Страница:
«Ну, ни хрена ж себе!!! Ну, ни хрена ж себе!!!»
Когда ярость рукопашной схватки спала и сместилась немного в сторону, а потом и стихла, перейдя в вялую перестрелку, Гусев нашел в себе силы приподняться на локтях и окинуть взглядом побоище.
Вокруг лежали убитые и тяжелораненые, почти не подававшие признаков жизни. Валялось оружие, в основном различные модификации автомата Калашникова.
Павел схватил «АКСУ», проверил содержимое магазина и ящерицей заскользил между телами, чувствуя, как острая щебенка впивается в тело.
Не гнушаясь осмотром мертвых тел, обзавелся еще тремя полными магазинами – одиночным и двумя спаренными, перемотанными синей изолентой, и только тогда почувствовал себя увереннее. Осталось понять, кто друг, а кто враг – ведь обе стороны носили форму Российской армии.
Как они различали друг друга, оставалось совершенно неясным, пока Гусев не заметил, что у некоторых лежащих на левых рукавах повязаны белые ленточки. Очевидно, опознавательный знак опóзеров.
Перестрелка усилилась вновь. Опять забегали люди.
Гусев снова залег, не зная, что предпринять. Вдруг рядом упал солдат – молодой парень с искаженным в злобной гримасе лицом.
Павел увидел на его левом рукаве белую ленточку, но выстрелить не смог. Не верилось, что это враг, которого надо прикончить во что бы то ни стало.
А вот солдат, ничуть не медля, перевалился на левый бок, направил автомат в лицо Гусеву и нажал на спусковой крючок.
Павел в страхе зажмурился, но рокового выстрела не произошло.
Открыв глаза, он уставился на парня, пытаясь осознать, что случилось. Почему тот не стрелял? Неужто пожалел?
Солдат вытаращенными глазами глядел на Гусева и пытался сменить магазин, но его руки сильно тряслись, у него ничего не получалось.
Тут Павел словно опомнился. Тряхнул головой и выставил перед собой оружие.
Солдат отчаянно заорал, срываясь на визг:
– Не стреляй, сука!!!
И снова попытался сменить магазин.
Для Гусева секунды растянулись в вечность. Он выстрелил не целясь, зная, что попадет, ощущая себя паскудно, последней сволочью.
Пули угодили лежащему на левом боку противнику в живот, в грудь и в лицо. Голова парня неестественно сильно откинулась назад, будто была на резиновой шее.
Гусев сел, не сводя глаз с убитого.
Откуда-то появился сильно хромающий на левую ногу майор «финик». Лицо его залила кровь, правый глаз заплыл.
Чувствовалось, что он не в себе. Не узнав Гусева, устало опустился рядом и проговорил, шепелявя разбитыми в лепешку раздувшимися губами:
– Лицо болит, прикладом огреб. А в левом сапоге вода хлюпает, черпанул, наверное.
– Ранен ты в ногу, – сказал Павел, присмотревшись.
Но бывший майор его не слушал. Он продолжал шепелявить:
– Сапоги у меня новые, не пойму, когда продырявиться успели. Заменить надо…
– Давай помогу, посмотрю, что там у тебя, – предложил Гусев.
– А?…
Павел молча принялся стаскивать сапог и только сейчас заметил дырку в голенище, почти под самым срезом. Майор отчаянно застонал и откинулся на спину. Голень и стопа у него были совсем красные и мокрые, а из сапога вылилось, наверное, поллитра крови.
Ранение оказалось осколочным. Кусок металла угодил в голень, чудом не задел кость и вырвал часть икроножной мышцы. Рана обильно кровоточила.
– Твою-то мать!
Гусев сорвал белую повязку с убитого солдата и перетянул ногу раненому. Кровотечение почти остановилось. Раненый что-то бормотал, но Гусев его не слушал, смотрел – то на свои окровавленные руки, то на чужую, красную от крови ногу, то на убитого солдата, то на лежащие повсюду тела…
Павел испытывал сильный страх. Сознание пронзали обрывочные мысли:
«Все по-настоящему… Я на войне… Вот мертвые… Вот этого я убил… Убил человека… Я на войне…»
Откатившаяся перестрелка опять заметалась поблизости. Появились солдаты без белых повязок. Один наклонился над Гусевым.
– Ранен?
Павел отрицательно покрутил головой.
– Вставай тогда! Хули сидишь?! Смерти ищешь?! – солдат выпрямился и с издевкой спросил: – Переметнуться надумал?!
По тону было ясно: для себя он уже все решил, да и автомат его развернулся в сторону Гусева.
Это подстегнуло Павла. Он быстро поднялся и твердо сказал:
– Разговорчики, солдат!
Парень махнул рукой и побежал дальше. А Павел, недолго думая, кинулся следом, бросив последний взгляд на майора. Тот, похоже, потерял сознание, окончательно отключившись.
Гусеву то и дело приходилось перепрыгивать через убитых и раненых. Несколько раз кто-то пытался схватить его за ноги, просил не бросать. Но он, матерясь сквозь стиснутые зубы, вырывался и бежал дальше…
Перестрелка не закончилась даже с наступлением ночи. Строчили автоматы и пулеметы, бухали разрывы мин. Горели вагоны и штабеля пропитанных креозотом шпал. Люди сражались друг с другом, порой не понимая, где свои, где чужие.
Локальные схватки вспыхивали в самом неожиданном месте и быстро прекращались, чтобы полыхнуть с новой силой.
Павел был взвинчен до предела. Хотелось пить, но найти воду не получалось. Приходилось постоянно сглатывать вязкую слюну и бегать, ползать, куда-то с кем-то идти…
Без приказов, без командиров. Все по наитию, ориентируясь по пожарищам. Вот там вроде оппозиционеры – или опóзеры, как их тут называли. А вот там вроде свои, но не точно, а вот тут опять опóзеры. А может, наоборот…
Глава V
Глава VI
Когда ярость рукопашной схватки спала и сместилась немного в сторону, а потом и стихла, перейдя в вялую перестрелку, Гусев нашел в себе силы приподняться на локтях и окинуть взглядом побоище.
Вокруг лежали убитые и тяжелораненые, почти не подававшие признаков жизни. Валялось оружие, в основном различные модификации автомата Калашникова.
Павел схватил «АКСУ», проверил содержимое магазина и ящерицей заскользил между телами, чувствуя, как острая щебенка впивается в тело.
Не гнушаясь осмотром мертвых тел, обзавелся еще тремя полными магазинами – одиночным и двумя спаренными, перемотанными синей изолентой, и только тогда почувствовал себя увереннее. Осталось понять, кто друг, а кто враг – ведь обе стороны носили форму Российской армии.
Как они различали друг друга, оставалось совершенно неясным, пока Гусев не заметил, что у некоторых лежащих на левых рукавах повязаны белые ленточки. Очевидно, опознавательный знак опóзеров.
Перестрелка усилилась вновь. Опять забегали люди.
Гусев снова залег, не зная, что предпринять. Вдруг рядом упал солдат – молодой парень с искаженным в злобной гримасе лицом.
Павел увидел на его левом рукаве белую ленточку, но выстрелить не смог. Не верилось, что это враг, которого надо прикончить во что бы то ни стало.
А вот солдат, ничуть не медля, перевалился на левый бок, направил автомат в лицо Гусеву и нажал на спусковой крючок.
Павел в страхе зажмурился, но рокового выстрела не произошло.
Открыв глаза, он уставился на парня, пытаясь осознать, что случилось. Почему тот не стрелял? Неужто пожалел?
Солдат вытаращенными глазами глядел на Гусева и пытался сменить магазин, но его руки сильно тряслись, у него ничего не получалось.
Тут Павел словно опомнился. Тряхнул головой и выставил перед собой оружие.
Солдат отчаянно заорал, срываясь на визг:
– Не стреляй, сука!!!
И снова попытался сменить магазин.
Для Гусева секунды растянулись в вечность. Он выстрелил не целясь, зная, что попадет, ощущая себя паскудно, последней сволочью.
Пули угодили лежащему на левом боку противнику в живот, в грудь и в лицо. Голова парня неестественно сильно откинулась назад, будто была на резиновой шее.
Гусев сел, не сводя глаз с убитого.
Откуда-то появился сильно хромающий на левую ногу майор «финик». Лицо его залила кровь, правый глаз заплыл.
Чувствовалось, что он не в себе. Не узнав Гусева, устало опустился рядом и проговорил, шепелявя разбитыми в лепешку раздувшимися губами:
– Лицо болит, прикладом огреб. А в левом сапоге вода хлюпает, черпанул, наверное.
– Ранен ты в ногу, – сказал Павел, присмотревшись.
Но бывший майор его не слушал. Он продолжал шепелявить:
– Сапоги у меня новые, не пойму, когда продырявиться успели. Заменить надо…
– Давай помогу, посмотрю, что там у тебя, – предложил Гусев.
– А?…
Павел молча принялся стаскивать сапог и только сейчас заметил дырку в голенище, почти под самым срезом. Майор отчаянно застонал и откинулся на спину. Голень и стопа у него были совсем красные и мокрые, а из сапога вылилось, наверное, поллитра крови.
Ранение оказалось осколочным. Кусок металла угодил в голень, чудом не задел кость и вырвал часть икроножной мышцы. Рана обильно кровоточила.
– Твою-то мать!
Гусев сорвал белую повязку с убитого солдата и перетянул ногу раненому. Кровотечение почти остановилось. Раненый что-то бормотал, но Гусев его не слушал, смотрел – то на свои окровавленные руки, то на чужую, красную от крови ногу, то на убитого солдата, то на лежащие повсюду тела…
Павел испытывал сильный страх. Сознание пронзали обрывочные мысли:
«Все по-настоящему… Я на войне… Вот мертвые… Вот этого я убил… Убил человека… Я на войне…»
Откатившаяся перестрелка опять заметалась поблизости. Появились солдаты без белых повязок. Один наклонился над Гусевым.
– Ранен?
Павел отрицательно покрутил головой.
– Вставай тогда! Хули сидишь?! Смерти ищешь?! – солдат выпрямился и с издевкой спросил: – Переметнуться надумал?!
По тону было ясно: для себя он уже все решил, да и автомат его развернулся в сторону Гусева.
Это подстегнуло Павла. Он быстро поднялся и твердо сказал:
– Разговорчики, солдат!
Парень махнул рукой и побежал дальше. А Павел, недолго думая, кинулся следом, бросив последний взгляд на майора. Тот, похоже, потерял сознание, окончательно отключившись.
Гусеву то и дело приходилось перепрыгивать через убитых и раненых. Несколько раз кто-то пытался схватить его за ноги, просил не бросать. Но он, матерясь сквозь стиснутые зубы, вырывался и бежал дальше…
Перестрелка не закончилась даже с наступлением ночи. Строчили автоматы и пулеметы, бухали разрывы мин. Горели вагоны и штабеля пропитанных креозотом шпал. Люди сражались друг с другом, порой не понимая, где свои, где чужие.
Локальные схватки вспыхивали в самом неожиданном месте и быстро прекращались, чтобы полыхнуть с новой силой.
Павел был взвинчен до предела. Хотелось пить, но найти воду не получалось. Приходилось постоянно сглатывать вязкую слюну и бегать, ползать, куда-то с кем-то идти…
Без приказов, без командиров. Все по наитию, ориентируясь по пожарищам. Вот там вроде оппозиционеры – или опóзеры, как их тут называли. А вот там вроде свои, но не точно, а вот тут опять опóзеры. А может, наоборот…
Глава V
Утро
Наступило серое утро, не привнеся ясности в творившееся ночью.
Чадили догорающие вагоны и шпалы. кое-где по-прежнему постреливали, но уже не так часто и интенсивно.
Единственное, что удалось понять Гусеву – это то, что он находится где-то между вторым и третьим постами.
Жажда стала просто невыносимой. Распухший язык едва шевелился, горло горело. За глоток воды он был готов на что угодно – хоть из лужи пить. Не погнушался даже осмотром трупов. Но и тут его ждало сильное разочарование: походные фляжки у бойцов давно опустели.
Павел побрел к вагонам в надежде, что вода есть у беженцев.
Ему повезло. Он набрел на остатки костра, возле которого валялась кастрюля: вся в копоти, с двумя дырками, через которую пропустили проволоку, чтобы подвешивать над костром. Кастрюля оказалась наполовину наполнена почти прокисшим супом. Но это не имело значения. Главное – это была влага, пусть и вперемешку с крупой и нарезанной картошкой. Жидкость Гусев сначала цедил через губы, а потом, вдруг почувствовав голод, стал жадно хватать ртом кисловатую массу. Стало полегче, но пить все равно хотелось.
Он побрел вдоль пассажирского состава, взяв с собой кастрюлю.
Вдруг Павел наткнулся взглядом на давешнюю женщину, которую почему-то запомнил. Наверное, Из-за хорошенькой девочки, что наивно и доверчиво смотрела на проходящих мимо штрафников.
Женщина, накрыв собою ребенка, лежала ничком, неестественно вывернув шею. На спине расплылось большое кровавое пятно, а лицо застыло отталкивающей смертной маской. Ребенок тоже был мертв. Пули, угодившие в мать, прошли навылет. Девочка по-прежнему сжимала плюшевую игрушку…
Гусев уже насмотрелся на трупы и на раненых, но увиденное потрясло его так, что он остановился, забыв обо всем. Он смотрел и чувствовал, как в душе закипает ярость. И вдруг осознал, что только что умер прежний Павел Гусев. Умер весь, без остатка, а его место занял совсем другой человек.
Потом он куда-то брел, уже имея только одну цель – убивать тех, кто носит белые ленточки. Это метка нелюдей. Не могут люди быть такими…
Его окликнули:
– Эй, дружище, что в котелке? Жратва? Может, поделишься?
Гусев подошел, показал пустую кастрюлю. В нее заглянули, фыркнули – фу, кислятина! Правильно, что вылил.
– Я не вылил, съел, – сказал Павел и снова почувствовал приступ жажды. – Вода есть?
– Есть немного.
– Дайте.
Ему налили полную железную кружку с побитой эмалью. Посоветовали – не пей быстро, не напьешься.
Гусев пил маленькими глотками и чувствовал, что кружки все равно будет мало.
Его поняли, с добродушной усмешкой налили еще. И только тогда он ощутил облегчение.
Павел внимательно осмотрел пятерых солдат, укрывшихся за сваленными в кучу шпалами. Грязные, усталые бойцы глядели на него с вялым любопытством.
Чуть в сторонке сидели со связанными за спиной руками два солдата «белоповязочника» с разбитыми лицами. От них веяло испугом и отчаянием. Пленные потупленно смотрели под ноги, боясь лишний раз встретиться взглядами с истязателями.
Гусев решительно развернулся к ним, клацнул предохранителем и полоснул очередью, изгваздав обоих опóзеров.
Остальные ошарашенно схватились за автоматы, отскочили в сторону, с опаской глядя на незнакомца.
– Ты че, мужик, охренел совсем? – спросил один. – Это же пленные были!
– Никаких пленных, – процедил Павел. – За то, что они творят – никаких пленных.
– Во, лютый! Из друзей кого-то убили?
– Нет, – ответил Гусев, равнодушно присаживаясь рядом с трупами. – За женщину одну с девочкой. Там еще другие гражданские были. Все мертвые.
Солдаты успокоились, присели на свои места.
– Это за какую женщину с ребенком?
– Не знал я их, – вздохнул Павел. – На женщине платье темно-синее в белый горошек, а девочка – лет пяти, светловолосая такая, в сарафанчике. Вон там лежат.
– А ведь это Ленка, похоже, жена прапора нашего. Видел я ее как-то в таком платье. Вот это да… Узнает прапор – рехнется. Сразу – и жену, и дочь…
– Не узнает, – ответил другой солдат. – Я еще вчера вечером видел, как его пулеметной очередью полоснуло.
– Где? – переспросили удивленно.
– Там где-то, – вяло махнул боец рукой в сторону вагонов. – Толком и не скажу. Сами знаете, что творилось.
– Что ж ты молчал до сих пор?
– А что он, особенный какой, прапор наш? Других мало погибло, что ли?
– Это да… Ну, теперь они все вместе будут уже неразлучно…
Гусев отстраненно слушал рядовых.
Появился лейтенант с эмблемами железнодорожных войск, как и у солдат. Увидев его, те устало встали. Павел поднялся тоже.
Офицер окинул взглядом подчиненных, мельком глянул на Гусева, посмотрел на убитых.
– Кто их?
Один из солдат мотнул головой в сторону Павла.
– Он. Говорит, за жену прапорщика Акимова и дочку его.
Лейтенант выругался.
– Убиты? – спросил он, справившись с эмоциями.
Гусев сказал:
– Я не знаю ни вашего прапорщика, ни его жену. Видел только мертвыми женщину в темно-синем платье в белый горошек и маленькую девочку, светловолосую, в сарафанчике.
– Они, скорее всего, – поджал губы лейтенант. – Как теперь Акимову сказать?
– Он тоже погиб, товарищ лейтенант, – ответил тот солдат, что поведал остальным о смерти прапорщика. – Пулеметной очередью его почти пополам перерезало…
Лейтенант досадливо поправил кепи и посмотрел на Гусева.
– Какая часть?
Павел ответил после небольшой паузы:
– Из штрафников я. Осужденный, бывший старший лейтенант Гусев. Вчера прибыли и сразу попали под раздачу.
– Остальные где?
– Не знаю. Наверное, погибли.
– За что в штрафники угодил? – поинтересовался лейтенант.
– За драку. Жениха своей бывшей девчонки избил. Дали два года общего режима с заменой на шесть месяцев штрафного батальона.
– Ясно, – сухо ответил офицер. – Сдать оружие.
Помедлив, Гусев протянул офицеру свой автомат.
Лейтенант передал его одному из бойцов и сказал, обращаясь к Павлу:
– За мной.
Они пошли. Причем офицер шагал рядом, будто и не конвоировал штрафника.
– Как зовут? – с чем-то похожим на участие спросил лейтенант.
– Павел.
– А меня Валерий. Куришь?
Гусев кивнул.
Офицер угостил сигаретой, прикурил сам и поинтересовался:
– Что за войска?
– Пехота.
– Мы, как видишь, желдорбат. Откуда вас доставили?
– Из Екатеринбурга. Я, вообще-то, местный, родился в Красноярске и восемь классов окончил.
– С возвращеньицем на родину, – невесело усмехнулся офицер. – Не повезло тебе, честно скажу. Видишь, какая тут жопа. А штрафников так и вообще косят пачками. Сам свидетель. Наш батальон в городе по соседству со штрафбатом стоял. Мыто там еще до начала боев встали, типа для поддержания порядка, то, се. Вот и поддерживали. А потом такое началось! Штрафбат пригнали – и сразу в мясорубку! Кто бы мог подумать, что так серьезно все обернется.
Лейтенант вздохнул и добавил:
– Нас только пять суток, как перебросили сюда, поближе к родным и привычным шпалам да рельсам. Честно говоря, думал, потише будет, не как в городе. Там вообще полный пипец. А оно и здесь полыхнуло! Так что не повезло тебе, брат. Ну, даст бог – уцелеешь.
Впереди показалось приземистое двухэтажное здание в облупившейся белой штукатурке, с грязно-желтыми разводами старой, давно подсохшей сырости от дождя.
– Комендатура у нас там, – пояснил лейтенант. – Ты давай, иди вперед, а я сзади пристроюсь. Чтобы все по уму было.
Павел беспрекословно шагнул вперед.
Все правильно. Он – штрафник. Его шесть месяцев начались…
Возле комендатуры стоял потрепанный, но еще вполне себе «живой» «ГАЗ-66» без тента. Он притулился около огневой точки из шпал и мешков с грозно торчащими двумя пулеметами Калашникова.
Лейтенант и Гусев беспрепятственно, под пристальными взглядами укрывшихся за мешками и шпалами солдат, подошли вплотную.
– Где дежурный? – спросил «железнодорожник», удивленный столь вопиющим нарушением караульной службы.
– А нема никаво, тарищ литинант, – развязно ответил один из солдат, намеренно коверкая слова, тем самым давая оценку произошедшему. – Убегли усе.
– Что значит «убегли»?!
– То и значит. Как началось вчерась, так и убегли, бросили нас на произвол судьбы, так сказать.
– Всем построиться у огневой точки, – сухо приказал офицер.
Суровый тон возымел свое действие.
Семеро бойцов – все рядовые – выстроились в одну шеренгу, торопливо поправляя обмундирование.
Пока лейтенант выяснял все обстоятельства, Гусев думал, что бардак, давно укоренившийся в армии и цветущий пышным цветом, незамедлительно дал свои всходы, стоило только запахнуть жареным.
Неожиданно, примерно в километре, грохнул взрыв. И тут же один за другим последовали еще и еще…
Утреннюю тишину разорвал сплошной грохот рвущихся снарядов.
«Полковая артиллерия! Боги войны, мать их!» – мелькнуло у Павла.
– В укрытие! – крикнул лейтенант и метнулся за мешки.
Остальные ринулись за ним.
Павел в амбразуру наблюдал за разверзшимся хаосом. Земля качалась под ногами, от грохота закладывало уши. А потом все пропало в клубах взметнувшейся до самого неба пыли.
И было не видно, как в щепки разбиваются вагоны, с лязгом отлетают колесные пары, кувыркаются, будто спички, шпалы…
Обстрел сместился ближе к комендатуре.
Уши уже не просто закладывало – появилось такое чувство, что рвутся барабанные перепонки. Почва ходила ходуном, дышать стало нечем.
Павел сжался в комок, притиснулся к мешкам так, что, казалось, вот-вот залезет под них, превратится в маленькую песчинку и спрячется, спасая свое тело – такое слабое и незащищенное.
какой-то солдат с дурным от страха лицом истошно орал:
– Не надо!!! Не надо!!! Не надо…
Но никто не обращал на него внимания.
«Господи… Господи… – шептал исступленно Гусев. – Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»
Дальше слов молитвы Павел не знал. Он и эти-то короткие, но наполненные поразительной глубиной и силой фразы запомнил случайно.
Лейтенант, тоже судорожно сжавшись, с белым лицом и пропавшими губами что-то шептал, а может, кричал – Гусев за грохотом разобрать не мог. Видел лишь круглые, наполненные животным страхом глаза.
Сверху сыпались комья земли и щебень, причиняя боль и добавляя паники, готовой захлестнуть разум, когда уже невозможно совладать с собою, когда надо бежать.
Бежать!!!
Как можно дальше и никогда не возвращаться, потому что человек создан, чтобы жить. Жить, а не умирать так глупо, непонятно за что и почему.
Обстрел прекратился как-то сразу. Мгновение назад еще все грохотало, и вдруг – тишина…
Лежащие вповалку люди зашевелились, неуверенно приподнимались, ожидая нового удара. Потом вяло отряхивались от пыли.
Оглушенные и почти раздавленные чудовищным ураганом солдаты потерянно глядели по сторонам и друг на друга. Каждый понимал – просто чудо, что им удалось выжить. Вместе с тем напуганные души сковал еще больший страх от осознания собственной уязвимости, неизбежного повторения подобных обстрелов, и нет никакой уверенности, что в следующий раз повезет.
– Я обделался… – обреченно вымолвил один из солдат.
В другое время его обязательно подняли бы на смех, но сейчас на такое откровение не обратили внимания: каждый был занят собой.
Солдат неловко скособочился и поковылял к выходу из огневой точки.
Гусев никак не мог избавиться от звона в голове. То и дело зажимал нос, чтобы выдавить воздушные пробки из ушей. Потом прекратил, надеясь, что со временем слух восстановится.
Минут через двадцать опять полезли опóзеры. Их встретили выстрелами. Знать, не всех перемололо в этом огненном урагане. Вот только плотность огня была так себе, не то, что вчера или ночью, когда грохотало со всех сторон и приходилось сходиться в рукопашную, иной раз по ошибке да в темноте – со своими.
Из еще не осевшей пыли и чадящих клубов от пылающих вагонов появлялись стреляющие фигурки солдат. Они перемещались короткими перебежками, используя любые подходящие укрытия.
– К бою, – скомандовал лейтенант.
Солдаты заняли позиции.
– Огонь! – приказал офицер и первым нажал на спусковой крючок автомата.
Безоружному Гусеву ничего не оставалось, как наблюдать. Он пытался хоть что-то разглядеть в амбразуры, высовываясь Из-за напряженных спин бойцов. Удалось увидеть, как фигурки, в который уже раз, залегли. А потом по шпалам и мешкам огневой точки крепко застучали ответные пули.
Порой мешки шевелились, будто живые, а иногда из них с пылью и осколками щебня вырывались смертоносные «фонтанчики», словно срабатывали маленькие взрывные устройства.
Один из «фонтанчиков» угодил в лицо солдату, стрелявшему из пулемета. Боец громко вскрикнул, отшатнулся и схватился руками за лицо. Между пальцами обильно потекла кровь, а несчастный упал, утробно воя.
Павел склонился над ним, пытаясь оторвать руки от окровавленного лица, чтобы понять, чем можно помочь. На секунду это удалось, но лучше бы он не делал этого: на него смотрели залитые кровью пустые глазницы.
Павел отшатнулся. А боец снова схватился за лицо, не прекращая выть – страшно и надрывно.
Замолчал второй пулемет: кончились патроны. Пулеметчик принялся менять коробку с лентой. Движения его были суматошными, неотработанными.
Опóзеры снова активизировались, засновали чаще. То тут, то там отдельные группки солдат поднимались, бросались на несколько метров вперед, падали и открывали огонь. Расстояние между цепью атакующих и огневой точкой стремительно сокращалось.
– К пулемету! – крикнул лейтенант Гусеву.
Тот приник к оружию, прижал приклад к правому плечу.
Мысли хаотично заметались, он не мог выбрать цель. Но как только атакующие поднялись, открыл огонь.
Приклад равномерно задолбил в плечо, затвор бешено задвигался, выбрасывая гильзы. Шквальный огонь заставил бойцов противника залечь. Они открыли ответную стрельбу.
Непрекращающийся град пуль шевелил мешки и выбивал щепу из шпал.
Стиснув челюсти, подавляя страх, Гусев бил очередями, не давая противнику подняться.
Подключился второй пулеметчик. Он давил на спусковой крючок и со злым отчаянием кричал на одной протяжной ноте:
– А-а-а!!!
…Выстрел из гранатомета, выпущенный опóзером, угодил прямо в мешки.
В глазах Павла взорвались красные шары, по голове будто ударили кувалдой. Его швырнуло в черноту…
Он уже не почувствовал, как на него упали два мешка, набитые щебнем, а сверху на них рухнула расщепленная шпала, и, конечно же, не видел и не слышал, как ворвавшиеся опóзеры одиночными выстрелами добивали раненых. Он не знал, что его сочли мертвым – просто пнули в пах и, не увидев никакой реакции, не стали тратить пулю. Гусев так и лежал придавленный двумя мешками и шпалой…
Бой продолжался недолго: слабое после артподготовки сопротивление федералов сломили быстро.
Прятавшихся в вагонах женщин, детей и стариков не тронули. Правда, всех мужчин призывного возраста без явных признаков инвалидности расстреляли, посчитав переодетыми военными.
Чадили догорающие вагоны и шпалы. кое-где по-прежнему постреливали, но уже не так часто и интенсивно.
Единственное, что удалось понять Гусеву – это то, что он находится где-то между вторым и третьим постами.
Жажда стала просто невыносимой. Распухший язык едва шевелился, горло горело. За глоток воды он был готов на что угодно – хоть из лужи пить. Не погнушался даже осмотром трупов. Но и тут его ждало сильное разочарование: походные фляжки у бойцов давно опустели.
Павел побрел к вагонам в надежде, что вода есть у беженцев.
Ему повезло. Он набрел на остатки костра, возле которого валялась кастрюля: вся в копоти, с двумя дырками, через которую пропустили проволоку, чтобы подвешивать над костром. Кастрюля оказалась наполовину наполнена почти прокисшим супом. Но это не имело значения. Главное – это была влага, пусть и вперемешку с крупой и нарезанной картошкой. Жидкость Гусев сначала цедил через губы, а потом, вдруг почувствовав голод, стал жадно хватать ртом кисловатую массу. Стало полегче, но пить все равно хотелось.
Он побрел вдоль пассажирского состава, взяв с собой кастрюлю.
Вдруг Павел наткнулся взглядом на давешнюю женщину, которую почему-то запомнил. Наверное, Из-за хорошенькой девочки, что наивно и доверчиво смотрела на проходящих мимо штрафников.
Женщина, накрыв собою ребенка, лежала ничком, неестественно вывернув шею. На спине расплылось большое кровавое пятно, а лицо застыло отталкивающей смертной маской. Ребенок тоже был мертв. Пули, угодившие в мать, прошли навылет. Девочка по-прежнему сжимала плюшевую игрушку…
Гусев уже насмотрелся на трупы и на раненых, но увиденное потрясло его так, что он остановился, забыв обо всем. Он смотрел и чувствовал, как в душе закипает ярость. И вдруг осознал, что только что умер прежний Павел Гусев. Умер весь, без остатка, а его место занял совсем другой человек.
Потом он куда-то брел, уже имея только одну цель – убивать тех, кто носит белые ленточки. Это метка нелюдей. Не могут люди быть такими…
Его окликнули:
– Эй, дружище, что в котелке? Жратва? Может, поделишься?
Гусев подошел, показал пустую кастрюлю. В нее заглянули, фыркнули – фу, кислятина! Правильно, что вылил.
– Я не вылил, съел, – сказал Павел и снова почувствовал приступ жажды. – Вода есть?
– Есть немного.
– Дайте.
Ему налили полную железную кружку с побитой эмалью. Посоветовали – не пей быстро, не напьешься.
Гусев пил маленькими глотками и чувствовал, что кружки все равно будет мало.
Его поняли, с добродушной усмешкой налили еще. И только тогда он ощутил облегчение.
Павел внимательно осмотрел пятерых солдат, укрывшихся за сваленными в кучу шпалами. Грязные, усталые бойцы глядели на него с вялым любопытством.
Чуть в сторонке сидели со связанными за спиной руками два солдата «белоповязочника» с разбитыми лицами. От них веяло испугом и отчаянием. Пленные потупленно смотрели под ноги, боясь лишний раз встретиться взглядами с истязателями.
Гусев решительно развернулся к ним, клацнул предохранителем и полоснул очередью, изгваздав обоих опóзеров.
Остальные ошарашенно схватились за автоматы, отскочили в сторону, с опаской глядя на незнакомца.
– Ты че, мужик, охренел совсем? – спросил один. – Это же пленные были!
– Никаких пленных, – процедил Павел. – За то, что они творят – никаких пленных.
– Во, лютый! Из друзей кого-то убили?
– Нет, – ответил Гусев, равнодушно присаживаясь рядом с трупами. – За женщину одну с девочкой. Там еще другие гражданские были. Все мертвые.
Солдаты успокоились, присели на свои места.
– Это за какую женщину с ребенком?
– Не знал я их, – вздохнул Павел. – На женщине платье темно-синее в белый горошек, а девочка – лет пяти, светловолосая такая, в сарафанчике. Вон там лежат.
– А ведь это Ленка, похоже, жена прапора нашего. Видел я ее как-то в таком платье. Вот это да… Узнает прапор – рехнется. Сразу – и жену, и дочь…
– Не узнает, – ответил другой солдат. – Я еще вчера вечером видел, как его пулеметной очередью полоснуло.
– Где? – переспросили удивленно.
– Там где-то, – вяло махнул боец рукой в сторону вагонов. – Толком и не скажу. Сами знаете, что творилось.
– Что ж ты молчал до сих пор?
– А что он, особенный какой, прапор наш? Других мало погибло, что ли?
– Это да… Ну, теперь они все вместе будут уже неразлучно…
Гусев отстраненно слушал рядовых.
Появился лейтенант с эмблемами железнодорожных войск, как и у солдат. Увидев его, те устало встали. Павел поднялся тоже.
Офицер окинул взглядом подчиненных, мельком глянул на Гусева, посмотрел на убитых.
– Кто их?
Один из солдат мотнул головой в сторону Павла.
– Он. Говорит, за жену прапорщика Акимова и дочку его.
Лейтенант выругался.
– Убиты? – спросил он, справившись с эмоциями.
Гусев сказал:
– Я не знаю ни вашего прапорщика, ни его жену. Видел только мертвыми женщину в темно-синем платье в белый горошек и маленькую девочку, светловолосую, в сарафанчике.
– Они, скорее всего, – поджал губы лейтенант. – Как теперь Акимову сказать?
– Он тоже погиб, товарищ лейтенант, – ответил тот солдат, что поведал остальным о смерти прапорщика. – Пулеметной очередью его почти пополам перерезало…
Лейтенант досадливо поправил кепи и посмотрел на Гусева.
– Какая часть?
Павел ответил после небольшой паузы:
– Из штрафников я. Осужденный, бывший старший лейтенант Гусев. Вчера прибыли и сразу попали под раздачу.
– Остальные где?
– Не знаю. Наверное, погибли.
– За что в штрафники угодил? – поинтересовался лейтенант.
– За драку. Жениха своей бывшей девчонки избил. Дали два года общего режима с заменой на шесть месяцев штрафного батальона.
– Ясно, – сухо ответил офицер. – Сдать оружие.
Помедлив, Гусев протянул офицеру свой автомат.
Лейтенант передал его одному из бойцов и сказал, обращаясь к Павлу:
– За мной.
Они пошли. Причем офицер шагал рядом, будто и не конвоировал штрафника.
– Как зовут? – с чем-то похожим на участие спросил лейтенант.
– Павел.
– А меня Валерий. Куришь?
Гусев кивнул.
Офицер угостил сигаретой, прикурил сам и поинтересовался:
– Что за войска?
– Пехота.
– Мы, как видишь, желдорбат. Откуда вас доставили?
– Из Екатеринбурга. Я, вообще-то, местный, родился в Красноярске и восемь классов окончил.
– С возвращеньицем на родину, – невесело усмехнулся офицер. – Не повезло тебе, честно скажу. Видишь, какая тут жопа. А штрафников так и вообще косят пачками. Сам свидетель. Наш батальон в городе по соседству со штрафбатом стоял. Мыто там еще до начала боев встали, типа для поддержания порядка, то, се. Вот и поддерживали. А потом такое началось! Штрафбат пригнали – и сразу в мясорубку! Кто бы мог подумать, что так серьезно все обернется.
Лейтенант вздохнул и добавил:
– Нас только пять суток, как перебросили сюда, поближе к родным и привычным шпалам да рельсам. Честно говоря, думал, потише будет, не как в городе. Там вообще полный пипец. А оно и здесь полыхнуло! Так что не повезло тебе, брат. Ну, даст бог – уцелеешь.
Впереди показалось приземистое двухэтажное здание в облупившейся белой штукатурке, с грязно-желтыми разводами старой, давно подсохшей сырости от дождя.
– Комендатура у нас там, – пояснил лейтенант. – Ты давай, иди вперед, а я сзади пристроюсь. Чтобы все по уму было.
Павел беспрекословно шагнул вперед.
Все правильно. Он – штрафник. Его шесть месяцев начались…
Возле комендатуры стоял потрепанный, но еще вполне себе «живой» «ГАЗ-66» без тента. Он притулился около огневой точки из шпал и мешков с грозно торчащими двумя пулеметами Калашникова.
Лейтенант и Гусев беспрепятственно, под пристальными взглядами укрывшихся за мешками и шпалами солдат, подошли вплотную.
– Где дежурный? – спросил «железнодорожник», удивленный столь вопиющим нарушением караульной службы.
– А нема никаво, тарищ литинант, – развязно ответил один из солдат, намеренно коверкая слова, тем самым давая оценку произошедшему. – Убегли усе.
– Что значит «убегли»?!
– То и значит. Как началось вчерась, так и убегли, бросили нас на произвол судьбы, так сказать.
– Всем построиться у огневой точки, – сухо приказал офицер.
Суровый тон возымел свое действие.
Семеро бойцов – все рядовые – выстроились в одну шеренгу, торопливо поправляя обмундирование.
Пока лейтенант выяснял все обстоятельства, Гусев думал, что бардак, давно укоренившийся в армии и цветущий пышным цветом, незамедлительно дал свои всходы, стоило только запахнуть жареным.
Неожиданно, примерно в километре, грохнул взрыв. И тут же один за другим последовали еще и еще…
Утреннюю тишину разорвал сплошной грохот рвущихся снарядов.
«Полковая артиллерия! Боги войны, мать их!» – мелькнуло у Павла.
– В укрытие! – крикнул лейтенант и метнулся за мешки.
Остальные ринулись за ним.
Павел в амбразуру наблюдал за разверзшимся хаосом. Земля качалась под ногами, от грохота закладывало уши. А потом все пропало в клубах взметнувшейся до самого неба пыли.
И было не видно, как в щепки разбиваются вагоны, с лязгом отлетают колесные пары, кувыркаются, будто спички, шпалы…
Обстрел сместился ближе к комендатуре.
Уши уже не просто закладывало – появилось такое чувство, что рвутся барабанные перепонки. Почва ходила ходуном, дышать стало нечем.
Павел сжался в комок, притиснулся к мешкам так, что, казалось, вот-вот залезет под них, превратится в маленькую песчинку и спрячется, спасая свое тело – такое слабое и незащищенное.
какой-то солдат с дурным от страха лицом истошно орал:
– Не надо!!! Не надо!!! Не надо…
Но никто не обращал на него внимания.
«Господи… Господи… – шептал исступленно Гусев. – Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»
Дальше слов молитвы Павел не знал. Он и эти-то короткие, но наполненные поразительной глубиной и силой фразы запомнил случайно.
Лейтенант, тоже судорожно сжавшись, с белым лицом и пропавшими губами что-то шептал, а может, кричал – Гусев за грохотом разобрать не мог. Видел лишь круглые, наполненные животным страхом глаза.
Сверху сыпались комья земли и щебень, причиняя боль и добавляя паники, готовой захлестнуть разум, когда уже невозможно совладать с собою, когда надо бежать.
Бежать!!!
Как можно дальше и никогда не возвращаться, потому что человек создан, чтобы жить. Жить, а не умирать так глупо, непонятно за что и почему.
Обстрел прекратился как-то сразу. Мгновение назад еще все грохотало, и вдруг – тишина…
Лежащие вповалку люди зашевелились, неуверенно приподнимались, ожидая нового удара. Потом вяло отряхивались от пыли.
Оглушенные и почти раздавленные чудовищным ураганом солдаты потерянно глядели по сторонам и друг на друга. Каждый понимал – просто чудо, что им удалось выжить. Вместе с тем напуганные души сковал еще больший страх от осознания собственной уязвимости, неизбежного повторения подобных обстрелов, и нет никакой уверенности, что в следующий раз повезет.
– Я обделался… – обреченно вымолвил один из солдат.
В другое время его обязательно подняли бы на смех, но сейчас на такое откровение не обратили внимания: каждый был занят собой.
Солдат неловко скособочился и поковылял к выходу из огневой точки.
Гусев никак не мог избавиться от звона в голове. То и дело зажимал нос, чтобы выдавить воздушные пробки из ушей. Потом прекратил, надеясь, что со временем слух восстановится.
Минут через двадцать опять полезли опóзеры. Их встретили выстрелами. Знать, не всех перемололо в этом огненном урагане. Вот только плотность огня была так себе, не то, что вчера или ночью, когда грохотало со всех сторон и приходилось сходиться в рукопашную, иной раз по ошибке да в темноте – со своими.
Из еще не осевшей пыли и чадящих клубов от пылающих вагонов появлялись стреляющие фигурки солдат. Они перемещались короткими перебежками, используя любые подходящие укрытия.
– К бою, – скомандовал лейтенант.
Солдаты заняли позиции.
– Огонь! – приказал офицер и первым нажал на спусковой крючок автомата.
Безоружному Гусеву ничего не оставалось, как наблюдать. Он пытался хоть что-то разглядеть в амбразуры, высовываясь Из-за напряженных спин бойцов. Удалось увидеть, как фигурки, в который уже раз, залегли. А потом по шпалам и мешкам огневой точки крепко застучали ответные пули.
Порой мешки шевелились, будто живые, а иногда из них с пылью и осколками щебня вырывались смертоносные «фонтанчики», словно срабатывали маленькие взрывные устройства.
Один из «фонтанчиков» угодил в лицо солдату, стрелявшему из пулемета. Боец громко вскрикнул, отшатнулся и схватился руками за лицо. Между пальцами обильно потекла кровь, а несчастный упал, утробно воя.
Павел склонился над ним, пытаясь оторвать руки от окровавленного лица, чтобы понять, чем можно помочь. На секунду это удалось, но лучше бы он не делал этого: на него смотрели залитые кровью пустые глазницы.
Павел отшатнулся. А боец снова схватился за лицо, не прекращая выть – страшно и надрывно.
Замолчал второй пулемет: кончились патроны. Пулеметчик принялся менять коробку с лентой. Движения его были суматошными, неотработанными.
Опóзеры снова активизировались, засновали чаще. То тут, то там отдельные группки солдат поднимались, бросались на несколько метров вперед, падали и открывали огонь. Расстояние между цепью атакующих и огневой точкой стремительно сокращалось.
– К пулемету! – крикнул лейтенант Гусеву.
Тот приник к оружию, прижал приклад к правому плечу.
Мысли хаотично заметались, он не мог выбрать цель. Но как только атакующие поднялись, открыл огонь.
Приклад равномерно задолбил в плечо, затвор бешено задвигался, выбрасывая гильзы. Шквальный огонь заставил бойцов противника залечь. Они открыли ответную стрельбу.
Непрекращающийся град пуль шевелил мешки и выбивал щепу из шпал.
Стиснув челюсти, подавляя страх, Гусев бил очередями, не давая противнику подняться.
Подключился второй пулеметчик. Он давил на спусковой крючок и со злым отчаянием кричал на одной протяжной ноте:
– А-а-а!!!
…Выстрел из гранатомета, выпущенный опóзером, угодил прямо в мешки.
В глазах Павла взорвались красные шары, по голове будто ударили кувалдой. Его швырнуло в черноту…
Он уже не почувствовал, как на него упали два мешка, набитые щебнем, а сверху на них рухнула расщепленная шпала, и, конечно же, не видел и не слышал, как ворвавшиеся опóзеры одиночными выстрелами добивали раненых. Он не знал, что его сочли мертвым – просто пнули в пах и, не увидев никакой реакции, не стали тратить пулю. Гусев так и лежал придавленный двумя мешками и шпалой…
Бой продолжался недолго: слабое после артподготовки сопротивление федералов сломили быстро.
Прятавшихся в вагонах женщин, детей и стариков не тронули. Правда, всех мужчин призывного возраста без явных признаков инвалидности расстреляли, посчитав переодетыми военными.
Глава VI
Карьер
Двое молодых солдат-оппозиционеров стаскивали тела к «ГАЗ-66» и, хватая убитых за руки-ноги, забрасывали в кузов.
Начали они с огневой точки у комендатуры. Вели себя с демонстративной циничностью, за которой скрывался страх и отвращение к выпавшей на их долю работе, громко обсуждали ранения и внешность убитых.
– Глянь, как этому жмурику пузо-то разворотило…
– Ага… и говном воняет, главное дело. Точно говорю тебе, говноедом он был. Давай, хватай этого говнюка за ласты. Раз-два… Три!
Труп, раскинув руки и ноги, полетел в кузов с откинутым задним бортом.
– Вон того из-под мешков будем доставать?
– Придется. Летеха сказал убрать всех. Тут теперь мы базироваться будем, не ходить же промеж трупов. Да и вонять станет.
– Это верно, – согласился его товарищ, сваливая мешки с тела. – Гляди-ка, а этот вроде целенький. Мешками, что ль, пришибло?
– Да хрен знает, чем его там прибило. Сам видишь, как разворотило все. Давай, хватай. Раз-два… Три!
Собрав тела у комендатуры, солдаты сели в кабину. Автомобиль отъехал немного дальше. Там трупов тоже было с избытком.
– Слушай, мы так неделю провозимся. Смотри сколько. В иных местах и земли не видать – лежат вповалку друг на друге. И наши, и ихние – все в куче. Я уж не говорю об ошметках.
– А чего ты хотел после артобстрела? Целого жмурика нашел, считай, повезло.
– Я точно обрыгаюсь, если буду еще и в клочки разнесенных собирать.
– Не боись, мы куски и вообще дохляков помногу грузить не будем. Нам что приказано? Собирать тела и отвозить в песчаный карьер. А сколько грузить, не сказали. Так что упираться не станем. Щас уедем, в карьере постоим… Скажем – машина заглохла. Пусть тут без нас мертвяков в кучи собирают, а потом забрасывают к нам в кузов. Зашибись?
– Ага! Зашибись! Тока тебе-то хорошо – ты за рулем, а меня все равно таскать заставят.
– Да! Не повезло тебе, корешок, – усмехнулся водитель. – Не получил нужного образования, теперь таскай жмуриков.
– У меня, чтоб ты знал, высшее образование: я менеджером по продажам был.
– Ну и толку? – подначил собеседник. – Был менеджером, а сейчас со своим высшим образованием трупы таскаешь. А я – был водителем и им же остался. Так-то, корешок, на хрен никому не нужно твое образование. Ладно, хватай этого. Еще с десяток закинем да поедем. Нам еще выгружать их. Вот работенка, а! Слава богу, хоть сам живой. Дай бог, чтобы и дальше так было. На кой хрен нужна эта война?!
– И не говори, – вздохнул его напарник.
Вскоре машина покатила в сторону песчаного карьера. Укатанная колея пролегала вдоль железнодорожной ветки, уходящей в небольшой лес.
Шурша покрышками на песке, «газик» остановился в карьере. Здесь замерли несколько ржавых от старости экскаваторов, а на железнодорожной ветке выстроились пустые вагоны. В стороне от «железки» притулилось здание конторы – приземистое, неказистое, сложенное из потрескавшегося кирпича. Оно смотрело на окружающий мир небольшими окнами с выбитыми стеклами, входная дверь была распахнута и висела на одной петле.
– Ну и местечко, – промолвил водитель, останавливая машину.
– А че, нормально, – говоря преувеличенно бодро, не согласился его товарищ. – Для наших жмуриков в самый раз. Куда вываливать будем, кстати?
– Вон туда подъедем и скинем с обрыва, – ответил шофер. – Видишь, экскаватор внизу. Кому надо – закопает, если что. А наше дело шоферское…
– И все равно, не по душе мне тут.
– Тебе-то чего переживать? Это мертвецам здесь гнить, а мы с тобой их перекидаем, курнем чуток и вернемся. Не ссы, Маруся!
– Да пошел ты! Не ссу я. Только расслабляться не стоит. Вдруг здесь федералы окопались? Короче, сам понимаешь.
– А-а! В этом смысле… – тоже напрягся его товарищ.
Он щелкнул предохранителем на автомате, стоящем между колен.
– Ладно, поехали. Че стоять? Раньше сядем, раньше выйдем.
– Поехали.
Машина тронулась с места.
Они уже почти закончили выбрасывать из кузова погибших – осталось всего ничего, как два одиночных выстрела – тух! тух! – свалили обоих.
Из-за кучи песка, высившейся метрах в пятидесяти от автомобиля, появились трое автоматчиков. Они, пригибаясь, добежали до машины. Двое залегли у колес и взяли оружие на изготовку, третий запрыгнул в кузов. Он несколько раз взмахнул автоматом, добивая прикладом раненых опóзеров, и присел на корточки, оглядываясь по сторонам.
– Вроде тихо.
– Выбрасывай их на хер, и поехали, – ответил боец, лежавший у заднего колеса.
– Тут еще трупы остались. Эти уроды не всех перекидали.
Начали они с огневой точки у комендатуры. Вели себя с демонстративной циничностью, за которой скрывался страх и отвращение к выпавшей на их долю работе, громко обсуждали ранения и внешность убитых.
– Глянь, как этому жмурику пузо-то разворотило…
– Ага… и говном воняет, главное дело. Точно говорю тебе, говноедом он был. Давай, хватай этого говнюка за ласты. Раз-два… Три!
Труп, раскинув руки и ноги, полетел в кузов с откинутым задним бортом.
– Вон того из-под мешков будем доставать?
– Придется. Летеха сказал убрать всех. Тут теперь мы базироваться будем, не ходить же промеж трупов. Да и вонять станет.
– Это верно, – согласился его товарищ, сваливая мешки с тела. – Гляди-ка, а этот вроде целенький. Мешками, что ль, пришибло?
– Да хрен знает, чем его там прибило. Сам видишь, как разворотило все. Давай, хватай. Раз-два… Три!
Собрав тела у комендатуры, солдаты сели в кабину. Автомобиль отъехал немного дальше. Там трупов тоже было с избытком.
– Слушай, мы так неделю провозимся. Смотри сколько. В иных местах и земли не видать – лежат вповалку друг на друге. И наши, и ихние – все в куче. Я уж не говорю об ошметках.
– А чего ты хотел после артобстрела? Целого жмурика нашел, считай, повезло.
– Я точно обрыгаюсь, если буду еще и в клочки разнесенных собирать.
– Не боись, мы куски и вообще дохляков помногу грузить не будем. Нам что приказано? Собирать тела и отвозить в песчаный карьер. А сколько грузить, не сказали. Так что упираться не станем. Щас уедем, в карьере постоим… Скажем – машина заглохла. Пусть тут без нас мертвяков в кучи собирают, а потом забрасывают к нам в кузов. Зашибись?
– Ага! Зашибись! Тока тебе-то хорошо – ты за рулем, а меня все равно таскать заставят.
– Да! Не повезло тебе, корешок, – усмехнулся водитель. – Не получил нужного образования, теперь таскай жмуриков.
– У меня, чтоб ты знал, высшее образование: я менеджером по продажам был.
– Ну и толку? – подначил собеседник. – Был менеджером, а сейчас со своим высшим образованием трупы таскаешь. А я – был водителем и им же остался. Так-то, корешок, на хрен никому не нужно твое образование. Ладно, хватай этого. Еще с десяток закинем да поедем. Нам еще выгружать их. Вот работенка, а! Слава богу, хоть сам живой. Дай бог, чтобы и дальше так было. На кой хрен нужна эта война?!
– И не говори, – вздохнул его напарник.
Вскоре машина покатила в сторону песчаного карьера. Укатанная колея пролегала вдоль железнодорожной ветки, уходящей в небольшой лес.
Шурша покрышками на песке, «газик» остановился в карьере. Здесь замерли несколько ржавых от старости экскаваторов, а на железнодорожной ветке выстроились пустые вагоны. В стороне от «железки» притулилось здание конторы – приземистое, неказистое, сложенное из потрескавшегося кирпича. Оно смотрело на окружающий мир небольшими окнами с выбитыми стеклами, входная дверь была распахнута и висела на одной петле.
– Ну и местечко, – промолвил водитель, останавливая машину.
– А че, нормально, – говоря преувеличенно бодро, не согласился его товарищ. – Для наших жмуриков в самый раз. Куда вываливать будем, кстати?
– Вон туда подъедем и скинем с обрыва, – ответил шофер. – Видишь, экскаватор внизу. Кому надо – закопает, если что. А наше дело шоферское…
– И все равно, не по душе мне тут.
– Тебе-то чего переживать? Это мертвецам здесь гнить, а мы с тобой их перекидаем, курнем чуток и вернемся. Не ссы, Маруся!
– Да пошел ты! Не ссу я. Только расслабляться не стоит. Вдруг здесь федералы окопались? Короче, сам понимаешь.
– А-а! В этом смысле… – тоже напрягся его товарищ.
Он щелкнул предохранителем на автомате, стоящем между колен.
– Ладно, поехали. Че стоять? Раньше сядем, раньше выйдем.
– Поехали.
Машина тронулась с места.
Они уже почти закончили выбрасывать из кузова погибших – осталось всего ничего, как два одиночных выстрела – тух! тух! – свалили обоих.
Из-за кучи песка, высившейся метрах в пятидесяти от автомобиля, появились трое автоматчиков. Они, пригибаясь, добежали до машины. Двое залегли у колес и взяли оружие на изготовку, третий запрыгнул в кузов. Он несколько раз взмахнул автоматом, добивая прикладом раненых опóзеров, и присел на корточки, оглядываясь по сторонам.
– Вроде тихо.
– Выбрасывай их на хер, и поехали, – ответил боец, лежавший у заднего колеса.
– Тут еще трупы остались. Эти уроды не всех перекидали.