Страница:
Если в «Слове» Илариона сравнение Владимира с Константином условное, то составитель «Похвалы Владимиру» не только сопоставляет их по подобию, но и отождествляет: «То новый Константин великого Рима; как тот крестился сам и людей своих крестил, так и этот поступил так же. Если и пребывал он прежде в скверных похотных желаниях, однако впоследствии усердствовал в покаянии, по слову апостола: „Где умножится грех, там преизобилует благодать“. Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему почестей, равных его деянию. Ибо если бы он не крестил нас, то и ныне бы еще пребывали в заблуждении дьявольском, в котором и прародители наши погибли. Если бы имели мы усердие и молились за него Богу в день его смерти, то Бог, видя, как мы чтим его, прославил бы его: нам ведь следует молить за него Бога, так как через него познали мы Бога. Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит – о царствии небесном, которого ты и хотел. Пусть увенчает тебя Господь вместе с праведниками, воздаст услаждение пищей райской и ликование с Авраамом и другими патриархами, по слову Соломона: „Со смертью праведника не погибнет надежда“»[110].
Повесть «Об убиении Борисове» и летописный рассказ о событиях 1014–1018 гг. можно отождествить с «агиографическим рассказом» и «светской сагой» – первоисточниками Борисоглебского цикла, существование которых в первой половине 1950-х гг. постулировал один из ведущих немецких славистов Лудольф Мюллер, допустив только, что не клирики Вышегородской церкви опирались на «агиографический рассказ», а составители этого рассказа использовали вышегородские записки.
Можно предлагать разные гипотезы относительно того, когда эта повесть, составленная в церковных кругах, стала частью летописной традиции: вероятно, это произошло не ранее 70-х гг. XI в., в период интенсивного развития культа князей-мучеников и связанных с ним произведений агиографического цикла. Поскольку ПВЛ не упоминает о почитании Бориса и Глеба до 1072 г., вряд ли правомерно предполагать, что повесть «Об убиении» была соединена с «Летописцем Ярослава» ранее этого времени. Если следовать гипотезе, связывающей появление хронологической канвы древнерусского летописания с Печерским сводом 1073 г., надо думать, что инициатором включения повести в летопись под 1015 г., да и автором самого заголовка «Об убиении Борисове», был Никон. Согласно альтернативным представлениям, разделение летописного текста по хронографическому принципу было осуществлено лишь в 1090-х гг. в Начальном своде[111], хотя при этом не учитывается, что в сохранившейся части Синодального списка НIЛ, также отражающей Начальный свод, подобное хронографическое разделение отсутствует; следовательно, оно вполне могло появиться и в ПВЛ.
1.5. Первый раунд борьбы за Киев. Святополк и Ярослав
1.6. Раунд второй. На арену выходит Болеслав Храбрый
Великий князь Владимир. Изображение на древнем знамени. Реконструкция
Вряд ли можно отрицать, что сопоставление Илариона по подобию первично по отношению к тому отождествлению, которое читается в летописях; в противном случае придется допустить, что в своем «Слове» придворный пресвитер воспользовался сопоставлением по подобию, в то время как летописец уже перешагнул незримую грань между римским императором и киевским князем. И, напротив, это противоречие устраняется, если предположить, что «Слово» Илариона послужило идеологическим импульсом для составителя «Похвалы».Повесть «Об убиении Борисове» и летописный рассказ о событиях 1014–1018 гг. можно отождествить с «агиографическим рассказом» и «светской сагой» – первоисточниками Борисоглебского цикла, существование которых в первой половине 1950-х гг. постулировал один из ведущих немецких славистов Лудольф Мюллер, допустив только, что не клирики Вышегородской церкви опирались на «агиографический рассказ», а составители этого рассказа использовали вышегородские записки.
Можно предлагать разные гипотезы относительно того, когда эта повесть, составленная в церковных кругах, стала частью летописной традиции: вероятно, это произошло не ранее 70-х гг. XI в., в период интенсивного развития культа князей-мучеников и связанных с ним произведений агиографического цикла. Поскольку ПВЛ не упоминает о почитании Бориса и Глеба до 1072 г., вряд ли правомерно предполагать, что повесть «Об убиении» была соединена с «Летописцем Ярослава» ранее этого времени. Если следовать гипотезе, связывающей появление хронологической канвы древнерусского летописания с Печерским сводом 1073 г., надо думать, что инициатором включения повести в летопись под 1015 г., да и автором самого заголовка «Об убиении Борисове», был Никон. Согласно альтернативным представлениям, разделение летописного текста по хронографическому принципу было осуществлено лишь в 1090-х гг. в Начальном своде[111], хотя при этом не учитывается, что в сохранившейся части Синодального списка НIЛ, также отражающей Начальный свод, подобное хронографическое разделение отсутствует; следовательно, оно вполне могло появиться и в ПВЛ.
1.5. Первый раунд борьбы за Киев. Святополк и Ярослав
Возвращаясь к рассмотрению династического конфликта 1015–1019 гг., обратим внимание на одну метаморфозу древнерусской историографии. ПВЛ сохранила факты, в определенной степени дискредитирующие Ярослава. Отказавшись выплачивать дань в том размере, как давали «все князья новгородские», Ярослав оказался на грани разрыва с отцом, для борьбы с которым нанял варягов. Для Руси XI в. его поведение было беспрецедентным и с точки зрения христианства должно было подвергнуться осуждению. Ярослав оказался в двух шагах от совершения тяжкого греха, но… «Бог не вдасть диаволу радости». Как писал в свойственной ему литературной манере Н.М. Карамзин: «Небо, отвратив войну сию богопротивную, спасло Ярослава от злодеяния редкого»[112]. После внезапной смерти Владимира к власти пришел Святополк, совершивший не менее тяжкое преступление – убийство Бориса, в результате чего протагонисты этой исторической трагедии поменялись ролями; хотя, по словам современных исследователей, легитимность вокняжения Святополка в Киеве, несмотря на его «беззаконное» происхождение, не подвергалась сомнению до тех пор, пока он не сделался убийцей братьев[113].
Здесь мы должны обратить внимание на специфику отражения династического конфликта 1015–1019 гг. в источниках и историографии: если ПВЛ и «Чтение» Нестора рассматривает его как внутрисемейный, то «Анонимное сказание» – скорее как противостояние старшей и младшей ветви Святославичей. К такому же мнению, как мы уже имели возможность убедиться, склоняется и большинство историков. Основанием для подобного утверждения служат данные нумизматики. Сегодня известны два типа древнерусских монет, на аверсе которых помещено изображение князя с легендами «Святополк на столе» (I тип) и «Петрос» [возможно, крестильное имя Святополка] (II тип), которые могли быть выпущены соответственно в 1015–1016 и 1018–1019 гг. Это дало основания говорить по крайней мере о юридическом преимуществе Святополка в борьбе за киевский «стол». Весьма интересным представляется тот факт, что на реверсе этих монет, где по традиции помещалось изображение «княжеского знака», был изображен двузубец, тогда как «княжеским знаком» на монетах Владимира Святославича являлся трезубец.
Это обстоятельство позволило исследователям предполагать, что двузубец был «княжеским знаком» Ярополка Святославича, сыном которого, судя по всему, считал себя Святополк[114]. «Тот факт, что Святополк и Владимировичи являлись двоюродными братьями, позволяет сделать вывод, что старейшинство Святополка определялось не только его старшинством по отношению к Владимировичам, но и тем, что он являлся сыном старшего среди Святославичей, то есть представлял собой старшую династическую ветвь. Поэтому можно предположить, что Святополк стремился утвердить принцип наследования стольного города и верховной власти на Руси по прямой нисходящей линии старших сыновей, то есть развитый династический принцип наследования власти» (М.Б. Свердлов)[115]. Если мы принимаем эту гипотезу, то Святополк, как ни парадоксально это звучит, выступает перед нами в качестве «реформатора», продолжающего дело Владимира гораздо более радикальными методами, которые оказались неприемлемы для современников и потомков, отождествляясь в их сознании со злодеянием библейского Каина. Если исходить из буквальной интерпретации заявлений Святополка в рамках гипотезы А.В. Назаренко, можно предположить, что его действия могли быть направлены на ликвидацию «родового сюзеренитета».
Не менее спорными представляются и летописные версии Любечской битвы. Подробное ее описание в Новгородской I летописи старшего и особенно младшего извода (далее – НIЛМ), восходящее, очевидно, к более ранней летописной традиции, чем ПВЛ, тем не менее демонстрирует определенную зависимость от южнорусского источника, объединяя события 1016 и 1019 гг. Суть проблемы заключается в том, можно ли признать основой НIЛМ Начальный свод 1093–1095 гг.[116], или отнести ее к позднейшему новгородскому летописанию[117]. Решение этой фундаментальной проблемы в рамках настоящей работы вряд ли возможно, но следует отметить такие особенности, как численность войска Ярослава, принимавшего участие в битве, которая выглядит более правдоподобно, чем в ПВЛ.
По свидетельству НIЛМ, перед походом на Святополка Ярослав собрал 4000 воинов: «Варягов было тысяча, а новгородцев 3000, и пошел на него. Святополк же, услышав о том, собрал бесчисленное множество воинов, выйдя против него к Любечу, и встал на этой стороне [реки] со множеством воинов. Ярослав же, придя, встал на [противоположном] берегу Днепра, и стояли тут 3 месяца, не смея сразиться. Воевода Святополка, по имени Волчий Хвост, ездя возле реки, начал укорять новгородцев: „зачем пришли с этим хромцом, – вы плотники, а мы заставим вас хоромы рубить!“ И начал Днепр замерзать. И был преданный Ярославу муж у Святополка, и послал к нему Ярослав отрока своего ночью. И сказал ему: „то сделаю, что велишь: меду мало варено, а дружины много“. И тот муж так ответил Ярославу: „если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать“. И понял Ярослав, что ночью велит биться. Тем же вечером переплыл Ярослав на другую сторону Днепра и оттолкнул лодьи от берега, и той же ночью пошел на битву. И сказал Ярослав дружине: „отличитесь, повязав головы свои полотнищем“. И была ожесточенная битва, и бились, хватаясь за руки (т. е. – врукопашную), и по низинам кровь текла. Многие верные видели ангелов божьих, помогающих Ярославу, и до рассвета победили Святополка. И бежал Святополк к печенегам, и между Чехией и Польшей погиб окаянный, и так окончил злую жизнь свою, и дым до сего дня есть [в том месте]. А Ярослав пошел к Киеву, сел на стол отца своего Владимира»[118].
В НIЛМ говорится о воеводе по прозвищу Волчий Хвост, провоцировавшем воинов Ярослава на столкновение со Святополком. Этого воеводу, командовавшего авангардом в карательной экспедиции Владимира на радимичей, упоминает под 984 г. и ПВЛ. Это дает основания полагать, что Святополку удалось заручиться поддержкой некоторых соратников Владимира. Только НIЛМ говорит о том, что Ярослав в свою очередь пользовался поддержкой некоторых приближенных Святополка, которая сыграла ключевую роль в подготовке Любечской битвы 1016 г.
Впрочем, уже в течение нескольких десятилетий эта дата вызывает сомнения у историков. Как отмечал исследователь древнерусской хронологии Н.Г. Бережков: «Восточные славяне приняли вместе с христианством византийское летосчисление от с[отворения] м[ира], но удержали свое исконное весеннее начало года, начинали год мартом, а не сентябрем, как византийцы. Между сентябрьским годом и мартовским годом с тем же обозначением (числовым) мыслимо два отношения: или мартовский год начинался полугодом позже сентябрьского (был, как прежде говорилось в литературе, „моложе“ сентябрьского по своему началу), или – полугодом раньше его (был „старше“ сентябрьского). Год, начинающийся шестью месяцами позже сентябрьского, называется в литературе мартовским; для года, начинающегося шестью месяцами раньше сентябрьского, Н.В. Степанов предложил название ультрамартовский, и оно может считаться принятым. Мартовский год совпадает с мартом – августом сентябрьского года, имевшего то же обозначение, и с сентябрем – февралем следующего сентябрьского года; ультрамартовский год охватывает март – август сентабрьского года с предшествующим обозначением и сентябрь – февраль сентябрьского года с одинаковым обозначением. Иными словами: мартовское обозначение года одинаково с сентябрьским обозначением в марте – августе и меньше сентябрьского на единицу в сентябре – феврале; ультрамартовское обозначение превышает сентябрьское на единицу в марте – августе и совпадает с ним в сентябре – феврале. Ультрамартовское обозначение на всем протяжении года единицею больше мартовского»[119]. В летописной статье 1015 (6523 г. от «сотворения мира») ПВЛ и НЛМ пользовались мартовской системой летоисчисления, из чего следовало, что Любечская битва, приуроченная к 1016 (6524) г., относится к 1015 календарному году. Летописи сообщают, что трехмесячное противостояние Ярослава со Святополком на берегах Днепра, очевидно, начавшееся осенью, завершилось уже в период заморозков. Таким образом, сражение могло иметь место зимой 6523 г.
Впрочем, если следовать тексту ПВЛ, Любечская битва не привела к немедленному вокняжению Ярослава в Киеве, о котором говорится под 1016 г.; лишь в статье 1017 г. сообщается о том, что Ярослав вошел в Киев и погорели церкви[120]. Это дает основания предполагать продолжение борьбы за власть и после «сечи» у Любеча. Кроме ПВЛ о пожаре в Киеве в 1017 г. сообщает также Титмар Мерзебургский. Интересно, что Софийская I летопись, чьи сведения о событиях этого года совпадают со сведениями мерзербургского епископа, относит к этому времени начало градостроительной деятельности Ярослава, в том числе и закладку храма Св. Софии, о чем ПВЛ сообщает под 1037 г.[121] Надо сказать, что этот акт Ярослава представляется более логичным для 1017, чем для 1037 г., так как в этом случае масштабные градостроительные работы (к которым мы еще вернемся) можно объяснить реконструкцией Киева после пожара.
Вряд ли можно согласиться с исследователями, которые исходя из формального анализа текстов, утверждают, что летописец «не оценивает права отдельных героев по единой шкале политической легитимности», «не определяет степень обоснованности и законности их действий» и что единственным оправданием борьбы с соперником служит «обвинение противника в инициировании конфликта, отсылка к необходимости самозащиты и мести за братьев, истолкованной как осуществление божественного возмездия» (М.Ю. Парамонова)[122]. Напротив, древнерусские книжники приложили немало усилий для того, чтобы оправдать переход киевского «стола» от Святополка к Ярославу не только с этой точки зрения. Как было установлено анатомическим исследованием останков Ярослава Мудрого в 1939 г., его возраст, сообщаемый в летописной статье 1054 г., – 76 лет – оказался несколько завышен и по заключению антропологов Д.Г. Рохлина и В.В. Гинзбурга не превышал 70 лет, поэтому некоторые из биографов киевского князя сегодня относят его рождение к первой половине 980-х гг.[123]
Учитывая экстраординарность событий 1015–1019 гг., следствием которых стало отстранение представителя старшей княжеской ветви, летописцы, а за ними и агиографы, попытались приписать Ярославу хотя бы возрастное старшинство. По словам П.П. Толочко: «Видимо, уже во время правления Ярослава летописная традиция претерпела изменения и постепенно стала формироваться мысль о его старшинстве, а, следовательно, и преимущественном праве на киевский престол»[124]. Таким образом, вокняжение новгородского князя в Киеве было представлено легитимным и с формальной и с фактической точки зрения.
Здесь мы должны обратить внимание на специфику отражения династического конфликта 1015–1019 гг. в источниках и историографии: если ПВЛ и «Чтение» Нестора рассматривает его как внутрисемейный, то «Анонимное сказание» – скорее как противостояние старшей и младшей ветви Святославичей. К такому же мнению, как мы уже имели возможность убедиться, склоняется и большинство историков. Основанием для подобного утверждения служат данные нумизматики. Сегодня известны два типа древнерусских монет, на аверсе которых помещено изображение князя с легендами «Святополк на столе» (I тип) и «Петрос» [возможно, крестильное имя Святополка] (II тип), которые могли быть выпущены соответственно в 1015–1016 и 1018–1019 гг. Это дало основания говорить по крайней мере о юридическом преимуществе Святополка в борьбе за киевский «стол». Весьма интересным представляется тот факт, что на реверсе этих монет, где по традиции помещалось изображение «княжеского знака», был изображен двузубец, тогда как «княжеским знаком» на монетах Владимира Святославича являлся трезубец.
Это обстоятельство позволило исследователям предполагать, что двузубец был «княжеским знаком» Ярополка Святославича, сыном которого, судя по всему, считал себя Святополк[114]. «Тот факт, что Святополк и Владимировичи являлись двоюродными братьями, позволяет сделать вывод, что старейшинство Святополка определялось не только его старшинством по отношению к Владимировичам, но и тем, что он являлся сыном старшего среди Святославичей, то есть представлял собой старшую династическую ветвь. Поэтому можно предположить, что Святополк стремился утвердить принцип наследования стольного города и верховной власти на Руси по прямой нисходящей линии старших сыновей, то есть развитый династический принцип наследования власти» (М.Б. Свердлов)[115]. Если мы принимаем эту гипотезу, то Святополк, как ни парадоксально это звучит, выступает перед нами в качестве «реформатора», продолжающего дело Владимира гораздо более радикальными методами, которые оказались неприемлемы для современников и потомков, отождествляясь в их сознании со злодеянием библейского Каина. Если исходить из буквальной интерпретации заявлений Святополка в рамках гипотезы А.В. Назаренко, можно предположить, что его действия могли быть направлены на ликвидацию «родового сюзеренитета».
Не менее спорными представляются и летописные версии Любечской битвы. Подробное ее описание в Новгородской I летописи старшего и особенно младшего извода (далее – НIЛМ), восходящее, очевидно, к более ранней летописной традиции, чем ПВЛ, тем не менее демонстрирует определенную зависимость от южнорусского источника, объединяя события 1016 и 1019 гг. Суть проблемы заключается в том, можно ли признать основой НIЛМ Начальный свод 1093–1095 гг.[116], или отнести ее к позднейшему новгородскому летописанию[117]. Решение этой фундаментальной проблемы в рамках настоящей работы вряд ли возможно, но следует отметить такие особенности, как численность войска Ярослава, принимавшего участие в битве, которая выглядит более правдоподобно, чем в ПВЛ.
По свидетельству НIЛМ, перед походом на Святополка Ярослав собрал 4000 воинов: «Варягов было тысяча, а новгородцев 3000, и пошел на него. Святополк же, услышав о том, собрал бесчисленное множество воинов, выйдя против него к Любечу, и встал на этой стороне [реки] со множеством воинов. Ярослав же, придя, встал на [противоположном] берегу Днепра, и стояли тут 3 месяца, не смея сразиться. Воевода Святополка, по имени Волчий Хвост, ездя возле реки, начал укорять новгородцев: „зачем пришли с этим хромцом, – вы плотники, а мы заставим вас хоромы рубить!“ И начал Днепр замерзать. И был преданный Ярославу муж у Святополка, и послал к нему Ярослав отрока своего ночью. И сказал ему: „то сделаю, что велишь: меду мало варено, а дружины много“. И тот муж так ответил Ярославу: „если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать“. И понял Ярослав, что ночью велит биться. Тем же вечером переплыл Ярослав на другую сторону Днепра и оттолкнул лодьи от берега, и той же ночью пошел на битву. И сказал Ярослав дружине: „отличитесь, повязав головы свои полотнищем“. И была ожесточенная битва, и бились, хватаясь за руки (т. е. – врукопашную), и по низинам кровь текла. Многие верные видели ангелов божьих, помогающих Ярославу, и до рассвета победили Святополка. И бежал Святополк к печенегам, и между Чехией и Польшей погиб окаянный, и так окончил злую жизнь свою, и дым до сего дня есть [в том месте]. А Ярослав пошел к Киеву, сел на стол отца своего Владимира»[118].
В НIЛМ говорится о воеводе по прозвищу Волчий Хвост, провоцировавшем воинов Ярослава на столкновение со Святополком. Этого воеводу, командовавшего авангардом в карательной экспедиции Владимира на радимичей, упоминает под 984 г. и ПВЛ. Это дает основания полагать, что Святополку удалось заручиться поддержкой некоторых соратников Владимира. Только НIЛМ говорит о том, что Ярослав в свою очередь пользовался поддержкой некоторых приближенных Святополка, которая сыграла ключевую роль в подготовке Любечской битвы 1016 г.
Впрочем, уже в течение нескольких десятилетий эта дата вызывает сомнения у историков. Как отмечал исследователь древнерусской хронологии Н.Г. Бережков: «Восточные славяне приняли вместе с христианством византийское летосчисление от с[отворения] м[ира], но удержали свое исконное весеннее начало года, начинали год мартом, а не сентябрем, как византийцы. Между сентябрьским годом и мартовским годом с тем же обозначением (числовым) мыслимо два отношения: или мартовский год начинался полугодом позже сентябрьского (был, как прежде говорилось в литературе, „моложе“ сентябрьского по своему началу), или – полугодом раньше его (был „старше“ сентябрьского). Год, начинающийся шестью месяцами позже сентябрьского, называется в литературе мартовским; для года, начинающегося шестью месяцами раньше сентябрьского, Н.В. Степанов предложил название ультрамартовский, и оно может считаться принятым. Мартовский год совпадает с мартом – августом сентябрьского года, имевшего то же обозначение, и с сентябрем – февралем следующего сентябрьского года; ультрамартовский год охватывает март – август сентабрьского года с предшествующим обозначением и сентябрь – февраль сентябрьского года с одинаковым обозначением. Иными словами: мартовское обозначение года одинаково с сентябрьским обозначением в марте – августе и меньше сентябрьского на единицу в сентябре – феврале; ультрамартовское обозначение превышает сентябрьское на единицу в марте – августе и совпадает с ним в сентябре – феврале. Ультрамартовское обозначение на всем протяжении года единицею больше мартовского»[119]. В летописной статье 1015 (6523 г. от «сотворения мира») ПВЛ и НЛМ пользовались мартовской системой летоисчисления, из чего следовало, что Любечская битва, приуроченная к 1016 (6524) г., относится к 1015 календарному году. Летописи сообщают, что трехмесячное противостояние Ярослава со Святополком на берегах Днепра, очевидно, начавшееся осенью, завершилось уже в период заморозков. Таким образом, сражение могло иметь место зимой 6523 г.
Впрочем, если следовать тексту ПВЛ, Любечская битва не привела к немедленному вокняжению Ярослава в Киеве, о котором говорится под 1016 г.; лишь в статье 1017 г. сообщается о том, что Ярослав вошел в Киев и погорели церкви[120]. Это дает основания предполагать продолжение борьбы за власть и после «сечи» у Любеча. Кроме ПВЛ о пожаре в Киеве в 1017 г. сообщает также Титмар Мерзебургский. Интересно, что Софийская I летопись, чьи сведения о событиях этого года совпадают со сведениями мерзербургского епископа, относит к этому времени начало градостроительной деятельности Ярослава, в том числе и закладку храма Св. Софии, о чем ПВЛ сообщает под 1037 г.[121] Надо сказать, что этот акт Ярослава представляется более логичным для 1017, чем для 1037 г., так как в этом случае масштабные градостроительные работы (к которым мы еще вернемся) можно объяснить реконструкцией Киева после пожара.
Вряд ли можно согласиться с исследователями, которые исходя из формального анализа текстов, утверждают, что летописец «не оценивает права отдельных героев по единой шкале политической легитимности», «не определяет степень обоснованности и законности их действий» и что единственным оправданием борьбы с соперником служит «обвинение противника в инициировании конфликта, отсылка к необходимости самозащиты и мести за братьев, истолкованной как осуществление божественного возмездия» (М.Ю. Парамонова)[122]. Напротив, древнерусские книжники приложили немало усилий для того, чтобы оправдать переход киевского «стола» от Святополка к Ярославу не только с этой точки зрения. Как было установлено анатомическим исследованием останков Ярослава Мудрого в 1939 г., его возраст, сообщаемый в летописной статье 1054 г., – 76 лет – оказался несколько завышен и по заключению антропологов Д.Г. Рохлина и В.В. Гинзбурга не превышал 70 лет, поэтому некоторые из биографов киевского князя сегодня относят его рождение к первой половине 980-х гг.[123]
Учитывая экстраординарность событий 1015–1019 гг., следствием которых стало отстранение представителя старшей княжеской ветви, летописцы, а за ними и агиографы, попытались приписать Ярославу хотя бы возрастное старшинство. По словам П.П. Толочко: «Видимо, уже во время правления Ярослава летописная традиция претерпела изменения и постепенно стала формироваться мысль о его старшинстве, а, следовательно, и преимущественном праве на киевский престол»[124]. Таким образом, вокняжение новгородского князя в Киеве было представлено легитимным и с формальной и с фактической точки зрения.
1.6. Раунд второй. На арену выходит Болеслав Храбрый
Бегство Святополка в Польшу после поражения у Любеча отнюдь не прекратило междоусобной войны: династический конфликт только обострился, выйдя на европейский уровень. Под 1018 г. ПВЛ сообщает о том, что Святополк при вооруженной поддержке Болеслава Храброго нанес Ярославу поражение в битве у реки Буг и таким образом вернулся на киевский стол. Существует точка зрения, согласно которой Болеслав сначала пытался установить контакты с Ярославом, посватавшись к его сестре Предславе, но получил отказ, ставший причиной войны.
ПВЛ рассказывает об этой войне следующее: «В год 6526 (1018). Пришел Болеслав на Ярослава со Святополком и с поляками. Ярослав же, собрав русь, и варягов, и словен, пошел против Болеслава и Святополка и пришел к Волыню, и стали они по обеим сторонам реки Буга. И был у Ярослава кормилец и воевода, именем Буда, и стал он укорять Болеслава, говоря: „Проткнем тебе колом брюхо твое толстое“. Ибо был Болеслав велик и тяжек, так что и на коне не мог сидеть, но зато был умен. И сказал Болеслав дружине своей: „Если вас не унижает оскорбление это, то погибну один“. Сев на коня, въехал он в реку, а за ним воины его. Ярослав же не успел исполчиться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком. И сказал Болеслав: „Разведите дружину мою по городам на покорм“; и было так. Ярослав же, прибежав в Новгород, хотел бежать за море, но посадник Константин, сын Добрыни, с новгородцами рассек ладьи Ярославовы, говоря: „Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком“. Стали собирать деньги от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И привели варягов, и дали им деньги, и собрал Ярослав воинов много. Когда же Болеслав сидел в Киеве, окаянный Святополк сказал: „Сколько есть поляков по городам, избивайте их“. И перебили поляков, Болеслав же побежал из Киева, забрав богатства, и бояр Ярославовых, и сестер его, а Настаса – попа Десятинной церкви – приставил к этим богатствам, ибо тот обманом вкрался ему в доверие. И людей множество увел с собою, и города Червенские забрал себе, и пришел в свою землю. Святополк же стал княжить в Киеве. И пошел Ярослав на Святополка, и бежал Святополк к печенегам»[129].
Учитывая то, что в летописной статье 1018 г. имя Болеслава везде предшествует имени Святополка, надо думать, ее составитель хотел подчеркнуть его второстепенное положение в период пребывания Болеслава на Руси. Напротив, летопись никак не комментирует изменившийся статус Ярослава, который остался киевским князем только потому, что новгородцы во главе с посадником Константином Добрыничем изъявили желание оказать ему поддержку в дальнейшей борьбе за Киев. Достаточно объективное описание злоключений киевского князя натолкнуло Б.А. Рыбакова на мысль о том, что первоначально она имела оппозиционный характер по отношению к Ярославу и принадлежала к новгородской «Остромировой летописи», составленной в середине XI в., а при включении в киевское летописание была подвергнута редакторской правке.
Исследователям так и не удалось найти доказательства существования «Остромировой летописи», поэтому с тем же успехом в авторе статьи 1018 г. можно было бы видеть летописца, лояльно настроенного к Болеславу I[130], но если учесть, что древнерусская традиция в целом негативно относилась к польским соседям, невозможно найти причин для этого исключения. Кроме того, единственным регионом, испытавшим сильное польское влияние, была Юго-Западная Русь, где камнем преткновения оказались «Червенские города», но вряд ли в XI в. здесь могла сформироваться независимая полонофильская традиция, учитывая, что польская оккупация «Червенских городов» продолжалась менее пятнадцати лет – с 1018 по 1031 г. В то же время, как отмечалось исследователями, ПВЛ, в отличие от Киево-Печерского патерика и памятников новгородского летописания XV в., ничего не сообщает о каких-либо насильственных действиях поляков в Киеве, напротив, осуждая их избиение по приказу «окаянного Святополка» (А.Г. Кузьмин)[131].
Несмотря на то, что «с того дня Болеслав, развивая успех, преследовал разбежавшихся врагов», Ярослав, очевидно, находился не в столь плачевном положении, как представляют нам летописи, поскольку «силой захватил некий город, послушный его брату, и увел его жителей». После битвы при Буге Болеслав «был принят всеми местными жителями и почтен богатыми дарами». Уже через три недели союзникам удалось войти в Киев: «оставленный своим обращенным в бегство королём, этот город 14 августа принял Болеслава и Святополка, своего господина, от которого долго отказывался; и вся страна та из страха перед нами обратилась к его милости. Архиепископ того города почтил прибывших в храме Св. Софии, – который в прошлом году сгорел по причине несчастного случая, – с мощами святых и прочими украшениями»[132].
Некоторые историки отмечали, что «судя по Титмару, Святополк не был еще „окаянным“ в глазах киевского духовенства» (В.Д. Королюк)[133]. Если допустить, что этим архиепископом мог быть Иоанн I[134], согласно памятникам Борисоглебского цикла стоявший у истоков почитания князей-мучеников, его поведение представляется более чем странным. Можно, однако, предположить, что Титмар перепутал архиепископа с настоятелем Десятинной церкви Анастасом Корсунянином[135], который, по свидетельству ПВЛ, вошел в доверие к Болеславу: он вполне мог возглавлять посольство Болеслава к Ярославу в Новгород, о котором далее сообщает хронист, а несколько позже, судя по летописному рассказу, обеспечивал вывоз в Польшу награбленных в Киеве богатств.
А.В. Назаренко обратил внимание на то, что Титмар, говоря о Святополке, титулует его senior (господин), тогда как и по отношению к Владимиру и Ярославу, и по отношению к датским, венгерским, английским государям он применяет титул гех (король). Как отмечает исследователь: «Этот факт выглядит многозначительным, особенно если учесть, что в термин rex хронист явно вкладывал значение государственного суверенитета, никогда не применяя его к полабским, чешским или польским князьям. Возможно, это связано с оценкой Титмаром законности притязаний Святополка (ср. его убеждение, что Святополк не участвовал в разделе державы по смерти отца: Thietm. VII, 73) или политическими симпатиями хрониста к Ярославу, союзнику Германии в борьбе против грозного Болеслава Польского»[136]. После общения с автором этой гипотезы мы решили предложить альтернативные трактовки данного исторического факта.
Преподобная Евфросиния (в миру Предслава) Полоцкая. Фреска Спасо-Преображенского собора
В октябре 1017 г. между Польшей и Священной Римской империей открылись мирные переговоры в Мерзебурге, которым было суждено подвести финальную черту в вооруженном конфликте между ними[125]. По утверждению Титмара, Генрих II «только тогда узнал, что король Руси, как и обещал ему через своего посла, напал на Болеслава, но, овладев [неким] городом, ничего [более] там не добился»[126]. Комментируя ситуацию в Мерзебурге, автор этого перевода А.В. Назаренко полагает, что император узнал о действиях своего союзника Ярослава против поляков задним числом[127]. Очевидно, к тому времени между двумя правителями уже велись военные действия, с которыми обычно связывается поход Ярослава к Берестью, о чем мы знаем из НIЛМ. После того как Генрих II выбыл из игры, Ярослав, считает исследователь, создал антипольскую коалицию с участием Дании и Швеции[128].ПВЛ рассказывает об этой войне следующее: «В год 6526 (1018). Пришел Болеслав на Ярослава со Святополком и с поляками. Ярослав же, собрав русь, и варягов, и словен, пошел против Болеслава и Святополка и пришел к Волыню, и стали они по обеим сторонам реки Буга. И был у Ярослава кормилец и воевода, именем Буда, и стал он укорять Болеслава, говоря: „Проткнем тебе колом брюхо твое толстое“. Ибо был Болеслав велик и тяжек, так что и на коне не мог сидеть, но зато был умен. И сказал Болеслав дружине своей: „Если вас не унижает оскорбление это, то погибну один“. Сев на коня, въехал он в реку, а за ним воины его. Ярослав же не успел исполчиться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком. И сказал Болеслав: „Разведите дружину мою по городам на покорм“; и было так. Ярослав же, прибежав в Новгород, хотел бежать за море, но посадник Константин, сын Добрыни, с новгородцами рассек ладьи Ярославовы, говоря: „Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком“. Стали собирать деньги от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И привели варягов, и дали им деньги, и собрал Ярослав воинов много. Когда же Болеслав сидел в Киеве, окаянный Святополк сказал: „Сколько есть поляков по городам, избивайте их“. И перебили поляков, Болеслав же побежал из Киева, забрав богатства, и бояр Ярославовых, и сестер его, а Настаса – попа Десятинной церкви – приставил к этим богатствам, ибо тот обманом вкрался ему в доверие. И людей множество увел с собою, и города Червенские забрал себе, и пришел в свою землю. Святополк же стал княжить в Киеве. И пошел Ярослав на Святополка, и бежал Святополк к печенегам»[129].
Учитывая то, что в летописной статье 1018 г. имя Болеслава везде предшествует имени Святополка, надо думать, ее составитель хотел подчеркнуть его второстепенное положение в период пребывания Болеслава на Руси. Напротив, летопись никак не комментирует изменившийся статус Ярослава, который остался киевским князем только потому, что новгородцы во главе с посадником Константином Добрыничем изъявили желание оказать ему поддержку в дальнейшей борьбе за Киев. Достаточно объективное описание злоключений киевского князя натолкнуло Б.А. Рыбакова на мысль о том, что первоначально она имела оппозиционный характер по отношению к Ярославу и принадлежала к новгородской «Остромировой летописи», составленной в середине XI в., а при включении в киевское летописание была подвергнута редакторской правке.
Исследователям так и не удалось найти доказательства существования «Остромировой летописи», поэтому с тем же успехом в авторе статьи 1018 г. можно было бы видеть летописца, лояльно настроенного к Болеславу I[130], но если учесть, что древнерусская традиция в целом негативно относилась к польским соседям, невозможно найти причин для этого исключения. Кроме того, единственным регионом, испытавшим сильное польское влияние, была Юго-Западная Русь, где камнем преткновения оказались «Червенские города», но вряд ли в XI в. здесь могла сформироваться независимая полонофильская традиция, учитывая, что польская оккупация «Червенских городов» продолжалась менее пятнадцати лет – с 1018 по 1031 г. В то же время, как отмечалось исследователями, ПВЛ, в отличие от Киево-Печерского патерика и памятников новгородского летописания XV в., ничего не сообщает о каких-либо насильственных действиях поляков в Киеве, напротив, осуждая их избиение по приказу «окаянного Святополка» (А.Г. Кузьмин)[131].
Князь Святополк Владимирович. Художник В. П. Верещагин, 1891 г.
Как свидетельства ПВЛ, так и свидетельства более позднего летописания подтверждаются не только показаниями польских источников, но и хроникой Титмара. По словам епископа, нельзя было умолчать о прискорбном несчастье, случившемся на Руси: «Ведь Болеслав, напав на нее, согласно нашему совету, с большим войском, причинил ей большой вред. Так, в июле месяце, 22-го числа этот князь, придя к какой-то реке, стал там вместе со своим войском лагерем и велел приготовить необходимые [для переправы] мосты. Русский король, расположившись возле него со своими людьми, с тревогой ожидал исхода будущего, условленного между ними сражения. Между тем враг, подстрекаемый поляками, был вызван на битву и, в результате внезапного успеха, был отброшен от реки, которую оборонял. Ободренный этой суматохой Болеслав, требуя, чтобы союзники приготовились и поторопились, тотчас же, хоть и с большим трудом, но перешел реку. Вражеское войско, выстроенное против него, напрасно старалось защитить свое отечество. Уже в первой схватке оно подалось и более уже не оказывало сильного сопротивления. Там тогда было перебито огромное количество бежавших [врагов] и очень мало победителей».Несмотря на то, что «с того дня Болеслав, развивая успех, преследовал разбежавшихся врагов», Ярослав, очевидно, находился не в столь плачевном положении, как представляют нам летописи, поскольку «силой захватил некий город, послушный его брату, и увел его жителей». После битвы при Буге Болеслав «был принят всеми местными жителями и почтен богатыми дарами». Уже через три недели союзникам удалось войти в Киев: «оставленный своим обращенным в бегство королём, этот город 14 августа принял Болеслава и Святополка, своего господина, от которого долго отказывался; и вся страна та из страха перед нами обратилась к его милости. Архиепископ того города почтил прибывших в храме Св. Софии, – который в прошлом году сгорел по причине несчастного случая, – с мощами святых и прочими украшениями»[132].
Некоторые историки отмечали, что «судя по Титмару, Святополк не был еще „окаянным“ в глазах киевского духовенства» (В.Д. Королюк)[133]. Если допустить, что этим архиепископом мог быть Иоанн I[134], согласно памятникам Борисоглебского цикла стоявший у истоков почитания князей-мучеников, его поведение представляется более чем странным. Можно, однако, предположить, что Титмар перепутал архиепископа с настоятелем Десятинной церкви Анастасом Корсунянином[135], который, по свидетельству ПВЛ, вошел в доверие к Болеславу: он вполне мог возглавлять посольство Болеслава к Ярославу в Новгород, о котором далее сообщает хронист, а несколько позже, судя по летописному рассказу, обеспечивал вывоз в Польшу награбленных в Киеве богатств.
А.В. Назаренко обратил внимание на то, что Титмар, говоря о Святополке, титулует его senior (господин), тогда как и по отношению к Владимиру и Ярославу, и по отношению к датским, венгерским, английским государям он применяет титул гех (король). Как отмечает исследователь: «Этот факт выглядит многозначительным, особенно если учесть, что в термин rex хронист явно вкладывал значение государственного суверенитета, никогда не применяя его к полабским, чешским или польским князьям. Возможно, это связано с оценкой Титмаром законности притязаний Святополка (ср. его убеждение, что Святополк не участвовал в разделе державы по смерти отца: Thietm. VII, 73) или политическими симпатиями хрониста к Ярославу, союзнику Германии в борьбе против грозного Болеслава Польского»[136]. После общения с автором этой гипотезы мы решили предложить альтернативные трактовки данного исторического факта.