Нарезали полные корзины: надо же чем-то оправдать полдня, проведенного в лесу.
- Ох и нажарим да наварим! - всплеснула руками бабушка.
Дедушка строго посмотрел мне в глаза и стал свертывать цыгарку, затем долго высекал огонь кресалом. Наконец сделал затяжку и с дымом выдохнул:
- Чем лынды бить, пошел бы к соседям картошку копать. Пуд-второй не будет лишним.
2
Утро выдалось дождливое, ветреное, но к полудню небо прояснилось, снова барашками заклубились кучевые облака, и солнечные лучи щедро сыпанули на землю.
Мы с дедушкой выбрались из-под сумрачного навеса, где с самого утра плели корзины. Не ладилось у нас: не то лоза попалась хрупкая, не то наши руки несноровисты, и дедушка сказал:
- Парить нужно, только парить!
Я про себя улыбнулся: "Лозу или руки парить?"
Печку бабушка истопила еще на рассвете, в ней уже не распаришь лозовые прутья, чтобы они стали гибкими, неломкими. Дедушка выкатил во двор бочку из-под керосина с одним вырезанным днищем. Он поставил ее на кирпичи, развел огонь, а я таскал из колодца воду.
Долго пришлось дожидаться, пока нагрелась вода и пока прутья, опущенные в бочку, стали эластичными. Зато потом работа пошла веселее.
Шестая корзина была уже поставлена в тенек на завалинку, когда во двор заглянул Михаил Прохоров.
- Доброго здоровьишка честным труженикам! - улыбаясь, он приподнял клетчатую кепку. - Значит, на хлеб насущный вы уже сегодня заработали?
Дедушка что-то недовольно пробормотал себе под нос и снова весь ушел в работу. Михаил подмигнул мне и выразительно кивнул на калитку: мол, выйди, поговорить надо.
Как только за мной захлопнулась калитка, он прошептал:
- Ты знаешь, тезка, нашел диски к пулемету. Целых три диска! Стрельнем, а? Сегодня, сейчас?
- Хорошо. Через десять минут я - как штык!
Пообещал, а вовсе не подумал, что нам надо сплести еще две корзины дедушка заготовил восемь каркасов. Я подложил сосновых щепок под бочку, сунул в горячую воду пучок прутьев и стоял, переминаясь с ноги на ногу, будто провинившийся школьник.
- Что, бежать надо? - улыбнулся дедушка. - Ну, беги, беги. Недаром же Мишка заглядывал, недаром. Только вот что я тебе скажу: вы уже не маленькие, думайте-мозгуйте, коли что-либо такое, голову не теряйте.
Через час мы уже колдовали над пулеметом. Миша, оказывается, прихватил с собой чистые тряпочки и даже шомпол от винтовки. Я знал устройство пулемета. Прохоров же с закрытыми глазами мог разбирать и собирать его. Все-таки В армии служил.
- Пошли на шоссе! - твердо сказал Михаил.
Возле одной елочки с обрубленной вершиной мы притаились, наблюдая за дорогой. По ней шли колонны машин. Решили ждать легковую. Она появилась для нас неожиданно в сопровождении мотоциклистов и броневика. Михаил рванул с плеча пулемет, но я тут же схватил его за руки:
- С ума сошел... На каждом мотоцикле по три фашиста...
Он потянул пулемет к себе, но я крепко держал его, прижимая книзу. Пока между нами шла безмолвная борьба, мотокавалькада скрылась за дальним поворотом шоссе.
- В детский сад тебе надо, в ясли! - почти крикнул Михаил.
- А тебе надо фляжку, обязательно...
- Зачем?
- Холодная вода промывает мозги, и они лучше соображают, - ответил я.
Он больше ничего не сказал, только приоткрыл затвор, из канала ствола выскочил патрон.
Снова нарастал протяжно-нудный гул, но уже с противоположной стороны, из Рогачева. Потянулась колонна грузовиков с солдатами в кузовах, затем пошли тягачи с пушками на прицепе. Потом шоссе опустело.
Минут десять стояла тишина. Но вот отозвалась синица, за ней - вторая, совсем рядом с нами начали перебранку драчливые сойки.
И вдруг мы услышали нарастающий гул. Вскоре он заглушил веселое треньканье синиц.
На шоссе показалась грузовая машина с какими-то ящиками в кузове, нагроможденными выше кабины. Михаил весь напрягся, пальцы, сжимавшие пулемет, вдруг побелели. Вобрав голову в плечи, он чуть скосил глаза вправо, затем влево. Кроме этой машины, ничего на шоссе не было. Вот она уже совсем близко. Гулко ударила дробь. Ручной пулемет дрожал в руках Прохорова, а из широкого раструба выпрыгивал малиновый огонь.
Машина прошла еще метров десять и, вспыхнув ярким пламенем, остановилась. Из кабины неуклюже вывалился шофер и остался неподвижно лежать у подножки.
Снова пулемет в руках Михаила стал выбивать металлическую дробь. Теперь горела не только кабина - занялись и ящики в кузове.
Михаил опустил руки, и пулемет умолк.
- Ну вот... первый шаг... сделан, - отрывисто, с паузами сказал Прохоров.
Мы заглянули в кабину: там, свесив голову, полусидел офицер. Он был мертв.
3
Пулемет спрятали в том же месте. Запасные диски сунули под кучу валежника. Если вдруг кто-либо обнаружит пулемет, то хоть диски нам останутся.
Теперь в руках у меня и Михаила ножики и обычные корзины. Правда, нет еще ни одного гриба. Мы торопимся на старую вырубку, чтобы нарезать опят, а в душе и радость, и тревога одновременно. Наконец-то сделано настоящее дело! Но... только все ли сойдет нам с рук? И не столько нам, как Хмеленцу и Серебрянке. Машина-то сожжена между этими деревнями.
Беспокойство гнало нас домой. Терпения хватило лишь на то, чтобы собрать по полкорзины опят, да и то без разбора - какие под руки попадались, те и резали.
Возвращались торопливо, но возле деревни долго сидели в кустах, наблюдая за улицей и шоссе. Кажется, ничего подозрительного нет. По дороге проносятся машины, не останавливаясь в Серебрянке. Немцев не видно на улице. Люди как ни в чем не бывало копают картошку на огородах.
- Порядочек! - шепчет Михаил и вдруг без всякого перехода спрашивает: А ты помнишь, какое сегодня число?
Вот это да! Сегодня же первое сентября - начало занятий в школе! Было бы, если бы не война. Вот она, школа, зияет незастекленными окнами. Пусто, безлюдно возле нее.
Уже садилось солнце, а о машине, сожженной в полутора километрах от Серебрянки, никто не говорил. Было даже обидно: сделали такое дело, а люди не знают.
Вечером я пошел к Нине Язиковой.
- Давненько, коллега, не виделись, давненько, - сказала она. - Почему не заходишь? Все с Прохоровым водишься, а нас забыл.
- Да вот зашел... Может, есть что-либо из художественной литературы? Захотелось почитать, а то и азбуку можно забыть.
- Найдется. Ну, так с первым сентября, Михаил Афанасьевич! Отличных вам успехов в воспитании подрастающего поколения... - Слезы заблестели в ее глазах.
Нина вздохнула, опустила голову. Белокурые волосы заслонили впалые щеки. Но такое длилось с минуту. Нина резко приподняла голову, зачесала волосы на затылок, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.
- Почему же ты молчишь? Почему и меня не поздравишь?
Тихо тикали ходики на стене, рядом висел отрывной календарь, а на нем чернела цифра "31". Нина заметила мой удивленный взгляд, хрустнула пальцами.
- Не могу, никак не могу сорвать этот листок. Сорвешь, а под ним... Нет, пусть будет август! - Она тряхнула головой, и густые волосы снова поплыли к вискам. - Пусть!
- Нет, ты не права! - резко сказал я. - Давно пришла пора для первого сентября! Пора кончать каникулы!
Она удивленно и в то же время настороженно взглянула на меня:
- Пришла? А кого же учить? Как учить? Чему учить?
- На все эти вопросы один я не уполномочен ответить.
- А кто уполномочен? - Лицо ее вдруг засветилось надеждой, она подалась вперед, глаза просили-молили ответа.
И я сказал:
- Подпольная комсомольская организация может ответить на все твои вопросы, Нина Язикова.
- Есть такая организация?! - Она уже тормошила меня за рукав. - Есть, да?
С Михаилом Прохоровым мы заранее договорились: при разговоре с Ниной, Марией, Броней и Катюшей скажем, что подпольная организация уже действует.
- Да, есть такая организация.
- Боже мой, а я-то думала: все, конец... Так примите меня, примите! Ну, не могу же сидеть без дела, без пользы. Ты же знаешь меня.
- Я, Нина, вовсе не за книгой пришел к тебе.
- Спасибо! Честное комсомольское, никогда не подведу!
Она подошла к календарю, протянула руку и спросила все еще с плохо скрытой тревогой:
- Так срывать?
Ходики показывали 9 вечера, когда я уходил от Нины Язиковой. В руке у меня был обычный "Букварь" - Нина заставила взять для маскировки.
В тот же вечер Михаил Прохоров поговорил с Марией Потапенко и своей сестрой Броней. Он тоже сказал, что в Серебрянке есть подпольная организация и предложил им вступить в нее. Девушки с радостью согласились.
Теперь нас шестеро с Катей Савельевой. Моего Василька решили пока не посвящать в свои дела. Когда понадобится, тогда и расскажем ему. Он и так нам первый помощник.
Через неделю мы впервые после оккупации собрались все вместе, пришли в колхозную баню, где по-прежнему жил Михаил с семьей. Не было с нами только Савельевой: до Кормы около тридцати километров, не так просто преодолеть их, когда вокруг гитлеровцы. Но к ней я непременно пойду.
Как только тетя Лёкса, мать Михаила, ушла к соседке, я положил гитару на стол.
- Внимание! - поднял руку Прохоров. - Слово Дмитриеву.
Я встал с узкой лавки и чуть не стукнулся головой в низкий закопченный потолок, обвел всех глазами.
- С каждым из вас уже был разговор, что в Серебрянке создана подпольная комсомольская организация. Давайте сегодня оформим ее: изберем секретаря и командира боевой группы.
Тихо-тихо, будто и нет здесь нас. Но вот скрипнула табуретка, поднялся Прохоров.
- Предлагаю избрать секретарем комсомольской организации Михаила Дмитриева. Будут ли другие предложения?
- Нет, - послышалось в ответ.
Проголосовали единогласно.
- Спасибо за доверие, товарищи! - От волнения сжало горло.
Я снова стоял у стола, стараясь взять себя в руки. Пожалуй, прошла минута, пока заговорил. Теперь голос звучал тверже. Говорил о том, что нам придется работать в тяжелых условиях фашистского террора, поэтому нужна строжайшая дисциплина. Никто из посторонних не должен знать об организации, враг не пощадит нас, погибнут родные и близкие, даже Серебрянку могут уничтожить гитлеровцы.
- Давайте же поклянемся, что будем бороться с фашистами, пока бьется сердце, - и первым произнес: - Клянусь!
- Клянусь! - повторил Прохоров.
- Клянусь! - в один голос вылилось это обещание.
- Теперь нас стало больше. Вскоре еще прибавится сил, поэтому нужен руководитель боевой группы. Рекомендую утвердить командиром Михаила Прохорова.
За Прохорова проголосовали тоже единогласно. Он поднялся и потребовал собирать оружие, патроны, гранаты, тол, прятать все в надежном месте, причем у каждого подпольщика должен быть свой тайник. Если гитлеровцы обнаружат один такой "склад", остальные сохранятся.
После Прохорова выступила Броня. Она предложила:
- Давайте сегодня же сорвем все немецкие приказы. А то как бельмо на глазу.
Допоздна засиделись бы в тот вечер, но в сенях брякнула щеколда. И только в тот миг я понял оплошность - никого не поставили караулить.
Я схватил гитару, ударил по струнам, а Броня бросилась к дверям. К счастью, вошла мать, и дочь закружилась перед ней и запела:
Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет.
- Ну, пошли на улицу, нечего тут коптиться, - недовольно проговорил Михаил.
Мы пытались отправить девушек по домам: сами, мол, справимся с немецкими приказами. Но первой запротестовала Нина Язикова, ее поддержала Мария Потапенко. Пришлось вместе идти к зданию довоенного сельмага, стены которого густо были облеплены приказами, объявлениями, плакатами...
4
Семья наша большая. Пришлось идти на заработки. Копал у соседей картошку, ремонтировал дома - короче, делал все, что скажет хозяйка или хозяин. Нелегко было, но надо же приготовиться к зиме.
Довелось ездить и в лес за дровами. Обычно отправлялись вдвоем с Михаилом на двух телегах. Нагрузим один воз, затем - второй. Однажды мы увидели на земле толстый кабель. Местами его присыпало листвой, можно было пройти рядом и не заметить.
- Ловко спрятался! - Михаил приподнял кабель. - Как подохший уж... Да только не подох он, живет еще телефонными разговорами.
Он схватил топор, но я запротестовал. Прежде всего надо обезопасить себя, иначе немецкие овчарки по следу найдут нас. Прохоров недовольно хмурился, но уже было видно, что я убедил его. Однако Михаил, наверное, не мог вот так сразу согласиться с моим мнением.
- Ну а что ты предлагаешь?
Коль кабель местами густо присыпало листвой, следовательно, он не один день лежит здесь, значит, и еще два-три часа останется лежать. За это время мы заготовим дрова, выедем на дорогу, оставим лошадей, а сами - сюда. Если же перерубим кабель сейчас, то нужно немедленно убираться из леса. А почему, спросят хозяева, вы без дров приехали?
- И не дадут нам корзину картошки, - зло усмехнулся Михаил.
Мы отъехали с полкилометра и как раз нашли рухнувшее на землю дерево. Нарубили два воза дров и выехали на просеку. Лошадей оставили на небольшой поляне, положили им сена.
Берегом речки прошли метров триста, потом - по мелководью и снова выбрались на берег. Недолго искали черный кабель. Вот он пересекает лесную лужайку. Еще на берегу речки мы прихватили с собой по плоскому камню.
Михаил побежал на противоположную сторону лужайки, поднял руку над головой: приготовиться!
Я положил камень под кабель и распрямился. Рука Михаила вдруг резко опустилась, и я изо всех сил взмахнул топором. Сыпанули искры, топор соскользнул с камня, по обух впился в землю. Рассеченный кабель сверкал медными прожилками.
Отрубленный кусок мы вдвоем потащили к речке, затоптали на дне. Потом пришлось изрядно поколесить: переехать шоссе и лесом снова выехать на него, чтобы немецкий пост увидел, что мы везли дрова не от речки Черная, а совсем с противоположной стороны. И хорошо, что так сделали.
Под самый вечер гитлеровцы подняли переполох. Из комендатуры приехала специальная команда, начались допросы. Кроме нас за дровами в тот день ездили еще двое, но они были на противоположной стороне шоссе. И они, и мы проезжали мимо немецкого поста, ехали через всю деревню. Так что свидетелей было достаточно, и нас с Михаилом не заподозрили в диверсии. Гитлеровцы решили, что это сделала какая-то группа красноармейцев, выходящая из окружения. Впрочем, такой слух распространился и об автомашине, сожженной между Хмеленцом и Серебрянкой.
В ненастную погоду мы бродили по окрестным лесам и кустарникам - искали оружие и боеприпасы. Уже к концу сентября наши лесные тайники пополнились винтовками, патронами, гранатами. Обычно делали так: на дне окопа настилали листву и мох, затем обертывали мешковиной или старой одеждой хорошо смазанные винтовки и патроны, прикрывали мхом и присыпали землей, старательно маскировали сверху листвой. Мы решили не прятать в одном месте более пяти винтовок, и уже некоторые из нас собирали оружие во "вторые склады". Кстати, об этих местах знали только трое: тот, кто собирал, так сказать, хозяин, и мы с Михаилом. Это была необходимая мера предосторожности.
Вскоре мне посчастливилось: я тоже нашел ручной пулемет, исправный, с диском. А через день повезло нам двоим - мне и Михаилу. Под мостом через речку Серебрянка мы нашли присыпанные песком деревянные ящики. В них оказался тол - по двадцать шашек в каждом. Видимо, при отступлении наши саперы готовились взорвать мост, но по каким-то причинам не успели. Дождливым вечером эти ящики перенесли в лес и тоже спрятали.
Все шло, казалось, хорошо. Но в самом конце сентября комендатура стала брать на учет каждого мужчину. Гитлеровской Германии нужны были рабочие руки. И не только обычные, а и кровавые руки - полиция. Нужны были и учителя - чтобы калечить души. Подбором занялись староста Артем Ковалев и бургомистр Михайло Бычинский. В первую очередь они подобрали себе помощников полицейских.
Однажды поздним вечером меня вызвал во двор Иван Селедцов, местный парень. Я знал его, как и многих ребят из Серебрянки. Среди других он ничем особым не выделялся. Иван сказал, что немецкий офицер, который стоит у них на квартире, говорит, что его, Селедцова, и меня отправят в Берлин на учебу. Мурашки пробежали по спине от такой новости. Но все-таки надо что-то ответить ему.
- Особой охоты у меня нет. Ежели ты желаешь, езжай, - сказал я.
- А кто будет спрашивать о нашем желании? Схватят, повезут, и пикнуть не успеешь... Что же делать, ну, скажи?
А вдруг его специально подослали ко мне?
- Поживем - увидим. - Я старался быть безразличным, а самого пробирала дрожь.
Попадешь в Берлин, оттуда не вернешься. Да и понятно, чему они там будут учить.
Назавтра я ушел к сестре, в Белев. Полторы недели прятался на чердаке дома, в гумнах. Боялся, а вдруг, чтобы найти меня, довская комендатура свяжется с кормянской, и нити приведут сюда, к старшей сестре.
Когда вернулся в Серебрянку, Ивана Селедцова уже не было в деревне. Его отправили в Германию, и парень как в воду канул. За мной раз десять приходили немцы и староста. Мать говорила, что ушел в Гомель устраиваться на работу.
Однажды рано утром - Василек еще спал и не мог предупредить меня - к нам в хату вошел Артем Ковалев.
- Ну вот и хорошо, что дома тебя застал, - усмехнулся он.
- Работу все ищу...
- Ты работу ищешь, а работа - тебя. - Староста уселся на табуретку. Многое ты потерял, что поехал в Гомель. Ну что составляло подождать еще два дня? Уже в Германии был бы, да не где-нибудь, а в самом Берлине! О-о, ты не знаешь, что такое Германия, не представляешь...
Артем Ковалев часто расхваливал немецкие порядки, это была его любимая тема разговора.
- Так что за работа ищет меня? - прервал я его разглагольствования.
Староста укоризненно покачал головой, видимо, не понравилось, что не дал ему выговориться.
- Если вторично вызовут тебя, чтобы без фокусов! А ты, дед, смотри за внуком!
Это звучало явной угрозой. Однако я горячо отрезал:
- Никуда не поеду!
И вышел из дому.
Что же делать? Как это я, советский учитель, пойду работать на немцев? Да еще куда ехать - в Берлин, в фашистское логово... А не пойти, сбежать мать, братья, сестрички, дедушка и бабушка ответят за меня. Артем Ковалев не бросает слов на ветер. Завезет всех, как заложников, в Довск, в комендатуру.
Не позавтракав, я пошел к Михаилу Прохорову, торопясь, рассказал, что произошло.
- Нашел над чем голову ломать! - усмехнулся он. - Да мы этого немецкого холуя мигом уберем - и концы в воду.
- Я согласен! Сегодня же!
- Ого какой прыткий. Ты уж позволь мне самому этим заняться.
После полудня Михаил сам зашел ко мне, устало присел на скрипучую табуретку и сказал:
- Собирайся, пойдем в Федоровку.
- Зачем?
- Надо.
Михаил иногда любил сделать что-либо таинственное, преподнести сюрприз. Видимо, и сейчас что-то придумал. Возможно, станковый пулемет нашел или что-то другое.
Федоровка от нас километрах в двух. Шли молча, затем Михаил начал рассказывать, как гитлеровцы морили голодом и избивали пленных, натравливали овчарок.
- Счет к фашистам у меня большой. Пора рассчитываться, пора!
Прохоров не скрывал, что все свободное время пропадает в лесу - ищет партизан. Но, видимо, пока их нет в здешних местах.
- Я дальше так не могу. Вот иногда думаю: возьму пулемет, лягу на шоссе и такого* переполоха наделаю... Нет, одного пулемета мало, возьму и твой. Хорошо?
- Ну, укокошишь десяток гитлеровцев, а они расстреляют семьи, а может, каждого десятого из Серебрянки. Так же сделали под Рогачевом... Нет, надо что-то другое придумать.
- Да-а, ну и товарища я себе приобрел! - криво усмехнулся Михаил. - Все обдумываешь, примериваешься...
- А ты безрассудно торопишься, - отрезал я.
Мы наверняка поругались бы, если бы не входили уже в Федоровку. В этой деревне мы нашли добрых и умных советчиков - Арсена Степановича Бердникова и Самуила Павловича Дивоченко. Это к ним и вел меня Михаил Прохоров. Он был ранее знаком с Арсеном Степановичем, а у того почему-то сегодня был и Дивоченко.
Бердников, грузный, солидный мужчина лет сорока пяти, сильно пожал руку, пристально посмотрел на меня, отступил на шаг и, можно сказать, буквально всего обшарил взглядом. Человек этот, подумалось, видит меня насквозь.
- Вот он, - Бердников кивнул на Прохорова, - рассказывал о тебе. Это хорошо, что ты сдержан. Пороть горячку в нашем деле никак нельзя. Тут уж не семь, а тридцать семь раз отмерь, а раз отрежь.
Он неторопливо прошелся по комнате, круто повернулся и снова стал против меня, тут же озадачив вопросом:
- Когда хворает корова? - И сам же ответил: - Без жвачки... А человек без дела... Знаю, что вы оба не "хвораете". Это хорошо. Только чересчур рискуете.
- Риск - благородное дело, - отпарировал Михаил.
Бердников нахмурился, остановил на нем свой тяжелый взгляд:
- И так еще говорят: не спеши на тот свет, сделай здесь все как след. Понятно?
Он опустился на стул, положил на стол натруженные руки. Они чем-то напоминали руки моего деда Степана, только больно уж спокойно лежали на столе.
До сих пор молчавший Дивоченко - хмурый, чем-то похожий на цыгана заговорил медленно, будто подыскивая слова. Но голос его был строг и категоричен, как голос человека, уверенного в своей правоте:
- Я вам скажу прямо, без обиняков. Никаких рискованных шагов не делать. Вы здесь не одни работаете и своим необдуманным риском можете завалить всех. Поэтому без наших указаний ничего серьезного не предпринимать. Дисциплина и порядок - прежде всего.
Он умолк и пристально из-под насупленных бровей рассматривал меня. Затем хлопнул ладонью по столу, снова заговорил:
- Ну а теперь насчет тебя, Дмитриев. Вопрос уже обсуждали коммунисты. В Германию ехать не надо. Чем это кончится, мы не знаем. Надо идти к ним на работу здесь, в Серебрянке. Сам знаешь, работать можно по-разному. Будет что непонятно, приди, посоветуемся. Чтобы умно поступать, одного ума мало.
И опять хлопнул ладонью по столу.
- Так все-таки работать? Да ни за что на этих гадов работать не буду! зло отрезал я.
- Ну, это ты напрасно, - мягко вступил в разговор Арсен Степанович Бердников. - Я - старый коммунист, председателем сельского Совета был до войны, думаю работать председателем и после освобождения от коричневой чумы, если, конечно, люди доверят. Но теперь в нашем положении надо водить фашистов за нос. Вот смотри, читай... Ковалева же пока не трогать: не пришел срок.
Я читаю справку и не верю своим глазам: Бердников Арсен Степанович церковный староста Сверженской волости...
Долго сижу на лавке у стола, молчу, думаю.
- Так что же, я должен работать... на немцев?
Пристальный взгляд Самуила Павловича Дивоченко снова лег на меня:
- Не на немцев. А на Советскую власть. По поручению коммунистов будешь работать в Сверженской школе. Вот-вот немцы откроют ее.
Это была моя первая встреча с коммунистами Арсеном Степановичем Бердниковым, довоенным председателем Сверженского сельского Совета, и Самуилом Павловичем Дивоченко, инструктором Журавичского РК КП(б)Б, оставленными для подпольной работы в тылу врага.
В годы войны Журавичский район оказался в более сложных условиях, чем Кормянский.
Кормянский район находится вдалеке от шоссейных и железных дорог. Вея территория за рекой Сож - огромные лесные массивы, которые соединяются с Брянскими лесами. Возможно, мои товарищи по истребительному батальону ушли туда.
Через Журавичский район проходили важные коммуникации гитлеровской армии, в частности Варшавский тракт, по которому осуществлялось снабжение фронта на центральном направлении. Вдоль коммуникаций гитлеровцы насадили сильные гарнизоны. Там нет больших лесных массивов. Все это, по-видимому, затрудняло развитие партизанского движения в Журавичском районе.
Немаловажную роль сыграл и тот факт, что в самый канун оккупации района был убит осколком немецкого снаряда первый секретарь РК КП(б)Б Н.Ф.Шлыков, а председатель райисполкома Ф.И.Мышак и другие ответственные лица по различным причинам эвакуировались в советский тыл с последними отходящими на восток частями Красной Армии. Правда, в небольших лесных массивах возле Рискова и Сверженя были оставлены коммунисты - организаторы партизанского движения.
Видимо, я перенервничал, к тому же простыл, поэтому несколько дней пролежал в постели. Вскоре ко мне заглянул Михаил Прохоров и сказал, что Бердников торопит с выполнением поручения - надо расширить комсомольское подполье, чтобы на его основе создать партизанский отряд.
Скрепя сердце, я сдался: пошел оформляться на работу, Учителю-то можно заходить в каждую хату.
И ПОДО ЛЬДОМ РЕЧКА ТЕЧЕТ
1
Первый урок - в седьмом классе. Хотя до войны вел историю, математику, язык и литературу, сейчас поручили зоологию. Учителей не хватает: на семь комплектов - шесть человек. Правда, классы небольшие, всего лишь по десять пятнадцать учеников. Родители стараются под всякими предлогами не "записать в школу" своего сына или дочь.
За расшатанными, с облезшей краской скамейками настороженно притихли ученики. Вчера под вечер сам разбирался, что такое зоология, что она изучает, а сегодня стараюсь преподнести им свои знания. Наглядных пособий нет. Местные учителя говорят, что их разбили и пожгли, когда в первые дни оккупации в здании школы останавливалась какая-то немецкая часть.
- Ох и нажарим да наварим! - всплеснула руками бабушка.
Дедушка строго посмотрел мне в глаза и стал свертывать цыгарку, затем долго высекал огонь кресалом. Наконец сделал затяжку и с дымом выдохнул:
- Чем лынды бить, пошел бы к соседям картошку копать. Пуд-второй не будет лишним.
2
Утро выдалось дождливое, ветреное, но к полудню небо прояснилось, снова барашками заклубились кучевые облака, и солнечные лучи щедро сыпанули на землю.
Мы с дедушкой выбрались из-под сумрачного навеса, где с самого утра плели корзины. Не ладилось у нас: не то лоза попалась хрупкая, не то наши руки несноровисты, и дедушка сказал:
- Парить нужно, только парить!
Я про себя улыбнулся: "Лозу или руки парить?"
Печку бабушка истопила еще на рассвете, в ней уже не распаришь лозовые прутья, чтобы они стали гибкими, неломкими. Дедушка выкатил во двор бочку из-под керосина с одним вырезанным днищем. Он поставил ее на кирпичи, развел огонь, а я таскал из колодца воду.
Долго пришлось дожидаться, пока нагрелась вода и пока прутья, опущенные в бочку, стали эластичными. Зато потом работа пошла веселее.
Шестая корзина была уже поставлена в тенек на завалинку, когда во двор заглянул Михаил Прохоров.
- Доброго здоровьишка честным труженикам! - улыбаясь, он приподнял клетчатую кепку. - Значит, на хлеб насущный вы уже сегодня заработали?
Дедушка что-то недовольно пробормотал себе под нос и снова весь ушел в работу. Михаил подмигнул мне и выразительно кивнул на калитку: мол, выйди, поговорить надо.
Как только за мной захлопнулась калитка, он прошептал:
- Ты знаешь, тезка, нашел диски к пулемету. Целых три диска! Стрельнем, а? Сегодня, сейчас?
- Хорошо. Через десять минут я - как штык!
Пообещал, а вовсе не подумал, что нам надо сплести еще две корзины дедушка заготовил восемь каркасов. Я подложил сосновых щепок под бочку, сунул в горячую воду пучок прутьев и стоял, переминаясь с ноги на ногу, будто провинившийся школьник.
- Что, бежать надо? - улыбнулся дедушка. - Ну, беги, беги. Недаром же Мишка заглядывал, недаром. Только вот что я тебе скажу: вы уже не маленькие, думайте-мозгуйте, коли что-либо такое, голову не теряйте.
Через час мы уже колдовали над пулеметом. Миша, оказывается, прихватил с собой чистые тряпочки и даже шомпол от винтовки. Я знал устройство пулемета. Прохоров же с закрытыми глазами мог разбирать и собирать его. Все-таки В армии служил.
- Пошли на шоссе! - твердо сказал Михаил.
Возле одной елочки с обрубленной вершиной мы притаились, наблюдая за дорогой. По ней шли колонны машин. Решили ждать легковую. Она появилась для нас неожиданно в сопровождении мотоциклистов и броневика. Михаил рванул с плеча пулемет, но я тут же схватил его за руки:
- С ума сошел... На каждом мотоцикле по три фашиста...
Он потянул пулемет к себе, но я крепко держал его, прижимая книзу. Пока между нами шла безмолвная борьба, мотокавалькада скрылась за дальним поворотом шоссе.
- В детский сад тебе надо, в ясли! - почти крикнул Михаил.
- А тебе надо фляжку, обязательно...
- Зачем?
- Холодная вода промывает мозги, и они лучше соображают, - ответил я.
Он больше ничего не сказал, только приоткрыл затвор, из канала ствола выскочил патрон.
Снова нарастал протяжно-нудный гул, но уже с противоположной стороны, из Рогачева. Потянулась колонна грузовиков с солдатами в кузовах, затем пошли тягачи с пушками на прицепе. Потом шоссе опустело.
Минут десять стояла тишина. Но вот отозвалась синица, за ней - вторая, совсем рядом с нами начали перебранку драчливые сойки.
И вдруг мы услышали нарастающий гул. Вскоре он заглушил веселое треньканье синиц.
На шоссе показалась грузовая машина с какими-то ящиками в кузове, нагроможденными выше кабины. Михаил весь напрягся, пальцы, сжимавшие пулемет, вдруг побелели. Вобрав голову в плечи, он чуть скосил глаза вправо, затем влево. Кроме этой машины, ничего на шоссе не было. Вот она уже совсем близко. Гулко ударила дробь. Ручной пулемет дрожал в руках Прохорова, а из широкого раструба выпрыгивал малиновый огонь.
Машина прошла еще метров десять и, вспыхнув ярким пламенем, остановилась. Из кабины неуклюже вывалился шофер и остался неподвижно лежать у подножки.
Снова пулемет в руках Михаила стал выбивать металлическую дробь. Теперь горела не только кабина - занялись и ящики в кузове.
Михаил опустил руки, и пулемет умолк.
- Ну вот... первый шаг... сделан, - отрывисто, с паузами сказал Прохоров.
Мы заглянули в кабину: там, свесив голову, полусидел офицер. Он был мертв.
3
Пулемет спрятали в том же месте. Запасные диски сунули под кучу валежника. Если вдруг кто-либо обнаружит пулемет, то хоть диски нам останутся.
Теперь в руках у меня и Михаила ножики и обычные корзины. Правда, нет еще ни одного гриба. Мы торопимся на старую вырубку, чтобы нарезать опят, а в душе и радость, и тревога одновременно. Наконец-то сделано настоящее дело! Но... только все ли сойдет нам с рук? И не столько нам, как Хмеленцу и Серебрянке. Машина-то сожжена между этими деревнями.
Беспокойство гнало нас домой. Терпения хватило лишь на то, чтобы собрать по полкорзины опят, да и то без разбора - какие под руки попадались, те и резали.
Возвращались торопливо, но возле деревни долго сидели в кустах, наблюдая за улицей и шоссе. Кажется, ничего подозрительного нет. По дороге проносятся машины, не останавливаясь в Серебрянке. Немцев не видно на улице. Люди как ни в чем не бывало копают картошку на огородах.
- Порядочек! - шепчет Михаил и вдруг без всякого перехода спрашивает: А ты помнишь, какое сегодня число?
Вот это да! Сегодня же первое сентября - начало занятий в школе! Было бы, если бы не война. Вот она, школа, зияет незастекленными окнами. Пусто, безлюдно возле нее.
Уже садилось солнце, а о машине, сожженной в полутора километрах от Серебрянки, никто не говорил. Было даже обидно: сделали такое дело, а люди не знают.
Вечером я пошел к Нине Язиковой.
- Давненько, коллега, не виделись, давненько, - сказала она. - Почему не заходишь? Все с Прохоровым водишься, а нас забыл.
- Да вот зашел... Может, есть что-либо из художественной литературы? Захотелось почитать, а то и азбуку можно забыть.
- Найдется. Ну, так с первым сентября, Михаил Афанасьевич! Отличных вам успехов в воспитании подрастающего поколения... - Слезы заблестели в ее глазах.
Нина вздохнула, опустила голову. Белокурые волосы заслонили впалые щеки. Но такое длилось с минуту. Нина резко приподняла голову, зачесала волосы на затылок, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.
- Почему же ты молчишь? Почему и меня не поздравишь?
Тихо тикали ходики на стене, рядом висел отрывной календарь, а на нем чернела цифра "31". Нина заметила мой удивленный взгляд, хрустнула пальцами.
- Не могу, никак не могу сорвать этот листок. Сорвешь, а под ним... Нет, пусть будет август! - Она тряхнула головой, и густые волосы снова поплыли к вискам. - Пусть!
- Нет, ты не права! - резко сказал я. - Давно пришла пора для первого сентября! Пора кончать каникулы!
Она удивленно и в то же время настороженно взглянула на меня:
- Пришла? А кого же учить? Как учить? Чему учить?
- На все эти вопросы один я не уполномочен ответить.
- А кто уполномочен? - Лицо ее вдруг засветилось надеждой, она подалась вперед, глаза просили-молили ответа.
И я сказал:
- Подпольная комсомольская организация может ответить на все твои вопросы, Нина Язикова.
- Есть такая организация?! - Она уже тормошила меня за рукав. - Есть, да?
С Михаилом Прохоровым мы заранее договорились: при разговоре с Ниной, Марией, Броней и Катюшей скажем, что подпольная организация уже действует.
- Да, есть такая организация.
- Боже мой, а я-то думала: все, конец... Так примите меня, примите! Ну, не могу же сидеть без дела, без пользы. Ты же знаешь меня.
- Я, Нина, вовсе не за книгой пришел к тебе.
- Спасибо! Честное комсомольское, никогда не подведу!
Она подошла к календарю, протянула руку и спросила все еще с плохо скрытой тревогой:
- Так срывать?
Ходики показывали 9 вечера, когда я уходил от Нины Язиковой. В руке у меня был обычный "Букварь" - Нина заставила взять для маскировки.
В тот же вечер Михаил Прохоров поговорил с Марией Потапенко и своей сестрой Броней. Он тоже сказал, что в Серебрянке есть подпольная организация и предложил им вступить в нее. Девушки с радостью согласились.
Теперь нас шестеро с Катей Савельевой. Моего Василька решили пока не посвящать в свои дела. Когда понадобится, тогда и расскажем ему. Он и так нам первый помощник.
Через неделю мы впервые после оккупации собрались все вместе, пришли в колхозную баню, где по-прежнему жил Михаил с семьей. Не было с нами только Савельевой: до Кормы около тридцати километров, не так просто преодолеть их, когда вокруг гитлеровцы. Но к ней я непременно пойду.
Как только тетя Лёкса, мать Михаила, ушла к соседке, я положил гитару на стол.
- Внимание! - поднял руку Прохоров. - Слово Дмитриеву.
Я встал с узкой лавки и чуть не стукнулся головой в низкий закопченный потолок, обвел всех глазами.
- С каждым из вас уже был разговор, что в Серебрянке создана подпольная комсомольская организация. Давайте сегодня оформим ее: изберем секретаря и командира боевой группы.
Тихо-тихо, будто и нет здесь нас. Но вот скрипнула табуретка, поднялся Прохоров.
- Предлагаю избрать секретарем комсомольской организации Михаила Дмитриева. Будут ли другие предложения?
- Нет, - послышалось в ответ.
Проголосовали единогласно.
- Спасибо за доверие, товарищи! - От волнения сжало горло.
Я снова стоял у стола, стараясь взять себя в руки. Пожалуй, прошла минута, пока заговорил. Теперь голос звучал тверже. Говорил о том, что нам придется работать в тяжелых условиях фашистского террора, поэтому нужна строжайшая дисциплина. Никто из посторонних не должен знать об организации, враг не пощадит нас, погибнут родные и близкие, даже Серебрянку могут уничтожить гитлеровцы.
- Давайте же поклянемся, что будем бороться с фашистами, пока бьется сердце, - и первым произнес: - Клянусь!
- Клянусь! - повторил Прохоров.
- Клянусь! - в один голос вылилось это обещание.
- Теперь нас стало больше. Вскоре еще прибавится сил, поэтому нужен руководитель боевой группы. Рекомендую утвердить командиром Михаила Прохорова.
За Прохорова проголосовали тоже единогласно. Он поднялся и потребовал собирать оружие, патроны, гранаты, тол, прятать все в надежном месте, причем у каждого подпольщика должен быть свой тайник. Если гитлеровцы обнаружат один такой "склад", остальные сохранятся.
После Прохорова выступила Броня. Она предложила:
- Давайте сегодня же сорвем все немецкие приказы. А то как бельмо на глазу.
Допоздна засиделись бы в тот вечер, но в сенях брякнула щеколда. И только в тот миг я понял оплошность - никого не поставили караулить.
Я схватил гитару, ударил по струнам, а Броня бросилась к дверям. К счастью, вошла мать, и дочь закружилась перед ней и запела:
Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет.
- Ну, пошли на улицу, нечего тут коптиться, - недовольно проговорил Михаил.
Мы пытались отправить девушек по домам: сами, мол, справимся с немецкими приказами. Но первой запротестовала Нина Язикова, ее поддержала Мария Потапенко. Пришлось вместе идти к зданию довоенного сельмага, стены которого густо были облеплены приказами, объявлениями, плакатами...
4
Семья наша большая. Пришлось идти на заработки. Копал у соседей картошку, ремонтировал дома - короче, делал все, что скажет хозяйка или хозяин. Нелегко было, но надо же приготовиться к зиме.
Довелось ездить и в лес за дровами. Обычно отправлялись вдвоем с Михаилом на двух телегах. Нагрузим один воз, затем - второй. Однажды мы увидели на земле толстый кабель. Местами его присыпало листвой, можно было пройти рядом и не заметить.
- Ловко спрятался! - Михаил приподнял кабель. - Как подохший уж... Да только не подох он, живет еще телефонными разговорами.
Он схватил топор, но я запротестовал. Прежде всего надо обезопасить себя, иначе немецкие овчарки по следу найдут нас. Прохоров недовольно хмурился, но уже было видно, что я убедил его. Однако Михаил, наверное, не мог вот так сразу согласиться с моим мнением.
- Ну а что ты предлагаешь?
Коль кабель местами густо присыпало листвой, следовательно, он не один день лежит здесь, значит, и еще два-три часа останется лежать. За это время мы заготовим дрова, выедем на дорогу, оставим лошадей, а сами - сюда. Если же перерубим кабель сейчас, то нужно немедленно убираться из леса. А почему, спросят хозяева, вы без дров приехали?
- И не дадут нам корзину картошки, - зло усмехнулся Михаил.
Мы отъехали с полкилометра и как раз нашли рухнувшее на землю дерево. Нарубили два воза дров и выехали на просеку. Лошадей оставили на небольшой поляне, положили им сена.
Берегом речки прошли метров триста, потом - по мелководью и снова выбрались на берег. Недолго искали черный кабель. Вот он пересекает лесную лужайку. Еще на берегу речки мы прихватили с собой по плоскому камню.
Михаил побежал на противоположную сторону лужайки, поднял руку над головой: приготовиться!
Я положил камень под кабель и распрямился. Рука Михаила вдруг резко опустилась, и я изо всех сил взмахнул топором. Сыпанули искры, топор соскользнул с камня, по обух впился в землю. Рассеченный кабель сверкал медными прожилками.
Отрубленный кусок мы вдвоем потащили к речке, затоптали на дне. Потом пришлось изрядно поколесить: переехать шоссе и лесом снова выехать на него, чтобы немецкий пост увидел, что мы везли дрова не от речки Черная, а совсем с противоположной стороны. И хорошо, что так сделали.
Под самый вечер гитлеровцы подняли переполох. Из комендатуры приехала специальная команда, начались допросы. Кроме нас за дровами в тот день ездили еще двое, но они были на противоположной стороне шоссе. И они, и мы проезжали мимо немецкого поста, ехали через всю деревню. Так что свидетелей было достаточно, и нас с Михаилом не заподозрили в диверсии. Гитлеровцы решили, что это сделала какая-то группа красноармейцев, выходящая из окружения. Впрочем, такой слух распространился и об автомашине, сожженной между Хмеленцом и Серебрянкой.
В ненастную погоду мы бродили по окрестным лесам и кустарникам - искали оружие и боеприпасы. Уже к концу сентября наши лесные тайники пополнились винтовками, патронами, гранатами. Обычно делали так: на дне окопа настилали листву и мох, затем обертывали мешковиной или старой одеждой хорошо смазанные винтовки и патроны, прикрывали мхом и присыпали землей, старательно маскировали сверху листвой. Мы решили не прятать в одном месте более пяти винтовок, и уже некоторые из нас собирали оружие во "вторые склады". Кстати, об этих местах знали только трое: тот, кто собирал, так сказать, хозяин, и мы с Михаилом. Это была необходимая мера предосторожности.
Вскоре мне посчастливилось: я тоже нашел ручной пулемет, исправный, с диском. А через день повезло нам двоим - мне и Михаилу. Под мостом через речку Серебрянка мы нашли присыпанные песком деревянные ящики. В них оказался тол - по двадцать шашек в каждом. Видимо, при отступлении наши саперы готовились взорвать мост, но по каким-то причинам не успели. Дождливым вечером эти ящики перенесли в лес и тоже спрятали.
Все шло, казалось, хорошо. Но в самом конце сентября комендатура стала брать на учет каждого мужчину. Гитлеровской Германии нужны были рабочие руки. И не только обычные, а и кровавые руки - полиция. Нужны были и учителя - чтобы калечить души. Подбором занялись староста Артем Ковалев и бургомистр Михайло Бычинский. В первую очередь они подобрали себе помощников полицейских.
Однажды поздним вечером меня вызвал во двор Иван Селедцов, местный парень. Я знал его, как и многих ребят из Серебрянки. Среди других он ничем особым не выделялся. Иван сказал, что немецкий офицер, который стоит у них на квартире, говорит, что его, Селедцова, и меня отправят в Берлин на учебу. Мурашки пробежали по спине от такой новости. Но все-таки надо что-то ответить ему.
- Особой охоты у меня нет. Ежели ты желаешь, езжай, - сказал я.
- А кто будет спрашивать о нашем желании? Схватят, повезут, и пикнуть не успеешь... Что же делать, ну, скажи?
А вдруг его специально подослали ко мне?
- Поживем - увидим. - Я старался быть безразличным, а самого пробирала дрожь.
Попадешь в Берлин, оттуда не вернешься. Да и понятно, чему они там будут учить.
Назавтра я ушел к сестре, в Белев. Полторы недели прятался на чердаке дома, в гумнах. Боялся, а вдруг, чтобы найти меня, довская комендатура свяжется с кормянской, и нити приведут сюда, к старшей сестре.
Когда вернулся в Серебрянку, Ивана Селедцова уже не было в деревне. Его отправили в Германию, и парень как в воду канул. За мной раз десять приходили немцы и староста. Мать говорила, что ушел в Гомель устраиваться на работу.
Однажды рано утром - Василек еще спал и не мог предупредить меня - к нам в хату вошел Артем Ковалев.
- Ну вот и хорошо, что дома тебя застал, - усмехнулся он.
- Работу все ищу...
- Ты работу ищешь, а работа - тебя. - Староста уселся на табуретку. Многое ты потерял, что поехал в Гомель. Ну что составляло подождать еще два дня? Уже в Германии был бы, да не где-нибудь, а в самом Берлине! О-о, ты не знаешь, что такое Германия, не представляешь...
Артем Ковалев часто расхваливал немецкие порядки, это была его любимая тема разговора.
- Так что за работа ищет меня? - прервал я его разглагольствования.
Староста укоризненно покачал головой, видимо, не понравилось, что не дал ему выговориться.
- Если вторично вызовут тебя, чтобы без фокусов! А ты, дед, смотри за внуком!
Это звучало явной угрозой. Однако я горячо отрезал:
- Никуда не поеду!
И вышел из дому.
Что же делать? Как это я, советский учитель, пойду работать на немцев? Да еще куда ехать - в Берлин, в фашистское логово... А не пойти, сбежать мать, братья, сестрички, дедушка и бабушка ответят за меня. Артем Ковалев не бросает слов на ветер. Завезет всех, как заложников, в Довск, в комендатуру.
Не позавтракав, я пошел к Михаилу Прохорову, торопясь, рассказал, что произошло.
- Нашел над чем голову ломать! - усмехнулся он. - Да мы этого немецкого холуя мигом уберем - и концы в воду.
- Я согласен! Сегодня же!
- Ого какой прыткий. Ты уж позволь мне самому этим заняться.
После полудня Михаил сам зашел ко мне, устало присел на скрипучую табуретку и сказал:
- Собирайся, пойдем в Федоровку.
- Зачем?
- Надо.
Михаил иногда любил сделать что-либо таинственное, преподнести сюрприз. Видимо, и сейчас что-то придумал. Возможно, станковый пулемет нашел или что-то другое.
Федоровка от нас километрах в двух. Шли молча, затем Михаил начал рассказывать, как гитлеровцы морили голодом и избивали пленных, натравливали овчарок.
- Счет к фашистам у меня большой. Пора рассчитываться, пора!
Прохоров не скрывал, что все свободное время пропадает в лесу - ищет партизан. Но, видимо, пока их нет в здешних местах.
- Я дальше так не могу. Вот иногда думаю: возьму пулемет, лягу на шоссе и такого* переполоха наделаю... Нет, одного пулемета мало, возьму и твой. Хорошо?
- Ну, укокошишь десяток гитлеровцев, а они расстреляют семьи, а может, каждого десятого из Серебрянки. Так же сделали под Рогачевом... Нет, надо что-то другое придумать.
- Да-а, ну и товарища я себе приобрел! - криво усмехнулся Михаил. - Все обдумываешь, примериваешься...
- А ты безрассудно торопишься, - отрезал я.
Мы наверняка поругались бы, если бы не входили уже в Федоровку. В этой деревне мы нашли добрых и умных советчиков - Арсена Степановича Бердникова и Самуила Павловича Дивоченко. Это к ним и вел меня Михаил Прохоров. Он был ранее знаком с Арсеном Степановичем, а у того почему-то сегодня был и Дивоченко.
Бердников, грузный, солидный мужчина лет сорока пяти, сильно пожал руку, пристально посмотрел на меня, отступил на шаг и, можно сказать, буквально всего обшарил взглядом. Человек этот, подумалось, видит меня насквозь.
- Вот он, - Бердников кивнул на Прохорова, - рассказывал о тебе. Это хорошо, что ты сдержан. Пороть горячку в нашем деле никак нельзя. Тут уж не семь, а тридцать семь раз отмерь, а раз отрежь.
Он неторопливо прошелся по комнате, круто повернулся и снова стал против меня, тут же озадачив вопросом:
- Когда хворает корова? - И сам же ответил: - Без жвачки... А человек без дела... Знаю, что вы оба не "хвораете". Это хорошо. Только чересчур рискуете.
- Риск - благородное дело, - отпарировал Михаил.
Бердников нахмурился, остановил на нем свой тяжелый взгляд:
- И так еще говорят: не спеши на тот свет, сделай здесь все как след. Понятно?
Он опустился на стул, положил на стол натруженные руки. Они чем-то напоминали руки моего деда Степана, только больно уж спокойно лежали на столе.
До сих пор молчавший Дивоченко - хмурый, чем-то похожий на цыгана заговорил медленно, будто подыскивая слова. Но голос его был строг и категоричен, как голос человека, уверенного в своей правоте:
- Я вам скажу прямо, без обиняков. Никаких рискованных шагов не делать. Вы здесь не одни работаете и своим необдуманным риском можете завалить всех. Поэтому без наших указаний ничего серьезного не предпринимать. Дисциплина и порядок - прежде всего.
Он умолк и пристально из-под насупленных бровей рассматривал меня. Затем хлопнул ладонью по столу, снова заговорил:
- Ну а теперь насчет тебя, Дмитриев. Вопрос уже обсуждали коммунисты. В Германию ехать не надо. Чем это кончится, мы не знаем. Надо идти к ним на работу здесь, в Серебрянке. Сам знаешь, работать можно по-разному. Будет что непонятно, приди, посоветуемся. Чтобы умно поступать, одного ума мало.
И опять хлопнул ладонью по столу.
- Так все-таки работать? Да ни за что на этих гадов работать не буду! зло отрезал я.
- Ну, это ты напрасно, - мягко вступил в разговор Арсен Степанович Бердников. - Я - старый коммунист, председателем сельского Совета был до войны, думаю работать председателем и после освобождения от коричневой чумы, если, конечно, люди доверят. Но теперь в нашем положении надо водить фашистов за нос. Вот смотри, читай... Ковалева же пока не трогать: не пришел срок.
Я читаю справку и не верю своим глазам: Бердников Арсен Степанович церковный староста Сверженской волости...
Долго сижу на лавке у стола, молчу, думаю.
- Так что же, я должен работать... на немцев?
Пристальный взгляд Самуила Павловича Дивоченко снова лег на меня:
- Не на немцев. А на Советскую власть. По поручению коммунистов будешь работать в Сверженской школе. Вот-вот немцы откроют ее.
Это была моя первая встреча с коммунистами Арсеном Степановичем Бердниковым, довоенным председателем Сверженского сельского Совета, и Самуилом Павловичем Дивоченко, инструктором Журавичского РК КП(б)Б, оставленными для подпольной работы в тылу врага.
В годы войны Журавичский район оказался в более сложных условиях, чем Кормянский.
Кормянский район находится вдалеке от шоссейных и железных дорог. Вея территория за рекой Сож - огромные лесные массивы, которые соединяются с Брянскими лесами. Возможно, мои товарищи по истребительному батальону ушли туда.
Через Журавичский район проходили важные коммуникации гитлеровской армии, в частности Варшавский тракт, по которому осуществлялось снабжение фронта на центральном направлении. Вдоль коммуникаций гитлеровцы насадили сильные гарнизоны. Там нет больших лесных массивов. Все это, по-видимому, затрудняло развитие партизанского движения в Журавичском районе.
Немаловажную роль сыграл и тот факт, что в самый канун оккупации района был убит осколком немецкого снаряда первый секретарь РК КП(б)Б Н.Ф.Шлыков, а председатель райисполкома Ф.И.Мышак и другие ответственные лица по различным причинам эвакуировались в советский тыл с последними отходящими на восток частями Красной Армии. Правда, в небольших лесных массивах возле Рискова и Сверженя были оставлены коммунисты - организаторы партизанского движения.
Видимо, я перенервничал, к тому же простыл, поэтому несколько дней пролежал в постели. Вскоре ко мне заглянул Михаил Прохоров и сказал, что Бердников торопит с выполнением поручения - надо расширить комсомольское подполье, чтобы на его основе создать партизанский отряд.
Скрепя сердце, я сдался: пошел оформляться на работу, Учителю-то можно заходить в каждую хату.
И ПОДО ЛЬДОМ РЕЧКА ТЕЧЕТ
1
Первый урок - в седьмом классе. Хотя до войны вел историю, математику, язык и литературу, сейчас поручили зоологию. Учителей не хватает: на семь комплектов - шесть человек. Правда, классы небольшие, всего лишь по десять пятнадцать учеников. Родители стараются под всякими предлогами не "записать в школу" своего сына или дочь.
За расшатанными, с облезшей краской скамейками настороженно притихли ученики. Вчера под вечер сам разбирался, что такое зоология, что она изучает, а сегодня стараюсь преподнести им свои знания. Наглядных пособий нет. Местные учителя говорят, что их разбили и пожгли, когда в первые дни оккупации в здании школы останавливалась какая-то немецкая часть.