Страница:
Первоначально Владимир пытался сплотить откалывающиеся племенные союзы на базе язычества. По словам летописца, он устроил в Киеве пантеон славянских божеств «и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь»[26]. Демонстративное возвеличивание главного полянского божества Перуна над божествами других племен не способствовало консолидации племенных союзов вокруг киевского князя, а скорее воспринималось как тенденция к усилению киевской гегемонии, против которой восстали вятичи и радимичи. Необходим был более прочный фундамент объединения.
Как позволяют судить свидетельства средневековых источников и разыскания современных исследователей, с выбором новой религии Владимир Святославич определился уже в середине 980-х г., однако принятию христианства по византийскому обряду предшествовало обострение отношений между Киевом и Константинополем в 987–988 гг.[27], завершившееся захватом важнейшей греческой колонии в Крыму Херсонеса (в русских летописях – Корсунь). Одним из пунктов мирного договора, выдвинутых русской стороной, являлся брак Владимира с царевной Анной – сестрой императоров Василия II и Константина VIII, который по требованию греческой стороны мог быть заключен лишь после крещения. Это судьбоносное во всех смыслах решение способствовало коренной трансформации всех сторон жизни Древней Руси.
Совет князя Владимира с боярами и старцами о выборе веры. Миниатюра Радзивилловской летописи
Как сообщает ПВЛ под 988 г.: «Владимир же был просвещен сам, и сыновья его, и земля его. Было же у него 12 сыновей: Вышеслав, Изяслав, Ярослав, Святополк, Всеволод, Святослав, Мстислав, Борис, Глеб, Станислав, Позвизд, Судислав. И посадил Вышеслава в Новгороде, Изяслава в Полоцке, а Святополка в Турове, а Ярослава в Ростове, Когда же умер старший Вышеслав в Новгороде, посадил в нем Ярослава, а Бориса в Ростове, а Глеба в Муроме, Святослава в Древлянской земле, Всеволода во Владимире (на Волыни. – Д.Б.), Мстислава в Тмуторокани»[28].Эта административная реформа, или «окняжение земель», способствовала территориальной консолидации Руси[29], сосредоточив власть в руках потомков Святослава, хотя еще в начале 980-х г. Владимир следовал другой практике, рассаживая на княжение по городам варяжских «мужей», в которых, очевидно, надо видеть представителей скандинавской военной элиты, пришедшей с ним в Киев.
Вряд ли «окняжение земель» было единовременной акцией, относившейся к 988 г.: скорее всего, оно происходило постепенно, по мере того, как подрастали дети Владимира. Летописец полагает, что оно происходило в два этапа. Как позволяют судить данные, приведенные В.Н. Татищевым, последний раздел княжений, в ходе которого «столы» в Ростове и Муроме получили Борис и Глеб, относился к началу второго десятилетия XI в., так как послужившая его причиной смерть князя Вышеслава и замена его на новгородском «столе» Ярославом датируется в его «Российской истории» (содержащей целый ряд уникальных сведений) 1010 г. Проблема датировки осложняется тем, что летописи предоставляют мало информации о последних годах княжения Владимира. Тем не менее это не мешает исследователям утверждать, что именно последняя его реформа была призвана радикально изменить принцип наследования верховной власти в древнерусском государстве, ассоциировавшийся с княжеским «столом» в Киеве.
В.Н. Татищев (со ссылкой на Иоакимовскую летопись)[30], а затем академик С.М. Соловьев[31] высказали предположение о том, что Владимир Святославич рассчитывал передать власть своему старшему сыну от брака с царевной Анной (считавшейсято дочерью Петра, то византийского болгарского царя императора Романа II) Борису, в обход сыновей от других браков. Поскольку и в ПВЛ, и в «Анонимном сказании» Борис и Глеб называются сыновьями неизвестной «болгарыни», следует подчеркнуть, что эта гипотеза основывается на достаточно спорном факте, появлением которого мы обязаны, скорее всего, составителю «Тверского сборника», летописного памятника первой трети XVI в.: именно он первым назвал Бориса и Глеба сыновьями византийской царевны[32]. Достаточно позднее происхождение этого текста может объяснить нам причины подобного утверждения. «Тверской сборник» был составлен в период, когда в Московском государстве активно формировались «имперские представления», обусловленные установлением родственных связей московских князей с последней византийской династией Палеологов через брак Ивана III c Софьей (Зоей) Палеолог (1472), которые сформировали идеологические предпосылки к принятию царского титула Иваном IV (1547). Поэтому не исключено, что составитель «Тверского сборника» мог создать по заказу великокняжеского правительства своеобразный «исторический прецедент».
Ярослав I Мудрый. Художник В. П. Верещагин, 1891 г.
С.М. Соловьев отмечал: «Любопытно, что в летописи Иоакима матерью Бориса и Глеба названа Анна – царевна, причем Татищев соглашает свидетельство киевского летописца о болгарском происхождении матери Борисовой тем, что эта Анна могла быть двоюродного сестрою императоров Василия и Константина, тетка которых, дочь Романа, была в супружестве за царем болгарским. Если б так было, то для нас уяснилось бы предпочтение, которое оказывал Владимир Борису, как сыну царевны и рожденному в христианском супружестве, на которое он должен был смотреть как на единственно законное. Отсюда уяснилось бы и поведение Ярослава, который, считая себя при невзгоде Святополка старшим и видя предпочтение, которое оказывал отец Борису, не хотел быть посадником последнего в Новгороде и потому спешил объявить себя независимым»[33].Представления о «порфирородном» происхождении Бориса и Глеба способствовали появлению гипотезы о десигнации (изменении порядка престолонаследования в пользу младшего сына), которая получила широкое распространение в XIX–XX вв.: сегодня она является общепризнанным историографическим фактом[34]. Наиболее оригинальную его интерпретацию предложил польский славист А.В. Поппэ, реконструкция которого выглядит так.
Под влиянием царевны Анны, ставшей после Крещения Руси единственной законной женой Владимира, были предприняты шаги по «византиизированию наследования киевского стола», то есть введению соправительства по византийскому образцу в пользу Бориса и его младшего брата Глеба. Как полагает исследователь, братья получили этот статус, а возможно, даже были коронованы, благодаря усилиям придворной «византийской партии», еще при жизни отца, так как церковная служба Борису и Глебу (Роману и Давыду) говорит о том, что «разумное житие свершая, цесарским венцем от уности украшен, пребогатый Романе»[35] (крестильное имя Бориса), хотя это могло быть не более чем агиографическое преувеличение, примеры которого мы рассмотрим ниже.
Косвенным доказательством того, что традиционный порядок престолонаследия (согласно родовому старшинству) был реформирован, является для А.В. Поппэ свидетельство немецкого миссионера Бруно Кверфуртского о том, что один из сыновей киевского князя (как полагают, это был Святополк, хотя подобное утверждение не бесспорно)[36] в 1008 г. отправился в качестве заложника к печенегам (позднее он был единственным из сыновей Владимира, кто прибегал к услугам кочевников в борьбе за власть). Согласно этому предположению, «политическое завещание» Владимира, заложившее правовые основы реформы, «должно было обеспечить рожденным от Анны сыновьям, Борису и Глебу, киевский стол и верховные права на всю Русь, в то время как остальные его сыновья должны были бы довольствоваться периферийными уделами без каких-либо видов на Киев».
Вскоре после смерти Анны в 1011 г. сложился «заговор обойденных», который составили туровский князь Святополк и новгородский Ярослав, а возможно, и Мстислав Тмутороканский. Первым против Владимира выступил Святополк, поплатившийся заключением под стражу; следующим поднял мятеж Ярослав, отказавшийся выплачивать установленную дань, но лично подготавливавший карательную экспедицию Владимир умер 15 июля 1015 г. На «столе», в отсутствие Бориса, который во главе отцовской дружины оборонял Русь от печенегов, неожиданно оказался Святополк, освобожденный из тюрьмы усилиями своих сторонников. После погребения отца он устранил наиболее опасных политических конкурентов – Бориса и Глеба, – однако новым его соперником в борьбе за Киев выступил Ярослав, который позднее был представлен агиографами мстителем за убийство братьев, поскольку его собственные права на киевский «стол» были далеко не бесспорны[37].
Н.А. Баумгартен и некоторые другие исследователи полагали, что после смерти Анны Владимир Святославич женился на дочери графа Куно Энингена из дома Вельфов, которая, по свидетельству немецких источников, вышла замуж за некоего «короля ругов»[38]. В связи с изменением политического курса позиции «византийской партии» при киевском дворе, существование которой предполагает А.В. Поппэ, действительно могли пошатнуться, чем не преминули воспользоваться Святополк и Ярослав. Но если большинство предположений Поппэ носит гипотетический характер (и наиболее уязвимым из них является проблема отождествления Анны с загадочной «болгарыней»), то последние утверждения основаны на синтезе летописных сообщений 1014–1015 гг. с «Хроникой» Титмара Мерзебургского. В конце VII книги своего труда немецкий хронист «ради осуждения» рассказывает «об образе действий короля Русского Владимира», который был «без меры чувствен и свиреп». «Имея трех сыновей, – продолжает Титмар, – он отдал в жены одному из них дочь князя Болеслава, нашего гонителя; поляки отправили вместе с ней Рейнберна, епископа Кольберга», но «названный король, услышав, что его сын, подстрекаемый Болеславом, тайно готовится восстать против него, тайно схватил его вместе женой и названным отцом (епископом Рейнберном. – Д.Б.) и заключил отдельно друг от друга, под стражу». Рейнберн скончался в заточении, «Болеслав же, узнав обо всем этом, не преминул за него отомстить, как только мог. После этого дни короля истекли, и он умер, оставив все наследство двум своим сыновьям; третий сын тогда находился в тюрьме, откуда позже, улизнув, бежал к тестю; в тюрьме, правда, осталась его жена». «Сыновья его разделили между собой государство, и во всем подтвердилось слово Христово. Ведь я опасаюсь, – заключает епископ, – что последует то, исполнение чего предвещает голос истины; ведь говорит он: „Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет“ и прочее. Пусть молится все христианство, дабы Бог изменил этот приговор в тех землях!»[39]
Исследователи убеждены, что русские известия «Хроники» записаны со слов очевидцев; в то же время многократно подчеркивалась ее тенденциозность, ибо «подавляющее число славянских князей Титмар изображает как воплощение дурной власти» в соответствии «с идеальной этической» моделью «неправедного правителя» и образ киевского князя отнюдь не является исключением: «Этот пассаж не столько служит задаче построения сюжета или предоставления полной информации, сколько обнаруживает желание хрониста описать и осудить „дурного правителя“» (М.Ю. Парамонова)[40]. Заметим, что осуждение грехов Владимира является общим местом для «Хроники» мерзербургского епископа и древнерусской традиции, предоставляя весьма интересный материал для сравнительно-исторических наблюдений.
Однако подобным образом хронист критиковал не только правителя Руси. О польском князе Титмар писал, что Болеслав I, унаследовавший в 992 г. государство, разделенное на уделы, «изгнав мачеху и братьев, а также ослепив своих родичей Одило и Прибувоя, с лисьей хитростью опять объединил его. Но, начав править самовластно, он стал попирать человеческие и божеские законы. Так, женившись на дочери маркграфа Рикдага, он впоследствии отослал ее назад. Затем, взяв в жены венгерку, родившую ему сына по имени Бесприм, он точно так же прогнал и ее. Третьей женой его стала Эмнильда, дочь почтенного господина Добромира, которая, будучи верной Христу, склонила неустойчивый дух своего мужа к добру, и чрезвычайно щедрой милостынею, а также постом, не прекращала один за другим смывать его грехи». Грехи польского князя, с точки зрения мерзебургского епископа, заключались в том, что его внешняя политика нанесла ущерб авторитету Священной Римской империи[41].
Страница из «Хроники» Титмара Мерзенбургского
«Хроника» Титмара предоставляет в распоряжение исследователей уникальную информацию. По свидетельству епископа-хрониста, после заключения в мае 1013 г. в Мерзебурге мирного договора между Болеславом I и немецким королем Генрихом II поляки напали на Русь при немецкой и печенежской поддержке. Война, очевидно, была скоротечной и, как думают некоторые из историков (М.Б. Свердлов, А.Б. Головко и др.), по заключении мира состоялся брак туровского князя Святополка с дочерью Болеслава – первый династический союз Пястов с Рюриковичами. Он послужил для польского князя инструментом политических интриг, в результате которых его дочь, зять и тайный эмиссар, епископ Колобжегский Рейнберн, были посажены под арест князем Владимиром[42].Относительно датировки этого матримониального союза существуют значительные расхождения[43], так как часть исследователей (Н.Н. Ильин, В.Д. Королюк и др.) полагает, что он мог предшествовать войне 1013 г., которая в этом случае рассматривается как месть Болеслава за арест дочери и зятя; сторонники этой точки зрения относят брак Святополка к 1009–1012 гг. Надо полагать, он был не единственным достижением матримониальной дипломатии Киева и Гнезно, так как в «Истории» В.Н. Татищева под 1014 г. сообщается: «…пришли ко Владимиру послы Болеслава ляцкого, с ними же были послы чешские и угорские, о мире и любви, просили каждый дщери его. Он же обещал Болеславу дать за чешского старшую, а за угорского другую, которую весьма любил, и обещал весною съехаться во Владимире граде на Волыни»[44]. Весной 1015 г. Владимир, очевидно, уже начал готовиться к войне с Ярославом, поэтому планируемый съезд, если переговоры о нем имели место в действительности, не состоялся.
Вообще, мы имеем довольно скудные известия о внешней политике Владимира в последние двадцать лет его правления. ПВЛ (под 996 г.) сообщает, что Владимир жил в мире с соседними правителями: Болеславом Польским, Стефаном Венгерским и Ольдржихом (Андрихом) Чешским. Согласно Никоновской летописи, в 1001 г. к Владимиру приходили послы от папы римского и от «королей чешских и угорских»[45]. В.Н. Татищев не исключал того, что князь Владимир обращался к королю Венгрии Иштвану I за консультацией по религиозным вопросам[46]. Если информацию Никоновской летописи можно отнести и к домыслам книжников XVI столетия, когда устанавливались внешнеполитические контакты Москвы с европейскими государствами, и московское правительство для поддержания своего имиджа нуждалось в создании исторических прецедентов, то сообщение ПВЛ заслуживает пристального внимания. Скорее всего, оно описывает внешнеполитическую ситуацию 1012 г. (когда Ольдржих стал князем Чехии) или первой половины 1013 г., – то есть до польско-русской войны, упоминаемой Титмаром Мерзебургским.
Что касается свидетельства немецкого хрониста о пребывании Святополка в тюрьме в момент смерти Владимира, то, как отмечает А.В. Назаренко, «понимать Титмара так, будто Святополк бежал из Киева уже летом 1015 г., означает признать фальсифицированной всю картину событий 1015–1018 гг., рисуемую древнерусскими источниками, – причем не только в ее „идейной“ основе (Святополк – зачинщик усобицы и убийца братьев), но и, что важнее, во всех деталях летописной хронологии, согласно которой первая схватка между Ярославом и Святополком произошла только в 1016 г.»[47]. По мнению исследователя, положение дел проясняется, если предположить, что Святополк бежал в Польшу после поражения у Любеча и что мерзербургский хронист описывал ситуацию такой, какой она сложилась к 1016 г.
Мы еще вернемся к интерпретации этого сообщения Титмара, а сейчас обратим внимание на оригинальный памятник средневековой историографии – «Польскую историю», составленную в третьей четверти XV в. краковским каноником Яном Длугошем, который использовал не дошедшие до наших дней летописные материалы. Как отметил академик М.Н. Тихомиров, в «Истории» Длугоша. «особый интерес представляет рассказ о смерти Владимира и распре между его сыновьями, так как сведения об этих событиях даны им в редакциях, неизвестных по русским источникам»[48].
Рассказывая о разделе княжений между сыновьями Владимира, Длугош отмечает, что за тремя младшими сыновьями, «а именно Станиславом, Позвиздом и Судиславом, он закрепил Киевское и Берестовское княжества, которые должны были перейти к ним только после его смерти. Ярослав же, один из сыновей, которому был выделен Ростов, тяготясь тем, что он отлучен от Киевского княжества, которого домогался, со своими племенами и другими, которых нанял за деньги, хитростью подступает к Киеву и, поскольку [все] верили, что он пришел с миром, занимает крепость и овладевает отцовской казной. Отец, Владимир, очень горько переживая это, собирает войска из всех княжеств, которые разделил среди сыновей, намереваясь вступить в битву с Ярославом. Ярослав, узнав об этом, посылает [послов] и нанимает печенегов и варягов, чтобы противостоять отцу.
Между тем отец, князь Владимир, в горе из-за того, что сын Ярослав поднял враждебный мятеж, тяжело заболевает и, поставив во главе войска сына Бориса, посылает против Ярослава, [а] сам от усилившейся болезни немного времени спустя умирает в крепости Берестове и, доставленный в Киев, погребается под мраморной плитой в церкви Святой Девы, которую сам при жизни построил. Множество русских стеклось, чтобы почтить его погребение, громко плача над его гробом, возглашая, что безвременно потеряли отца и освободителя отечества, насадителя на Руси христианской веры. Оба сына, Борис и Святополк, не зная, что их отец, князь Владимир, ушел из жизни, вступают в битву с Ярославом и его народом, и Ярослав, побежденный со своими союзниками печенегами и варягами, бежит. Святополк же занимает Киев и захватывает княжение, тогда как другой брат, Борис, бездействует, оплакивая отцовскую смерть.
Хотя упомянутого князя Бориса воины с великим <…> уговаривают прогнать брата Святополка [и] самому овладеть Киевским княжеством, он, отвергая настойчивые уговоры воинов, отвечает, что брата Святополка по смерти отца он будет почитать вместо отца и никогда ничего против него не предпримет. А Святополк, отвечая брату Борису неблагодарностью, направляет новгородцев, мужей Велиала, которые молящегося на своем ложе Бориса закалывают копьями, а вместе с ним убивают его оруженосца Григория, родом венгра, защищавшего своего господина. Затем Святополк посылает к другому брату, Глебу, хитростью приглашая его к себе, но тот, узнав от брата Ярослава, только что побежденного, что зовут его на смерть, сдерживает шаг [и] останавливается, великим плачем оплакивая смерть отца и убийство брата. Наконец, приходят другие мужи, посланные Святополком, и убивают Глеба, отрубив [ему] голову. Тела и Бориса, и Глеба, доставив в Киев, погребают в одной могиле в церкви Святого Василия»[49].
Созданная Яном Длугошем реконструкция событий 1014–1015 гг., вот уже более пяти веков являющаяся достоянием историографии, поражает воображение не меньше, чем гипотеза А.В. Поппэ, относящаяся к последним достижениям историографической мысли. Если одна ее часть совпадает со свидетельствами древнерусской традиции, то другая, напротив, не имеет аналогов в известных на сегодняшний день источниках. С одной стороны, она как будто подтверждает предположения о реформе престолонаследия и десигнации младших сыновей Владимира, с другой же – главная отрицательная роль в событиях 1014 – первой половины 1015 г. отводится Ярославу, против которого выступают Борис и Святополк; затем коалиция распадается и Святополк устраняет своего союзника, превратившегося после смерти Владимира в политического конкурента. Несмотря на то что действия Святополка в изложении Длугоша выглядят несколько нелогично, ибо в качестве наследника киевского «стола» упомянут вовсе не Борис, это не мешает некоторым исследователям модифицировать описанную ситуацию.
Как, например, полагает Н.И. Милютенко: «Расхождения источника Длугоша с „Повестью временных лет“ не так велики, как кажется на первый взгляд. Уникальным, по сути, является только известие о том, что Ярослав надеялся наследовать верховную власть после Владимира и, обманувшись в ожиданиях, начал войну с отцом. Возможно, никакого разграбления Киева, о котором пишет Длугош, на самом деле не было. Ярослав мог прибыть к отцу с вполне мирными намерениями (в тексте сказано, что он „пошел обманом против Киева“), и все ограничилось частной дракой новгородско-варяжской дружины с киевлянами. Достаточно вспомнить, что летом того же 1015 г. варяги так надоели своими выходками самим новгородцам, что они полностью перебили княжеских наемников»[50]. Исследовательница также допускает, что Ярослав инспирировал нападение печенегов, которым противостоял, согласно ПВЛ и «Анонимному сказанию», Борис. Однако источники не позволяют говорить о каких-либо контактах Ярослава Мудрого с кочевниками – напротив, его борьба с печенегами завершилась в 1036 г. окончательной ликвидацией печенежской угрозы Киеву[51]. Еще академик Б.Д. Греков отмечал, что новгородские князья, как правило, опирались на поддержку скандинавских наемников, тогда как кочевники были традиционными союзниками южнорусских князей[52].
Тем не менее Н.И. Милютенко не исключает, что «незадолго до смерти Владимир предполагал соправительство Святополка с Борисом, а возможно, и Глебом по византийскому образцу»[53]. В этом случае Святополк как старший представитель дома Рюриковичей вполне мог выполнять функции регента[54], однако для принятия подобной гипотезы необходимо исходить как минимум из того, что к 1015 г. конфликт между Владимиром и Святополком, о котором сообщает Титмар Мерзебургский, был исчерпан. Как бы то ни было, к моменту смерти Владимира Святополк опирался на поддержку вышегородских «болярцев», которым, по свидетельству летописи и «Анонимного сказания», он поручил убийство Бориса. Правда, их социальное положение до сих пор остается спорным, поскольку одни историки видят в них членов княжеской дружины[55], а другие – лидеров вышегородской общины[56].
