Днепров Анатолий Петрович. Голубое зарево (в сокращении)

   - Все, что вам нужно. Так как вы все равно ни черта в науке не понимаете, то, наверное, по-вашему, очень многое. Коротко, я атомщик-экспериментатор. В наше время это самая грязная и самая высокооплачиваемая работа.
   - Почему же самая грязная? - усмехнулся Семвол.
   - Потому, что мы работаем на массовое убийство людей.
   - И вас не мучают угрызения совести? - иронически спросил Семвол.
   - Не больше, чем вас, - ответил Родштейн. - Мы работаем, чтобы убивать русских, они работают, чтобы убивать нас. Вот и вся логика. Пока тебя не убили, нужно накопить денег, чтобы построить надежное противоатомное убежище.
   - А я думал, что вы просто скряга! Оказывается, вы собираетесь построить персональное убежище! - рассмеялся полковник.
   Родштейн подошел вплотную к письменному столу, навалился на него всем телом и прохрипел:
   - Только богатые кретины вроде вас, шеф, тратят деньги на автомобили, загородные виллы и на драгоценности для алчных любовниц. Вы ведь не понимаете, что при атомном взрыве все это становится обыкновенным горючим. Я же на свои деньги, когда наступит время, построю в одном укромном местечке земного шара нору собственной конструкции, залезу в нее и буду наблюдать, как вы станете испаряться. После того, как ваши вонючие тела в виде пыли и радиоактивных газов будут развеяны в ионосфере, я выползу наружу, соберу все то, что еще можно будет называть людьми и каждый день буду вдалбливать в тупые головы оставшегося человечества прописные истины: наука - это подлость, цивилизация глупость, техника - преступление, книги - самоубийство. Короче говоря, я позабочусь о создании на земле такого золотого века, которого заслуживает и к которому стремится современное человечество.
   - Не слишком ли пессимистично, Родштейн? - воскликнул Семвол. - Ведь то, что вы предсказываете, возможно только в том случае, если "Омега" будет разработана обеими сторонами?
   - А вы думаете, что русские будут ждать, пока "Омегу" разработаете вы? спросил Родштейн с удивлением учителя, который обнаружил, что ученик не знает давно пройденного урока.
   - А почему вы думаете, что они ее разработают раньше нас?
   - Потому, что они раньше начали, шеф. Наш фюрер кое в чем недооценивал русских. Вы, кажется, повторяете его ошибки.
   Семвол поморщился. Второй раз сегодня упоминают о каких-то русских работах, аналогичных "Омеге", и вторично говорят, что они начаты раньше.
   - Оставим пока философию и вернемся к делу, - сказал полковник. - Что вы скажете о Мюллере?
   - Талантливый физик и вдобавок дурак.
   - Почему дурак?
   - В ядерных делах он разбирается лучше любого, кто в них замешан. А дурак потому, что верит, будто его исследованиями воспользуются для какого-то всеобщего блага, Я надеюсь, что разговор с вами заставит его поумнеть.
   - Так. Все, Родштейн. Вы можете идти. Будем считать, что договор между нами заключен. О ваших ценностях не беспокойтесь. Их вернут.
   Родштейн вышел из кабинета, не попрощавшись.
   5.
   Мюллер и Семвол изучали друг друга очень долго. Мюллер разглядывал полковника как исследователь, как будто перед ним находилось представляющее научный интерес живое существо с другой планеты. От его взгляда не ускользнули ни слегка растрепанные после сна седые волосы, ни полированные ногти. От этого пристального взгляда полковнику стало неловко, и он на мгновенье утратил привычную уверенность в себе.
   В этом молчаливом поединке взглядов Семвол выступал в роли покупателя, пытающегося за внешней оболочкой вещи угадать ее внутреннюю ценность. Казалось, Мюллер был отрешен от своего тела и весь состоял только из большой красивой головы, наполненной драгоценным веществом.
   Именно эта умная голова и пугала полковника. Как ни силился Семвол мысленно проникнуть в душу державшегося с достоинством ученого, он ничего не мог в нем разгадать, кроме того, что он чертовски умен.
   "Черт его знает, - подумал Семвол, - если я продумываю партию на десять ходов вперед, не способен ли Мюллер опередить меня на все двадцать?"
   Семвол решил начать с "психологической разведки". Он спросил, слегка улыбаясь:
   - Вам, по-видимому, господин Мюллер, пришлось перенести много неприятностей в годы войны?
   - Не больше, чем другим, господин полковник Семвол, - ответил Мюллер.
   "Ого! Ход конем! Откуда он знает мое имя и то, что я полковник?" - как молния, пронеслось в мозгу у Семвола. На мгновенье он растерялся. Мюллер улыбнулся широко и открыто.
   - Вы удивляетесь, откуда я знаю ваше звание и ваше имя? Я просто слышал, как о вас говорили солдаты, сопровождавшие нас сюда.
   "Проклятые болтуны. Вот и военная тайна в наше время!"
   - Но я надеюсь, они не говорили, что с вами будет беседовать именно полковник Семвол? - сухо спросил полковник.
   - Нет, они действительно этого не говорили. Но они очень красочно вас описали. Один из них сказал, что ваша голова напоминает старую тыкву, на которую для смеха наклеили немного седых волос.
   Семвол совсем растерялся, не зная, как продолжать разговор. Но, глядя в искрящиеся весельем глаза Мюллера, начал сперва тихонько, потом все громче и громче смеяться.
   - Вот и законспирировался! - воскликнул он. - Ну, ладно, доктор Мюллер, уж если дело обстоит так, будем знакомы, я действительно полковник Семвол. Только, ради бога, никому об этом не говорите!
   Последние слова Семвол произнес таким тоном, будто он и Мюллер - старые друзья, между которыми могут быть свои секреты.
   - Хорошо, я об этом никому не скажу, - сказал Мюллер.
   Семвол был доволен. Он решил, что ситуация не ушла из-под его контроля и что ход Мюллера был удачно, даже с пользой для дела, нейтрализован. Ему казалось, что он завоевал доверие ученого.
   - Знаете, Мюллер, я чертовски рад, что война кончилась и я имею возможность сбросить с себя надоевшие чины и звания. Я по натуре человек гражданский и предпочитаю носить вот это, - полковник дернул за полу пиджака.
   - Да-а-а, - протянул Мюллер задумчиво. - Вот уже два дня, как войны нет.
   - Два дня человечество ликует и наслаждается водворившейся над миром тишиной, - поддержал его Семвол.
   - А зачем, господин полковник, ваши самолеты бомбили Отдельную лабораторию в ночь накануне окончания войны? - вдруг спросил Мюллер.
   "Черт бы его побрал!" Нахмурив брови, Семвол сказал:
   - Это была ужасная ошибка. Авиационное подразделение получило приказ, в котором были перепутаны даты. Командир авиационного звена отдан под военно-полевой трибунал...
   - Жалко, - произнес Мюллер.
   - Командира звена?
   - Нет, лабораторию. Я думал, она станет центром исследований по...
   - О, вы об этом? Кстати, я как раз вас и вызвал для того, чтобы предложить вам работу именно в той области, которой вы себя посвятили... Что касается лаборатории, то будьте уверены, мы предложим вам такую лабораторию, о которой вы и не мечтали...
   - Собственно, для моей работы лаборатории не нужно, господин Семвол. Я теоретик. Моя лаборатория - это письменный стол, стопка бумаги и хорошая библиотека...
   - У вас, господин Мюллер, будет все это, и даже больше. Поверьте мне, что мы понимаем, какие условия нужно создать ученому-теоретику. Мы сделаем все, чтобы вы могли продолжать работу над "Омегой".
   - Скажите откровенно, полковник Семвол, а для чего вы хотите продолжать работу над "Омегой"?
   - Мы хотим использовать силы природы на благо человечества, - воскликнул Семвол, вскакивая из-за стола. - К черту войны! Хватит! Люди устали от войн!
   Семвол несколько раз взволнованно прошелся по кабинету. Мысленно он прикидывал, не переиграл ли.
   Семвол выжидал, какова будет реакция Мюллера. Но реакции никакой не последовало. Мюллер молчал, следя за ним глазами. "Переиграл, - думал Семвол, - наверное, переиграл!"
   - Время войн, господин Мюллер, кончилось! - снова патетически воскликнул он. - Да и возможны ли они сейчас? Вот вы, ученый, один из немногих, кто понимает потенциальные возможности современной науки. Можете ли вы представить себе войну в эпоху, когда будет решена проблема "Омега"?
   Мюллер поморщился. Он внимательно обвел глазами кабинет полковника, как-то странно посмотрел на все предметы, находившиеся на столе, на мебель вокруг, и на самого полковника и едва слышно произнес:
   - Все это исчезнет. Пепел... Нет, газ... Страшнее - плазма.
   Полковник тоже понизил голос и продолжал взволнованно:
   - Да... Вот к чему привели человечество. Трудно сказать, что это благодеяние или проклятье. Вы говорите - газ, плазма. Это хорошо! Но ведь кто-то останется в живых! Кто-то случайно может избежать мгновенного уничтожения. Это может быть ваш отец или моя жена, или маленькая дочка вашего друга. Обожженный человек медленно бредет по раскаленной пустыне. Он слеп, изранен, отравлен. Он передвигается по ядовитой земле, в отравленном тумане совершенно один, один, безо всякой надежды на помощь и спасение. Вы, Мюллер, представляете себе, что значит ждать неизбежной смерти в одиночестве, в пустыне?
   - Представляю, - прошептал ученый и схватился левой рукой за грудь. Его глаза расширились и уставились на полковника.
   - Вы ранены? - заторопился Семвол.
   Мюллер виновато улыбнулся.
   - О, нет... То есть чуть-чуть. В правое плечо... это пустяки. Но то, что вы говорите, напоминает мне, как однажды...
   - Что?
   Ученый сжал зубы и сказал твердо:
   - Однажды я пережил это страшное чувство обреченности и безнадежности... Так для чего вы хотите продолжать работу над "Омегой"?
   - Разве вы не догадываетесь? Потоки даровой энергии! Полеты к звездам! Моря в пустынях! Небывалый расцвет цивилизации! Изобилие и счастье! Ведь все это в "Омеге", не так ли? Но здесь, на вашей разрушенной родине, ничего сейчас не добьешься. Нужно время, время... И терять его нельзя. Вот поэтому мы и приглашаем вас в готовую, прекрасно оборудованную лабораторию. Лучшую в мире. А когда ваша страна сможет... Тогда вы вернетесь, в любой момент.
   - Я хочу сказать, - заговорил наконец Мюллер, - что прежде, чем соглашусь продолжать работу над "Омегой", я должен иметь гарантию, что она не будет использована для новой войны... Я хочу иметь гарантию для себя. Я не хочу в будущем сидеть на скамье подсудимых в качестве военного преступника.
   - Да-а-а, - неопределенно произнес Семвол, лихорадочно думая, как лучше продолжить разговор. - Ну, а в каком виде вы хотели бы иметь такую гарантию?
   - В очень простом. Все мои исследования и все исследования моих будущих товарищей должны беспрепятственно печататься во всех научных журналах. Никакой секретной науки, все исследования ученых должны быть достоянием всех людей.
   Полковник задумался. Он понимал, что не мог поступить с Мюллером так, как он это сделал с Хейнсом и Родштейном. Здесь была слишком серьезная игра. Нужно было немедленно что-то отвечать...
   - Хорошо, Мюллер. Я согласен...
   - В таком случае, полковник Семвол, - Мюллер встал и улыбнулся, - в таком случае - вот вам моя рука.
   Ученый крепко пожал руку Семвола.
   - А теперь вас проведут в вашу комнату и пришлют врача.
   Мюллер вздрогнул.
   - Только, умоляю вас, не нужно врачей. От одного их вида мне становится плохо. Лучше пусть принесут мне бинт и теплую воду. Я сам о себе позабочусь.
   - Хорошо. Доброй ночи.
   Когда Мюллер удалился, полковник вызвал Лиз. Она вошла с небольшим блокнотом и карандашом в руках.
   - Вы не уснули, девочка? - весело спросил ее Семвол. - Сегодня мы хорошо с вами поработали. Вы видите, какой это интересный народ. Я вас попрошу, как только выспитесь, перепечатайте запись. Беседу с Хейнсом сделайте в трех экземплярах. Часть пленки, на которой эта беседа записана, срежьте и вместе с копией стенограммы отправьте майору Сулло. Туда же мы отправим и самого Хейнса.
   - А кто такой майор Сулло?
   - Такие люди, как Хейнс, по его части, - уклончиво ответил Семвол.
   - А что будет с Мюллером и Родштейном?
   - Этих, по-видимому, можно будет использовать по назначению, - сказал полковник как бы в раздумье...
   - В качестве трофеев?
   - Что? Ах, трофеи! Святая наивность. Идите лучше спать, Лиз.
   Когда Семвол вышел, девушка приблизилась к столу и нажала кнопку на панели магнитофона. Затем из ящика письменного стола она извлекла катушку с магнитной записью беседы. Захватив ее, она погасила свет и бесшумно вышла из кабинета.
   6.
   Старый военный крейсер "Малоэ" пересекал океан, неся в своей утробе несколько тысяч тонн научного оборудования и несколько десятков ученых и специалистов, В том числе доктора Мюллера и доктора Родштейна. А в это время доктор Хейнс знакомился со своей новой жизнью в Европе, в одном из крохотных селений в Баварских Альпах, на берегу большого голубого озера.
   Хейнс не сразу разобрался в своем новом положении.
   В день приезда мужчина в гражданской одежде, но в форменной военной фуражке, с огромными солнечными очками, которые закрывали верхнюю часть лица, дал ему толстую тетрадь с пронумерованными страницами и приказал написать автобиографию, начиная с самого рождения. На сочинение Хейнсу понадобилось три дня.
   Окончив писать автобиографию, Хейнс сообщил об этом человеку в солнечных очках. Тот взял тетрадь и снова появился через сутки. Он заявил, что работой доволен и что хотел бы уточнить несколько деталей. Не может ли он, Хейнс, вспомнить улицу и номер дома, в котором жил он и его родители в маленьком городке в Западной Белоруссии, до ее присоединения к Советскому Союзу? Хейнс сделал добавление, удивляясь, почему этих людей могут интересовать такие мелочи. Он ждал, что ему скажут что-нибудь о его будущей научной работе.
   Однажды к нему пришел все тот же очкастый господин и дал ему еще одно литературное задание: написать все, что ему известно о русских работах, имеющих отношение к проекту "Омега". "Началось!" - решил про себя Хейнс и с жаром принялся за работу.
   Он подробно и, по возможности, популярно изложил содержание работ русских специалистов по ядерной физике, статьи, которые он переводил на немецкий язык для доктора Роберто. Он указал, что еще в 1939 году русские физики произвели расчет критической массы урана. Он упомянул об экспериментальных исследованиях русских ученых, наблюдавших самопроизвольное деление ядер тяжелых химических элементов задолго до Отто Ганна. И особо остановился он на любопытных ядерных частицах мезонах, которые были открыты в космических лучах лабораторией на Кавказе.
   Когда его записка была прочитана, к нему явился "хозяин" этой таинственной организации, майор Сулло.
   Это был низенького роста мужчина с весьма тощим телом и с непомерно широкими плечами и длинными руками. Сзади он напоминал гориллу. Ходил он, покачиваясь из стороны в сторону, низко опустив руки. Самым страшным у Сулло было лицо. Оно как бы состояло из двух частей. Нижняя часть представляла крохотное, почти детское личико с маленьким носом, ртом и подбородком, собранными вместе в недоразвитый комок. Над близко поставленными колючими глазами нависала вторая часть - огромный, уродливой формы череп, выдвинутый вперед, поросший жидкими рыжими волосами, сквозь которые виднелось розовое темя. Волосы почти сливались с редкими бровями, так что лба у майора фактически не было. Когда он говорил, медленно, с трудом произнося каждое слово, из его крохотного ротика выталкивались звуки, похожие не то на кваканье лягушки, не то на спазматическое икание.
   Сулло, казалось, наслаждался тем, что Хейнс боялся его уродства. Он нарочно придвигался к нему близко или внезапно наклонялся вплотную к его лицу и улыбался какой-то отвратительной улыбкой.
   - Из всего, что мы прочитали, нам стало ясно, что вы нам подойдете, сказал Сулло.
   - Я очень рад, господин майор.
   - Мы тоже, - сказал Сулло, продолжая улыбаться и жевать.
   - Что же теперь я должен делать, господин майор? - спросил Хейнс, глядя в сторону.
   - Учиться, господин Хейнс, - ответил Сулло.
   - Разве моих знаний недостаточно? - спросил Хейнс сдавленным голосом.
   Сулло снова наклонился к нему и прошипел:
   - Нет.
   Хейнс отшатнулся. Он сидел в неестественном положении, запрокинув голову и изогнув спину.
   - Придется учиться многому.
   - Вы хотите использовать меня на работе, аналогичной той, которую я выполнял у Роберто?
   - Не совсем. Нам это не нужно.
   С этими словами Сулло встал и, не оглянувшись, вышел из комнаты.
   На следующий день в долину пришел автобус с пятью пассажирами в гражданской одежде. Их сопровождали двое военных. Хейнс выбежал из дому и пошел к ним навстречу. Однако один военный поднял руку и дал знак, чтобы он не приближался.
   О Хейнсе все забыли. Чтобы убить время, он сидел на камне возле озера и смотрел то на коттедж с новыми поселенцами, то на перевал. Однажды к нему пришел фотограф и несколько раз его сфотографировал.
   Настоящий кошмар в жизни Хейнса наступил после того памятного дня, когда снова появился Сулло и начал говорить, подчеркивая каждое слово:
   - Нам, Хейнс, нечего играть с вами в прятки. Мы знаем, кто вы такой. Мы знаем, что кроме своей научной, так сказать, деятельности, вы занимались и другой деятельностью. Все ваши доносы на сотрудников лаборатории доктора Роберто в наших руках. Это был бы очень хороший материал для обвинения. Нам также известны и некоторые ваши операции в Западной Белоруссии во время оккупации. Этим могут заинтересоваться русские. Не правда ли, вам будет приятно с ними встретиться?
   Хейнс онемел.
   - В вашем положении необходимо быть весьма лояльным и покорным, да, именно покорным, - продолжал Сулло. - Иначе дело для вас кончится плохо. Кстати, только за участие в работе Отдельной лаборатории ваши друзья Мюллер и Родштейн, которых мы сочли нужным передать русским, повешены. Их даже не судили.
   - Повешены? - прошептал Хейнс. В желудке у него похолодело, будто туда влили жидкого воздуха.
   - Да, мой дорогой. Их преступление по сравнению с вашими - невинная шутка...
   - Что я должен делать... - прошептал умоляюще Хейнс, схватив Сулло за рукав. - Скажите мне, что я должен делать, и я буду делать все! - Он весь затрясся.
   - Пока вы с нами, вам ничто не угрожает. Если вы станете с нами сотрудничать, вас ждут почести и награды. Но вам будет нелегко. Как ни странно, но самое для вас безопасное - поехать в Россию.
   - Что?! - в ужасе закричал Хейнс - Поехать в Россию!
   - Да, - Сулло гадко улыбнулся. - Пожалуйста, не пугайтесь. В качестве первого задания я вам предлагаю забыть ваше имя и фамилию и свыкнуться с другой. Вот здесь все написано.
   Сулло протянул Хейнсу бумажку, которую тот взял дрожащими руками.
   Когда майор вышел, Хейнс долго еще сидел, ничего не соображая. Потом схватился за голову и начал громко всхлипывать.
   РОЗА И МАРИЯ
   1.
   - Джин, идем выкупаемся, пусть Кроу подежурит у телефона.
   Джин Стокинк и Хуан Родорес вышли. Из двери и окон времянки на глубокий песок ложились резко очерченные полосы света. Отойдя несколько метров от дома, оба совершенно потерялись в темноте. Они шли на едва слышный шорох моря.
   - Если этот остров назвали Лас Пальмас только из-за этих двух пальм на берегу, то я уверен, что открывший его испанец обладал огромным воображением, - проворчал Стокинк. Уж очень его раздражала пустота вокруг.
   - Говорят, что раньше их было здесь много. Потом их вырубили.
   - И ты говоришь, что всех туземцев отсюда выселили?
   - Да. Саккоро предложил им перебраться либо на остров Пуэрто Рондо, или еще южнее, на острова Сойд. Вчера на рейде Сардонео стоял большой пароход, на который погрузили последних островитян.
   Они приблизились к берегу моря, и стало прохладнее. Глаза привыкли к темноте. На черном небе виднелись редкие звезды и на их фоне величавые силуэты двух пальм. Кто-то когда-то эти две одинокие пальмы назвал Роза и Мария. Они, эти пальмы, были известны на всех островах, их знали в "столице" архипелага, в деревушке Падре на острове Овори. Часто вместо "Лас Пальмас" говорили "Роза-Мария".
   Они не сразу разделись, а положив полотенца, сели рядом и уставились в густую черноту моря.
   - Не понимаю, что его могло там задержать, - произнес Стокинк. - Это так не похоже на Френка.
   - Приедет, - сказал Родорес уверенно. - Еще не было ни одного случая, чтобы Френк не сдержал слова.
   - Он, говорят, талантливый парень.
   - А ты думаешь, профессор Фейт берет к себе всякую мелюзгу? У старика на талант чутье!
   - Фейт, говорят, держится весьма независимо. Кто-то слышал, как он орал на самого Саккоро. Ты знаешь, что сказал Фейт господину Саккоро? Он процитировал ему слова великого Эйнштейна, обращенные к фашистам: "Вам не нужен головной мозг. Вам вполне достаточно спинного".
   Приятели рассмеялись, сбросили одежду и вошли в море. Они долго шли по мягкому, тающему под ногами песку, постепенно погружаясь в теплую воду.
   - Здесь и плавать-то негде. Банка тянется на тридцать километров на север, и глубина моря не превышает трех-четырех метров.
   - Да, это так, - сказал Родорес, - именно поэтому Саккоро и купил эти острова. Мелководье очень облегчает связь и особенно прокладку силовых линий. Ты ведь знаешь, что лаборатории, особенно космотроны, будут жрать огромное количество электроэнергии... Электростанция строится на Овори. Оттуда энергия пойдет на Куэлло и на нашу Розу-Марию. Больше всего к нам, потому что космотроны будут установлены на Лас Пальмас.
   - А почему этот исследовательский центр решили строить не на континенте? спросил Стокинк.
   - Потому что это - частный исследовательский центр, личная собственность Саккоро! Здесь все принадлежит ему, от песка и воды до наших мозгов.
   Вдруг тишину ночи прорезал далекий гул вертолетных винтов.
   - Идет! - воскликнул Родорес. - Я же сказал, что прилетит!
   Рассекая воду, молодые люди быстро пошли к берегу, оставляя за собой на поверхности моря две темные дорожки. Когда они добрались до берега, низко над землей показался силуэт небольшого вертолета.
   - Хелло, Френки, - закричали трое, увидев спускающегося по легкой лестнице парня в белом костюме. - Хелло, старина! Мы чуть было не сдохли от нетерпения, ожидая тебя здесь.
   - Погодите, ребята, меня тискать! Кроу, марш в кузов машины, вытащи ящик с пивом и еще кое-что.
   Кроу кинулся в вертолет, а Френк в сопровождении Родореса и Стокинка вошел в домик.
   - Нагадили, подлецы, - беззлобно сказал Френк, обводя критическим взглядом насквозь прокуренную комнату.
   - Френк, это нервы... - начал оправдываться Родорес.
   - Скорее женитесь на тиранических женщинах, они приведут ваши нервы в порядок.
   Он открыл бутылку пива и выпил прямо из нее.
   Хотя он и устал, а его слегка сощуренные глаза покраснели от бессонницы, настроение было превосходное. В нем было что-то мальчишеское и задорное. Особенно приятно было его лицо. Овальное, смуглое, с прямым красивым носом, с пухлыми, как у маленьких мальчишек, губами. Улыбка тонкая, слегка ироническая. Френк принадлежал к той категории людей, у которых, казалось, не могло быть врагов. Даже в университете богатые и заносчивые студенты относились к нему с уважением. Все считали за честь завоевать его дружбу. Ему никто никогда не решался намекнуть на его довольно "среднее" происхождение: его родители были бедные фермеры.
   Правда, Френка Долори не только любили за его доброе лицо и открытую душу. Многие его просто боялись. Боялись его острого языка, а также не очень больших, но весьма сильных кулаков.
   - Френк, вываливай новости! - воскликнул Кроу.
   - Я не знаю точно, сколько лет мы здесь проработаем. Но мне точно известно, что нам предстоит заниматься самой современной физикой на самом современном оборудовании под руководством такого гиганта, как профессор Фейт. И еще я узнал, что для работы у нас законтрактовали каких-то ученых немцев.
   Последние слова Френк произнес как бы по секрету. Действительно, слова "по секрету" здесь более чем уместны. История научных исследований на островах архипелага Лас Пальмас не одно десятилетие оставалась бы в секрете от всего человечества, если бы... Впрочем, об этом дальше.
   2.
   В мире, где все продается и покупается, отношения между наукой и власть имущими складываются на чисто коммерческой основе. Наука предлагает повышение прибылей, производительности труда, политического и военного влияния, а также личное могущество. Взамен ей платят чистоганом. Развращенные деньгами и мещанскими идеалами ученые предлагают себя, не заботясь о том, как и для каких целей будут использованы результаты их работы.
   Охота за этим товаром приняла грандиозные масштабы, а сам товар и впрямь решил, что наступила великая эра расцвета науки и культуры.
   Это было одно из самых драматических заблуждений в истории науки, а заигрывания с учеными - одна из самых коварных ловушек, которая была поставлена продажным миром для тех, кто мыслил и анализировал. Будущие историки с сарказмом станут упоминать имена многих выдающихся ученых, поддавшихся буму в связи с созданием "мозговых трестов".
   Пролетаризации науки способствовало еще одно объективное обстоятельство. Наступило время, когда ученые не могли работать так, как Галилей или Ньютон. Век великих открытий на основе наблюдений за падающим яблоком или за нагретым куском металла кончился. Крохотные научные лаборатории годились лишь для любительства, для "хобби", для приятного времяпрепровождения, без всякой надежды сделать какое-либо ценное открытие.
   Настоящая, "большая" наука создавалась в гигантских исследовательских центрах и институтах, с их колоссальными ускорителями ядерных частиц, вычислительными машинами, сложным электронным оборудованием и дорогостоящими материалами. Все это могли иметь только те, у кого были деньги.