Страница:
Он здорово тогда институт поддержал.
И вот, кажется, настало время снова рискнуть. Не ради «фирмы», не ради себя. Для рыжиков. Решение пришло в голову мгновенно, словно Павлов давно к нему готовился и только ждал подходящего момента.
– …Но победителей не судят, – говорил тем временем директор. – Поэтому, уважаемый коллега, примите это как знак признания заслуг. От института и меня лично. Уверен, что у нас не возникнет разногласий и в дальнейшем. Будем работать, добиваться новых успехов. А если что-то сорвется – не станем без нужды переживать. И вообще, стоило бы нам серьезно поговорить о ваших перспективах. Есть мнение, что вы давно переросли рамки одной-единственной темы…
«Покупаешь меня, да? – догадался Павлов. – Пусть. Так даже лучше. Ты рыжиков уже похоронил, а вот я их возьму и реанимирую!»
– Ага, пошли разговоры не для посторонних, – сказал Бондарчук. – Давайте, чтобы вы не объяснялись намеками, я еще рюмочку приму и к себе поеду.
– К сожалению, мне тоже пора, – директор взялся за бутылку.
– План доклада представить? – деловито спросил Павлов.
– Незачем. Меня все равно завтра-послезавтра на службе не будет. И потом, что вы можете сказать про базовый «Клинок», чего я не знаю?
«Это ты подметил верно. Про базовый – ничего».
– Справитесь. – В голосе директора тонкой льдинкой звякнула непонятная Павлову боль.
– Он справится! – заверил Бондарчук, поднимая рюмку.
В коридоре Павлов ухватил генерала за рукав.
– В чем дело? – спросил он заговорщическим шепотом.
– У него мама умерла, послезавтра хоронить, – объяснил Бондарчук. – Какое уж тут представление. А кремень мужик, да?
– Ох… А то не могу понять – что за интрига. Тогда да. Жаль беднягу. – Павлов даже вздохнул. Искренне.
Примерно секунду завлаб от всей души и без каких-либо обиняков жалел директора, а потом рванул к цели.
– Ты правда хочешь на представлении эффектный фокус?
– Кроме шуток, – кивнул генерал. – Скучища ведь смертная эти доклады. Пережиток советских времен. Пока не начнется полигонная фаза, все сидят, носами клюют с умным видом или о своем шепчутся. Это и для изделия плохо. Мало ли, что по нему уже решение есть. Товар нужно так подавать, чтобы в душу запал. Чтобы в память врезалось – ух, какое изделие! Поэтому думай. Материал твой фактурный, сам себя покажет. Но сколько он простоит на вооружении – вот цена вопроса! А будем мы потом толкать «Клинки» за рубеж? Ты прикинь, израильтяне за такое оружие, которое само араба чует, и араба с динамитом отдельно, последнюю рубаху снимут!
– Динамит не гарантирую, – быстро сказал Павлов. – Только араба.
– Да черт с ним. Я для примера. А сколько Америка отвалит за возможность мексиканскую границу закрыть? То-то, дорогуша. Но чтобы мы смогли все эти шикарные возможности реализовать, там, – Бондарчук ткнул в потолок толстым волосатым пальцем, – о «Клинке» должны помнить. Долго помнить, с большим удовольствием и гордостью за отчизну. Значит, нужно полосатиков красиво показать.
– Так есть идея! – сообщил Павлов, всячески демонстрируя лицом озарение мыслью. – Только потребуется твоя помощь.
– Догадываюсь. Чего задумал? Учти, испытатели на полигон целое отделение «Клинков» выведут.
– А я – только одну кошку! Всего лишь одну. Но не такую, что будут показывать испытатели. Совсем другую.
– Вроде той, которая сегодня погулять ушла?
– Зачем вроде? Ее, родимую.
Они уже спустились вниз и стояли у проходной корпуса. Генерал сдвинул фуражку на затылок и поскреб обнажившуюся извилину.
– А смысл?
– Она невероятно красивая, – сказал Павлов. – Пушистая. Мягкая. Приятная на ощупь. Ласковая. Умница. И при этом – боец. Полосатики, согласись, хороши, но выглядят как-то блекло из-за камуфляжа. А я приведу рекламный продукт чистой воды! И будет внедрение образа марки, как это маркетологи называют.
– Я сам по жизни немного рекламщик, если ты позабыл, – заметил Бондарчук, на глазах скучнея. – Чего только кому не впарил. Идея, дорогуша, продуктивная. Но боязно мне выпускать на представление экспериментальный образец. Он не задавит министра, как ту ворону, твой рекламный продукт, а? То-то будет образ марки! Ваш людоед Шариков от зависти лопнет.
– Во-первых, образец предсерийный, он уже прошел все тесты… – соврал Павлов. Впервые, наверное, за несколько лет соврал.
– Только я об этом образце сегодня впервые услышал! Не люблю сюрпризы, даже приятные. Не положено так, ребята. Могли бы держать меня в курсе. Точнее, обязаны были. Совсем распустились, скоро у вас какой-нибудь Змей Горыныч улетит, а я ни сном ни духом! На что это будет похоже?
– Извини, но такие претензии – к директору, пожалуйста… Значит, а во-вторых, я дам тебе пульт управления, положишь в карман и будешь держать палец на кнопке. Хотя нет… Лучше я просто дам тебе слово. Вообще, пошли сейчас ко мне в «К-10», посмотришь Катьку, все сомнения отпадут.
– Катьку? – Генерал одним движением руки заставил раствориться в воздухе охранников, кажется, надеявшихся проверить у него документы, и сам открыл Павлову дверь на улицу. – Ну, если Катьку…
– Она десятая в серии, поэтому имя на букву «К». Такая Катька… Натуральная. Вот увидишь.
К ступеням административного бесшумно скользнула длиннющая черная «Волга».
– С твоей стороны понадобится сущая ерунда, – говорил Павлов. – Завтра тебе позвонят из нашей секретки и спросят, выписывать ли Павлову однодневный пропуск на образец… А ты их перебьешь и скажешь – ну да, образец ка десять эр десять, все согласовано. Запомнишь?
– Директор в отъезде, беспокоить его по мелочам нетактично, заместители не в курсе, но есть Бондарчук, который может распорядиться, а потом будет во всем виноват! – заключил генерал. – Ну и пройдоха ты, Павлов! Чего тебе надо на самом деле, а, дорогуша?
– Образец ка десять эр десять, – повторил завлаб. – Запомни.
– Если она сожрет министра, тебя прямо на месте пристрелят, – сухо и очень серьезно пообещал генерал, садясь в машину.
– А если кого помельче? – спросил Павлов.
– Ты залезай! – раздалось из «Волги». – Знаю я ваших дряней, они всегда первым делом старшего начальника жрут!
– Угадал, – кивнул Шаронов. – Есть во мне такая фигня. Как увижу я кота – ну душить его, скота! Как замечу кошку, так обижу крошку…
Снова он сам явился, без приглашения. Опять стоял у второй клетки и наблюдал за Борисом. Рыжик надоедливого гостя игнорировал, но Павлов заметил, что дается коту это упражнение не без труда. Шаронов каким-то образом «раскачивал» заторможенную психику кота.
Конечно, максимум, чего Шаронов мог добиться, – срыва в легкую агрессию. Павлов не стал говорить этого вслух, ему было интересно наблюдать за коллегой. Два завлаба представляли расходящиеся ветви одной научной школы. Павлов как был по образованию, так и остался чистой воды биотех, Шаронов же тяготел к направлению, на Западе называемому «бай-мек». В принципе это расхождение было обусловлено спецификой изделий, но с каждым годом трещина углублялась, все больше напоминая пропасть. Вместе с ней росло взаимное недоверие, и, дай завлабам спокойно поработать еще лет десять, они, может, разругались бы. Павлов со своей колокольни не раз предупреждал Шаронова, что тот допрыгается. Шаронов постоянно твердил Павлову, что тот все портит. И действительно, «тему К-10» преследовали неудачи. Зато когда Шаронов с «Тисками» вправду допрыгался, Павлов работу бросил и побежал его держать – так страшно было за человека.
А все равно, корректировочные чипы в изделиях обеих лабораторий стояли одинаковые.
– Есть мнение, уважаемый коллега, – сказал Шаронов, – что ты в пролете.
– Не вполне тебя понял, уважаемый коллега.
– Системная ошибка, – Шаронов ткнул пальцем в Бориса, – там. В самом основании. Не заработал я бутылку. Могу объяснить, где прокол. Выход предложить – нет. То есть я догадываюсь, как построить изделие, отвечающее заданию. Но это тебя не выручит. Ты ведь не можешь начинать заново с нуля. И потом, в моих подходах слишком много от бай-мек. А некоторым эти принципы чужды. К несчастью.
– Я ведь не дал тебе материалы по рыжикам.
– А я так… Людишек поспрошал, файлики посмотрел. Ну, и… Рассказывать?
– Обойдусь, – сказал Павлов. – Попробую выбить хоть полгода времени и сам все сделаю.
– Думаешь на представлении обаять министра?
– Есть хоть что-то, чего ты не знаешь? – спросил Павлов неприязненно. – Ах да, это то, что тебя не интересует…
– Да ладно, не язви. Некоторые вещи мне недоступны. Предвидения, например. Вот, допустим, вчера. Уходя из вивария, я твердо знал – у Павлова сбежал образец. Но не знал, вернется ли он. Поспорил с Головановым на стольник, что с концами. А дедуля выиграл, мать его йети.
– Он же на пенсии! Откуда…
– Вернули. Консультантом в обезьянник. Представляешь, чем это грозит человечеству?! – Шаронов аж облизнулся от предвкушения. – Вообще-то я выяснил, чем. Но не могу раньше времени болтать. Извини.
– Обезьяны – попса, – бросил Павлов. – Дешевые трюки для впечатлительных начальников. На войне обезьяна бесполезна, а как разведчик и диверсант не стоит затраченных денег. Там, где они водятся, нет ничего стоящего. Там, где есть стоящее, обезьяна привлекает слишком много внимания.
– Значит, надо сделать обезьяну привычной. Чтоб была повсюду. И не тапочки подавала, а водила машину и смешивала коктейли. Понимаете меня, уважаемый коллега?
– О, ужас… – пробормотал Павлов. – О, ужас. Скажите, уважаемый коллега, это шизофрения или наши взялись серьезно?
– Учти, опасный разговор. На статью потянет.
– Ой, да ладно тебе. Все равно ничего не получится.
– Отчего же? Сначала как пробный шар красивые большие кошечки, потом умные обезьянки… Ага?
Павлов вытаращился на Шаронова так, что тот подался назад.
– Слышь, ты, чудо, – сказал Шаронов. – Ты хоть пытался узнать, зачем тебе заказали гражданку? Или по-прежнему лишних вопросов не задаешь? Всегда готов и все такое?
– В задании указано – домашнее животное декоративного профиля со вспомогательной охранно-сопроводительной функцией. И… И что?
– Да расслабься, я так, подумал вслух. Игры разума. Никто не в курсе, для чего твои рыжики. То есть кое-кто знает, но молчит. Хотя, согласись, обезьяны – это симптоматично… Первый звоночек.
Завлабы немного помолчали. Павлов вспомнил, что, по слухам, в ветхозаветные советские времена какие-то шарлатаны предлагали атаковать противника с помощью дрессированных ядовитых змей. А еще говорили, в некой сверхсекретной лаборатории настоящие, без дураков, матерые лжеученые – некуда печать ставить – растили то ли боевого таракана, то ли дистанционно управляемую саранчу.
– Ладно. – Павлов вздохнул. – Мне надо готовиться к представлению. Так уж и быть, рассказывай страшную правду о рыжиках, уважаемый коллега. Добивай бездарного.
– Все просто. Странно, почему ты сам не допер. Наверное, действительно глаз замылился. На рыжих кисках можешь ставить крест. Жалко, да. Мне и то жалко. Но эту серию не переделать. Ты им выхолостил эмоциональную сферу, ясно? В погоне за управляемостью. Вот и вся твоя проблема. Ничего уже не получится. Между прочим, они трахаются?
– Это как? – изумился Павлов. – Зачем? Им нельзя.
– Можно. Они же не боевые.
– Ты представь, такая зверюга – и в охоте. Ей придется лопатой в пасть закидывать контрасекс. Или она станет неуправляема. Да и голосок – ой-ей-ей.
– Голос оставили, чтобы мурлыкала? А она, скотина, не мурлычет, – заключил Шаронов. – И ласкаться не идет. Гладить хоть дает себя?
– Еще бы она не давала! – Павлов обиженно хмыкнул. И несколько раз щелкнул языком. Борис тут же встал, подошел к решетке вплотную и прижался к ней боком.
– На, – предложил Павлов. – Гладь – не хочу. Большой, теплый, приятный на ощупь, шерсть лезет очень слабо. Обгладься.
Шаронов осторожно потрогал Бориса. Тот на собачника покосился, но прикосновение стерпел. Шаронов начал гладить. До того профессионально, что Павлов в очередной раз устыдился. Естественно, он был весьма любознателен, но вот интересоваться, как именно оглаживают собак, и насколько это отличается от поглаживания кошек…
«Искусственно выведенных собак-убийц, монстров, чьи тела едва напоминают исходник, а собачьи повадки доведены почти до абсурда, – поправил себя Павлов. – И увеличенных кошек с измененным и жестко контролируемым поведением, но тем не менее по-прежнему обычных кошек.
Разница. Принципиальная. Да, я понимаю, что мне хочет объяснить Шарик. Он это талдычит лет двадцать, с тех пор, как возомнил себя демиургом, бросил перекраивать живое и принялся заново создавать его. Из простого биотеха переквалифицировался в собачьего бога. И я по-прежнему не могу с ним согласиться… Но как же ловко он Борьку гладит, зараза!»
Шаронов прикасался к Борису словно к разнервничавшейся лошади. Успокаивал, настраивал на дружелюбный лад, снимал неловкость. Рыжикам намеренно «посадили» обоняние – чтобы не воровали из холодильников колбасу, – но хватало и человечьего нюха понять, насколько Шаронов по запаху пес и до чего этот пес кровожаден. Борис наверняка переживал не лучший момент в своей жизни, у него сейчас личная оценка ситуации чересчур расходилась с приказом хозяина. Да еще Шаронов успел над котом вволю покуражиться, молчаливо подзуживая и вызывая на бой.
Павлову захотелось даже прихвастнуть – мол, смотри, как я научил их слушаться человека! Но он вовремя сообразил, что Шаронов в ответ скажет «и это ты не сам придумал». И добавит: мол, привито кошкам абсолютное послушание не тем концом не через то место. И будет, в общем, не совсем не прав.
«И как я его терплю? – мысленно вздохнул Павлов. – Столько лет бок о бок, всегда он в полном шоколаде, а у меня сплошь неудачи. Хотя шоколад тоже бывает горький. До трагедии с «Тисками» Шарик почти не седой был, зато после – за неделю выцвел. А я ведь предупреждал. Доказывал, что у собаки, как ее ни перекраивай, есть предел внутренней свободы, шагнув за который она превращается в тупую косилку-мочилку. Рубанком становится. Только Шарик меня не слушал. Привык, что наоборот – я ему в рот гляжу».
– М-да… – Шаронов обернулся, но продолжал машинально почесывать Бориса за ухом. Вот уж это с рыжиками получилось лучше некуда – они вызывали устойчивое и все нарастающее желание трогать их руками.
Щупать, гладить, трепать и дружелюбно волтузить.
– Что и требовалось доказать. Это не кошка. Это мебель!
– Пуфик с лапками, – подсказал Павлов.
– А дать ему пендаля? – вдруг окрылился идеей Шаронов.
– Получишь сдачи, ты же не член семьи. Для начала без когтей и слегка. Если не угомонишься, будет крепче. И дальше по нарастающей. Убить он не должен, но, если угроза окажется серьезной, особенно угроза хозяину, – может. Еще мы оставили взрывную реакцию на оружие. Когда ствол глядит в твою сторону, рыжика нужно придерживать, чтобы не бросился.
Шаронов отошел назад и окинул взглядом ряд клеток.
– А цвет – правильный, – сказал он. – Такую экзотику должно быть видно издали. Во избежание массовых инфарктов.
– И как я умудрился запороть серию… – вздохнул Павлов.
– Может, тебя смежники подвели? – осторожно предположил Шаронов. – Вдруг чипы дефектные? Ты хоть проверял?
– А то нет! Слушай, мне не нужны оправдания, я хочу понять – где именно напортачила «К-10»? Ты красиво сказанул насчет эмоциональной сферы, только мимо цели. Она не выхолощена. Там все на месте, просто введена, как обычно, система команд и блоков. Которая не влияет на способность животного испытывать эмоции. Но что-то заедает. Ты Борьку раззадорил? С трудом. А без вмешательства извне он будет ровный, как мой письменный стол. Никакой инициативы. Сколько с ним ни целуйся, сам пообщаться не подойдет. В чем загвоздка?
– Просто ты опять сделал из кошки робота! – заявил Шаронов. – Задавил в ней все дрянные черты характера. И она перестала быть кошкой. Пока ты растил маленьких разведчиков, это было не критично. Теперь у тебя крупный и сильный воин. Но кто он? Разве это кот? Разве он – личность? Да это…
– Пуфик с лапками.
– Именно. Нормальный кот всегда по натуре сволочь. И не надо делать сердитые глаза. Кот позволяет любить себя, не больше. Выдерживает дистанцию. Даже если на самом деле обожает хозяина. Признает только равноправное партнерство. И всегда готов сесть человеку на шею…
– У тебя дикарские представления о кошках, – вставил Павлов. – Сплошные штампы и стереотипы.
– Да ну? Почему же тогда вот это, – Шаронов обвел виварий широким жестом, – получилось вот такое? Ты сделал их хорошими и послушными. Слишком хорошими и чересчур послушными. И что, разве они – кошки? Да они – никто. Ты открыл неизвестный ранее вид. Пуфик с лапками! В войсках на твои изделия не нарадуются…
– Правда? – оживился Павлов. – Я владею только общей информацией, мол, все хорошо, штатно, без сбоев.
– Правда, правда, я точно знаю. Но в том и фокус, что боевая-то твоя версия, она же тварь! Когда не работает, конечно. В свободное время у нее эмоции наружу торчат, даже, говорят, черный юмор проявляется. Ей мозги вправлять иногда нужно – то ремнем, то табуреткой… Любят ее испытатели. Понимаешь, любят!
– Какой ты у нас… Информированный.
– Я через две недели у зама по производству дела принимаю. – Шаронов сделал движение губами, будто хотел сплюнуть. – Не мытьем, так катаньем сняли меня с реального живого дела. Ладно, им же хуже. Буду тогда в директора лезть. Жалко для меня темы – заберу весь институт.
– Ну, поздравляю… Товарищ начальник.
– Я тебе помогать буду, – со свойственной ему прямотой и непосредственностью пообещал Шаронов.
Павлов в ответ благодарно улыбнулся и опасливо поежился.
– А сейчас, уважаемый коллега, слушай полезный совет. Успокойся, водки тяпни и сдавай рыжих на мясо. Пока совсем не расклеился. Пока еще можешь. Я же вижу.
– Я, собственно, вчера за этим и шел, – признался Павлов. – К директору. Но не успел. И…
– Ну, топай послезавтра, – перебил Шаронов. – Да не впадай в отчаяние. Думаешь, один ты такой невезучий? У меня знаешь сколько аналогичных пролетов было?
– На моей памяти штуки три… – Павлову очень хотелось объяснить, насколько все переменилось за последние сутки, но его уже не слушали.
– Не поверишь – восемь! – гордо сообщил Шаронов. – Я слил восемь больших проектов. Один другого интереснее. Из-за некоторых до сих пор ночами просыпаюсь. Вскакиваю, бегу к компьютеру. И смотрю, и пересчитываю до утра. И ничего не понимаю. Такое впечатление… Ты никому, понял? Я закономерность учуял. Чем изящнее решение, тем меньше шансов, что оно на натуре заработает. Будто природа сопротивляется. Вот почему у меня, например, «Рубанок» такой красавец вышел? Да он психопат! Когда выходит на режим, у него срывает механизм торможения. Зверь конкретно идет вразнос. Его даже кодом блокировки не всегда остановишь. Висишь на заборе и щелкаешь как дурак. А он бегает и рубает, сука. Пока от усталости не свалится. Думаешь, я такого результата хотел?! Но я посмотрел и решил: природа нас перехитрила, а мы ее – проигнорируем! Раньше на охрану участка нужно было пять рыл с автоматами? Теперь довольно одной сумасшедшей псины. И в чем проблема? Стоит псина ерунду, жрет чуть ли не помои. Смотрится внушительно, живет долго. А главное, пока враг на объект не полез, собачка – умная, пушистая и ласковая.
– Только страшная до усеру, – ввернул Павлов.
– Так и было задумано. Это собака для волевого и сильного хозяина. Способная перехватить и убить волевого и сильного врага. Что ты хочешь, она без брони держит пять-шесть пуль из пистолета. А уж в броне…
– Хочешь правду и ничего кроме правды? «Рубанок» твой ненаглядный – просто сухопутная акула, извини, пожалуйста. Рыба волосатая. Скажи честно – зачем ты ее спроектировал? И чего ты с ней так носишься до сих пор?
– Тебе рыжики зачем понадобились? – вопросом ответил на вопрос Шаронов. – Геморроя не хватало на толстую задницу?
– Хотел выпендриться, – признался Павлов. – Сделать, как никто на свете.
– А я что, хуже тебя? Думаешь, ты один такой… пижон? Я тоже. Сделал. Как никто. Эксперты из министерства натурально задрожали, когда им модель вывели. Бондарчук сказал, «обкатка танками», которую он солдатом проходил, – фигня и детский сад по сравнению. Ощущения, сказал, будто стакан адреналину тяпнул. Вот как можем! Если хочем.
– Ну, и что же мне теперь?.. – спросил уныло Павлов.
– Больше не выпендриваться, – посоветовал Шаронов. – Слушай, не убивайся так. Подумаешь, слил проект. Со всеми бывает. Я же говорю – восемь раз у меня! Худший показатель в отрасли! Рекорд! И ничего, работаю, на членкора нацелился!
– Я просто очень хотел, чтобы получилось… – Павлов оглянулся на Бориса. – Ну скажи – красиво!
– Вот только лапы задние ампутировать…
– …А какой уют такой котяра должен создавать в доме!
– Если мебель цела останется…
– …А дети, они же просто в восторге будут!
– Когда от нервной икоты отойдут…
– Да пошел ты! Далеко и надолго! – то ли прорычал, то ли прохрипел, наливаясь кровью, Павлов. – К тискам, капканам и рубанкам! К пассатижам своим!
– Пошутить уже нельзя, – миролюбиво сказал Шаронов и действительно – пошел.
– И сам ты пуфик с лапками! – крикнул Павлов ему вслед. – Шариков! Полиграф Полиграфыч!
– Абырвалг! – отозвался через плечо Шаронов.
Дежурный, видимо, перетрусив, вооружился шваброй, залез в клетку к «единичке» и теперь делал вид, будто там прибирает. Шаронов, проходя мимо, издал негромкий противный вой, от которого мелко затряслись оба – и дежурный, и кот.
– Нет, вы только поглядите, и это – без пяти минут член-корреспондент! – возмутился Павлов. – Иметь его конем!
За решеткой бухнуло – с наслаждением повалился на пол изначально эмоционально выхолощенный, а теперь еще и нервно истощенный рыжик Борис.
– Чудесный домик, – сказал Бондарчук, оглядываясь из отъезжающей машины на павловский коттедж. – Ты уже выкупил его?
– В том году. Участок маленький.
– Зато поселок что надо. Тишь да гладь, кругом свои.
– Угу, только дочка сбежала в Москву из этой тиши.
– Вернется, – обнадежил генерал.
– Когда помру, – уверенно сказал Павлов.
– Внуков на лето будет привозить. Что я, не знаю? Сам дед.
– Она их возит на море. А мне раз в полгода дает посмотреть. Говорит, не умею правильно обращаться.
– Да что же ты с ними вытворяешь, дорогуша?
– Играю… Разговариваю. Объясняю, как устроен мир, учу вести себя хорошо. В общем, воспитываю. Что еще можно делать с детьми?
– Сразу убивать! Детей нужно сразу убивать, ибо что еще с ними можно делать?
Павлов недоверчиво покосился на генерала.
– Это цитата, – объяснил Бондарчук. – Господи, до чего же вы, ученые, дремучие! Не в первый раз замечаю.
– Зато генералы пошли очень культурные! – надулся Павлов. Он пытался вспомнить, кого ему процитировали, и никак не мог. – Готов поспорить, ты читал художественную литературу, когда был юным лейтенантом, чистым и наивным. Что отложилось в памяти, тем и размахиваешь до сих пор.
– У лейтенантов нет времени на книжки. Я начал всерьез читать капитаном. Если честно, от безделья. В Гвинее-Бисау случались очень скучные дни. Ну, и… Правда, выбор был специфический. Когда ты взрослый и прагматичный рашен милитэри спешиэлист, а на улице плюс сорок, а под ногами ядовитые змеи, а в желудке пол-литра джина для отпугивания малярии… Короче, нелегко в таких обстоятельствах умиляться каким-то розовым соплям. Хотелось суровой мужской прозы с легким налетом романтизма. Джек Лондон, помню, хорошо вписывался. Особенно северный цикл. По контрасту, наверное!
– Так это из Лондона – про убивать детей? Вот не подумал бы…
– Нет, – покачал головой Бондарчук. – Это, конечно же, не Лондон. Это такой Даниил Ювачев. Расслабься, дорогуша, ты не знаешь.
– Куда уж нам! – фыркнул Павлов. – Простым русским биотехам…
– А-а, по-твоему, мне в таких материях тоже нельзя разбираться? – усмехнулся Бондарчук. – Не положено? Что за штампы у тебя в голове! Совершенно дикарские представления о генералитете. А я, между прочим, и на фортепьянах могу. Ну, чуточку. Не очень громко. Слушай, Павлов, дорогуша, меня тут осенило, ты пашешь на оборонку лет двадцать, а?
– Скоро тридцать.
– И что ты знаешь о нынешней армии, прохвессор?
– Что она профессиональная и гораздо лучше прежней, – буркнул Павлов. Его армейский опыт был стандартным: пара коротких тренингов и один месячный полевой сбор давным-давно. Разобрать автомат завлаб, наверное, смог бы и сейчас, а вот собрать обратно – вряд ли.
– Хороший ответ, – похвалил Бондарчук. – В духе официальной пропаганды. А военная доктрина наша – как она, на твой взгляд?
– Ничего себе, – осторожно сказал Павлов. – Нормально.
И вот, кажется, настало время снова рискнуть. Не ради «фирмы», не ради себя. Для рыжиков. Решение пришло в голову мгновенно, словно Павлов давно к нему готовился и только ждал подходящего момента.
– …Но победителей не судят, – говорил тем временем директор. – Поэтому, уважаемый коллега, примите это как знак признания заслуг. От института и меня лично. Уверен, что у нас не возникнет разногласий и в дальнейшем. Будем работать, добиваться новых успехов. А если что-то сорвется – не станем без нужды переживать. И вообще, стоило бы нам серьезно поговорить о ваших перспективах. Есть мнение, что вы давно переросли рамки одной-единственной темы…
«Покупаешь меня, да? – догадался Павлов. – Пусть. Так даже лучше. Ты рыжиков уже похоронил, а вот я их возьму и реанимирую!»
– Ага, пошли разговоры не для посторонних, – сказал Бондарчук. – Давайте, чтобы вы не объяснялись намеками, я еще рюмочку приму и к себе поеду.
– К сожалению, мне тоже пора, – директор взялся за бутылку.
– План доклада представить? – деловито спросил Павлов.
– Незачем. Меня все равно завтра-послезавтра на службе не будет. И потом, что вы можете сказать про базовый «Клинок», чего я не знаю?
«Это ты подметил верно. Про базовый – ничего».
– Справитесь. – В голосе директора тонкой льдинкой звякнула непонятная Павлову боль.
– Он справится! – заверил Бондарчук, поднимая рюмку.
В коридоре Павлов ухватил генерала за рукав.
– В чем дело? – спросил он заговорщическим шепотом.
– У него мама умерла, послезавтра хоронить, – объяснил Бондарчук. – Какое уж тут представление. А кремень мужик, да?
– Ох… А то не могу понять – что за интрига. Тогда да. Жаль беднягу. – Павлов даже вздохнул. Искренне.
Примерно секунду завлаб от всей души и без каких-либо обиняков жалел директора, а потом рванул к цели.
– Ты правда хочешь на представлении эффектный фокус?
– Кроме шуток, – кивнул генерал. – Скучища ведь смертная эти доклады. Пережиток советских времен. Пока не начнется полигонная фаза, все сидят, носами клюют с умным видом или о своем шепчутся. Это и для изделия плохо. Мало ли, что по нему уже решение есть. Товар нужно так подавать, чтобы в душу запал. Чтобы в память врезалось – ух, какое изделие! Поэтому думай. Материал твой фактурный, сам себя покажет. Но сколько он простоит на вооружении – вот цена вопроса! А будем мы потом толкать «Клинки» за рубеж? Ты прикинь, израильтяне за такое оружие, которое само араба чует, и араба с динамитом отдельно, последнюю рубаху снимут!
– Динамит не гарантирую, – быстро сказал Павлов. – Только араба.
– Да черт с ним. Я для примера. А сколько Америка отвалит за возможность мексиканскую границу закрыть? То-то, дорогуша. Но чтобы мы смогли все эти шикарные возможности реализовать, там, – Бондарчук ткнул в потолок толстым волосатым пальцем, – о «Клинке» должны помнить. Долго помнить, с большим удовольствием и гордостью за отчизну. Значит, нужно полосатиков красиво показать.
– Так есть идея! – сообщил Павлов, всячески демонстрируя лицом озарение мыслью. – Только потребуется твоя помощь.
– Догадываюсь. Чего задумал? Учти, испытатели на полигон целое отделение «Клинков» выведут.
– А я – только одну кошку! Всего лишь одну. Но не такую, что будут показывать испытатели. Совсем другую.
– Вроде той, которая сегодня погулять ушла?
– Зачем вроде? Ее, родимую.
Они уже спустились вниз и стояли у проходной корпуса. Генерал сдвинул фуражку на затылок и поскреб обнажившуюся извилину.
– А смысл?
– Она невероятно красивая, – сказал Павлов. – Пушистая. Мягкая. Приятная на ощупь. Ласковая. Умница. И при этом – боец. Полосатики, согласись, хороши, но выглядят как-то блекло из-за камуфляжа. А я приведу рекламный продукт чистой воды! И будет внедрение образа марки, как это маркетологи называют.
– Я сам по жизни немного рекламщик, если ты позабыл, – заметил Бондарчук, на глазах скучнея. – Чего только кому не впарил. Идея, дорогуша, продуктивная. Но боязно мне выпускать на представление экспериментальный образец. Он не задавит министра, как ту ворону, твой рекламный продукт, а? То-то будет образ марки! Ваш людоед Шариков от зависти лопнет.
– Во-первых, образец предсерийный, он уже прошел все тесты… – соврал Павлов. Впервые, наверное, за несколько лет соврал.
– Только я об этом образце сегодня впервые услышал! Не люблю сюрпризы, даже приятные. Не положено так, ребята. Могли бы держать меня в курсе. Точнее, обязаны были. Совсем распустились, скоро у вас какой-нибудь Змей Горыныч улетит, а я ни сном ни духом! На что это будет похоже?
– Извини, но такие претензии – к директору, пожалуйста… Значит, а во-вторых, я дам тебе пульт управления, положишь в карман и будешь держать палец на кнопке. Хотя нет… Лучше я просто дам тебе слово. Вообще, пошли сейчас ко мне в «К-10», посмотришь Катьку, все сомнения отпадут.
– Катьку? – Генерал одним движением руки заставил раствориться в воздухе охранников, кажется, надеявшихся проверить у него документы, и сам открыл Павлову дверь на улицу. – Ну, если Катьку…
– Она десятая в серии, поэтому имя на букву «К». Такая Катька… Натуральная. Вот увидишь.
К ступеням административного бесшумно скользнула длиннющая черная «Волга».
– С твоей стороны понадобится сущая ерунда, – говорил Павлов. – Завтра тебе позвонят из нашей секретки и спросят, выписывать ли Павлову однодневный пропуск на образец… А ты их перебьешь и скажешь – ну да, образец ка десять эр десять, все согласовано. Запомнишь?
– Директор в отъезде, беспокоить его по мелочам нетактично, заместители не в курсе, но есть Бондарчук, который может распорядиться, а потом будет во всем виноват! – заключил генерал. – Ну и пройдоха ты, Павлов! Чего тебе надо на самом деле, а, дорогуша?
– Образец ка десять эр десять, – повторил завлаб. – Запомни.
– Если она сожрет министра, тебя прямо на месте пристрелят, – сухо и очень серьезно пообещал генерал, садясь в машину.
– А если кого помельче? – спросил Павлов.
– Ты залезай! – раздалось из «Волги». – Знаю я ваших дряней, они всегда первым делом старшего начальника жрут!
* * *
– Сдается мне, – сказал Павлов, – ты замышляешь что-то разумное, доброе, вечное.– Угадал, – кивнул Шаронов. – Есть во мне такая фигня. Как увижу я кота – ну душить его, скота! Как замечу кошку, так обижу крошку…
Снова он сам явился, без приглашения. Опять стоял у второй клетки и наблюдал за Борисом. Рыжик надоедливого гостя игнорировал, но Павлов заметил, что дается коту это упражнение не без труда. Шаронов каким-то образом «раскачивал» заторможенную психику кота.
Конечно, максимум, чего Шаронов мог добиться, – срыва в легкую агрессию. Павлов не стал говорить этого вслух, ему было интересно наблюдать за коллегой. Два завлаба представляли расходящиеся ветви одной научной школы. Павлов как был по образованию, так и остался чистой воды биотех, Шаронов же тяготел к направлению, на Западе называемому «бай-мек». В принципе это расхождение было обусловлено спецификой изделий, но с каждым годом трещина углублялась, все больше напоминая пропасть. Вместе с ней росло взаимное недоверие, и, дай завлабам спокойно поработать еще лет десять, они, может, разругались бы. Павлов со своей колокольни не раз предупреждал Шаронова, что тот допрыгается. Шаронов постоянно твердил Павлову, что тот все портит. И действительно, «тему К-10» преследовали неудачи. Зато когда Шаронов с «Тисками» вправду допрыгался, Павлов работу бросил и побежал его держать – так страшно было за человека.
А все равно, корректировочные чипы в изделиях обеих лабораторий стояли одинаковые.
– Есть мнение, уважаемый коллега, – сказал Шаронов, – что ты в пролете.
– Не вполне тебя понял, уважаемый коллега.
– Системная ошибка, – Шаронов ткнул пальцем в Бориса, – там. В самом основании. Не заработал я бутылку. Могу объяснить, где прокол. Выход предложить – нет. То есть я догадываюсь, как построить изделие, отвечающее заданию. Но это тебя не выручит. Ты ведь не можешь начинать заново с нуля. И потом, в моих подходах слишком много от бай-мек. А некоторым эти принципы чужды. К несчастью.
– Я ведь не дал тебе материалы по рыжикам.
– А я так… Людишек поспрошал, файлики посмотрел. Ну, и… Рассказывать?
– Обойдусь, – сказал Павлов. – Попробую выбить хоть полгода времени и сам все сделаю.
– Думаешь на представлении обаять министра?
– Есть хоть что-то, чего ты не знаешь? – спросил Павлов неприязненно. – Ах да, это то, что тебя не интересует…
– Да ладно, не язви. Некоторые вещи мне недоступны. Предвидения, например. Вот, допустим, вчера. Уходя из вивария, я твердо знал – у Павлова сбежал образец. Но не знал, вернется ли он. Поспорил с Головановым на стольник, что с концами. А дедуля выиграл, мать его йети.
– Он же на пенсии! Откуда…
– Вернули. Консультантом в обезьянник. Представляешь, чем это грозит человечеству?! – Шаронов аж облизнулся от предвкушения. – Вообще-то я выяснил, чем. Но не могу раньше времени болтать. Извини.
– Обезьяны – попса, – бросил Павлов. – Дешевые трюки для впечатлительных начальников. На войне обезьяна бесполезна, а как разведчик и диверсант не стоит затраченных денег. Там, где они водятся, нет ничего стоящего. Там, где есть стоящее, обезьяна привлекает слишком много внимания.
– Значит, надо сделать обезьяну привычной. Чтоб была повсюду. И не тапочки подавала, а водила машину и смешивала коктейли. Понимаете меня, уважаемый коллега?
– О, ужас… – пробормотал Павлов. – О, ужас. Скажите, уважаемый коллега, это шизофрения или наши взялись серьезно?
– Учти, опасный разговор. На статью потянет.
– Ой, да ладно тебе. Все равно ничего не получится.
– Отчего же? Сначала как пробный шар красивые большие кошечки, потом умные обезьянки… Ага?
Павлов вытаращился на Шаронова так, что тот подался назад.
– Слышь, ты, чудо, – сказал Шаронов. – Ты хоть пытался узнать, зачем тебе заказали гражданку? Или по-прежнему лишних вопросов не задаешь? Всегда готов и все такое?
– В задании указано – домашнее животное декоративного профиля со вспомогательной охранно-сопроводительной функцией. И… И что?
– Да расслабься, я так, подумал вслух. Игры разума. Никто не в курсе, для чего твои рыжики. То есть кое-кто знает, но молчит. Хотя, согласись, обезьяны – это симптоматично… Первый звоночек.
Завлабы немного помолчали. Павлов вспомнил, что, по слухам, в ветхозаветные советские времена какие-то шарлатаны предлагали атаковать противника с помощью дрессированных ядовитых змей. А еще говорили, в некой сверхсекретной лаборатории настоящие, без дураков, матерые лжеученые – некуда печать ставить – растили то ли боевого таракана, то ли дистанционно управляемую саранчу.
– Ладно. – Павлов вздохнул. – Мне надо готовиться к представлению. Так уж и быть, рассказывай страшную правду о рыжиках, уважаемый коллега. Добивай бездарного.
– Все просто. Странно, почему ты сам не допер. Наверное, действительно глаз замылился. На рыжих кисках можешь ставить крест. Жалко, да. Мне и то жалко. Но эту серию не переделать. Ты им выхолостил эмоциональную сферу, ясно? В погоне за управляемостью. Вот и вся твоя проблема. Ничего уже не получится. Между прочим, они трахаются?
– Это как? – изумился Павлов. – Зачем? Им нельзя.
– Можно. Они же не боевые.
– Ты представь, такая зверюга – и в охоте. Ей придется лопатой в пасть закидывать контрасекс. Или она станет неуправляема. Да и голосок – ой-ей-ей.
– Голос оставили, чтобы мурлыкала? А она, скотина, не мурлычет, – заключил Шаронов. – И ласкаться не идет. Гладить хоть дает себя?
– Еще бы она не давала! – Павлов обиженно хмыкнул. И несколько раз щелкнул языком. Борис тут же встал, подошел к решетке вплотную и прижался к ней боком.
– На, – предложил Павлов. – Гладь – не хочу. Большой, теплый, приятный на ощупь, шерсть лезет очень слабо. Обгладься.
Шаронов осторожно потрогал Бориса. Тот на собачника покосился, но прикосновение стерпел. Шаронов начал гладить. До того профессионально, что Павлов в очередной раз устыдился. Естественно, он был весьма любознателен, но вот интересоваться, как именно оглаживают собак, и насколько это отличается от поглаживания кошек…
«Искусственно выведенных собак-убийц, монстров, чьи тела едва напоминают исходник, а собачьи повадки доведены почти до абсурда, – поправил себя Павлов. – И увеличенных кошек с измененным и жестко контролируемым поведением, но тем не менее по-прежнему обычных кошек.
Разница. Принципиальная. Да, я понимаю, что мне хочет объяснить Шарик. Он это талдычит лет двадцать, с тех пор, как возомнил себя демиургом, бросил перекраивать живое и принялся заново создавать его. Из простого биотеха переквалифицировался в собачьего бога. И я по-прежнему не могу с ним согласиться… Но как же ловко он Борьку гладит, зараза!»
Шаронов прикасался к Борису словно к разнервничавшейся лошади. Успокаивал, настраивал на дружелюбный лад, снимал неловкость. Рыжикам намеренно «посадили» обоняние – чтобы не воровали из холодильников колбасу, – но хватало и человечьего нюха понять, насколько Шаронов по запаху пес и до чего этот пес кровожаден. Борис наверняка переживал не лучший момент в своей жизни, у него сейчас личная оценка ситуации чересчур расходилась с приказом хозяина. Да еще Шаронов успел над котом вволю покуражиться, молчаливо подзуживая и вызывая на бой.
Павлову захотелось даже прихвастнуть – мол, смотри, как я научил их слушаться человека! Но он вовремя сообразил, что Шаронов в ответ скажет «и это ты не сам придумал». И добавит: мол, привито кошкам абсолютное послушание не тем концом не через то место. И будет, в общем, не совсем не прав.
«И как я его терплю? – мысленно вздохнул Павлов. – Столько лет бок о бок, всегда он в полном шоколаде, а у меня сплошь неудачи. Хотя шоколад тоже бывает горький. До трагедии с «Тисками» Шарик почти не седой был, зато после – за неделю выцвел. А я ведь предупреждал. Доказывал, что у собаки, как ее ни перекраивай, есть предел внутренней свободы, шагнув за который она превращается в тупую косилку-мочилку. Рубанком становится. Только Шарик меня не слушал. Привык, что наоборот – я ему в рот гляжу».
– М-да… – Шаронов обернулся, но продолжал машинально почесывать Бориса за ухом. Вот уж это с рыжиками получилось лучше некуда – они вызывали устойчивое и все нарастающее желание трогать их руками.
Щупать, гладить, трепать и дружелюбно волтузить.
– Что и требовалось доказать. Это не кошка. Это мебель!
– Пуфик с лапками, – подсказал Павлов.
– А дать ему пендаля? – вдруг окрылился идеей Шаронов.
– Получишь сдачи, ты же не член семьи. Для начала без когтей и слегка. Если не угомонишься, будет крепче. И дальше по нарастающей. Убить он не должен, но, если угроза окажется серьезной, особенно угроза хозяину, – может. Еще мы оставили взрывную реакцию на оружие. Когда ствол глядит в твою сторону, рыжика нужно придерживать, чтобы не бросился.
Шаронов отошел назад и окинул взглядом ряд клеток.
– А цвет – правильный, – сказал он. – Такую экзотику должно быть видно издали. Во избежание массовых инфарктов.
– И как я умудрился запороть серию… – вздохнул Павлов.
– Может, тебя смежники подвели? – осторожно предположил Шаронов. – Вдруг чипы дефектные? Ты хоть проверял?
– А то нет! Слушай, мне не нужны оправдания, я хочу понять – где именно напортачила «К-10»? Ты красиво сказанул насчет эмоциональной сферы, только мимо цели. Она не выхолощена. Там все на месте, просто введена, как обычно, система команд и блоков. Которая не влияет на способность животного испытывать эмоции. Но что-то заедает. Ты Борьку раззадорил? С трудом. А без вмешательства извне он будет ровный, как мой письменный стол. Никакой инициативы. Сколько с ним ни целуйся, сам пообщаться не подойдет. В чем загвоздка?
– Просто ты опять сделал из кошки робота! – заявил Шаронов. – Задавил в ней все дрянные черты характера. И она перестала быть кошкой. Пока ты растил маленьких разведчиков, это было не критично. Теперь у тебя крупный и сильный воин. Но кто он? Разве это кот? Разве он – личность? Да это…
– Пуфик с лапками.
– Именно. Нормальный кот всегда по натуре сволочь. И не надо делать сердитые глаза. Кот позволяет любить себя, не больше. Выдерживает дистанцию. Даже если на самом деле обожает хозяина. Признает только равноправное партнерство. И всегда готов сесть человеку на шею…
– У тебя дикарские представления о кошках, – вставил Павлов. – Сплошные штампы и стереотипы.
– Да ну? Почему же тогда вот это, – Шаронов обвел виварий широким жестом, – получилось вот такое? Ты сделал их хорошими и послушными. Слишком хорошими и чересчур послушными. И что, разве они – кошки? Да они – никто. Ты открыл неизвестный ранее вид. Пуфик с лапками! В войсках на твои изделия не нарадуются…
– Правда? – оживился Павлов. – Я владею только общей информацией, мол, все хорошо, штатно, без сбоев.
– Правда, правда, я точно знаю. Но в том и фокус, что боевая-то твоя версия, она же тварь! Когда не работает, конечно. В свободное время у нее эмоции наружу торчат, даже, говорят, черный юмор проявляется. Ей мозги вправлять иногда нужно – то ремнем, то табуреткой… Любят ее испытатели. Понимаешь, любят!
– Какой ты у нас… Информированный.
– Я через две недели у зама по производству дела принимаю. – Шаронов сделал движение губами, будто хотел сплюнуть. – Не мытьем, так катаньем сняли меня с реального живого дела. Ладно, им же хуже. Буду тогда в директора лезть. Жалко для меня темы – заберу весь институт.
– Ну, поздравляю… Товарищ начальник.
– Я тебе помогать буду, – со свойственной ему прямотой и непосредственностью пообещал Шаронов.
Павлов в ответ благодарно улыбнулся и опасливо поежился.
– А сейчас, уважаемый коллега, слушай полезный совет. Успокойся, водки тяпни и сдавай рыжих на мясо. Пока совсем не расклеился. Пока еще можешь. Я же вижу.
– Я, собственно, вчера за этим и шел, – признался Павлов. – К директору. Но не успел. И…
– Ну, топай послезавтра, – перебил Шаронов. – Да не впадай в отчаяние. Думаешь, один ты такой невезучий? У меня знаешь сколько аналогичных пролетов было?
– На моей памяти штуки три… – Павлову очень хотелось объяснить, насколько все переменилось за последние сутки, но его уже не слушали.
– Не поверишь – восемь! – гордо сообщил Шаронов. – Я слил восемь больших проектов. Один другого интереснее. Из-за некоторых до сих пор ночами просыпаюсь. Вскакиваю, бегу к компьютеру. И смотрю, и пересчитываю до утра. И ничего не понимаю. Такое впечатление… Ты никому, понял? Я закономерность учуял. Чем изящнее решение, тем меньше шансов, что оно на натуре заработает. Будто природа сопротивляется. Вот почему у меня, например, «Рубанок» такой красавец вышел? Да он психопат! Когда выходит на режим, у него срывает механизм торможения. Зверь конкретно идет вразнос. Его даже кодом блокировки не всегда остановишь. Висишь на заборе и щелкаешь как дурак. А он бегает и рубает, сука. Пока от усталости не свалится. Думаешь, я такого результата хотел?! Но я посмотрел и решил: природа нас перехитрила, а мы ее – проигнорируем! Раньше на охрану участка нужно было пять рыл с автоматами? Теперь довольно одной сумасшедшей псины. И в чем проблема? Стоит псина ерунду, жрет чуть ли не помои. Смотрится внушительно, живет долго. А главное, пока враг на объект не полез, собачка – умная, пушистая и ласковая.
– Только страшная до усеру, – ввернул Павлов.
– Так и было задумано. Это собака для волевого и сильного хозяина. Способная перехватить и убить волевого и сильного врага. Что ты хочешь, она без брони держит пять-шесть пуль из пистолета. А уж в броне…
– Хочешь правду и ничего кроме правды? «Рубанок» твой ненаглядный – просто сухопутная акула, извини, пожалуйста. Рыба волосатая. Скажи честно – зачем ты ее спроектировал? И чего ты с ней так носишься до сих пор?
– Тебе рыжики зачем понадобились? – вопросом ответил на вопрос Шаронов. – Геморроя не хватало на толстую задницу?
– Хотел выпендриться, – признался Павлов. – Сделать, как никто на свете.
– А я что, хуже тебя? Думаешь, ты один такой… пижон? Я тоже. Сделал. Как никто. Эксперты из министерства натурально задрожали, когда им модель вывели. Бондарчук сказал, «обкатка танками», которую он солдатом проходил, – фигня и детский сад по сравнению. Ощущения, сказал, будто стакан адреналину тяпнул. Вот как можем! Если хочем.
– Ну, и что же мне теперь?.. – спросил уныло Павлов.
– Больше не выпендриваться, – посоветовал Шаронов. – Слушай, не убивайся так. Подумаешь, слил проект. Со всеми бывает. Я же говорю – восемь раз у меня! Худший показатель в отрасли! Рекорд! И ничего, работаю, на членкора нацелился!
– Я просто очень хотел, чтобы получилось… – Павлов оглянулся на Бориса. – Ну скажи – красиво!
– Вот только лапы задние ампутировать…
– …А какой уют такой котяра должен создавать в доме!
– Если мебель цела останется…
– …А дети, они же просто в восторге будут!
– Когда от нервной икоты отойдут…
– Да пошел ты! Далеко и надолго! – то ли прорычал, то ли прохрипел, наливаясь кровью, Павлов. – К тискам, капканам и рубанкам! К пассатижам своим!
– Пошутить уже нельзя, – миролюбиво сказал Шаронов и действительно – пошел.
– И сам ты пуфик с лапками! – крикнул Павлов ему вслед. – Шариков! Полиграф Полиграфыч!
– Абырвалг! – отозвался через плечо Шаронов.
Дежурный, видимо, перетрусив, вооружился шваброй, залез в клетку к «единичке» и теперь делал вид, будто там прибирает. Шаронов, проходя мимо, издал негромкий противный вой, от которого мелко затряслись оба – и дежурный, и кот.
– Нет, вы только поглядите, и это – без пяти минут член-корреспондент! – возмутился Павлов. – Иметь его конем!
За решеткой бухнуло – с наслаждением повалился на пол изначально эмоционально выхолощенный, а теперь еще и нервно истощенный рыжик Борис.
* * *
Утро выдалось неожиданно холодным, и Павлов отметил про себя – хорошо, если к обеду не очень разогреет. Как любые крупные животные, полосатики умели беречь энергию, что делало их, на взгляд дилетанта, слегка заторможенными. Прохлада заставит «Клинки» шевелиться, а значит, выглядеть моторнее, активнее. Лишний плюс.– Чудесный домик, – сказал Бондарчук, оглядываясь из отъезжающей машины на павловский коттедж. – Ты уже выкупил его?
– В том году. Участок маленький.
– Зато поселок что надо. Тишь да гладь, кругом свои.
– Угу, только дочка сбежала в Москву из этой тиши.
– Вернется, – обнадежил генерал.
– Когда помру, – уверенно сказал Павлов.
– Внуков на лето будет привозить. Что я, не знаю? Сам дед.
– Она их возит на море. А мне раз в полгода дает посмотреть. Говорит, не умею правильно обращаться.
– Да что же ты с ними вытворяешь, дорогуша?
– Играю… Разговариваю. Объясняю, как устроен мир, учу вести себя хорошо. В общем, воспитываю. Что еще можно делать с детьми?
– Сразу убивать! Детей нужно сразу убивать, ибо что еще с ними можно делать?
Павлов недоверчиво покосился на генерала.
– Это цитата, – объяснил Бондарчук. – Господи, до чего же вы, ученые, дремучие! Не в первый раз замечаю.
– Зато генералы пошли очень культурные! – надулся Павлов. Он пытался вспомнить, кого ему процитировали, и никак не мог. – Готов поспорить, ты читал художественную литературу, когда был юным лейтенантом, чистым и наивным. Что отложилось в памяти, тем и размахиваешь до сих пор.
– У лейтенантов нет времени на книжки. Я начал всерьез читать капитаном. Если честно, от безделья. В Гвинее-Бисау случались очень скучные дни. Ну, и… Правда, выбор был специфический. Когда ты взрослый и прагматичный рашен милитэри спешиэлист, а на улице плюс сорок, а под ногами ядовитые змеи, а в желудке пол-литра джина для отпугивания малярии… Короче, нелегко в таких обстоятельствах умиляться каким-то розовым соплям. Хотелось суровой мужской прозы с легким налетом романтизма. Джек Лондон, помню, хорошо вписывался. Особенно северный цикл. По контрасту, наверное!
– Так это из Лондона – про убивать детей? Вот не подумал бы…
– Нет, – покачал головой Бондарчук. – Это, конечно же, не Лондон. Это такой Даниил Ювачев. Расслабься, дорогуша, ты не знаешь.
– Куда уж нам! – фыркнул Павлов. – Простым русским биотехам…
– А-а, по-твоему, мне в таких материях тоже нельзя разбираться? – усмехнулся Бондарчук. – Не положено? Что за штампы у тебя в голове! Совершенно дикарские представления о генералитете. А я, между прочим, и на фортепьянах могу. Ну, чуточку. Не очень громко. Слушай, Павлов, дорогуша, меня тут осенило, ты пашешь на оборонку лет двадцать, а?
– Скоро тридцать.
– И что ты знаешь о нынешней армии, прохвессор?
– Что она профессиональная и гораздо лучше прежней, – буркнул Павлов. Его армейский опыт был стандартным: пара коротких тренингов и один месячный полевой сбор давным-давно. Разобрать автомат завлаб, наверное, смог бы и сейчас, а вот собрать обратно – вряд ли.
– Хороший ответ, – похвалил Бондарчук. – В духе официальной пропаганды. А военная доктрина наша – как она, на твой взгляд?
– Ничего себе, – осторожно сказал Павлов. – Нормально.