Страница:
Я промолчал. Откровенничать с Панайотовым мне совсем не хотелось – слишком уж он был похож на особиста в нашей в/ч: так же влезал в душу, проявлял беспокойство за твою личность… Словом, разговор у нас закончился довольно быстро. Подполковник взял с меня обещание, что я его проинформирую, если будут явные свидетельства каких-нибудь темных делишек в «Токиде-С».
Разумеется, информировать РУОП я не собирался. Для себя я решил так: если замечу действительно что-то неладное, то сразу же сделаю из «Токиды» ноги – здоровье дороже принципов. В сущности, не мешало бы их сделать прямо сейчас, но… Перспектива заработка, раз в десять превышающего мои теперешние гроши, была весьма заманчивой. Ладно, японский бог с вами со всеми. Посмотрим, что будет дальше.
А по возвращении домой я взял в руки этот самый Танькин несессер и стал его рассматривать.
– Зачем ты его схватил? – без обычной для последних дней сухости сказала Татьяна. Причем она обратилась ко мне сама едва ли не впервые с того момента, когда нашла платок, перемазанный Ленкиной помадой.
– Так, экспертную оценку надо сделать…
– Эксперт, – почти добродушно сказала Таня.
Походило на то, что наша ссора благополучно завершалась. Ну что ж, неделя, принимая во внимание обстоятельства, вполне нормальный срок. Не вспоминать же теперь, из-за чего все началось…
Помня о словах Панайотова, я осмотрел несессер. На нижней стороне обнаружил полустертую вдавленную надпись с остатками текста:»…брика, г. Москва». И плюс всякие непонятные артикулы и ГОСТы, так же мало говорившие тогдашнему потребителю, как и цифры на современных штрих-кодах нынешнему; хотя и тогда, и сейчас находились «знатоки», уверяющие, что знают, какая цифра что обозначает…
Внутри лежали Танькины пудры-кремы-помады, брелок с ее знаком Зодиака и… Черт, эта штука как сюда залетела?
Я вынул из несессера темно-желтый лакированный цилиндрик, сделанный из цельного и довольно крупного бамбукового звена со сквозным отверстием у одного конца, просверленным точно поперек оси симметрии. Длина этой штуковины составляла сантиметров двенадцать, диаметр – где-то чуть меньше двух… И десяток маленьких иероглифов одним столбиком, содержащих в себе обращение некоего Дзётиина к своему японскому богу. Вернее, богине Аматэрасу.
Отцовский сувенир с берегов Амура…
Конечно, трудно было предполагать, что именно за ним кто-то охотился – кому нужна ничего не стоящая японская безделушка, пусть даже довольно старая, если в квартиру пришли за золотом и долларами?
До беседы с Панайотовым я, пожалуй, подумал бы так же. Но теперь мне казалось, что эта невзрачная штуковина содержит в себе нечто, чего не не разглядишь невооруженным глазом. «Может быть, у вас было что-нибудь такое, чему вы не могли знать настоящей цены?», – спросил Панайотов. Но бамбук, что в нем особенного, пусть даже этой штуковине и насчитывается лет триста? Не на дело же ради этой трубки идти…
А если что-то и вправду находится внутри?.. И интересно, украли бы ее у нас или нет, если эта штука лежала на месте?
– Что ты там бормочешь? – подошла Таня. Она стояла, прикасаясь своим плечом к моему, и мне, черт возьми, это было приятно.
– Послушай, как эта вещь оказалась в твоей косметичке?
– У тебя совсем нет головы, – сказала Таня. – Помнишь, два месяца назад я собиралась в командировку, и ты просил меня просветить ее на рентгеновской установке… Когда меня наконец туда отправили я и взяла эту штуку с собой… В отличие от тебя, Маскаев, я всегда все помню. Потому и спрятала этот твой талисман-амулет в свой несессер загодя.
Признаться, только теперь я вспомнил: после того, как Лена, прочитав иероглифы и определив, что трубка не китайского, а японского происхождения, сказала, что внутри таких амулетов самураи в старину иногда хранили разные дорогие их сердцу вещи, я попросил Таню, которой светила командировка в тот город, откуда мы уехали в прошлом году, зайти на ее прежнее место работы и просветить эту трубку на предмет содержимого. Командировка все откладывалась и откладывалась, и я со временем позабыл о своей просьбе.
– Что же ты мне сразу не сказала? – спросил я. – Ну, просветила омамори?
– Просветила, представь себе… Только ничего интересного внутри нет – ни металла, ни камней… Похоже, пустышка.
– Но она чем-то залита с торцов. Интересно, насколько ценная эта штучка, кто может сказать? Что если я возьму и аккуратненько ее вскрою? Вдруг это действительно футляр-контейнер? В нем может быть что угодно, даже письменные документы, которые не взял рентген. Представь себе, это же семнадцатый век, или около того…
– Ты знаешь, Андрей, я что-то в это не очень верю. Триста лет, а то и больше… Разве может деревяшка столько просуществовать и не измениться?
– Говорят, сохранились даже части от Ноева ковчега…
– Глупости…
– И книги, еще более древние, чем эта трубка…
– В музеях, без доступа…
– А музыкальные инструменты, Таня? А? Те же скрипки. Амати когда их делал? По-моему, тоже в семнадцатом веке, и на них до сих пор можно играть; они не рассохлись, не сгнили. В рабочем состоянии, словом. А знаешь, почему?.. Лак! Хитиновый лак, который варили из панцирей креветок и всяких прочих сикарак! А восточные умельцы тоже вполне могли знать, что такой лак сохраняет поделки очень долгое время.
– Ну ладно, в это еще можно поверить… И все же, Андрей, может быть, не стоит ее ковырять? А если ты что-нибудь испортишь? Вдруг она стоит целое состояние, а ты начнешь ковырять, и все – только на помойку выбрасывать останется…
– А если внутри все же лежит что-то важное?
– Настолько важное, что из-за него ограбили нашу хату? – скептически покачала головой Таня, несмотря на то, что только сейчас говорила о «целом состоянии». – Нет, тут что-то другое.
– А что именно?
Таня пожала плечами.
Бамбук у меня всегда ассоциировался с отцовскими удочками, на которые мы по выходным дням ловили в Волге рыбу с барж, стоящих на рейде: в отличие от других «воскресных пап», мой отец никогда не таскал меня по зоопаркам и другим подобным местам, традиционно предназначенным для увеселения детей, чьи родители находятся в разводе… Я держал в руке омамори, а перед глазами стоял отец в фуражке с якорем, в полосатом тельнике под наброшенным на плечи старым кителем, с удочкой в руках и с длинной сигаретой «Ява-100» в уголке рта. Я тогда приставал к нему, чтобы он отдал мне трубку с иероглифами, вообразив, что это деталь удилища, и если ее приладить к соответствующему месту, тогда вся волжская рыба – моя… Кстати, надо будет бате позвонить – ему я и так звоню значительно реже, чем матери, да и ее не очень-то балую телефонными звонками… Стоп, а зачем откладывать?
Я позвонил в Казань. Батя в свое время, сделав меня, ушел от матери к другой женщине. Причины расставания мне были неизвестны, но, поскольку сыновья часто повторяют жизненный путь отцов, догадаться не трудно, что произошло между моими родителями однажды… Да и без того я был в курсе, что папаша всегда любил простые мужские радости, которые для хранительниц очага все равно что кость в горле вместе с зубной болью.
– Привет, пап! – сказал я, радуясь, что застал его дома. Летом он, поскольку продолжал работать на судах, неделями не появлялся на берегу. – Как жизнь?
– Да все так же. Скрипим… Когда домой приедешь?
– Не знаю, пап… Дела же.
– Дела, – ворчливо передразнил отец. – Наслышан я о твоих делах. Все спекулируешь?
– Нет, я сейчас менеджером в совместном предприятии работаю. И даже не в торговом.
– На флот не тянет?
Ну что я мог ответить? Тянет, и еще как тянет … Вот только я отлично знаю, что без практики меня сейчас хрен кто возьмет даже мотористом, тем более, что речники переживают на самые лучшие времена – свои-то кадры им сокращать приходится постоянно. И зарплаты не дождешься.
– Подожду, когда платить станут лучше… Там посмотрим.
– Все ищешь, где глубже…
Разговор стал меня раздражать. Батя, очевидно, находился не в самом лучшем расположении духа и был настроен повоспитывать меня.
Тем не менее я, насколько мог, сгладил выступы и шероховатости, а потом завел разговор об Амуре.
– Помнишь, у тебя была такая трубочка, цилиндрик бамбуковый? С иероглифами?
– Что-то не припоминаю…
– Ты еще говорил, что с Амура привез.
– А, было что-то такое… Пограничники знакомые подарили.
– Пап, а ты ничего не путаешь?
– Еще бы я путал! Начальник заставы, майор Кунцев мне ее подарил.
– Ты же говорил, что выменял ее у капитана китайского парохода! «Ветер с востока» номер семнадцать, если я не ошибаюсь.
Отец замолчал. Я почти физически чувствовал, как бьют по карману моих брюк пролетающие минуты – не так уж богато живут менеджеры, особенно недавно ограбленные…
– Папа, ты слышишь?
– Андрей, а почему ты вспомнил про нее? Что-то случилось?
– Пока нет… Но ее опознали, как японский, а не китайский талисман со словами молитвы или чего-то еще. Семнадцатый век, пап. Скажи точно, откуда она у тебя взялась?
Батя вздохнул – даже по телефону было слышно.
– Ты про своего деда, моего отца, много знаешь? – спросил он.
– Только то, что ты рассказывал, – произнес я. – А ты рассказывал всегда одно и то же: что практически не помнишь его.
– Тебе знакомо выражение «скелет в шкафу»?
– А то нет!
– Мне бы не хотелось, чтобы он вылез оттуда, сын. Я в свое время не собирался отдавать эту игрушку тебе, но ты почему-то еще со школьных времен требовал ее в подарок, вроде как чисто на память.
– Ну, да…
– Это дедова штука, Андрей. Я понятия не имею, откуда она у него, и что это такое, но знаю только, что он оставил ее мне как бы по наследству. Без комментариев.
– А при чем тут скелет, папа?
– У меня к тебе огромная просьба. Не копай тут. Я совсем не хочу, чтобы ты однажды узнал такое, отчего тебе может стать очень плохо.
– Слушай, ты меня заинтриговал! Хватит темнить, ну что за дела-то?
– Эта штука сейчас у тебя?
– Нет, задевалась куда-то.
– Надеюсь, ты не врешь… Но если вдруг наткнешься на нее, выбрось подальше или сожги. Денег она никаких не стоит, а неприятностей можешь нахлебаться.
– Но почему, пап? Что за мистика? Теперь я этого тем более так не оставлю.
– Я точно говорю: если ты вдруг все узнаешь, тебе будет очень тяжело жить…
Глава V
Разумеется, информировать РУОП я не собирался. Для себя я решил так: если замечу действительно что-то неладное, то сразу же сделаю из «Токиды» ноги – здоровье дороже принципов. В сущности, не мешало бы их сделать прямо сейчас, но… Перспектива заработка, раз в десять превышающего мои теперешние гроши, была весьма заманчивой. Ладно, японский бог с вами со всеми. Посмотрим, что будет дальше.
А по возвращении домой я взял в руки этот самый Танькин несессер и стал его рассматривать.
– Зачем ты его схватил? – без обычной для последних дней сухости сказала Татьяна. Причем она обратилась ко мне сама едва ли не впервые с того момента, когда нашла платок, перемазанный Ленкиной помадой.
– Так, экспертную оценку надо сделать…
– Эксперт, – почти добродушно сказала Таня.
Походило на то, что наша ссора благополучно завершалась. Ну что ж, неделя, принимая во внимание обстоятельства, вполне нормальный срок. Не вспоминать же теперь, из-за чего все началось…
Помня о словах Панайотова, я осмотрел несессер. На нижней стороне обнаружил полустертую вдавленную надпись с остатками текста:»…брика, г. Москва». И плюс всякие непонятные артикулы и ГОСТы, так же мало говорившие тогдашнему потребителю, как и цифры на современных штрих-кодах нынешнему; хотя и тогда, и сейчас находились «знатоки», уверяющие, что знают, какая цифра что обозначает…
Внутри лежали Танькины пудры-кремы-помады, брелок с ее знаком Зодиака и… Черт, эта штука как сюда залетела?
Я вынул из несессера темно-желтый лакированный цилиндрик, сделанный из цельного и довольно крупного бамбукового звена со сквозным отверстием у одного конца, просверленным точно поперек оси симметрии. Длина этой штуковины составляла сантиметров двенадцать, диаметр – где-то чуть меньше двух… И десяток маленьких иероглифов одним столбиком, содержащих в себе обращение некоего Дзётиина к своему японскому богу. Вернее, богине Аматэрасу.
Отцовский сувенир с берегов Амура…
Конечно, трудно было предполагать, что именно за ним кто-то охотился – кому нужна ничего не стоящая японская безделушка, пусть даже довольно старая, если в квартиру пришли за золотом и долларами?
До беседы с Панайотовым я, пожалуй, подумал бы так же. Но теперь мне казалось, что эта невзрачная штуковина содержит в себе нечто, чего не не разглядишь невооруженным глазом. «Может быть, у вас было что-нибудь такое, чему вы не могли знать настоящей цены?», – спросил Панайотов. Но бамбук, что в нем особенного, пусть даже этой штуковине и насчитывается лет триста? Не на дело же ради этой трубки идти…
А если что-то и вправду находится внутри?.. И интересно, украли бы ее у нас или нет, если эта штука лежала на месте?
– Что ты там бормочешь? – подошла Таня. Она стояла, прикасаясь своим плечом к моему, и мне, черт возьми, это было приятно.
– Послушай, как эта вещь оказалась в твоей косметичке?
– У тебя совсем нет головы, – сказала Таня. – Помнишь, два месяца назад я собиралась в командировку, и ты просил меня просветить ее на рентгеновской установке… Когда меня наконец туда отправили я и взяла эту штуку с собой… В отличие от тебя, Маскаев, я всегда все помню. Потому и спрятала этот твой талисман-амулет в свой несессер загодя.
Признаться, только теперь я вспомнил: после того, как Лена, прочитав иероглифы и определив, что трубка не китайского, а японского происхождения, сказала, что внутри таких амулетов самураи в старину иногда хранили разные дорогие их сердцу вещи, я попросил Таню, которой светила командировка в тот город, откуда мы уехали в прошлом году, зайти на ее прежнее место работы и просветить эту трубку на предмет содержимого. Командировка все откладывалась и откладывалась, и я со временем позабыл о своей просьбе.
– Что же ты мне сразу не сказала? – спросил я. – Ну, просветила омамори?
– Просветила, представь себе… Только ничего интересного внутри нет – ни металла, ни камней… Похоже, пустышка.
– Но она чем-то залита с торцов. Интересно, насколько ценная эта штучка, кто может сказать? Что если я возьму и аккуратненько ее вскрою? Вдруг это действительно футляр-контейнер? В нем может быть что угодно, даже письменные документы, которые не взял рентген. Представь себе, это же семнадцатый век, или около того…
– Ты знаешь, Андрей, я что-то в это не очень верю. Триста лет, а то и больше… Разве может деревяшка столько просуществовать и не измениться?
– Говорят, сохранились даже части от Ноева ковчега…
– Глупости…
– И книги, еще более древние, чем эта трубка…
– В музеях, без доступа…
– А музыкальные инструменты, Таня? А? Те же скрипки. Амати когда их делал? По-моему, тоже в семнадцатом веке, и на них до сих пор можно играть; они не рассохлись, не сгнили. В рабочем состоянии, словом. А знаешь, почему?.. Лак! Хитиновый лак, который варили из панцирей креветок и всяких прочих сикарак! А восточные умельцы тоже вполне могли знать, что такой лак сохраняет поделки очень долгое время.
– Ну ладно, в это еще можно поверить… И все же, Андрей, может быть, не стоит ее ковырять? А если ты что-нибудь испортишь? Вдруг она стоит целое состояние, а ты начнешь ковырять, и все – только на помойку выбрасывать останется…
– А если внутри все же лежит что-то важное?
– Настолько важное, что из-за него ограбили нашу хату? – скептически покачала головой Таня, несмотря на то, что только сейчас говорила о «целом состоянии». – Нет, тут что-то другое.
– А что именно?
Таня пожала плечами.
Бамбук у меня всегда ассоциировался с отцовскими удочками, на которые мы по выходным дням ловили в Волге рыбу с барж, стоящих на рейде: в отличие от других «воскресных пап», мой отец никогда не таскал меня по зоопаркам и другим подобным местам, традиционно предназначенным для увеселения детей, чьи родители находятся в разводе… Я держал в руке омамори, а перед глазами стоял отец в фуражке с якорем, в полосатом тельнике под наброшенным на плечи старым кителем, с удочкой в руках и с длинной сигаретой «Ява-100» в уголке рта. Я тогда приставал к нему, чтобы он отдал мне трубку с иероглифами, вообразив, что это деталь удилища, и если ее приладить к соответствующему месту, тогда вся волжская рыба – моя… Кстати, надо будет бате позвонить – ему я и так звоню значительно реже, чем матери, да и ее не очень-то балую телефонными звонками… Стоп, а зачем откладывать?
Я позвонил в Казань. Батя в свое время, сделав меня, ушел от матери к другой женщине. Причины расставания мне были неизвестны, но, поскольку сыновья часто повторяют жизненный путь отцов, догадаться не трудно, что произошло между моими родителями однажды… Да и без того я был в курсе, что папаша всегда любил простые мужские радости, которые для хранительниц очага все равно что кость в горле вместе с зубной болью.
– Привет, пап! – сказал я, радуясь, что застал его дома. Летом он, поскольку продолжал работать на судах, неделями не появлялся на берегу. – Как жизнь?
– Да все так же. Скрипим… Когда домой приедешь?
– Не знаю, пап… Дела же.
– Дела, – ворчливо передразнил отец. – Наслышан я о твоих делах. Все спекулируешь?
– Нет, я сейчас менеджером в совместном предприятии работаю. И даже не в торговом.
– На флот не тянет?
Ну что я мог ответить? Тянет, и еще как тянет … Вот только я отлично знаю, что без практики меня сейчас хрен кто возьмет даже мотористом, тем более, что речники переживают на самые лучшие времена – свои-то кадры им сокращать приходится постоянно. И зарплаты не дождешься.
– Подожду, когда платить станут лучше… Там посмотрим.
– Все ищешь, где глубже…
Разговор стал меня раздражать. Батя, очевидно, находился не в самом лучшем расположении духа и был настроен повоспитывать меня.
Тем не менее я, насколько мог, сгладил выступы и шероховатости, а потом завел разговор об Амуре.
– Помнишь, у тебя была такая трубочка, цилиндрик бамбуковый? С иероглифами?
– Что-то не припоминаю…
– Ты еще говорил, что с Амура привез.
– А, было что-то такое… Пограничники знакомые подарили.
– Пап, а ты ничего не путаешь?
– Еще бы я путал! Начальник заставы, майор Кунцев мне ее подарил.
– Ты же говорил, что выменял ее у капитана китайского парохода! «Ветер с востока» номер семнадцать, если я не ошибаюсь.
Отец замолчал. Я почти физически чувствовал, как бьют по карману моих брюк пролетающие минуты – не так уж богато живут менеджеры, особенно недавно ограбленные…
– Папа, ты слышишь?
– Андрей, а почему ты вспомнил про нее? Что-то случилось?
– Пока нет… Но ее опознали, как японский, а не китайский талисман со словами молитвы или чего-то еще. Семнадцатый век, пап. Скажи точно, откуда она у тебя взялась?
Батя вздохнул – даже по телефону было слышно.
– Ты про своего деда, моего отца, много знаешь? – спросил он.
– Только то, что ты рассказывал, – произнес я. – А ты рассказывал всегда одно и то же: что практически не помнишь его.
– Тебе знакомо выражение «скелет в шкафу»?
– А то нет!
– Мне бы не хотелось, чтобы он вылез оттуда, сын. Я в свое время не собирался отдавать эту игрушку тебе, но ты почему-то еще со школьных времен требовал ее в подарок, вроде как чисто на память.
– Ну, да…
– Это дедова штука, Андрей. Я понятия не имею, откуда она у него, и что это такое, но знаю только, что он оставил ее мне как бы по наследству. Без комментариев.
– А при чем тут скелет, папа?
– У меня к тебе огромная просьба. Не копай тут. Я совсем не хочу, чтобы ты однажды узнал такое, отчего тебе может стать очень плохо.
– Слушай, ты меня заинтриговал! Хватит темнить, ну что за дела-то?
– Эта штука сейчас у тебя?
– Нет, задевалась куда-то.
– Надеюсь, ты не врешь… Но если вдруг наткнешься на нее, выбрось подальше или сожги. Денег она никаких не стоит, а неприятностей можешь нахлебаться.
– Но почему, пап? Что за мистика? Теперь я этого тем более так не оставлю.
– Я точно говорю: если ты вдруг все узнаешь, тебе будет очень тяжело жить…
Глава V
Несмотря на странное впечатление от разговора с отцом, я не оставил мысли насчет «копания». Но сразу этой трубкой заниматься не стал – после недельной ссоры нам даже ужин пришлось отложить… А когда Таня стала сладко посапывать, я понял, что не засну, пока не вскрою японский талисман – просто руки зудели.
Я тихонько встал, взял трубку, и направился на кухню. Вытащил свой инструментарий домашнего мастера, расстелил на кухонном столе газету и поставил рядом пепельницу.
Омамори был залит чем-то черным с обоих торцов. Возле одного имелось сквозное отверстие, и я решил, что вскрывать надо с противоположной стороны.
«Надеюсь, что я делаю правильно», – мелькнула мысль, когда я зажал амулет в тиски, не забыв вставить резиновые прокладки между их стальными губками.
Сняв слой лака, я убедился в том, что черное вещество – это что-то вроде смолы: твердой и немного при этом вязкой, словно битум… Потихоньку я начал выковыривать смоляную пробку.
Цилиндрик был явно выдолблен, чтобы использовать его как футляр – в этом я убедился сразу же, как только тонкая стамеска пробила слой смолы. Расчистив отверстие, увидел внутри нечто слоистое, желтовато-серое, как будто вкладыш, повторяющий геометрическую форму амулета. Я затаил дыхание. Это походило на бумажный свиток, скрученный в трубку.
«Самураи не были столь сентиментальными, как европейские рыцари, – вспомнил я слова Лены. – Они чаще хранили там письменные сведения о себе или еще каких-либо важных вещах. Но довольно редко. Если хочешь, проверь. Впрочем, мне кажется, ничего там нет».
«Ошибаешься, Кирюшина, – про себя произнес я. – Что-то тут все равно есть. И, похоже, как раз письменный документ… Вот только как его достать оттуда?»
Я начал извлекать вкладыш из трубки, но в пинцете оказывались лишь кусочки мелкой трухи, словно хлопья пепла… Если я буду вытаскивать его такими эфемерными клочками, то от моей работы толку окажется абсолютный нуль.
Оставалось одно – расколоть цилиндрик параллельно образующей. Я снова взялся за стамеску.
«Ты уверен, что делаешь правильно?» – задал я сам себе вопрос.
Внутренний голос молчал. Значит, правильно.
Минут через десять на трубке появились две аккуратные продольные трещины, и я, положив омамори на стол, приподнял одну половинку, как крышку. Правда, вторая смоляная пробка не давала разделить трубку надвое окончательно, но я и не стал ее разбирать, а просто вставил распорку между обеими половинками амулета.
Я прокрался в комнату и вытащил из Танькиной фонотеки два компакт-диска; сам я музыку терпеть не могу, особенно эстрадную, перенасытился ею еще в те времена, когда занимался нелегальной звукозаписью. Оказалось, что схватил любимые Танькины – Валерия Меладзе и Александра Серова… Ладно, с дисками-то ничего не случится, мне только футляры из оргстекла нужны…
Я вытащил наконец содержимое омамори и аккуратно положил свиток на поверхность одного из футляров.
Сделав перекур, я принялся разворачивать бумажную трубку. Истлевшая бумага поддавалась плохо; почти невесомые кусочки свитка так и норовили разлететься в разные стороны, и потому я даже дышал вбок. И так увлекся, что не услышал, как подошла Таня.
– Послушай, эксперт-криминалист, – услышал я и, вздрогнув, едва не порвал один из наиболее крупных кусочков с хорошо сохранившимися иероглифами на нем. – Ты отдаешь себе отчет в том, что принимаешь необратимые решения?
– Отдаю, – спокойно сказал я. – Помнишь философский вопрос: можно ли приготовить яичницу, не разбив яйца?
– А если ты приготовил яичницу из золотого яйца, Маскаев?
– Не думаю… Тем более, что скорлупу я выбрасывать не собираюсь.
Танька вытащила из моей пачки сигарету и закурила. Я, сколько себя помню, всегда боролся с этой вредной привычкой (не своей, а ее), но сейчас не стал реагировать. Тем более, что Таня не стала больше комментировать мои действия, а просто уселась на табурет чуть поодаль, придвинув к себе пепельницу.
Я продолжил свой кропотливый труд. Свиток почти полностью развернулся. Лист бумаги оказался небольшим, как раз почти по размеру футляра от компакт-диска: где-то сантиметров девять на тринадцать, может, чуть больше. Часть свитка, рассыпавшуюся на кусочки, я подхватывал пинцетом и подкладывал к уцелевшему центру, словно собирал мозаику-головоломку. И скоро передо мной лежало что-то более-менее похожее на текст… Разумеется, для меня совершенно непонятный: на листке желто-серой бумаги в шесть столбцов выстроились японские иероглифы. Которые, если тоже были изображены лет триста тому назад, писал (или рисовал?!) мужчина, как тогда было принято, судя по словам Лены. Возможно даже, тот самый безвестный самурай по имени Тамоцу Дзётиин.
– Тань, где у нас пленка? – спросил я, не отрывая взгляда от таинственного письма… Я словно бы слышал звон кривых мечей и азартные выкрики свирепых узкоглазых воинов, упоенных битвой.
– Пленка?
– Полиэтиленовая, самоклеящаяся.
– Сейчас принесу.
Таня принесла рулон прозрачной пленки, и я ножницами отхватил солидный кусок.
– Куда тебе столько, жадина?!
– Молчи, женщина, – отозвался я. Потом накрыл другим футляром клочки свитка, чтобы они лежали между двух плоскостей из оргстекла и резко перевернул «сэндвич». Получилось неплохо – теперь документ лежал тыльной стороной вверх.
Я поправил пинцетом несколько съехавших клочков и, разделив пленку-самоклейку надвое, наложил липкий прозрачный лист на бумагу. Возможно, у какого-нибудь музейного деятеля и случился бы инфаркт от моей технологии сохранения древних документов, но ничего другого я придумать не мог.
Зато теперь с текстом можно было работать безбоязненно. Я перевернул его, приложил сверху пленку без клеевого слоя и обрезал полиэтилен параллельно краям документа, оставив где-то по сантиметру запаса пленки от края старой бумаги. Иероглифы можно было прочесть без всяких затруднений.
– Теперь осталось только перевести, – сказал я.
– А спать ты сегодня не собираешься? – спросила Таня. – Третий час, с ума сойти можно.
– Собираюсь. Только склею трубку…
С футляром-амулетом я справился только через час, зато теперь лишь после тщательного изучения можно было сказать, что его вскрывали. Может, я и не специалист по музейным редкостям, но инженеру, да еще умеющему работать руками, грех не справиться с подобной задачей.
А завтра мне прямо с утра позвонил Такэути:
– Андрей, приезжай в гостиницу. Кажется, Мотояма-сан сможет тебе помочь.
Ну, если так…
– Ты куда это? – спросила Таня, заметив, что я, вопреки обыкновению, не стал валяться в кровати до одиннадцати по случаю субботы, а мигом побежал бриться и, на ходу жуя бутерброд, начал впрыгивать в джинсы. Хотя и улегся спать лишь около четырех.
– К японцам в гостиницу, – сказал я. – По делам фирмы.
– Смотри, не напейся с ними… Космополит.
Собираясь уходить, я бросил взгляд на упакованный в пленку документ. Взять с собой, показать японцам? Ведь к Ленке теперь, поскольку она подчеркнуто стала высказывать ко мне не самое лучшее отношение, с этим текстом, да и вообще с просьбами лучше не подходить. А то – ишь! – нос, видите ли, задрала… Нет, японцы обойдутся. Лучше уж возьму футляр-омамори, может, они точнее оценят его, нежели Лена.
И я положил амулет в свой органайзер. Потом поцеловал Таню, которая тоже частенько любила полениться в субботнее утро, и поторопился в сторону «Сибири». Итак, я – работник японской фирмы, вероятно, принадлежащей якудза, а посему у меня и в мыслях не было проигнорировать приглашение Сэйго.
В номере (не самом, к слову, шикарном), который занимал Мотояма, оказался и Такэути – без него, пожалуй, общение с Акирой, ни бельмеса не понимавшем по-русски, оказалось бы несколько затруднительным. Длинноволосый Сэйго, как всегда, за исключением того вечера в «Японском доме», был облачен в джинсы и мешковатый свитер – точно так одеваются миллионы молодых людей во всем мире – демократично и удобно. Зато Акира… Я даже не предполагал раньше, насколько сильно упаковка меняет человека: если на деловых встречах этот джентльмен в костюме с галстуком выглядел типичнейшим средней руки служащим, то теперь передо мной предстал грозный воин; его черное кимоно с красными полосками на обшлагах широченных рукавов было перехвачено белым шелковым поясом. Окажись за этим поясом кривой меч, картина получилась бы законченной, но меча там не обнаружилось, и я, как ни странно, ощутил облегчение. Почему-то в присутствии этого человека я и раньше чувствовал себя не слишком уютно, а сейчас, когда он находился в своей стихии и на своей территории, и подавно.
Но держался Мотояма корректно и даже любезно. Он едва заметно поклонился (я последовал его примеру) и жестом предложил мне сесть в кресло.
– Если я правильно понял, речь пойдет об ограблении моей квартиры? – спросил я у Сэйго.
– Не торопись, – сказал Такэути. – Сначала, как положено, чаю попьем… – Тут в номер вошла горничная с тремя чашками на подносе. – Хотя это, конечно, пародия на чайную церемонию. Но я, если честно, и сам не все ее правила знаю.
Чай пили за невысоким столиком; с одной стороны сидели мы с Такэути, напротив нас восседал Мотояма. Если он был ярым приверженцем национальных традиций, о чем говорил его костюм, то подобное чаепитие мог воспринять даже не как пародию, а как издевательство. Впрочем, никаких эмоций Акира по этому поводу не проявлял. Якудза, черт возьми… Или все-таки нет?
Минут через семь-восемь Мотояма отставил свою чашку, кивнул сперва мне, потом – Такэути, и заговорил. Сэйго выслушал и перевел мне:
– Мотояма-сан в курсе, что твою квартиру ограбили сразу же после презентации нашей общей фирмы. Это было не просто преступное деяние. Было нанесено оскорбление тебе а, следовательно, и фирме «Токида». Поэтому служба безопасности предприняла некоторые шаги, и вот уже есть первые результаты.
– Какие именно? – тирада японца меня несколько озадачила.
Вместо ответа Мотояма встал и, вытащив из тумбочки женские часики в желтом корпусе и с желтой же браслеткой, положил их на столик. Потом что-то сказал.
– Мотояма-сан говорит: вполне возможно, что это твое золото…
Я был уверен в том, что точно такие же часы подарил Тане еще в первые недели нашего знакомства, когда я работал в порту и зашибал неплохие деньги на «левых» грузах. Тогда этот подарок, жутко дорогой, по ее разумению, настолько потряс Таньку, что через несколько дней я навсегда покинул общагу и прочно заякорился в квартире моей «гражданской супруги».
– Часы принадлежат твоей жене? – спросил Сэйго.
– Можно посмотреть?
– Конечно.
Я взял часики и приблизил их к глазам. Похоже, действительно, Танькины, «Заря». Черт побери, но если номер их совпадет с тем, что записан в паспорте, если Танька его не выкинула, то дело становится очень даже интересным… Да и без того: часы ношенные, наверняка с какими-то приметами, известными Татьяне; браслет куплен в другом месте, что уже вносит элемент случайности в возможность появления точно такой же комбинации… Доказать принадлежность можно. Но если так, откуда они у японцев?!
– Откуда они у вас?
Мотояма осклабился.
– Служба безопасности не всегда ставит в известность сотрудников других подразделений фирмы о своих методах работы. У нас достаточно личных контактов с разными влиятельными людьми в вашем городе, и мы помогаем друг другу.
Ну, так и есть! Мафия, чтоб ее…
И вот тут я понял, что влип. Если мафия оказала тебе услугу, то ты «по любому» оказываешься обязанным ей… Часы Танькины, это сто процентов. Теперь этот Мотояма добудет еще что-нибудь из пропавшего, а потом потребует, чтобы я закрывал глаза на любые их «темные делишки»… Вплоть до производства наркотиков или еще какой-нибудь гадости. Шаг влево, шаг вправо будут считаться попыткой к бегству. И тогда – короткая поездка в багажнике куда-нибудь на берег Оби, где этот Акира, одетый в национальное кимоно, отрубит менеджеру Маскаеву его тупую башку острым самурайским мечом, и поплывет сотрудник фирмы со смешанным капиталом на Север, щук кормить… Черт, уж не сами ли японцы устроили мне этот цирк с ограблением?
Последняя мысль поразила меня как громом. А что? Запросто ведь. Знали, что я либо напьюсь на презентации, либо попадусь в лапы нанятых на всяких случай «рексов» – в любом случае, до хаты я не должен был дойти. Танька в командировке – это нетрудно узнать… Или все это чушь? Неужели такое сделали только для того, чтобы затянуть меня в свои сети? Нет, наверное, чушь. Можно было все сделать гораздо проще, не прибегая к сильнодействующим средствам. Значит, просто «личные контакты» без причастности к ограблению, которое произошло очень уж кстати для японцев.
Тем не менее, я пересмотрел мой первоначальный замысел ознакомить японцев с имеющимся у меня омамори. Ничего – меньше знают, крепче спят…
– Можешь взять эти часы. Если твоя жена определит, что это – ее вещь, мы уже будем знать, в каком направлении действовать дальше, – продолжал переводить Сэйго.
А, плевать!
– Скажи господину Мотояма, – сказал я Сэйго, – что я благодарен службе безопасности фирмы «Токида» в его лице. – Это прозвучало несколько церемонно, но близко к азиатскому стилю.
Акира выслушал перевод, с серьезным выражением на лице встал и поклонился. Я сделал то же самое, полагая, что аудиенция окончена. Мой собеседник произнес еще несколько слов.
– Мотояма-сан будет рад услышать от вас, верно ли было предположение насчет часов, – произнес Такэути. – Возьми их и как можно скорее сообщи, ваши они или нет, потому что Мотояма-сан через несколько дней отбывает домой.
Акира извлек откуда-то свою визитку и, надписав на ней номер, по которому, как я понял, его можно найти в городе, протянул карточку мне. Я взял ее и сказал Сэйго:
– Переведи, пожалуйста, Мотояме-сан, что я эти часы сейчас не возьму, так как у меня нет полной уверенности в том, что они принадлежат нам… И хотелось бы договориться о том, чтобы забрать их попозже, например, завтра, когда я приду вместе с женой.
Сэйго перевел. Если «господин самурай» и был чем-то недоволен, то не подал виду. Он кивнул и убрал часы со стола. Такэути не преминул заметить, что я поступил не очень деликатно, хотя, в общем, резонно. Но мне плевать было на восточные церемонии.
Аудиенция подошла к завершению, я свистнул «молнией» органайзера, чтобы положить туда визитку Акиры. И вот тут – как подобное назвать, не знаю, но факт остается фактом – из его недр прямо на столик выскочил омамори и с глухим стуком покатился прямо под нос господину Мотояме.
Пожалуй, никто на его месте не смог бы проигнорировать подобный случай. Мотояма так и вытаращился на амулет. Такэути, похоже, заинтересовался не меньше. Но деликатностью моих собеседников бог не обидел. Мотояма, взглянув на меня, произнес несколько слов.
– Мы просим разрешения взглянуть на эту вещь, – сказал Сэйго.
Как отказать? Под каким соусом? Тем более, что за погляд, как мне приходилось слышать, денег не берут…
Я тихонько встал, взял трубку, и направился на кухню. Вытащил свой инструментарий домашнего мастера, расстелил на кухонном столе газету и поставил рядом пепельницу.
Омамори был залит чем-то черным с обоих торцов. Возле одного имелось сквозное отверстие, и я решил, что вскрывать надо с противоположной стороны.
«Надеюсь, что я делаю правильно», – мелькнула мысль, когда я зажал амулет в тиски, не забыв вставить резиновые прокладки между их стальными губками.
Сняв слой лака, я убедился в том, что черное вещество – это что-то вроде смолы: твердой и немного при этом вязкой, словно битум… Потихоньку я начал выковыривать смоляную пробку.
Цилиндрик был явно выдолблен, чтобы использовать его как футляр – в этом я убедился сразу же, как только тонкая стамеска пробила слой смолы. Расчистив отверстие, увидел внутри нечто слоистое, желтовато-серое, как будто вкладыш, повторяющий геометрическую форму амулета. Я затаил дыхание. Это походило на бумажный свиток, скрученный в трубку.
«Самураи не были столь сентиментальными, как европейские рыцари, – вспомнил я слова Лены. – Они чаще хранили там письменные сведения о себе или еще каких-либо важных вещах. Но довольно редко. Если хочешь, проверь. Впрочем, мне кажется, ничего там нет».
«Ошибаешься, Кирюшина, – про себя произнес я. – Что-то тут все равно есть. И, похоже, как раз письменный документ… Вот только как его достать оттуда?»
Я начал извлекать вкладыш из трубки, но в пинцете оказывались лишь кусочки мелкой трухи, словно хлопья пепла… Если я буду вытаскивать его такими эфемерными клочками, то от моей работы толку окажется абсолютный нуль.
Оставалось одно – расколоть цилиндрик параллельно образующей. Я снова взялся за стамеску.
«Ты уверен, что делаешь правильно?» – задал я сам себе вопрос.
Внутренний голос молчал. Значит, правильно.
Минут через десять на трубке появились две аккуратные продольные трещины, и я, положив омамори на стол, приподнял одну половинку, как крышку. Правда, вторая смоляная пробка не давала разделить трубку надвое окончательно, но я и не стал ее разбирать, а просто вставил распорку между обеими половинками амулета.
Я прокрался в комнату и вытащил из Танькиной фонотеки два компакт-диска; сам я музыку терпеть не могу, особенно эстрадную, перенасытился ею еще в те времена, когда занимался нелегальной звукозаписью. Оказалось, что схватил любимые Танькины – Валерия Меладзе и Александра Серова… Ладно, с дисками-то ничего не случится, мне только футляры из оргстекла нужны…
Я вытащил наконец содержимое омамори и аккуратно положил свиток на поверхность одного из футляров.
Сделав перекур, я принялся разворачивать бумажную трубку. Истлевшая бумага поддавалась плохо; почти невесомые кусочки свитка так и норовили разлететься в разные стороны, и потому я даже дышал вбок. И так увлекся, что не услышал, как подошла Таня.
– Послушай, эксперт-криминалист, – услышал я и, вздрогнув, едва не порвал один из наиболее крупных кусочков с хорошо сохранившимися иероглифами на нем. – Ты отдаешь себе отчет в том, что принимаешь необратимые решения?
– Отдаю, – спокойно сказал я. – Помнишь философский вопрос: можно ли приготовить яичницу, не разбив яйца?
– А если ты приготовил яичницу из золотого яйца, Маскаев?
– Не думаю… Тем более, что скорлупу я выбрасывать не собираюсь.
Танька вытащила из моей пачки сигарету и закурила. Я, сколько себя помню, всегда боролся с этой вредной привычкой (не своей, а ее), но сейчас не стал реагировать. Тем более, что Таня не стала больше комментировать мои действия, а просто уселась на табурет чуть поодаль, придвинув к себе пепельницу.
Я продолжил свой кропотливый труд. Свиток почти полностью развернулся. Лист бумаги оказался небольшим, как раз почти по размеру футляра от компакт-диска: где-то сантиметров девять на тринадцать, может, чуть больше. Часть свитка, рассыпавшуюся на кусочки, я подхватывал пинцетом и подкладывал к уцелевшему центру, словно собирал мозаику-головоломку. И скоро передо мной лежало что-то более-менее похожее на текст… Разумеется, для меня совершенно непонятный: на листке желто-серой бумаги в шесть столбцов выстроились японские иероглифы. Которые, если тоже были изображены лет триста тому назад, писал (или рисовал?!) мужчина, как тогда было принято, судя по словам Лены. Возможно даже, тот самый безвестный самурай по имени Тамоцу Дзётиин.
– Тань, где у нас пленка? – спросил я, не отрывая взгляда от таинственного письма… Я словно бы слышал звон кривых мечей и азартные выкрики свирепых узкоглазых воинов, упоенных битвой.
– Пленка?
– Полиэтиленовая, самоклеящаяся.
– Сейчас принесу.
Таня принесла рулон прозрачной пленки, и я ножницами отхватил солидный кусок.
– Куда тебе столько, жадина?!
– Молчи, женщина, – отозвался я. Потом накрыл другим футляром клочки свитка, чтобы они лежали между двух плоскостей из оргстекла и резко перевернул «сэндвич». Получилось неплохо – теперь документ лежал тыльной стороной вверх.
Я поправил пинцетом несколько съехавших клочков и, разделив пленку-самоклейку надвое, наложил липкий прозрачный лист на бумагу. Возможно, у какого-нибудь музейного деятеля и случился бы инфаркт от моей технологии сохранения древних документов, но ничего другого я придумать не мог.
Зато теперь с текстом можно было работать безбоязненно. Я перевернул его, приложил сверху пленку без клеевого слоя и обрезал полиэтилен параллельно краям документа, оставив где-то по сантиметру запаса пленки от края старой бумаги. Иероглифы можно было прочесть без всяких затруднений.
– Теперь осталось только перевести, – сказал я.
– А спать ты сегодня не собираешься? – спросила Таня. – Третий час, с ума сойти можно.
– Собираюсь. Только склею трубку…
С футляром-амулетом я справился только через час, зато теперь лишь после тщательного изучения можно было сказать, что его вскрывали. Может, я и не специалист по музейным редкостям, но инженеру, да еще умеющему работать руками, грех не справиться с подобной задачей.
А завтра мне прямо с утра позвонил Такэути:
– Андрей, приезжай в гостиницу. Кажется, Мотояма-сан сможет тебе помочь.
Ну, если так…
– Ты куда это? – спросила Таня, заметив, что я, вопреки обыкновению, не стал валяться в кровати до одиннадцати по случаю субботы, а мигом побежал бриться и, на ходу жуя бутерброд, начал впрыгивать в джинсы. Хотя и улегся спать лишь около четырех.
– К японцам в гостиницу, – сказал я. – По делам фирмы.
– Смотри, не напейся с ними… Космополит.
Собираясь уходить, я бросил взгляд на упакованный в пленку документ. Взять с собой, показать японцам? Ведь к Ленке теперь, поскольку она подчеркнуто стала высказывать ко мне не самое лучшее отношение, с этим текстом, да и вообще с просьбами лучше не подходить. А то – ишь! – нос, видите ли, задрала… Нет, японцы обойдутся. Лучше уж возьму футляр-омамори, может, они точнее оценят его, нежели Лена.
И я положил амулет в свой органайзер. Потом поцеловал Таню, которая тоже частенько любила полениться в субботнее утро, и поторопился в сторону «Сибири». Итак, я – работник японской фирмы, вероятно, принадлежащей якудза, а посему у меня и в мыслях не было проигнорировать приглашение Сэйго.
В номере (не самом, к слову, шикарном), который занимал Мотояма, оказался и Такэути – без него, пожалуй, общение с Акирой, ни бельмеса не понимавшем по-русски, оказалось бы несколько затруднительным. Длинноволосый Сэйго, как всегда, за исключением того вечера в «Японском доме», был облачен в джинсы и мешковатый свитер – точно так одеваются миллионы молодых людей во всем мире – демократично и удобно. Зато Акира… Я даже не предполагал раньше, насколько сильно упаковка меняет человека: если на деловых встречах этот джентльмен в костюме с галстуком выглядел типичнейшим средней руки служащим, то теперь передо мной предстал грозный воин; его черное кимоно с красными полосками на обшлагах широченных рукавов было перехвачено белым шелковым поясом. Окажись за этим поясом кривой меч, картина получилась бы законченной, но меча там не обнаружилось, и я, как ни странно, ощутил облегчение. Почему-то в присутствии этого человека я и раньше чувствовал себя не слишком уютно, а сейчас, когда он находился в своей стихии и на своей территории, и подавно.
Но держался Мотояма корректно и даже любезно. Он едва заметно поклонился (я последовал его примеру) и жестом предложил мне сесть в кресло.
– Если я правильно понял, речь пойдет об ограблении моей квартиры? – спросил я у Сэйго.
– Не торопись, – сказал Такэути. – Сначала, как положено, чаю попьем… – Тут в номер вошла горничная с тремя чашками на подносе. – Хотя это, конечно, пародия на чайную церемонию. Но я, если честно, и сам не все ее правила знаю.
Чай пили за невысоким столиком; с одной стороны сидели мы с Такэути, напротив нас восседал Мотояма. Если он был ярым приверженцем национальных традиций, о чем говорил его костюм, то подобное чаепитие мог воспринять даже не как пародию, а как издевательство. Впрочем, никаких эмоций Акира по этому поводу не проявлял. Якудза, черт возьми… Или все-таки нет?
Минут через семь-восемь Мотояма отставил свою чашку, кивнул сперва мне, потом – Такэути, и заговорил. Сэйго выслушал и перевел мне:
– Мотояма-сан в курсе, что твою квартиру ограбили сразу же после презентации нашей общей фирмы. Это было не просто преступное деяние. Было нанесено оскорбление тебе а, следовательно, и фирме «Токида». Поэтому служба безопасности предприняла некоторые шаги, и вот уже есть первые результаты.
– Какие именно? – тирада японца меня несколько озадачила.
Вместо ответа Мотояма встал и, вытащив из тумбочки женские часики в желтом корпусе и с желтой же браслеткой, положил их на столик. Потом что-то сказал.
– Мотояма-сан говорит: вполне возможно, что это твое золото…
Я был уверен в том, что точно такие же часы подарил Тане еще в первые недели нашего знакомства, когда я работал в порту и зашибал неплохие деньги на «левых» грузах. Тогда этот подарок, жутко дорогой, по ее разумению, настолько потряс Таньку, что через несколько дней я навсегда покинул общагу и прочно заякорился в квартире моей «гражданской супруги».
– Часы принадлежат твоей жене? – спросил Сэйго.
– Можно посмотреть?
– Конечно.
Я взял часики и приблизил их к глазам. Похоже, действительно, Танькины, «Заря». Черт побери, но если номер их совпадет с тем, что записан в паспорте, если Танька его не выкинула, то дело становится очень даже интересным… Да и без того: часы ношенные, наверняка с какими-то приметами, известными Татьяне; браслет куплен в другом месте, что уже вносит элемент случайности в возможность появления точно такой же комбинации… Доказать принадлежность можно. Но если так, откуда они у японцев?!
– Откуда они у вас?
Мотояма осклабился.
– Служба безопасности не всегда ставит в известность сотрудников других подразделений фирмы о своих методах работы. У нас достаточно личных контактов с разными влиятельными людьми в вашем городе, и мы помогаем друг другу.
Ну, так и есть! Мафия, чтоб ее…
И вот тут я понял, что влип. Если мафия оказала тебе услугу, то ты «по любому» оказываешься обязанным ей… Часы Танькины, это сто процентов. Теперь этот Мотояма добудет еще что-нибудь из пропавшего, а потом потребует, чтобы я закрывал глаза на любые их «темные делишки»… Вплоть до производства наркотиков или еще какой-нибудь гадости. Шаг влево, шаг вправо будут считаться попыткой к бегству. И тогда – короткая поездка в багажнике куда-нибудь на берег Оби, где этот Акира, одетый в национальное кимоно, отрубит менеджеру Маскаеву его тупую башку острым самурайским мечом, и поплывет сотрудник фирмы со смешанным капиталом на Север, щук кормить… Черт, уж не сами ли японцы устроили мне этот цирк с ограблением?
Последняя мысль поразила меня как громом. А что? Запросто ведь. Знали, что я либо напьюсь на презентации, либо попадусь в лапы нанятых на всяких случай «рексов» – в любом случае, до хаты я не должен был дойти. Танька в командировке – это нетрудно узнать… Или все это чушь? Неужели такое сделали только для того, чтобы затянуть меня в свои сети? Нет, наверное, чушь. Можно было все сделать гораздо проще, не прибегая к сильнодействующим средствам. Значит, просто «личные контакты» без причастности к ограблению, которое произошло очень уж кстати для японцев.
Тем не менее, я пересмотрел мой первоначальный замысел ознакомить японцев с имеющимся у меня омамори. Ничего – меньше знают, крепче спят…
– Можешь взять эти часы. Если твоя жена определит, что это – ее вещь, мы уже будем знать, в каком направлении действовать дальше, – продолжал переводить Сэйго.
А, плевать!
– Скажи господину Мотояма, – сказал я Сэйго, – что я благодарен службе безопасности фирмы «Токида» в его лице. – Это прозвучало несколько церемонно, но близко к азиатскому стилю.
Акира выслушал перевод, с серьезным выражением на лице встал и поклонился. Я сделал то же самое, полагая, что аудиенция окончена. Мой собеседник произнес еще несколько слов.
– Мотояма-сан будет рад услышать от вас, верно ли было предположение насчет часов, – произнес Такэути. – Возьми их и как можно скорее сообщи, ваши они или нет, потому что Мотояма-сан через несколько дней отбывает домой.
Акира извлек откуда-то свою визитку и, надписав на ней номер, по которому, как я понял, его можно найти в городе, протянул карточку мне. Я взял ее и сказал Сэйго:
– Переведи, пожалуйста, Мотояме-сан, что я эти часы сейчас не возьму, так как у меня нет полной уверенности в том, что они принадлежат нам… И хотелось бы договориться о том, чтобы забрать их попозже, например, завтра, когда я приду вместе с женой.
Сэйго перевел. Если «господин самурай» и был чем-то недоволен, то не подал виду. Он кивнул и убрал часы со стола. Такэути не преминул заметить, что я поступил не очень деликатно, хотя, в общем, резонно. Но мне плевать было на восточные церемонии.
Аудиенция подошла к завершению, я свистнул «молнией» органайзера, чтобы положить туда визитку Акиры. И вот тут – как подобное назвать, не знаю, но факт остается фактом – из его недр прямо на столик выскочил омамори и с глухим стуком покатился прямо под нос господину Мотояме.
Пожалуй, никто на его месте не смог бы проигнорировать подобный случай. Мотояма так и вытаращился на амулет. Такэути, похоже, заинтересовался не меньше. Но деликатностью моих собеседников бог не обидел. Мотояма, взглянув на меня, произнес несколько слов.
– Мы просим разрешения взглянуть на эту вещь, – сказал Сэйго.
Как отказать? Под каким соусом? Тем более, что за погляд, как мне приходилось слышать, денег не берут…