлоу получает в эту критическую минуту порцию возбуждающего средства, и таким возбуждающим средством ему служит голос мистера Лэмла.
   — Софрония, дорогая моя, кого вы там показываете Твемлоу?
   — Разных знаменитостей, Альфред.
   — Покажите ему мой последний портрет.
   — Хорошо, Альфред.
   Она кладет альбом на столик, берет другой и, перевернув несколько страниц, показывает Твемлоу своего супруга.
   — Вот последний портрет мистера Лэмла. Как он вам нравится? Предостерегите ее отца от меня. Мне так и следует, потому что я с самого начала принимаю участие в заговоре. Он составлен моим мужем, вашим родственником и мною. Я признаюсь вам во всем только для того, чтобы вы поняли, как нуждается эта бедная, глупенькая и привязчивая девочка в друге и спасителе. Ее отцу всего говорить не нужно. Уж настолько-то вы пощадите меня и моего мужа. Сегодняшнее торжество — сплошной обман, но все же он мой муж, и нам надо как-то жить… Вы находите, что сходство есть?
   Твемлоу, не помня себя, делает вид, будто сравнивает портрет, который у него в руках, с оригиналом, который бросает в их сторону мефистофельские взгляды из дальнего угла.
   — В самом деле, недурно! — Таковы слова, которые Твемлоу с величайшим трудом, наконец, выдавливает из себя.
   — Очень рада, что вам нравится. Пожалуй, это действительно лучший из всех. Остальные слишком темные. А этот портрет мистера Лэмла…
   — Но я ничего не понимаю! Я не вижу, каким образом, — бормочет Твемлоу, нерешительно наводя монокль на альбом, — каким образом можно предостеречь отца, не сказав ему всего? Что же надо сказать? Что надо утаить? Я… я просто теряюсь!
   — Скажите ему, что я заправская сваха. Скажите ему, что я женщина пронырливая и корыстная. Скажите ему, что, по вашему мнению, его дочери не следует бывать в моем доме, в моем обществе. Все это сказать можно, потому что все это сущая правда. Вы знаете, какой он кичливый и как легко задеть его тщеславие. Скажите ровно столько, сколько нужно, чтобы встревожить его и заставить беспокоиться о дочери, а в остальном пощадите меня. Мистер Твемлоу, вы сразу перестали меня уважать, но хотя я давно пала в собственных глазах, мне больно терять ваше уважение. И все же я твердо полагаюсь на вашу порядочность. Если бы вы знали, сколько раз я пыталась заговорить с вами сегодня, вы пожалели бы меня. Повторных заверений мне от вас не нужно, потому что я удовольствуюсь и всегда буду довольствоваться тем, что вы уже пообещали. Надо кончать наш разговор, потому что за мной следят. Если вы согласны успокоить меня, согласны поговорить с отцом этой невинной девушки и тем самым спасти ее, закройте альбом, прежде чем возвращать его мне, и я пойму, что это значит, и поблагодарю вас в глубине души… Альфред, мистеру Твемлоу, как и нам с вами, тоже больше всего нравится ваш последний портрет.
   Альфред приближается к ним. Группы гостей расходятся. Леди Типпинз встает и собирается уезжать, миссис Вениринг следует за своим повелителем. Миссис Лэмл продолжает смотреть на Твемлоу, который разглядывает сквозь монокль портрет Альфреда. Проходит минута — монокль Твемлоу повисает на ленточке, он встает и так громко захлопывает альбом, что хрупкая питомица фей, Типпинз, вздрагивает всем телом.
   Прощания за прощаниями. Гости очарованы приемом, достойным золотого века, и опять про копченый окорок и прочее, тому подобное, и вот Твемлоу, невинная, добрая душа, уже бредет по Пикадилли, держась рукой за голову, чуть не попадает под колеса выскочившего из-за угла почтового фургона, но тем не менее благополучно добирается до своего кресла и падает в него, все еще не отнимая руки от головы, обуреваемой вихрем мыслей.