Страница:
Из воспоминаний крупных американских государственных деятелей того времени совершенно ясно, что американские политики совсем не хотели расставаться с СССР. Так, бывший Государственный секретарь Джеймс Бейкер описывает позицию американского руководства после провалившегося августовского путча, приведшего к быстрому распаду Советского Союза: «С победой приверженных реформам лидеров центральной власти (Горбачев) и республик (Ельцин)… можно было рассчитывать на более энергичное продолжение реформ»7. Из воспоминаний Бейкера следует, что Вашингтон не готов был отказаться от идеи спасти систему мирного сосуществования и сотрудничества между федеральным правительством Советского Союза и республиками даже после августовского путча и даже после того, как развитие событий ушло за точку невозврата.
В качестве основных принципов политики США в отношении бывшего Советского Союза команда Бейкера смогла предложить лишь следующие пять пунктов:
1) мирное самоопределение в соответствии с демократическими ценностями и принципами;
2) уважение существующих границ, а все изменения должны осуществляться мирно и на основе взаимного согласия;
3) соблюдение норм демократии и принципа верховенства закона, особенно в отношении результатов выборов и референдумов;
4) соблюдение прав человека, особенно в отношении меньшинств;
5) соблюдение международных законов и обязательств8.
Что было хорошо для Германии на момент ее объединения – происходившего почти одновременно с распадом Советского Союза – было хорошо и для республик, образовывавших СССР, включая среднеазиатские.
Помимо всего прочего, кто бы додумался в разгар всех этих кризисов обратить внимание на Центральную Азию? Регион чрезвычайно удаленный, новый, практически неизвестный американским политикам, да еще на фоне множества острых проблем – все это гарантировало, что он мог привлечь обостренное внимание американских политиков только в случае, если бы там произошло нечто экстраординарное.
После конца истории
Первые шаги
Бесхозное ядерное оружие
Планы реформ
Программа безопасности
Политика в поисках обоснования
В качестве основных принципов политики США в отношении бывшего Советского Союза команда Бейкера смогла предложить лишь следующие пять пунктов:
1) мирное самоопределение в соответствии с демократическими ценностями и принципами;
2) уважение существующих границ, а все изменения должны осуществляться мирно и на основе взаимного согласия;
3) соблюдение норм демократии и принципа верховенства закона, особенно в отношении результатов выборов и референдумов;
4) соблюдение прав человека, особенно в отношении меньшинств;
5) соблюдение международных законов и обязательств8.
Что было хорошо для Германии на момент ее объединения – происходившего почти одновременно с распадом Советского Союза – было хорошо и для республик, образовывавших СССР, включая среднеазиатские.
Помимо всего прочего, кто бы додумался в разгар всех этих кризисов обратить внимание на Центральную Азию? Регион чрезвычайно удаленный, новый, практически неизвестный американским политикам, да еще на фоне множества острых проблем – все это гарантировало, что он мог привлечь обостренное внимание американских политиков только в случае, если бы там произошло нечто экстраординарное.
После конца истории
Умонастроение, господствовавшее после окончания холодной войны, мешало включению Центральной Азии в список высших приоритетов вашингтонской внешней политики. С окончанием холодной войны окончилось грандиозное идеологическое противостояние либеральной демократии и коммунизма. Сформулированный Фрэнсисом Фукуямой знаменитый тезис о «конце истории» сулил перспективу всемирного торжества либеральной демократии как единственной законной формы политической и общественной жизни, способной гарантировать долговременную стабильность многим странам, которым в противном случае угрожали внутренние потрясения9.
«Конец истории» означал и триумф рыночного капитализма над централизованным планированием в качестве единственного подхода к организации экономической жизни, особенно в государствах, возникавших на развалинах Советского Союза. В условиях быстрых технологических изменений принципы свободного рынка стали фундаментом глобализации, открывшей двери для охватывающего весь мир потока идей, людей, товаров, капиталов и технологий. Законы глобализации, согласно тогдашнему консенсусу, не терпят вмешательства правительств в работу свободных рынков, которые при всех условиях так или иначе восторжествуют10.
«Конец истории» – триумф либеральных идей – сулил волну демократизации, которая, в свою очередь, должна была привести к большей подотчетности правительств гражданам и к лучшему пониманию гражданами своих национальных интересов. А это, в свою очередь, должно было способствовать распространению свободных рынков, необходимых для успеха глобализации. Неизменно бдительные рынки немедленно обнаружат любое отклонение от этих принципов и соответствующим образом отреагируют, так что согрешившие народы и правительства будут должным образом наказаны. В силу этого народы, заинтересованные в долговременной стабильности и процветании – а какой же народ этого не хочет? – неизбежно будут стремиться к свободе рынков и к демократии. Ведь это соответствует их собственным интересам.
Более того, казалось, что глобализация радикально переменила многие представления о международных отношениях и безопасности. Доступ к ресурсам потеряет прежнюю значимость, потому что рынки накажут тех, кто мешает потоку товаров, капиталов и услуг; войны, особенно большие войны, окончательно останутся в прошлом. А развитие Интернета и чудовищная скорость распространения информации гарантируют, что никто не сможет контролировать обмен идеями или мешать свободному распространению идей.
Есть определенная степень иронии в том, что для Центральной Азии все это означало дальнейшее ее понижение в списке приоритетов американской внешней политики. Глобализация, свободные рынки и либеральная демократия затмили все иные подходы к международным отношениям (включая баланс сил и геополитический), а Центральная Азия и не обещала особых возможностей для распространения либеральных и рыночных идей, и не выглядела особым препятствием для их прогресса. Расположенная рядом с Россией, которая с трудом прокладывала собственный путь к рыночной экономике и демократии, Центральная Азия оказалась в полной тени. Размер России и ее потенциал, не говоря уж о ядерном оружии, гарантировали ей первое место в списке приоритетов американской внешней политики. Если Россия справится с переходом к капитализму, у ее соседей также будут неплохие шансы преуспеть в этом – примерно так понимали тогда ситуацию в Вашингтоне. Если же Россия не справится с этой задачей, она, вероятнее всего, потянет за собой вниз и соседей.
Таким образом, в 1991 г. американские эксперты по внешней политике рассматривали Центральную Азию исключительно в контексте постсоветских преобразований. Ответственность за формулирование и проведение внешней политики и за поддержание отношений с этим регионом была возложена на Европейское бюро Госдепартамента. То же самое бюро, которое прежде формулировало и проводило американскую политику в отношении Советского Союза, теперь вело отношения со всеми возникшими из него государствами. В 1993 г. Государственный департамент создал временную структуру для ведения отношений с Россией и другими новыми государствами (фактически Бюро), тем самым объединив задачи формулирования политики в отношении Центральной Азии и других постсоветских государств в рамках отдельной бюрократической структуры11.
Принятие в 1992 г. Закона о поддержке свободы (Freedom Support Act) и Программы ослабления опасности (Cooperative Threat Reduction program, 1991) (так называемый закон Нанна-Лугара) обеспечило финансирование – под общим финансовым зонтиком – программ развития и обеспечения независимости бывших советских республик, а также помощи им в обеспечения безопасности и уничтожении оставшегося на их территории советского оружия массового поражения12. В результате этих важных, но постепенных шагов американская политика в отношении бывших советских республик была склонна упускать из виду их связи с другими соседними странами и регионами – Южной Азией, Ираном и Китаем. Все это считалось вопросом давнего прошлого, абстрактно признаваемого, но редко учитываемого в политических решениях.
На протяжении большей части 1990-х гг. Центральная Азия не была для американских специалистов по внешней политике предметом интенсивного, целенаправленного осмысления. Из-за этого Вашингтон не разработал стратегию логически последовательных, решительных действий в этом регионе. Вместо этого американская политика в Центральной Азии, особенно на первых порах, была инертной, руководствовалась соображениями удобства и учитывала другие факторы, считавшиеся более существенными. В целом Центральная Азия стала элементом американской политики в отношении бывшего советского блока, в которой все было подчинено отношениям Америки с Россией и воспринималось только в контексте происходившего в этой стране.
При этом Россия не была единственным фактором американской политики в отношении Центральной Азии в 1990-х гг. Были и другие, такие как вывоз ядерного оружия из стран бывшего СССР, режим ядерного нераспространения, энергия, поддержка демократии, борьба с терроризмом и Иран, если ограничиться самыми важными.
В случае Центральной Азии проблемой было – и остается до сих пор, спустя пятнадцать лет после обретения ею независимости – отсутствие у Соединенных Штатов ясного видения своих интересов в этом отдаленном и незнакомом регионе. Это отсутствие ясности вряд ли уникально для Центральной Азии и американской политики в отношении ее, но здесь оно очевидно. Здесь над действиями Вашингтона по-прежнему довлеет инерция. Определенность, типичная для подходов холодной войны, и влияние соревнования с СССР оставили искажающее наследство для американской внешней политики: с самого начала 1990-х гг. США пришлось действовать в мире, который перестал был бинарным, в котором партнеры, противники и интересы оказались намного более сложными и трудноопределимыми.
Насколько важна Центральная Азия для Соединенных Штатов? Следует ли рассматривать этот регион как стратегический плацдарм в сердце Евразии, как мост в Иран, Китай и Афганистан? Или в нем следует видеть объект американской политики продвижения демократии? Ни одно из этих соображений само по себе не оправдывает включения этого региона в список главных приоритетов американской внешней политики и политики обеспечения национальной безопасности. Но взятые в совокупности эти соображения оправдывают сильный интерес США к этому региону.
После окончания холодной войны, когда доминировали другие, более неотложные события в Европе и Азии, эта сложная комбинация интересов не была очевидной. К их пониманию приходили постепенно, а для полного понимания и оценки их суммарной значимости потребовалось более десяти лет.
Несмотря на совокупный вес американских интересов, Центральная Азия не представляет больших возможностей (подобно России в первый период после окончания холодной войны) и не является потенциально равным по силе соперником (подобно Китаю); она не является ни союзником (как Европа или Япония), ни врагом (как Ирак при Саддаме Хусейне или Иран). В результате Центральная Азия попадает в обширный перечень стран и регионов, которые хоть и важны, но чья значимость для американской внешней политики является продуктом многих, зачастую конкурирующих интересов. В силу этого политика США в этом регионе является отражением множественных интересов и принципов; она не непоколебима, изменяется в соответствии с другими приоритетами, идеологическими предпочтениями и отношениями.
В случае Центральной Азии, региона с глубокими корнями в советском прошлом, эти вновь найденные двойственность и гибкость явились резким контрастом по сравнению с той определенностью, которая характеризовала советско-американские отношения в период холодной войны. Более того, в первые постсоветские годы неопределенность и двойственность были в прямом контрасте с тем, что представлялось хорошо определенной стратегией, имеющей четкий набор приоритетов, которыми направлялись отношения США с Россией. Эти неопределенность и двойственность явились проблемой как для американских политиков, пытавшихся найти устойчивый курс в отношениях со Центральной Азией, так и для лидеров Центральной Азии, которые нуждались в однозначном международном признании и в ясной геополитической ориентации.
«Конец истории» означал и триумф рыночного капитализма над централизованным планированием в качестве единственного подхода к организации экономической жизни, особенно в государствах, возникавших на развалинах Советского Союза. В условиях быстрых технологических изменений принципы свободного рынка стали фундаментом глобализации, открывшей двери для охватывающего весь мир потока идей, людей, товаров, капиталов и технологий. Законы глобализации, согласно тогдашнему консенсусу, не терпят вмешательства правительств в работу свободных рынков, которые при всех условиях так или иначе восторжествуют10.
«Конец истории» – триумф либеральных идей – сулил волну демократизации, которая, в свою очередь, должна была привести к большей подотчетности правительств гражданам и к лучшему пониманию гражданами своих национальных интересов. А это, в свою очередь, должно было способствовать распространению свободных рынков, необходимых для успеха глобализации. Неизменно бдительные рынки немедленно обнаружат любое отклонение от этих принципов и соответствующим образом отреагируют, так что согрешившие народы и правительства будут должным образом наказаны. В силу этого народы, заинтересованные в долговременной стабильности и процветании – а какой же народ этого не хочет? – неизбежно будут стремиться к свободе рынков и к демократии. Ведь это соответствует их собственным интересам.
Более того, казалось, что глобализация радикально переменила многие представления о международных отношениях и безопасности. Доступ к ресурсам потеряет прежнюю значимость, потому что рынки накажут тех, кто мешает потоку товаров, капиталов и услуг; войны, особенно большие войны, окончательно останутся в прошлом. А развитие Интернета и чудовищная скорость распространения информации гарантируют, что никто не сможет контролировать обмен идеями или мешать свободному распространению идей.
Есть определенная степень иронии в том, что для Центральной Азии все это означало дальнейшее ее понижение в списке приоритетов американской внешней политики. Глобализация, свободные рынки и либеральная демократия затмили все иные подходы к международным отношениям (включая баланс сил и геополитический), а Центральная Азия и не обещала особых возможностей для распространения либеральных и рыночных идей, и не выглядела особым препятствием для их прогресса. Расположенная рядом с Россией, которая с трудом прокладывала собственный путь к рыночной экономике и демократии, Центральная Азия оказалась в полной тени. Размер России и ее потенциал, не говоря уж о ядерном оружии, гарантировали ей первое место в списке приоритетов американской внешней политики. Если Россия справится с переходом к капитализму, у ее соседей также будут неплохие шансы преуспеть в этом – примерно так понимали тогда ситуацию в Вашингтоне. Если же Россия не справится с этой задачей, она, вероятнее всего, потянет за собой вниз и соседей.
Таким образом, в 1991 г. американские эксперты по внешней политике рассматривали Центральную Азию исключительно в контексте постсоветских преобразований. Ответственность за формулирование и проведение внешней политики и за поддержание отношений с этим регионом была возложена на Европейское бюро Госдепартамента. То же самое бюро, которое прежде формулировало и проводило американскую политику в отношении Советского Союза, теперь вело отношения со всеми возникшими из него государствами. В 1993 г. Государственный департамент создал временную структуру для ведения отношений с Россией и другими новыми государствами (фактически Бюро), тем самым объединив задачи формулирования политики в отношении Центральной Азии и других постсоветских государств в рамках отдельной бюрократической структуры11.
Принятие в 1992 г. Закона о поддержке свободы (Freedom Support Act) и Программы ослабления опасности (Cooperative Threat Reduction program, 1991) (так называемый закон Нанна-Лугара) обеспечило финансирование – под общим финансовым зонтиком – программ развития и обеспечения независимости бывших советских республик, а также помощи им в обеспечения безопасности и уничтожении оставшегося на их территории советского оружия массового поражения12. В результате этих важных, но постепенных шагов американская политика в отношении бывших советских республик была склонна упускать из виду их связи с другими соседними странами и регионами – Южной Азией, Ираном и Китаем. Все это считалось вопросом давнего прошлого, абстрактно признаваемого, но редко учитываемого в политических решениях.
На протяжении большей части 1990-х гг. Центральная Азия не была для американских специалистов по внешней политике предметом интенсивного, целенаправленного осмысления. Из-за этого Вашингтон не разработал стратегию логически последовательных, решительных действий в этом регионе. Вместо этого американская политика в Центральной Азии, особенно на первых порах, была инертной, руководствовалась соображениями удобства и учитывала другие факторы, считавшиеся более существенными. В целом Центральная Азия стала элементом американской политики в отношении бывшего советского блока, в которой все было подчинено отношениям Америки с Россией и воспринималось только в контексте происходившего в этой стране.
При этом Россия не была единственным фактором американской политики в отношении Центральной Азии в 1990-х гг. Были и другие, такие как вывоз ядерного оружия из стран бывшего СССР, режим ядерного нераспространения, энергия, поддержка демократии, борьба с терроризмом и Иран, если ограничиться самыми важными.
В случае Центральной Азии проблемой было – и остается до сих пор, спустя пятнадцать лет после обретения ею независимости – отсутствие у Соединенных Штатов ясного видения своих интересов в этом отдаленном и незнакомом регионе. Это отсутствие ясности вряд ли уникально для Центральной Азии и американской политики в отношении ее, но здесь оно очевидно. Здесь над действиями Вашингтона по-прежнему довлеет инерция. Определенность, типичная для подходов холодной войны, и влияние соревнования с СССР оставили искажающее наследство для американской внешней политики: с самого начала 1990-х гг. США пришлось действовать в мире, который перестал был бинарным, в котором партнеры, противники и интересы оказались намного более сложными и трудноопределимыми.
Насколько важна Центральная Азия для Соединенных Штатов? Следует ли рассматривать этот регион как стратегический плацдарм в сердце Евразии, как мост в Иран, Китай и Афганистан? Или в нем следует видеть объект американской политики продвижения демократии? Ни одно из этих соображений само по себе не оправдывает включения этого региона в список главных приоритетов американской внешней политики и политики обеспечения национальной безопасности. Но взятые в совокупности эти соображения оправдывают сильный интерес США к этому региону.
После окончания холодной войны, когда доминировали другие, более неотложные события в Европе и Азии, эта сложная комбинация интересов не была очевидной. К их пониманию приходили постепенно, а для полного понимания и оценки их суммарной значимости потребовалось более десяти лет.
Несмотря на совокупный вес американских интересов, Центральная Азия не представляет больших возможностей (подобно России в первый период после окончания холодной войны) и не является потенциально равным по силе соперником (подобно Китаю); она не является ни союзником (как Европа или Япония), ни врагом (как Ирак при Саддаме Хусейне или Иран). В результате Центральная Азия попадает в обширный перечень стран и регионов, которые хоть и важны, но чья значимость для американской внешней политики является продуктом многих, зачастую конкурирующих интересов. В силу этого политика США в этом регионе является отражением множественных интересов и принципов; она не непоколебима, изменяется в соответствии с другими приоритетами, идеологическими предпочтениями и отношениями.
В случае Центральной Азии, региона с глубокими корнями в советском прошлом, эти вновь найденные двойственность и гибкость явились резким контрастом по сравнению с той определенностью, которая характеризовала советско-американские отношения в период холодной войны. Более того, в первые постсоветские годы неопределенность и двойственность были в прямом контрасте с тем, что представлялось хорошо определенной стратегией, имеющей четкий набор приоритетов, которыми направлялись отношения США с Россией. Эти неопределенность и двойственность явились проблемой как для американских политиков, пытавшихся найти устойчивый курс в отношениях со Центральной Азией, так и для лидеров Центральной Азии, которые нуждались в однозначном международном признании и в ясной геополитической ориентации.
Первые шаги
Довольно длительное время после распада СССР американские политики не осознавали самостоятельной значимости Центральной Азии как таковой. В 1990-х гг. Вашингтон каждую пару лет находил новый фокус политики, которая в результате прошла через несколько этапов. Американская политика была скорее продуктом событий в регионе и вокруг него, чем реализацией четкой стратегии, направляемой ясным видением интересов США в этой части мира. Менялись события, менялась и политика Соединенных Штатов.
Бесхозное ядерное оружие
Сразу после распада Советского Союза внимание США оказалось приковано к значительным арсеналам ядерного оружия и компонентам оружия массового поражения (ОМП), оставшимся на территории Центральной Азии. Учитывая высокий риск его бесконтрольного распространения, близость Центральной Азии к Южной Азии и Среднему Востоку и потенциально огромный рынок для такого рода товаров (на Среднем Востоке, в Северной Корее, да и где угодно), главной задачей стало обеспечение сохранности этих арсеналов, их вывоз или уничтожение.
Американская озабоченность ядерным оружием, которое необходимо было взять под контроль и вывезти в Россию, признанную единственным наследником ядерного арсенала СССР, привлекла внимание к Казахстану, на территории которого находились значительные и недостаточно надежно охраняемые ракеты с ядерными боеголовками и производственные мощности ядерного комплекса. Хотя и у других центральноазиатских стран были различные компоненты ОМП и соответствующие технические и научные мощности, только на территории Казахстана (так же как в России, на Украине и в Белоруссии) имелся существенный ядерный арсенал, а именно: 104 межконтинентальные баллистические ракеты SS-18 (МБР) с 1400 ядерными боеголовками13. Помимо этого запаса МБР, который, по крайней мере на бумаге, превращал страну в ядерную сверхдержаву, Казахстан унаследовал тяжелые бомбардировщики, ракетные пусковые установки, центры управления ракетами и шахтные пусковые установки (test silos), и все это подлежало охране, вывозу или уничтожению14.
Хотя никто, пожалуй, всерьез не предполагал, что Казахстан останется собственником этого ядерного арсенала, тем не менее потребовались серьезные дипломатические усилия, чтобы обеспечить его сохранность и добиться от казахского руководства обязательства присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия в качестве страны, не имеющей ядерного оружия. Казахстан подписал этот договор в 1994 г., и все ядерное оружие было вывезено с его территории к маю 1995 г.15
Кроме этого, в 1994 г. США помогли России вывезти 600 кг высокообогащенного оружейного урана с плохо охранявшегося завода в Ульбе, Казахстан. Операция, известная как проект «Сапфир», считалась одним из лучших достижений в усилиях Америки по предотвращению распространения ядерного оружия в Центральной Азии и за ее пределами16.
Вашингтонская ядерная дипломатия в Центральной Азии достигла апогея в середине 1990-х гг. В регионе и поныне осуществляется ряд американских программ, нацеленных на уничтожение или, как минимум, существенное уменьшение угрозы различных видов ОМП – химического, биологического, радиологического и, разумеется, ядерного. Однако после решения проблемы «бесхозного ядерного оружия» – плохо охраняемых арсеналов ядерного оружия, которое могло попасть не в те руки, – ядерная дипломатия отошла на задний план, освободив первое место для других направлений американской политики в Центральной Азии.
Американская озабоченность ядерным оружием, которое необходимо было взять под контроль и вывезти в Россию, признанную единственным наследником ядерного арсенала СССР, привлекла внимание к Казахстану, на территории которого находились значительные и недостаточно надежно охраняемые ракеты с ядерными боеголовками и производственные мощности ядерного комплекса. Хотя и у других центральноазиатских стран были различные компоненты ОМП и соответствующие технические и научные мощности, только на территории Казахстана (так же как в России, на Украине и в Белоруссии) имелся существенный ядерный арсенал, а именно: 104 межконтинентальные баллистические ракеты SS-18 (МБР) с 1400 ядерными боеголовками13. Помимо этого запаса МБР, который, по крайней мере на бумаге, превращал страну в ядерную сверхдержаву, Казахстан унаследовал тяжелые бомбардировщики, ракетные пусковые установки, центры управления ракетами и шахтные пусковые установки (test silos), и все это подлежало охране, вывозу или уничтожению14.
Хотя никто, пожалуй, всерьез не предполагал, что Казахстан останется собственником этого ядерного арсенала, тем не менее потребовались серьезные дипломатические усилия, чтобы обеспечить его сохранность и добиться от казахского руководства обязательства присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия в качестве страны, не имеющей ядерного оружия. Казахстан подписал этот договор в 1994 г., и все ядерное оружие было вывезено с его территории к маю 1995 г.15
Кроме этого, в 1994 г. США помогли России вывезти 600 кг высокообогащенного оружейного урана с плохо охранявшегося завода в Ульбе, Казахстан. Операция, известная как проект «Сапфир», считалась одним из лучших достижений в усилиях Америки по предотвращению распространения ядерного оружия в Центральной Азии и за ее пределами16.
Вашингтонская ядерная дипломатия в Центральной Азии достигла апогея в середине 1990-х гг. В регионе и поныне осуществляется ряд американских программ, нацеленных на уничтожение или, как минимум, существенное уменьшение угрозы различных видов ОМП – химического, биологического, радиологического и, разумеется, ядерного. Однако после решения проблемы «бесхозного ядерного оружия» – плохо охраняемых арсеналов ядерного оружия, которое могло попасть не в те руки, – ядерная дипломатия отошла на задний план, освободив первое место для других направлений американской политики в Центральной Азии.
Планы реформ
Одновременно с ядерной дипломатией Соединенные Штаты предприняли амбициозные усилия, нацеленные на помощь пяти центральноазиатским государствам в проведении политических и экономических реформ. Это был логичный шаг в отношениях с Центральной Азией, завязавшихся после признания Вашингтоном суверенности и независимости пяти государств. Американские политики сочли, что Вашингтон не может бросить эти новые страны на произвол судьбы, а должен позаботиться об их выживании.
Центром реформ, о проведении которых хлопотали Соединенные Штаты, были рыночные институты и демократическое правление. Они были порождением двух факторов: сформулированных Джеймсом Бейкером пяти принципов признания обретших независимость бывших советских республик (включая принцип верности демократическим целям); и, одновременно, широко распространенной во внешнеполитических кругах США веры в провозглашенный Фрэнсисом Фукуямой тезис о «конце истории»17.
Упор на развитие рыночной экономики и приватизации отражал распространенную веру в так называемый вашингтонский консенсус, в набор либеральных экономических принципов, включающий свободу торговли, беспрепятственное движение капитала, финансовую дисциплину и политику устанавливаемых рынком ставок процента, – считалось, что все это необходимо любому государству для выживания в бурных водах глобализации. Рецепты, предлагавшиеся американскими советниками среднеазиатским правительствам, по сути, сводились к необходимости соблюдения этих принципов соблюдения этих принципов.
Политические реформы, продвигавшиеся американскими советниками, были задуманы по сходному шаблону. Они включали политику поддержки развития неправительственных организаций (НПО), независимых средств информации, политических партий и свободных выборов18.
Результаты американской политики поощрения экономических и политических реформ в Центральной Азии оказались разными в зависимости от местной специфики в каждой стране19. Казахстан и Киргизия взялись за проведение далекоидущих программ политических и экономических реформ; в Туркмении и Узбекистане реформы пошли медленно, а в Таджикистане началась гражданская война. При этом основной подход Вашингтона к политическим реформам был практически одинаковым во всех странах, насколько это позволяли местные условия.
Но эта программа реформ была мало связана с целями американской политики в Центральной Азии. Была ли это реформа ради реформы? Может быть, Соединенные Штаты занялись модернизацией Центральной Азии, чтобы, в качестве жеста доброй воли и акта просвещенного эгоизма, расширить зону демократии и процветания исходя из предположения, что, когда эти пять стран Центральной Азии станут демократичными, они не начнут войны между собой, против соседей или Соединенных Штатов (поскольку давно принято, что демократии не воюют между собой)? Или, наоборот, Вашингтон действовал под влиянием скрытых мотивов – с помощью экономических реформ и развития Центральной Азии готовил будущие рынки для американского экспорта?
Ни одно из этих двух объяснений не казалось правдоподобным скептикам, которые искали конкретные, ощутимые мотивы действий Америки в Центральной Азии. Ни одно из этих объяснений не указывало на убедительные – стратегические – причины долгосрочной вовлеченности США в дела этого региона. Необходимость разобраться с «бесхозным ядерным оружием», несомненно, казалась убедительным мотивом политики США, проведение экономических и политических реформ в качестве жеста доброй воли – нет.
Центром реформ, о проведении которых хлопотали Соединенные Штаты, были рыночные институты и демократическое правление. Они были порождением двух факторов: сформулированных Джеймсом Бейкером пяти принципов признания обретших независимость бывших советских республик (включая принцип верности демократическим целям); и, одновременно, широко распространенной во внешнеполитических кругах США веры в провозглашенный Фрэнсисом Фукуямой тезис о «конце истории»17.
Упор на развитие рыночной экономики и приватизации отражал распространенную веру в так называемый вашингтонский консенсус, в набор либеральных экономических принципов, включающий свободу торговли, беспрепятственное движение капитала, финансовую дисциплину и политику устанавливаемых рынком ставок процента, – считалось, что все это необходимо любому государству для выживания в бурных водах глобализации. Рецепты, предлагавшиеся американскими советниками среднеазиатским правительствам, по сути, сводились к необходимости соблюдения этих принципов соблюдения этих принципов.
Политические реформы, продвигавшиеся американскими советниками, были задуманы по сходному шаблону. Они включали политику поддержки развития неправительственных организаций (НПО), независимых средств информации, политических партий и свободных выборов18.
Результаты американской политики поощрения экономических и политических реформ в Центральной Азии оказались разными в зависимости от местной специфики в каждой стране19. Казахстан и Киргизия взялись за проведение далекоидущих программ политических и экономических реформ; в Туркмении и Узбекистане реформы пошли медленно, а в Таджикистане началась гражданская война. При этом основной подход Вашингтона к политическим реформам был практически одинаковым во всех странах, насколько это позволяли местные условия.
Но эта программа реформ была мало связана с целями американской политики в Центральной Азии. Была ли это реформа ради реформы? Может быть, Соединенные Штаты занялись модернизацией Центральной Азии, чтобы, в качестве жеста доброй воли и акта просвещенного эгоизма, расширить зону демократии и процветания исходя из предположения, что, когда эти пять стран Центральной Азии станут демократичными, они не начнут войны между собой, против соседей или Соединенных Штатов (поскольку давно принято, что демократии не воюют между собой)? Или, наоборот, Вашингтон действовал под влиянием скрытых мотивов – с помощью экономических реформ и развития Центральной Азии готовил будущие рынки для американского экспорта?
Ни одно из этих двух объяснений не казалось правдоподобным скептикам, которые искали конкретные, ощутимые мотивы действий Америки в Центральной Азии. Ни одно из этих объяснений не указывало на убедительные – стратегические – причины долгосрочной вовлеченности США в дела этого региона. Необходимость разобраться с «бесхозным ядерным оружием», несомненно, казалась убедительным мотивом политики США, проведение экономических и политических реформ в качестве жеста доброй воли – нет.
Программа безопасности
В дополнение к политической и экономической реформе Соединенные Штаты приняли еще новый внешнеполитический подход к этому региону. И этот подход – примерно так же, как программа политической и экономической реформы, – отражал свойственную американцам склонность работать со знакомыми структурами и принципами. В этом случае Вашингтон подтолкнул Центральную Азию к установлению и развитию отношений с евро-атлантическими институтами безопасности – с Организацией Североатлантического договора (НАТО) и с Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Обе организации, созданные в период холодной войны, буквально и фигурально адаптировались к новым временам и новым рубежам, и обе были рады взяться за решение новых задач, которые открывались в Центральной Азии, далеко за пределами привычных им границ20.
Хотя пять среднеазиатских государств прямого отношения к Европе и не имели, их включили в ОБСЕ как государства, входившие в Советский Союз. НАТО предоставило им членство в Совете евро-атлантического партнерства (Euro-Atlantic Partnership Council, EAPC) – в форуме, специально созданном для проведения диалога между НАТО и партнерами в Восточной Европе и Азии. Пяти среднеазиатским странам было также предложено – и принято – членство в программе «Партнерство ради мира».
Эта программа помощи в обеспечении безопасности, продвигаемая Вашингтоном (через евро-атлантические институты и на двусторонней основе), следует модели сотрудничества, используемой в Восточной Европе. Целью является обеспечение общей совместимости с НАТО, даже если за этим не последует приглашения среднеазиатским государствам в члены союза. При этом предполагалось реформирование сектора безопасности, принятие новой модели отношений между военными и обществом, чтобы обеспечить гражданский контроль над вооруженными силами и их подотчетность, а также развитие так называемых нишевых возможностей (дать партнерским государствам, не имеющим средств для содержания больших вооруженных сил, возможность «встраиваться» в воинские формирования коалиции, состоящей из союзных и партнерских государств).
Перспективы большой или даже малой войны, напрямую затрагивающей кого-либо из стран – членов НАТО, считались весьма отдаленными. Североатлантический союз был озабочен так называемыми «внешними» неблагоприятными событиями, особенно на Балканах, которые являются частью Европы, но при этом войны на Балканах не затрагивали непосредственно ни одну из стран – членов НАТО. Но только не в Центральной Азии, которая уж слишком далека от Европы. В соответствии с этим усилия Соединенных Штатов и НАТО по предоставлению помощи в обеспечении безопасности сосредоточились на развитии миротворческого потенциала, оказании помощи при стихийных бедствиях и обеспечении функциональной совместимости региональных сил и сил НАТО. В 1990-х гг. американцев чем дальше, тем больше тревожила незаконная торговля наркотиками, оружием и людьми, что и стало мотивом помощи Вашингтона среднеазиатским государствам в улучшении охраны границ.
Нужно признать, что эта помощь могла бы помочь Центральной Азии в решении ряда задач. Но задним числом понятно, что главной целью было помочь Европе повысить свою защищенность от Центральной Азии или сделать так, чтобы Центральная Азия помогала решать проблемы, с которыми Европа сталкивается в других местах, а вовсе не помощь Центральной Азии в защите себя от угрожающих ей опасностей.
Развернутые Соединенными Штатами и НАТО программы помощи в обеспечении безопасности были европоцентричными и управлялись европейцами; они не были ориентированы на восприятие и оценки угроз жителями Центральной Азии. По сути дела, эти программы должны были помочь Центральной Азии встроиться в европейскую архитектуру безопасности, а не создать канал, через который Европа могла бы «поставлять» безопасность в этот регион. В июле 1997 г. правительство США сделало важнейшее официальное заявление о своей среднеазиатской политике. Заявление было сделано в связи с предстоящими региональными учениями с участием войсковых соединений из Узбекистана, Казахстана, Киргизии, Америки, Турции и России; целью учений была «отработка совместных действий при проведении операций по разминированию и распределению гуманитарной помощи»21. Но в этом заявлении не было ни слова про Талибан – и это в то самое время, когда новый радикальный режим в Афганистане группировал силы на южных рубежах Центральной Азии.
Но когда появились достаточные причины для того, чтобы закрепить долговременное участие Америки в делах Центральной Азии, сотрудничество в области безопасности и программы помощи не оказалось убедительным основанием для того, чтобы взять на себя долговременные обязательства перед регионом. На протяжении всех 1990-х гг. регион казался безнадежно далеким от вопросов, представлявших наибольший интерес с точки зрения планов обеспечения американской и евро-атлантической безопасности.
Хотя пять среднеазиатских государств прямого отношения к Европе и не имели, их включили в ОБСЕ как государства, входившие в Советский Союз. НАТО предоставило им членство в Совете евро-атлантического партнерства (Euro-Atlantic Partnership Council, EAPC) – в форуме, специально созданном для проведения диалога между НАТО и партнерами в Восточной Европе и Азии. Пяти среднеазиатским странам было также предложено – и принято – членство в программе «Партнерство ради мира».
Эта программа помощи в обеспечении безопасности, продвигаемая Вашингтоном (через евро-атлантические институты и на двусторонней основе), следует модели сотрудничества, используемой в Восточной Европе. Целью является обеспечение общей совместимости с НАТО, даже если за этим не последует приглашения среднеазиатским государствам в члены союза. При этом предполагалось реформирование сектора безопасности, принятие новой модели отношений между военными и обществом, чтобы обеспечить гражданский контроль над вооруженными силами и их подотчетность, а также развитие так называемых нишевых возможностей (дать партнерским государствам, не имеющим средств для содержания больших вооруженных сил, возможность «встраиваться» в воинские формирования коалиции, состоящей из союзных и партнерских государств).
Перспективы большой или даже малой войны, напрямую затрагивающей кого-либо из стран – членов НАТО, считались весьма отдаленными. Североатлантический союз был озабочен так называемыми «внешними» неблагоприятными событиями, особенно на Балканах, которые являются частью Европы, но при этом войны на Балканах не затрагивали непосредственно ни одну из стран – членов НАТО. Но только не в Центральной Азии, которая уж слишком далека от Европы. В соответствии с этим усилия Соединенных Штатов и НАТО по предоставлению помощи в обеспечении безопасности сосредоточились на развитии миротворческого потенциала, оказании помощи при стихийных бедствиях и обеспечении функциональной совместимости региональных сил и сил НАТО. В 1990-х гг. американцев чем дальше, тем больше тревожила незаконная торговля наркотиками, оружием и людьми, что и стало мотивом помощи Вашингтона среднеазиатским государствам в улучшении охраны границ.
Нужно признать, что эта помощь могла бы помочь Центральной Азии в решении ряда задач. Но задним числом понятно, что главной целью было помочь Европе повысить свою защищенность от Центральной Азии или сделать так, чтобы Центральная Азия помогала решать проблемы, с которыми Европа сталкивается в других местах, а вовсе не помощь Центральной Азии в защите себя от угрожающих ей опасностей.
Развернутые Соединенными Штатами и НАТО программы помощи в обеспечении безопасности были европоцентричными и управлялись европейцами; они не были ориентированы на восприятие и оценки угроз жителями Центральной Азии. По сути дела, эти программы должны были помочь Центральной Азии встроиться в европейскую архитектуру безопасности, а не создать канал, через который Европа могла бы «поставлять» безопасность в этот регион. В июле 1997 г. правительство США сделало важнейшее официальное заявление о своей среднеазиатской политике. Заявление было сделано в связи с предстоящими региональными учениями с участием войсковых соединений из Узбекистана, Казахстана, Киргизии, Америки, Турции и России; целью учений была «отработка совместных действий при проведении операций по разминированию и распределению гуманитарной помощи»21. Но в этом заявлении не было ни слова про Талибан – и это в то самое время, когда новый радикальный режим в Афганистане группировал силы на южных рубежах Центральной Азии.
Но когда появились достаточные причины для того, чтобы закрепить долговременное участие Америки в делах Центральной Азии, сотрудничество в области безопасности и программы помощи не оказалось убедительным основанием для того, чтобы взять на себя долговременные обязательства перед регионом. На протяжении всех 1990-х гг. регион казался безнадежно далеким от вопросов, представлявших наибольший интерес с точки зрения планов обеспечения американской и евро-атлантической безопасности.
Политика в поисках обоснования
Были предложены и другие объяснения и обоснования. В том числе и весьма эзотерические. С развалом Советского Союза для внешнего мира открылись страны, которые более ста лет пребывали вне международной системы и были отрезаны от стран и регионов, с которыми прежде имели тесные культурные, этнические, экономические и религиозные связи. Иран и Турция в особенности стремились получить выгоду от богатых исторических, культурных и языковых связей с народами Центральной Азии. Недавнее революционное прошлое Ирана и его враждебные отношения с Соединенными Штатами вызывали серьезные опасения у американских политиков. А вот отношение к Турции было совсем иным. Будучи надежным союзником США, имея этнические связи с народами Центральной Азии и являясь светским исламским государством с демократической системой правления, Турция казалась естественным партнером Соединенных Штатов в деле внутренней модернизации этих государств и возвращения их на международную арену. Более того, для Турции, уже давно пытающейся стать членом Европейского союза, возможность расширить сферу своего влияния на Центральную Азию и стать мостом между этим регионом и Европой была неотразимо привлекательна. Соединенные Штаты были рады поддержать союзника и поощряли продвижение Турции в качестве ролевой модели для стран этого региона и проводника американских интересов22.