Страница:
Хелен Диксон
Предательство
Diamonds, Deception and the Debutante Copyright © 2010 by Helen Dickson
«Предательство» © ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
«Предательство» © ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2013
Пролог
Июнь 1815 года
Небесные хляби разверзлись, жалящие дождевые потоки лишь усиливали страдания противостоящих друг другу армий, расположившихся лагерем в ожидании решающего сражения. Накануне французы атаковали британцев, принудив их отступить после произошедшей днем короткой, но яростной схватки. Английская армия с трудом удерживала свои позиции. Утром в расположение вернулся Веллингтон, устроив свой штаб у деревни Ватерлоо.
Именно здесь полковник Ланс Бингхэм получил записку от одного из подчиненных офицеров. Измятый клочок бумаги выглядел так, будто побывал во многих руках.
– Записку доставил какой-то парень, сэр, – отрапортовал офицер. – Это срочно, и он настаивал, чтобы я передал ее вам лично в руки.
Полковник Бингхэм развернул послание и быстро пробежал глазами. Он произнес лишь одно слово: «Дельфина». За исключением чуть напрягшегося подбородка, ничто в его лице не выражало и намека на эмоции.
– Мне необходимо кое-что предпринять.
– Но, сэр, что, если генерал Бонапарт…
– Не беспокойтесь. Я скоро вернусь. Отведите меня к этому парню.
Прекрасно сознавая, что за самовольное оставление поля боя он рискует пойти под трибунал, полковник Бингхэм тем не менее поскакал прочь из лагеря. Потоки дождя больно хлестали в лицо, однако он продолжал нестись галопом вслед за передавшим ему записку деревенским парнем, который довольно споро погонял свою невысокую, но быстроногую кобылку. Полковнику оставалось лишь молить Бога, чтобы слова, недавно сказанные им своему офицеру, оказались справедливыми и Бонапарт не атаковал первым еще до зари, не дожидаясь, по своему обыкновению, нападения противника.
Фермерский домик, к которому привели полковника, стоял неподалеку от грязной, раскисшей проселочной дороги. Это было скромное, непритязательное жилище, насквозь пропахшее никогда не выветриваемым острым запахом коровника и лошадиного навоза. Парень, оказавшийся сыном хозяина дома, спешился и указал полковнику Бингхэму на комнатушку, к которой вела ветхая деревянная лестница. Поднявшись по ней, полковник застыл на пороге. Жарко натопленная комната была скупо освещена огарком свечи, стоял резкий запах пота и крови, свидетельствующий о том, что роженица недавно разрешилась от бремени. На кровати лежала женщина, рядом с ней виднелся силуэт мужчины, в углу замерла молодая девушка в одежде служанки с ребенком на руках.
Стоявший у кровати мужчина повернулся и уставился на незнакомца, который, как показалось, заполонил все тесное помещение. Его взгляду предстал офицер в военном мундире, высокий, с крепкими, мускулистыми плечами, широкой грудью и узкой талией. Черты его лица, безусловно привлекательные, казались суровыми.
– Полковник Бингхэм?
Офицер кивнул, снимая форменную треуголку, лицо его продолжало оставаться неподвижным и угрюмым.
– Я преподобный Хью Уотсон – состою при армии его величества, – представился священник, отступая от постели и давая Лансу возможность войти в комнату. – Хвала Господу, вы пришли. Мисс Дженкинс уже не долго осталось. Когда принимавшая роды повитуха поняла, что молодая женщина не переживет рождения ребенка, мисс Дженкинс попросила позвать священника, чтобы исповедаться. Они послали за мной.
Окинув холодным взглядом раскрывшего молитвенник священника, полковник Ланс Бингхэм обратил внимание на его помятые, темные одежды, грязный воротничок, многодневную щетину и подумал, что, наверное, не встречал в своей жизни человека, менее похожего на священнослужителя.
Выражая очевидное нежелание приближаться к кровати, Ланс посмотрел на умирающую с того места, где стоял, и лицо его словно сковала непроницаемая маска. Последний раз он видел эту женщину семь месяцев назад и не узнавал теперь столь знакомое ему прежде лицо веселой и живой прелестницы, скрашивавшей его одиночество во время тяжелой Испанской кампании. Вся покрытая испариной, она лежала под одеялами, и ее влажные каштановые волосы разметались по подушке. Лицо сильно осунулось, покрылось восковой бледностью. Темные круги залегли под глазами.
Внезапно она словно почувствовала его присутствие, глаза ее открылись, и взгляд сфокусировался на его лице. Ее сердце забилось сильнее от любви и удивления его приходом. Едва заметная улыбка коснулась устало опущенных уголков губ.
– Ланс… ты пришел. – Женщина попыталась протянуть ему руку, однако, полностью обессиленная, не смогла пошевелить и пальцем.
Опустившись на колени перед скорбным ложем, Ланс взял ее руку и прижал к губам.
– Дельфина, скажи мне во имя Господа нашего, почему ты здесь? Я же просил тебя вернуться в Англию.
– Я так и поступила, но потом последовала за тобой в Бельгию – как уже однажды в Испанию, помнишь? Я… мне было не очень хорошо. Я думала, что не переживу рождения ребенка. Мне это удалось, но я знаю, что у меня осталось совсем мало времени, Ланс, но я от всего сердца рада снова видеть тебя.
– Мисс Дженкинс только что произвела на свет вашего ребенка, – холодно сообщил ему священник.
Полковник Бингхэм нахмурился, и на мгновение в глазах его отразилось потрясение.
– Моего ребенка? Это правда, Дельфина?
Она кивнула:
– Девочку. У тебя теперь есть дочка, Ланс. Прекрасная дочка.
Ланс понимал, что никогда в жизни не почувствует большего стыда, вины, презрения к себе и отчаяния, чем те, что охватили его в тот момент, когда он взглянул на отходящую в мир иной женщину, вернее, несчастную ее тень. Его прелестная подруга, очаровавшая его своими талантливыми выступлениями на лондонской сцене, последовавшая за ним в Испанию, не произнеся ни слова жалобы, не требуя от него ничего, не ропща на судьбу, сейчас прощалась с ним, умирая на этой жалкой постели в убогом фермерском домике.
Когда они встретились, ее свежесть и жизнелюбие были именно теми качествами, в которых столь сильно нуждался его пресыщенный вкус. Дельфина оказалась восхитительной любовницей. Она щедро утоляла все его плотские желания. Они непринужденно беседовали, смеялись, целовались, были близки. Прекрасно понимая, что из их связи ничего не выйдет, он не мог позволить Дельфине терять понапрасну драгоценные мгновения ее жизни и разорвал с ней отношения, убеждая себя, что поступает правильно и благородно. Однако ничто не могло подготовить его к дням и ночам, проведенным в тоске по ней, страстному стремлению ощущать нежность этой чудесной женщины в своих объятиях.
– Дельфина, я должен спросить…
– Ребенок твой, – со всей убедительностью заверила она. – Никогда в этом не сомневайся. У меня больше никого не было. Никто не мог бы сравниться с тобой.
Он прижался лицом к ее руке.
– Господь Всемогущий, почему же ты поступила со мной так жестоко? Почему ничего не написала? Я бы примчался к тебе, Дельфина. Я бы не позволил тебе испытать все это в одиночку.
– Прости меня. Я не знала, что мне делать. Я… я думала, ты ненавидишь меня… что ты погонишь меня… мне некуда было идти. Я не могла вернуться домой и должна была что-нибудь предпринять… Поэтому приехала в Бельгию… разыскать тебя.
– Ты боялась меня? – В его мягком голосе звучало страдание. – Ты боялась сказать мне? Неужели я такое чудовище, Дельфина?
– Нет… – Несчастная вздрогнула и сжала его руку, глаза ее затуманили слезы.
Ланс чувствовал, как его сердце наполнилось ее болью. Он бы отдал все на свете, чтобы знать, как утешить ее, уверить, что никогда не покинет. Да, он, Ланс Бингхэм, прекрасно сознавал, что вел себя как самонадеянный мерзавец, как эгоист, потакавший только своим желаниям, нуждам и потребностям. Но эмоции и страдания этой женщины словно пробудили его, и чувство божественной сладости, исходящее от нее, равного которому Бингхэм не испытывал никогда в жизни, буквально переполняло его душу.
– Не плачь, любовь моя, – прошептал он. – Я сейчас здесь. Ты со мной в безопасности, и так будет всегда.
– Иди посмотри на свою дочь, Ланс. Ты сразу поймешь, что она твоя.
Ланс сделал так, как она его просила, поднялся, чтобы взглянуть на воплощенное в плоть и кровь свидетельство их любви. Сердце яростно билось у него в груди. Кормилица приоткрыла пеленки, скрывавшие лицо младенца. Это был его ребенок, и он почти боялся взглянуть на новорожденную дочь, не зная, что почувствует при этом. Наконец, Бингхэм заставил себя посмотреть в лицо младенцу, побуждаемый силой, природу которой не понимал и сам. Ланс не отводил взгляда, и это маленькое создание, широко открыв глаза, потянулось к нему, прежде чем заснуть на груди кормилицы.
В лице новорожденной он увидел черты своей матери и свои собственные – высокий лоб с выдающейся треугольником линией волос, характерно посаженные глаза, черные изогнутые брови, маленькую ямочку на круглом подбородке, курчавую прядь волос на макушке, черных, как и у него самого.
Полковник Бингхэм вернулся к кровати:
– Она прекрасная девочка, Дельфина.
– Да, прекрасная крошечная девочка. Я назвала ее Шарлоттой – в честь моей матери. И как ее отец… ведь ты… ты будешь о ней заботиться и защищать ее? У нее больше никого нет.
Ланс кивнул, чувствуя, как комок подступает к горлу:
– Я обещаю тебе, что окажу всяческую поддержку, необходимую для ее подобающего воспитания. Но… что я могу сделать, чтобы облегчить твои страдания? Хоть что-нибудь?
– Вы можете совершить благородный и истинно джентльменский поступок, женившись на мисс Дженкинс, сэр, – решительно, с искренним убеждением в голосе предложил священник. – Ребенок незаконнорожденный, и печать греха и позора будет преследовать девочку всю жизнь. Если же она станет вашей законной дочерью, будущее ее спасено.
Ланс на несколько мгновений потерял дар речи. Прежде ему представлялось невозможным, немыслимым взять Дельфину в жены. Его положение в обществе налагало определенные обязательства, весь свет, да и его собственная семья не потерпели бы супругу с такой репутацией, бывшую актрису. Однако то, что происходило сейчас, меняло все. Переводя взгляд с Дельфины на младенца, он никогда еще не ощущал большего груза ответственности, чем тот, что давил на него сейчас. Честь и совесть не позволяли ему оттолкнуть Дельфину и их ребенка как нечто бесполезное и ненужное.
Сохраняя полное хладнокровие, не выказывая и намека на обуревавшие его эмоции, Ланс заметил:
– Ты хочешь этого, Дельфина?
Она кивнула, слеза скатилась из уголка ее глаза и быстро впиталась в подушку.
– Ради нашей дочери. Я умираю, Ланс, поэтому не стану тебе обузой, и ты сможешь вести прежнюю жизнь, отправляться куда пожелаешь. Мне осталось недолго. Ты это сделаешь… для меня?
– Я горжусь, что ты станешь моей супругой, Дельфина, – хрипло произнес Ланс. Он взглянул на священника: – Приступайте.
Хозяин дома и его супруга выступили свидетелями, жених и невеста обменялись клятвами, и младенец издал истошный крик, когда священник объявил новобрачных мужем и женой.
Дельфина улыбнулась и закрыла глаза.
– Теперь ты можешь идти, Ланс. Ничего больше не поделаешь.
Все так и случилось. С последним вздохом ее голова откинулась на подушку.
Ланс неотрывно смотрел на нее, не в силах поверить, что эта милая, сладкая женщина, столь недолгое время бывшая его возлюбленной, умерла. «Господь милосердный», – взывал молодой супруг, так скоро ставший вдовцом. Агония, которой он стал свидетелем, разбила его сердце.
Священник подошел к Дельфине и приблизил ухо к ее груди. Выпрямившись, он скорбно покачал головой.
Не проявляя внешне своих чувств, Ланс подписал необходимые бумаги и протянул священнику деньги на погребение, пожелав, чтобы его супругу похоронили на погосте во дворе местной деревенской церквушки. С каменным лицом и пустым, безжизненным взглядом полковник Бингхэм обратился к молодой женщине, держащей на руках младенца.
– Ты англичанка?
– Да, сэр.
– Как тебя зовут?
– Мэри Грей, сэр. Мой малыш умер шесть дней назад, и повитуха, помогавшая вашей жене, позвала меня, чтобы я покормила вашу дочь.
– А твой муж?
– У меня нет мужа, сэр. Мой мужчина умер прежде, чем я родила.
– Понимаю. – Он задумался, внимательно рассматривая кормилицу. По крайней мере, она выглядит опрятной и у нее грамотная речь. – Ты сможешь и дальше кормить малышку и доставить ее в Англию по адресу, который я тебе назову? Тебе хорошо заплатят за хлопоты. Я пошлю кого-нибудь в сопровождение, а также вручу письмо для моей матери.
– Да, сэр.
Священник подошел к нему, покинув свое место у смертного одра.
– Полагаю, вам нет нужды больше здесь оставаться, полковник. Я обо всем позабочусь.
– Благодарю вас. Я должен вернуться в расположение войск. Скоро начнется сражение. Завтра многих настигнет смерть. Ваш долг быть с нами, и ваша забота и утешение также понадобятся страждущим.
Ребенок снова заплакал. Полковник взглянул на него и быстро отвернулся, словно не в силах вынести вида новорожденной дочери, стараясь подавить подспудно поднимающийся гнев против невинного создания – младенца, чье появление на свет стало причиной смерти матери. Испытывая злость и неумолимую ярость, не понимая причин своего состояния, с абсолютно бесстрастным лицом, не оборачиваясь, полковник Бингхэм покинул убогий приют.
Мэри Грей заметила выражение его лица и взгляд, брошенный отцом на свое дитя. Она поняла его смысл. Мужчина винил ребенка в смерти матери, однако добрая женщина решила, что проблема как-нибудь решится сама собой. К сожалению, в этом кормилица ошибалась.
Ланс поспешил на позиции, молитвенно взывая, чтобы бой поскорее начался и он мог забыться в горячке битвы, выбросить все мысли о том, что сейчас произошло, – вычеркнуть из своего сознания тот непреложный факт, что у него теперь есть дочь.
Небесные хляби разверзлись, жалящие дождевые потоки лишь усиливали страдания противостоящих друг другу армий, расположившихся лагерем в ожидании решающего сражения. Накануне французы атаковали британцев, принудив их отступить после произошедшей днем короткой, но яростной схватки. Английская армия с трудом удерживала свои позиции. Утром в расположение вернулся Веллингтон, устроив свой штаб у деревни Ватерлоо.
Именно здесь полковник Ланс Бингхэм получил записку от одного из подчиненных офицеров. Измятый клочок бумаги выглядел так, будто побывал во многих руках.
– Записку доставил какой-то парень, сэр, – отрапортовал офицер. – Это срочно, и он настаивал, чтобы я передал ее вам лично в руки.
Полковник Бингхэм развернул послание и быстро пробежал глазами. Он произнес лишь одно слово: «Дельфина». За исключением чуть напрягшегося подбородка, ничто в его лице не выражало и намека на эмоции.
– Мне необходимо кое-что предпринять.
– Но, сэр, что, если генерал Бонапарт…
– Не беспокойтесь. Я скоро вернусь. Отведите меня к этому парню.
Прекрасно сознавая, что за самовольное оставление поля боя он рискует пойти под трибунал, полковник Бингхэм тем не менее поскакал прочь из лагеря. Потоки дождя больно хлестали в лицо, однако он продолжал нестись галопом вслед за передавшим ему записку деревенским парнем, который довольно споро погонял свою невысокую, но быстроногую кобылку. Полковнику оставалось лишь молить Бога, чтобы слова, недавно сказанные им своему офицеру, оказались справедливыми и Бонапарт не атаковал первым еще до зари, не дожидаясь, по своему обыкновению, нападения противника.
Фермерский домик, к которому привели полковника, стоял неподалеку от грязной, раскисшей проселочной дороги. Это было скромное, непритязательное жилище, насквозь пропахшее никогда не выветриваемым острым запахом коровника и лошадиного навоза. Парень, оказавшийся сыном хозяина дома, спешился и указал полковнику Бингхэму на комнатушку, к которой вела ветхая деревянная лестница. Поднявшись по ней, полковник застыл на пороге. Жарко натопленная комната была скупо освещена огарком свечи, стоял резкий запах пота и крови, свидетельствующий о том, что роженица недавно разрешилась от бремени. На кровати лежала женщина, рядом с ней виднелся силуэт мужчины, в углу замерла молодая девушка в одежде служанки с ребенком на руках.
Стоявший у кровати мужчина повернулся и уставился на незнакомца, который, как показалось, заполонил все тесное помещение. Его взгляду предстал офицер в военном мундире, высокий, с крепкими, мускулистыми плечами, широкой грудью и узкой талией. Черты его лица, безусловно привлекательные, казались суровыми.
– Полковник Бингхэм?
Офицер кивнул, снимая форменную треуголку, лицо его продолжало оставаться неподвижным и угрюмым.
– Я преподобный Хью Уотсон – состою при армии его величества, – представился священник, отступая от постели и давая Лансу возможность войти в комнату. – Хвала Господу, вы пришли. Мисс Дженкинс уже не долго осталось. Когда принимавшая роды повитуха поняла, что молодая женщина не переживет рождения ребенка, мисс Дженкинс попросила позвать священника, чтобы исповедаться. Они послали за мной.
Окинув холодным взглядом раскрывшего молитвенник священника, полковник Ланс Бингхэм обратил внимание на его помятые, темные одежды, грязный воротничок, многодневную щетину и подумал, что, наверное, не встречал в своей жизни человека, менее похожего на священнослужителя.
Выражая очевидное нежелание приближаться к кровати, Ланс посмотрел на умирающую с того места, где стоял, и лицо его словно сковала непроницаемая маска. Последний раз он видел эту женщину семь месяцев назад и не узнавал теперь столь знакомое ему прежде лицо веселой и живой прелестницы, скрашивавшей его одиночество во время тяжелой Испанской кампании. Вся покрытая испариной, она лежала под одеялами, и ее влажные каштановые волосы разметались по подушке. Лицо сильно осунулось, покрылось восковой бледностью. Темные круги залегли под глазами.
Внезапно она словно почувствовала его присутствие, глаза ее открылись, и взгляд сфокусировался на его лице. Ее сердце забилось сильнее от любви и удивления его приходом. Едва заметная улыбка коснулась устало опущенных уголков губ.
– Ланс… ты пришел. – Женщина попыталась протянуть ему руку, однако, полностью обессиленная, не смогла пошевелить и пальцем.
Опустившись на колени перед скорбным ложем, Ланс взял ее руку и прижал к губам.
– Дельфина, скажи мне во имя Господа нашего, почему ты здесь? Я же просил тебя вернуться в Англию.
– Я так и поступила, но потом последовала за тобой в Бельгию – как уже однажды в Испанию, помнишь? Я… мне было не очень хорошо. Я думала, что не переживу рождения ребенка. Мне это удалось, но я знаю, что у меня осталось совсем мало времени, Ланс, но я от всего сердца рада снова видеть тебя.
– Мисс Дженкинс только что произвела на свет вашего ребенка, – холодно сообщил ему священник.
Полковник Бингхэм нахмурился, и на мгновение в глазах его отразилось потрясение.
– Моего ребенка? Это правда, Дельфина?
Она кивнула:
– Девочку. У тебя теперь есть дочка, Ланс. Прекрасная дочка.
Ланс понимал, что никогда в жизни не почувствует большего стыда, вины, презрения к себе и отчаяния, чем те, что охватили его в тот момент, когда он взглянул на отходящую в мир иной женщину, вернее, несчастную ее тень. Его прелестная подруга, очаровавшая его своими талантливыми выступлениями на лондонской сцене, последовавшая за ним в Испанию, не произнеся ни слова жалобы, не требуя от него ничего, не ропща на судьбу, сейчас прощалась с ним, умирая на этой жалкой постели в убогом фермерском домике.
Когда они встретились, ее свежесть и жизнелюбие были именно теми качествами, в которых столь сильно нуждался его пресыщенный вкус. Дельфина оказалась восхитительной любовницей. Она щедро утоляла все его плотские желания. Они непринужденно беседовали, смеялись, целовались, были близки. Прекрасно понимая, что из их связи ничего не выйдет, он не мог позволить Дельфине терять понапрасну драгоценные мгновения ее жизни и разорвал с ней отношения, убеждая себя, что поступает правильно и благородно. Однако ничто не могло подготовить его к дням и ночам, проведенным в тоске по ней, страстному стремлению ощущать нежность этой чудесной женщины в своих объятиях.
– Дельфина, я должен спросить…
– Ребенок твой, – со всей убедительностью заверила она. – Никогда в этом не сомневайся. У меня больше никого не было. Никто не мог бы сравниться с тобой.
Он прижался лицом к ее руке.
– Господь Всемогущий, почему же ты поступила со мной так жестоко? Почему ничего не написала? Я бы примчался к тебе, Дельфина. Я бы не позволил тебе испытать все это в одиночку.
– Прости меня. Я не знала, что мне делать. Я… я думала, ты ненавидишь меня… что ты погонишь меня… мне некуда было идти. Я не могла вернуться домой и должна была что-нибудь предпринять… Поэтому приехала в Бельгию… разыскать тебя.
– Ты боялась меня? – В его мягком голосе звучало страдание. – Ты боялась сказать мне? Неужели я такое чудовище, Дельфина?
– Нет… – Несчастная вздрогнула и сжала его руку, глаза ее затуманили слезы.
Ланс чувствовал, как его сердце наполнилось ее болью. Он бы отдал все на свете, чтобы знать, как утешить ее, уверить, что никогда не покинет. Да, он, Ланс Бингхэм, прекрасно сознавал, что вел себя как самонадеянный мерзавец, как эгоист, потакавший только своим желаниям, нуждам и потребностям. Но эмоции и страдания этой женщины словно пробудили его, и чувство божественной сладости, исходящее от нее, равного которому Бингхэм не испытывал никогда в жизни, буквально переполняло его душу.
– Не плачь, любовь моя, – прошептал он. – Я сейчас здесь. Ты со мной в безопасности, и так будет всегда.
– Иди посмотри на свою дочь, Ланс. Ты сразу поймешь, что она твоя.
Ланс сделал так, как она его просила, поднялся, чтобы взглянуть на воплощенное в плоть и кровь свидетельство их любви. Сердце яростно билось у него в груди. Кормилица приоткрыла пеленки, скрывавшие лицо младенца. Это был его ребенок, и он почти боялся взглянуть на новорожденную дочь, не зная, что почувствует при этом. Наконец, Бингхэм заставил себя посмотреть в лицо младенцу, побуждаемый силой, природу которой не понимал и сам. Ланс не отводил взгляда, и это маленькое создание, широко открыв глаза, потянулось к нему, прежде чем заснуть на груди кормилицы.
В лице новорожденной он увидел черты своей матери и свои собственные – высокий лоб с выдающейся треугольником линией волос, характерно посаженные глаза, черные изогнутые брови, маленькую ямочку на круглом подбородке, курчавую прядь волос на макушке, черных, как и у него самого.
Полковник Бингхэм вернулся к кровати:
– Она прекрасная девочка, Дельфина.
– Да, прекрасная крошечная девочка. Я назвала ее Шарлоттой – в честь моей матери. И как ее отец… ведь ты… ты будешь о ней заботиться и защищать ее? У нее больше никого нет.
Ланс кивнул, чувствуя, как комок подступает к горлу:
– Я обещаю тебе, что окажу всяческую поддержку, необходимую для ее подобающего воспитания. Но… что я могу сделать, чтобы облегчить твои страдания? Хоть что-нибудь?
– Вы можете совершить благородный и истинно джентльменский поступок, женившись на мисс Дженкинс, сэр, – решительно, с искренним убеждением в голосе предложил священник. – Ребенок незаконнорожденный, и печать греха и позора будет преследовать девочку всю жизнь. Если же она станет вашей законной дочерью, будущее ее спасено.
Ланс на несколько мгновений потерял дар речи. Прежде ему представлялось невозможным, немыслимым взять Дельфину в жены. Его положение в обществе налагало определенные обязательства, весь свет, да и его собственная семья не потерпели бы супругу с такой репутацией, бывшую актрису. Однако то, что происходило сейчас, меняло все. Переводя взгляд с Дельфины на младенца, он никогда еще не ощущал большего груза ответственности, чем тот, что давил на него сейчас. Честь и совесть не позволяли ему оттолкнуть Дельфину и их ребенка как нечто бесполезное и ненужное.
Сохраняя полное хладнокровие, не выказывая и намека на обуревавшие его эмоции, Ланс заметил:
– Ты хочешь этого, Дельфина?
Она кивнула, слеза скатилась из уголка ее глаза и быстро впиталась в подушку.
– Ради нашей дочери. Я умираю, Ланс, поэтому не стану тебе обузой, и ты сможешь вести прежнюю жизнь, отправляться куда пожелаешь. Мне осталось недолго. Ты это сделаешь… для меня?
– Я горжусь, что ты станешь моей супругой, Дельфина, – хрипло произнес Ланс. Он взглянул на священника: – Приступайте.
Хозяин дома и его супруга выступили свидетелями, жених и невеста обменялись клятвами, и младенец издал истошный крик, когда священник объявил новобрачных мужем и женой.
Дельфина улыбнулась и закрыла глаза.
– Теперь ты можешь идти, Ланс. Ничего больше не поделаешь.
Все так и случилось. С последним вздохом ее голова откинулась на подушку.
Ланс неотрывно смотрел на нее, не в силах поверить, что эта милая, сладкая женщина, столь недолгое время бывшая его возлюбленной, умерла. «Господь милосердный», – взывал молодой супруг, так скоро ставший вдовцом. Агония, которой он стал свидетелем, разбила его сердце.
Священник подошел к Дельфине и приблизил ухо к ее груди. Выпрямившись, он скорбно покачал головой.
Не проявляя внешне своих чувств, Ланс подписал необходимые бумаги и протянул священнику деньги на погребение, пожелав, чтобы его супругу похоронили на погосте во дворе местной деревенской церквушки. С каменным лицом и пустым, безжизненным взглядом полковник Бингхэм обратился к молодой женщине, держащей на руках младенца.
– Ты англичанка?
– Да, сэр.
– Как тебя зовут?
– Мэри Грей, сэр. Мой малыш умер шесть дней назад, и повитуха, помогавшая вашей жене, позвала меня, чтобы я покормила вашу дочь.
– А твой муж?
– У меня нет мужа, сэр. Мой мужчина умер прежде, чем я родила.
– Понимаю. – Он задумался, внимательно рассматривая кормилицу. По крайней мере, она выглядит опрятной и у нее грамотная речь. – Ты сможешь и дальше кормить малышку и доставить ее в Англию по адресу, который я тебе назову? Тебе хорошо заплатят за хлопоты. Я пошлю кого-нибудь в сопровождение, а также вручу письмо для моей матери.
– Да, сэр.
Священник подошел к нему, покинув свое место у смертного одра.
– Полагаю, вам нет нужды больше здесь оставаться, полковник. Я обо всем позабочусь.
– Благодарю вас. Я должен вернуться в расположение войск. Скоро начнется сражение. Завтра многих настигнет смерть. Ваш долг быть с нами, и ваша забота и утешение также понадобятся страждущим.
Ребенок снова заплакал. Полковник взглянул на него и быстро отвернулся, словно не в силах вынести вида новорожденной дочери, стараясь подавить подспудно поднимающийся гнев против невинного создания – младенца, чье появление на свет стало причиной смерти матери. Испытывая злость и неумолимую ярость, не понимая причин своего состояния, с абсолютно бесстрастным лицом, не оборачиваясь, полковник Бингхэм покинул убогий приют.
Мэри Грей заметила выражение его лица и взгляд, брошенный отцом на свое дитя. Она поняла его смысл. Мужчина винил ребенка в смерти матери, однако добрая женщина решила, что проблема как-нибудь решится сама собой. К сожалению, в этом кормилица ошибалась.
Ланс поспешил на позиции, молитвенно взывая, чтобы бой поскорее начался и он мог забыться в горячке битвы, выбросить все мысли о том, что сейчас произошло, – вычеркнуть из своего сознания тот непреложный факт, что у него теперь есть дочь.
Глава 1
– Ах, мисс Белла, я просто не знаю, что мне с вами делать. Ваша бабушка уже давно ожидает вас в столовой, а она не любит ждать. Поспешите же. Вы прекрасно выглядите, в самом деле.
Изабелла Эйнсли, резко повернувшись, отпрянула от зеркала, ее блестящие зеленые глаза горели огнем едва сдерживаемого гнева.
– Ради всего святого, Дейзи. Мне уже девятнадцать лет, не следует меня подгонять. И я не сочту, что выгляжу прекрасно, пока сама не буду удовлетворена своим видом.
Дейзи удивленно покачала головой, невозмутимо наблюдая за очередным взрывом эмоций своей темпераментной хозяйки.
Наконец, взметнув вихрь атласа и кружев, своевольная красавица вылетела в распахнутую дверь комнаты, пронеслась по лестнице в совсем не подобающей леди манере, вызвав своим появлением на лицах лакеев целую гамму улыбок и усмешек. Слуги оторвались от привычных обязанностей, наблюдая за дерзкой внучкой вдовствующей графини. О, она действительно казалась чудной и поразительной, эта мисс Изабелла. Недавнее появление внучки из Америки в затхлой тишине родовой усадьбы пожилой графини Харворт вызвало немало шума и нарушило привычное течение годами выверенного уклада жизни, заставляя не только прислугу удивляться, но и повергать в растерянность чопорную хозяйку дома. А сейчас графиня пребывала в крайней степени возмущения, вынужденная ожидать внучку к столу.
Войдя в столовую, Белла уже приготовила себя к неприятной сцене. Ее бабушка поднялась со стула, стискивая в руке золотой набалдашник трости. В свои семьдесят два года графиня Харворт по-прежнему оставалась привлекательной женщиной с ухоженными седыми волосами, элегантной, царственной осанкой, с надменной, несгибаемой уверенностью в себе и самообладанием, воспитанным в ней годами, проведенными в высшем лондонском свете.
– Добрый вечер, Изабелла, – промолвила она, с неодобрением взирая на наряд, выбранный ее внучкой, совсем не новый и весьма далекий от туалета, приличествующего девушке из благородного английского семейства к ужину. Чем скорее прибудет сюда ее портниха, чтобы сшить Изабелле новый гардероб, тем лучше. – Ты опоздала. Надеюсь, тебе есть что сказать в свое оправдание?
– Мне очень жаль, бабушка. Мне вовсе не хотелось вас расстраивать. Я просто никак не могла решить, какое платье надеть. В итоге выбрала это, поскольку мне очень нравится его цвет и оно неплохо на мне сидит. Вы могли бы начать ужинать без меня. Вовсе не следовало меня ждать.
Пожилая женщина окинула ее ледяным взглядом:
– В этом доме мы ужинаем вместе, Изабелла, и мне совсем не нравится ждать. Сколько раз я говорила тебе о том, что неукоснительно настаиваю на соблюдении во всем пунктуальности? Слава богу, сегодня нет гостей. Ты сильно огорчила повара, который безуспешно пытался сохранить ужин аппетитным и теплым.
– О, в этом случае мне обязательно следует перед ним извиниться, – чистосердечно заметила Белла, не в силах понять, почему ее бабушка делает так много шума из ничего. – Я вовсе не хотела никого расстраивать. Мне было бы проще самой взять свою порцию с кухни.
– А это уже совсем другое дело. Ты не должна исполнять работу, которая больше приличествует слугам. – Графиня вздохнула, устало покачав головой. – Тебе следует так многому научиться, что я просто не знаю с чего начать.
– Но мне нравится быть чем-нибудь занятой, – заметила Белла, улыбаясь взволнованной пожилой леди.
– Я еще посмотрю, что ты собой представляешь, – я имею в виду твое будущее место в жизни, хотя уже сейчас сознаю, насколько сложен и неподатлив твой характер.
– Папа, несомненно, с вами согласился. Я всегда приводила его в отчаяние. – При мысли об отце, скончавшемся всего два месяца назад, Белла ощутила комок в горле, и ее прекраснее глаза заволокло пеленой слез. – Мне так его не хватает.
– Мне тоже. – Потускневшие голубые глаза казались невозмутимыми, однако внезапно появившаяся в голосе графини хрипотца сказала Белла, что пожилая леди глубоко скорбит о смерти своего второго сына. – Он пожелал, чтобы ты отправилась в Англию и получила воспитание, достойное настоящей леди, однако, я вижу, мои старания остаются напрасными.
Белла проглотила застрявший в горле ком. Какой же сложной внезапно стала ее жизнь и как тяжело оказалось покинуть любимый Чарльстон[1] и отправиться в Лондон! Она очень скучала по родным местам. Удастся ли ей когда-нибудь привыкнуть к жизни в Лондоне? – задавала себе вопрос Изабелла. И как же ей не нравилось жить согласно строгим бабушкиным правилам, в то время как отец позволял ей быть дома свободной, как птичка. Задача стать той леди, каковой ее желала видеть вдовствующая графиня, представлялась Белла пугающей и, совершенно очевидно, невыполнимой.
Изабелла взглянула на бабушку широко распахнутыми зелеными глазами.
– Я уверена, что, должно быть, ужасно разочаровала вас, бабушка, но постараюсь больше этого не делать.
Графиня понимала, что почти ничего не добилась в деле воспитания внучки. Манеры девушки были далеки от изящных – Изабелла почти не умела правильно вести себя в светском обществе. Ее внучка была гордой и сильной и, очевидно, намеревалась следовать своим собственным правилам поведения, однако и графиня не собиралась сдаваться.
Белла подошла к длинному столу и подождала, пока Госфорт – дворецкий, обладавший, по-видимому, привычкой появляться ниоткуда и столь же незаметно исчезать, не усадит должным образом ее бабушку, а потом отодвинула свой стул и заняла место за столом, удостоившись еще одного неодобрительного взгляда пожилой леди.
Графиня взглянула на дворецкого:
– Мы готовы начать ужин, Госфорт, теперь, когда моя внучка наконец-то соизволила ко мне присоединиться. Я полагаю, нам также предстоит вскоре удостовериться, насколько успело остыть мясо.
Белла вздохнула и скромно сложила руки на коленях. Вечер определенно не задался с самого начала. Если бы только она могла хоть как-то отвлечься. Изабелла была готова на все, чтобы только не оставаться дома в компании своей чопорной бабушки, твердо вознамерившейся во что бы то ни стало обучить лишенную всяческого светского лоска американскую внучку манерам и обхождению, подобающему молодой английской леди из высшего общества. Однако все попытки Беллы обуздать природную живость и неугомонность и попытаться вести себя сдержанно пропали втуне.
Ей уже удалось, при полном неведении вдовствующей графини, привлечь сомнительное внимание нескольких любопытствующих местных кавалеров во время своих ежедневных верховых прогулок по поросшим вереском безлюдным пустошам. Среди них был один беспутный молодой повеса по имени Карлтон Робинсон, само появление в компании которого грозило невосполнимым ущербом репутации благонравной юной леди. Как-то раз молодой человек заметил совершавшую прогулку верхом Изабеллу и, воспользовавшись тем, что прекрасной незнакомке удалось избавиться от надоедливого общества грума, который безнадежно старался поспеть за несущейся как молния наездницей, представился ей и предложил свое общество.
Карлтон Робинсон никогда не встречал женщин, подобных юной американской красавице, и вскоре уже попал под власть ее огромных притягательных зеленых глаз. Для наивной Изабеллы общество молодого человека было лишь средством справиться с буквально снедавшей ее скукой, и, когда она полностью покорила мистера Робинсона, игра перестала доставлять ей удовольствие. Белла попыталась избавиться от уже порядком надоевшего поклонника, совершенно не представляя себе всех последствий связи с этим джентльменом в глазах общества.
Изабелла тяжко вздохнула, сделав большой, возмутительно неприличный глоток вина, искренне желая, чтобы вечер поскорее завершился и она могла бы скрыться в своей комнате. В довершение всех бед говядина оказалась пережаренной.
На следующее утро графиня стояла у окна своей спальни, любуясь садом, и вдруг заметила изящную фигуру скачущей галопом внучки – шляпа сброшена, непокорные локоны разметались по ветру, а бедняга грум остался где-то позади, на далеких пустошах.
К несчастью, именно этим утром одна из приятельниц графини поспешила поведать ей о скандальной истории, связанной с именем молодой мисс Эйнсли, в которой, по слухам, ее внучка повинна целиком и полностью. Графиня была возмущена поведением несносной девчонки. Даже в самых страшных своих кошмарах пожилая дама не могла представить, что прелестная неопытная девушка окажется уличенной в предосудительном поведении и связи с молодым человеком, связи, о которой непременно примется судачить весь Лондон. И все это накануне ее первого выхода в свет. Да еще с кем! С Карлтоном Робинсоном! Пожилая леди немедленно призвала Изабеллу к себе в комнату.
Верной Дейзи удалось разузнать о порочащих ее хозяйку слухах, и горничная предупредила Беллу, чтобы та не ждала от бабушки снисхождения. Наивная и неопытная американка вовсе не была готова к знакомству с молодыми людьми с репутацией Карлтона Робинсона. Не желая оказаться в дураках по вине невежественной американской девчонки, он позволил себе распустить язык и выставил Изабеллу в самом нелестном свете. Светский хлыщ со смехом поведал своим приятелям, что юная американка – трогательная простушка из диких прерий, однако теперь, когда он завоевал ее, в его намерения вовсе не входит женитьба.
Беллу терзали самые жуткие предчувствия, когда она вошла в комнату вдовствующей графини. Выслушав все, что ей высказала бабушка, которая даже не пыталась скрыть охвативший ее гнев и разочарование, Белла готова была сгореть от стыда и глубоко терзалась раскаянием за свои необдуманные, легкомысленные поступки.
– Я не желала, чтобы произошло нечто подобное. Я ничего не знала.
– Ты еще много чего не знаешь. Девочка, недавно приехавшая из Америки, совершенно незнакомая с обычаями и манерами лондонского светского общества – да он просто счел тебя легкой добычей. – Пожилая дама покачала головой, обвиняя себя в том, что предоставила Изабелле слишком много свободы. – Я признаю, что ты находишься в полном неведении относительно положения дел в английском свете, Изабелла. Карлтон Робинсон самодовольный хвастун и самый распутный негодяй и подлец в городе. Оскорбленный твоим отказом, он попытался разрушить твою репутацию самым жестоким и возмутительным образом, желая сделать тебя парией еще до того, как состоится твой дебют.
– Я так сожалею, бабушка, – пролепетала Белла прерывающимся голосом, испытывая самое искреннее раскаяние. – У меня ужасные манеры и полностью отсутствует женская утонченность. Что же мне делать?
Сердце графини смягчилось при виде прелестной, смущенной девочки, дочери ее младшего сына.
– Мы поступим так, как всегда поступали Эйнсли, Изабелла, – мягко заметила она, – и стойко выдержим этот скандал. Будем надеяться, что к тому времени, когда состоится твой дебют, все эти мерзкие слухи позабудутся.
Так было положено начало светскому воспитанию Изабеллы – вдовствующая графиня Харворт принялась лепить из безыскусной, наивной американской девчонки утонченную и респектабельную английскую молодую леди. Натуре Изабеллы было несвойственно здравомыслие или склонность к соблюдению жестких правил приличия, ее свободолюбие и непокорность следовало обуздать. Она ничего не знала о моде, и еще меньше это ее заботило, однако девушка оказалась хорошо обучена многим другим предметам. Она говорила на блестящем французском, читала по-гречески, знала латынь и имела явные склонности к математике.
Изабелла Эйнсли, резко повернувшись, отпрянула от зеркала, ее блестящие зеленые глаза горели огнем едва сдерживаемого гнева.
– Ради всего святого, Дейзи. Мне уже девятнадцать лет, не следует меня подгонять. И я не сочту, что выгляжу прекрасно, пока сама не буду удовлетворена своим видом.
Дейзи удивленно покачала головой, невозмутимо наблюдая за очередным взрывом эмоций своей темпераментной хозяйки.
Наконец, взметнув вихрь атласа и кружев, своевольная красавица вылетела в распахнутую дверь комнаты, пронеслась по лестнице в совсем не подобающей леди манере, вызвав своим появлением на лицах лакеев целую гамму улыбок и усмешек. Слуги оторвались от привычных обязанностей, наблюдая за дерзкой внучкой вдовствующей графини. О, она действительно казалась чудной и поразительной, эта мисс Изабелла. Недавнее появление внучки из Америки в затхлой тишине родовой усадьбы пожилой графини Харворт вызвало немало шума и нарушило привычное течение годами выверенного уклада жизни, заставляя не только прислугу удивляться, но и повергать в растерянность чопорную хозяйку дома. А сейчас графиня пребывала в крайней степени возмущения, вынужденная ожидать внучку к столу.
Войдя в столовую, Белла уже приготовила себя к неприятной сцене. Ее бабушка поднялась со стула, стискивая в руке золотой набалдашник трости. В свои семьдесят два года графиня Харворт по-прежнему оставалась привлекательной женщиной с ухоженными седыми волосами, элегантной, царственной осанкой, с надменной, несгибаемой уверенностью в себе и самообладанием, воспитанным в ней годами, проведенными в высшем лондонском свете.
– Добрый вечер, Изабелла, – промолвила она, с неодобрением взирая на наряд, выбранный ее внучкой, совсем не новый и весьма далекий от туалета, приличествующего девушке из благородного английского семейства к ужину. Чем скорее прибудет сюда ее портниха, чтобы сшить Изабелле новый гардероб, тем лучше. – Ты опоздала. Надеюсь, тебе есть что сказать в свое оправдание?
– Мне очень жаль, бабушка. Мне вовсе не хотелось вас расстраивать. Я просто никак не могла решить, какое платье надеть. В итоге выбрала это, поскольку мне очень нравится его цвет и оно неплохо на мне сидит. Вы могли бы начать ужинать без меня. Вовсе не следовало меня ждать.
Пожилая женщина окинула ее ледяным взглядом:
– В этом доме мы ужинаем вместе, Изабелла, и мне совсем не нравится ждать. Сколько раз я говорила тебе о том, что неукоснительно настаиваю на соблюдении во всем пунктуальности? Слава богу, сегодня нет гостей. Ты сильно огорчила повара, который безуспешно пытался сохранить ужин аппетитным и теплым.
– О, в этом случае мне обязательно следует перед ним извиниться, – чистосердечно заметила Белла, не в силах понять, почему ее бабушка делает так много шума из ничего. – Я вовсе не хотела никого расстраивать. Мне было бы проще самой взять свою порцию с кухни.
– А это уже совсем другое дело. Ты не должна исполнять работу, которая больше приличествует слугам. – Графиня вздохнула, устало покачав головой. – Тебе следует так многому научиться, что я просто не знаю с чего начать.
– Но мне нравится быть чем-нибудь занятой, – заметила Белла, улыбаясь взволнованной пожилой леди.
– Я еще посмотрю, что ты собой представляешь, – я имею в виду твое будущее место в жизни, хотя уже сейчас сознаю, насколько сложен и неподатлив твой характер.
– Папа, несомненно, с вами согласился. Я всегда приводила его в отчаяние. – При мысли об отце, скончавшемся всего два месяца назад, Белла ощутила комок в горле, и ее прекраснее глаза заволокло пеленой слез. – Мне так его не хватает.
– Мне тоже. – Потускневшие голубые глаза казались невозмутимыми, однако внезапно появившаяся в голосе графини хрипотца сказала Белла, что пожилая леди глубоко скорбит о смерти своего второго сына. – Он пожелал, чтобы ты отправилась в Англию и получила воспитание, достойное настоящей леди, однако, я вижу, мои старания остаются напрасными.
Белла проглотила застрявший в горле ком. Какой же сложной внезапно стала ее жизнь и как тяжело оказалось покинуть любимый Чарльстон[1] и отправиться в Лондон! Она очень скучала по родным местам. Удастся ли ей когда-нибудь привыкнуть к жизни в Лондоне? – задавала себе вопрос Изабелла. И как же ей не нравилось жить согласно строгим бабушкиным правилам, в то время как отец позволял ей быть дома свободной, как птичка. Задача стать той леди, каковой ее желала видеть вдовствующая графиня, представлялась Белла пугающей и, совершенно очевидно, невыполнимой.
Изабелла взглянула на бабушку широко распахнутыми зелеными глазами.
– Я уверена, что, должно быть, ужасно разочаровала вас, бабушка, но постараюсь больше этого не делать.
Графиня понимала, что почти ничего не добилась в деле воспитания внучки. Манеры девушки были далеки от изящных – Изабелла почти не умела правильно вести себя в светском обществе. Ее внучка была гордой и сильной и, очевидно, намеревалась следовать своим собственным правилам поведения, однако и графиня не собиралась сдаваться.
Белла подошла к длинному столу и подождала, пока Госфорт – дворецкий, обладавший, по-видимому, привычкой появляться ниоткуда и столь же незаметно исчезать, не усадит должным образом ее бабушку, а потом отодвинула свой стул и заняла место за столом, удостоившись еще одного неодобрительного взгляда пожилой леди.
Графиня взглянула на дворецкого:
– Мы готовы начать ужин, Госфорт, теперь, когда моя внучка наконец-то соизволила ко мне присоединиться. Я полагаю, нам также предстоит вскоре удостовериться, насколько успело остыть мясо.
Белла вздохнула и скромно сложила руки на коленях. Вечер определенно не задался с самого начала. Если бы только она могла хоть как-то отвлечься. Изабелла была готова на все, чтобы только не оставаться дома в компании своей чопорной бабушки, твердо вознамерившейся во что бы то ни стало обучить лишенную всяческого светского лоска американскую внучку манерам и обхождению, подобающему молодой английской леди из высшего общества. Однако все попытки Беллы обуздать природную живость и неугомонность и попытаться вести себя сдержанно пропали втуне.
Ей уже удалось, при полном неведении вдовствующей графини, привлечь сомнительное внимание нескольких любопытствующих местных кавалеров во время своих ежедневных верховых прогулок по поросшим вереском безлюдным пустошам. Среди них был один беспутный молодой повеса по имени Карлтон Робинсон, само появление в компании которого грозило невосполнимым ущербом репутации благонравной юной леди. Как-то раз молодой человек заметил совершавшую прогулку верхом Изабеллу и, воспользовавшись тем, что прекрасной незнакомке удалось избавиться от надоедливого общества грума, который безнадежно старался поспеть за несущейся как молния наездницей, представился ей и предложил свое общество.
Карлтон Робинсон никогда не встречал женщин, подобных юной американской красавице, и вскоре уже попал под власть ее огромных притягательных зеленых глаз. Для наивной Изабеллы общество молодого человека было лишь средством справиться с буквально снедавшей ее скукой, и, когда она полностью покорила мистера Робинсона, игра перестала доставлять ей удовольствие. Белла попыталась избавиться от уже порядком надоевшего поклонника, совершенно не представляя себе всех последствий связи с этим джентльменом в глазах общества.
Изабелла тяжко вздохнула, сделав большой, возмутительно неприличный глоток вина, искренне желая, чтобы вечер поскорее завершился и она могла бы скрыться в своей комнате. В довершение всех бед говядина оказалась пережаренной.
На следующее утро графиня стояла у окна своей спальни, любуясь садом, и вдруг заметила изящную фигуру скачущей галопом внучки – шляпа сброшена, непокорные локоны разметались по ветру, а бедняга грум остался где-то позади, на далеких пустошах.
К несчастью, именно этим утром одна из приятельниц графини поспешила поведать ей о скандальной истории, связанной с именем молодой мисс Эйнсли, в которой, по слухам, ее внучка повинна целиком и полностью. Графиня была возмущена поведением несносной девчонки. Даже в самых страшных своих кошмарах пожилая дама не могла представить, что прелестная неопытная девушка окажется уличенной в предосудительном поведении и связи с молодым человеком, связи, о которой непременно примется судачить весь Лондон. И все это накануне ее первого выхода в свет. Да еще с кем! С Карлтоном Робинсоном! Пожилая леди немедленно призвала Изабеллу к себе в комнату.
Верной Дейзи удалось разузнать о порочащих ее хозяйку слухах, и горничная предупредила Беллу, чтобы та не ждала от бабушки снисхождения. Наивная и неопытная американка вовсе не была готова к знакомству с молодыми людьми с репутацией Карлтона Робинсона. Не желая оказаться в дураках по вине невежественной американской девчонки, он позволил себе распустить язык и выставил Изабеллу в самом нелестном свете. Светский хлыщ со смехом поведал своим приятелям, что юная американка – трогательная простушка из диких прерий, однако теперь, когда он завоевал ее, в его намерения вовсе не входит женитьба.
Беллу терзали самые жуткие предчувствия, когда она вошла в комнату вдовствующей графини. Выслушав все, что ей высказала бабушка, которая даже не пыталась скрыть охвативший ее гнев и разочарование, Белла готова была сгореть от стыда и глубоко терзалась раскаянием за свои необдуманные, легкомысленные поступки.
– Я не желала, чтобы произошло нечто подобное. Я ничего не знала.
– Ты еще много чего не знаешь. Девочка, недавно приехавшая из Америки, совершенно незнакомая с обычаями и манерами лондонского светского общества – да он просто счел тебя легкой добычей. – Пожилая дама покачала головой, обвиняя себя в том, что предоставила Изабелле слишком много свободы. – Я признаю, что ты находишься в полном неведении относительно положения дел в английском свете, Изабелла. Карлтон Робинсон самодовольный хвастун и самый распутный негодяй и подлец в городе. Оскорбленный твоим отказом, он попытался разрушить твою репутацию самым жестоким и возмутительным образом, желая сделать тебя парией еще до того, как состоится твой дебют.
– Я так сожалею, бабушка, – пролепетала Белла прерывающимся голосом, испытывая самое искреннее раскаяние. – У меня ужасные манеры и полностью отсутствует женская утонченность. Что же мне делать?
Сердце графини смягчилось при виде прелестной, смущенной девочки, дочери ее младшего сына.
– Мы поступим так, как всегда поступали Эйнсли, Изабелла, – мягко заметила она, – и стойко выдержим этот скандал. Будем надеяться, что к тому времени, когда состоится твой дебют, все эти мерзкие слухи позабудутся.
Так было положено начало светскому воспитанию Изабеллы – вдовствующая графиня Харворт принялась лепить из безыскусной, наивной американской девчонки утонченную и респектабельную английскую молодую леди. Натуре Изабеллы было несвойственно здравомыслие или склонность к соблюдению жестких правил приличия, ее свободолюбие и непокорность следовало обуздать. Она ничего не знала о моде, и еще меньше это ее заботило, однако девушка оказалась хорошо обучена многим другим предметам. Она говорила на блестящем французском, читала по-гречески, знала латынь и имела явные склонности к математике.