Положение России в Центральной Азии после 9/11 было, скорее, сладко-горьким. Несомненно, в кругах московской военной и дипломатической элиты мало кому могла понравиться идея, что американские вооруженные силы разместились в ее стратегически важном южном подбрюшье – военное присутствие США было малоприятной новостью для отвечающих за национальную безопасность. В конце концов, российское правительство уступило Соединенным Штатам использование военной инфраструктуры, которая каких-то десять лет назад контролировалась российскими военными. По крайней мере, возмущенно должны были думать некоторые, Соединенным Штатам хватило приличия проконсультироваться с Россией, прежде чем внедриться в регион.
При этом продемонстрированная Путиным твердая поддержка действий США принесла Москве немалые выгоды. Соединенные Штаты в неявном виде признали право России присматривать за Центральной Азией. Военная кампания в Чечне перестала быть помехой для отношений Москвы с Западом, а стала, напротив, чем-то вроде моста между ними, потому что ведь понятно, что и Россия и Соединенные Штаты воюют с одним и тем же воинственным исламским врагом. После 9/11 иначе зазвучали утверждения России о причастности Усамы бен Ладена к движению чеченских сепаратистов (Москва предпочитает именовать их террористами). Вопрос о нарушении прав человека в Чечне был успешно задвинут на задний план ради более насущных задач борьбы с терроризмом и других вопросов, ставших важными в отношениях с Вашингтоном.
Более того, после 9/11 Россия укрепила свои позиции в отношениях с Китаем, растущая экономическая, военная и стратегическая мощь которого могла стать источником беспокойства для российских политиков и военных52. Новое расположение Вашингтона к Москве плюс перспективы дальнейшего улучшения российско-американских отношений явились важным сигналом для Пекина о неожиданном сравнительном понижении его роли и значимости.
В самой Центральной Азии новый дух согласия и сотрудничества между США и Россией также сыграл важную роль. Среднеазиатские лидеры научились стравливать друг с другом Москву и Вашингтон. Тот факт, что по многим важным вопросам, таким как: маршруты трубопроводов, раздел каспийского шельфа или обращение с неконтролируемыми режимами, позиции России и Америки сблизились, оставил среднеазиатским правительствам меньше возможностей для маневра и игры на разнице позиций.
В чисто практическом плане у России практически не было других возможностей, кроме как предложить Соединенным Штатам беспрепятственный вход в Центральную Азию. Ей недоставало военной мощи, чтобы сыграть существенную роль в афганской кампании на земле или в воздухе. В краткосрочной и среднесрочной перспективе лучшее, чем Москва могла помочь Вашингтону в войне с террором, – это был беспрепятственный доступ к Центральной Азии, предоставление разведывательных данных, а также поддержание порядка в собственном доме (надежная охрана компонентов, материалов и технологий, используемых в производстве ядерного, химического и биологического оружия).
Вклад России в войну в Афганистане позволяет сделать предположения о ее вероятной роли в среднесрочной перспективе. География гарантирует ей определенную значимость хотя бы как поставщика нефти и газа. Трубопроводы, идущие по альтернативным маршрутам, строить долго, да и то они будут скорее дополнением, чем заменой существующей в России сети трубопроводов.
Что касается Центральной Азии, то Россия обречена участвовать в ее делах не только по причине географической близости, но и в силу обязательств перед русским населением этого региона. Несмотря на значительную эмиграцию, в Центральной Азии осталось еще около 8 млн этнических русских (самые большие колонии в Казахстане и Узбекистане – 5,1 млн и 1,4 млн, соответственно)53. Ни одно правительство России не может игнорировать этот вопрос, особенно в случае дестабилизации региона.
Однако военная слабость России, отсутствие адекватных возможностей вести военные действия на значительном расстоянии и ограниченность ресурсов, которых уже не хватает на множество внутренних потребностей, еще надолго сделают для нее невозможным превращение в гегемона или ответственного за безопасность региона. Будущие американо-российские отношения здесь мало что могут изменить. Впрочем, учитывая совпадение интересов США и России в борьбе против радикального исламского терроризма, военная слабость Москвы означает, что, пока все останется как есть, американское военное присутствие в Центральной Азии выгодно России с точки зрения проблем безопасности, даже если российской элите очень неприятно это признать.
Напротив, Иран (давнишний партнер России в Центральной Азии и союзник в противостоянии Талибану) оказался после 9/11 среди проигравших. Будучи центральным членом антиталибской коалиции и верным сторонником Северного альянса, Иран оказался вытесненным из Таджикистана, с которым имеет сильные культурные, языковые и этнические связи.
То, с какой быстротой и готовностью таджикское правительство согласилось принять у себя американских военных, должно было показаться Тегерану настоящим предательством. Открытие воздушного пространства над Таджикистаном для американской авиации (пусть даже только для самолетов с гуманитарными грузами) и размещение союзных войск в Центральной Азии должны были донести до иранского политического руководства ту простую мысль, что в случае конфронтации с Соединенными Штатами ему придется иметь дело с американскими вооруженными силами, размещенными не только в Персидском заливе, но и в Центральной Азии и на Кавказе, не говоря уже о территории его восточных и южных соседей, Афганистана и Пакистана.
Строго говоря, Ирану (как и Китаю) было очень выгодно военное поражение Талибана, враждовавшего с Тегераном. Но последствия военной кампании и фактическое создание американского протектората в Афганистане должно было быть воспринято как удар по иранским интересам, усиливая чувство, что Соединенные Штаты берут его в кольцо.
Непосредственно после 9/11 и в период военной кампании в Афганистане американо-иранские отношения слегка улучшились. Обе страны были враждебны к режиму Талибана. Выраженное Ираном сочувствие после трагедии 9/11, готовность к сотрудничеству, выраженная посылкой гуманитарной помощи в Афганистан, и предложение оказывать в экстренных ситуациях помощь американским военным породили надежду на улучшение отношений между Ираном и США. После крушения режима Талибана, однако, Соединенные Штаты и Иран оказались по разные стороны афганского водораздела. Попытки Ирана к своей выгоде участвовать во внутри-афганской политике угрожали подорвать положение неустойчивого правительства Хамида Карзая, которого поддерживали американцы.
Кроме того, Тегеран отверг предложение Вашингтона присоединиться к войне с терроризмом и продолжал поддерживать палестинские атаки на Израиль. Это проявилось в так называемом инциденте Карин-А в январе 2002 г., когда израильские силы обороны перехватили большой груз контрабандного оружия и боеприпасов из Ирана, направлявшийся в Палестинскую автономию54. Этот эпизод стал убедительным сигналом о том, что надежды на близкую оттепель в отношениях с Ираном были преждевременными. И это же явилось сигналом для всей Центральной Азии, что новый «шериф» – Соединенные Штаты – уже приступил к работе.
Новый ландшафт, старые проблемы
Преемственность: верхушка айсберга
Новые геополитические реалии после 2005 г
При этом продемонстрированная Путиным твердая поддержка действий США принесла Москве немалые выгоды. Соединенные Штаты в неявном виде признали право России присматривать за Центральной Азией. Военная кампания в Чечне перестала быть помехой для отношений Москвы с Западом, а стала, напротив, чем-то вроде моста между ними, потому что ведь понятно, что и Россия и Соединенные Штаты воюют с одним и тем же воинственным исламским врагом. После 9/11 иначе зазвучали утверждения России о причастности Усамы бен Ладена к движению чеченских сепаратистов (Москва предпочитает именовать их террористами). Вопрос о нарушении прав человека в Чечне был успешно задвинут на задний план ради более насущных задач борьбы с терроризмом и других вопросов, ставших важными в отношениях с Вашингтоном.
Более того, после 9/11 Россия укрепила свои позиции в отношениях с Китаем, растущая экономическая, военная и стратегическая мощь которого могла стать источником беспокойства для российских политиков и военных52. Новое расположение Вашингтона к Москве плюс перспективы дальнейшего улучшения российско-американских отношений явились важным сигналом для Пекина о неожиданном сравнительном понижении его роли и значимости.
В самой Центральной Азии новый дух согласия и сотрудничества между США и Россией также сыграл важную роль. Среднеазиатские лидеры научились стравливать друг с другом Москву и Вашингтон. Тот факт, что по многим важным вопросам, таким как: маршруты трубопроводов, раздел каспийского шельфа или обращение с неконтролируемыми режимами, позиции России и Америки сблизились, оставил среднеазиатским правительствам меньше возможностей для маневра и игры на разнице позиций.
В чисто практическом плане у России практически не было других возможностей, кроме как предложить Соединенным Штатам беспрепятственный вход в Центральную Азию. Ей недоставало военной мощи, чтобы сыграть существенную роль в афганской кампании на земле или в воздухе. В краткосрочной и среднесрочной перспективе лучшее, чем Москва могла помочь Вашингтону в войне с террором, – это был беспрепятственный доступ к Центральной Азии, предоставление разведывательных данных, а также поддержание порядка в собственном доме (надежная охрана компонентов, материалов и технологий, используемых в производстве ядерного, химического и биологического оружия).
Вклад России в войну в Афганистане позволяет сделать предположения о ее вероятной роли в среднесрочной перспективе. География гарантирует ей определенную значимость хотя бы как поставщика нефти и газа. Трубопроводы, идущие по альтернативным маршрутам, строить долго, да и то они будут скорее дополнением, чем заменой существующей в России сети трубопроводов.
Что касается Центральной Азии, то Россия обречена участвовать в ее делах не только по причине географической близости, но и в силу обязательств перед русским населением этого региона. Несмотря на значительную эмиграцию, в Центральной Азии осталось еще около 8 млн этнических русских (самые большие колонии в Казахстане и Узбекистане – 5,1 млн и 1,4 млн, соответственно)53. Ни одно правительство России не может игнорировать этот вопрос, особенно в случае дестабилизации региона.
Однако военная слабость России, отсутствие адекватных возможностей вести военные действия на значительном расстоянии и ограниченность ресурсов, которых уже не хватает на множество внутренних потребностей, еще надолго сделают для нее невозможным превращение в гегемона или ответственного за безопасность региона. Будущие американо-российские отношения здесь мало что могут изменить. Впрочем, учитывая совпадение интересов США и России в борьбе против радикального исламского терроризма, военная слабость Москвы означает, что, пока все останется как есть, американское военное присутствие в Центральной Азии выгодно России с точки зрения проблем безопасности, даже если российской элите очень неприятно это признать.
Напротив, Иран (давнишний партнер России в Центральной Азии и союзник в противостоянии Талибану) оказался после 9/11 среди проигравших. Будучи центральным членом антиталибской коалиции и верным сторонником Северного альянса, Иран оказался вытесненным из Таджикистана, с которым имеет сильные культурные, языковые и этнические связи.
То, с какой быстротой и готовностью таджикское правительство согласилось принять у себя американских военных, должно было показаться Тегерану настоящим предательством. Открытие воздушного пространства над Таджикистаном для американской авиации (пусть даже только для самолетов с гуманитарными грузами) и размещение союзных войск в Центральной Азии должны были донести до иранского политического руководства ту простую мысль, что в случае конфронтации с Соединенными Штатами ему придется иметь дело с американскими вооруженными силами, размещенными не только в Персидском заливе, но и в Центральной Азии и на Кавказе, не говоря уже о территории его восточных и южных соседей, Афганистана и Пакистана.
Строго говоря, Ирану (как и Китаю) было очень выгодно военное поражение Талибана, враждовавшего с Тегераном. Но последствия военной кампании и фактическое создание американского протектората в Афганистане должно было быть воспринято как удар по иранским интересам, усиливая чувство, что Соединенные Штаты берут его в кольцо.
Непосредственно после 9/11 и в период военной кампании в Афганистане американо-иранские отношения слегка улучшились. Обе страны были враждебны к режиму Талибана. Выраженное Ираном сочувствие после трагедии 9/11, готовность к сотрудничеству, выраженная посылкой гуманитарной помощи в Афганистан, и предложение оказывать в экстренных ситуациях помощь американским военным породили надежду на улучшение отношений между Ираном и США. После крушения режима Талибана, однако, Соединенные Штаты и Иран оказались по разные стороны афганского водораздела. Попытки Ирана к своей выгоде участвовать во внутри-афганской политике угрожали подорвать положение неустойчивого правительства Хамида Карзая, которого поддерживали американцы.
Кроме того, Тегеран отверг предложение Вашингтона присоединиться к войне с терроризмом и продолжал поддерживать палестинские атаки на Израиль. Это проявилось в так называемом инциденте Карин-А в январе 2002 г., когда израильские силы обороны перехватили большой груз контрабандного оружия и боеприпасов из Ирана, направлявшийся в Палестинскую автономию54. Этот эпизод стал убедительным сигналом о том, что надежды на близкую оттепель в отношениях с Ираном были преждевременными. И это же явилось сигналом для всей Центральной Азии, что новый «шериф» – Соединенные Штаты – уже приступил к работе.
Новый ландшафт, старые проблемы
Значение этих событий – утверждение американского военного присутствия в Центральной Азии и резкий отход от господствовавшей в 1990-х политики сдержанности – не поддается однозначной оценке. В ретроспективе понятно, что Соединенные Штаты и их среднеазиатские партнеры по-разному воспринимали войну с террором и произошедшие в регионе изменения.
Соединенные Штаты видели ситуацию в Центральной Азии через призму войны с террором. После быстрого разгрома талибского режима в Афганистане американские политики приступили к задаче проведения долговременных политических и экономических преобразований в регионе как к неотъемлемой части национальной стратегии борьбы с терроризмом. Реформы, которые Соединенные Штаты продвигали в Центральной Азии – в лучшем случае с переменным успехом, – являлись базовым элементом их помощи бывшим советским республикам. Теперь эти реформы стали еще более настоятельными, поскольку оказались в прямой связи с национальной безопасностью Соединенных Штатов и стали залогом долговременной стабильности региона. Таким образом, теперь реформы стали элементом глобальной войны с террором.
Ситуация выглядела совершенно иначе с точки среднеазиатских элит. Более десяти лет их регион был предоставлен самому себе. Им досаждали трудные соседи, внутренняя нестабильность, обнищание населения, политическая неопределенность, требовательные благотворители и полное отсутствие интереса со стороны единственной оставшейся сверхдержавы. После 9/11 Соединенные Штаты проявили серьезный интерес к региону и его проблемам. Но решение, предложенное Вашингтоном, было прямо противоположно тому, чего хотели местные элиты.
Американские и среднеазиатские лидеры совпадали в том, что общей целью должна быть стабильность. В Соединенных Штатах, однако, общее мнение было таково, что в интересах долгосрочной стабильности среднеазиатские правительства должны отвергнуть статус-кво и приступить к программе широких, длительных и систематических изменений, которые приведут к преобразованию экономики, общества и политического порядка. Иными словами, речь шла об изменениях, задуманных американским политическим сообществом и схематично намеченных в пяти пунктах Джеймса Бейкера, которые пообещали осуществить местные элиты сразу после развала Советского Союза.
Для местных элит, однако, «стабильность через изменения» была всего лишь оксюмороном. Они видели в этом явное противоречие, источник опасности и угрозы для того, что они ценили больше всего, – для статус-кво, для стабильности и благополучия их личной власти. Они сумели выжить в нелегком окружении, они видели, как в кровавой грызне бывших бойцов за свободу погиб Афганистан, как в 1990-х соседний Таджикистан погрузился в пучину кровавой гражданской войны (после которой до сих пор так и не оправился), они были свидетелями того, как под тяжестью либерализации и реформ распался Советский Союз, и эти выученики советской политической школы, ставшие президентами независимых государств, были не склонны принять заверения американцев, что свобода приведет к стабильности и процветанию.
Более того, по мере укрепления своих режимов среднеазиатские лидеры уверились в том, что лично они совершенно необходимы для стабильности и безопасности своих стран и региона в целом. Даже киргизский президент Аскар Акаев, сумевший достойно победить на демократических выборах, не ограничился установленным конституцией сроком и продлил его, использовав изменения в конституции, пробелы в законодательстве и фальсификацию выборов.
Соединенные Штаты попали в хорошо знакомое затруднительное положение, в котором предстояло использовать скомпрометированные режимы для достижения своих стратегических целей. Ситуацию усугублял тот факт, что реформы были неотъемлемой частью жизненно важной задачи – борьбы США с терроризмом. План реформ был оправданием для вовлечения США в дела этого региона после развала Советского Союза. Но за первое десятилетие после этого Среднеазиатский регион ни на шаг не продвинулся в осуществлении реформ.
С позиций американской национальной стратегии борьбы с терроризмом ситуация выглядела еще безнадежнее. Режимы, на которые Соединенным Штатам предстояло опереться в борьбе с террористами, были теми самыми режимами, которым в конечном итоге предстояло бросить вызов, чтобы ликвидировать питательную почву терроризма. Если коротко, американские государственные деятели и аналитики были согласны в том, что без реформ и изменений в Центральной Азии тактические партнеры в войне с террором со временем станут их стратегическими противниками.
Для местных элит высшим приоритетом была и остается стабильность их режимов как в ближайшей, так и в самой отдаленной перспективе.
Соединенные Штаты видели ситуацию в Центральной Азии через призму войны с террором. После быстрого разгрома талибского режима в Афганистане американские политики приступили к задаче проведения долговременных политических и экономических преобразований в регионе как к неотъемлемой части национальной стратегии борьбы с терроризмом. Реформы, которые Соединенные Штаты продвигали в Центральной Азии – в лучшем случае с переменным успехом, – являлись базовым элементом их помощи бывшим советским республикам. Теперь эти реформы стали еще более настоятельными, поскольку оказались в прямой связи с национальной безопасностью Соединенных Штатов и стали залогом долговременной стабильности региона. Таким образом, теперь реформы стали элементом глобальной войны с террором.
Ситуация выглядела совершенно иначе с точки среднеазиатских элит. Более десяти лет их регион был предоставлен самому себе. Им досаждали трудные соседи, внутренняя нестабильность, обнищание населения, политическая неопределенность, требовательные благотворители и полное отсутствие интереса со стороны единственной оставшейся сверхдержавы. После 9/11 Соединенные Штаты проявили серьезный интерес к региону и его проблемам. Но решение, предложенное Вашингтоном, было прямо противоположно тому, чего хотели местные элиты.
Американские и среднеазиатские лидеры совпадали в том, что общей целью должна быть стабильность. В Соединенных Штатах, однако, общее мнение было таково, что в интересах долгосрочной стабильности среднеазиатские правительства должны отвергнуть статус-кво и приступить к программе широких, длительных и систематических изменений, которые приведут к преобразованию экономики, общества и политического порядка. Иными словами, речь шла об изменениях, задуманных американским политическим сообществом и схематично намеченных в пяти пунктах Джеймса Бейкера, которые пообещали осуществить местные элиты сразу после развала Советского Союза.
Для местных элит, однако, «стабильность через изменения» была всего лишь оксюмороном. Они видели в этом явное противоречие, источник опасности и угрозы для того, что они ценили больше всего, – для статус-кво, для стабильности и благополучия их личной власти. Они сумели выжить в нелегком окружении, они видели, как в кровавой грызне бывших бойцов за свободу погиб Афганистан, как в 1990-х соседний Таджикистан погрузился в пучину кровавой гражданской войны (после которой до сих пор так и не оправился), они были свидетелями того, как под тяжестью либерализации и реформ распался Советский Союз, и эти выученики советской политической школы, ставшие президентами независимых государств, были не склонны принять заверения американцев, что свобода приведет к стабильности и процветанию.
Более того, по мере укрепления своих режимов среднеазиатские лидеры уверились в том, что лично они совершенно необходимы для стабильности и безопасности своих стран и региона в целом. Даже киргизский президент Аскар Акаев, сумевший достойно победить на демократических выборах, не ограничился установленным конституцией сроком и продлил его, использовав изменения в конституции, пробелы в законодательстве и фальсификацию выборов.
Соединенные Штаты попали в хорошо знакомое затруднительное положение, в котором предстояло использовать скомпрометированные режимы для достижения своих стратегических целей. Ситуацию усугублял тот факт, что реформы были неотъемлемой частью жизненно важной задачи – борьбы США с терроризмом. План реформ был оправданием для вовлечения США в дела этого региона после развала Советского Союза. Но за первое десятилетие после этого Среднеазиатский регион ни на шаг не продвинулся в осуществлении реформ.
С позиций американской национальной стратегии борьбы с терроризмом ситуация выглядела еще безнадежнее. Режимы, на которые Соединенным Штатам предстояло опереться в борьбе с террористами, были теми самыми режимами, которым в конечном итоге предстояло бросить вызов, чтобы ликвидировать питательную почву терроризма. Если коротко, американские государственные деятели и аналитики были согласны в том, что без реформ и изменений в Центральной Азии тактические партнеры в войне с террором со временем станут их стратегическими противниками.
Для местных элит высшим приоритетом была и остается стабильность их режимов как в ближайшей, так и в самой отдаленной перспективе.
Преемственность: верхушка айсберга
Особенно остро различие между американским и среднеазиатским подходами проявилось в вопросе о политической преемственности. С точки зрения американцев, смена лидеров есть дело необходимое и полезное, а вот среднеазиатские элиты, напротив, хотели бы любой ценой избежать этого. Революция роз в ноябре 2003 г. привела не только к смещению засидевшегося в кресле президента Грузии Эдуарда Шеварднадзе, но и породила волну цветных революций – оранжевую на Украине и тюльпанов в Киргизии. Цветные революции стали источниками мощной ударной волны, прокатившейся по всем бывшим советским территориям, включая Центральную Азию.
Политическая преемственность и цветные революции стали в Центральной Азии самыми животрепещущими политическими вопросами. В конце концов, рано или поздно любой лидер уходит. Когда среднеазиатские лидеры впервые задумались о смысле революции роз, все, кроме одного (президента Таджикистана Эмомали Рахмонова), уже превзошли среднюю продолжительность жизни в регионе (около 60 лет для мужчин). Смена поколений в политике – это всего лишь дело времени. Вопрос только один – как. Угроза цветных революций лишала спокойствия лидеров, достигших зрелости в советское время и, по большей части, ставших правителями своих республик еще до развала Советского Союза.
Революция тюльпанов в Киргизии в марте 2005 г. только усилила нервозность лидеров и их решимость всеми средствами держаться за власть. Есть ирония в том, что в период нахождения у власти Аскар Акаев, первый президент Киргизии, был наименее насильственным из всех среднеазиатских лидеров. Акаев терпимо относился к оппозиции и допускал значительную независимость средств информации; выборы, в отличие от других стран региона, не были полностью фальсифицированными. У бывшего академика Акаева была репутация терпимого и просвещенного лидера, тогда как в других странах региона самодержавно правили бывшие коммунистические аппаратчики.
В марте 2005 г. волна массовых протестов, которая лишила Акаева власти, была воспринята в регионе как свидетельство его неспособности должным образом контролировать страну. К революции привели обвинения в подтасовке результатов парламентских выборов. То, что Акаев позволил оппозиции вынести агитацию на улицы и получить массовую поддержку, поразило других среднеазиатских лидеров как проявление роковой слабости. Среднеазиатские лидеры извлекли из революции тюльпанов очень простой урок – нужно не либеральничать с оппозицией, а усилить и ужесточить контроль.
Смена лидеров – это не новый вопрос для посткоммунистических государств Центральной Азии. Тот факт, что советское поколение лидеров удерживало власть более десяти лет, не значит, что они не задумывались о преемниках. Фактически, их больше всего беспокоит вопрос о будущем лидере, потому что они превыше всего ставят собственную власть и благополучие и делают все возможное, чтобы предотвратить появление нового лидера.
Монополистическая структура власти породила стабильные политические режимы, но при этом есть сомнения в их жизнеспособности и долговременной стабильности. Добравшийся до власти политик изменяет институциональные и конституционные механизмы так, чтобы обеспечить себе политическое долгожительство, но при этом он устраняет потенциальных преемников и уничтожает механизмы, которые могли бы сделать смену власти прозрачным и предсказуемым процессом.
Но неготовность к критическим ситуациям вовсе не означает, что такие ситуации не возникнут. Напротив, она повышает вероятность того, что критические ситуации будут иметь разрушительные последствия. Так что, когда смена власти оказывается неизбежной, отсутствие правил выбора преемника или отсутствие готового преемника в стране вроде Узбекистана, где существует режим личной власти, может привести к массовым беспорядкам и дестабилизации целой страны. Учитывая природу границ в Центральной Азии, где русские и советские властители проводили их без учета исторических традиций и этнической принадлежности населения, подобная дестабилизация может выйти за условные границы государств и охватить весь регион.
Вопрос о преемственности власти разделяет Соединенные Штаты и их среднеазиатских партнеров и союзников в войне с террором. С точки зрения американских политиков, несменяемость власти грозит чудовищными последствиями региону, его соседям и американским интересам в этих краях. Более того, вопрос о преемственности – это самый дискуссионный вопрос в программе среднеазиатских реформ, поддерживаемых Соединенными Штатами; это лишь вершина айсберга, а под поверхностью пребывает основная масса политических и социальных изменений, которые тщательно обходят правящие элиты Центральной Азии.
Для Соединенных Штатов вопрос о политической преемственности в Центральной Азии является нелегкой проблемой, ставящей перед очень неприятными решениями. В силу своего военного присутствия и политического участия в делах региона Соединенные Штаты рискуют превратиться в гаранта безопасности существующих режимов, режимов ретроградных, коррумпированных, противящихся проведению политических и экономических реформ, но поддерживаемых Соединенными Штатами и Западом в целом. Вероятность того, что США используют свое военное присутствие и политическое влияние для продвижения политических и экономических реформ, довольно мала. Зато велика опасность того, что существующие режимы используют свою роль в войне с терроризмом как предлог избежать всяких изменений.
Кризис американской политики в отношении Центральной Азии был ускорен жестокими столкновениями в Андижане в мае 2005 г. между правительственными войсками и силами безопасности с одной стороны и митингующими гражданами – с другой. Применению силы предшествовал ряд мирных протестов в поддержку местных бизнесменов, арестованных по обвинению в исламском экстремизме; протесты постепенно делались все более массовыми и закончились тем, что антиправительственные силы захватили тюрьму. Сообщалось, что в результате применения силы несколько сот человек были убиты, в том числе невооруженные гражданские лица. Правительство США обвинило власти Узбекистана в чрезмерном использовании силы и призвало к проведению независимого расследования с участием международных экспертов55. Правительство Узбекистана ответило, что сила была адекватным ответом на выступление террористов, что нет никакой необходимости в международной комиссии для расследования инцидента и что узбекские власти проведут расследование своими силами56.
События в Андижане вызвали настоящий кризис в политике США в Центральной Азии. Для Вашингтона резкое ухудшение отношений с Узбекистаном, последовавшее летом 2005 г. за обменом взаимными обвинениями, имело весьма ощутимые и далекоидущие последствия. В июле 2005 г. правительство Узбекистана потребовало, чтобы военный персонал Соединенных Штатов покинул базу в Карши-Ханабаде, которая сыграла важную роль в военной кампании в Афганистане в 2001 г. и в дальнейшем использовалась для поддержки американских операций в этой стране. Соединенные Штаты вернули базу под узбекский контроль задолго до истечения установленного Ташкентом шестимесячного срока.
С точки зрения интересов США в регионе потеря базы являлась весьма неприятным поворотом событий. Это была одна из двух баз, созданных Соединенными Штатами в центре Евразии, у самых границ Афганистана. Отделенный от Индийского океана Индией и Пакистаном, Афганистан не имеет сети железных дорог, его дорожная сеть разбита из-за гражданской войны и многолетнего отсутствия всякого ремонта, а аэропорты не справляются с приемом грузов, необходимых для снабжения вооруженных сил США и их союзников. Доступность дополнительных аэропортов в регионе имеет очень большое значение для продолжения операций в Афганистане57.
Среднеазиатская элита сочла поразительной наивностью то, что Соединенные Штаты пожертвовали важной для них базой К2 и своими отношениями с Узбекистаном (прифронтовым государством в войне с террором) ради прав человека и демократии. Такой оборот событий оказался шоком для всего региона. То, что Соединенные Штаты станут действовать таким образом непосредственно после революции тюльпанов в Киргизии – где расположена последняя база США в регионе и где было еще далеко до стабильности, – было четким посланием о приоритетах США.
Послание было тем более убедительным, что на протяжении 1990-х гг. Соединенные Штаты указывали на киргизские реформы и прогресс как на образец для подражания всему региону. Узбекистан при этом считался ключевым союзником в войне с террором, оказавшим неоценимую помощь после 9/11. Тем не менее здесь не могло быть никакой двусмысленности: Соединенные Штаты не намерены жертвовать своими принципами и решимостью продвигать демократию и реформы.
Среднеазиатских властителей встревожило, что Соединенные Штаты намерены поддерживать – некоторые говорили, даже поощрять – волну мирных революций, прокатившихся по Грузии, Украине и Киргизии. То, что американцы поддержали эти революции и содействовали демократизации, явилось для среднеазиатской элиты сигналом, что Вашингтон вовсе не опора стабильности, а агент изменений, что они не смогут рассчитывать на поддержку американцев в случае внутренних беспорядков и что если они не смогут сами справиться с риском волнений, то им придется искать поддержку в другом месте.
Им не пришлось бы слишком далеко ходить за поддержкой.
Политическая преемственность и цветные революции стали в Центральной Азии самыми животрепещущими политическими вопросами. В конце концов, рано или поздно любой лидер уходит. Когда среднеазиатские лидеры впервые задумались о смысле революции роз, все, кроме одного (президента Таджикистана Эмомали Рахмонова), уже превзошли среднюю продолжительность жизни в регионе (около 60 лет для мужчин). Смена поколений в политике – это всего лишь дело времени. Вопрос только один – как. Угроза цветных революций лишала спокойствия лидеров, достигших зрелости в советское время и, по большей части, ставших правителями своих республик еще до развала Советского Союза.
Революция тюльпанов в Киргизии в марте 2005 г. только усилила нервозность лидеров и их решимость всеми средствами держаться за власть. Есть ирония в том, что в период нахождения у власти Аскар Акаев, первый президент Киргизии, был наименее насильственным из всех среднеазиатских лидеров. Акаев терпимо относился к оппозиции и допускал значительную независимость средств информации; выборы, в отличие от других стран региона, не были полностью фальсифицированными. У бывшего академика Акаева была репутация терпимого и просвещенного лидера, тогда как в других странах региона самодержавно правили бывшие коммунистические аппаратчики.
В марте 2005 г. волна массовых протестов, которая лишила Акаева власти, была воспринята в регионе как свидетельство его неспособности должным образом контролировать страну. К революции привели обвинения в подтасовке результатов парламентских выборов. То, что Акаев позволил оппозиции вынести агитацию на улицы и получить массовую поддержку, поразило других среднеазиатских лидеров как проявление роковой слабости. Среднеазиатские лидеры извлекли из революции тюльпанов очень простой урок – нужно не либеральничать с оппозицией, а усилить и ужесточить контроль.
Смена лидеров – это не новый вопрос для посткоммунистических государств Центральной Азии. Тот факт, что советское поколение лидеров удерживало власть более десяти лет, не значит, что они не задумывались о преемниках. Фактически, их больше всего беспокоит вопрос о будущем лидере, потому что они превыше всего ставят собственную власть и благополучие и делают все возможное, чтобы предотвратить появление нового лидера.
Монополистическая структура власти породила стабильные политические режимы, но при этом есть сомнения в их жизнеспособности и долговременной стабильности. Добравшийся до власти политик изменяет институциональные и конституционные механизмы так, чтобы обеспечить себе политическое долгожительство, но при этом он устраняет потенциальных преемников и уничтожает механизмы, которые могли бы сделать смену власти прозрачным и предсказуемым процессом.
Но неготовность к критическим ситуациям вовсе не означает, что такие ситуации не возникнут. Напротив, она повышает вероятность того, что критические ситуации будут иметь разрушительные последствия. Так что, когда смена власти оказывается неизбежной, отсутствие правил выбора преемника или отсутствие готового преемника в стране вроде Узбекистана, где существует режим личной власти, может привести к массовым беспорядкам и дестабилизации целой страны. Учитывая природу границ в Центральной Азии, где русские и советские властители проводили их без учета исторических традиций и этнической принадлежности населения, подобная дестабилизация может выйти за условные границы государств и охватить весь регион.
Вопрос о преемственности власти разделяет Соединенные Штаты и их среднеазиатских партнеров и союзников в войне с террором. С точки зрения американских политиков, несменяемость власти грозит чудовищными последствиями региону, его соседям и американским интересам в этих краях. Более того, вопрос о преемственности – это самый дискуссионный вопрос в программе среднеазиатских реформ, поддерживаемых Соединенными Штатами; это лишь вершина айсберга, а под поверхностью пребывает основная масса политических и социальных изменений, которые тщательно обходят правящие элиты Центральной Азии.
Для Соединенных Штатов вопрос о политической преемственности в Центральной Азии является нелегкой проблемой, ставящей перед очень неприятными решениями. В силу своего военного присутствия и политического участия в делах региона Соединенные Штаты рискуют превратиться в гаранта безопасности существующих режимов, режимов ретроградных, коррумпированных, противящихся проведению политических и экономических реформ, но поддерживаемых Соединенными Штатами и Западом в целом. Вероятность того, что США используют свое военное присутствие и политическое влияние для продвижения политических и экономических реформ, довольно мала. Зато велика опасность того, что существующие режимы используют свою роль в войне с терроризмом как предлог избежать всяких изменений.
Кризис американской политики в отношении Центральной Азии был ускорен жестокими столкновениями в Андижане в мае 2005 г. между правительственными войсками и силами безопасности с одной стороны и митингующими гражданами – с другой. Применению силы предшествовал ряд мирных протестов в поддержку местных бизнесменов, арестованных по обвинению в исламском экстремизме; протесты постепенно делались все более массовыми и закончились тем, что антиправительственные силы захватили тюрьму. Сообщалось, что в результате применения силы несколько сот человек были убиты, в том числе невооруженные гражданские лица. Правительство США обвинило власти Узбекистана в чрезмерном использовании силы и призвало к проведению независимого расследования с участием международных экспертов55. Правительство Узбекистана ответило, что сила была адекватным ответом на выступление террористов, что нет никакой необходимости в международной комиссии для расследования инцидента и что узбекские власти проведут расследование своими силами56.
События в Андижане вызвали настоящий кризис в политике США в Центральной Азии. Для Вашингтона резкое ухудшение отношений с Узбекистаном, последовавшее летом 2005 г. за обменом взаимными обвинениями, имело весьма ощутимые и далекоидущие последствия. В июле 2005 г. правительство Узбекистана потребовало, чтобы военный персонал Соединенных Штатов покинул базу в Карши-Ханабаде, которая сыграла важную роль в военной кампании в Афганистане в 2001 г. и в дальнейшем использовалась для поддержки американских операций в этой стране. Соединенные Штаты вернули базу под узбекский контроль задолго до истечения установленного Ташкентом шестимесячного срока.
С точки зрения интересов США в регионе потеря базы являлась весьма неприятным поворотом событий. Это была одна из двух баз, созданных Соединенными Штатами в центре Евразии, у самых границ Афганистана. Отделенный от Индийского океана Индией и Пакистаном, Афганистан не имеет сети железных дорог, его дорожная сеть разбита из-за гражданской войны и многолетнего отсутствия всякого ремонта, а аэропорты не справляются с приемом грузов, необходимых для снабжения вооруженных сил США и их союзников. Доступность дополнительных аэропортов в регионе имеет очень большое значение для продолжения операций в Афганистане57.
Среднеазиатская элита сочла поразительной наивностью то, что Соединенные Штаты пожертвовали важной для них базой К2 и своими отношениями с Узбекистаном (прифронтовым государством в войне с террором) ради прав человека и демократии. Такой оборот событий оказался шоком для всего региона. То, что Соединенные Штаты станут действовать таким образом непосредственно после революции тюльпанов в Киргизии – где расположена последняя база США в регионе и где было еще далеко до стабильности, – было четким посланием о приоритетах США.
Послание было тем более убедительным, что на протяжении 1990-х гг. Соединенные Штаты указывали на киргизские реформы и прогресс как на образец для подражания всему региону. Узбекистан при этом считался ключевым союзником в войне с террором, оказавшим неоценимую помощь после 9/11. Тем не менее здесь не могло быть никакой двусмысленности: Соединенные Штаты не намерены жертвовать своими принципами и решимостью продвигать демократию и реформы.
Среднеазиатских властителей встревожило, что Соединенные Штаты намерены поддерживать – некоторые говорили, даже поощрять – волну мирных революций, прокатившихся по Грузии, Украине и Киргизии. То, что американцы поддержали эти революции и содействовали демократизации, явилось для среднеазиатской элиты сигналом, что Вашингтон вовсе не опора стабильности, а агент изменений, что они не смогут рассчитывать на поддержку американцев в случае внутренних беспорядков и что если они не смогут сами справиться с риском волнений, то им придется искать поддержку в другом месте.
Им не пришлось бы слишком далеко ходить за поддержкой.
Новые геополитические реалии после 2005 г
Новый интерес американцев к Центральной Азии, подстегнутый террористическим нападением 9 сентября 2001 г. и военной кампанией в Афганистане, возбудил растущий интерес ряда соседних государств. Этот интерес, в свою очередь, запустил новый раунд соперничества за влияние в регионе. В отличие от предыдущего этапа, когда американское руководство заявляло о том, что стремится к превращению Центральной Азии в зону, свободную от великих держав, отличительной чертой нового этапа стало военное присутствие Соединенных Штатов и главенствующая роль этой единственной мировой сверхдержавы. Региональные державы, прежде всего Россия и Китай, поспешили с политикой противодействия американскому влиянию. Индия тоже возгорелась желанием утвердить свое присутствие в этом регионе. Борьба за влияние дала среднеазиатским лидерам новые возможности для выбора партнеров и смены геополитической ориентации.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента