Страница:
Самого Шуйского не избрали, как поносимого им царя Бориса, а просто «выкрикнули» в нужный момент, по свидетельству современников, его сторонники. Никакого собора созывать и не думали.
Он, таким образом, был уже просто откровенной пародией на царя, что по святорусским, что по третьеримским понятиям.
«Муромец» против Шуйского
Убить Ляпунова
Русский марш гражданина М.
Народною волей
Приказные и козлы
Он, таким образом, был уже просто откровенной пародией на царя, что по святорусским, что по третьеримским понятиям.
«Муромец» против Шуйского
Лжедмитрия погубил «либерализм». Отказываясь принимать во внимание доносы, он проморгал боярский заговор.
Но стоило Василию Шуйскому утвердиться на престоле, как на него немедленно ополчились все многочисленные искатели Правды – от казаков Болотникова до дворян Ляпунова. И началась Смута. Это мутное наименование призвано затушевать смысл того крайне острого этапа гражданской войны.
Тогда государство оказалось на краю гибели вовсе не по причине нашествия иноплеменников. Проблема была в том, что, утратив надежду вернуть государство к идеалам Святой Руси, огромные массы наших предков готовы были вовсе уничтожить Московскую державу. Ведь «если Правды нет, то всего нет», чего ж ее жалеть-то? Мучительно и тяжко искали русские люди выход из кризиса веры в возможность возрождения державы святорусской.
Попытки объяснить мотивы, двигавшие теми или иными группировками, исключительно некими социально-классовыми причинами, явно неадекватны. Характерный пример. Интересный набор оппозиционеров возглавлял бунтовщиков, отражавших в Туле атаки войск Шуйского. Это были: беглый холоп Иван Болотников, князь Шаховской и казачий самозванец лже-Петр. Последний называл себя сыном Федора Иоанновича. В реальности же отрока сего вовсе никогда не существовало.
То есть Шуйский в глазах представителей этих очень разных социальных групп был в равной степени нелегитимен, притом, что формально (Шуйский вел свой род, как и князья московские, от Александра Невского) на трон он права имел. И даже откровенный самозванец, которого можно было использовать для утверждения Правды, был предпочтительнее многократного клятвопреступника, пусть и Рюриковича по крови.
Именно в Смуту казаки впервые заявляют о себе как о политической силе. Разумеется, и многие современники, и большинство потомков полагают, что двигало ими чистое «воровство». Но «воровство» было именно политической позицией. Это был последовательный государственный нигилизм, вполне, надо сказать, исторически мотивированный.
Казаки разуверились в третьеримском проекте. И даже не потому, что он мог казаться чисто технически не реализуемым на фоне опустошения, царившего кругом (а главное – в сердцах русских людей). Дело в том, что казаки, похоже, почуяли (об осознании речь вести, конечно, вряд ли оправданно, это было именно физическое ощущение), что по мере реализации доктрины Третьего Рима с неизбежностью будет убывать Правда, что Империя станет «пожирать» Святую Русь.
Все Лжедмитрии, которые появлялись после Первого, были очевидные и бесспорные самозванцы. Причем, что характерно, казаки, их поддерживавшие, нисколько в их фальшивости не сомневались. Это был своего рода демонстративный жест отказа от осифлянского самодержавия. Отказа признавать легитимность этой модели. Причем опротестовывалась она с позиций святорусской Воли.
Философ эмигрант первой волны, «евразиец» Николай Алексеев писал: «Казацкие общины, как и древние русские народоправства, были республиками, имевшими своих князей и царей; и в то же время их можно назвать монархиями, власть в которых принадлежала народу. Когда русский крестьянин в 1917 году иногда утверждал, что он хочет республику, да только с царем, он, по-своему, не говорил никакой нелепости. Он просто жил еще идеалами русской вольницы, идеалами казацкого «вольного товарищества», ибо идеал этот глубоко вкоренился в русскую народную душу. Он стал одной из стихий русской народной толщи, стихией также подземной, вулканической».
Казацкая «программа» лучше всего отражена в русских былинах. По мнению С.М. Соловьева, «наши богатырские песни в том виде, в каком они дошли до нас, суть песни казацкие, о казаке. Богатырь-казак!.. Эти два понятия равносильны».
В русском былинном эпосе нет единого «осифлянского» государства. В нем Русь, как и в период, предшествовавший торжеству третьеримской доктрины, есть совокупность самостоятельных земель, городов и княжеств.
В пространстве между ними, а также на внешних границах Руси присутствуют постоянные угрозы – разбойники, басурмане. Тот же Алексеев констатирует, что в былинах «единственно соединяющей Русь силой является православная вера. Русь едина, поскольку она православная, святая Русь».
И князь Владимир Красное Солнышко, призывающий к себе на службу Илью Муромца или Добрыню Никитича, никак не похож на грозного самодержца. Это он зависит от богатырей, а не они от него. Он правитель вовсе не Божьей милостью, а исключительно в силу того, что умеет ладить с вольным воинским братством.
Именно оно – надежда и защита православных. А князь – фигура зависимая и даже не столько уважаемая, сколько просто терпимая. Он правитель для «трудников», а для казаков он – наниматель.
Таким образом, у казаков было хотя и не вполне осознанное, но абсолютно конкретное представление о «правильной» общественной системе. И, разумеется, оно никоим образом не совпадало с программой «государственников».
По большому счету казачье братство тоже было своеобразным воинским орденом, осознававшим себя защитником как Веры, так и Правды. В их системе координат казаки-кшатрии – гаранты безопасности свободных землепашцев и православного священства. И в ней нет места ни боярам, ни самодержцу.
Особенно ярко эти орденские тенденции проявлялись тогда в Запорожье у «черкасов», как называли представителей низовой вольницы. Что неудивительно: ведь у истоков славного товарищества мы видим доблестного рыцаря князя Вишневецкого.
Кстати, в войске короля Речи Посполитой Сигизмунда, вступившего в пределы Руси, преобладали именно они, запорожцы. «Подписались» они идти на Москву в надежде на признание их вольностей. Чего в итоге не случилось, но это уже другая история.
Для нас же важно, что казачий фактор в Смуте был во многом определяющим. Это была первая весьма серьезная заявка на историческую роль – на реализацию альтернативной самодержавию святорусской программы.
Но стоило Василию Шуйскому утвердиться на престоле, как на него немедленно ополчились все многочисленные искатели Правды – от казаков Болотникова до дворян Ляпунова. И началась Смута. Это мутное наименование призвано затушевать смысл того крайне острого этапа гражданской войны.
Тогда государство оказалось на краю гибели вовсе не по причине нашествия иноплеменников. Проблема была в том, что, утратив надежду вернуть государство к идеалам Святой Руси, огромные массы наших предков готовы были вовсе уничтожить Московскую державу. Ведь «если Правды нет, то всего нет», чего ж ее жалеть-то? Мучительно и тяжко искали русские люди выход из кризиса веры в возможность возрождения державы святорусской.
Попытки объяснить мотивы, двигавшие теми или иными группировками, исключительно некими социально-классовыми причинами, явно неадекватны. Характерный пример. Интересный набор оппозиционеров возглавлял бунтовщиков, отражавших в Туле атаки войск Шуйского. Это были: беглый холоп Иван Болотников, князь Шаховской и казачий самозванец лже-Петр. Последний называл себя сыном Федора Иоанновича. В реальности же отрока сего вовсе никогда не существовало.
То есть Шуйский в глазах представителей этих очень разных социальных групп был в равной степени нелегитимен, притом, что формально (Шуйский вел свой род, как и князья московские, от Александра Невского) на трон он права имел. И даже откровенный самозванец, которого можно было использовать для утверждения Правды, был предпочтительнее многократного клятвопреступника, пусть и Рюриковича по крови.
Именно в Смуту казаки впервые заявляют о себе как о политической силе. Разумеется, и многие современники, и большинство потомков полагают, что двигало ими чистое «воровство». Но «воровство» было именно политической позицией. Это был последовательный государственный нигилизм, вполне, надо сказать, исторически мотивированный.
Казаки разуверились в третьеримском проекте. И даже не потому, что он мог казаться чисто технически не реализуемым на фоне опустошения, царившего кругом (а главное – в сердцах русских людей). Дело в том, что казаки, похоже, почуяли (об осознании речь вести, конечно, вряд ли оправданно, это было именно физическое ощущение), что по мере реализации доктрины Третьего Рима с неизбежностью будет убывать Правда, что Империя станет «пожирать» Святую Русь.
Все Лжедмитрии, которые появлялись после Первого, были очевидные и бесспорные самозванцы. Причем, что характерно, казаки, их поддерживавшие, нисколько в их фальшивости не сомневались. Это был своего рода демонстративный жест отказа от осифлянского самодержавия. Отказа признавать легитимность этой модели. Причем опротестовывалась она с позиций святорусской Воли.
Философ эмигрант первой волны, «евразиец» Николай Алексеев писал: «Казацкие общины, как и древние русские народоправства, были республиками, имевшими своих князей и царей; и в то же время их можно назвать монархиями, власть в которых принадлежала народу. Когда русский крестьянин в 1917 году иногда утверждал, что он хочет республику, да только с царем, он, по-своему, не говорил никакой нелепости. Он просто жил еще идеалами русской вольницы, идеалами казацкого «вольного товарищества», ибо идеал этот глубоко вкоренился в русскую народную душу. Он стал одной из стихий русской народной толщи, стихией также подземной, вулканической».
Казацкая «программа» лучше всего отражена в русских былинах. По мнению С.М. Соловьева, «наши богатырские песни в том виде, в каком они дошли до нас, суть песни казацкие, о казаке. Богатырь-казак!.. Эти два понятия равносильны».
В русском былинном эпосе нет единого «осифлянского» государства. В нем Русь, как и в период, предшествовавший торжеству третьеримской доктрины, есть совокупность самостоятельных земель, городов и княжеств.
В пространстве между ними, а также на внешних границах Руси присутствуют постоянные угрозы – разбойники, басурмане. Тот же Алексеев констатирует, что в былинах «единственно соединяющей Русь силой является православная вера. Русь едина, поскольку она православная, святая Русь».
И князь Владимир Красное Солнышко, призывающий к себе на службу Илью Муромца или Добрыню Никитича, никак не похож на грозного самодержца. Это он зависит от богатырей, а не они от него. Он правитель вовсе не Божьей милостью, а исключительно в силу того, что умеет ладить с вольным воинским братством.
Именно оно – надежда и защита православных. А князь – фигура зависимая и даже не столько уважаемая, сколько просто терпимая. Он правитель для «трудников», а для казаков он – наниматель.
Таким образом, у казаков было хотя и не вполне осознанное, но абсолютно конкретное представление о «правильной» общественной системе. И, разумеется, оно никоим образом не совпадало с программой «государственников».
По большому счету казачье братство тоже было своеобразным воинским орденом, осознававшим себя защитником как Веры, так и Правды. В их системе координат казаки-кшатрии – гаранты безопасности свободных землепашцев и православного священства. И в ней нет места ни боярам, ни самодержцу.
Особенно ярко эти орденские тенденции проявлялись тогда в Запорожье у «черкасов», как называли представителей низовой вольницы. Что неудивительно: ведь у истоков славного товарищества мы видим доблестного рыцаря князя Вишневецкого.
Кстати, в войске короля Речи Посполитой Сигизмунда, вступившего в пределы Руси, преобладали именно они, запорожцы. «Подписались» они идти на Москву в надежде на признание их вольностей. Чего в итоге не случилось, но это уже другая история.
Для нас же важно, что казачий фактор в Смуте был во многом определяющим. Это была первая весьма серьезная заявка на историческую роль – на реализацию альтернативной самодержавию святорусской программы.
Убить Ляпунова
В невнятную весеннюю пору 1611 года Москву, где в Кремле засел польский гарнизон, обложило первое ополчение. Деяния его неизменно оказываются в тени подвигов второго, победоносного, которое – Минина и Пожарского. Что вполне объяснимо. Однако творившееся тогда «во стане русских воинов» и вокруг не просто занимательно и поучительно, но и крайне значимо для судьбы «Русской Идеи». А точнее, идей – веками непримиримых и друг к другу беспощадных.
Дворяне и казаки объединились в первое ополчение, чтобы выбить из Москвы призванных туда боярами поляков. Но союз этот был крайне непрочным. Тут надо заметить, что, собственно, обе интервенции Смутного времени – польская и шведская – случились, во многом, по причине олигархических интриг.
Шведское войско пришло по зову боярского царя Василия Шуйского на помощь от царя казацкого – «Тушинского вора» Лжедмитрия Второго. А поляки, находившиеся в состоянии войны со шведами, не преминули в ответ перейти российскую границу. Впрочем, бояре даже при помощи новых варягов с нарастающими вызовами и угрозами справиться не сумели и, разочаровавшись в Шуйском, послали бить челом Сигизмунду польскому, чтобы тот дал им в цари сына своего Владислава. Так вот, вкратце, паны в Кремле и оказались.
Ополчение, намеревавшееся их оттуда выбить, возглавляли дворянский лидер рязанец Прокопий Ляпунов и казацкие вожаки Дмитрий Трубецкой и Иван Заруцкий. Казалось бы, русское воинство по численности превосходило польский гарнизон в десятки раз. Между тем стояние под Москвой закончилось ничем. Нет, ополчение не было разгромлено подоспевшей неприятельской подмогой. Оно распалось само. Исключительно из-за несхожести программ дворянской и казацкой. В ходе одной из бурных идеологических дискуссий казаки, исчерпав аргументы, просто зарубили Ляпунова.
Главным образом не по нраву пришлось им дворянское намерение вернуть «заказаковавших» холопов хозяевам. Надо заметить, что у последних была своя правда. Без прикрепления к земле народных масс выйти из разрухи было немыслимо. Но у казаков был иной угол зрения. «Кто записывает людей в работу навеки – угождает дьяволу», – это еще Пересветов писал (служилый человек, не казак, кстати). То есть крепостническое решение хозяйственной проблемы далеко не только «гулящими людьми» воспринималось как нелегитимное.
При этом отметим, что строить государство фактически заново, в ситуации, когда «тяглое» население готово в любой момент попросту разбежаться, и в самом деле невозможно. Однако до «опричной революции», учиненной Грозным, никто никуда (по крайней мере, массово) не убегал. Именно начавшаяся в стране с подачи самодержца гражданская война заставила людей отправляться в дальние и опасные края. Выходило так, что татарская сабля была предпочтительнее родного русского беспредела.
Но дворянам недосуг было вникать в причины и следствия. Им нужны были твердые гарантии того, что холопы в перспективе будут пахать, а не разбойничать. Но последние, может, и «перековали бы мечи на орала», но им-то никто гарантий от беспредела давать не собирался. Короче, стороны не поняли друг друга.
После гибели предводителя служилые люди разбрелись кто куда, а казаки остались у стен Кремля, но на штурм так и не пошли, им хватало их собственной вольной воли. За державу обидно не было. Их поиск Правды в условиях Смуты все чаще оборачивался банальным бандитизмом.
Впрочем, разумеется, далеко не все были настроены столь отчаянно. Немало было и тех, кто знал – пока есть Вера, есть надежда вернуть Правду. Есть надежда все-таки построить подлинно святорусский Третий Рим.
Дворяне и казаки объединились в первое ополчение, чтобы выбить из Москвы призванных туда боярами поляков. Но союз этот был крайне непрочным. Тут надо заметить, что, собственно, обе интервенции Смутного времени – польская и шведская – случились, во многом, по причине олигархических интриг.
Шведское войско пришло по зову боярского царя Василия Шуйского на помощь от царя казацкого – «Тушинского вора» Лжедмитрия Второго. А поляки, находившиеся в состоянии войны со шведами, не преминули в ответ перейти российскую границу. Впрочем, бояре даже при помощи новых варягов с нарастающими вызовами и угрозами справиться не сумели и, разочаровавшись в Шуйском, послали бить челом Сигизмунду польскому, чтобы тот дал им в цари сына своего Владислава. Так вот, вкратце, паны в Кремле и оказались.
Ополчение, намеревавшееся их оттуда выбить, возглавляли дворянский лидер рязанец Прокопий Ляпунов и казацкие вожаки Дмитрий Трубецкой и Иван Заруцкий. Казалось бы, русское воинство по численности превосходило польский гарнизон в десятки раз. Между тем стояние под Москвой закончилось ничем. Нет, ополчение не было разгромлено подоспевшей неприятельской подмогой. Оно распалось само. Исключительно из-за несхожести программ дворянской и казацкой. В ходе одной из бурных идеологических дискуссий казаки, исчерпав аргументы, просто зарубили Ляпунова.
Главным образом не по нраву пришлось им дворянское намерение вернуть «заказаковавших» холопов хозяевам. Надо заметить, что у последних была своя правда. Без прикрепления к земле народных масс выйти из разрухи было немыслимо. Но у казаков был иной угол зрения. «Кто записывает людей в работу навеки – угождает дьяволу», – это еще Пересветов писал (служилый человек, не казак, кстати). То есть крепостническое решение хозяйственной проблемы далеко не только «гулящими людьми» воспринималось как нелегитимное.
При этом отметим, что строить государство фактически заново, в ситуации, когда «тяглое» население готово в любой момент попросту разбежаться, и в самом деле невозможно. Однако до «опричной революции», учиненной Грозным, никто никуда (по крайней мере, массово) не убегал. Именно начавшаяся в стране с подачи самодержца гражданская война заставила людей отправляться в дальние и опасные края. Выходило так, что татарская сабля была предпочтительнее родного русского беспредела.
Но дворянам недосуг было вникать в причины и следствия. Им нужны были твердые гарантии того, что холопы в перспективе будут пахать, а не разбойничать. Но последние, может, и «перековали бы мечи на орала», но им-то никто гарантий от беспредела давать не собирался. Короче, стороны не поняли друг друга.
После гибели предводителя служилые люди разбрелись кто куда, а казаки остались у стен Кремля, но на штурм так и не пошли, им хватало их собственной вольной воли. За державу обидно не было. Их поиск Правды в условиях Смуты все чаще оборачивался банальным бандитизмом.
Впрочем, разумеется, далеко не все были настроены столь отчаянно. Немало было и тех, кто знал – пока есть Вера, есть надежда вернуть Правду. Есть надежда все-таки построить подлинно святорусский Третий Рим.
Русский марш гражданина М.
Характерно, что патриарх Гермоген, чьи пламенные послания и побудили нижегородцев затеять ополчение номер 2, призывал не вступать впредь в союз с казаками. Чем и руководствовались Минин с Пожарским, предельно настороженно относившиеся к представителям вольницы, гулявшей под Москвой и ставшей в значительной мере на тот момент чисто деструктивным элементом. А потому в итоге и выбили из столицы поляков, а затем обеспечили избрание родоначальника новой национальной династии.
Эти три идейные программы (служилых людей, боярско-олигархическая и казацкая) то явно, то скрыто проявляли себя затем из века в век. Но ярко и отчетливо обозначились впервые они именно тогда, под стенами Москвы.
Бояре-олигархи издавна рассматривают государство как совокупность принадлежащих им вотчин, которыми они распоряжаются безраздельно и бесконтрольно, используя на благо свое и своих «семей». Высшая власть, будь то царь или президент, для них объект разводок и прямого подкупа, гарант их права эксплуатировать «холопов» в сугубо личных интересах. Неуклонное повышение жизненного уровня «лучших людей» и есть, с их точки зрения, цель и смысл существования «великой и обильной» Земли Русской.
Дворяне вплоть до реформ Петра III и Екатерины, превративших их фактически в новую олигархию, освободив от обязательной службы, были людьми чисто «государственными». Владели они поместьями не безусловно, а в награду за постоянную готовность к ратному труду и подвигу. Их интересы полностью совпадали с целями растущей и крепнущей державы. Идеологией этого сословия был принцип тотального служения высшему смыслу, в ней воплощенному, всех – от «холопов» до князей. Здорово вроде бы, только во имя чего это величие и могущество, если опять же обретается оно ценой утраты и забвения Правды. За эту забывчивость в 1917-м дворянам пришлось дорого заплатить…
А вот их оппоненты, от убийц Ляпунова до Емельяна Пугачева, желали принципиально иного – «свободы для всех быть вольными казаками». Однако уже Смута показала, что при попытке безоглядно воплотить этот идеал в жизнь государство рушится, а его осколками завладевают иноземцы, которые отнюдь не гарантируют Правду, но при этом откровенно покушаются на Веру. То есть уже в Смуту стало ясно – спасение в синтезе вольности «святорусской» с державностью «третьеримской». Решающую роль в создании победоносного второго ополчения сыграла Православная церковь и прямая народная инициатива. Русский марш на Москву увенчался успехом именно потому, что это предприятие было зримым воплощением мечты о единстве Веры и Правды – «Третьеримской» и «святорусской» идей.
Первый Романов – Михаил несколько лет правил, стараясь строго придерживаться этой формулы национального спасения. А помогал ему в этом заседавший в Москве Земский собор – русский всенародный парламент.
Но поверили Романовым далеко не все. Часть казаков во главе с Иваном Заруцким не смирилась. Они надеялись посадить в перспективе на престол сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек.
Однако «воровская» удача им изменила, и в июне 1614-го Марина с сыном и атаманом Заруцким были схвачены в Астрахани и отосланы в Москву. Казацкий лидер был посажен на кол, а трехлетний Иван удавлен (повешен около Серпуховских ворот). Чем он мог угрожать новому царю?
Конечно, расстрел семьи последнего русского императора – чудовищное преступление, более того, ритуальный акт. Но не стоит забывать, что и само царствование Романовых началось с детоубийства…
Эти три идейные программы (служилых людей, боярско-олигархическая и казацкая) то явно, то скрыто проявляли себя затем из века в век. Но ярко и отчетливо обозначились впервые они именно тогда, под стенами Москвы.
Бояре-олигархи издавна рассматривают государство как совокупность принадлежащих им вотчин, которыми они распоряжаются безраздельно и бесконтрольно, используя на благо свое и своих «семей». Высшая власть, будь то царь или президент, для них объект разводок и прямого подкупа, гарант их права эксплуатировать «холопов» в сугубо личных интересах. Неуклонное повышение жизненного уровня «лучших людей» и есть, с их точки зрения, цель и смысл существования «великой и обильной» Земли Русской.
Дворяне вплоть до реформ Петра III и Екатерины, превративших их фактически в новую олигархию, освободив от обязательной службы, были людьми чисто «государственными». Владели они поместьями не безусловно, а в награду за постоянную готовность к ратному труду и подвигу. Их интересы полностью совпадали с целями растущей и крепнущей державы. Идеологией этого сословия был принцип тотального служения высшему смыслу, в ней воплощенному, всех – от «холопов» до князей. Здорово вроде бы, только во имя чего это величие и могущество, если опять же обретается оно ценой утраты и забвения Правды. За эту забывчивость в 1917-м дворянам пришлось дорого заплатить…
А вот их оппоненты, от убийц Ляпунова до Емельяна Пугачева, желали принципиально иного – «свободы для всех быть вольными казаками». Однако уже Смута показала, что при попытке безоглядно воплотить этот идеал в жизнь государство рушится, а его осколками завладевают иноземцы, которые отнюдь не гарантируют Правду, но при этом откровенно покушаются на Веру. То есть уже в Смуту стало ясно – спасение в синтезе вольности «святорусской» с державностью «третьеримской». Решающую роль в создании победоносного второго ополчения сыграла Православная церковь и прямая народная инициатива. Русский марш на Москву увенчался успехом именно потому, что это предприятие было зримым воплощением мечты о единстве Веры и Правды – «Третьеримской» и «святорусской» идей.
Первый Романов – Михаил несколько лет правил, стараясь строго придерживаться этой формулы национального спасения. А помогал ему в этом заседавший в Москве Земский собор – русский всенародный парламент.
Но поверили Романовым далеко не все. Часть казаков во главе с Иваном Заруцким не смирилась. Они надеялись посадить в перспективе на престол сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек.
Однако «воровская» удача им изменила, и в июне 1614-го Марина с сыном и атаманом Заруцким были схвачены в Астрахани и отосланы в Москву. Казацкий лидер был посажен на кол, а трехлетний Иван удавлен (повешен около Серпуховских ворот). Чем он мог угрожать новому царю?
Конечно, расстрел семьи последнего русского императора – чудовищное преступление, более того, ритуальный акт. Но не стоит забывать, что и само царствование Романовых началось с детоубийства…
Народною волей
Как же удалось преодолеть разруху, воцарившуюся почти повсеместно в стране, а главное – в головах русских людей, как удалось после двух раундов гражданской добиться если не мира и согласия, то устойчивого перемирия? А исключительно демократическим путем.
Михаил Романов был избран на царство Земским собором. Сразу же по освобождении Москвы лидеры ополчения разослали в города русские послания с призывом слать в столицу делегатов.
Форум в итоге сложился весьма представительный – по-настоящему всесословный. На избирательной грамоте стоит 277 подписей. 57 из них принадлежит представителям духовенства, 136 – высшему слою служилых людей (бояре – 17 человек), 84 – городским выборным.
Отметим, что автографы оставили далеко не все участники. В реальности было их чуть ли не вдвое больше. Пожарский звал по 10 человек от города, и 50 городов прислали делегатов. Были среди голосовавших и казаки, и черносошные крестьяне.
После коронования Михаила Федоровича Собор распущен не был. Он заседал в течение ближайших девяти лет, только состав периодически обновлялся. Вот она, формула гражданского мира – легитимная твердая власть + реальное всесословное представительство во имя торжества Веры и Правды.
Собственно, эта модель была впервые апробирована Грозным с подачи избранной Рады. Именно самый первый Земский собор (Собор примирения) наметил путь органичного слияния исконной святорусской правды с имперской третьеримской государственностью.
Образование единой державы под властью Московского царя объективно требовало трансформации местных традиций вечевой демократии. Логично было учредить вече всея Руси. Это не был отвлеченный проект книжников-нестяжателей, это была реальная потребность народа русского.
В ходе Смуты требованиями, урезающими самодержавную власть, обуславливалось и воцарение Шуйского, и присяга королевичу Владиславу. В последнем случае прямо оговаривалось, что полномочия его ограничиваются не только боярской думой, но и «советом всея земли».
Вечевая традиция имела место везде на Руси, а не только в Новгороде и Пскове, разумеется. Просто там роль этого всесословного собрания была ведущей. В других русских городах вече, князь и его дружина представляли триединую власть, в рамках которой преобладающей силой становилась то одна, то другая сторона.
В домонгольский период, например, вече в иных местах брало такую силу, что могло «указать князю путь», то есть изгнать его из города. Дружина тоже играла немалую роль. Князь не мог погнать своих витязей на убой, если не было на то их согласия. Коллективная воля дружинников непременно учитывалась. Бывали случаи, когда попытка игнорировать ее приводила к тому, что князь лишался всякой поддержки. Поход саботировали не только дружинники, но и, глядя на них, уже вроде бы отмобилизованные союзные силы.
То есть во глубине седых веков, там, где «русский дух, где Русью пахнет», мы не обнаруживаем никаких абсолютистских традиций. Они явно заимствованные. Причем если теоретическое обоснование было взято осифлянами из византийских источников, то практика имеет явно татарские корни.
Князья из рода Калиты в Орде наблюдали модель, вполне самодержавную. А ее истоки – в мистическом озарении Чингисхана, осознавшего себя реализатором воли Тенгри (Бескрайнего Синего Неба). Не напоминает разве Грозного?
Нет, он, конечно, все больше про «кесаря Августа» писал и «царя Константина», но на самом деле наследие Чингисхана (о чем и говорили «евразийцы» от Савицкого до Гумилева) в Московии куда как более значимо, чем Мономахово.
Уместно вспомнить знаменитую легенду о граде Китеже. Характерно, что источником ее считается «Китежский летописец», текст, созданный, судя по всему, в среде старообрядцев-бегунов в конце XVIII века.
Согласно этому документу, сей святой град, населенный истинно православными, скрылся в водах озера Светлояр пред изумленным взором намеревавшегося штурмовать его безбожного хана Батыя. Причем жители Китежа вовсе не готовились к воинскому отпору ввиду наступающего неприятеля, но погрузились поголовно в молитву. И были Божьей Волей избавлены от басурман.
Старообрядческий источник легенды о многом говорит. «Ревнители древлего благочестия», похоже, чуяли, откуда на Русь надуло самодержавие, поправшее поначалу Правду, а потом и Веру, – из монгольских степей. И под ханом Батыем Московского царя подразумевали.
Правда, справедливости ради заметим, что Чингисхан дал своим воинам свод законов – Ясу. Большинство глав в нем да писаны кровью. Потому как великий завоеватель не знал иного наказания, кроме смертной казни. Однако это был именно свод очень четких и однозначных норм, каковых придерживался и сам степной властелин. То есть заявить своим багатурам, что, мол, он волен в жизни и смерти «холопов своих», ему и в голову бы не пришло.
Таким образом, начиная с Ивана Грозного, московские самодержцы претендовали на свободу «самовыражения» большую даже, чем позволял себе Чингисхан. Потому и те, кто противостоял им, обретали свою особую, беспредельную волю.
С тех пор как сокрылся от врагов Руси Китеж-град, из глубин Светлояра иногда доносится звон колокольный. И, говорят, письма оттуда приходят от тех, кто допущен был позже к общению со святыми, пребывающими на дне. Это «малявы» от истинно свободных тем, кто отбывает пожизненный срок на зоне под названием Россия.
Дно здесь ключевой образ. Именно там, на так называемом общественном дне, «воровском» и «антигосударственном», сохранялись веками традиции Святой Руси. В небезупречном, разумеется. состоянии. И все же…
Но об этом позже. А пока вернемся туда, в период, когда гражданскую еще можно было прервать, когда, пережив Смуту, русские люди искали пути к обретению чаемого ими «жития мирного, любовного». Причем в формате Третьего Рима.
Характерно, что оба ополчения – и Ляпунова, и особенно Минина с Пожарским – действовали в соответствии с соборной волей ратников, а не по произволу вождей. Здесь и вечевая традиция, и дружинная себя проявляют.
То есть в сознании народа жило убеждение, что Воля Божья распознается коллективным разумом всей Земли куда как успешнее, чем единолично самодержцем. Но Романовы не долго терпели подле себя Земские соборы. Свободомыслие – опасное излишество для тех, кто ратует за имперскую «стабильность».
Михаил Романов был избран на царство Земским собором. Сразу же по освобождении Москвы лидеры ополчения разослали в города русские послания с призывом слать в столицу делегатов.
Форум в итоге сложился весьма представительный – по-настоящему всесословный. На избирательной грамоте стоит 277 подписей. 57 из них принадлежит представителям духовенства, 136 – высшему слою служилых людей (бояре – 17 человек), 84 – городским выборным.
Отметим, что автографы оставили далеко не все участники. В реальности было их чуть ли не вдвое больше. Пожарский звал по 10 человек от города, и 50 городов прислали делегатов. Были среди голосовавших и казаки, и черносошные крестьяне.
После коронования Михаила Федоровича Собор распущен не был. Он заседал в течение ближайших девяти лет, только состав периодически обновлялся. Вот она, формула гражданского мира – легитимная твердая власть + реальное всесословное представительство во имя торжества Веры и Правды.
Собственно, эта модель была впервые апробирована Грозным с подачи избранной Рады. Именно самый первый Земский собор (Собор примирения) наметил путь органичного слияния исконной святорусской правды с имперской третьеримской государственностью.
Образование единой державы под властью Московского царя объективно требовало трансформации местных традиций вечевой демократии. Логично было учредить вече всея Руси. Это не был отвлеченный проект книжников-нестяжателей, это была реальная потребность народа русского.
В ходе Смуты требованиями, урезающими самодержавную власть, обуславливалось и воцарение Шуйского, и присяга королевичу Владиславу. В последнем случае прямо оговаривалось, что полномочия его ограничиваются не только боярской думой, но и «советом всея земли».
Вечевая традиция имела место везде на Руси, а не только в Новгороде и Пскове, разумеется. Просто там роль этого всесословного собрания была ведущей. В других русских городах вече, князь и его дружина представляли триединую власть, в рамках которой преобладающей силой становилась то одна, то другая сторона.
В домонгольский период, например, вече в иных местах брало такую силу, что могло «указать князю путь», то есть изгнать его из города. Дружина тоже играла немалую роль. Князь не мог погнать своих витязей на убой, если не было на то их согласия. Коллективная воля дружинников непременно учитывалась. Бывали случаи, когда попытка игнорировать ее приводила к тому, что князь лишался всякой поддержки. Поход саботировали не только дружинники, но и, глядя на них, уже вроде бы отмобилизованные союзные силы.
То есть во глубине седых веков, там, где «русский дух, где Русью пахнет», мы не обнаруживаем никаких абсолютистских традиций. Они явно заимствованные. Причем если теоретическое обоснование было взято осифлянами из византийских источников, то практика имеет явно татарские корни.
Князья из рода Калиты в Орде наблюдали модель, вполне самодержавную. А ее истоки – в мистическом озарении Чингисхана, осознавшего себя реализатором воли Тенгри (Бескрайнего Синего Неба). Не напоминает разве Грозного?
Нет, он, конечно, все больше про «кесаря Августа» писал и «царя Константина», но на самом деле наследие Чингисхана (о чем и говорили «евразийцы» от Савицкого до Гумилева) в Московии куда как более значимо, чем Мономахово.
Уместно вспомнить знаменитую легенду о граде Китеже. Характерно, что источником ее считается «Китежский летописец», текст, созданный, судя по всему, в среде старообрядцев-бегунов в конце XVIII века.
Согласно этому документу, сей святой град, населенный истинно православными, скрылся в водах озера Светлояр пред изумленным взором намеревавшегося штурмовать его безбожного хана Батыя. Причем жители Китежа вовсе не готовились к воинскому отпору ввиду наступающего неприятеля, но погрузились поголовно в молитву. И были Божьей Волей избавлены от басурман.
Старообрядческий источник легенды о многом говорит. «Ревнители древлего благочестия», похоже, чуяли, откуда на Русь надуло самодержавие, поправшее поначалу Правду, а потом и Веру, – из монгольских степей. И под ханом Батыем Московского царя подразумевали.
Правда, справедливости ради заметим, что Чингисхан дал своим воинам свод законов – Ясу. Большинство глав в нем да писаны кровью. Потому как великий завоеватель не знал иного наказания, кроме смертной казни. Однако это был именно свод очень четких и однозначных норм, каковых придерживался и сам степной властелин. То есть заявить своим багатурам, что, мол, он волен в жизни и смерти «холопов своих», ему и в голову бы не пришло.
Таким образом, начиная с Ивана Грозного, московские самодержцы претендовали на свободу «самовыражения» большую даже, чем позволял себе Чингисхан. Потому и те, кто противостоял им, обретали свою особую, беспредельную волю.
С тех пор как сокрылся от врагов Руси Китеж-град, из глубин Светлояра иногда доносится звон колокольный. И, говорят, письма оттуда приходят от тех, кто допущен был позже к общению со святыми, пребывающими на дне. Это «малявы» от истинно свободных тем, кто отбывает пожизненный срок на зоне под названием Россия.
Дно здесь ключевой образ. Именно там, на так называемом общественном дне, «воровском» и «антигосударственном», сохранялись веками традиции Святой Руси. В небезупречном, разумеется. состоянии. И все же…
Но об этом позже. А пока вернемся туда, в период, когда гражданскую еще можно было прервать, когда, пережив Смуту, русские люди искали пути к обретению чаемого ими «жития мирного, любовного». Причем в формате Третьего Рима.
Характерно, что оба ополчения – и Ляпунова, и особенно Минина с Пожарским – действовали в соответствии с соборной волей ратников, а не по произволу вождей. Здесь и вечевая традиция, и дружинная себя проявляют.
То есть в сознании народа жило убеждение, что Воля Божья распознается коллективным разумом всей Земли куда как успешнее, чем единолично самодержцем. Но Романовы не долго терпели подле себя Земские соборы. Свободомыслие – опасное излишество для тех, кто ратует за имперскую «стабильность».
Приказные и козлы
Чем прочнее чувствовал себя на троне Михаил, тем меньше пользы для себя видел он в Земском соборе. Возвращение из польского плена отца его – Филарета (немедленно по прибытии возведенного в патриархи) только укрепило дополнительно позиции молодого царя. Фактически с этого момента правили они совместно.
Филарет был куда как жестче и решительнее своего коронованного сына. Осифлянская доктрина неподконтрольности «человекам» высшей власти была для него самоочевидной истиной. И вскоре общерусское вече из постоянного органа было переформатировано в периодический.
Причем и в таком виде оно вызывало раздражение. «Холопы государевы и сироты великим государям никогда не указывали», – так отвечает царская власть на челобитья подданных, претендующих на «соучастие в своей судьбе» (формулировка демократии от немецкого консервативного революционера Артура Мюллера Ван-дер-Брука).
Соборы самодержец готов был терпеть только как источник информации о ситуации в расширяющейся, как вселенная, стране. И уже Алексей Михайлович не иначе как о докучливом «шуме» отзывается о выступлениях делегатов, недовольных тем, что мнение их не было учтено.
Чем дальше, тем больше на рассмотрение соборов отдаются вопросы, пусть и важные, но отдельные, вырванные, что называется, из контекста. К работе по созиданию державы привлекать выборных людей больше не предполагалось. Но и такой, радикально урезанный формат взаимодействия с собственным народом Романовым представляется излишним и чреватым неприятностями.
В 1648 году москвичи силой принудили самодержца к созыву Земского собора. Начало протестному движению положил беспредел властей, как водится. За два года до того дополнительной пошлиной были обложены товары первой необходимости, и в частности соль. Что, разумеется, вызвало ее резкое, в разы, подорожание.
А она в ту пору была основным консервантом. Соответственно, сократился срок годности многих продуктов питания, и возросла цена на них. Но русские люди тогда терпилами не были и хорошо помнили, кому династия властью обязана – всея Земле.
1 июня 1648 года, когда Алексей Михайлович возвращался с богомолья из Троице-Сергиева монастыря, он был остановлен толпой москвичей разного звания. Ему была подана челобитная с требованием наказать распоясавшихся коррупционеров из его ближнего круга. А кроме того, представители народные настаивали на созыве Земского собора, каковой утвердил бы одобрения всея Земли законы, чтобы впредь бояре и приказные не самоуправствовали.
Однако «тишайший» и «наиправославнейший» государь велел разогнать толпу. Но на следующий день люди пришли за Правдой к нему в Кремль. И снова не встретили понимания. Бояре изорвали челобитную у народа на глазах. Подобное циничное попрание Правды вызвало возмущение стрельцов. И люди снова ворвались в Кремль, требуя выдать им зарвавшихся сановников.
По ходу был подожжен Белый город и Китай-город, разгромлены дворы наиболее ненавистных бояр. Царю пришлось «сдать» кое-кого из приближенных. Боярина Плещеева палач вывел на Красную площадь, а уж москвичи его сами растерзали.
В итоге было отменено взыскание недоимок и созван Земский собор, принявший корпус законодательных актов, известный как Соборное уложение.
А перепуганные бояре принялись зазывать к себе в гости стрельцов. Поили и кормили их до отвала. Но когда участники восстания расслабились и рассредоточились, многие из них были схвачены и казнены.
И уже в 60-х годах соборы рассматриваются как абсолютно неприемлемый вариант. Когда власть обратилась к московским торговым людям с запросом относительно их предложений о путях выхода из финансового кризиса, те ответили, что решение столь масштабного вопроса не их ума дело, но «всего государства, всех городов и всех чинов».
В ответ царь принял решение, что лучше признать государственное банкротство, чем позволить «сиротам и холопам» учить его.
Затяжная война с Польшей требовала дополнительных финансовых ресурсов. И царская власть пошла на откровенную аферу. Налоги собирали серебром, а жалованье платили медью. Чрезмерный выпуск ничем не обеспеченных денег привел к дикой инфляции и росту цен. А бояре, к тому же, начали промышлять чеканкой фальшивых денег.
Народ снова попытался бунтовать. Но на этот раз восстание было с крайней жестокостью подавлено в зародыше. Толпа, требовавшая Правды, пришла к царю в Коломенское. Но он отдал приказ рубить челобитчиков. Около семи тысяч было загнано в реку, и многие там же перебиты.
Приказный человек Григорий Котошихин так описал расправу: «И того ж дни около того села повесили со 150 человек, а досталным всем был указ, пытали и жгли, и по сыску за вину отсекали руки и ноги и у рук и у ног палцы, а иных бив кнутьем, и клали на лице на правой стороне признаки, розжегши железо накрасно, а поставлено на том железе «буки», то есть бунтовщик, чтоб был до веку признатен; и чиня им наказания, розослали всех в далние городы, в Казань, и в Астарахань, и на Терки, и в Сибирь, на вечное житье… а иным пущим вором того ж дни, в ночи, учинен указ, завязав руки назад посадя в болшие суды, потопили в Москве-реке».
Филарет был куда как жестче и решительнее своего коронованного сына. Осифлянская доктрина неподконтрольности «человекам» высшей власти была для него самоочевидной истиной. И вскоре общерусское вече из постоянного органа было переформатировано в периодический.
Причем и в таком виде оно вызывало раздражение. «Холопы государевы и сироты великим государям никогда не указывали», – так отвечает царская власть на челобитья подданных, претендующих на «соучастие в своей судьбе» (формулировка демократии от немецкого консервативного революционера Артура Мюллера Ван-дер-Брука).
Соборы самодержец готов был терпеть только как источник информации о ситуации в расширяющейся, как вселенная, стране. И уже Алексей Михайлович не иначе как о докучливом «шуме» отзывается о выступлениях делегатов, недовольных тем, что мнение их не было учтено.
Чем дальше, тем больше на рассмотрение соборов отдаются вопросы, пусть и важные, но отдельные, вырванные, что называется, из контекста. К работе по созиданию державы привлекать выборных людей больше не предполагалось. Но и такой, радикально урезанный формат взаимодействия с собственным народом Романовым представляется излишним и чреватым неприятностями.
В 1648 году москвичи силой принудили самодержца к созыву Земского собора. Начало протестному движению положил беспредел властей, как водится. За два года до того дополнительной пошлиной были обложены товары первой необходимости, и в частности соль. Что, разумеется, вызвало ее резкое, в разы, подорожание.
А она в ту пору была основным консервантом. Соответственно, сократился срок годности многих продуктов питания, и возросла цена на них. Но русские люди тогда терпилами не были и хорошо помнили, кому династия властью обязана – всея Земле.
1 июня 1648 года, когда Алексей Михайлович возвращался с богомолья из Троице-Сергиева монастыря, он был остановлен толпой москвичей разного звания. Ему была подана челобитная с требованием наказать распоясавшихся коррупционеров из его ближнего круга. А кроме того, представители народные настаивали на созыве Земского собора, каковой утвердил бы одобрения всея Земли законы, чтобы впредь бояре и приказные не самоуправствовали.
Однако «тишайший» и «наиправославнейший» государь велел разогнать толпу. Но на следующий день люди пришли за Правдой к нему в Кремль. И снова не встретили понимания. Бояре изорвали челобитную у народа на глазах. Подобное циничное попрание Правды вызвало возмущение стрельцов. И люди снова ворвались в Кремль, требуя выдать им зарвавшихся сановников.
По ходу был подожжен Белый город и Китай-город, разгромлены дворы наиболее ненавистных бояр. Царю пришлось «сдать» кое-кого из приближенных. Боярина Плещеева палач вывел на Красную площадь, а уж москвичи его сами растерзали.
В итоге было отменено взыскание недоимок и созван Земский собор, принявший корпус законодательных актов, известный как Соборное уложение.
А перепуганные бояре принялись зазывать к себе в гости стрельцов. Поили и кормили их до отвала. Но когда участники восстания расслабились и рассредоточились, многие из них были схвачены и казнены.
И уже в 60-х годах соборы рассматриваются как абсолютно неприемлемый вариант. Когда власть обратилась к московским торговым людям с запросом относительно их предложений о путях выхода из финансового кризиса, те ответили, что решение столь масштабного вопроса не их ума дело, но «всего государства, всех городов и всех чинов».
В ответ царь принял решение, что лучше признать государственное банкротство, чем позволить «сиротам и холопам» учить его.
Затяжная война с Польшей требовала дополнительных финансовых ресурсов. И царская власть пошла на откровенную аферу. Налоги собирали серебром, а жалованье платили медью. Чрезмерный выпуск ничем не обеспеченных денег привел к дикой инфляции и росту цен. А бояре, к тому же, начали промышлять чеканкой фальшивых денег.
Народ снова попытался бунтовать. Но на этот раз восстание было с крайней жестокостью подавлено в зародыше. Толпа, требовавшая Правды, пришла к царю в Коломенское. Но он отдал приказ рубить челобитчиков. Около семи тысяч было загнано в реку, и многие там же перебиты.
Приказный человек Григорий Котошихин так описал расправу: «И того ж дни около того села повесили со 150 человек, а досталным всем был указ, пытали и жгли, и по сыску за вину отсекали руки и ноги и у рук и у ног палцы, а иных бив кнутьем, и клали на лице на правой стороне признаки, розжегши железо накрасно, а поставлено на том железе «буки», то есть бунтовщик, чтоб был до веку признатен; и чиня им наказания, розослали всех в далние городы, в Казань, и в Астарахань, и на Терки, и в Сибирь, на вечное житье… а иным пущим вором того ж дни, в ночи, учинен указ, завязав руки назад посадя в болшие суды, потопили в Москве-реке».