Страница:
– А что милиция?
– Нет, в милиции не колются. Там в основном курят. Некоторые нюхают.
– Нет, я не о том. Как милиция пытается с этим бороться?
– Начальник нашего УВД как-то раз обмолвился на планерке в районной администрации, что бороться с наркобизнесом бесполезно, надо его узаконить и брать налоги. В сущности, именно этим милиция и занимается. В целом система выглядит так: рядовой и сержантский состав «стрижет» наркоманов, а те, кто в погонах, получают деньги от наркоторговцев. Некоторые пускают изъятый героин в повторный оборот. В 2002 году на платформе мы задержали двоих азербайджанцев с героином. На допросе они рассказали, что наркотики для продажи им дал начальник линейного отдела милиции – теперь уже бывший. Когда мы стали с ним разговаривать, его аж тошнить начало от страха. Сейчас этого начальника судят, но появился другой, и на платформе опять маячат какие-то азербайджанцы. Начальник службы криминальной милиции (тоже уже бывший) лично приезжал в табор за деньгами. Знаете на что? На празднование Дня милиции.
– А прокуратура работает?
– Нынешний прокурор просто от природы вял. А прежний работал день и ночь, только не на тех, на кого надо. Приезжает, например, ночью московский или тверской ОМОН с рейдом, местная милиция перегораживает дорогу и звонит прокурору. Тот дает команду: «Пока не приеду, не пускать». Прокурор приезжает, дает санкцию, но, пока его ждут, цыгане, естественно, успевают к рейду подготовиться. Иногда, правда, удавалось кого-то замести и даже довести до суда, но суд – это самый надежный рубеж обороны наркоторговца. Все местные судьи – это бывшие секретарши и машинистки, которые работали в суде или прокуратуре, параллельно заочно учились и потом получили должность. Теперь эти барышни имеют неограниченный иммунитет и смешную по сравнению с теми взятками, которые им предлагают, зарплату. И вот вам, пожалуйста, результат. 23 марта 2000 года задерживаем Марьяну Орел с 250 граммами героина. Суд освобождает ее из зала суда по амнистии в честь 55-летия Победы. Другой случай – на проверочной закупке задерживаем троих цыган Нетковских. Суд двоим изменяет меру пресечения на подписку о невыезде – они, естественно, моментально исчезают, третьего, правда, все-таки посадили. Прошлой осенью взяли наркокурьера Голубович с полукилограммом героина. Суд решает, что она имела намерение добровольно сдать товар, и полностью ее оправдывает. Областной суд, правда, назначил повторное заседание. Кое-кто тут уже открыто заявляет, что если ее оправдают, то ей не жить. Кто – не скажу, вдруг и правда убьют, зачем мешать? Или вот последний случай. 23 мая этого года задерживаем барона Романа Башидзе и его жену Ванду Понадубову. С 79 таблетками экстази – остальное она успела утопить в унитазе. Обоих выпускают под подписку. Понимаете, мы, работники спецслужб, все про всех знаем, а сделать ничего не можем. Нам приходится проводить операции совместно с милицией: своих сил недостаточно. А милиция нас регулярно продает. Если честно, то иногда просто хочется подпалить здание на улице Володарского и сделать так, чтобы никто оттуда не выбежал.
Отец Андрей, настоятель городского храма:
– Три года назад наркоточки стали появляться в непосредственной близости от храма, причем торговали уже не только цыгане, но и русские. Я сам видел, как туда целыми компаниями заходили дети по дороге из школы. Тогда я пришел к начальнику УВД и сказал: «Или вы прикрываете там торговлю, или люди эти дома подожгут!» Уже через месяц торговля по этим адресам прекратилась.
– А если бы торговля не прекратилась, вы бы благословили погром?
– А если бы в городе появилась огневая точка, из которой каждый день пулемет лупит по людям, что я должен был бы сделать? Хорошо, что Господь не попустил. Эта маленькая победа вселила в нас уверенность, мы поняли, что оружие, которое использует против нас наркомания, – это наше собственное равнодушие. Мы написали письмо на один из центральных телеканалов, приехали журналисты, сделали репортаж, после которого генпрокурор прислал сюда своего заместителя Николая Макарова. Началась серьезная чистка – рейды из Твери и Москвы, один за другим. Знаете, где прятались цыгане во время рейдов? На кладбище, возле могил предков, крестами прикрывались. На полгода в городе вообще перестали торговать наркотой. Но потом все вернулось на круги своя. Только цены стали выше.
Артем, 20 лет, гепатит, ВИЧ-инфекция:
(Братья Артем и Никита – наркоманы с 90-го года, последний год мама думает, что они завязали.)
– В двенадцать лет – это так, игра. Боишься еще, руки прячешь. В пятнадцать я уже ничего не боялся. Пошел на кухню, взял ложку, замутил, зашел в туалет, вмазался – ты нормальный человек. А начинал я с травы в восемь лет. Это здесь в порядке вещей. Идешь в школу – стакан травы в кармане, иначе ты просто лох. У меня вся эта комната была мешками с травой уставлена. А воровали мы ее у одного мужика – он у себя под балконом выращивал. Он и бегал за нами, и стрелял…
– Цыган?
– Почему цыган? Русский. Тут уже все траву растят – во дворах, в огородах. Когда мне было тринадцать, цыгане стали мульку толкать, эфедрин. Это типа винта. Мы брали из дома по нескольку банок варенья и в табор – тогда они еще не избалованы были, за любую дрянь дозу продавали. Все в ход шло. Мать? А чё она может нам сделать? Ничё. Тут ребята есть знаешь какие? Дадут тебе ключ и скажут, где у матери деньги лежат. А сами в это время с ней в магазин пойдут. Возвращаются: «Ой, мама, нас обокрали!» (Артем смеется.) Года два прошло – и уже все стабильно сидели на маке. Это как героин – кайф один и тот же, только когда вмазываешься, тебя несколько секунд крючит, а героин – он сразу входит. Ну а когда мне уже семнадцать стукнуло, пошел героин, героин, героин. У меня знаешь сколько друзей умерло от героина? Штук пятнадцать – это точно. В день по семьсот рублей уходило. Повезла меня матушка в психушку, в Калязинский район. Там деревня такая стоит – в одну сторону 25 километров нет ничего и в другую.
Чтобы в туалет сходить, надо брать дубину и выгонять оттуда всех настоящих дуриков. Я там уже через несколько дней на коленях просил главврача, чтобы отправили обратно. Жена его сжалилась, и меня выписали. Вернулся, месяц прошел, и опять то же самое. Спрыгнул с героина, только когда цены поднялись и москвичи ездить перестали. А что толку теперь колоться? Ну найдешь, ну вмажешься, ну покайфуешь полчаса. Чтобы взять хорошего, это надо очень много денег. Но если снова появится возможность задарма вмазываться – никто не откажется, все пойдет по новой.
– А чем бывшие нарки теперь занимаются?
– Алкоголизмом хроническим они занимаются. И я тоже. После героина на трезвую голову человек уже не может жить. Дыры в башке такие, что сквозит постоянно. Сколько в день выпиваю, даже не считал. Литр, наверное. По всему нашему микрорайону труба длинная проходит. Вот на этой трубе все и сидят. Кто пьет, кто курит, кто колется. Появились деньги – пошел купил. Еще появились – еще купил. Утром встал – опять пошел. И так изо дня в день. Неделю попьешь – чувствуешь, уже сил нет. Придешь домой, мать тебя выходит, воды «Кашинской» похлебаешь, неделя проходит – опять.
– С матерью сейчас как отношения?
– Нормальные. Вон, видишь, до инсульта с братом ее довели, хромает. Бабка вообще в больнице лежит с инфарктом. Ругаемся постоянно. Можем вообще без повода ругаться. Почему работать не иду? А куда идти? Куда ни придешь – все тебя знают. За десять лет, пока на наркоте сидел, успел столько ям нарыть, что тебе этого уже не забудут. Единственный, кто дал себя человеком почувствовать, – отец Андрей. Он меня и в лавру возил, по монастырям, я даже месяц при храме одном жил – в городе Лакинске Владимирской области. Город незнакомый, никто тебя не знает, хорошо. Но я сбежал оттуда.
– Зачем?
– Там работать надо было. А я к труду уже не приспособлен. Вот сейчас скажи нам с братом гвоздь забить – мы два часа будем думать, как его забить, пока не переругаемся и друг друга не пошлем. Да и здоровье я подорвал. Когда наркоману говорят: «У тебя ВИЧ», – ему вообще все становится по барабану. Валяется «баян» на дороге – кто им кололся, по фигу, он его подбирает – и прямо из него. А если иголка не пропускает, зажигалкой прокалил – и вперед. Большинство живут так: сегодня я напьюсь, а завтра умру. А завтра опять жить надо. И так каждый день. Ты выйди на улицу и приглядись – каждый встречный мужик или алкоголик, или наркоман.
Я вышел на улицу и пригляделся. Артем немного ошибся. Иногда попадаются трезвые кавказцы.
Никита, 23 года, гепатит:
– Я долго держался в норме. Мне нельзя было наркоманить по-черному – я работал на братву, дань с таксистов собирал, у меня девушка была лучшая в городе. Но когда появился героин, не удержался. Одно время вообще с вокзала не вылезал. Мог и грамм в день вколоть, и два – в зависимости от потока москвичей. А когда исчезли москвичи, просто взял ящик вина и напился. Так пил месяца три, потом закодировался. В этом году с Нового года опять полгода пил, потом снова закодировался. Теперь я не поверю ни одному наркоману, что он не может бросить. Это все туфта и давление на родителей. Есть возможность покупать героин – будет колоться, нет – переживет как миленький. Теперь героин для меня – мертвый вопрос.
Артем возвращается:
– Никит, кончай гнать, там Буля разжился, но в табор идти не может, жена не знает, что он вмазывается. Давай сгоняем – он поделится.
Никита, для которого героин – это мертвый вопрос, идет в табор за дозой. В кармане у него – мой диктофон. Он идет уже второй раз – за добавкой. Час назад он вмазал 0,4 грамма, и поэтому у него обычный героиновый гон.
– …Ну вот, я иду в табор, иду мимо гаражей, по этой дорожке я ходил не один раз и не один год, но потом завязал и поставил точку на своем прошлом. И очень сожалею за пройденные даром года, стараюсь наверстать упущенное и желаю всем наркоманам только бросать… (Звонок в дверь.)…Цыган, еще половинка нужна за четыреста, а то взяли, вмазали, чего-то маловато, надо догнаться…
– Сегодня с контрольными закупками приходили. Половинку за четыреста сейчас мало будет. Столько лекарства чуть не взяли. И к Померанцевым приходили, и к нам. Один наркоша, другой мент.
– Да, они так и делают. Нету ни копейки больше, Ахмед.
– Ладно. Верка, сходи.
– Ты же знаешь, Ахмед, мы редко вмазываем. Нас даже не кумарит.
– Кумарило бы – давно пропал бы, на х… Меня кумарит.
– Я покололся в свое время, решил: на х… мне это нужно. Согласись – это болото.
– Какое там болото! Трясина, бл… Ни головы не остается, ни рук, ни х… не остается.
– А где этот, как его?..
– Янко? (Янек Локотош. Задержан с героином в сентябре 2002 года. Отпущен под подписку о невыезде, находится в бегах. – Авт.) Сам виноват.
Из ментовки ему стучат: смотри, завтра подъедут, никому не продавай. А он не удержался. И Светку хотели посадить, и Янку. Деньги собирали со всех людей.
– Сегодня праздник же, е… Вознесение… Ну, Вознесение. Ты верующий человек, раз с крестом ходишь. Сегодня Иисус вознесся.
– Да ты чё?
– Еще православный, бл… Тоже, что ли, кленовый листик?
– Кто?
– Кленовый листик. Значит, оторванный от дома. На вот тебе. Здесь все ништяк. Иди отсюда, кленовый листик х…в.
…Мы едем на другой берег Волги. Мимо самолета Ту-124, поставленного на высоком берегу в честь Туполева, – теперь он смотрит носом прямо на одну из крупнейших в городе наркоточек. Мы едем в «Бар краснуха» – так называется излюбленное место кимрских наркоманов. Это бывшее здание торгового центра, построенное еще до революции, – настоящий дворец из красного кирпича. У здания нет ни одного целого окна, проломлена крыша, в полу зияют широкие провалы. Похоже, мы тут не одни – до нас доносятся крики из соседних залов и с других этажей. Вмазавшись, Никита прицельно метает «баян» в окно. Шприц красиво втыкается в дерево. Дерево стоит на центральной площади. Дерево бросает тень на памятник Ленину. Ленин смотрит на здание администрации района. По правую руку от него – УВД и прокуратура. А на обшарпанной стене какой-то наркоман накорябал: «Люди, давайте не будем гадить в “Баре краснуха”. Если все будут гадить, то наш дом рухнет».
P.S.
Спустя несколько дней мы узнали, что глава Кимрского РУВД полковник Виктор Почетов ушел на заслуженный отдых. От предложения на его место уже отказались двое офицеров милиции из соседних районов.
Иноки ГУИНа
От братии до братвы
Красная. Замороженная
Плаксин: «Хочу яблок!»
Иоффе: «Радуева здесь убьют»
Дашкин: «Радуева здесь не тронут»
– Нет, в милиции не колются. Там в основном курят. Некоторые нюхают.
– Нет, я не о том. Как милиция пытается с этим бороться?
– Начальник нашего УВД как-то раз обмолвился на планерке в районной администрации, что бороться с наркобизнесом бесполезно, надо его узаконить и брать налоги. В сущности, именно этим милиция и занимается. В целом система выглядит так: рядовой и сержантский состав «стрижет» наркоманов, а те, кто в погонах, получают деньги от наркоторговцев. Некоторые пускают изъятый героин в повторный оборот. В 2002 году на платформе мы задержали двоих азербайджанцев с героином. На допросе они рассказали, что наркотики для продажи им дал начальник линейного отдела милиции – теперь уже бывший. Когда мы стали с ним разговаривать, его аж тошнить начало от страха. Сейчас этого начальника судят, но появился другой, и на платформе опять маячат какие-то азербайджанцы. Начальник службы криминальной милиции (тоже уже бывший) лично приезжал в табор за деньгами. Знаете на что? На празднование Дня милиции.
– А прокуратура работает?
– Нынешний прокурор просто от природы вял. А прежний работал день и ночь, только не на тех, на кого надо. Приезжает, например, ночью московский или тверской ОМОН с рейдом, местная милиция перегораживает дорогу и звонит прокурору. Тот дает команду: «Пока не приеду, не пускать». Прокурор приезжает, дает санкцию, но, пока его ждут, цыгане, естественно, успевают к рейду подготовиться. Иногда, правда, удавалось кого-то замести и даже довести до суда, но суд – это самый надежный рубеж обороны наркоторговца. Все местные судьи – это бывшие секретарши и машинистки, которые работали в суде или прокуратуре, параллельно заочно учились и потом получили должность. Теперь эти барышни имеют неограниченный иммунитет и смешную по сравнению с теми взятками, которые им предлагают, зарплату. И вот вам, пожалуйста, результат. 23 марта 2000 года задерживаем Марьяну Орел с 250 граммами героина. Суд освобождает ее из зала суда по амнистии в честь 55-летия Победы. Другой случай – на проверочной закупке задерживаем троих цыган Нетковских. Суд двоим изменяет меру пресечения на подписку о невыезде – они, естественно, моментально исчезают, третьего, правда, все-таки посадили. Прошлой осенью взяли наркокурьера Голубович с полукилограммом героина. Суд решает, что она имела намерение добровольно сдать товар, и полностью ее оправдывает. Областной суд, правда, назначил повторное заседание. Кое-кто тут уже открыто заявляет, что если ее оправдают, то ей не жить. Кто – не скажу, вдруг и правда убьют, зачем мешать? Или вот последний случай. 23 мая этого года задерживаем барона Романа Башидзе и его жену Ванду Понадубову. С 79 таблетками экстази – остальное она успела утопить в унитазе. Обоих выпускают под подписку. Понимаете, мы, работники спецслужб, все про всех знаем, а сделать ничего не можем. Нам приходится проводить операции совместно с милицией: своих сил недостаточно. А милиция нас регулярно продает. Если честно, то иногда просто хочется подпалить здание на улице Володарского и сделать так, чтобы никто оттуда не выбежал.
Отец Андрей, настоятель городского храма:
– Три года назад наркоточки стали появляться в непосредственной близости от храма, причем торговали уже не только цыгане, но и русские. Я сам видел, как туда целыми компаниями заходили дети по дороге из школы. Тогда я пришел к начальнику УВД и сказал: «Или вы прикрываете там торговлю, или люди эти дома подожгут!» Уже через месяц торговля по этим адресам прекратилась.
– А если бы торговля не прекратилась, вы бы благословили погром?
– А если бы в городе появилась огневая точка, из которой каждый день пулемет лупит по людям, что я должен был бы сделать? Хорошо, что Господь не попустил. Эта маленькая победа вселила в нас уверенность, мы поняли, что оружие, которое использует против нас наркомания, – это наше собственное равнодушие. Мы написали письмо на один из центральных телеканалов, приехали журналисты, сделали репортаж, после которого генпрокурор прислал сюда своего заместителя Николая Макарова. Началась серьезная чистка – рейды из Твери и Москвы, один за другим. Знаете, где прятались цыгане во время рейдов? На кладбище, возле могил предков, крестами прикрывались. На полгода в городе вообще перестали торговать наркотой. Но потом все вернулось на круги своя. Только цены стали выше.
Артем, 20 лет, гепатит, ВИЧ-инфекция:
(Братья Артем и Никита – наркоманы с 90-го года, последний год мама думает, что они завязали.)
– В двенадцать лет – это так, игра. Боишься еще, руки прячешь. В пятнадцать я уже ничего не боялся. Пошел на кухню, взял ложку, замутил, зашел в туалет, вмазался – ты нормальный человек. А начинал я с травы в восемь лет. Это здесь в порядке вещей. Идешь в школу – стакан травы в кармане, иначе ты просто лох. У меня вся эта комната была мешками с травой уставлена. А воровали мы ее у одного мужика – он у себя под балконом выращивал. Он и бегал за нами, и стрелял…
– Цыган?
– Почему цыган? Русский. Тут уже все траву растят – во дворах, в огородах. Когда мне было тринадцать, цыгане стали мульку толкать, эфедрин. Это типа винта. Мы брали из дома по нескольку банок варенья и в табор – тогда они еще не избалованы были, за любую дрянь дозу продавали. Все в ход шло. Мать? А чё она может нам сделать? Ничё. Тут ребята есть знаешь какие? Дадут тебе ключ и скажут, где у матери деньги лежат. А сами в это время с ней в магазин пойдут. Возвращаются: «Ой, мама, нас обокрали!» (Артем смеется.) Года два прошло – и уже все стабильно сидели на маке. Это как героин – кайф один и тот же, только когда вмазываешься, тебя несколько секунд крючит, а героин – он сразу входит. Ну а когда мне уже семнадцать стукнуло, пошел героин, героин, героин. У меня знаешь сколько друзей умерло от героина? Штук пятнадцать – это точно. В день по семьсот рублей уходило. Повезла меня матушка в психушку, в Калязинский район. Там деревня такая стоит – в одну сторону 25 километров нет ничего и в другую.
Чтобы в туалет сходить, надо брать дубину и выгонять оттуда всех настоящих дуриков. Я там уже через несколько дней на коленях просил главврача, чтобы отправили обратно. Жена его сжалилась, и меня выписали. Вернулся, месяц прошел, и опять то же самое. Спрыгнул с героина, только когда цены поднялись и москвичи ездить перестали. А что толку теперь колоться? Ну найдешь, ну вмажешься, ну покайфуешь полчаса. Чтобы взять хорошего, это надо очень много денег. Но если снова появится возможность задарма вмазываться – никто не откажется, все пойдет по новой.
– А чем бывшие нарки теперь занимаются?
– Алкоголизмом хроническим они занимаются. И я тоже. После героина на трезвую голову человек уже не может жить. Дыры в башке такие, что сквозит постоянно. Сколько в день выпиваю, даже не считал. Литр, наверное. По всему нашему микрорайону труба длинная проходит. Вот на этой трубе все и сидят. Кто пьет, кто курит, кто колется. Появились деньги – пошел купил. Еще появились – еще купил. Утром встал – опять пошел. И так изо дня в день. Неделю попьешь – чувствуешь, уже сил нет. Придешь домой, мать тебя выходит, воды «Кашинской» похлебаешь, неделя проходит – опять.
– С матерью сейчас как отношения?
– Нормальные. Вон, видишь, до инсульта с братом ее довели, хромает. Бабка вообще в больнице лежит с инфарктом. Ругаемся постоянно. Можем вообще без повода ругаться. Почему работать не иду? А куда идти? Куда ни придешь – все тебя знают. За десять лет, пока на наркоте сидел, успел столько ям нарыть, что тебе этого уже не забудут. Единственный, кто дал себя человеком почувствовать, – отец Андрей. Он меня и в лавру возил, по монастырям, я даже месяц при храме одном жил – в городе Лакинске Владимирской области. Город незнакомый, никто тебя не знает, хорошо. Но я сбежал оттуда.
– Зачем?
– Там работать надо было. А я к труду уже не приспособлен. Вот сейчас скажи нам с братом гвоздь забить – мы два часа будем думать, как его забить, пока не переругаемся и друг друга не пошлем. Да и здоровье я подорвал. Когда наркоману говорят: «У тебя ВИЧ», – ему вообще все становится по барабану. Валяется «баян» на дороге – кто им кололся, по фигу, он его подбирает – и прямо из него. А если иголка не пропускает, зажигалкой прокалил – и вперед. Большинство живут так: сегодня я напьюсь, а завтра умру. А завтра опять жить надо. И так каждый день. Ты выйди на улицу и приглядись – каждый встречный мужик или алкоголик, или наркоман.
Я вышел на улицу и пригляделся. Артем немного ошибся. Иногда попадаются трезвые кавказцы.
Никита, 23 года, гепатит:
– Я долго держался в норме. Мне нельзя было наркоманить по-черному – я работал на братву, дань с таксистов собирал, у меня девушка была лучшая в городе. Но когда появился героин, не удержался. Одно время вообще с вокзала не вылезал. Мог и грамм в день вколоть, и два – в зависимости от потока москвичей. А когда исчезли москвичи, просто взял ящик вина и напился. Так пил месяца три, потом закодировался. В этом году с Нового года опять полгода пил, потом снова закодировался. Теперь я не поверю ни одному наркоману, что он не может бросить. Это все туфта и давление на родителей. Есть возможность покупать героин – будет колоться, нет – переживет как миленький. Теперь героин для меня – мертвый вопрос.
Артем возвращается:
– Никит, кончай гнать, там Буля разжился, но в табор идти не может, жена не знает, что он вмазывается. Давай сгоняем – он поделится.
Никита, для которого героин – это мертвый вопрос, идет в табор за дозой. В кармане у него – мой диктофон. Он идет уже второй раз – за добавкой. Час назад он вмазал 0,4 грамма, и поэтому у него обычный героиновый гон.
– …Ну вот, я иду в табор, иду мимо гаражей, по этой дорожке я ходил не один раз и не один год, но потом завязал и поставил точку на своем прошлом. И очень сожалею за пройденные даром года, стараюсь наверстать упущенное и желаю всем наркоманам только бросать… (Звонок в дверь.)…Цыган, еще половинка нужна за четыреста, а то взяли, вмазали, чего-то маловато, надо догнаться…
– Сегодня с контрольными закупками приходили. Половинку за четыреста сейчас мало будет. Столько лекарства чуть не взяли. И к Померанцевым приходили, и к нам. Один наркоша, другой мент.
– Да, они так и делают. Нету ни копейки больше, Ахмед.
– Ладно. Верка, сходи.
– Ты же знаешь, Ахмед, мы редко вмазываем. Нас даже не кумарит.
– Кумарило бы – давно пропал бы, на х… Меня кумарит.
– Я покололся в свое время, решил: на х… мне это нужно. Согласись – это болото.
– Какое там болото! Трясина, бл… Ни головы не остается, ни рук, ни х… не остается.
– А где этот, как его?..
– Янко? (Янек Локотош. Задержан с героином в сентябре 2002 года. Отпущен под подписку о невыезде, находится в бегах. – Авт.) Сам виноват.
Из ментовки ему стучат: смотри, завтра подъедут, никому не продавай. А он не удержался. И Светку хотели посадить, и Янку. Деньги собирали со всех людей.
– Сегодня праздник же, е… Вознесение… Ну, Вознесение. Ты верующий человек, раз с крестом ходишь. Сегодня Иисус вознесся.
– Да ты чё?
– Еще православный, бл… Тоже, что ли, кленовый листик?
– Кто?
– Кленовый листик. Значит, оторванный от дома. На вот тебе. Здесь все ништяк. Иди отсюда, кленовый листик х…в.
…Мы едем на другой берег Волги. Мимо самолета Ту-124, поставленного на высоком берегу в честь Туполева, – теперь он смотрит носом прямо на одну из крупнейших в городе наркоточек. Мы едем в «Бар краснуха» – так называется излюбленное место кимрских наркоманов. Это бывшее здание торгового центра, построенное еще до революции, – настоящий дворец из красного кирпича. У здания нет ни одного целого окна, проломлена крыша, в полу зияют широкие провалы. Похоже, мы тут не одни – до нас доносятся крики из соседних залов и с других этажей. Вмазавшись, Никита прицельно метает «баян» в окно. Шприц красиво втыкается в дерево. Дерево стоит на центральной площади. Дерево бросает тень на памятник Ленину. Ленин смотрит на здание администрации района. По правую руку от него – УВД и прокуратура. А на обшарпанной стене какой-то наркоман накорябал: «Люди, давайте не будем гадить в “Баре краснуха”. Если все будут гадить, то наш дом рухнет».
P.S.
Спустя несколько дней мы узнали, что глава Кимрского РУВД полковник Виктор Почетов ушел на заслуженный отдых. От предложения на его место уже отказались двое офицеров милиции из соседних районов.
Иноки ГУИНа
Чем отличается тюрьма для пожизненно осужденных от образцового монастыря
Тема возвращения смертной казни не теряет популярности уже второе десятилетие. О ней говорят с такой силой, как будто решается вопрос, казнить или миловать. Как будто пожизненное заключение – это не наказание. Все знают, что расстрел – это время, за которое пуля успевает преодолеть расстояние от ствола до сердца и остановить его. А теперь представьте, что пуля из ствола до сердца летит в течение всей жизни. Вот и вся разница. Когда ты находишься в Вологодской области, на острове Огненном – в одной из немногих специализированных колоний для осужденных на пожизненное заключение, – это очевидно. Как очевидно и то, что освобождение от этого ада не за тюремной стеной, а прямо здесь, за пазухой, слева от позвоночника.
Тема возвращения смертной казни не теряет популярности уже второе десятилетие. О ней говорят с такой силой, как будто решается вопрос, казнить или миловать. Как будто пожизненное заключение – это не наказание. Все знают, что расстрел – это время, за которое пуля успевает преодолеть расстояние от ствола до сердца и остановить его. А теперь представьте, что пуля из ствола до сердца летит в течение всей жизни. Вот и вся разница. Когда ты находишься в Вологодской области, на острове Огненном – в одной из немногих специализированных колоний для осужденных на пожизненное заключение, – это очевидно. Как очевидно и то, что освобождение от этого ада не за тюремной стеной, а прямо здесь, за пазухой, слева от позвоночника.
От братии до братвы
Стены этой крепости уходят прямо в воду. Колючки и электрические заграждения увивают ее, как старый плющ. До берега идут шаткие мостки (помните первые кадры фильма «Калина красная»? Здесь снимались). Они идут через остров Сладкий, на котором живут конвоиры. И упираются на берегу в поселок с уродливым названием Карл Либкнехт, бывшее Кобылино. Отсюда, с Кобылиной горы, мы попытались снять стены тюрьмы. Через несколько секунд после кадра увидели блеск прицела, а потом был неприятный разговор с начальником службы охраны. В 1517 году, когда на той же горе стоял преподобный Кирилл Новоезерский, на него никто прицелом не сверкал. Перед ним лежал остров, над которым поднимался огненный столб до неба. Приняв это за Божье знамение, Кирилл переправился сюда, нашел огромную ель, притянул ее ветви к земле, и это была первая келья-одиночка на острове. После революции монастырь закрыли, а после Великой Отечественной сюда стали свозить побывавших в немецком плену советских солдат. С 1962 года на острове, который к тому времени уже получил блатное название Пятак, стала действовать колония строгого режима. С начала девяностых в «пятак» стали сажать «пыжиков» – так охранники окрестили осужденных на пожизненное заключение. Это все мне рассказал отец Сергий, настоятель храма Успения в Белозерске. Он уже три года посещает Пятак. Попросил на обратном пути еще раз зайти к нему. Зачем – не знаю.
Красная. Замороженная
Куда: «В адм. корпус». К кому: «К тов. начальнику» – прочитал я на своем пропуске. Товарищ начальник колонии – это Мирослав Николаевич Макух. Он поручил лейтенанту Василию Смирнову сопровождать меня. Василий Петрович вид имеет усталый: только что вернулся из Москвы, со съемок ток-шоу про смертную казнь.
– Что вы там рассказали? – спрашивает товарищ начальник.
– Как лицо должностное, я могу иметь только одно мнение – я выполняю установленный законом порядок, в котором нет места смертной казни, – рассказывает и ему, и мне Смирнов. – Но как частное лицо, я считаю, что без смертной казни сотрудники нашей колонии не защищены от осужденных. Кроме смерти им бояться нечего, а кроме жизни – нечего терять. Сейчас если они убьют кого-то из охраны, что им за это будет? Ничего. Все то же пожизненное заключение. Да, мы можем ужесточить режим. Но он и так жесткий, а давить бесконечно нельзя. Попробуйте без конца давить на свою собаку – рано или поздно она вас укусит. Приходится заниматься дипломатией. Пока играть в эту игру удается, наша колония в воровском мире имеет репутацию не просто красной зоны, а красной замороженной. Но малейшая ошибка – и вся партия проиграна.
Чтобы понять, что такое зона красная, нужно знать, что есть еще черная. Это такая, где все внутреннее самоуправление осуществляют сами зэки, по их воровским понятиям. Администрация лишь обеспечивает внешнюю охрану. Таких заведений в России большинство – не потому, что воры сильнее, а потому, что управлять колониями «по-черному» гораздо проще. Там, где простых путей не выбирают и воюют с блатными, – это красная зона. Там же, где блатные даже не рыпаются, – это зона замороженная.
– Понимаете, в этой колонии не сидят. В ней живут, – объясняет мне Смирнов. – И мы живем, и они. Только они по приговору, а мы по договору. Вы думаете, нам намного лучше? На одного осужденного в день тратится 50 рублей – это 1500 в месяц, а зарплата охранника – 2000 рублей. После работы можно либо телевизор смотреть, либо водку пить, либо с женой ругаться. Я вот сегодня пять новых видеокассет привез – праздник для всего острова. Спортзала нет, клуба нет, дети в школу за восемь километров ездят. Если гололед, то школы тоже нет. И что ни день, то троеборье: вода – дрова – помои. Это равенство, и сами зэки понимают, поэтому и мы к ним по-человечески, и они к нам.
– По-человечески? Я думаю, в России нашлись бы люди, которые вас за эти слова не похвалили бы.
– Это их дело. Это там, в Москве, легко говорить, какие тут все сидят скоты и сволочи. А нам здесь с ними работать надо, общаться, и при этом хочется оставаться человеком. Да, тут есть такие, которым я сам бы никогда руки не подал. Но в основном – обычные бытовушники, голодранцы. Ко многим даже никто не приезжает, хотя свиданка всего раз в году. Так что мы им – и мать, и жена, и нянька. Вот вам список по профессиям: слесарь, слесарь, сторож, табунщик, водитель, водитель, тракторист, сварщик… о, надо же… ученик ювелира.
– Что вы там рассказали? – спрашивает товарищ начальник.
– Как лицо должностное, я могу иметь только одно мнение – я выполняю установленный законом порядок, в котором нет места смертной казни, – рассказывает и ему, и мне Смирнов. – Но как частное лицо, я считаю, что без смертной казни сотрудники нашей колонии не защищены от осужденных. Кроме смерти им бояться нечего, а кроме жизни – нечего терять. Сейчас если они убьют кого-то из охраны, что им за это будет? Ничего. Все то же пожизненное заключение. Да, мы можем ужесточить режим. Но он и так жесткий, а давить бесконечно нельзя. Попробуйте без конца давить на свою собаку – рано или поздно она вас укусит. Приходится заниматься дипломатией. Пока играть в эту игру удается, наша колония в воровском мире имеет репутацию не просто красной зоны, а красной замороженной. Но малейшая ошибка – и вся партия проиграна.
Чтобы понять, что такое зона красная, нужно знать, что есть еще черная. Это такая, где все внутреннее самоуправление осуществляют сами зэки, по их воровским понятиям. Администрация лишь обеспечивает внешнюю охрану. Таких заведений в России большинство – не потому, что воры сильнее, а потому, что управлять колониями «по-черному» гораздо проще. Там, где простых путей не выбирают и воюют с блатными, – это красная зона. Там же, где блатные даже не рыпаются, – это зона замороженная.
– Понимаете, в этой колонии не сидят. В ней живут, – объясняет мне Смирнов. – И мы живем, и они. Только они по приговору, а мы по договору. Вы думаете, нам намного лучше? На одного осужденного в день тратится 50 рублей – это 1500 в месяц, а зарплата охранника – 2000 рублей. После работы можно либо телевизор смотреть, либо водку пить, либо с женой ругаться. Я вот сегодня пять новых видеокассет привез – праздник для всего острова. Спортзала нет, клуба нет, дети в школу за восемь километров ездят. Если гололед, то школы тоже нет. И что ни день, то троеборье: вода – дрова – помои. Это равенство, и сами зэки понимают, поэтому и мы к ним по-человечески, и они к нам.
– По-человечески? Я думаю, в России нашлись бы люди, которые вас за эти слова не похвалили бы.
– Это их дело. Это там, в Москве, легко говорить, какие тут все сидят скоты и сволочи. А нам здесь с ними работать надо, общаться, и при этом хочется оставаться человеком. Да, тут есть такие, которым я сам бы никогда руки не подал. Но в основном – обычные бытовушники, голодранцы. Ко многим даже никто не приезжает, хотя свиданка всего раз в году. Так что мы им – и мать, и жена, и нянька. Вот вам список по профессиям: слесарь, слесарь, сторож, табунщик, водитель, водитель, тракторист, сварщик… о, надо же… ученик ювелира.
Плаксин: «Хочу яблок!»
Василий предупредил нас, что осужденные просто так говорить не будут. Журналисты, особенно иностранные, здесь не редкость, поэтому пыжики уже давно смекнули, что к чему, и душу раскрывают лишь за магарыч – чай и сигареты. На комплексное общение с осужденными у нас ушло двадцать пачек «Принцессы Нури» и тридцать «Примы».
Николай Плаксин – один из тех, чей облик совершенно не вяжется с историей преступления, которая висит на двери камеры: с двумя подельниками он убил трех человек, и это его третий срок. В 1990 году был арестован, три года провел в камере смертников.
– По отношению к себе я требую смертной казни – это лучше, чем те мучения, которые у меня сейчас. А для общества смертной казни я не желаю. Надо, чтобы были суды присяжных. Чтобы во всем разбирались. А то оговорить человека сегодня – нечего делать. Помните историю с парнем, которому дали «вышку», а потом выяснилось, что это дело рук Чикатило? Но пацана-то расстреляли.
– А почему вы хотите расстрела для себя?
– А зачем мне такая жизнь? Я забыл, когда в последний раз яблоки ел. Посылки мне только мать шлет, а что она может мне на свою пенсию прислать? Мне стыдно к ней обращаться. Стыдно, что я не могу сам себя обеспечить. Вот сходил в ларек – пять пачек сигарет, пачка чая, сто грамм конфет. Это моя месячная зарплата. Я шью рукавицы для сталеваров восемь часов в сутки. Другой работы здесь нет.
– Надеетесь на лучшее?
– Какая надежда? Пожизненное заключение – это минимум 25 лет. А потом раз в три года можно подавать на условно-досрочное освобождение (УДО). А я чахоточный, я и эти 25 лет не протяну.
Плаксин помолчал секунд двадцать – обычная пауза пожизненника. Потом начал про несправедливый приговор. Здесь считают так: если жалуется на несправедливость – значит, еще надеется.
Николай Плаксин – один из тех, чей облик совершенно не вяжется с историей преступления, которая висит на двери камеры: с двумя подельниками он убил трех человек, и это его третий срок. В 1990 году был арестован, три года провел в камере смертников.
– По отношению к себе я требую смертной казни – это лучше, чем те мучения, которые у меня сейчас. А для общества смертной казни я не желаю. Надо, чтобы были суды присяжных. Чтобы во всем разбирались. А то оговорить человека сегодня – нечего делать. Помните историю с парнем, которому дали «вышку», а потом выяснилось, что это дело рук Чикатило? Но пацана-то расстреляли.
– А почему вы хотите расстрела для себя?
– А зачем мне такая жизнь? Я забыл, когда в последний раз яблоки ел. Посылки мне только мать шлет, а что она может мне на свою пенсию прислать? Мне стыдно к ней обращаться. Стыдно, что я не могу сам себя обеспечить. Вот сходил в ларек – пять пачек сигарет, пачка чая, сто грамм конфет. Это моя месячная зарплата. Я шью рукавицы для сталеваров восемь часов в сутки. Другой работы здесь нет.
– Надеетесь на лучшее?
– Какая надежда? Пожизненное заключение – это минимум 25 лет. А потом раз в три года можно подавать на условно-досрочное освобождение (УДО). А я чахоточный, я и эти 25 лет не протяну.
Плаксин помолчал секунд двадцать – обычная пауза пожизненника. Потом начал про несправедливый приговор. Здесь считают так: если жалуется на несправедливость – значит, еще надеется.
Иоффе: «Радуева здесь убьют»
– Смертную казнь нужно применять к людям, глубоко раскаявшимся. Потому что для них эта казнь будет облегчением, – сказал мудрую вещь Григорий Иоффе. За двенадцать лет он сумел сохранить здесь вполне гражданский вид: усы, живот – хоть сейчас фрак надевай.
– А вы раскаявшийся?
– В чем мне каяться? Я полицая убил. Убил, даже не раздумывая ни секунды. А почему я должен думать, когда он сжигал детей, когда он их расстреливал, когда он их подкидывал в воздух и убивал очередью из автомата? А осудили – потому что я еврей. Но я ярый противник казни. И пожизненного заключения тоже.
– А вот Радуева, которого недавно осудили на пожизненное, – как же его тогда наказывать?
– Зачем он нужен здесь, этот Радуев? Зачем нужен здесь этот негодяй?! Ко мне его не посадят – это могу сказать точно. А там, куда его посадят, его сделают педерастом. В этом я уверен. Сначала опустят, потом убьют. А могут и опустить до такого состояния, что сам сдохнет. Но к таким, как Радуев, смертную казнь применять нельзя. Он не раскаялся.
– Чем вы здесь занимаетесь?
– Я? Я еще стараюсь как-нибудь бороться с этой судебной властью, чтобы восстановить справедливость. Смиряться здесь нельзя, иначе всё – ты собачка Павлова. Покушать, пописать, покакать, поспать. Еще наукой немного занимаюсь. Немножко физикой, немножко математикой, немножко астрономией. Я сам физик, папа у меня физик, дед был физик, мать физик, сестра физик, дети ее физики, мои дети физики. Веду обыкновенные расчеты. Все, что угодно. Механические часы у вас есть? Посмотрите на часовую стрелку. Сколько измерений вы видите? Длина-ширина-высота – три?
А центр, откуда выходят стрелки, – это нулевой центр? Значит, каждый час имеет свое отражение. А если есть отражение, значит, это уже пятимерное измерение. А если проводить расчеты по пятимерному измерению, видоизменив некоторые математические догмы, как вы думаете, на какие технологии можно выйти? Ну вот, я этой проблемой и занимаюсь. Вот сейчас хочу написать письмо в Росавиакосмос.
– Мы его зовем Маппет-шоу, – сказал мне один из охранников, когда я вышел из камеры Иоффе. – К академику Иоффе он не имеет никакого отношения, но попробуй ему об этом скажи. И убил он никакого не полицая. Так, из корыстных соображений. Ну да Бог с ним. Фамилия, национальность и история про полицая – это единственное, что у него осталось для жизни.
– А вы раскаявшийся?
– В чем мне каяться? Я полицая убил. Убил, даже не раздумывая ни секунды. А почему я должен думать, когда он сжигал детей, когда он их расстреливал, когда он их подкидывал в воздух и убивал очередью из автомата? А осудили – потому что я еврей. Но я ярый противник казни. И пожизненного заключения тоже.
– А вот Радуева, которого недавно осудили на пожизненное, – как же его тогда наказывать?
– Зачем он нужен здесь, этот Радуев? Зачем нужен здесь этот негодяй?! Ко мне его не посадят – это могу сказать точно. А там, куда его посадят, его сделают педерастом. В этом я уверен. Сначала опустят, потом убьют. А могут и опустить до такого состояния, что сам сдохнет. Но к таким, как Радуев, смертную казнь применять нельзя. Он не раскаялся.
– Чем вы здесь занимаетесь?
– Я? Я еще стараюсь как-нибудь бороться с этой судебной властью, чтобы восстановить справедливость. Смиряться здесь нельзя, иначе всё – ты собачка Павлова. Покушать, пописать, покакать, поспать. Еще наукой немного занимаюсь. Немножко физикой, немножко математикой, немножко астрономией. Я сам физик, папа у меня физик, дед был физик, мать физик, сестра физик, дети ее физики, мои дети физики. Веду обыкновенные расчеты. Все, что угодно. Механические часы у вас есть? Посмотрите на часовую стрелку. Сколько измерений вы видите? Длина-ширина-высота – три?
А центр, откуда выходят стрелки, – это нулевой центр? Значит, каждый час имеет свое отражение. А если есть отражение, значит, это уже пятимерное измерение. А если проводить расчеты по пятимерному измерению, видоизменив некоторые математические догмы, как вы думаете, на какие технологии можно выйти? Ну вот, я этой проблемой и занимаюсь. Вот сейчас хочу написать письмо в Росавиакосмос.
– Мы его зовем Маппет-шоу, – сказал мне один из охранников, когда я вышел из камеры Иоффе. – К академику Иоффе он не имеет никакого отношения, но попробуй ему об этом скажи. И убил он никакого не полицая. Так, из корыстных соображений. Ну да Бог с ним. Фамилия, национальность и история про полицая – это единственное, что у него осталось для жизни.
Дашкин: «Радуева здесь не тронут»
Из одного корпуса в другой я прохожу над площадкой для прогулок. Именно над. По мосткам. Подо мной – контейнеры для гуляющих людей. Железные отсеки, каждый размером три метра на три метра, и по ним из угла в угол ходят люди. В том же составе, в каком сидят.
– Гуляем, гуляем, – кричит охранник, и осужденные начинают метаться по прогулочным камерам. Разговаривать, когда у тебя под ногами гуляют, сначала неудобно, но потом привыкаешь.
На лейтенанта Смирнова тут же обрушивается град вопросов:
– Василий Петрович, мне тут пришло письмо нерусское. С крестиком.
– Извини, это я не разумею. Но если с крестиком – наверное, от баптистов. Они сюда часто пишут, – говорит мне Смирнов. – С ними многие переписываются. Кто красиво писать умеет, тому посылки приходят. Иногда даже доллары в конвертах. В общем, прокладывают путь к душе через желудок.
– Василий Петрович, а мне тут тоже письмо пришло. Я полмиллиона выиграл. Как мне их получить? Осужденный протягивает рекламное послание. «Поздравляем, – написано в письме. – Вы выиграли 500 тысяч рублей. Чтобы их получить, нужно купить то-то и то-то».
– Обычная голимая замануха, – объясняет Смирнов. – У меня самого таких целая пачка. Хочешь покажу?
– Ну как же, вот тут даже портреты тех, кто уже получил деньги. Не может быть, чтобы замануха.
Смирнову еще минут десять приходится убеждать осужденного. По-моему, до конца ему это так и не удалось. Запросто может письмо написать в прокуратуру – мол, администрация не дает мне возможности получить выигрыш.
– Они как дети, – говорит Василий Петрович. – Скажи им, что небо стало зеленым, – и поверят. Потому что ты с воли, значит, тебе видней. К тому же они сели-то когда? Мир другим был.
Насчет Дашкина меня предупредили заранее, что он человек непредсказуемый. Если настроение хорошее, будет часами разговаривать, а если нет – может и напасть. Кажется, в этот день у Дашкина было хорошее настроение.
– Эх вы, братья мои стальные, – улыбался он, когда ему надевали через дверь наручники. И – сквозь смех: – Я без них как без рук.
Но даже через шутки и прибаутки я чувствовал какой-то ледяной холодок. После каждой фразы Дашкин аккуратно, по-волчьи приводил свои ровные зубы в исходное положение.
– Лично для себя я выступал и выступаю за смертную казнь. И поверьте, это не игра на публику: я выбираю смертную казнь. Я заслужил. Я не писал прошение о помиловании. Но только чтобы так: «Да – да, нет – нет». Вынесли приговор, пришли, расстреляли. А когда человека начинают годами морить, это уже другой человек, его нельзя расстреливать. Происходят очень серьезные внутренние изменения. Когда меня осудили, я был бандит из бандитов. Но уже через месяц в камере смертников я стал другим человеком.
Я спросил у Дашкина про Радуева и поразился, насколько быстро работает тюремная почта. Прошло каких-то 20 минут, а он уже знал содержание моего разговора с Иоффе.
– Гуляем, гуляем, – кричит охранник, и осужденные начинают метаться по прогулочным камерам. Разговаривать, когда у тебя под ногами гуляют, сначала неудобно, но потом привыкаешь.
На лейтенанта Смирнова тут же обрушивается град вопросов:
– Василий Петрович, мне тут пришло письмо нерусское. С крестиком.
– Извини, это я не разумею. Но если с крестиком – наверное, от баптистов. Они сюда часто пишут, – говорит мне Смирнов. – С ними многие переписываются. Кто красиво писать умеет, тому посылки приходят. Иногда даже доллары в конвертах. В общем, прокладывают путь к душе через желудок.
– Василий Петрович, а мне тут тоже письмо пришло. Я полмиллиона выиграл. Как мне их получить? Осужденный протягивает рекламное послание. «Поздравляем, – написано в письме. – Вы выиграли 500 тысяч рублей. Чтобы их получить, нужно купить то-то и то-то».
– Обычная голимая замануха, – объясняет Смирнов. – У меня самого таких целая пачка. Хочешь покажу?
– Ну как же, вот тут даже портреты тех, кто уже получил деньги. Не может быть, чтобы замануха.
Смирнову еще минут десять приходится убеждать осужденного. По-моему, до конца ему это так и не удалось. Запросто может письмо написать в прокуратуру – мол, администрация не дает мне возможности получить выигрыш.
– Они как дети, – говорит Василий Петрович. – Скажи им, что небо стало зеленым, – и поверят. Потому что ты с воли, значит, тебе видней. К тому же они сели-то когда? Мир другим был.
Насчет Дашкина меня предупредили заранее, что он человек непредсказуемый. Если настроение хорошее, будет часами разговаривать, а если нет – может и напасть. Кажется, в этот день у Дашкина было хорошее настроение.
– Эх вы, братья мои стальные, – улыбался он, когда ему надевали через дверь наручники. И – сквозь смех: – Я без них как без рук.
Но даже через шутки и прибаутки я чувствовал какой-то ледяной холодок. После каждой фразы Дашкин аккуратно, по-волчьи приводил свои ровные зубы в исходное положение.
– Лично для себя я выступал и выступаю за смертную казнь. И поверьте, это не игра на публику: я выбираю смертную казнь. Я заслужил. Я не писал прошение о помиловании. Но только чтобы так: «Да – да, нет – нет». Вынесли приговор, пришли, расстреляли. А когда человека начинают годами морить, это уже другой человек, его нельзя расстреливать. Происходят очень серьезные внутренние изменения. Когда меня осудили, я был бандит из бандитов. Но уже через месяц в камере смертников я стал другим человеком.
Я спросил у Дашкина про Радуева и поразился, насколько быстро работает тюремная почта. Прошло каких-то 20 минут, а он уже знал содержание моего разговора с Иоффе.