Страница:
– Готов, – послышалось за спиной.
Голландец лежал на скрипучем деревянном полу, из окровавленного горла, пузырясь, вытекала черная кровь.
– Спаси и сохрани, – прошептал Чижиков.
Ему тоже было не по себе. Карл вытирал рот платочком, юношу слегка подташнивало. Выходит, не один я такой впечатлительный.
С другой стороны, сколько себя помню, я всегда ратовал за смертную казнь. Пусть говорят, что преступники ее не боятся, что число разбоев и убийств от ее введения не уменьшится, но, по-моему, всякой сволочи и подонкам нечего делать на этом свете. Они опасны уже самим фактом своего существования. Да, можно запереть их навсегда в тюрьму, тратить на содержание и охрану немалые деньги, но кто даст гарантию, что рано или поздно какое-нибудь исчадие ада не окажется на свободе и не начнет снова убивать? Уверен, никто. Рано или поздно бегут даже из самых надежных тюрем.
Скажете, во мне говорит трусливый обыватель, опасающийся за личный уютный мирок. Не стану спорить. Да, так оно и есть. Наше общество несовершенно и никогда не станет идеальным, приходится многого опасаться. Поэтому профессия палача останется востребованной навсегда. Но вот оказаться в его шкуре я не пожелаю никому. Очень трудно лишить жизни человека, который вроде бы ничем не угрожает тебе. Очень!
Михаю, наверное, было легче. Он мстил за едва не погубленную жизнь, за боль, унижение и муки, за испытанный страх. Бывший холоп, человек, которого я считаю другом, был справедлив в своей мести.
Он подошел к придавленному дверью, присел на корточки, пощупал жилку на шее и тоном заправского лекаря констатировал:
– Этот тоже преставился.
Вот и все. Задачу мы выполнили, но почему тоска с такой страшной силой сдавила мне сердце?
– Уходим отсюда, – приказал я, стараясь не смотреть на трупы.
Карл натрусил порохом дорожку, ведущую к заложенному бочонку. Мы вышли из сруба, сели на коней. Кузен поджег просмоленную щепку и бросил ее, отдалившись на безопасное расстояние, да так ловко, что дорожка занялась огнем, устремившимся в черную глубину провала выбитых дверей.
Бахнуло не хуже, чем в голливудских фильмах, – с огнем, треском, аж уши заложило. Земля заколебалась, приют фальшивомонетчиков развалился как карточный домик. Пыхнуло жаром. Языки пламени охватили «мельницу» со всех сторон. Огонь жадно пожирал остов и тела тех, кто остался погребенным под рухнувшей крышей. Мы тупо глядели на пламя, не двигаясь с места.
Чижиков снял треуголку:
– Ну вот, полетели души христианские прямиком к ангелам.
– И нам пора, только в другую сторону, – хрипло произнес пан Дрозд, косясь на нестройные ряды все прибывающих местных.
– Пора, – согласился я и первым направил кобылицу вперед.
Мы с гиканьем пронеслись мимо толпы опешивших староверов, не ожидавших от нас такой прыти. Вдруг Чижиков замедлил ход, развернул коня и что было сил прокричал:
– Простите нас, люди добрые!
Глава 5
Глава 6
Голландец лежал на скрипучем деревянном полу, из окровавленного горла, пузырясь, вытекала черная кровь.
– Спаси и сохрани, – прошептал Чижиков.
Ему тоже было не по себе. Карл вытирал рот платочком, юношу слегка подташнивало. Выходит, не один я такой впечатлительный.
С другой стороны, сколько себя помню, я всегда ратовал за смертную казнь. Пусть говорят, что преступники ее не боятся, что число разбоев и убийств от ее введения не уменьшится, но, по-моему, всякой сволочи и подонкам нечего делать на этом свете. Они опасны уже самим фактом своего существования. Да, можно запереть их навсегда в тюрьму, тратить на содержание и охрану немалые деньги, но кто даст гарантию, что рано или поздно какое-нибудь исчадие ада не окажется на свободе и не начнет снова убивать? Уверен, никто. Рано или поздно бегут даже из самых надежных тюрем.
Скажете, во мне говорит трусливый обыватель, опасающийся за личный уютный мирок. Не стану спорить. Да, так оно и есть. Наше общество несовершенно и никогда не станет идеальным, приходится многого опасаться. Поэтому профессия палача останется востребованной навсегда. Но вот оказаться в его шкуре я не пожелаю никому. Очень трудно лишить жизни человека, который вроде бы ничем не угрожает тебе. Очень!
Михаю, наверное, было легче. Он мстил за едва не погубленную жизнь, за боль, унижение и муки, за испытанный страх. Бывший холоп, человек, которого я считаю другом, был справедлив в своей мести.
Он подошел к придавленному дверью, присел на корточки, пощупал жилку на шее и тоном заправского лекаря констатировал:
– Этот тоже преставился.
Вот и все. Задачу мы выполнили, но почему тоска с такой страшной силой сдавила мне сердце?
– Уходим отсюда, – приказал я, стараясь не смотреть на трупы.
Карл натрусил порохом дорожку, ведущую к заложенному бочонку. Мы вышли из сруба, сели на коней. Кузен поджег просмоленную щепку и бросил ее, отдалившись на безопасное расстояние, да так ловко, что дорожка занялась огнем, устремившимся в черную глубину провала выбитых дверей.
Бахнуло не хуже, чем в голливудских фильмах, – с огнем, треском, аж уши заложило. Земля заколебалась, приют фальшивомонетчиков развалился как карточный домик. Пыхнуло жаром. Языки пламени охватили «мельницу» со всех сторон. Огонь жадно пожирал остов и тела тех, кто остался погребенным под рухнувшей крышей. Мы тупо глядели на пламя, не двигаясь с места.
Чижиков снял треуголку:
– Ну вот, полетели души христианские прямиком к ангелам.
– И нам пора, только в другую сторону, – хрипло произнес пан Дрозд, косясь на нестройные ряды все прибывающих местных.
– Пора, – согласился я и первым направил кобылицу вперед.
Мы с гиканьем пронеслись мимо толпы опешивших староверов, не ожидавших от нас такой прыти. Вдруг Чижиков замедлил ход, развернул коня и что было сил прокричал:
– Простите нас, люди добрые!
Глава 5
– Н-но, милая, не выдавай!
Быстро, еще быстрее, пока никто не опомнился, не организовал погоню, не заставил губить невинные христианские души. На сегодня смертей достаточно. Михай утолил жажду крови, насытился, а я… я не хотел убивать. Это только в кино убийство выглядит просто и эффектно. В реальной жизни есть место моральным терзаниям, совести, наконец. Неужто мне так и не суждено зачерстветь? Ведь насколько легче живется тем, кто почти лишен эмоций, эгоистам, тем, кто думает только о себе любимом, о своей ненаглядной шкуре.
– Господин сержант, я тута! Подождите меня!
Конный Михайлов вылетел из кустов, присоединился к кавалькаде. Мы понеслись дальше, на безопасное расстояние, прекрасно понимая, что староверы если и начнут погоню, то надолго их не хватит. Здесь нужен особый азарт, как у степняков, которые способны гнаться за удирающей добычей сутками, а то и намного дольше. Староверы разъярены нашей выходкой, что есть, то есть, но это наши люди, близкие и понятные. Из тех, что, бросив взгляд на поруху, скорее всего плюнут и махнут рукой. Пара горячих голов, конечно, найдется, но этого для полноценной, организованной по всем правилам погони слишком мало. Да и вояки из староверов еще те. Будут ожесточенно драться только в том случае, если другого выхода нет, когда припрут к стенке и ничего другого, кроме как хорошей драки, не останется. В мирное время это покладистые трудолюбивые люди, разве что с некоторым заскоком в том, что касается веры, но и их понять можно. С самого момента церковного раскола на староверов давит государственная машина произвола, не каждый такое выдержит.
Но теперь все закончилось, мы вырвались из деревни.
Я вновь ощутил прилив сил, стало легко и радостно, будто не остались позади трупы, брошенные в горящем доме. Задание выполнено, теперь надо как можно быстрее преодолеть границу и назад, в Россию. За время, проведенное в Польше, я успел соскучиться по родине. Здесь все чужое, не мое. А дома… дома и стены помогают.
– Ляхи! – вдруг закричал Чижиков, сбивая ход моих мыслей.
– Где?
– Да вот же они, смотрите! Лихо несутся, собачьи дети.
Было темно, но тут луна-злодейка вышла из облаков. Округа оказалась как на ладони.
Навстречу мчались всадники, в которых с легкостью угадывались поляки. Я прикинул количество, навскидку выходило дюжины две ляхов, может, больше. Расстояние стремительно сокращалось, избежать столкновения лоб в лоб не представлялось возможным. Мы неслись в узком лесном коридоре, при всем желании не разъехаться. Заблестели клинки сабель. Ни ружей, ни пистолетов, паны в своем репертуаре. Только остро отточенные клинки, способные развалить человека вместе с седлом. Еще немного, и начнется рубка. Жаль, а ведь так хорошо все начиналось! Нет, с такой оравой нам не сдюжить.
– Стой! – крикнул я во всю мощь легких. – Прочь с коней! На землю, гренадеры.
Мы спешились. Пан Дрозд с недоумением смотрел на приготовления. Он не знал, что мы гренадеры, не понимал, чего от нас ждать. Жилы вздулись у него на лбу, в глазах застыло изумление.
– Гранаты к бою, – скомандовал я.
Мы действовали как на учениях: четко, слаженно, будто нет впереди ощетинившейся саблями оравы, словно вместо сверкающей стали нас ждут ужин и теплая постель.
– Гренадеры, бросай с упреждением.
Запрыгал, заискрился фитиль бомбы, я бросил что было сил заряд, стараясь подгадать время взрыва, чтобы рвануло не сразу, с задержкой. В таком случае мы выиграем лишнее время. Расчет оказался точным: снаряд угодил под копыта первых лошадей. Взметнулся клубок черного дыма. Кто-то отчаянно завопил, будто попал на раскаленную сковородку. Душераздирающий свист разлетающихся осколков, дикое конское ржание, шум падения и треск ломающихся костей. Вопль радости вырвался у меня из груди.
Чижиков кинул одновременно со мной. Рванула вторая бомба, третья – брошенная Михаем.
– И эх! – Теперь Михайлов метнул гранату с такой легкостью, будто она весила как пушинка.
– Моя очередь, – выдвинулся вперед Карл.
Он поджег фитиль, бросил.
Отряд поляков вновь окутало черным туманом, правда ненадолго. Порыв ветра быстро развеял клубы дыма. В рядах нападавших началась свалка. Творилось нечто невообразимое. Я видел, как раненые лошади пытаются сбросить седоков, бросаются из стороны в сторону, падают. Как окровавленные всадники в бессильной ярости стараются прорваться, но у них ничего не выходит. Узкая дорога стала смертельной ловушкой.
– Теперь палим из всего, что стреляет, – закричал я, хватаясь за пистолеты.
Картина Репина маслом – избиение младенцев. Бух – свинцовое жало вылетело из ствола, нашло жертву. Мертвый поляк свесился с лошади, выпустил саблю. Я взялся за второй пистолет, не целясь, нажал на спусковой крючок. Руку подбросило, пуля чиркнула по кроне деревьев, посыпались листья. Драгоценный заряд пропал впустую. На миг стало обидно. Это ведь не кино, где какой-нибудь Рэмбо полфильма лупит из пистолета, не меняя обоймы. Это жизнь, где патроны заканчиваются, а вместо клюквенного морса течет взаправдашняя кровь.
– Твою мать! – выругался я, отбросив ненужные пистолеты, и стал снимать с плеча карабин.
Чижиков, стоя на колене, бил в людскую массу. Мы устроили на дороге кучу малу, в которой смешались живые и мертвые. Уцелевшие поляки отстреливались, но как-то вяло. Они явно не ожидали, что получат сильный отпор. Однако их все равно оставалось слишком много. Некоторые, спешившись, пытались к нам пробиться, и только летящие пули сдерживали их натиск. Я пожалел, что под руками нет пулемета. Хоть бы какой-нибудь завалящий «Максим». Я бы тогда скосил всех к такой-то бабушке. Однако технический прогресс еще не продвинулся столь далеко, и люди уничтожали себе подобных с помощью куда более примитивных приспособлений.
Все, я шлепнул из карабина слишком ретивого поляка и с сожалением опустил ружье. Перезаряжать некогда. Враги находились метрах в тридцати от нас, мне просто не успеть проделать кучу необходимых манипуляций. Остальным гренадерам тоже. Никто не даст нам минуту-другую передышки, это непозволительная роскошь. Если поляки сейчас рванут всем скопом, то просто задавят нас массой. Начнется рубка с вполне предсказуемым финалом. С таким количеством противников нам не справиться. Прежде чем сойтись в рукопашной, стоит истребить как можно больше неприятелей, тогда появится хоть какой-то шанс победить. Пистолеты и ружья были разряжены, но у нас еще оставались бомбы. Не все так плохо, господа гренадеры. Мы еще повоюем.
– Забрасывай их гранатами, – приказал я и первым полез в подсумок.
Краем глаза уловил какое-то движение – сабля пана Дрозда взметнулась в воздух и едва не опустилась на голову кузена. Не знаю, каким чудом мне удалось отбить руку предателя с занесенным клинком, лезвие ушло в сторону, но все же слегка задело Карла. От неожиданности он закричал, выпустил гранату. Она свалилась на землю, запрыгала, грозя разнести все вокруг. В почти сомнамбулическом состоянии я поддел ее ногой, как футбольный мяч, и граната улетела с дороги, взорвалась, не причинив никому вреда, разве что повалилось посеченное осколками молодое деревце.
– В чем дело, пан Дрозд? Вы с ума сошли? – закричал я.
– Защищайтесь!
Пан Дрозд с хищным оскалом шагнул ко мне, поигрывая саблей, никто, кроме меня, не догадался, что он уже на другой стороне и собирается нанести удар в спину. Я понял, что драгоценное время уходит, что схватка с неожиданным противником обрекает мой отряд на поражение – драться на два фронта у нас не выйдет. Мы оказались столь уязвимы.
– Зачем? – только и успел произнести я.
И почти сразу нас смяли поляки. Я увидел раздувающиеся ноздри коня, яростный взгляд шляхтича, который приехал вместе с паном Дроздом и был якобы отправлен им обратно… а потом пришла темнота.
– Еще воды, – прозвучало над ухом.
Тело пронизало тысячами маленьких ледяных игл, свело судорогой, я часто задышал и открыл глаза.
– Очухался, – произнес знакомый голос, принадлежавший пану Дрозду.
Я лежал на пожухшей траве, промокший до нитки, руки и ноги связаны. Чуть подальше находились остальные.
Мы были на лесной опушке, розовые сполохи зари свидетельствовали, что наступило утро. На костре готовился завтрак, в воздухе витал запах варившейся каши. Избитый желудок скрутило, я едва не взвыл от боли. Кажется, меня приложило как следует, жаль, непонятно когда – в тот момент, когда сбило лошадью, или добавили потом, валявшемуся без сознания. Второму варианту я бы не удивился, мы отправили на небеса немало поляков, оставшиеся в живых могли жаждать нашей крови на вполне законных основаниях.
– Долго ты в себя приходил, барон, – сказал красный от злости Потоцкий.
Не помню, чтобы шляхтич находился в рядах атакующих, да и врядли здоровье могло ему это позволить. Дуэль с Карлом даром не прошла.
Поляк был ранен и с трудом держался на ногах, но все равно стоял прямо, как надгробный памятник. Кто знает, вдруг это и впрямь последнее, что мне доведется увидеть в этой жизни. Хотя, если бы хотели убить, давно бы так сделали, или им нужно, чтобы я находился в полном сознании? Справа ухмылялся пан Дрозд, его улыбочка была ненатуральной, как у клоуна в плохом цирке.
– Паскуда, – протянул я и плюнул в его сторону.
Улыбочка сползла с лица шляхтича, он схватился за рукоять сабли, но Потоцкий положил ему руку на плечо, заставив отказаться от намерения разрубить меня на две части.
– Успеешь, ясновельможный пан. Он нужен живым.
Не скажу, чтобы мне понравились его слова. Бывают вещи похуже смерти.
– Мой кузен, как он себя чувствует? – спросил я.
– Ранен, но не смертельно. Другие тоже пока двумя ногами стоят на этом свете. Знали бы вы, каких трудов мне это стоило! Мои люди едва не выпустили им кишки.
Я облегченно вздохнул:
– Спасибо, что сохранили наши жизни, пан Потоцкий.
– О, пустяки, не стоит благодарности. – Шляхтич спрятал в усах усмешку. – У меня на вас далеко идущие планы. И не только у меня.
– А у кого еще?
– У князя Чарторыжского.
Услышав имя влиятельного магната, которого генерал Ушаков называл другом и союзником России, я удивился, но постарался скрыть удивление. Мне раньше казалось, что причиной провала было предательство пана Дрозда, однако упоминание столь громкой фамилии наводило на мысль, что разыгранная комбинация куда сложнее.
– Что вы собираетесь с нами сделать? – тихо спросил я. – Будете просить у наших родных выкупа, как делают басурмане? Заранее хочу предупредить – вряд ли за нас можно выручить хорошие деньги. Мы с кузеном из небогатых семей.
– Мы не татары, мы смиренные католики и не торгуем людьми благородного сословия. Все, что я хочу, – отвезти вас крулю, пусть он узнает, что вы, московиты, творите на польской земле настоящее непотребство, – объявил Потоцкий. – Пора открыть глаза Августу. Пускай Польша слаба, но в союзе со Швецией и при дружественной поддержке Франции мы можем вновь оказаться в Московском кремле и оттуда управлять дикарской Московией. К тому же ваша императрица слишком занята войной с турками. Главные ее войска гибнут в Крыму. Грех не воспользоваться столь подходящим случаем, барон.
– Вам нужна война?
– Ошибаетесь. Война нужна не мне, война нужна Польше. Слишком долго шляхта терпела унижение. Если Август струсит, что ж, тогда найдется другой король – Станислав. Он поведет нас на Московию, шляхта как один встанет под его хоругви.
– Допустим, – зло бросил я. – Но что, если мы расскажем королю Августу о том, что вы делаете фальшивые русские деньги? Это серьезное преступление, пан Потоцкий, очень серьезное, по головке за него не погладят, даже если ваш род восходит к самому Адаму. Не думали об этом, ясновельможный пан?
– Как вы смеете бросаться такими обвинениями!? – притворно возмутился Потоцкий. – Моему фамильному гербу нанесен урон, и если бы не важность дела, поверьте, я бы потребовал от вас удовлетворения. Ежели вы у круля заявите о фальшивых деньгах, я сразу скажу, что в первый раз о том слышу, зато о другом ведаю и могу доказать. Знаю, что вы ворвались на мои земли, сожгли мельницу, убили моих холопов. Нужны доказательства, барон, а у вас ничего нет. Зато у меня их полно.
Похоже, шляхтич разыгрывал неплохую комбинацию, достойную византийских императоров. Нападение на деревню староверов, бой со шляхтичами могли привести к международному скандалу, который был на руку как полякам, так и шведам. Первые точат на нас зубы уже не одно столетие, вторые жаждут реванша за поражение в Северной войне. И неважно, что король Август оказался на троне благодаря вмешательству русских штыков. Не хочешь зла, не делай добра, гласит народная мудрость.
– Если думаете, что нанесли мне большие убытки, поверьте, я не держу на вас зла: рано или поздно все равно надо было прекращать это не очень достойное занятие. С каждым годом оно становилось все опасней и опасней, – продолжил Потоцкий. – А тут вы свалились, будто манна небесная, помогли замести все следы и убрали опасных свидетелей. Да я молиться на вас должен, барон! Вдобавок ваш визит поссорит Августа с Московией. О лучшем я даже не смел мечтать!
Я попробовал откреститься от принадлежности к русским:
– С чего вы решили, что мы московиты? Я и мой двоюродный брат Карл фон Браун – курляндские дворяне и не имеем никакого отношения к Московии. Да, наши слуги русские, мы наняли их в Петербурге, но что в этом особенного? Разве здесь не принято иметь слуг-московитов?
– О, московиты только на то и годятся, чтобы быть в услужении. Но не в ваших слугах дело, барон. К несчастью для вас, мой друг, пан Сердецкий, случайно вспомнил о бывшем сослуживце, бароне фон Гофене. Вы, если не ошибаюсь, числитесь в гвардейском Измайловском полку, ваш кузен тоже. Для Августа этого будет вполне достаточно.
– Но почему вы предали нас, пан Дрозд? – с тоской спросил я.
– Я?! – изумился проводник. – Никого я не предавал. Я честно служу Польше и князю Чарторыжскому, а он до сих пор в превеликой обиде на вашу страну. Думаете, он не забыл драгунского капитана Шишкина, который сжег его замок, а самого князя вместе с женой и детишками раздел донага и на жутком холоде пинками погнал до соседней деревни? Не помогли даже охранные грамоты, лично выданные фельдмаршалом Минихом. Такое не прощается, барон.
– Произошло недоразумение, капитан перепутал князя с магнатом Рудзинским, за это виновника расстреляли, – с жаром произнес я. – История известная, но можете быть покойны: преступник понес наказание.
– Наказание?! – всплеснул руками пан Дрозд. – Ушам не верю! Вы отчаянный шутник, фон Гофен. Страна, которой вы служите, не знает законов чести и не держит слова. Да, я говорю о России, барон. Я давно убедился, что московиты не имеют стыда и совести. Не спорю, вашего капитана приговорили к аркебузированию, однако по секретному приказу Миниха вместо него убили поляка, а самого капитана тайком вывезли из Польши, разжаловали в прапорщики и оставили служить в Ревельском гарнизоне. Такое вот «наказание».
– Откуда вы это знаете? – спросил я, догадываясь, что пан Дрозд не лжет, уж больно убедительным был он в своей неистовости.
– Потому что я сам ездил в Ревель и своими глазами видел там капитана, – мрачно ответил шляхтич. – Я хотел убить его, но меня удержали. Так что князю Чарторыжскому не за что любить московитов, а уж мне и подавно.
Глаза поляка налились кровью.
– Вместо капитана Шишкина погиб мой брат. Его расстреляли русские и похоронили под чужим именем. За это я ненавижу проклятую Московию и готов рвать на части любого, кто встанет на моем пути. Повернется ли у вас язык назвать меня предателем?
Мне нечего было ему возразить.
Быстро, еще быстрее, пока никто не опомнился, не организовал погоню, не заставил губить невинные христианские души. На сегодня смертей достаточно. Михай утолил жажду крови, насытился, а я… я не хотел убивать. Это только в кино убийство выглядит просто и эффектно. В реальной жизни есть место моральным терзаниям, совести, наконец. Неужто мне так и не суждено зачерстветь? Ведь насколько легче живется тем, кто почти лишен эмоций, эгоистам, тем, кто думает только о себе любимом, о своей ненаглядной шкуре.
– Господин сержант, я тута! Подождите меня!
Конный Михайлов вылетел из кустов, присоединился к кавалькаде. Мы понеслись дальше, на безопасное расстояние, прекрасно понимая, что староверы если и начнут погоню, то надолго их не хватит. Здесь нужен особый азарт, как у степняков, которые способны гнаться за удирающей добычей сутками, а то и намного дольше. Староверы разъярены нашей выходкой, что есть, то есть, но это наши люди, близкие и понятные. Из тех, что, бросив взгляд на поруху, скорее всего плюнут и махнут рукой. Пара горячих голов, конечно, найдется, но этого для полноценной, организованной по всем правилам погони слишком мало. Да и вояки из староверов еще те. Будут ожесточенно драться только в том случае, если другого выхода нет, когда припрут к стенке и ничего другого, кроме как хорошей драки, не останется. В мирное время это покладистые трудолюбивые люди, разве что с некоторым заскоком в том, что касается веры, но и их понять можно. С самого момента церковного раскола на староверов давит государственная машина произвола, не каждый такое выдержит.
Но теперь все закончилось, мы вырвались из деревни.
Я вновь ощутил прилив сил, стало легко и радостно, будто не остались позади трупы, брошенные в горящем доме. Задание выполнено, теперь надо как можно быстрее преодолеть границу и назад, в Россию. За время, проведенное в Польше, я успел соскучиться по родине. Здесь все чужое, не мое. А дома… дома и стены помогают.
– Ляхи! – вдруг закричал Чижиков, сбивая ход моих мыслей.
– Где?
– Да вот же они, смотрите! Лихо несутся, собачьи дети.
Было темно, но тут луна-злодейка вышла из облаков. Округа оказалась как на ладони.
Навстречу мчались всадники, в которых с легкостью угадывались поляки. Я прикинул количество, навскидку выходило дюжины две ляхов, может, больше. Расстояние стремительно сокращалось, избежать столкновения лоб в лоб не представлялось возможным. Мы неслись в узком лесном коридоре, при всем желании не разъехаться. Заблестели клинки сабель. Ни ружей, ни пистолетов, паны в своем репертуаре. Только остро отточенные клинки, способные развалить человека вместе с седлом. Еще немного, и начнется рубка. Жаль, а ведь так хорошо все начиналось! Нет, с такой оравой нам не сдюжить.
– Стой! – крикнул я во всю мощь легких. – Прочь с коней! На землю, гренадеры.
Мы спешились. Пан Дрозд с недоумением смотрел на приготовления. Он не знал, что мы гренадеры, не понимал, чего от нас ждать. Жилы вздулись у него на лбу, в глазах застыло изумление.
– Гранаты к бою, – скомандовал я.
Мы действовали как на учениях: четко, слаженно, будто нет впереди ощетинившейся саблями оравы, словно вместо сверкающей стали нас ждут ужин и теплая постель.
– Гренадеры, бросай с упреждением.
Запрыгал, заискрился фитиль бомбы, я бросил что было сил заряд, стараясь подгадать время взрыва, чтобы рвануло не сразу, с задержкой. В таком случае мы выиграем лишнее время. Расчет оказался точным: снаряд угодил под копыта первых лошадей. Взметнулся клубок черного дыма. Кто-то отчаянно завопил, будто попал на раскаленную сковородку. Душераздирающий свист разлетающихся осколков, дикое конское ржание, шум падения и треск ломающихся костей. Вопль радости вырвался у меня из груди.
Чижиков кинул одновременно со мной. Рванула вторая бомба, третья – брошенная Михаем.
– И эх! – Теперь Михайлов метнул гранату с такой легкостью, будто она весила как пушинка.
– Моя очередь, – выдвинулся вперед Карл.
Он поджег фитиль, бросил.
Отряд поляков вновь окутало черным туманом, правда ненадолго. Порыв ветра быстро развеял клубы дыма. В рядах нападавших началась свалка. Творилось нечто невообразимое. Я видел, как раненые лошади пытаются сбросить седоков, бросаются из стороны в сторону, падают. Как окровавленные всадники в бессильной ярости стараются прорваться, но у них ничего не выходит. Узкая дорога стала смертельной ловушкой.
– Теперь палим из всего, что стреляет, – закричал я, хватаясь за пистолеты.
Картина Репина маслом – избиение младенцев. Бух – свинцовое жало вылетело из ствола, нашло жертву. Мертвый поляк свесился с лошади, выпустил саблю. Я взялся за второй пистолет, не целясь, нажал на спусковой крючок. Руку подбросило, пуля чиркнула по кроне деревьев, посыпались листья. Драгоценный заряд пропал впустую. На миг стало обидно. Это ведь не кино, где какой-нибудь Рэмбо полфильма лупит из пистолета, не меняя обоймы. Это жизнь, где патроны заканчиваются, а вместо клюквенного морса течет взаправдашняя кровь.
– Твою мать! – выругался я, отбросив ненужные пистолеты, и стал снимать с плеча карабин.
Чижиков, стоя на колене, бил в людскую массу. Мы устроили на дороге кучу малу, в которой смешались живые и мертвые. Уцелевшие поляки отстреливались, но как-то вяло. Они явно не ожидали, что получат сильный отпор. Однако их все равно оставалось слишком много. Некоторые, спешившись, пытались к нам пробиться, и только летящие пули сдерживали их натиск. Я пожалел, что под руками нет пулемета. Хоть бы какой-нибудь завалящий «Максим». Я бы тогда скосил всех к такой-то бабушке. Однако технический прогресс еще не продвинулся столь далеко, и люди уничтожали себе подобных с помощью куда более примитивных приспособлений.
Все, я шлепнул из карабина слишком ретивого поляка и с сожалением опустил ружье. Перезаряжать некогда. Враги находились метрах в тридцати от нас, мне просто не успеть проделать кучу необходимых манипуляций. Остальным гренадерам тоже. Никто не даст нам минуту-другую передышки, это непозволительная роскошь. Если поляки сейчас рванут всем скопом, то просто задавят нас массой. Начнется рубка с вполне предсказуемым финалом. С таким количеством противников нам не справиться. Прежде чем сойтись в рукопашной, стоит истребить как можно больше неприятелей, тогда появится хоть какой-то шанс победить. Пистолеты и ружья были разряжены, но у нас еще оставались бомбы. Не все так плохо, господа гренадеры. Мы еще повоюем.
– Забрасывай их гранатами, – приказал я и первым полез в подсумок.
Краем глаза уловил какое-то движение – сабля пана Дрозда взметнулась в воздух и едва не опустилась на голову кузена. Не знаю, каким чудом мне удалось отбить руку предателя с занесенным клинком, лезвие ушло в сторону, но все же слегка задело Карла. От неожиданности он закричал, выпустил гранату. Она свалилась на землю, запрыгала, грозя разнести все вокруг. В почти сомнамбулическом состоянии я поддел ее ногой, как футбольный мяч, и граната улетела с дороги, взорвалась, не причинив никому вреда, разве что повалилось посеченное осколками молодое деревце.
– В чем дело, пан Дрозд? Вы с ума сошли? – закричал я.
– Защищайтесь!
Пан Дрозд с хищным оскалом шагнул ко мне, поигрывая саблей, никто, кроме меня, не догадался, что он уже на другой стороне и собирается нанести удар в спину. Я понял, что драгоценное время уходит, что схватка с неожиданным противником обрекает мой отряд на поражение – драться на два фронта у нас не выйдет. Мы оказались столь уязвимы.
– Зачем? – только и успел произнести я.
И почти сразу нас смяли поляки. Я увидел раздувающиеся ноздри коня, яростный взгляд шляхтича, который приехал вместе с паном Дроздом и был якобы отправлен им обратно… а потом пришла темнота.
– Еще воды, – прозвучало над ухом.
Тело пронизало тысячами маленьких ледяных игл, свело судорогой, я часто задышал и открыл глаза.
– Очухался, – произнес знакомый голос, принадлежавший пану Дрозду.
Я лежал на пожухшей траве, промокший до нитки, руки и ноги связаны. Чуть подальше находились остальные.
Мы были на лесной опушке, розовые сполохи зари свидетельствовали, что наступило утро. На костре готовился завтрак, в воздухе витал запах варившейся каши. Избитый желудок скрутило, я едва не взвыл от боли. Кажется, меня приложило как следует, жаль, непонятно когда – в тот момент, когда сбило лошадью, или добавили потом, валявшемуся без сознания. Второму варианту я бы не удивился, мы отправили на небеса немало поляков, оставшиеся в живых могли жаждать нашей крови на вполне законных основаниях.
– Долго ты в себя приходил, барон, – сказал красный от злости Потоцкий.
Не помню, чтобы шляхтич находился в рядах атакующих, да и врядли здоровье могло ему это позволить. Дуэль с Карлом даром не прошла.
Поляк был ранен и с трудом держался на ногах, но все равно стоял прямо, как надгробный памятник. Кто знает, вдруг это и впрямь последнее, что мне доведется увидеть в этой жизни. Хотя, если бы хотели убить, давно бы так сделали, или им нужно, чтобы я находился в полном сознании? Справа ухмылялся пан Дрозд, его улыбочка была ненатуральной, как у клоуна в плохом цирке.
– Паскуда, – протянул я и плюнул в его сторону.
Улыбочка сползла с лица шляхтича, он схватился за рукоять сабли, но Потоцкий положил ему руку на плечо, заставив отказаться от намерения разрубить меня на две части.
– Успеешь, ясновельможный пан. Он нужен живым.
Не скажу, чтобы мне понравились его слова. Бывают вещи похуже смерти.
– Мой кузен, как он себя чувствует? – спросил я.
– Ранен, но не смертельно. Другие тоже пока двумя ногами стоят на этом свете. Знали бы вы, каких трудов мне это стоило! Мои люди едва не выпустили им кишки.
Я облегченно вздохнул:
– Спасибо, что сохранили наши жизни, пан Потоцкий.
– О, пустяки, не стоит благодарности. – Шляхтич спрятал в усах усмешку. – У меня на вас далеко идущие планы. И не только у меня.
– А у кого еще?
– У князя Чарторыжского.
Услышав имя влиятельного магната, которого генерал Ушаков называл другом и союзником России, я удивился, но постарался скрыть удивление. Мне раньше казалось, что причиной провала было предательство пана Дрозда, однако упоминание столь громкой фамилии наводило на мысль, что разыгранная комбинация куда сложнее.
– Что вы собираетесь с нами сделать? – тихо спросил я. – Будете просить у наших родных выкупа, как делают басурмане? Заранее хочу предупредить – вряд ли за нас можно выручить хорошие деньги. Мы с кузеном из небогатых семей.
– Мы не татары, мы смиренные католики и не торгуем людьми благородного сословия. Все, что я хочу, – отвезти вас крулю, пусть он узнает, что вы, московиты, творите на польской земле настоящее непотребство, – объявил Потоцкий. – Пора открыть глаза Августу. Пускай Польша слаба, но в союзе со Швецией и при дружественной поддержке Франции мы можем вновь оказаться в Московском кремле и оттуда управлять дикарской Московией. К тому же ваша императрица слишком занята войной с турками. Главные ее войска гибнут в Крыму. Грех не воспользоваться столь подходящим случаем, барон.
– Вам нужна война?
– Ошибаетесь. Война нужна не мне, война нужна Польше. Слишком долго шляхта терпела унижение. Если Август струсит, что ж, тогда найдется другой король – Станислав. Он поведет нас на Московию, шляхта как один встанет под его хоругви.
– Допустим, – зло бросил я. – Но что, если мы расскажем королю Августу о том, что вы делаете фальшивые русские деньги? Это серьезное преступление, пан Потоцкий, очень серьезное, по головке за него не погладят, даже если ваш род восходит к самому Адаму. Не думали об этом, ясновельможный пан?
– Как вы смеете бросаться такими обвинениями!? – притворно возмутился Потоцкий. – Моему фамильному гербу нанесен урон, и если бы не важность дела, поверьте, я бы потребовал от вас удовлетворения. Ежели вы у круля заявите о фальшивых деньгах, я сразу скажу, что в первый раз о том слышу, зато о другом ведаю и могу доказать. Знаю, что вы ворвались на мои земли, сожгли мельницу, убили моих холопов. Нужны доказательства, барон, а у вас ничего нет. Зато у меня их полно.
Похоже, шляхтич разыгрывал неплохую комбинацию, достойную византийских императоров. Нападение на деревню староверов, бой со шляхтичами могли привести к международному скандалу, который был на руку как полякам, так и шведам. Первые точат на нас зубы уже не одно столетие, вторые жаждут реванша за поражение в Северной войне. И неважно, что король Август оказался на троне благодаря вмешательству русских штыков. Не хочешь зла, не делай добра, гласит народная мудрость.
– Если думаете, что нанесли мне большие убытки, поверьте, я не держу на вас зла: рано или поздно все равно надо было прекращать это не очень достойное занятие. С каждым годом оно становилось все опасней и опасней, – продолжил Потоцкий. – А тут вы свалились, будто манна небесная, помогли замести все следы и убрали опасных свидетелей. Да я молиться на вас должен, барон! Вдобавок ваш визит поссорит Августа с Московией. О лучшем я даже не смел мечтать!
Я попробовал откреститься от принадлежности к русским:
– С чего вы решили, что мы московиты? Я и мой двоюродный брат Карл фон Браун – курляндские дворяне и не имеем никакого отношения к Московии. Да, наши слуги русские, мы наняли их в Петербурге, но что в этом особенного? Разве здесь не принято иметь слуг-московитов?
– О, московиты только на то и годятся, чтобы быть в услужении. Но не в ваших слугах дело, барон. К несчастью для вас, мой друг, пан Сердецкий, случайно вспомнил о бывшем сослуживце, бароне фон Гофене. Вы, если не ошибаюсь, числитесь в гвардейском Измайловском полку, ваш кузен тоже. Для Августа этого будет вполне достаточно.
– Но почему вы предали нас, пан Дрозд? – с тоской спросил я.
– Я?! – изумился проводник. – Никого я не предавал. Я честно служу Польше и князю Чарторыжскому, а он до сих пор в превеликой обиде на вашу страну. Думаете, он не забыл драгунского капитана Шишкина, который сжег его замок, а самого князя вместе с женой и детишками раздел донага и на жутком холоде пинками погнал до соседней деревни? Не помогли даже охранные грамоты, лично выданные фельдмаршалом Минихом. Такое не прощается, барон.
– Произошло недоразумение, капитан перепутал князя с магнатом Рудзинским, за это виновника расстреляли, – с жаром произнес я. – История известная, но можете быть покойны: преступник понес наказание.
– Наказание?! – всплеснул руками пан Дрозд. – Ушам не верю! Вы отчаянный шутник, фон Гофен. Страна, которой вы служите, не знает законов чести и не держит слова. Да, я говорю о России, барон. Я давно убедился, что московиты не имеют стыда и совести. Не спорю, вашего капитана приговорили к аркебузированию, однако по секретному приказу Миниха вместо него убили поляка, а самого капитана тайком вывезли из Польши, разжаловали в прапорщики и оставили служить в Ревельском гарнизоне. Такое вот «наказание».
– Откуда вы это знаете? – спросил я, догадываясь, что пан Дрозд не лжет, уж больно убедительным был он в своей неистовости.
– Потому что я сам ездил в Ревель и своими глазами видел там капитана, – мрачно ответил шляхтич. – Я хотел убить его, но меня удержали. Так что князю Чарторыжскому не за что любить московитов, а уж мне и подавно.
Глаза поляка налились кровью.
– Вместо капитана Шишкина погиб мой брат. Его расстреляли русские и похоронили под чужим именем. За это я ненавижу проклятую Московию и готов рвать на части любого, кто встанет на моем пути. Повернется ли у вас язык назвать меня предателем?
Мне нечего было ему возразить.
Глава 6
Проклятый Чарторыжский переиграл Ушакова и обвел нас вокруг пальца. Вляпались мы хуже некуда, хоть обратно не возвращайся. Подстава так подстава, по всем правилам: с международным скандалом и, что самое отвратительное, с перспективой войны. Момент и вправду подгадан удачный: русская армия сражается с турками; войско, оставленное на границе со Швецией, малочисленно. Если кто-то думает, что мы шведов шапками закидаем, боюсь, его ждет сильное разочарование. Потомки викингов драться умеют, не зря Карл XII держал в страхе пол-Европы и давал прикурить Петру Первому. Припомнят нам и Нарву, и Полтаву. Это потом они присмиреют, займут нейтралитет, начнут выпускать сверхбезопасные «вольво» и «саабы» и давать гражданство неграм.
Будем смотреть на вещи реально. Поляки и шведы на нас обижены, первые – начиная с осады Гданьска-Данцига, вторые злятся из-за утраченных в Северной войне территорий и позора проигранной войны. Вместе они большая сила. Если нанесут одновременные согласованные удары с двух концов, а французы обеспечат дипломатическое прикрытие и подкинут деньжат, чья в итоге возьмет – неизвестно.
Нет, я, конечно, патриот, но не слепой же. На генерала Мороза и бескрайние российские просторы всю жизнь полагаться не стоит. Нужна армия, а она большей частью увязла в Крыму.
Так что наше пленение может стать той каплей, что переполнит чашу терпения двух стран и вызовет войну. Неприятно, конечно.
Если раскинуть мозгами, собственно, нашей вины нет. Операцию готовил Ушаков, нам только «нарезали» задание, и мы его выполнили. Все было бы хорошо, но тут вмешался непредвиденный фактор – предательство оскорбленного князя Чарторыжского, с самого начала посвященного в детали. Я понимаю, что Ушаков, вероятней всего, не был в курсе того, что Миних из непонятных побуждений спас драгунского капитана Шишкина и тем самым оттолкнул влиятельного польского магната. Задетый за живое князь переметнулся в лагерь противников и разыграл карту с фальшивомонетчиками. Что двигало прославленным полководцем? Какая муха его укусила? То ли, как американцы, привык считать, что проблемы индейцев (то есть поляков) шерифа не волнуют, то ли привык до конца отстаивать своих подчиненных, невзирая на прегрешения. Варианты перебирать долго.
Фельдмаршал забыл простую истину: все тайное становится явным. Как бы ни прятали драгуна, рано или поздно подлог обнаружится. История аукнулась спустя два с половиной года.
Но в России, как всегда, виноваты стрелочники, а за ними далеко ходить не надо. Я хоть сейчас по именам перечислю: дворяне Дитрих фон Гофен и Карл фон Браун, гренадеры Чижиков и Михайлов да бывший крепостной польского происхождения Михай. Такой вот расклад, из которого следует: единственный шанс разрулить ситуацию – дать деру из плена.
Сам по себе плен не считается чем-то постыдным. Поляки, даже обозленные, ничего плохого не сделают, не то время. Это в двадцатом веке людей, словно скот, начнут сгонять в концлагеря, зажгут печи крематориев, будут практиковать массовые показательные расстрелы. Видимо, с развитием «цивилизации» в человеке начинает отмирать милосердие, не сочетается с ним научно-технический прогресс, и баста, ничего не попишешь. Золотой миллиард с жиру бесится, а по соседству люди от голода пухнут.
На мое счастье, я попал в восемнадцатый век. С пленными принято обращаться гуманно без всяких международных конвенций. Достаточно дать честное слово, что не сбежишь, и тебе развяжут руки и ноги, разрешат свободное перемещение. Мелькнула мысль поступить таким образом, а потом, при удобном случае, смыться. И тут же зашевелился настоящий Дитрих, для которого нарушить слово дворянина немыслимое дело. Вот и приходится принимать решение за двоих.
Я стал осматриваться и прикидывать, как бы мне отсюда слинять. Ничего особенного придумать не удалось – плен, руки-ноги связаны. Полякам, разумеется, плевать, что у меня конечности уже затекли, но понять их несложно, крови мы им попортили. Наверняка человек восемь-десять убили или ранили.
Мы по-прежнему находились в лесу, заблудиться в котором пара пустяков. Поляки это прекрасно понимали. Дураков отправляться ночью в далекий и чреватый долгими скитаниями путь не нашлось. Все дожидались рассвета.
С первыми лучами солнца прибыла делегация из деревни староверов. Бородатые мужики били челом и просили выдать хотя бы одного из «щепотников». Сильнее всех усердствовал дедок, похожий на библейского патриарха. Он считался у староверов за главного. У него было благообразное лицо землистого цвета и кровожадный взгляд маньяка, способного зарезать на месте. Разговаривая, он не выпускал из рук длинный деревянный крест. Хоть при разговоре не прозвучало ни одной угрозы в наш адрес, я физически ощущал, как от старца исходят мощные волны зла.
– Христом-богом прошу, отдай нам хучь энтого. – Дедок повел крестом в мою сторону.
Я невольно подобрал ноги, сжался. Добра от раскольников ждать не стоило. Слишком много мы натворили в их деревне.
– Простите, святой отец. – Потоцкий улыбнулся. В его словах, особенно когда он называл старца «святым отцом», слышалась ирония. – Они мои пленные, я должен доставить их крулю.
– Ты взял пятерых, зачем тебе столько? – резонно спросил «патриарх». – Нам много не надо. На одного согласны.
– Верно, – закивали мужики.
– Не хочешь энтого отдать, любого выбери, – продолжил увещевать старовер. – На усмотрение свое. Нам без разницы будет.
Я почему-то в это поверил сразу. Пепел в любом случае одинаковый.
– А зачем, святой отец?
– Скверну хочу изгнать, – деловито разъяснил ситуацию старец. – Много в них скверны накопилось, земля-матушка стонет, плачет слезами горькими. Пусть в огне очистятся, грешники.
Вообще-то я придерживаюсь другого мнения насчет собственной персоны. Может, до идеала мне далеко, но вряд ли у меня накопилось грехов столько, что земля не держит. Готов побиться об заклад, зато этот святоша кого хочешь переплюнет. Уж кто-кто, а он точно заслужил раскаленную кочергу в одно место.
– Увы, на мне лежит долг перед королем и отечеством, – церемонно произнес шляхтич. – Я обязан выполнить его сполна. Не обижайтесь на меня, святой отец, выполнить вашу просьбу я не могу. Не стану вас больше задерживать.
Будем смотреть на вещи реально. Поляки и шведы на нас обижены, первые – начиная с осады Гданьска-Данцига, вторые злятся из-за утраченных в Северной войне территорий и позора проигранной войны. Вместе они большая сила. Если нанесут одновременные согласованные удары с двух концов, а французы обеспечат дипломатическое прикрытие и подкинут деньжат, чья в итоге возьмет – неизвестно.
Нет, я, конечно, патриот, но не слепой же. На генерала Мороза и бескрайние российские просторы всю жизнь полагаться не стоит. Нужна армия, а она большей частью увязла в Крыму.
Так что наше пленение может стать той каплей, что переполнит чашу терпения двух стран и вызовет войну. Неприятно, конечно.
Если раскинуть мозгами, собственно, нашей вины нет. Операцию готовил Ушаков, нам только «нарезали» задание, и мы его выполнили. Все было бы хорошо, но тут вмешался непредвиденный фактор – предательство оскорбленного князя Чарторыжского, с самого начала посвященного в детали. Я понимаю, что Ушаков, вероятней всего, не был в курсе того, что Миних из непонятных побуждений спас драгунского капитана Шишкина и тем самым оттолкнул влиятельного польского магната. Задетый за живое князь переметнулся в лагерь противников и разыграл карту с фальшивомонетчиками. Что двигало прославленным полководцем? Какая муха его укусила? То ли, как американцы, привык считать, что проблемы индейцев (то есть поляков) шерифа не волнуют, то ли привык до конца отстаивать своих подчиненных, невзирая на прегрешения. Варианты перебирать долго.
Фельдмаршал забыл простую истину: все тайное становится явным. Как бы ни прятали драгуна, рано или поздно подлог обнаружится. История аукнулась спустя два с половиной года.
Но в России, как всегда, виноваты стрелочники, а за ними далеко ходить не надо. Я хоть сейчас по именам перечислю: дворяне Дитрих фон Гофен и Карл фон Браун, гренадеры Чижиков и Михайлов да бывший крепостной польского происхождения Михай. Такой вот расклад, из которого следует: единственный шанс разрулить ситуацию – дать деру из плена.
Сам по себе плен не считается чем-то постыдным. Поляки, даже обозленные, ничего плохого не сделают, не то время. Это в двадцатом веке людей, словно скот, начнут сгонять в концлагеря, зажгут печи крематориев, будут практиковать массовые показательные расстрелы. Видимо, с развитием «цивилизации» в человеке начинает отмирать милосердие, не сочетается с ним научно-технический прогресс, и баста, ничего не попишешь. Золотой миллиард с жиру бесится, а по соседству люди от голода пухнут.
На мое счастье, я попал в восемнадцатый век. С пленными принято обращаться гуманно без всяких международных конвенций. Достаточно дать честное слово, что не сбежишь, и тебе развяжут руки и ноги, разрешат свободное перемещение. Мелькнула мысль поступить таким образом, а потом, при удобном случае, смыться. И тут же зашевелился настоящий Дитрих, для которого нарушить слово дворянина немыслимое дело. Вот и приходится принимать решение за двоих.
Я стал осматриваться и прикидывать, как бы мне отсюда слинять. Ничего особенного придумать не удалось – плен, руки-ноги связаны. Полякам, разумеется, плевать, что у меня конечности уже затекли, но понять их несложно, крови мы им попортили. Наверняка человек восемь-десять убили или ранили.
Мы по-прежнему находились в лесу, заблудиться в котором пара пустяков. Поляки это прекрасно понимали. Дураков отправляться ночью в далекий и чреватый долгими скитаниями путь не нашлось. Все дожидались рассвета.
С первыми лучами солнца прибыла делегация из деревни староверов. Бородатые мужики били челом и просили выдать хотя бы одного из «щепотников». Сильнее всех усердствовал дедок, похожий на библейского патриарха. Он считался у староверов за главного. У него было благообразное лицо землистого цвета и кровожадный взгляд маньяка, способного зарезать на месте. Разговаривая, он не выпускал из рук длинный деревянный крест. Хоть при разговоре не прозвучало ни одной угрозы в наш адрес, я физически ощущал, как от старца исходят мощные волны зла.
– Христом-богом прошу, отдай нам хучь энтого. – Дедок повел крестом в мою сторону.
Я невольно подобрал ноги, сжался. Добра от раскольников ждать не стоило. Слишком много мы натворили в их деревне.
– Простите, святой отец. – Потоцкий улыбнулся. В его словах, особенно когда он называл старца «святым отцом», слышалась ирония. – Они мои пленные, я должен доставить их крулю.
– Ты взял пятерых, зачем тебе столько? – резонно спросил «патриарх». – Нам много не надо. На одного согласны.
– Верно, – закивали мужики.
– Не хочешь энтого отдать, любого выбери, – продолжил увещевать старовер. – На усмотрение свое. Нам без разницы будет.
Я почему-то в это поверил сразу. Пепел в любом случае одинаковый.
– А зачем, святой отец?
– Скверну хочу изгнать, – деловито разъяснил ситуацию старец. – Много в них скверны накопилось, земля-матушка стонет, плачет слезами горькими. Пусть в огне очистятся, грешники.
Вообще-то я придерживаюсь другого мнения насчет собственной персоны. Может, до идеала мне далеко, но вряд ли у меня накопилось грехов столько, что земля не держит. Готов побиться об заклад, зато этот святоша кого хочешь переплюнет. Уж кто-кто, а он точно заслужил раскаленную кочергу в одно место.
– Увы, на мне лежит долг перед королем и отечеством, – церемонно произнес шляхтич. – Я обязан выполнить его сполна. Не обижайтесь на меня, святой отец, выполнить вашу просьбу я не могу. Не стану вас больше задерживать.