Сэмюэль Дилэни


 

Время как спираль из полудрагоценных камней



 
   Значит, договорились, речь пойдет о нашем веке. Мне хватит и четверти его, третьей, если не возражаете. Я родился в пятидесятом, сейчас семьдесят пятый.
   В шестнадцать меня выпустили из сиротского приюта. Тащил я свое приданое - имя, что мне там навесили (Гарольд Клэнси Эверет, это мне-то, простому парнишке. Кличек у меня потом была тьма, да не беспокойтесь, меня вы сразу учуете), по холмам Восточного Вермонта и кое-что решил.
   Папаша Майлз, взглянув на Официальный Документ, коим меня укомплектовал приют, скрепя сердце взял на работу - и мы с ним вкалывали на Папашиной молочной ферме, а это - тринадцать тысяч триста шестьдесят две пестрые гернзейки, разом заживо почившие в нержавеющих домовинах; их питает и держит в объятиях их коровьего Морфея розовая дрянь (руки от нее становятся клейкими и противными), текущая в стерильных пластиковых трубках - прямо в вены, упражняют разрядами тока - и мышцы их вздрагивают, но они все равно не просыпаются, а молоко так и хлещет в сверхстерильные цистерны. Да Бог с ними. Решение (а я стоял там, в лугах,- Памятник Земледельцу, да и только,- выжатый тремя трудными часами физического труда, и пелена усталости в глазах мешала созерцать устройство Вселенной) было: кроме Земли, и Марса, и Внешних Спутников, набитых людьми и всякой всячиной, должно быть что-то поглавнее. Этого я и решил добыть, хоть кусочек.
   Так что стащил я у Папаши пару кредитных карточек, один из его вертолетов, бутылку первача - чудак сам гнал его - и снялся. Не пробовали спьяну посадить угнанный вертолет на крышу небоскреба Пан Америкэн? Суд да дело, да небо в клеточку, да и дальше не слаще, пока ума не наберешься. "Только лишь одно ты не забудь, моя любовь": были в моей жизни три часа честного труда, на молочной ферме, еще и десятка лет не прошло. И с тех пор я никогда и ни для кого не был Гарольдом Клэнси Эверетом.
   Генри Кьюлафрой Эклз (рыжий, чуть рассеянный, рост шесть футов два дюйма) вышел из багажного отделения космопорта с кучей чужих вещей в маленьком портфеле.
   Рядом бубнил некий бизнесмен: - С вами, теперешней молодежью, одно расстройство. Сказано вам, возвращайтесь на Беллону. Говорите, попали с той блондиноч-кой, и что ж, из-за этого скакать из мира в мир, портить всем настроение, да, куда уж дальше, работу бросить!
   Генри остановился, вяло ухмыльнулся: - Да-а…
   - Согласен, у вас могут быть свои проблемы, и нам, кто постарше, их не понять, но ведь должна быть хоть какая-то ответственность…- он заметил, что Генри остановился перед дверью с табличкой "Для мужчин".- Что ж, ладно,- широко улыбнулся бизнесмен.- Рад был познакомиться, Генри. В этих чертовых перелетах всегда приятно встретить человека, с которым стоит поболтать. Пока.
   Через десять минут из той же двери вышел Гилрой К. Эвентайд, рост шесть футов ровно (один из надставных каблуков треснул, и я спрятал оба под гору бумажных полотенец), шатен (даже мой парикмахер не знает, какой я масти на самом деле), весь из себя шустрый и современный и выряженный по моде - в изысканно дурном вкусе,- в общем, тип, с которым бизнесмен и заговаривать бы не стал. Он сел в порту на рейсовый вертолет до Пан Америкэн (Ну. Точно. Выпил.), вышел на Центральном Вокзале и зашагал по Сорок второй к Восьмой авеню со множеством чужих вещей в портфеле.
   Вечер - это скульптуры из света.
   Я перешел пластиплексовую мостовую Бродвея - Великий Белый Путь
,и верно, заливал светом по горло, и, надо думать, поэтому лица выглядели такими таинственными,- обогнул толпы у эскалаторов подземки и под-подземки, и под-под-под… (в восемнадцать, выйдя из тюрьмы, я с неделю ошивался здесь, потаскивая у прохожих, но деликатно, так деликатно, что никто и не понял, что его обчищают), пробрался через стайку хихикающих и жующих школьниц; в волосах у них мерцали огни, и так они смущались своих прозрачных пластиковых блузок, запрет на которые только что сняли (помнится, ватную - не путать с потной - грудь придумали в семнадцатом веке), что я и уставился с пониманием; девицы захихикали еще пуще. Бог ты мой, я-то в их годы вкалывал на занюханной молочной ферме и о большем не думал.
   Опоясавшая пирамиду "Коммьюникэйшн, Инк." лента световых новостей объяснила на бейсик инглиш

[1], каким образом сенатор Ре джина Абофлавиа собирается начать расследование организованной преступности в Нью-Йорке. До чего я был счастлив, что не организован, и сказать не могу.
   У Девятой авеню я внес портфель в переполненный бар. Когда я в последний раз был в Нью-Йорке, проездом, пару лет назад, тут, бывало, околачивался один тип, подлинный талант - он помог мне избавиться от вещей, которые не были моими, без особого риска, с прибылью и быстро. Я понятия не имел, удастся ли его найти сейчас. Я протиснулся сквозь кучу любителей пива. Толкались тут и какие-то богатые старушенции в сопровождении то ли слуг, то ли поклонников, одетые по последней прошлогодней моде. Не люблю я таких мест. Здесь те, кто моложе меня, либо на игле, либо придурки, а у тех, кто постарше, одно на уме - побольше бы пришло тех, кто помоложе. Я пробился к бару и попробовал привлечь внимание одного из малых в белых куртках.
   Шум за спиной смолк; я оглянулся.
   Она была в облегающем платье, застегнутом на шее и запястьях громадными латунными булавками (бездна вкуса, предел, да и только); левая рука обнажена, правая прикрыта винного цвета шифоном. Она разбиралась в этом куда лучше меня, да только такая вызывающая демонстрация своей утонченности совершенно не к месту в месте вроде этого бара.
   Она указала на запястье; ноготь цвета крови коснулся оправленной в латунь желто-оранжевой вставки браслета.- Знаете, что это, мистер Элдрич? - спросила она, и сразу же вуаль на ее лице стала прозрачной: глаза оказались льдистыми, брови черными.
   Три мысли: (1) Она - светская дама; по прилету с Беллоны я читал в "Дельте" об "исчезающей" ткани, цвет и прозрачность которой можно регулировать с помощью самоцвета на запястье. (2) В последний раз, когда я был здесь проездом, в качестве юного Гарри Кэлэмайна Элдрича, я не совершил ничего слишком противозаконного (хотя всего не упомнишь), так что вряд ли меня могут засадить в кутузку за что-то большее, чем за месячное пребывание под этим именем. (3) Камень, на который она указала…
   - Яшма? - спросил я.
   Она ждала, что я скажу еще; я ждал, что она даст мне повод притвориться, что я знаю, чего ждет она (в тюрьме моим любимым автором был Генри Джеймс, я не шучу).
   - Яшма,- подтвердила она.
   - Яшма…- я снова придал слову тот оттенок двусмысленности, который она пыталась отбросить.
   - …Яшма,- но она уже заколебалась, подозревая, что я подозреваю, что ее осведомленность - из мутноватого источника.
   - Ладно, яшма.- Но по ее лицу я понял, что выражение моего лица окончательно убедило ее: я знаю, что она знает, что я знаю.
   - Так за кого вы меня приняли, мадам? "Яшма" была Словом этого месяца.
   Яшма - это пароль, код, знак, который Певцы Городов (в прошлом месяце божественное безумие пело в них "Опал", и на Марсе я услышал Слово и трижды воспользовался им, им и даром имитатора, чтобы закрепить обладание тем, что было моим не вполне законно; и даже там я думал о Певцах и их ранах) передают живым словом, передают тому свободному и вороватому братству, в которое я (под различными именами) вхожу последние девять лет. Слово обновляется каждые тридцать дней, и в считанные часы его узнаёт каждый брат во всех шести мирах и мирках. Его промычит какой-нибудь вдрызг пьяный ублюдок, выпадая тебе в руки из темного подъезда; его произнесут свистящим шепотом, когда ты проходишь тенистой аллеей; оно нацарапано каракулями на клочке бумаги, что втиснет тебе в руку один из помоечных, слишком поспешно теряющийся в толпе. И в этом месяце оно - Яшма.
   Вот некоторые варианты перевода:
   "Помоги!" или
   "Мне нужна помощь!" или
   "Могу помочь!" или
   "За тобой следят!" или
   "Сейчас слежки нет
-ходу!"
   Тонкость синтаксиса: если Слово употреблено правильно, то не придется дважды думать о том, что именно оно значит в данной ситуации. Тонкость употребления: не доверяй никому, кто пользуется им неправильно.
   Я ждал, когда она кончит ждать.
   Она раскрыла передо мной бумажник. "Начальник Департамента Спецслужб",- прочла она, не глядя, надпись под серебряным значком.
   - Ловко это у вас, Мод…- сказал я и сдвинул брови.- Хайнкл?
   - Точно.
   - Я знаю, Мод, что вы не собираетесь мне верить. Похоже, вы из тех женщин, кто терпеть не может ошибаться. Но моя фамилия - Эвентайд, не Элдрич. Гарольд К. Эвентайд. И разве не лучше для всего и
вся, что сегодня вечером Слово сменится? (Дело пройденное, Слово для полиции - не великая тайна. И все же попадались полицейские, которые оставались в неведении вплоть до недели после смены Слова.)
   - Ладно, пусть Гарольд. Я хочу с вами потолковать. Я приподнял бровь.
   Она подняла ладонь: - Слушайте, если хотите, я готова вас хоть Генриеттой звать, только выслушайте.
   - О чем вы хотите потолковать?
   - О преступности, мистер?..
   - Эвентайд. Я собираюсь называть вас Мод, так что и
вы можете называть меня Гарольд. Это действительно мое имя.
   Мод улыбнулась. Она была немолода, пожалуй, заметно старше моего попутчика-бизнесмена, но куда лучше него пользовалась косметикой.
   - Вероятно, я разбираюсь в преступности побольше вашего,- сказала она.- Не удивлюсь, если вы даже не знаете, что в Департаменте полиции есть мой отдел. Вы слыхали что-нибудь о Спецслужбах?
   - Это верно, я и
не слышал о них.
   - Последние семь лет вам удавалось довольно успешно уходить от Службы порядка.
   - Послушайте, Мод…
   - Спецслужба работает с теми, чья противозаконная деятельность внезапно резко активизируется… достаточно резко, чтобы у нас замигали сигнальные лампочки.
   - Надеюсь, я не натворил ничего настолько ужасного, что…
   - Мы не смотрим, что вы там творите, за нас это делает компьютер. Мы только следим за первой производной графика с вашим номером. В вашем случае кривая резко пошла вверх.
   - Да что вы говорите…
   - Наш департамент - самый эффективный в полиции. Хотите, считайте это хвастовством, хотите - просто информацией.
   - Да ладно, ладно,-- сказал я.- Выпьем? Малый в белой куртке принес нам два бокала, выкатил глаза на ее наряд и удалился по своим делам.
   - Спасибо,- она ополовинила бокал. Пожалуй, она была покрепче, чем можно судить по запястьям.
   - За большинством преступников следить не стоит, идет ли речь о гангстерах-авторитетах - Фарнсуорте, "Ките", Блаватской или о мелкоте - щипачах, барыгах, толкачах, домушниках, сутенерах. Те и другие, верх и низ шкалы, имеют сравнительно постоянный доход и, по существу, не раскачивают социальной лодки. Ими занимается Служба порядка. Там считают, что делают большое дело, а мы и не думаем их разуверять. Но вот, к примеру, мелкий скупщик начинает становиться крупным, средний сутенер присматривается к полномасштабному рэкету: тут и
возникают проблемы с социально неблагоприятными последствиями. Тогда вступают Спецслужбы; у нас есть пара весьма эффективных методик.
   - Вы хотите о них рассказать, да?
   - Вот чем они хороши. Одна из них заключается в голограммном запоминании информации. Знаете, что Случится, если отрезать от голографической пластинки половину?
   - Трехмерное изображение станет наполовину урезанным?
   Она покачала головой: - Изображение останется целым, только более размытым, чуть не в фокусе.
   - Понятия не имел.
   - Если вы снова разрежете его пополам, оно станет еще более размытым. Но, даже располагая всего квадратным сантиметром исходной голограммы, вы все еще имеете изображение целиком, неразличимое, но полное. Я восторженно замычал.
   - Каждая кроха фотографической эмульсии на голографической пластинке, в отличие от фотографии, несет информацию обо всем объекте голограммы. Аналогичным образом голограммное запоминание информации означает просто, что каждый бит нашей информации - скажем, о вас - относится ко всей вашей карьере, вашей ситуации в целом, полной картине взаимодействия между вами и вашей средой. А конкретные факты о конкретных уголовных преступлениях или правонарушениях мы оставляем Службе порядка. Как только мы набираем достаточно собственных данных, наш метод позволяет весьма эффективно держать след и даже предсказывать, где вы сейчас или чего можете добиться.
   - Очаровательно,- сказал я.- Один из самых впечатляющих параноидальных синдромов, с какими приходилось встречаться. Я имею в виду привычку заговаривать с кем-то в баре. Помню, в больнице я сталкивался с каким-то…
   - В вашем прошлом,- сказала она как о непреложном факте,- я вижу коров и вертолеты. В вашем не столь отдаленном будущем - вертолеты и китов.
   - Так поведай мне, о Добрая Фея Запада

[2], как…- тут у меня внутри все оборвалось. Потому что я считал - никто не знает о делах с Папашей Майлзом. Боже сохрани! Этого от меня не добилась даже Служба порядка, вытащив меня в беспамятстве из птички с винтом, когда та запрыгала к краю крыши Пан Америкэн. Увидев, что меня поджидают, я сразу проглотил кредитные карточки, а кто-то посноровистей меня давно убрал номера серий отовсюду, где они могли регистрироваться: в первый и единственный мой вечер на ферме славный Папаша Майлз, подвыпив, хвастался, что за ценность ему сбыли в Нью-Гемпшире.
   - Но зачем,- до чего же ужасны эти избитые фразы, которые подсказывает нам тревога,- вы мне все это говорите?
   Она улыбнулась, и вуаль затенила улыбку.- Информация что-то значит, только когда ею делишься,- донесся ее голос оттуда, где было лицо.
   - Постойте, я…
   - Вы, возможно, вскоре получите немалые деньги. Если я правильно рассчитываю, то к моменту, когда они попадут в шкодливые ваши ручки, я буду располагать вертолетом, набитым лучшей в Нью-Йорке техникой, и заберу вас. Вот вам порция информации.
   Она отступила - кто-то прошел между нами.
   - Эй, Мод!..
   - Можете поступать с ней как знаете.
   Мне ли не знать, что в этой толкучке не продраться, не нажив себе врагов - и нажил-таки, и упустил Мод. Были там какие-то чудаки с висячими сальными патлами - у троих наколоты драконы на костлявых плечах, еще один с повязкой на глазу и еще один - с черными от грязи ногтями. Ими он вцепился мне в щеку. Тут не до слов (мне, во всяком случае), и минуты две мы почем зря дубасили друг друга. Женщины визжали. Я ударил, увернулся, и тут гвалт стал каким-то другим. Кто-то пропел "Яшма" так, как полагается предупреждать о появлении опасности (все той же недоделанной Службы порядка, от которой я бегаю семь лет). Свалка выплеснулась на улицу. Я протиснулся между двумя помоечными, разбиравшимися на свой манер, зато выбрался к краю толпы, пострадав не больше, чем при бритье. Драка разбилась по секциям. Я перешел из одной в другую и не сразу понял, что это просто кольцо людей, окруживших человека, которому явно крепко досталось.
   Кто-то осаживал любопытных.
   Еще кто-то перевернул человека на спину.
   Я не видел его два года, а тогда он охотно помогал мне избавиться от не моих вещей; сейчас он скрючился в луже крови.
   Прижимая портфель, я выбрался из толпы. Вот и первый полицейский; я, как мог, изобразил зеваку, остановившегося взглянуть, что за шум.
   Сошло.
   Свернув на Девятую авеню, я побежал, по возможности не привлекая внимания, но сразу же услышал: "Погоди, остановись!"
   Я узнал голос (ясно, добрался-таки до меня через два года) и сменил бег на шаг.
   - Подожди, это я, Кит! Я остановился.
   Его имя в моем рассказе раньше не встречалось: Мод упоминала о "Ките", рэкетире-мультимиллионере, обосновавшемся в той части Марса, где я, равно как и все мои знакомые, не бывал (хотя из шлюзов, что он там открывал, преступность ручьями растекалась по всей Солнечной системе).
   В трех шагах позади меня был подъезд. Я подошел к нему и услышал мальчишеский смех: - Что, приятель, попался с поличным?
   - Кит?- спросил я темную фигуру.- Все околачиваешься здесь?
   Он был очень молод и за два года, пока я его не видел, прибавил около дюйма.
   - Случается.
   Удивительный он был парнишка.
   - Слушай, Кит, я хочу отсюда смыться,- я оглянулся на суматоху.
   - Смывайся,- он спустился.- Можно мне с тобой? Странно. Не по душе мне это.
   Мы прошли полквартала. Уличный фонарь осветил его волосы, все еще светлые, как сосновая стружка. Он выглядел помоечным - ив темноте было заметно, что грубая черная куртка, надетая на голое тело, донельзя грязна, а черные джинсы вот-вот развалятся. Он был бос, да кого на темной улице волнует, что кто-то разгуливает по Нью-Йорку босиком. Под фонарем на углу он, ухмыльнувшись, повел плечами, и под курткой показались шрамы и рубцы, избороздившие грудь и живот. У него были ярко-зеленые глаза. Узнаёте? Если - из-за какого-то сбоя в распространении информации по мирам и миркам - нет, что ж: над Гудзоном рядом со мной шел Певец Кит.
   - Надолго вернулся?
   - На несколько часов,- ответил я.
   - Что привез?
   - Тебе это важно?
   Он засунул руки в карманы и поднял голову: - Конечно!
   Я издал звук, которым взрослые отделываются от докучливых детей.
   - Ладно.
   Мы прошли по набережной еще квартал; было безлюдно.
   - Садись.
   Он оседлал балку, покачивая ногой над вспыхивающим темным Гудзоном. Я сел перед ним, расстегивая портфель.
   Кит, ссутулившись, наклонился.
   - Ого! Можно потрогать? - вопросительно сверкнули зеленые глаза.
   - Давай.
   Кит запустил в них пальцы (суставы да обкусанные ногти), вынул парочку, положил обратно, вынул еще три.
   - Ого…- прошептал он.- Сколько же это стоит?
   - Раз в десять больше, чем я прошу. Мне надо побыстрее от них избавиться.
   Он перевел взгляд на покачивающуюся ногу.
   - Выбросить их в реку никогда не поздно.
   - Не дури. Я разыскивал одного парня, который крутился в том баре. Он много что мог…
   На середине Гудзона над пеной скользил паром на воздушной подушке. Палуба забита вертолетами; ясно, на патрульный аэродром под Веррацано. Я переводил взгляд с мальчика на корабль, начиная приходить в себя после этого бреда с Мод, но тут паром загудел.
   - …Сегодня вечером его подкололи.
   Кит засунул концы пальцев в карманы и сменил позу.
   - Тут я и заторчал. Всё он вряд ли бы забрал, но хоть вывел бы


меня на тех, кто заберет.
   - Я буду сегодня на вечеринке,- он помолчал, догрызая остаток ногтя,- где ты мог бы попробовать их продать. Алексис Спиннел устраивает на Вершине Башни прием в честь Реджины Абофлавиа.
   - Вершина Башни?.. - сыт я по горло этим Китом, и давно сыт. В десять - Чертов Бар, в полночь - Вершина Башни…
   - Я бы не пошел, но там будет Эдна Сайлем. Эдна Сайлем - старейший Певец Нью-Йорка.
   Имя сенатора Абофлавиа уже промелькнуло надо мной сегодня вечером в световых новостях. А имя Алексиса Спиннела в каком-то журнале - я кучу их проштудировал по прилете с Марса - связывали с бешеными деньгами.
   - Я бы взглянул еще разок на Эдну, да вряд ли она меня вспомнит,- небрежно сказал я. Уже в начале знакомства с Китом стало ясно, что типы вроде Спиннела и его компании играют в нехитрую игру, где выигрывает тот, кто соберет большинство Певцов Нью-Йорка под одну крышу. Нью-Йорк с пятью Певцами делит второе место с Лаксом на Япете; ведет Токио, там их семь.
   - Двухпевцовый прием?
   - Скорее четырех… если я приду.
   Я понимающе приподнял бровь: четырех добывает разве что мэр для приема по поводу вступления в должность.
   - Я должен получить от Эдны Слово, сегодня вечером оно меняется.
   - Ладно,- сказал я, закрывая портфель.- Не знаю, что там у тебя на уме, но я готов.
   Мы возвращались к Тайме Сквер. На Восьмой авеню у первой пластиплексовой мостовой Кит остановился.
   - Постой-ка,- он наглухо застегнул куртку.- Теперь порядок.
   Прогулка по нью-йоркским улицам с Певцом (два года назад я долго размышлял, разумно ли это для человека моей профессии) - вероятно, лучшая маскировка, возможная для человека моей профессии. Вспомните, как недавно перед вами промелькнул ваш любимчик, актер СтереоТВ, поворачивающий на Пятьдесят седьмую улицу. А теперь честно: узнали бы вы малого в твидовой куртке, что отставал от него на полшага? На Таймс Сквер Кита узнавал каждый второй; с пепельными волосами, босой, в траурной молодежной одежде, он был, конечно, самым ярким из Певцов. Улыбки, чуть прищуренные глаза; почти никто не разглядывал и не всматривался.
   - А все же кто из гостей помог бы мне сбыть с рук это барахло?
   - Тот же Алексис гордо считает себя неким искателем приключений. Если вещицы окажутся в его вкусе, ты выручишь больше, чем от поштучной торговли вразнос.
   - Ты скажешь ему, что все они краденые?
   - Тогда он, пожалуй, заинтересуется еще больше. Он гад ползучий.
   - Тебе видней, приятель.
   Мы спустились в под-подземку. Контролер стал было брать у Кита монету, поднял глаза, осклабился, пробормотал что-то невразумительное и жестом предложил нам пройти. "О, благодарю вас",- сказал Кит с невинным удивлением, будто такое с ним впервые и он восхищен (два года назад он говорил мне глубокомысленно: "Стоит только показать, что я этого жду, и ничего не выйдет"). Меня до сих пор поражала манера, с которой он носил свою известность. Я упомянул о ней при знакомстве с Эдной Сайлем, и Эдна ответила мне с тем же простодушием: "Что ж, за это мы его и выбрали".
   Мы уселись на скамью в освещенном вагоне; Кит опустил руки, закинул ногу на ногу. Ближе к середине вагона стайка жующих резинку девиц в прозрачных блузках по возможности незаметно делала стойку. Кит вообще ни на что не глядел, а я старался не встречаться с ними взглядом.
   Окно затопила темнота, под полом что-то гудело. Толчок, другой; мы выехали на поверхность.
   За окном город примерял ожерелье из тысяч цехинов и разбрасывал их дальше, за деревья Трайона. За окнами, вдруг покрывшимися светлыми чешуйками, замелькали перекрытия станции. Мы вышли на платформу "Двенадцать башен " под легкий дождь; пока мы дошли до улицы, он прекратился. С листьев, нависших над стеной, вода стекала на кирпич.
   - Знал бы, что приеду не один, попросил бы Алекса прислать машину. Я-то сказал - то ли приеду, то ли нет.
   - Ты уверен, что мне удобно увязываться за тобой?
   - Да ведь мы с тобой уже были наверху, верно?
   - Я был там и раньше. А ты все же уверен?..
   Он испепелил меня взглядом. Что ж, Спиннел будет на седьмом небе, заполучив Кита, хоть бы тот притащил с собой целую банду настоящих помоечных, чем Певцы и славились. А тут один более или менее респектабельный вор - Спиннел, можно сказать, легко отделался. Мы шли вдоль убегавших в город скал. За воротами слева от нас показались сады, тянувшиеся к ближней башне. Двенадцать роскошных и необъятных жилых домов задевали за низкие тучи.
   - Певец Кит,- сказал он в микрофон на воротах. Что-то звякнуло, затикало, опять звякнуло; мы пошли по дорожке к бесчисленным стеклянным дверям.
   Оттуда выходила компания мужчин и женщин в вечерних туалетах. Они заметили нас через три ряда дверей и нахмурились при виде беспризорника, умудрившегося проникнуть в холл (одну из них, в облегающем платье из "исчезающей ткани", я на мгновение принял за Мод, но она обернулась: лицо под вуалью было темным, как жареный кофе). Какой-то мужчина узнал его и что-то сказал остальным. Пока они улыбаясь миновали нас, Кит уделял им внимания не больше, чем девицам в подземке, но, когда они прошли, сказал:
   - Один из этих парней глядел на тебя.
   - Я заметил.
   - Ты знаешь почему?
   - Он пытался припомнить, встречались ли мы.
   - И что, встречались?
   Я кивнул. - Да, почти там же, где с тобой, но раньше, когда я только выбрался из тюрьмы. Я ведь говорил, что уже был здесь.
   Три четверти холла покрывал синий ковер, остаток занимал громадный бассейн с рядом двенадцатифутовых решеток, увенчанных пылающими жаровнями. Зеркальные стены на высоте трех этажей завершались куполом.
   Кольца дыма клубились у причудливой решетки. Отражения на всех стенах дробились, гасли и вспыхивали вновь.
   Металлические створки лифта открылись. Проносясь мимо семидесяти пяти этажей, я испытывал какое-то странное чувство неподвижности.
   Мы вышли в ландшафтный парк на крыше. Чуть слишком загорелый и чуть слишком светловолосый человек в абрикосовом спортивном костюме поверх свитера с высоким воротником спускался по скалам (искусственным) вдоль ручья (вода настоящая, течение принудительное), заросшего папоротниками (настоящими).
   - Привет! Привет! - Пауза.- Я страшно рад, что вы в конце концов решили прийти! - Пауза.- Я уж думал, вы не соберетесь.- Многозначительные паузы должны были позволить Киту представить меня. По одежде Спиннел не мог судить, кто я - то ли неугомонный Нобелевский лауреат, с которым Киту довелось обедать, то ли подонок с манерами и моралью даже хуже тех, что мне и в самом деле случалось демонстрировать.
   - Взять вашу куртку? - предложил Алексис. Значит, он не столько знал Кита, сколько хотел показать, что знает. Все же он сообразил по промелькнувшей на лице юноши чуть заметной холодности, что о своем предложении следует забыть.
   Он кивнул мне, улыбнулся - что ему еще оставалось? - и мы направились к собравшимся.
   Эдна Сайлем, чуть возвышаясь на прозрачной надувной подушке над сидевшими перед ней на траве людьми, спорила о политике; ладонями она обхватила бокал. Ее я узнал первой: потускневшее серебро волос, голос, как треснувшая бронза. Увешанные камнями и серебром морщинистые руки высовывались из манжет костюма мужского покроя, движениями подчеркивая силу сказанного. Я вновь посмотрел на Кита. Его окружали те, чьи имена и лица гарантируют популярность журналам и музыке, привлекают людей в театр (театральный обозреватель "Дельты", знаете ли!), затесался даже принстонский математик, выдвинувший кварковую теорию квазаров,- я читал о нем с полгода назад.