Они заканчивают бег,
Так четко связанный со мною.
А завтра кто-то их себе
Возьмет, связав с судьбой иною.
И вот, не знаю почему,
Но померещилось мне, будто
Они не захотят ему,
Как мне, одалживать минуты.
Они соскучатся по мне.
По вены близкому биенью.
Что, строчкою окаменев.
Становится стихотвореньем.
По тесной дружбе тех ночей.
Когда они со мной не спали.
С цезурой спорили моей
И мой анапест обгоняли.
И вот, чтоб как-то избежать
Непрошенного новоселья,
Они начнут спешить, бежать,
На день опережать неделю;
Соскальзывать с чужой руки,
В обивке прятаться диванной,
С собою, наконец, с тоски
Покончат, захлебнувшись в ванной.
И будет их в руках вертеть
С досадой часовщик сердитый…
Но никому не разглядеть,
Какая тайна в них сокрыта!
1960
236-237. Стихи о Петербурге
1
На Каменноостровском – тишина
И бледность белой петербургской ночи.
Уже как будто в воздухе весна,
Но щедрой стать она не хочет.
Лишь изредка, чем ближе, тем звончей,
Сухих торцов проснется говор ломкий,
Когда на франтоватом лихаче
Промчится Блок с влюбленной незнакомкой.
Да тротуар уснувший оживет
Под торопливым шагом пешехода.
И снова – тишина. И снова – год
Из тех, что до семнадцатого года.
Зачем я вот не этот пешеход,
Не кучер, что везет на Стрелку Блока,
Не дворник, задремавший у ворот,
Не проститутка, что домой бредет —
Вернулось бы лишь то, что так далеко!
Тот Петербург, куда возврата нет,
Где в мае ночь бледнее, чем Татьяна,
Где Гумилева затерялся след,
Где пушкинский упавший пистолет
Еще не поднят для ответной раны.
1960
2
Не петербургским сизокрылым днем
С тобой сегодня мы идем вдвоем.
Не тот простор и тишина не та,
Не те коня четыре у моста,
Не та ограда и не тот гранит,
И даже снег совсем не так лежит.
Так почему же вот сейчас, вдвоем,
Нам показалось, что мы снова в нем,
В том городе, где больше нам не быть,
Что больно вспомнить и нельзя забыть…
Не потому ль, что мы в себе таим
То, что навеки нас связало с ним:
И петербургский сердца холодок
(его гранит, что серебром намок)
И петербургской речи лад скупой
(его оград неторопливый строй)
И гордость, что всегда порвет узду
(его коня четыре на мосту) —
Все то, чем длится в наших двух сердцах
Наш Петербург, рассыпавшийся впрах.
1957
238
Как поутру заря роняет
Лучи во всякий спящий дом
И словно бы и не меняет,
Но все преображает в нем —
Так мне знакомо приближенье
Чего-то, что светлей меня:
Крыла какого-то паренья,
Луча какого-то огня.
И остается мне всего лишь
Принять, поняв его едва,
Прозрачный отблеск чьей-то воли,
Упавший на мои слова.
1960
239
Вот ты уходишь и не знаешь,
Что взять тебе с собой в дорогу,
И выбирая, забываешь.
Что нужно взять совсем немного.
Возьми с собою пруд с осокой.
Сирень и липу у балкона.
Этюд Шопена, строчку Блока
И шепот девушки влюбленной.
Все остальное лишь обуза
Для памяти и для созвучий,
И пусть тебя скупая муза
Прекрасной скудости научит.
1959
240
Я вспомнил – и в то мгновение
Я сам был тому не рад —
Что это стихотворение
Я начал лет сто назад.
В парижском кафе, за столиком,
Меж рюмок, локтей и ног.
Писал я и думал: стоит ли?
И все дописать не мог.
О чем оно было, жалкое,
Запачканное вином?
Конечно, все только жалобы
И все они об одном.
О том, что мне смерть обещана,
Что в мире нехорошо,
Что вот изменила женщина
С накрашенною душой.
На те же стихи с досадою
Сегодня смотрю опять.
Сумею ли я и надо ли
Их все-таки дописать?
Но если я даже сызнова
От них сгоряча уйду —
Листок мой, вином забрызганный.
Когда-нибудь вновь найду.
И снова, через столетия,
За тот же возьмусь рассказ…
О, горькие междометия —
Когда я срифмую вас?
1961
241
Ты дал мне непосильную задачу:
Быть человеком и познать Тебя.
И вот я пробиваюсь наудачу,
На тьму догадок истину дробя.
Но не пробиться, знаю это точно.
Так для чего ж на звезды я гляжу,
Молюсь Тебе, не засыпая ночью
И темными стихами ворожу?
Что от всего мне этого осталось,
Что сбереглось к усекновенью дней?
Неудовлетворенность и усталость,
Да сердце бьется глуше и больней.
Иль, может быть, вот в этом сердцебьеньи
(Как после возвращенья с высоты)
Верней, чем в чудесах и откровеньях.
Залог того, что существуешь Ты!
1961
242
Мы с детства самого в плену
Всечеловеческой неволи,
За чью-то древнюю вину
Несем ярмо жестокой боли.
Вину людей? Вину Богов?
Кто объяснит нам эту тайну?
От тех далеких берегов
Был пройден путь необычайный.
И все смешалось, поросло
Тяжелой ржавчиной забвенья,
Переплелись добро и зло,
Созданье и уничтоженье.
Поверим, будто мы одни
Всему виною. Ведь иначе
Невыносимы станут дни
В краю небесной неудачи!
1960
243
Нет, и всматриваться не стоит!
Ведь с собою не унести
Эти звезды, луга, прибои —
Все и сложное и простое,
С чем мне больше не по пути!
Знаю, знаю: пора пришла мне
Подружиться с коротким днем.
Мелкой речкой, замшелым камнем,
Выкорчеванным скользким пнем;
С равнодушной подругой-палкой,
С шумом медленного дождя —
Всеми теми, кого не жалко
Будет мне потерять, уйдя.
Ну а если и к ним я тоже
Так привыкну, что станут мне
И они всех небес дороже —
Кто мне землю забыть поможет
В беспощадной Твоей стране?
1959
244
Мы через это все пройти должны:
Какой-то я не досмотрю весны,
Какой-то книги я не дочитаю,
Недопитой оставлю чашку чаю
И незаписанным какой-то бред.
Но так ли это важно? Разве след,
Что у меня в душе оставят эти
Прикосновенья, может быть заметен?
Царапиной на камне будет он!
Уже я этой жизнью завершен:
Я слеплен, я отточен, я досказан,
Я всеми наслажденьями наказан
И всеми оскорбленьями омыт.
Печать моей земли на мне лежит
Неизгладимо, четко, неизменно,
И нету радости во всей вселенной
И даже огорчений, что могли б
Ее застывший изменить изгиб.
О чем мечтать, чего еще бояться?
Одно осталось мне: таким остаться.
1960
245
Перерастем ли мы когда-нибудь
Свои тела? Сумеем ли без тела
Поцеловать, заплакать, протянуть
Друг другу руки, шаг навстречу сделать?
Конечно, это все придти должно,
Но сколько ждать? Но сколько возвращаться
На землю, чтоб узнать всегда одно:
Что и на этот раз с ней не расстаться.
О, долгое цветенье бытия,
Его ненаступающая осень!
Тысячелетья мне нужны, чтоб я
Свой лишний лист и опознал и сбросил.
И миллионы лет, чтоб отмерла
Моих ветвей – моих касаний – жесткость
И чтобы плоти – моего ствола —
Истлела неуклюжая громоздкость.
Скорей бы от меня остался мне
Лишь смутный абрис, контур, что бледнеет…
Взгляни на тень платана на стене!
В ней все легко! Как хорошо быть ею!
1960
246
Простых путей не знаю я
К неутомительному раю.
На перекрестках бытия
Я сторонюсь и озираюсь.
Зовут широкие пути.
Но в сердце смутное решенье.
Что если и смогу дойти
То лишь тропинкою сомненья.
Она теряется в песках.
Но и высоты не одолеет.
И я бы их не отыскал.
Когда б измучен не был ею.
Сомненье! Твой суровый срок.
Твой страшный путь, твой след кровавый —
Не человеческий порок.
А человеческое право.
Есть вещий смысл в такой борьбе
За приближенье, обретенье,
И каждое мое сомненье
Не новый ли порыв к Тебе?
1961
247
И все-таки ответа нет,
Неоспоримого, такого,
Что навсегда оставит след
В душе открытой для иного.
Есть только знаки, имена.
Предположенья и догадки —
Попытки сердца и ума.
Игра в мучительные прятки.
Когда ж я, наконец, дойду,
Но по тропинкам, не по схемам?
О, что я дал бы за звезду
Над задремавшим Вифлеемом!
За воду, что вином цвела,
За след гвоздя в Его ладони,
За ту пушинку из крыла,
Что ангел, пролетев, обронит!
Ведь я всего лишь человек,
Привыкший видеть, слушать, трогать!
Как уместить в мой жалкий век
Мою далекую дорогу!
А если ею не дойти
И все давно иссякли сроки —
Зачем же ты меня – прости! —
Благословил на путь высокий?
Меня, прохожего, на путь,
Которого страшнее нету!
.. Пора упасть… Пора заснуть…
Спасибо, что велев мне: будь! —
Оставил право хоть на это!
1961
248
Моя душа! Мой гость «оттуда»!
Ты собралась в обратный путь…
Постой! Не поскупись на чудо!
Повремени еще! Побудь!
Но нет… Ты расправляешь крылья.
Тебе как будто все равно.
Ты смотришь мимо… Звездной пылью
Твое чело окаймлено.
Я стал не мил тебе, я знаю.
С тех пор, как на твои слова
Все чаще я не отвечаю,
А то и слышу их едва.
Тебе нужна вся свежесть плоти,
Весь жертвенный ее порыв,
Что за тебя собой заплатит
И не иссякнет, заплатив.
А я… Но полно! Кто ответит
Мне в подошедшей тишине?
Так повелось уже на свете:
Простор – тебе, разлука – мне!
1961
249
Когда, увянув, вдохновенье
Осыпет розы на гранит,
Когда душа в изнеможеньи
Пред неизбежным замолчит.
И у ворот тяжелых рая
Я оглянусь в глухой тоске —
Что я скажу тебе, родная.
На том, нездешнем языке?
Ты помнишь, мы учили оба
Его таинственный закон,
Чтоб стал для нас за гранью гроба
И внятен и понятен он.
Но тяжела его наука,
И золотое мастерство
Всепроницающего звука
Еще в душе не расцвело.
Не будет отклика оттуда,
И в надвигающейся мгле
Простимся здесь, простимся трудно,
Как все прощались на земле.
1959
250
Я не искал осуществлений,
Был праздным гостем на земле,
Лишь несколько стихотворений,
Уйдя, оставлю на столе.
И все настойчивей за это,
Боясь за жребий свой земной,
Меня теперь зовут к ответу
Все те, кто прежде были мной.
И всем им, всем, идущим следом,
Я говорю в последний раз:
Мои друзья! Я вас не предал!
Нигде, ни в чем не предал вас!
Чтоб первозданного горенья
Душа исполнилась опять —
Я должен был стихотвореньем
Молчанье жизни оборвать!
Вновь заструится, срок за сроком,
Ее тяжелое вино,
Но каплей песенного сока
Отныне вспенено оно.
И в каждом новом возвращеньи
Сквозь шум прибоя и грозы
Я уловлю еще шипенье
Моей сегодняшней лозы.
1960
251
Как будто нечего терять,
А все-таки не хочется!
Накинь еще годочков пять,
Крылатая пророчица!
С тобой не раз я говорил,
Вымаливал, выклянчивал,
И обещания твои
Звучали так заманчиво.
Вот я пришел к тебе опять
И торг веду сомнительный.
Ну что ты можешь обещать,
Хотя бы приблизительно?
Еще один концертный зал.
Картину, книгу, статую,
И то, что я не досказал,
Все тем же ямбом сжатое?
Еще один глоток вина,
Еще одну Италию,
Еще одну звезду со дна
Вселенной и так далее?
Все эти «снова» и «опять»,
Коль страшный срок отсрочится…
Как будто нечего терять…
А все-таки – не хочется!
1961
252
Глаза! Глаза! Пять-шесть недолгих лет
Вы сохраняете еще сиянье
Иного мира, тот нездешний свет,
Ту чистоту, которым нет названья.
А дальше? Для того ль мы принесли
Издалека прекраснейшую ношу,
Чтоб сразу же на рубеже земли
Бесценный дар был безвозвратно брошен?
Зачем расцвел тот несказанный свет,
Коль все равно ему здесь нет пощады?
И ждешь ответа. И ответа нет.
И что-то тут опять не так, как надо…
1961
253
На голос легче обернуться.
Чем поспешить ему навстречу.
Пораньше лечь и не проснуться —
Умней, чем коротать свой вечер.
Что это? Лень? Иль пониманье
Недосягаемости целей?
Неумолимое сознанье.
Что все аллеи – облетели.
Что шорох листьев под ногою
Мне и желанней и дороже
Всего, что будущей весною
Меня уже не потревожит.
1959
254. Пришелице
Я на ночь не закрыл окна,
А к утру, словно виновато,
На подоконник гроздь легла
Глицинии голубоватой,
И усиком за шпингалет
Так крепко-крепко зацепилась.
Как оттолкнуть мне твой привет,
Твою настойчивую милость!
Пусть будет ветер – все равно,
Пусть беспорядок натворит он —
Раз ты пришла ко мне, окно
Оставлю для тебя открытым!
1959
255
Она оправдывалась, та рука.
Она утешить и помочь хотела.
Она легла, тревожна и легка,
Мне на плечо.
Рука! Рука без тела,
Мне отказавшая когда-то в нем!
Я сохранил твое прикосновенье,
Твой бережный отказ! С тем давним днем
Я помирился. В жизни есть мгновенья
Горчайшие, которые потом
Приобретают смысл и очертанья,
И догоревший уголек страданья
Уже не жжет, и на ладони он —
Почти неуловимое касанье.
1959
256
Сквозь пестроту воспоминанья
И тесноту ушедших дней
Я сохранил очарованье
Далекой юности твоей.
Мне одному она открылась
Неповторимо и сполна.
Ведь никому такая милость
Тобою не была дана!
И от тебя самой сокрыты
Твои далекие черты,
И зеркала давно разбиты,
В которые гляделась ты.
И только я – в душе и плоти —
Храню все строже, все нежней
Единственный и верный оттиск
Угасшей прелести твоей.
1959
257
Как наклевывают птицы вишни.
Те, что всех других спелей и слаще,
Так твои податливые губы,
Знаю я, давно не без изъяна.
Все же я тянусь к ним, безрассудный,
Забывая старую науку,
Что наклеванная птицей вишня
Сохнет и твердеет по наклеву,
А у косточки – совсем у сердца —
Есть уже легчайший привкус тленья.
1959
Разрозненная тайна
Моим друзьям
258
Я не улавливаю знаков
Иных, неведомых миров.
Мой путь с другими одинаков.
Я тоже им идти готов.
Но принимая непреложность
Назначенного мне пути
Я верю все-таки в возможность
До невозможного дойти.
Пусть ранит этот путь камнями.
Но я зато богат порой
Таинственными черепками.
В пыли подобранными мной.
Какой чудеснейшей амфоре
Из неизведанной страны.
Сплетаясь в редкостном узоре.
Принадлежать могли они?
Перебирая их несмело.
Твержу я в помыслах моих:
Как хороша должна быть в целом
Разрозненная тайна их!
1964
259
Как пароход подходит к пристани.
Неспешно замедляя ход.
И всматриваешься все пристальней
В тот край, что пред тобой встает —
Так я гляжу в недоумении
На берег странный и чужой.
Что в неизбежном приближении
Сейчас встает передо мной.
Какие-то струятся тени там.
Какие-то скользят лучи.
Но в смутном их нагромождении
Мне ничего не различить.
И лишь одна (прозреньем, бредом ли?)
Надежда промелькнет подчас.
Что кто-то, мне пока неведомый,
На сходнях руку мне подаст.
1964
260
Ужель я землю посетил,
Чтоб, уходя, сказать «не знаю!»
И стать одной из тех могил,
Что здесь от края и до края?
Иль, может быть, как та пчела,
Что потрудилась над цветами
И каплю меда унесла
В далекий улей за холмами —
Так и душа моя возьмет
С собой в далекую дорогу
Тот все-таки душистый мед,
Что здесь собрал я понемногу.
О нет, не знанье! Лишь намек,
Предчувствие, догадки… Что-то,
Чем я разбогатеть не мог…
Но, может, хватит для полета?
1964
261
Пусть не душа, пусть слабое дыханье,
Пусть только затуманено стекло,
Но все-таки мое существованье
Каким-то дуновеньем процвело.
И, может быть, среди далеких странствий,
На рубеже какого-то пути
Смогу я на туманное пространство
Свои инициалы нанести.
И стану, наконец, самим собою,
Тем, кто познал, что совершилось с ним
И кто пока заботливой судьбою
От непосильной радости храним.
1962
262
Это лучшее, что мне дано:
Благодатное мое незнанье!
С ним я, даже падая на дно,
Страшного не вижу расстоянья.
Думаю: а может быть, меня
Мурава внизу спокойно примет
Иль парить я буду, чуть звеня,
Сохранив свое земное имя.
Ну а если даже разобьюсь —
Может, это тоже не смертельно?
Может, легким облаком взовьюсь
В синеву отчизны запредельной?
О, как это хорошо: не знать!
Мир надежд тогда неиссякаем!
Значит есть и будет что понять,
Если мы сейчас не понимаем!
1964
263
Сижу в кафе весною,
Сижу ничуть не пьян,
Стоит передо мною
На блюдечке стакан.
Стакан простого чая
И, для других незрим,
В нем ложечкой мешает
Залетный херувим.
И чай мой все крепчает,
Меняет цвет и вкус
И вот уже не чай он —
Нектар для жадных уст.
Я пью его, пьянея,
И я пою, пою
И с песнею моею
В совсем ином краю.
Но спала наважденья
Взметнувшая струя,
В немом недоуменьи
Сижу, очнувшись, я.
И чай в моем стакане,
Как ложкой ни мешай,
Не жгучий и не пряный —
Обыкновенный чай.
Когда ты мне солгало,
Проклятое стекло?
Когда ты просияло
И песней обожгло?
Иль в этот вот бесстрастный
И равнодушный миг,
Когда я так напрасно
К твоим краям приник?
Ах, я судить не смею
(Сужу – так, на авось…)
Ведь в маленьком кафе я
Всего лишь мелкий гость.
Уйду и перестану
(Так проще, может быть!)
Из страшного стакана
В недоуменьи пить.
1962
264
Хотел бы я (мы все в мечтах
Художники своей судьбы!),
Чтоб на моих похоронах
Хотя б один ребенок был.
Чтоб он смотрел по сторонам.
Обрядом строгим не смущен.
И то, что огорченье нам.
Как некий праздник принял он.
Как праздник воссиявших риз.
Свечей, взлетающих кадил,
И золотое слово «жизнь»
Один ничем не заглушил.
1964
265
Как трудно на живой душе
Носить мертвеющее тело,
Душою даже хорошеть,
А тело знать окаменелым.
А в юности, наоборот,
Душа за ним не поспевала
И если подытожить счет —
Побыть вдвоем пришлось им мало.
Почти во всем, всегда, везде
Их разлучало расстоянье
И слишком кратким было здесь
Их благодатное слиянье.
1962
266
Мы ангелам не молимся совсем,
Мы, с детством распростясь, о них забыли.
Мы лишь тогда дружили с ними все.
Так радостно, так хорошо дружили.
А между тем, он так недалеко,
Наш позабытый ангел! Он порою
И просто и легко (почти рукой!)
Коснется нас и нашу жизнь устроит.
Но мы не замечаем, и пойми:
Ему, наверно, все-таки обидно,
Что вот он здесь, проходит меж людьми,
А им его не слышно и не видно.
Поговорим же с ним хоть иногда,
Его почуя верное соседство,
Без громких слов, без тайного стыда —
На языке утраченного детства.
1962
267
После смерти будет по-иному,
Новым зовам будем мы послушны
И, наверно, ко всему земному
Стану там я вовсе равнодушным.
Буду вспоминать без сожаленья,
Без тоски, без радости, без боли
Все улыбки, все прикосновенья,
Все земные воли и неволи.
Лишь одно (я тайно в том уверен)
Сердце сладкой потревожит болью —
Это горсть земных стихотворений,
Окрыленных строчек своеволье.
Встречный ангел мне легко ответит.
Объяснит волнующее чудо:
«Это потому что строчки эти
Были на земле уже отсюда!»
1964
268
Чем глубже ночь – тем утро ближе.
Нам это сказано давно.
Но если утра не увижу
А ночь врывается в окно?
Но если на последней грани
Меж сном и явью естества
Мне не прочесть еще в тумане
Неразличимые слова?
Что мне тогда обетованье.
Прекрасный, но напрасный зов.
Неуловимое сиянье
Непостижимых берегов!
Но почему порой оттуда.
Где просиять потом должно.
До нас доходит, вестник чуда,
Уже какое-то тепло?
И как задолго до рассвета
Перекликаются дрозды,
Как, до зари проснувшись, летом
Зашелестят уже сады,
Как послушник к обедне ранней
Встает, едва забрезжит свет —
Так и меня тот проблеск ранит.
Которого еще здесь нет.
1964
269
Попеременно выли, грохотали.
Сходились, разбегались поезда,
Но не было окна на том вокзале,
Где не свила бы ласточка гнезда.
И я поверил в смутное преданье,
Гласящее издревле, что, одна
Из всех созданий рая, в час изгнанья
Лишь ласточка осталась нам верна.
Стоял архангел, грозный и разящий,
Но ей была преграда нипочем:
Она метнулась из соседней чащи
И проскользнула под его мечом.
Мы ничего ей дать взамен не можем,
Вот разве этот угол за окном,
Но никогда ее не потревожим
И с каждым маем из Египта ждем.
Крылатый друг! Напоминанье рая!
Лети, скользи, черти своим крылом
Тот ломкий путь от края и до края,
Которым мы, блуждая и плутая,
К какой-то трудной истине идем!
1962
270
Я много молчал и ждал.
То верил, а то и не верил.
Я словно всю жизнь стоял
У плотно закрытой двери.
Я знал, что за ней ответ
На все, что во мне боролось.
Сквозь щель пробивался свет
И слышался чей-то голос
Но я уловить не мог,
Как я ни хотел, ни слова.
Таким и в могилу лег:
К нездешнему неготовым.
Так дети порой молчат,
Прислушиваясь напрасно,
Как взрослые говорят
О чем-то для них неясном.
Но вот обернулись к ним
И что-то должно случиться —
А кончится все одним:
Что спать им велят ложиться.
1962
271
Какой-то сложной неувязке в мире
Обязаны мы жизнью и судьбой,
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента