Страница:
«Сплю на новом месте, приснись жених невесте», – трижды проговорила я перед сном, поудобнее устраиваясь на непривычно мягком диване. Еще бы! Ведь последние три года мне приходилось засыпать на гладко выструганных досках, покрытых тонюсеньким матрасиком. Удобство удобством, а здоровье – прежде всего. Не то чтобы я фанатично следовала многочисленным заповедям здорового образа жизни. Но курить бросила еще в институте, а из всех спиртных напитков предпочитала сухое красное вино, успокаивая свою совесть тем, что оно и от рака излечивает, и выводит из организма зловредные радионуклиды.
Поставив маленький будильник ровно на семь часов, я блаженно вытянулась, порадовавшись, что диван мне достался как раз по росту и не нужно подгибать гудящие от усталости ноги. Но то ли слишком мягкая постель была тому причиной, то ли полная луна, беззастенчиво заглядывающая в окно, заснуть я не могла очень долго. А когда все же заснула, мне приснился кошмар. Вместо жениха во сне мне явилась прабабушка-цыганка, которой я никогда не видела и тем не менее твердо знала, что это она. Косматая неряшливая старуха всю ночь что-то вещала мне на незнакомом языке, размахивая обнаженными до плеч руками. Б-р-р-р! Жуткое зрелище. Так что вопль будильника, возвестивший о начале трудовых будней, я встретила, как долгожданную амнистию.
До срока, назначенного шефом (так я вслед за секретарем Сережей стала мысленно называть Челнокова), оставалось полтора часа. Их мне с лихвой хватило и на обязательные утренние упражнения, и на душ, и на наведение боевой раскраски. И даже на чашечку кофе, приготовленного с помощью собственного кипятильника.
Выбравшись в коридор, я пошла плутать по коттеджу и, наверное, безнадежно опоздала бы, если бы не…
– А вы кто?
Я обернулась на детский голос и внимательно оглядела щуплого мальчишку в темно-синей атласной пижаме, выходящего из ванной комнаты. Ну, здравствуй, Генка-вундеркинд.
– Ника, – представилась я, – гувернантка твоей сестры. Вчера Владимир Андреевич нанял меня для ее обучения и охраны. Только я заблудилась и никак не могу найти кабинет твоего отца. Боюсь, что мне очень сильно нагорит, если ты меня не выручишь и не покажешь дорогу. Ну как, согласен стать проводником прекрасной дамы?
Словно раздумывая, имею ли я право на этот высокий титул, Генка несколько раз окинул меня взглядом, от которого мороз побежал по спине. Так двенадцатилетние мальчики не смотрят. Особенно на теток «за тридцать». Интересно, у них все мужики в роду бабники или нет?
Оказывается, все. Покорно следуя за младшим сыном, я поравнялась с дверью, ведущей в комнату сына старшего. Вдруг она бесшумно отворилась, выпуская в коридор двух молоденьких девиц, явно полуночной профессии. Одинаковых, как сестры, с волосами, до белизны выеденными «Супрой», в обтягивающих майках-топиках и ростом мне по грудь. А появившемуся следом хмурому Павлу Челнокову – вообще по пояс. Прям пипетки какие-то.
– Бай! Чао! – пропищали «пипетки» и, резво перебирая ногами, скрылись из виду. Не в первый раз, стало быть, они здесь гостят. Ох, не в первый.
Я уже совсем было собралась отпустить невинную шутку по этому поводу, но, взглянув на бывшего омоновца, моментально ее проглотила. Багровая краска, разом залившая его лицо, не сулила ничего хорошего тому, кто рискнет нарушить воцарившуюся тишину. Порозовел даже шрам, пересекающий его лоб и теряющийся в зачесанной набок густой шевелюре. Смутился? Оттого, что младший брат его с проститутками застукал? Сказки. Генка, увидев «пипеток», даже бровью не повел: как шел так и шел и уже до конца коридора дотопал. Пришлось состроить равнодушную мину и догонять моего маленького Сусанина, оставив старшего брата, неподвижно застывшего в дверях.
Все-таки я опоздала. Секунд на тридцать. С разбега пролетела пустую приемную, ввалилась в приоткрытую дверь позолоченного кабинета и, стараясь не обращать внимания на суровый хозяйский взгляд, пробормотала:
– Доброе утро, Владимир Андреевич.
– Доброе, – коротко кивнул он. – Сегодня ваш первый рабочий день. Самолет прилетает во Внуково в 15:00. Как раз за шесть часов доедем. Я хочу, чтобы вы познакомились с моей дочерью прямо в аэропорту и сразу же приступили к выполнению своих обязанностей. Понятно?
– Вполне.
Наверное, ожидалось, что в ответ я гаркну: «Так точно», потому что Челноков недовольно поморщился. Но, решив, что женщина и Устав – понятия несовместимые, махнул рукой и приказал Сереже подгонять машину.
Оказалось, это не просто машина, а блестящий серебристый микроавтобус, на заднем сидении которого выпало трястись нам с Сережей. Сам же бизнесмен устроился рядом с водителем и в течение всех шести часов не выпускал из рук «ноутбук» и мобильник, не желая терять ни секунды своего драгоценного времени.
Аэропорт встретил нас надсадным клекотом усталых стальных птиц, чающих дозаправки и предполетного техосмотра, перед новым прыжком в белесое от жары небо. Сережа быстро выяснил, к какому терминалу нужно подтягиваться, чтобы сошедшая на родную землю Эля Челнокова могла сразу же попасть в объятья любящего родителя. Наша делегация чинно выстроилась перед пропускным коридором, из которого поодиночке и небольшими группами уже начали появляться измотанные полетом и таможенной проверкой пассажиры. Я вся напряглась в ожидании подлянки, приготовленной судьбой специально для моей персоны. Слишком живы еще были в памяти заморочки нескольких богатеньких отпрысков, с которыми мне пришлось хлебнуть лиха. И потому я пристально вглядывалась в людской поток, хлынувший на нас из коридора. Интересно, сумею ли я выделить из толпы дочку шефа?
Сумела. Еще бы не суметь! Ее не заметил бы только слепой. Размалеванная ярче хохломы девица, агрессивно покачивая зелено-оранжевым «ирокезом», раздвигала и без того шарахавшихся от нее пассажиров висящей на животе спортивной сумкой. Чтобы убедиться в своих догадках, я искоса глянула на Челнокова и по плотно сжатым губам и нехорошему блеску прищуренных глаз поняла, что попала в точку. То есть в дочку. В этот момент Эля тоже заметила встречающую ее делегацию и уверенным шагом устремилась к нам. По тому, как крепко ее рука сжимала ручку сумки, и другим не столь явным признакам я поняла, что она собирается вести на родной земле активные военные действия за свою независимость. Тоже мне, воительница, а у самой сердце в пятки уходит, едва с отцом глазами встречается! Но свободу, свалившуюся на ее голову в демократичной Великобритании, без боя не отдаст никому.
Неожиданно я вспомнила, как сама возвращалась из Англии после годовой стажировки. Как плясала и пела душа, освобожденная из плена. Как летела домой на белых радостных крыльях, чтобы со всего маху врезаться в хитросплетение колючей проволоки, приготовленной для меня судьбой. Но я слишком любила жизнь, чтобы так просто сдаться, превратившись в экспонат, обозначенный табличкой «Не лезь – убьет». Оставляя кровавые клочья души на жадных стальных колючках, я вырвалась и сломя голову бросилась прочь. А мои белые крылья навсегда остались там, и другим уже не вырасти.
Когда я очнулась, то увидела, что Эля уже стоит рядом и не сводит с меня знакомых зеленых глаз семейства Челноковых. Она радостно улыбается, делая вид, что совсем не замечает испепеляющего отцовского взгляда, и громко восклицает:
– Привет, фазер. Неужели пока меня не было, ты мне новую мазер купил? А она ничего. Даже покрасивее Светки будет.
– Здравствуй, Эля, – Челноков даже бровью не повел, остерегаясь выносить сор из избы в присутствии сотен посторонних, но обнял дочь так крепко, что из груди у нее вырвался полувздох-полустон. А потом как ни в чем не бывало представил меня: – Это Ника – твоя гувернантка. Я решил, что пока ты будешь дома, тебе не помешает присмотр.
– Это что, она меня до туалета провожать будет? – поморщилась изрядно помятая в объятиях дочурка, и только тут я разглядела, что она все-таки не решилась обрить голову вокруг «ирокеза», а лишь собрала волосы в гребень, изведя не меньше тюбика геля.
– Она будет делать то, за что ей платят, – отрезал бизнесмен. И его тон мне совершенно не понравился. Я не товар, который он купил, и сама определю границы своих полномочий. Только господину бизнесмену совсем не обязательно об этом знать.
– В автобус! – скомандовал шеф и, подхватив сумку Эли, двинулся сквозь суету аэропорта, как ледокол сквозь ледовые поля Арктики. А мы караваном потянулись следом.
Обратный шестичасовой путь прошел в абсолютном молчании, если не считать замечания Челнокова:
– Чтобы завтра я этого штакетника на твоей голове не видел. Налысо обрею!
К такому радикальному изменению своей внешности Эля все-таки была не готова и не рискнула возражать едва сдерживающему ярость отцу. Она стремительно вскочила с места, обняла обескураженного родителя за шею и нежно проворковала:
– Как же я все-таки люблю тебя, папка! – а потом к разочарованию растаявшего отца ехидно добавила: – Особенно за трогательную заботу о моей прическе. А я-то думала, что ты ее даже не заметишь! Как всегда не замечал меня. Спасибо тебе, папка, за все письма, которых я от тебя не дождалась. За целый год. Спасибо.
Не дожидаясь ответа, Эля одним прыжком вернулась на место и, закрыв глаза, откинулась на покрытую черным мехом спинку сидения. Вообще я заметила, что она все больше и больше сникала, словно возвращение в родной дом было для нее сродни заключению в Бастилию. Ну а для меня возвращение в особняк Челнокова уж точно обернется каторгой. Такого юного «вождя краснокожих» мне еще не выпадало охранять. А! Не так страшен черт, как его малюют! Малюют… Я мысленно улыбнулась подходящему сравнению. Эля действительно была размалевана так, что узнать ее после умывания будет невозможно. Разве только по глазам… Дались мне эти глаза!
Нет, все-таки глаза мне дались не зря. В смысле, мои. Ими-то, родимыми, я и углядела, что девица киснет не просто так. А когда я коснулась ее лба, Эля дернулась как ошпаренная, и стало понятно, в чем дело.
– Вы чего, – возмущенно фыркнула моя подопечная, отстраняясь от меня, – чего лезете?
Но я не удостоила ее ответом, а, прервав тесное общение Челнокова с ноутбуком, заявила:
– Владимир Андреевич. У Эли температура.
– Что? – оторвался от монитора бизнесмен.
– Температура, – терпеливо повторила я, – и высокая. Наверное, просквозило дорогой.
Не теряя времени, Челноков связался с семейным доктором, и когда мы подъехали к дому, на крыльце уже стоял невысокий лысеющий мужчина. Поздоровавшись, он приступил к своим профессиональным обязанностям, и вскоре напичканная лекарствами Эля уже спала в своей комнате, которая так долго ее дожидалась. А я, оказавшись у доктора на посылках, еще выслушивала его ценные указания, понимая, что теперь из телохранителя придется переквалифицироваться в обыкновенную сиделку. Получив все ЦУ от семейного эскулапа, я пошла на кухню, найденную с помощью вездесущего Сережи, и заварила чай с медом и малиной в большом термосе. Потом вернулась в комнату дочурки и, налив душистое питье в большую керамическую чашку, поставила ее возле кровати, над которой огромный плакат демонстрировал мне улыбавшегося во весь рот Энрике Иглесиаса. А потом зевнула (тоже во весь рот) и пошла спать. Благо комната моя оказалась как раз напротив.
Теплый ветер врывался в погруженную во мрак комнату, раздувая легкие занавески из органзы. А вслед за ним от пруда, отражающего кривую усмешку луны, неслось согласное и торжествующее пение лягушек. Так что тихий щелчок, заставивший вспыхнуть монитор ноутбука, был почти неслышен. Быстрые пальцы пронеслись по клавиатуре, вызывая к жизни модем, и, застыв на миг, снова пришли в движение.
«Товар сегодня прибыл на склад. Но с дальнейшей отправкой возникли проблемы. О предполагаемой дате отгрузки сообщу дополнительно», – высветилось на экране. Мгновение пальцы раздумывали, не поставить ли подпись, но, отказавшись от этой идеи, с неожиданной силой вжали клавишу «Enter». И, дождавшись появления надписи: «Сообщение отправлено», c тем же тихим щелчком отключили ноутбук.
Разболелась моя подопечная не на шутку. Температура упорно держалась четыре дня, несмотря на все заграничные и баснословно дорогие пилюли, которыми пичкал ее личный врач Челнокова. К концу четвертого дня я не выдержала, до слез тронутая страданиями юного существа, которое без боевой раскраски и гребня превратилось в обычную девчонку, выглядевшую даже моложе своих пятнадцати лет. Порывшись в своей аптечке, я прокралась вечером в Элину комнату и, приложив палец к губам, предложила удивленной больной проверенный способ избавиться от мучений. Аспирин, анальгин и димедрол, запитые полулитром отвара из липового цвета, малины и шиповника, сделали свое дело: впервые за дни болезни Эля крепко заснула. А я проторчала всю ночь у ее постели и, дважды сменив мокрые от пота простыни, поняла, что дело идет на поправку.
Еще бы не на поправку! Первыми словами, услышанными от бледной и исхудавшей доченьки бизнесмена после пробуждения, были:
– Меня, что, теперь даже ночью охранять будут? От кошмаров и эротических снов?
– Если понадобится, – отрезала я, борясь с желанием устроить ей маленький душ из только что приготовленного отвара. – Моя прабабка, между прочим, цыганкой была, так что ты поосторожней. Цыганская кровь горячая. Могу от кошмара избавить, а могу и наслать. Судя по твоему поведению.
Допускаю, что, услышав такое высказывание, все преподаватели педагогики в обморок бы попадали, но бессонная ночь не добавила мне выдержки. Поэтому, чтобы не испытывать свое терпение, общаясь с этой девицей, я молча удалилась в свою комнату. Где и заснула без задних ног на роскошном диване.
Не знаю, возымели ли действие мои последние слова или Эля все-таки оценила, что я возилась с ней во время болезни, но дальнейшее наше общение проходило вполне корректно. Правда, пока оно сводилось исключительно к совместному приему пищи в бордово-бронзовой столовой, за ломящимся от деликатесов столом. И поскольку топ-моделью мне не бывать, а лишние два килограмма пойдут «бестелесной нимфе» только на пользу, я уделяла почти все внимание расставленным передо мной блюдам. Почти, но не все.
В промежутках, между салатом и первым, первым и вторым, вторым и десертом я пыталась составить представление о людях, сидевших со мной за одним столом. То есть о Челноковых. К сожалению, о главе семьи и моем нанимателе никакого мнения составить не удавалось. Владимир Андреевич и его верный Санчо Панса Сережа еще ни разу не явились на совместные трапезы, уезжая до завтрака и возвращаясь после ужина. Нет, не хочу быть бизнесменом или его секретарем. Никакой личной жизни! Впрочем, чья бы корова…
Зато с женой главы семейства мы встречались регулярно за завтраком и ужином. Я даже несколько раз подавилась под завистливыми взглядами, которыми она провожала каждый проглоченный мной кусок. Сперва я подумала, что она считает меня «лишним ртом» но, разглядев, чем питается Светлана Семеновна, поняла свою ошибку. Горстка овсяных хлопьев с бескалорийными листьями салата на завтрак и кусок отварной говядины с ложкой зеленого горошка на ужин объяснили мне все. Да ее просто зло берет оттого, что, каждый раз садясь за стол, она вынуждена только глотать слюну ради сохранения девичьей фигуры, а мне даже второе проглоченное пирожное нипочем. Активизировав мыслительные процессы, я поняла причину такого самоистязания. Дело в том, что бывшая продавщица Света Звонарева до дрожи в коленках боялась, что, наедая лишние килограммы, она все меньше и меньше будет интересовать господина Челнокова. Которого все женское население города спит и видит в своих законных мужьях. Ну, можно и в любовниках.
Что касается младшей ветви челноковского клана, то за время этих кратких встреч ничего нового о них я так и не выяснила. Генка входил в столовую с ноутбуком под мышкой. И, одной рукой отправляя в рот нацепленный на вилку кусок запеченного угря, другой умудрялся выстукивать на клавиатуре тему из «Бригады».
Павел Челноков являлся или не являлся к столу в зависимости от своего переменчивого настроения и в основном молчал. Изредка только просил Генку взглянуть, как там дела на футбольных полях нашей необъятной родины, да пугал меня несносным характером своей сестрицы.
Обладательница же несносного характера тоже помалкивала, видимо, ослабнув во время болезни. А если и обращалась ко мне, то достаточно вежливо и немного печально, как человек, вынужденный смириться с неизбежным злом.
Так продолжалось почти неделю, а потом…
– Сегодня мы едем в город – объявила мне Эля, отодвигая от себя тарелку с недоеденным супом. – Доктор сказал: уже можно. А то я совсем с ума сойду. Десять дней тут торчу безвылазно.
– Давно пора, – неожиданно поддержала ее госпожа Челнокова и притворно вздохнула, – а то жиром заплывешь без движения, кто тебя тогда замуж возьмет, бедняжку.
На мой взгляд, чтобы заплыть жиром, Эле понадобилось бы не меньше десяти лет сидеть на одних тортах и вставать из-за стола только для того, чтобы посетить отделанный мрамором санузел. Но, поскольку Светлана Семеновна во время завтрака ни о чем другом думать не могла, ее падчерица даже глазом не моргнула и продолжала развивать свою мысль:
– Сегодня в «Экране» классный фильмец будет. С этим… как его… ну, тебе, Света, нравится… А, вспомнила! С Дени де Вито. Мне он тоже не в лом – прикольный. Квадратненький такой – метр на метр. Как раз твой любимый образ мужчины. До сих пор не пойму, почему ты за фазера вышла? Он же совсем другой.
– Помолчи, Эля, – неожиданно вмешался Павел, почтивший нас нынче своим присутствием, и так зыркнул на сестру, что та сразу сникла. А я, напротив, воспряла и тут же загрузилась вопросом: чего это старшенький мачеху защищает? Да еще какую мачеху – молодую красотку на три года младше него. А если… И почему это язва-Элька, которая даже отцу перечит через раз, после братского замечания скисла, точно неубранное в холодильник молоко?
– Так мы поедем в город? – пришедшая в себя Эля в упор посмотрела на меня.
– Поедем, – со вздохом согласилась я.
Так начался мой первый рабочий день в качестве Элиной телохранительницы.
Честно говоря, я думала, что мы двинем в город сразу же после завтрака. Не тут то было. Эля полдня убила на то, чтобы подобрать себе прикид для первого в этом году выхода «в свет» на исторической родине. И в конце концов остановилась на ослепительно розовых бриджах, усыпанных цветными стразами в самых интересных, я бы даже сказала интимных местах. Розовое безобразие дополнил алый топик, вызывающе обтягивающий то, что у Эли еще не выросло. То есть предполагающуюся грудь.
Глядя на результат полдневной возни с тряпками, я только зубами скрипнула. В конце концов, в мои обязанности не входило выбирать одежду для охраняемого объекта. Но когда Эля подсела к зеркалу, чтобы «сделать себе лицо», и потянулась за ультрамариновыми тенями, я не выдержала:
– Не твой цвет, подруга.
– Серьезно? – протянула маленькая засранка, недрогнувшей рукой нанося на веки продольные полосы. – А если оранжевенького добавить?
Вслед за синими полосами на веках появились оранжевые пятна. Мама дорогая, за что мне такое наказание?!
– И еще черненького…
На этот раз имелись в виду губы.
Я уже собиралась сгрести девицу в охапку и тащить в ванную, чтобы вернуть чертовке нормальный человеческий облик, и вдруг… Рядом с размалеванной мордашкой Эли, выжидательно глядевшей из зеркала, память явила мне собственное лицо тринадцатилетней давности. Ничего так лицо, симпатичное. С губами, выкрашенными белой помадой, на которую ушла чуть не вся стипендия, глазами подведенными синей тушью до самых висков, кирпичным румянцем во всю щеку и лбом, замаскированным редкой сиреневой челкой. Короче, лицо первокурсницы, всерьез полагавшей, что теперь-то весь мир принадлежит ей. Без балды.
Я даже рассмеялась так, как не смеялась уже очень давно: весело и беззаботно, чем привела свою подопечную в состояние легкой паники. Такой реакции от престарелой курицы, приставленной портить ей жизнь, Эля явно не ожидала. Но быстро справилась собой.
– А разве ты не переоденешься? – поинтересовалась она, невинно хлопая неподъемными из-за килограммового слоя туши ресницами. – В таком виде только в переходе побираться…
– Так мы и будем побираться! – не осталась я в долгу. – Встанем в центральном и завоем: «Подайте на корочку хлеба жертвам олигарха Челнокова». Ты разве не в курсе, что твой папа мне еще денег на текущие расходы не выделил? Не знал, что ты сегодня будешь в состоянии предпринять вылазку в город.
– Ноу проблем, – отмахнулась Эля, извлекая из сумочки несколько смятых купюр. – Ста фунтов на кино хватит? Я знаю, где поменять…
«Интересно, откуда», – подумала я, но решила поберечь нервы и просто скомандовала:
– Тогда пошли!
Наступающий вечер не принес долгожданной прохлады, и небольшая площадь перед центральным кинотеатром города, сулившим любителям «важнейшего из искусств» все прелести стереозвука, была пуста. Обильно рассыпанные по ней мини-кафе тщетно зазывали редких зрителей в прохладу оборудованного кондиционерами кинозала. С рекламного щита, торчащего перед «Экраном», строил рожи нелюбимый мной Дени де Вито. И, судя по недовольно сморщенному личику, Эля тоже не слишком его жаловала, вопреки тому, что наболтала в столовой.
– Ну что, пошли? – неуверенно предложила она, глядя на меня в надежде, что я воспротивлюсь.
И, конечно же, я воспротивилась.
– Знаешь что, Эля, а пойдем-ка лучше в театр.
– К-куда? – зеленые глаза распахнулись во всю ширь и удивленно захлопали синим частоколом ресниц.
– В театр, по-английски – «фиатер», – мстительно пояснила я. Там сегодня «Чума на оба ваших дома» идет. Думаю, тебе понравится.
– Ты откуда знаешь? Смотрела уже?
– Смотрела…
– И второй раз из-за меня пойдешь? – похоже, такое самопожертвование всерьез озадачило мою подопечную.
– Третий, – улыбнулась я.
– Поня-ятно, – Эля нахмурила лоб и по прошествии недолгого молчания разродилась закономерным вопросом: – А это про что?
– Так про любовь, знамо дело. В любой пьесе, если хорошенько вглядеться, вокруг нее, матушки, все и крутится… – горечь в моем голосе заинтересовала Элю куда больше, чем дальнейшие пояснения. – Ромео и Джульетту читала?
– Смотрела, – буркнула представительница поколения МТV. – На английском. Когда учила язык.
– Ну, тогда все в порядке, – облегченно вздохнула я. – По крайней мере, не будешь доставать меня вопросами, кто такие Монтекки и Капулетти. Потому что эта пьеса – как бы продолжение шекспировской трагедии. Взял дядя Горин и комедию написал о том, что случилось после того, как молодые и глупые влюбленные богу душу отдали, потому как обеим семьям их души оказались без надобности. И тоже про любовь. Только совсем другую.
– А она есть? Эта самая любовь? – с иронией хорошо пожившей женщины осведомилось юное существо, жадно заглядывая мне в лицо в надежде услышать…
Что я могла ей сказать? «Поживешь – увидишь»? Или пуститься в пустые разглагольствования вроде: «На этот счет существуют разные мнения. Христианство, например, утверждает, что…» Или просто многозначительно хмыкнуть? Или… Но, слава богу, я уже парковала машину на стоянке у театрального сквера и, сославшись на сложность маневра, сумела отмолчаться. Не кричать же надрывно на всю округу со слезами в голосе: «Есть она, окаянная! Есть! Только все на свете готова отдать за то, чтобы ее никогда не было. Да минует тебя, девочка, чаша сия».
Приступ давней душевной боли прошел, едва я ступила на размягченный июлем асфальт, проткнув его своими шпильками на целый дюйм. На смену сердечным страданьям пришел панический страх, без остатка заполонивший все мое стовосьмидесятисантиметровое существо. Такое случалось со мной всякий раз, когда я по-настоящему приступала к выполнению своих обязанностей. Несмотря на то, что мне еще ни разу не пришлось столкнуться с попытками причинить вред моим подопечным, в течение первого дня работы я чувствовала себя отвратительно. В каждом, даже случайно брошенном взгляде на «охраняемый объект» мне чудились исключительно враждебные намерения. Каждое слово, подхваченное из чужого разговора, казалось зашифрованным приказом к началу операции захвата. А в лицах окружающих виделись только агрессивность, алчность и прочие порочные наклонности, известные современности. Короче, кругом враги!
И в таком состоянии я шла смотреть любимый спектакль! Впрочем, смотреть – это сильно сказано. Сидя рядом с Элей, захваченной разворачивающимся на сцене действом, я только и делала, что вертела головой, сканируя полупустой зал. Боюсь, после этих вывертов меня скрутит такой хондроз, что на ночь придется переместиться с дивана на пол, чтобы дать отдых измученному позвоночнику. Мне были крайне подозрительны и молодые люди, громче всех хохотавшие на балконе, и «божьи одуванчики» в амфитеатре, затаивающие дыхание в самых трогательных местах с риском оставить без кислорода свои надорванные старческие сердца. И, конечно же, акулы капитализма, развалившиеся в первых рядах партера и все как один проигнорировавшие просьбу выключить на время спектакля сотовые телефоны.