Диккенс Чарльз. Уста и чаша

   - С этой минуты я прогоняю коварного изменника, дорогая моя, и с этого самого вечера вычеркиваю его имя из Купидона (так называется моя книжка). Но я не отстану, пока мне не расскажут про человека неизвестно откуда, а так как сама я потеряла всякое влияние, то попрошу вас, душенька, добейтесь этого для меня. О коварный! - Это она говорит Мортимеру, постукивая зеленым веером.
   - Мы все очень интересуемся человеком неизвестно откуда, - замечает Вениринг.
   Тут все четыре Буфера, набравшись храбрости, говорят разом:
   - Очень интересно!
   - Это так волнует!
   - Как драматично!
   - Это человек ниоткуда?
   И тут миссис Вениринг - так заражающе действуют обольстительные кривлянья леди Типпинз, - сложив руки на манер просящего ребенка, обращается к соседу слева и шепелявит:
   - Плосу вас! Позалуста! Пло целовека ниоткуда!
   Причем все четыре Буфера, словно движимые все разом какою-то таинственной силой, восклицают:
   - Как можно устоять!
   - Клянусь жизнью, - томно говорит Мортимер, - чрезвычайно затруднительно рассказывать, когда на тебя обращены глаза всей Европы, и я утешаюсь единственно тем, что все вы будете в душе проклинать леди Типпинз, когда сами увидите, что человек неизвестно откуда просто скучен, а это вы непременно увидите. Конечно, жаль разрушать романтику, прикрепляя его к определенному месту жительства, хотя я и позабыл, как оно называется, но, может быть, кто-нибудь другой здесь припомнит, - там еще выделывают вино.
   - Фабрика ваксы Дея и Мартина, - подсказывает Юджин.
   - Нет, не то, - невозмутимо возражает Мортимер, - там делают портвейн. А мой герой оттуда, где делают капское вино. Да ты послушай, старина, ведь это не какая-нибудь статистика, а довольно любопытное дело.
   Замечательно то, что за столом Венирингов никто из гостей не обращает внимания на самих хозяев, и если есть что рассказать, предпочитают обычно рассказывать кому-нибудь другому.
   - Этот человек, по фамилии Гармон, - продолжает Мортимер, обращаясь к Юджину, - был единственным сыном прожженного старого мошенника, который нажил себе состояние на мусоре.
   - В красном плисе и с колокольчиком? - спрашивает мрачный Юджин.
   - И с лестницей и корзинкой *, если хочешь. Так или иначе, с течением времени он разбогател на мусорных подрядах, - а жил он в ложбине между горами, целиком составленными из мусора. На своем собственном небольшом участке этот старый брюзга насыпал свой собственный горный хребет, наподобие старого вулкана, а основой его геологической формации послужил мусор *. Угольный мусор, овощной мусор, костяной мусор, битая посуда, крупный мусор, просеянный мусор, - словом, мусор всех сортов.
   Мимолетное воспоминание о миссис Вениринг заставляет Мортимера адресоваться к ней со следующими пятью-шестью словами, потом, снова забывшись, он обращает свою речь к Твемлоу, не находит в нем отклика и, наконец, вступает в общение с Буферами, которые принимают его с восторгом.
   - Душе, - кажется, я правильно выразился? - этого образцового экземпляра доставляло высочайшее наслаждение проклинать своих близких родственников и выгонять их из дому. Естественным образом, он начал с того, что оказал внимание своей собственной жене, а затем, на досуге, смог заняться и дочерью, равным образом признав ее права. Он выбрал для нее мужа, считаясь единственно со своим собственным вкусом, но не с ней, и собирался уже закрепить за дочерью, в виде приданого, не знаю сколько мусора, но только неимоверно много. Когда дело дошло до этого, дочь почтительно сообщила, что она уже обручена тайно с тем весьма популярным персонажем, которого романисты и стихотворцы именуют "Другой", и что брак по выбору отца обратит ее сердце в прах и самую жизнь в мусор, - словом, заставит ее заняться делом отца в весьма широких масштабах. Немедленно вслед за этим почтенный родитель - как говорят, в холодную зимнюю ночь, проклял ее и выгнал вон из дому.
   Тут Химик (по-видимому, составивший себе весьма невыгодное мнение о рассказе Мортимера) уделяет всем Буферам понемножку красного вина, и те, опять-таки движимые все сразу некоей таинственной силой, медленно просмаковав его с особенной гримасой наслаждения, восклицают хором:
   - Продолжайте, пожалуйста!
   - Денежные ресурсы Другого оказались, как это обычно бывает, крайне ограниченны. Кажется, я нисколько не преувеличу, если скажу, что Другой вечно сидел на мели. Тем не менее он женился на молодой особе, и они поселились в скромном жилище, вероятно с крылечком, увитым жимолостью и каприфолием, где и жили до самой ее смерти. На вопрос, какая причина смерти была указана в свидетельстве, мог бы вам ответить только регистратор того округа, где находилось скромное жилище, но ранние тревоги и горе, конечно, тоже должны были сыграть сваю роль, хотя о них ничего не говорится в графленых листках и печатных бланках. Несомненно, так же обстояло дело и с Другим: утрата молодой жены настолько его потрясла, что если он и пережил ее, то самое большее на год.
   В ленивой речи Мортимера слышится некий намек на то, что если светское общество бывает способно в иных случаях растрогаться, то и он, принадлежа к светскому обществу, тоже может позволить себе эту слабость и растрогаться тем, о чем он здесь рассказывал. Он прилагает все старания, чтобы это скрыть, но безуспешно. На мрачного Юджина рассказ тоже производит впечатление: когда зловещая Типпинз объявляет, что, если бы Другой не умер, она отдала бы ему первое место в списке своих поклонников, а пожилая молодая особа улыбается и пожимает эполетами, внимая пожилому молодому человеку, который что-то шепчет ей на ухо, мрачность Юджина доходит до такой степени, что он начинает свирепо играть фруктовым ножичком.
   Мортимер продолжает:
   - Теперь мы должны возвратиться, как говорят романисты (и, по-моему, напрасно говорят), к человеку неизвестно откуда. Когда изгнали его сестру, он, в то время мальчик лет четырнадцати, воспитывался на медные деньги в Брюсселе и узнал об этом не сразу - от кого, не могу сказать точно, вероятно, от нее самой, так как их мать уже умерла. Не теряя времени, он бежал из Брюсселя и явился сюда. Должно быть, мальчик был находчивый и с характером, если сумел добраться домой, не имея даже пяти су карманных денег в неделю; однако это ему удалось, он явился к отцу неожиданно, как снег на голову, и заступился за сестру. Почтенный родитель немедленно прибегает к проклятию и выгоняет сына вон. Потрясенный и испуганный мальчик покидает родину и, отправляясь на поиски счастья, садится на корабль, а в конце концов оказывается на суше, там, где делают капское вино, владельцем участка, фермером, плантатором - называйте как хотите.
   В эту минуту в прихожей слышится какое-то шарканье, затем раздается стук в дверь столовой. Химик идет к дверям, сердито пререкается с невидимым посетителем, должно быть, смягчается, узнав причину стука, и выходит из комнаты.
   - И вот, совсем недавно, он вновь появляется на сцене после четырнадцатилетнего отсутствия.
   Один из Буферов неожиданно изумляет трех остальных и, обособившись от них, спрашивает, проявляя некую индивидуальность:
   - Каким образом появляется и почему?
   - Да! Вот именно. Благодарю вас за напоминание. Почтенный родитель умирает.
   Тот же Буфер, осмелев от успеха, задает вопрос:
   - Когда?
   - Не так давно. Полгода или год тому назад.
   Тот же Буфер бойко вопрошает:
   - Отчего же? - Но мгновенно увядает, ибо остальные три Буфера глядят на него холодно, и после этого вопроса уже решительно никто не хочет его замечать.
   - Почтенный родитель умирает, - снова повторяет Мортимер и, вспомнив мимоходом, что за столом сидит некий Вениринг, впервые за все время обращается к нему.
   Польщенный Вениринг важно повторяет его слова, складывает руки на груди и, разгладив морщины на челе, готовится беспристрастно выслушать все до конца, но тут же замечает, что снова остался в одиночестве среди холодного света.
   - Находят его завещание, - продолжает Мортимер, встречая взгляд лошади-качалки, миссис Подснеп. - Судя по дате, оно составлено вскоре после побега сына. Один из мусорных хребтов, тот, что пониже, вместе с домиком у его подножия, предназначается старому слуге и единственному душеприказчику, а все остальное состояние - очень значительное - сыну. На тот случай, если б он ожил, он завещает себя похоронить со всякими эксцентрическими церемониями и предосторожностями, которыми я не намерен вам докучать, и это все, кроме разве... - и он умолкает.
   Тут возвращается Химик, и все смотрят на него. Не потому, что он кому-нибудь нужен, но повинуясь хитрому велению природы, в силу которого люди пользуются малейшим предлогом глядеть на что угодно, только не на того, с кем беседуют.
   - ...кроме разве того, что сын получит наследство только при условии, если женится на девушке, которая была ребенком лет четырех или пяти, когда писалось завещание, а теперь стала взрослой девушкой-невестой. Объявления и расспросы выяснили, что человек неизвестно откуда и есть тот самый сын; теперь он возвращается на родину, для того чтобы унаследовать большое состояние и жениться - и, натурально, себя не помнит от изумления.
   Миссис Подснеп интересуется, привлекательна ли молодая особа по внешности? Мортимер ничего не может сообщить на этот счет. Мистер Подснеп интересуется, что станет с большим состоянием, если условие относительно женитьбы не будет выполнено? Мортимер отвечает, что в завещании имеется особый пункт, по которому состояние в таком случае переходит к вышеупомянутому слуге, минуя сына; а кроме того, если бы сына не оказалось в живых, этот же слуга стал бы единственным наследником.
   Миссис Вениринг только что разбудила всхрапнувшую леди Типпинз, ловко направив через стол целый поезд тарелок и блюд к ее костяшкам, когда все, кроме самого Мортимера, замечают, что Химик, возникнув за его спиной словно привидение, подносит ему сложенную записку. Из любопытства миссис Вениринг на минутку задерживается в столовой.
   Мортимер, вопреки всем уловкам Химика, безмятежно смакует рюмку мадеры, даже не подозревая о наличии документа, овладевшего всеобщим вниманием, пока леди Типпинз (по привычке обеспамятев со сна) не припоминает наконец, где она находится, и, снова обретя способность узнавать окружающих, обращается к нему:
   - Изменник, превзошедший Дон-Жуана, почему же вы не берете записку от Командора?
   После чего Химик сует ее прямо под нос Мортимеру, который оглядывается на него и спрашивает:
   - Что это такое?
   Химик, наклонившись к нему, что-то шепчет.
   - Кто? - спрашивает Мортимер.
   Химик опять наклоняется и шепчет.
   Мортимер, взглянув на него с изумлением, развертывает записку. Читает ее раз, читает другой, перевертывает и, разглядев обратную сторону, читает в третий раз.
   - Записка получена как нельзя более кстати, - говорит Мортимер и с изменившимся выражением лица оглядывает сидящих за столом, - это конец истории моего героя.
   - Давно женат? - догадывается один из гостей.
   - Отказывается жениться? - догадывается другой.
   - Приписка к завещанию, обнаруженная среди мусора? - догадывается третий.
   - Да нет, - говорит Мортимер. - Замечательно то, что все вы ошибаетесь. Эта история гораздо обстоятельнее и, пожалуй, драматичнее, чем я думал. Он утонул.
   ГЛАВА III - Другой человек
   Дамские шлейфы уже исчезали из виду, поднимаясь из столовой в гостиную по лестнице, когда Мортимер, выйдя вслед за ними, повернул в библиотеку, полную новехоньких книг в новехоньких, густо позолоченных переплетах, и выразил желание видеть посыльного, который принес записку. Посыльный оказался мальчиком лет пятнадцати. Мортимер смотрел на мальчика, а мальчик смотрел на процессию новеньких с иголочки кентерберийских пилигримов в массивной золотой раме с резьбой, которая занимала гораздо больше места, чем сама процессия.
   - Чей это почерк?
   - Мой, сэр.
   - А кто тебе велел написать записку?
   - Мой отец, Джесс Хэксем.
   - Это он нашел тело?
   - Да, сэр.
   - Чем занимается твой отец?
   Мальчик замялся и, глядя на пилигримов с упреком, словно по их вине попал в затруднительное положение, ответил, разглаживая рукой складку на правой штанине:
   - Промышляет кое-чем на реке.
   - Это далеко отсюда?
   - Что далеко? - уклончиво переспросил мальчик, все так же глядя на шествие пилигримов в Кентербери *.
   - Ваш дом?
   - Порядочно, сэр. Я приехал в кэбе и не отпустил его, он и сейчас дожидается, чтобы ему заплатили. Если хотите, мы бы с ним и доехали, а потом бы вы заплатили. Я сначала зашел к вам в контору, по адресу, который нашли у него в кармане, а в конторе никого не было, один только мальчишка вроде меня, он-то и послал меня сюда.
   Мальчик представлял собою смесь еще не выветрившейся дикости с еще не укоренившейся цивилизацией. Голос у него был грубый и хриплый, и лицо у него было грубое, и щуплая фигура тоже была грубовата; но он казался опрятнее других мальчиков его склада и глядел на корешки книг с живым любопытством, которое относилось не к одним только переплетам. Тот, кто научился читать, смотрит на книгу совсем не так, как неграмотный, даже если она не раскрыта и стоит на полке.
   - Не знаешь ли ты, мальчик, были приняты какие-нибудь меры, чтобы вернуть его к жизни? - спросил Мортимер, разыскивая свою шляпу.
   - Вы не стали бы спрашивать, сэр, если бы видели, в каком он состоянии. Легче было бы вернуть к жизни воинство фараоново, которое потонуло в Чермном море *. Если б Лазарь сохранился вдвое лучше, и то уж было бы чудо из чудес *.
   - Ого, мой юный друг! - воскликнул Мортимер, уже надев шляпу и оборачиваясь к нему, - кажется, в Чермном море ты как у себя дома?
   - Слыхал про него в школе, от учителя, - ответил мальчик.
   - А про Лазаря?
   - И про него тоже. Только отцу не говорите! Дома нам житья не будет, если он узнает. Это все моя сестра устроила.
   - У тебя, должно быть, хорошая сестра?
   - Не плохая, - сказал мальчик, - только дальше азбуки ничего не знает, да и тому я ее выучил.
   Вошел мрачный Юджин, засунув руки в карманы, и застал конец разговора: услышав, как пренебрежительно мальчик отзывается о сестре, он без всякой церемонии взял его за подбородок и повернул к себе лицом, чтобы разглядеть хорошенько.
   - Ну, хватит, сэр! - сказал мальчик, вырываясь. - Теперь, я думаю, вы где угодно меня узнаете.
   Юджин, не удостоив его ответом, предложил Мортимеру:
   - Я поеду с тобой, если хочешь.
   И все втроем они уселись в тот экипаж, который привез мальчика: оба друга (учившиеся когда-то в одной школе) внутри кэба, с сигарами в зубах, а посыльный - на козлах, рядом с кучером.
   - Нет, ты послушай, - говорил Мортимер дорогой, - я уже пять лет состою в списке адвокатов при Верховном Канцлерском суде, а кроме того, в списке поверенных при Суде Общего права и, если не считать бесплатных консультаций раза два в месяц по завещанию леди Типпинз, которой решительно нечего завещать, у меня не было и нет никаких дел, кроме вот этого романтического случая.
   - А я, - отвечал Юджин, - вот уже семь лет как "допущен к делам", а никаких дел у меня еще не было и никогда не будет. Да если бы и подвернулись, я бы не знал, как их вести.
   - Вот на этот счет мне и самому далеко не ясно, много ли я выиграл сравнительно с тобой, - невозмутимо возразил Мортимер.
   - Ненавижу, - сказал Юджин, кладя ноги на противоположное сиденье, ненавижу свою профессию.
   - Тебя не обеспокоит, если и я свои ноги положу рядом? - спросил Мортимер. - Спасибо. Я тоже ненавижу свою профессию.
   - Мне ее навязали, - мрачно сказал Юджин, - так уж считалось, что у нас в семье должен быть юрист. Ну и получили сокровище.
   - Мне эту профессию навязали, - сказал Мортимер, - потому что считалось, что у нас в семье должен быть адвокат. И тоже получили сокровище.
   - Нас четверо, и все наши фамилии написаны на дверях темной дыры, именуемой "апартаментами", - сказал Юджин, - и каждый из нас владеет четвертой частью конторского мальчика - Касим-бабы в пещере разбойников, и этот Касим-баба единственный порядочный человек из всей компании.
   - Я живу в полном одиночестве, - сказал Мортимер, - подниматься ко мне надо по ужасной лестнице; окна выходят на кладбище, и мне одному полагается целый мальчишка, которому нечего делать, разве только любоваться этим кладбищем, - и что из него выйдет в зрелом возрасте - решительно не представляю себе. О чем он думает, сидя в этом грачином гнезде; замышляет убийство или подвиг добродетели, получится ли из него после этих уединенных размышлений что-нибудь на пользу ближним или, наоборот, во вред, - вот единственная крупица интереса, какую можно усмотреть с профессиональной точки зрения. Дай-ка мне огня! Спасибо.
   - А идиоты еще толкуют насчет энергии, - сказал Юджин слегка в нос, откинувшись назад, сложив на груди руки и раскуривая сигару с закрытыми глазами. - Если есть во всем словаре на любую букву, от первой до последней, такое слово, которого я терпеть не могу, - это именно "энергия". Такая дикая условность, такая попугайная болтовня! Черт бы их взял! Что же мне, выскочить, что ли, на улицу, схватить за шиворот первого встречного богача, встряхнуть его хорошенько и приказать: "Судись немедленно, собака, и нанимай меня в адвокаты, а не то тут же тебе крышка!" А ведь это и есть энергия.
   - Именно так и я смотрю на дело. Но предоставь мне только удобный случай, дай мне что-нибудь такое, к чему действительно стоит приложить руки, и я покажу всем вам, что значит энергия.
   - И я тоже, - сказал Юджин.
   Очень возможно, что не менее десяти тысяч молодых людей произносили те же полные оптимизма слова в пределах лондонского почтового округа в течение того же самого вечера.
   Колеса катились дальше; катились мимо Монумента *, мимо Тауэра, мимо Доков; и дальше, мимо Рэтклифа, мимо Ротерхита * и дальше, мимо тех мест, где скопились подонки человечества, словно смытый сверху мусор, и задержались на берегу, готовые вот-вот рухнуть в реку под собственной тяжестью и пойти ко дну. То среди кораблей, словно стоящих на суше, то среди домов, словно плывущих но воде, - мимо бушпритов, заглядывающих в окна, и окон, глядящих на корабли, катились колеса, пока не остановились на темном углу, омываемом рекой, а во всех прочих смыслах совсем не мытом, где мальчик, наконец, спрыгнул с козел и отворил дверцу.
   - Дальше вам придется идти пешком, сэр, это всего несколько шагов. Он обращался к одному Мортимеру, как бы умышленно обходя Юджина.
   - Черт знает какая глушь, - сказал Мортимер, поскользнувшись на камнях, облитых помоями, как только мальчик свернул за угол.
   - Вот тут, где светится окно, и живет мой отец, сэр.
   Низкое строение, судя по внешнему виду, было когда-то мельницей. На лбу у него торчала гнилая деревянная бородавка, должно быть на том месте, где раньше находились крылья, но все строение трудно было разглядеть в ночной темноте. Мальчик приподнял щеколду, и посетители сразу же вошли в низенькую круглую комнату, где перед очагом, глядя на тлеющий в жаровне огонь, стоял человек; тут же сидела девушка с шитьем в руках. Огонь пылал в ржавой жаровне, не приспособленной для очага; простой светильник на столе, в горлышке каменной бутылки, похожей на луковицу гиацинта, горел неровным пламенем, пуская копоть. Один угол занимали деревянные нары или койка, другой - деревянная лестница, ведущая наверх, такая крутая и неудобная, что больше походила на корабельный трап. Два-три старых весла стояли прислоненные к стенке, а дальше, на той же стене, висела кухонная полка, выставлявшая напоказ самую незатейливую посуду. Потолок был не оштукатурен, и те же доски служили полом для верхней комнаты. Очень старые, узловатые, все в щелях и заплатах, они придавали комнате мрачный вид; потолок, стены и пол, запачканные мукой, в застарелых пятнах плесени и сурика или другой краски, оставшейся еще с тех времен, когда помещение служило складом, казались в равной степени проеденными гнилью.
   - Отец, вот этот джентльмен.
   Человек у тлеющего огня повернулся и, подняв взъерошенную голову, стал похож на хищную птицу.
   - Вы Мортимер Лайтвуд, эсквайр, так, что ли, сэр?
   - Да, мое имя Мортимер Лайтвуд. То, что вы нашли... оно здесь? спросил Мортимер, с некоторой робостью поглядывая на койку.
   - Нельзя сказать, чтобы здесь, а неподалеку. Я все делаю, как полагается. Я уведомил полицию, полиция его и забрала. Одной минуты не было потеряно, ни с той, ни с другой стороны. Полиция уж и бумагу на этот счет напечатала, вот что там про него говорится.
   Взяв со стола бутылку с горящим в ней фитилем, он поднес ее к стене, где висело полицейское объявление с заголовком: "Найдено тело". Оба приятеля читали наклеенное на стену объявление, а Старик тем временем разглядывал их самих, держа светильник в руке.
   - Сколько я вижу, на этом несчастном нашли только документы, - сказал Лайтвуд, переводя взгляд с описания найденного тела на того, кто его нашел.
   - Одни документы.
   Тут девушка встала и вышла за дверь с работой в руках.
   - Денег при нем не оказалось, - продолжал Мортимер, - кроме трех пенсов в заднем кармане сюртука.
   - Три. Монетки. По пенни, - сказал Старик Хэксем, ставя точки после каждого слова.
   - Карманы брюк пустые и вывернуты наизнанку.
   Старик Хэкеем кивнул.
   - Это бывает. Приливом, что ли, выворачивает, не могу вам сказать. Вот и здесь, - он поднес светильник к другому такому же объявлению, - тоже карманы пустые и тоже вывернуты. И у этой тоже. И у того. Читать я не умею, да мне оно и ни к чему, я и так помню всех по порядку. Вот этот был матрос, на руке у него было два якоря, флаг и буквы Г. Т. Ф. Поглядите, так ли.
   - Совершенно верно.
   - А вот это была молодая женщина в серых башмаках, белье помечено крестом. Поглядите, так ли.
   - Совершенно верно.
   - Вот у этого была страшная рана над самым глазом. Вот это две сестрички, которые связались вместе платком. Вот это старый пьяница, в ночных туфлях и колпаке, - потом оказалось, что он вызвался нырнуть в воду, если ему наперед выставят четверть пинты рому, и в первый и последний раз в жизни сдержал свое слово. Видите, у меня почти вся комната ими заклеена, а я всех наперечет знаю. На это у меня учености хватит!
   Он провел вдоль всего ряда светильником, словно это был символ его просвещенного разума, затем поставил бутылку на стол, зорко вглядываясь в посетителей. У него была одна особенность, свойственная некоторым хищным птицам: когда он хмурил брови, взъерошенный хохол надо лбом топорщился сильнее.
   - Неужели вы сами всех нашли? - спросил Юджин. На что стервятник ответил с расстановкой:
   - А вы кто такой будете, ну-ка?
   - Это мой друг, - вмешался Мортимер, - мистер Юджин Рэйберн.
   - Мистер Юджин Рэйберн, вот как? А что мистеру Юджину Рэйберну от меня надо?
   - Я вас просто спросил, сами ли вы всех нашли?
   - А я вам просто и отвечаю: всех нашел сам.
   - Как вы полагаете, многие ли из них были предварительно ограблены и убиты?
   - Ничего я на этот счет не полагаю. Я не из тех, которые полагают. Кабы вы только тем и жили, что добудете на реке, так не очень-то полагали бы. Проводить вас, что ли?
   Как только он отворил дверь, повинуясь кивку Лайтвуда, перед ними появилось очень бледное и встревоженное лицо, лицо сильно взволнованного человека.
   - Нашли чье-нибудь тело? - спросил Старик Хэксел. - Или никак не могут найти? Что случилось?
   - Я заблудился! - ответил человек, торопливо и взволнованно.
   - Заблудились?
   - Я... я здесь чужой и не знаю дороги... Я... мне надо разыскать дом, где находится то, что здесь описано. Возможно, я его опознаю.
   Он задыхался и говорил с трудом, однако показал им экземпляр только что отпечатанного объявления, того самого, которое еще не просохло на стене. Быть может, по новизне бумаги или по ее общему виду Хэксем, со свойственной ему точностью наблюдения, сразу догадался, о чем идет речь:
   - Вот этот джентльмен, мистер Лайтвуд, прибыл по тому же делу.
   - Мистер Лайтвуд?
   Наступило молчание, Мортимер и незнакомец смотрели друг на друга. Ни один из них не знал другого в лицо.
   - Кажется, сэр, - нарушая неловкое молчание, сказал Мортимер с присущим ему непринужденным и самоуверенным видом, - вы сделали мне честь, упомянув мое имя?
   - Я только повторил его вслед за этим человеком.
   - Вы сказали, что не знаете Лондона?
   - Совсем не знаю.
   - Вы ищете некоего мистера Гармона?
   - Нет.
   - Тогда я, кажется, могу вас уверить, что вы напрасно себя утруждаете и не найдете того, что опасаетесь найти. Не хотите ли пойти вместе с нами?
   Несколько поворотов по грязным переулкам, словно выброшенным на берег последним дурно пахнущим приливом, привели их к яркому фонарю у ворот полицейского участка и там дежурный инспектор с пером и линейкой в руках заполнял какие-то книги так спокойно и прилежно, словно это было в монастырской келье, на вершине горы, и никакая пьяная фурия не билась с воплями в дверь камеры где-то в глубине здания за самой его спиной. С тем же видом отшельника, погруженного в благочестивые размышления, он оторвался от своих книг и слегка кивнул Хэксему, окинув его недоверчивым взглядом, который явно говорил: "Ага, тебя-то мы знаем, смотри, когда-нибудь доиграешься!" - и дал понять мистеру Лайтвуду с друзьями, что он сию минуту ими займется. После чего он очень аккуратно и методически закончил свою работу (так спокойно, словно разрисовывал требник), ничем не выказывая, что его сколько-нибудь беспокоит соседство женщины, которая еще яростнее билась в дверь, с воплями покушаясь на чью-то печенку.